Всегда с ужасом смотрела на эти электрички. Мамочка моя! Ну почему, кто мне скажет, на братовом направлении - все как у людей: и сядешь, и поедешь… Народу-то! Экспресс пустили, а меньше не стало…
- Тань, сколько время? Да вынь ты свои затычки!
- Шесть часов сорок две минуты.
…Я бы и ничего, только за ребенка страшно: еще шагнет вот так куда-нибудь, глухня-глухней. И все они такие, все ходят, все слушают. А слушают-то, уж как я убивалась! - а, все зря. Хорошо, что в наушниках, - стыд один, а не музыка. Одно это «тулула» чего стоит… Идет… Кажется, идет…
- Таня, подбирай свое. Поезд идет.
- Я место занимать.
- Хорошо, только осторожнее там. Народу много! Там с коробками!!
И как всегда, вагон так встанет, ну, ты глянь. Ни то ни сё. Только Танюшка шустрая, уже зашла. Ага, целую лавку заняла, в середку села и ладонями держит. И я всунулась как-никак, не привыкать, не придавили, прошла. Уселись мы, хорошо-то. И на нужную сторону, солнце не напечет. А сесть и некуда больше. Только когда сумку на пол спустила, парень сесть спросился и сел. Моя на него смотрит, кассету там у себя мотает. А он спросил:
- Хочешь, скажу как тебя зовут?
- Нет, - говорит, - не хочу.
А я на него смотрю - вроде трезвый. Болтун…
- Отгадаю! С первого раза. А то ты грустная такая.
Танюшка моя! Грустная! А ведь и впрямь, что-то такое есть в ней. Грустиночка моя. Вся она почти моя, лицо только Костино. А грустиночка-то моя. Вот, ногами себе болтает. Худые такие ноги, битые-перебитые. Где только успевает? Бегает день-деньской, лето. Хорошо: поесть забежит. Не любит она одна, все с мальчишками гоняет. Раз дрянь какую-то приволокла… То тайники какие-то. А в лесу наделали настилов, на соснах, по веревке лазают. Я как увидела, сразу все вспомнила, строго запретила, хочешь, говорю, как твой…без рук без ног…убьешься! Не, смеется, не убьюсь. Ручонки тоненькие, ножонки, нескладёнышка моя. Учится хорошо. Все у ней списывают. На собрании хвалят. Таня Асимова и учится хорошо, и поведение хорошо. Не отлично, но хорошо.
- Конфеток возьми… И воду к себе там поставь…
Головастая девка! Ох и головастая. Вот, сколько ездим, – всегда сядет к окну и смотрит. А я тоже прежде смотрела. Это сейчас не до того. Не могу долго. А у нее все получается. Плавать сама научилась. Тогда, в ставке, и глубины-то по пояс, в круге кувыркнулась, чуть не утонула, еле выхватила. А я, мамочка, уже со всеми попрощалась – и с тобой, и с дедом, и с папкой, и с Сережкой. Все, подумала – никогда нам не свидеться. После этого стала плавать учиться, молчком. Я уж узнала, когда научилась. Внутри все так и оборвалось. Ничего, с ней такое часто. Ей волноваться нельзя, сердечко слабенькое. А дедом она брата называет. Он меня старше, а она у меня поздняя. Опоздалая, долго я Костю искала. Вся в него картинка моя. Как тогда с плотины сиганула, двух лет не было, хорошо брат рядом сидел, прыгнул, выхватил. А ей ничего – смеется себе. Ужасное такое лицо сотворит и сидит. Смотрит. Слушает белиберду свою.
- Тань, водички попей.
Не хочет. Все сама должна делать, не указывай. Все хитрю, хитрю. Говорила ей: не лазь к муравейнику, укусят. Полезла, а еще вся в сарафанчике, руки-ноги голые. Привели, сама не шла, ревет и давит их, ревет и давит. Опухла вся после того, а все равно к муравейнику. Сядет рядом и сидит, не лезет. Так и пошло: посуду не мой, сама вымою – прихожу, уже все перемыто, и чашка разбита. Разбита, но аккуратно так в шкаф поставлена. Аккуратистка. Почерк плохой, но аккуратный. Подарила брату на пятидесятилетие картинку: петуха нарисовала и подписала – все буквы Е, В, Р – все наоборот. Паша ей сказал, так она потом специально их наоборот писала. Пока самой не разонравилось. Упрямица. Спать было не уложить. У соседей собака ощенилась – моя Таня тут как тут. Всех щенков перебрала, одного себе выбрала и унесла домой. Собака пришла, улучила момент и обратно. Моя опять. Усовестила: малыша кормить надо, да и грустно ему. Вот как завтра кто тебя придет да заберет, в подоле унесет. Нельзя ее волновать. Она серьезная такая. Поверила, спала плохо, вскрикивала. В больницу даже возили. Тогда мне врач все и сказал. Я сама виновата. Сама. И то, что еще Костя тогда… Для Танюшки папка – геолог, далеко-далеко, много очень работает, всех нас любит, уехал, когда она маленькая была, но потом приедет и привезет шишек кедровых и живую белку. Она все это сама затеяла. Я ей никогда ничего не врала, ни капельки. Взяла она и сама написала письмо. Ну кто ж ей сказал, что отец геолог? Вещи Костины? Кружка берестяная, ее любимая? Пришла я, а она мне хитро так говорит: а я письмо получила, от папы. И почитать дала. Удержалась я, ноги только подвели немного. А в письме так и написано, в самом начале: дочурка, милая моя…
- Мороженое! Эскимо! Сливочное и шоколадное в стаканчике, в вафлях, с повидлом, с орехами, батончик «Фили»!
- Купить тебе? Мороженое, будешь?
- В стаканчике если.
- Хорошо. Вот, нам одно в стаканчике.
- Семь рублей.
Какой она адрес написала, даже не знаю.
- Смотри, не испачкайся.
Смотрит, как на дурочку. Тринадцать. Чертов возраст, слова не скажи. Лягушонок… Обратный был указан. Поселок Улунга. Номер потом. До востребования. Папка. Я тоже тайком написала. Ничего мне не ответили. А ей к Новому году посылка пришла с кедровыми шишками. И ко дню ее рождения, к двенадцати годам, шубку беличью привезли. Старик с мальчонкой, они проездом были. А я на работе. Танюшка их чаем напоила, а они ей столько наговорили – целую неделю все смеялась, пересказывала. И про то, как деда рыба в озеро утянула, и как его внук двух сорок приручил. И про медведей, и про лес. Извелась я вся. Брату рассказала – не поверил, потом когда письма показывала, растерялся. В милицию обращалась, а те сразу захотели Танюшу расспросить. Отказалась, зачем это. Радостная она, не болит ничего. Только в школу пошла, помню, простыла, слегла, сердчишко бьется, ослабела. В себя медленно приходила… Да что это я. Не болеет и ладно. И ладно. Только бы не болело у нее ничего. К брату сама ездит, на автобусе. Кондуктора ее уже в лицо знают. У нас кошка, а у брата и кошка, и рыбки, и щеглы, и хомяки какие-то. Свои у него уже выросли, внуков ждет. Она приезжает, иной раз и ночует на воскресенье. Все грозится и мне хомяков принести или крысу. Ух, мамочки, гадость! У них в школе у многих эти твари: жирные, глаза красные, хвосты розовые, чешуйчатые, холодные. Все, все, все. Ну, ты же белку хочешь. Спасаюсь пока. Письма в ящике бегаю смотреть, но нет писем, а она получает. То сама вынет, то соседка у почтальона заберет и по пути занесет. Я уж не знаю: верить – нет. Думала, сама пишет – но почерк не ее же. И телеграммы два раза приходили. «Есть новое месторождение. Целую всех. Папа». Письмо последнее получила и похвасталась, что на каникулы к отцу поедет. Терплю. Только со мной, говорю, я тоже соскучилась. А она: так он так и пишет – и маму нашу забирай, она тоже заработалась, все вместе за грибами пойдем. И билеты нам купит и пришлет. А я от тебя каждый раз привет передаю. Правильно? Конечно, отвечаю, правильно. А что, отец позвонить не мог? Позвонит еще, говорит. И уверенно так. Я уж забыла, когда ночь спала. Так, прикемарю на немного. Утром в автобусе посплю да в электричке. Не знаю я, не знаю. От Танюшки заразилась чем-то, как девочка. Тут она собираться решила: вынула все вещи Костины, что будет брать, а что нет. Я с работы, а она сидит себе, ковыряется, в рюкзак складывает. «Как думаешь, обрадуется папка, когда я ему его шляпу привезу?» Я подсела, уговорила, ведь не завтра едем, летом. Стали все вынимать: котелок, ложку, кружку. В бересте! Уважительно так заметила, лягушонок, и мне показывает. Будто не сидела я вот так же, ее еще и не было, готовилась только. Кружку, плащ, флягу, панаму, палатку свернутую. И гляжу – песок просыпался, хвоинки в швах. Вздохнуть забыла… Нет, не плакала. Да. Но воды не было, нет у меня за глазами воды. Уж давно нет. И стала я так раскачиваться потихоньку, и загудела тоже тихонько. Хвоинки эти, песчинки, так здесь по Косте и лежат. А Танька тоже села и тоже загудела. Так и качались мы с ней, и гудели, две дуры. Все. Все. Подъезжаем что ли. Ну да.
- Все, выключай свою громыхалку. Выходим.
- Пока, Танюшка.
- Угадал, слышь, мам? А мам? А когда билеты будут?
- Скоро, наверно скоро. Пойдем, выходим. Не забудь ничего.
…Пойдем, пойдем, грустиночка моя.