Было холодно. Неимоверно холодно. Он стоял посреди пустой тёмной комнаты и раздумывал. Решение принято. Хорошо, что она спит. Он должен. Надо просто собраться с силами. Он сможет. Ещё немного, и…
***
Это был добротный дубовый стол. Огромный тёмно-коричневый, квадратный – чуть ли не три на три метра. Очень старый, но далеко не ветхий, хотя одну ножку явно чинили в нескольких местах. Если присмотреться, то чуть ниже середины можно разглядеть специальные вставки из дерева той же породы, которые были аккуратно склеены и замаскированы тонирующим покрытием.
Нестандартный размер потребовал дополнительных приспособлений для устойчивости. Поэтому было не четыре ножки, как у обычных столов, а восемь. Внутренние, предохранявшие верхнюю часть от провисания, крепились на рояльных петлях к особым брускам, по которым стол раздвигался. Внешние, выгнутые, по форме напоминали тигриные лапы. Порепанная «боевая» столешница, залитая чернилами и тушью, обрамлялась рельефными дубовыми листьями. Всем своим видом стол наглядно демонстрировал основательность и уверенность в завтрашнем дне.
Его любили. Он отвечал взаимностью. Чувствовал свою необходимость и от этого становился ещё внушительнее и даже чуть-чуть шире. За свои сто с лишним лет он всякого повидал и частенько возвращался мыслями в прожитые дни, перебирая их, словно опавшие дубовые листья. Как и все старики, он хорошо помнил «дела давно минувших дней» и совершенно не мог перечислить события вчерашнего утра.
Наверное, он родился у моря. По крайней мере, прожил там лет сорок в собственной просторной комнате, украшенный изысканной посудой и цветами в благородных вазах на салфетках ришелье. Статный седовласый мужчина в белых лосинах и тёмно-зелёном мундире с роскошными золотыми эполетами любил подводить к нему гостей и хвалиться: «Это уникальная работа. Неслучайно мастер решил сделать ножки в виде тигриных лап. Говорят, они настолько сильны, что могут выдержать даже мёртвого зверя весом до двенадцати пудов! Так что это – не просто стол, а символ устойчивости и благородства нашего рода!»
В доме было много детей, собак, людей в мундирах и нарядных одеждах. Жизнь походила на один большой и нескончаемый праздник. А по вечерам из гостиной доносились звуки рояля, и приятный женский голос просил кого-то: «Отвори потихоньку калитку…».
Как-то утром к столу подошли четыре рослых человека, о чём-то немного поговорили и вдруг потянули за ножки в разные стороны. Затем они принесли широкие деревянные панели, положили внутрь, а сверху накрыли скатертями из небелёного льна с крестьянскими вышивками. Тут же забегали мужчины в одинаковых чёрных костюмах и женщины в тёмных платьях с белыми передниками. Появились пироги, гусь с яблоками, огромное блюдо с осетриной, подносы с бараньей головой и молочным поросёнком, стопки изящных фарфоровых тарелок, высокие графины с напитками, хрустальные бокалы и подставки под серебряные столовые приборы. Таким эффектным и величественным стол ещё никогда не был. Просто эдакий сказочный великан в день рожденья! То ли под грузом посуды, то ли от ощущения важности происходящего он напрягся. Будто почувствовав это, к нему подошла озабоченно улыбающаяся молодая девушка, погладила чуть влажной от волнения рукой уголок стола и ласково сказала: «Сегодня самый счастливый день в моей жизни, на тебя вся надежда! Ты уж не подведи меня, хорошо?» Постепенно комната наполнилась изысканно одетыми людьми, разговорами, криками «горько» и цыганскими песнями… Стол героически выдержал всё торжество. Позже такого почёта и внимания он никогда не удостаивался.
За свою жизнь стол повидал множество разных квартир. Одна была с пятиметровым потолком в старом барском доме, переделанном под коммуналки. Стоя по центру главной комнаты, он помогал решать все проблемы семейной жизни. За ним женщина писала кандидатскую, мужчина чертил бесконечные проекты, мальчик делал уроки, периодически роняя кляксы, а маленькая девочка каталась вокруг на велосипеде и звонко выкрикивала советские лозунги: «Миру — мир, урааа», «Слава КПСС, урааа», «Ленин с нами, урааа!»
Через десять лет все переехали в новую квартиру, и стол оказался у стены в комнате студента. Справа на него опирался лакированный двухстворчатый шкаф из чешского гарнитура, а слева – рыжий сервант с перекошенными дверцами на коротеньких ножках из советского мебельного набора. Новые соседи вели себя весьма игриво: то створку ненароком распахнут, то солнечных зайчиков по комнате пустят. Стол не обращал на это никакого внимания. Он оставался спокоен и непоколебим, как и положено вековому дубу.
Столешницу закрыли мягкой клеёнкой, поверх которой постелили китайскую тёмно-зелёную скатерть с жёлтыми драконами и бахромой. Присаживаясь за стол поработать, парень аккуратно откатывал шёлковый край, раскладывал листы бумаги, чуть слышно бормоча: «Давай-ка посмотрим, как это лучше сделать».
Поздно ночью, когда дом затихал, стол слушал доносившуюся из новенькой радиолы Ригонды странную дёрганую музыку. А студент с удовольствием выделывал по комнате замысловатые телодвижения и вполголоса шептал, прищёлкивая пальцами: «Вот это настоящий джаз!»
Дни были похожи один на другой: с утра все уходили на работу, по возвращении собирались ненадолго на кухне, а затем разбредались по своим комнатам. Девочка выросла и вскоре уехала в другой город. Правда, на праздники она непременно появлялась, и в доме сразу становилось шумно и весело.
В целом жизнь шла размеренно и спокойно. Потом вдруг началась какая-то неразбериха: с улицы стали доноситься громкие крики и стрельба, в окна полетели камни... Все очень нервничали: мужчина бесцельно метался по квартире, женщина периодически куда-то звонила по телефону, а возмужавший студент постоянно курил на балконе. По вечерам они собирались в комнате напротив и о чём-то тихо спорили.
Однажды вечером стол услышал: «всё, завтра уезжаем, 1а дика йойла*, любимый город». Через мгновенье его подхватили, поднесли к двери и поставили набок. Ночью опять что-то рокотало. Дверь пытались вышибить. Несколько раз даже выстрелили. Одна пуля застряла в ножке, другая прошлась рикошетом по столешнице, оставив длинный тёмный след.
Утром приехали два фургона, в которые стали грузить мебель и мешки со скарбом. Когда выносили стол, женщина, коснувшись рукой шрама на столешнице, тихо прошептала: «Спасибо. Если бы не ты, неизвестно, что бы могло случиться». Стол был горд и счастлив. Оказывается, он способен не только объединять своих хозяев, но и защищать их как истинный хранитель семейного очага!
После очень долгого переезда стол поставили в небольшой комнате возле окна, в которое частенько заглядывал высокий бук. Они подружились и частенько рассказывали друг другу свои истории. А вечерами возвращался хозяин. Он деловито присаживался что-то писать, привычно приговаривая: «Посмотрим-посмотрим, как это лучше сделать». Они любили вместе смотреть по телевизору футбол, и мужчина то ругался, то кричал истошным голосом «гооооол»! Потом он заболел. И всё чаще лежал на диване без движения, тихо беззлобно поругиваясь. В квартире стали появляться люди в белых халатах. Они то увозили мужчину, то привозили. В один из дней мужчина сказал кому-то негромко: «вот, кажется, и всё, последняя надежда – больница в Полтаве». На следующий день он ушёл и больше не вернулся.
Стол остался один. Только бук по-прежнему наведывался с рассказами о непогоде и выходках ветра. Так проходили дни, недели, месяцы… Когда стол подумал, что о нём уже никто никогда не вспомнит, дверь в квартиру открылась, и мужской голос кого-то спросил: «Забираємо тільки цей стіл?» И его опять куда-то повезли. На этот раз совсем недалеко. Поставили в тёплой светлой комнате с низким потолком. Накрыли чем-то тёплым. В дороге потерялись внутренние ножки, и середину столешницы подпёрли железным бидоном. Немолодая хозяйка без устали что-то делала то в огороде, то на кухне, время от времени оглашая дом звонким криком: «сідайте їсти».
Сначала было весело и людно. Но что-то постоянно гремело, будто гроза. Стол испугался своих догадок. Неужели опять? Иногда так громыхало, что в окнах трескались стёкла. Постепенно людей в доме становилось всё меньше и меньше. Вскоре осталась только женщина.
Со стола исчезли пирожки. Вместо них появились бинты, шприцы и какие-то коробочки. В дом иногда приходили незнакомые люди. И тогда хозяйка тут же поднимала на печку-«буржуйку» заготовленную заранее кастрюлю с водой и начинала выбирать со стола нужные ампулы и пузырьки, ласково приговаривая: «Сейчас-сейчас, трошки потерпи, любий». А вечерами подперев щёку рукой чуть слышно заводила свою любимую «Нiч яка мiсячна».
Наступила зима. И стало холодно. Неимоверно холодно. Об этом постоянно напоминала хозяйка, с трудом влезая на табуретку подправляя на окнах отклеившиеся полоски намыленной газетной бумаги. Потом она смывала с рук типографскую краску, подбрасывала пару угольков в огонь, ставила железную кружку с водой на печку и ждала, когда закипит. Кинув в кипяток щепотку чая, она подсаживалась к столу и чуть слышно спрашивала, поглаживая шрам на столешнице: «Коли ж це закінчиться? Коли?…». При свете керосиновой лампы она бережно перебирала фотографии и тяжело вздыхала.
Дрова заканчивались слишком быстро, и женщина по этому поводу очень сокрушалась. Как-то вечером, сметая веником на совок остатки угля, взяла лежащий на полу колун и наколола щепок от чудом обнаруженного под крыльцом последнего промёрзлого полена. Полусонно пробормотав «завтра надо будет что-то придумать», спать легла тут же на раскладушке под привычную колыбельную канонады.
***
Он должен. Он сможет. Всё! Пора! Она сама этого никогда не сделает. Это же не просто память, это целая эпоха…
Собравшись с духом, он налёг всей тяжестью на травмированную ножку и подломил её. Корпус качнулся и с тихим хрустом медленно осел.
Утром женщина горестно всплеснула руками: «Божечки мои! Як же так? Більше століття простояв, а тут…»
Она присела на пол возле поверженного великана и беззвучно заплакала. Машинально подобрала мелкие обломки, подбросила в печку. Огонь неторопливо лизнул добычу.
Женщина смотрела остановившимся взглядом, как короткие языки пламени медленно возрождались к жизни из светящихся угольков, похожих на жёлтые тигриные глаза.
* прощай навсегда (с чеченского).