Евдокия пошла в школу с 9-и лет, окончила четыре класса с 1932 по 1937 год. В 1937 году с 14-и лет начала работать в артели "Красная строчильщица" в г. Крестцы и работала там до июня 1941 года. В 1938 году Дусе за хорошую работу дали путевку в Анапу.
Полина училась в деревенской школе 4 года с 1933 по 1937 год, потом два года в 1937 - 1939 ходила 2-3 км пешком на Любницу. Помнит, как шла зимой в школу, завязав в платок книги, там была крутая гора к ручью, садилась на узелок и ехала с горы.
Деревенского учителя звали Хапалов Александр Яковлевич, жил с тремя детьми впроголодь, просил учеников не выбрасывать хлеб, собирал, якобы, для собаки Чаврика. Сын его учился с Полиной, он наказывал его строго - лупил линейкой за баловство.
Есть в доме было нечего, а тем более, брать с собой в школу. Учителя Полю хвалили, читала она хорошо и писала грамотно, но зимней обуви не было, еды не хватало, ведь отец умер, а малых детей было четверо: Полине тогда было тринадцать, Василию - десять лет, нужно было сидеть с шестилетней Лидой и двухлетним Алексеем. Отучилась шесть классов и больше в школу не пошла. Михаилу было 22 года, Антонине - 19 лет, Евдокии - 16 лет, они уже работали, с младшими сидела Полина. Времена были голодные, мать много работала.
Полина всю жизнь боялась боялась грозы - в их деревне от молнии загорелся дом примерно в 1936 году, отца уже не было. Пожар быстро распространялся, их дом чудом спасли березы - огонь опалил листву, а дом не загорелся. Навсегда в памяти запечатлелись ужасы того дня. Помнит, как мама собрала им узелок с вещами и отправила к речке, а сама побежала на пожар. Потом к ним пришли ночевать соседи погорельцы.
Помнит, как стала наливать в лампу керосин (освещали дом тогда керосиновой лампой), сняла фитиль и положила рядом, горящий - экономила спички, да и темно было.
Вспыхнул керосин в бачке, хорошо, что его было мало. Не растерялась - кинула половик на пламя и погасила.
Помнит, как девчонкой провалилась в подвал, ударилась о лестницу, полежала и пришла в себя, обошлось без переломов. Полина была за хозяйку в доме целый день до позднего вечера, пока Мария зарабатывала на пропитание. Помнит, что в сенях стояла бочка с квашеной капустой, собирали калину, как лед на ручье встанет, ее много росло. В огороде росла брюква, морковка, которую начинали таскать, как зародятся хвостики. В колхозе давали рожь с костром на трудодни, хлеб пекли сами. От такого хлеба потом испражнялись с кровью. Выдавали перловку и ячмень, Мария варила кашу в печи, в чугуне запекала картошку с молоком. Сено корове косили дети, бывало, что его в колхоз отбирали, а корову кормили зимой соломой с крыши и подвешивали на половиках, чтобы не слегла от голода.
Если корова сляжет, то уже не встанет и придется забивать. Когда свежая травка появлялась, корова снова набиралась сил.
Помнит: Дуся собиралась на работу, наливала себе немного молока и разводила водой, люди ей завидовали - молоко пьет, а она угостить не могла, ведь там была почти одна вода.
Мария заседала в правлении колхоза, про нее даже в газете писали. Зачастую после собраний приходила домой и плакала от несправедливости, резала лук и плакала, чтобы дети не заметили. Тогда сказать ничего нельзя было лишнего - доносили и увозили навсегда. В колхозе воровали, при посеве пропадало зерно, это выявлялось только после всходов - были видны плешивые места, обманывали с записью трудодней.
Мария ездила на собрания в Лычково - за 20 км от их деревни, шла пешком до Любницы, потом - на поезде. Приезжала поздно ночью, дети оставались одни. В 1937 году родился Алексей и она отказалась ездить на собрания, несмотря на уговоры и угрозы.
У детей были обязанности: наносить воды, наколоть и принести дрова к печи, накопать и намыть картошки, перед праздниками начистить самовар - носили к речке, драили песком с кислыми ягодами - калиной, клюквой, после самовар блестел, как золотой. Клюкву присылала родня из Диговорши, у Новых Удриц не было рядом лесов и болот, за грибами ходили в Зеленый Бор, а вот калины по ручью росло много.
Дети мыли пол. Полина сначала мыла пол частями в течении трех дней, подросла и мыла уже целиком. Полы были некрашеные. Их посыпали речным песком и долго до бела драили голиком. (Голик - это старый истрепанный веник уже без листвы и тонких веток).
Стены в доме были из тесаных бревен, между ними проложен мох. Раз в год весной собирались вместе соседи и мыли дома по очереди. В избе до чиста драили стены и потолок щелоком, сваренным из золы, смывали копоть и пыль.
В 1939 году было голодное время. Собирали щавель, крапиву,
"пестыши" - побеги хвоща, дудки, ели разную траву сырую и вареную. Картошки хватало только до половины зимы.
Мария ездила к родне в Ленинград, оттуда привозила одежду и обувь детям, еду выменивала на одежду, кто что даст. Корова молока давала немного, кроме того каждая семья обязана была сдавать по три литра молока в колхоз.
Маленький Алексей все время плакал и просил еду, а дать было нечего, ел грязь с обуви, у него было столько глистов, что однажды вышли клубком.
В деревню приезжали из строчки, что была в Крестцах, привозили заготовки и жители брали работу на дом - скатерти, полотенца с рисунком, обозначенном выдерганными ниточками, которые нужно было обшить мережками, кнуточками, паучками, решеточками. У Варфоломеевны снимали комнату в избе, там стояли большие пяльцы, натягивали полотно, ставили на них керосиновые лампы и работали по вечерам. Песни пели, разговаривали, парни приходили и сидели смирно на лавке при входе, дожидаясь приглянувшейся девушки. Рядом с работницами нужно было быть осторожными, чтобы лампа на пяльцах не опрокинулась. Полотна были белые, их берегли от пыли, нитки нельзя было пачкать - пальцы протирали все время влажной тряпочкой, смоченной в соленом растворе. Мужчины тоже строчили - была возможность заработать деньги. Готовые изделия сдавали заведующей.
Полина вышивала себе кофту, ухажер сделал и подарил ей удобные пяльцы, она была рада, но не ответила на его ухаживания, потому что уже тогда задумала уехать из деревни.
Стирка белья в деревне была большой проблемой, мыло было не всегда, варили щелок из золы и долго стирали в этом растворе. Потом на реке колотили белье на камнях, зимой вывешивали на заборе, белье замерзало, потом выколачивали. У всех были вши головные и платяные в одежде. Из волос вычесывали их друг у друга, одежду прожаривали в печи, но это давало только временное облегчение.
Белье гладили тяжелым чугунным утюгом, который грели на печке.
За водой с ведрами ходили на речку, грели в чугуне, когда печка топилась, и еще был самовар. Для него в чугуне запасали угли.
Полина помнит, как Василий, когда ему было около двух лет, забрался на стол, крышка стола перевернулась и он упал вместе с кипящим самоваром. Сильно обварился. Очень кричал. Повезли в больницу в Гостевщине, он кричал всю дорогу. Его там забинтовали. Потом нужно было менять присохшую повязку и бедный малыш опять кричал от боли. Научили люди приложить тертую морковь, была весна, своя вся съедена, помнит, что нашли морковь у Гусачихи. Обложили обожженные места тертой морковкой, после этого он спал целые сутки. Болел очень долго.
Мария сама рожала своих детей и ходила помогать роженицам, могла развернуть плод, если шел неправильно. Фельдшер был только в Любнице - пожилой дядька.
Когда у Марии бывали недомогания, она посылала Полину к Дашкиной - деревенской знахарке, узнать, нет ли на ней людского "осуда". Мама помнит, что она заходила в чулан, шептала там что-то. Если был "осуд", то давала заговоренное питье, Марии становилось легче. И так было много раз.
Мария умела заговаривать грыжу у младенцев, пыталась научить дочерей, но никто не запомнил, как это делается.
Полина помнит, что в тридцатые годы был тиф в нескольких семьях, больные лежали дома, врачи приезжали из Любницы, в эти дома запрещали ходить - карантин. Огород у них был 50 соток, потом уменьшили до 35, потом до 15 соток.
В их избе была кухня и большая комната, Михаил отгородил чулан для посуды. Помнит - был сундук, где лежала одежда с нижним бельем. Если нужно было найти что-то, рылись в этом сундуке. В куче все рубахи были перепутаны лямками.
Верхняя одежда висела на стенах по гвоздям. Фуфайки, платки и валенки были общие - кому какие достанутся, гулять ходили по очереди. Девчонки спали втроем на кровати.
Еще был пристроек без печки, там летом спали мальчишки. Туда пускали молодежь на вечеринки за плату. Разрешение на собрания оформляли заранее в Любнице, в Сельсовете, хозяин дома отвечал за это мероприятие, а из молодежи назначали ответственного, он расписывался на разрешении. За нарушение порядка наказывали.
Однажды случилось убийство, парни что-то не поделили. Была стрельба, поразбивали окна. Полина с подружкой там была, они из-под стола смотрели, как танцуют. Ее вытащили за волосы из этой свалки и выгнали из избы. Потом в канаве нашли убитого парня из чужой деревни. Приехала милиция, Марию увезли в Любницу давать показания, виновника посадили в тюрьму.
Дрались парни часто - деревня на деревню, чаще из-за девушек или по пьянке, в каждом доме гнали самогон к праздникам.
Позже в этой пристройке сложили печку, стали там жить и вечеринок у них больше не проводили.
Печки в деревне клал дед Пискун. Потом Михаил научился класть лежанки. Кирпичи сами делали из глины. Глину копали по берегам ручья, замешивали с песком, лепили кирпичи. Подсушивали и клали стены печки из сырого кирпича без обжига. Трубу, свод печи и пол клали из обожженного кирпича. Верх трубы прикрывали, чтобы не разрушалась.
Крышу крыли соломой и меняли, когда начинала протекать.
Разную утварь - чугуны, тазы, ведра покупали в магазине на станции Любница. Там можно было купить хлеб в железнодорожном магазине, если оставался, в первую очередь отпускали своим работникам. Для железнодорожников открывали свои магазины и товаров там было намного больше, чем в сельпо.
Яков плел из бересты лапти, но молодежь отказалась их носить - не модно. Яков из бересты всем ребятишкам плел башмачки, ходили, пока были маленькие, потом уже стеснялись. Из бересты умел плести корзинки и кузовки, которые надевали за спину.