Она лежала на земле, раскинув руки, и смотрела в бесконечное быстро темнеющее небо. Ночь была теплая, безоблачная. Звезды тихонько зажигались одна за другой. Она наслаждалась. Мешали только крики и хохот за столом. Там шёл развязный разговор, давно перешедший на тему секса. Ребята острили, не оставляя своим вниманием ни одного закуточка этой обтрёпанной темы. Острили слишком сально. Девчонки смеялись. Слишком громко. Слишком манерно. Она встала, чтобы уйти подальше.
- О, вот ты где! А мы тебя потеряли! – воскликнула одна из подружек, - Без тебя прямо скучно.
- Не заметила, - улыбнулась она.
- Ты должна нам откровенно ответить на вопрос.
- Что-то запамятовала, когда успела задолжать, - попробовала отшутиться она, но ничего не вышло. Подружка вцепилась в неё мёртвой хваткой:
- У нас вечер откровенных вопросов. Отвечай, сколько у тебя было мужиков?
Она обвела присутствующих усталым взглядом. Они ждали свежую кровь. «Отшутиться? – подумала она. – Настроение не то…»
- Много, - спокойно сказала она, наблюдая ехидные улыбочки, - больше одного.
- Это не ответ! Мы хотим знать точно, - закричали ей разочарованные слушатели.
- Зачем? Мне всегда казалось, что для мужчины главное, первый он у женщины или не первый. Дальше уже не важно, второй ты, пятый, двадцать пятый или сто тридцать четвертый.
- Ну не скажи, - возразил один из ребят. – Разница колоссальная.
- Разве? – удивилась она. – Представь себе, тебе девушка говорит – ты у меня пятый или – ты у меня шестой? Есть разница?
- Здесь не чувствуется, но двадцать пятый…
- Ничем не отличается. Она говорит – ты у меня пятнадцатый или – ты шестнадцатый. Разве есть разница?
- Есть! Разница есть! – заорали ей.
- По-моему, разница только тогда возможна, когда у тебя в голове есть число, отделяющее порядочность от беспутства. Вот до пяти – нормальная девчонка, а после пяти – б***ь. Тогда есть резон спрашивать, сколько было мужиков. Шесть? – Иди отсюда, ты – б***ь. Три – нормально, женюсь.
За столом захихикали, заёрзали на стульях, раздался какой-то невнятный ропот возражения. Она продолжала:
- Но ведь в жизни много нюансов. Может, у одной все три были одновременно. Потом она долго лечилась, а теперь встретила тебя. А у той было шесть, но она с каждым строила отношения. Такие, какие могла. Может, у неё даже ребенок есть от кого-нибудь. Она семью хотела построить.
За столом притихли. Никто не хотел смотреть в глаза другому.
- Ну, и кто теперь б***ь?
- Выходит, первая, - неуверенно ответили ей.
- Да обе, - засмеялась она. – С точки зрения морали, обе.
Она уже начала поворачиваться, чтобы уйти, но задержалась.
- Вы извините, но в вашей истерике у меня нет настроения участвовать.
- Почему истерике? – раздался возмущённый голос.
- Потому что вы обсуждаете тему секса, которая вызывает у вас интерес, но остаётся запретной, табуированной. И вы вроде, храбритесь, а ваш внутренний моралист находится в полуобморочном состоянии и вынужден постоянно нюхать нашатырь, чтобы не отключиться окончательно.
- Ты зануда.
- Даже наверняка. А вы похожи, знаете на кого? На человека, который яблоко приснопамятное сорвал, откусил кусок, - она сделала вид, что берёт в руку что-то круглое, кусает, - а потом быстро рядышком положили, - она молниеносно протянула руку и «подвесила» воображаемое яблоко в воздухе возле себя.
– А теперь этот человек стоит рядом и показывает: «Видишь, видишь? Это я откусил! Я - крутой!» - эти слова сопровождались уморительной жестикуляцией, с кивками головой в сторону воображаемого плода и игрой бровями, призванной подчеркнуть крутость говорящего.
- Но близко этот человек не подходит, - продолжала она, - и чуть что, сразу такой: «Я? А что я»? - она сделала круглые глаза и приложила руки к груди. – «Я еще ничего, так, слегка откусил. Вы вот на тот огрызок посмотрите», - она указала на еще одно воображаемое яблоко, находящееся на другом конце стола – «Вот она-то уж не разок приложилась. Смотрите, как погрызла».
- А сама-то что, не открещиваешься? Вон, даже боишься сказать, сколько у тебя было мужиков.
- Я же сказала - больше одного. А остальное не имеет смысла. Я давно перешагнула черту, проведенную моралью. И усвистела от неё в область аморального так далеко, что вам и не снилось. Но я принимаю себя, и мой внутренний моралист прекрасно обходится без нашатыря. Он сидит с чашечкой чая, - она сложила большой и указательный пальцы, выхватив из пространства воображаемую чашку, и «сделала глоток», кокетливо оттопырив мизинчик, - и поёт: «Наверно, в следующей жизни, когда я буду кошкой… о-о-о-о…»
Напевая, она развернулась и пошла в ночь, наслаждаться безоблачным звездным небом.