Пролог
Momento mori…
Осень. Листья шуршат, дорожки – сырые, и пахнет дождем. По кладбищу гуляет человек. Юный совсем, мальчик еще…Лет 14. Он бредет по кладбищенской дорожке один, в руках его – охапка роз. Тяжелые бордовые и белые бутоны так и стараются выпасть из хрупких, тоненьких, беленьких ручек. Но мальчик старательно, с любовью прижимает к себе еще крепче густую, непослушную охапку. И розы ранят его.
Недавно прошел дождь, а теперь выглянуло солнышко. Ветер поднялся и кладбищенский лес запел. Мальчик подошел к черному памятнику без фотографии, и даже без даты рождения. Стояло только:
Кир. 08. II. 1727
И все. Даже фамилии не было. Мальчик разделил пополам букет. Одну половинку аккуратно положил к памятнику. Другую, присев на корточки – к себе на колени.
«Я бы твою фамилию мог разузнать, Кир» - сказал он вслух – «Только зачем? Ты сам говорил, что у тебя её нет. Предали они тебя. Ты говорил, что их простил… Но только с прошлым покончено, и вернуться к ним не хочешь. А ещё говорил всегда, что все хорошо. Как мне не хватает твоего этого уверенного: «Все хорошо!», Кир!»
Затем мальчик ещё немного посидел у могилы, послушал песню ветра, и пошёл дальше.
У следующей могилы он сел на колени, прямо на землю, и поставил оставшиеся цветы в имеющуюся там вазу, наполнившуюся дождевой водой. Аккуратно расправил букет. Здесь не было черного памятника, а была мраморная плита прямо на могиле с гравировкой в виде букета роз, свечи и стиха. Под стихом тоже была только дата смерти, без указания времени рождения. И имя: Артур Андре Этьен Дюбуа.
Мальчик, уложив, наконец, розы сообразно своему вкусу, стал стирать ладонями грязь с мраморной плиты. Расчистив место со стихом, он прочел его вслух.
Lamer devant nous,
Elle nous touch; toujours,
Par sesyeux, par son corps.
Par les vagues du jour;
Et l’oncroitou silence.
Des habits de cettemer;
Ou se cachent les cotes,
Ou se cache la terre.
Прочитал, как и написано, по-французски, нисколько не сомневаясь, с прекрасным акцентом, почти наизусть. Затем, так же вслух, непонятно кому – перевел на свой язык, на котором говорил. По-нашему это прозвучало бы так:
Море перед нами,
Оно нас трогает всегда;
Его глазами, его телом,
Волнами дня.
И верим в молчанье
Одежды этого моря;
Где скрываются кусты акаций,
Где скрывается Земля.
Этот ритуал, то есть, чтение и перевод стиха, а также букет роз – был неизменен. И сколько раз мальчик не приходил на могилу, всегда все начиналось именно так.
Кстати сказать, говорил юноша на сухом, и одновременно мелодичном языке – устаревшей латыни. Но французский в его устах звучал органичнее и ему самому больше нравился. Поэтому далее он и стал использовать французский. Говорил он бойко, почти без остановки, и речь словно лилась ручейком из его уст. Он рассказывал мертвому о своей жизни, накопившихся обидах и о своей любви к нему, и к кому-то еще. Высказав, наконец, все, что накопилось в его милой головке ( а накопилось немало), он побрел куда-то вдаль кладбища, по мощеной дорожке. Иногда он подходил к каким-то памятникам и что-то там долго рассматривал, иногда раскидывал ногами охапки разноцветных шуршащих листьев, а иногда что-то кому-то говорил. И, в конце концов, стал бегать, размахивая руками и тревожа покой мертвых, и выкрикивать строки из Гумилева:
« Соловьи на кипарисах и над озером луна…
Камень черный, камень белый, много выпил я вина.
Вот иду я по могилам, где лежат мои друзья.
О любви спросить у мертвых неужели мне нельзя?...»
Наверняка удивился бы случайный прохожий ( если такие, конечно, случаются на кладбище), увидев его там, таким.