Не всякий день за каким-то чертом придет вдруг в голову нездоровая такая мысль, задумаешься вдруг: что есть важного в судьбе, в душе твоей, в нескончаемой суматохе жизни твоей такого, чтобы оправдалось, почему ты родился, для чего живешь и зачем, как ни жаль будет, в конце концов помрешь? Сии мысли именно нездоровы. Они приходят в голову не всякую, а чаще в праздную, обремененную вынужденным или пускай самоизбранным безделием (либо одиночеством). Человек же занятой, голова какого человека всегда озабочена чем посерьезнее вселенских смыслов, о таком не думает, потому как окружают его со всех сторон смыслы совсем иного сорта, которые, или результаты которых можно было бы потрогать, пощупать, употребить, вкусить удовольствие от них сейчас либо на перспективу. Улыбчивые благодушные мечтатели сюда не подходят, но те, что назначают своим мечтам известные пределы, устанавливают календарные даты достижения, просчитывают качества и количества прибытков, пускай и разрушают тем самым обаяние мечтаний, но зато им теперь всегда есть что делать, к чему стремиться; и нелепые вопросы о смысле рождения, бытия и смерти никогда уже не поселяются в их головном мозгу, потому как никогда там больше нет, не находится для них никакого места.
Причины рождения и смерти и правда никак нельзя потрогать, да и бог с этим; пускай существуют они помимо разумения нашего, как наличествуют без нас, помимо нас, до и после нас земля, небо и весь прочий удивительный, непостижимый космос; однако есть одна такая, тоже не так уж и очевидная, но совершенно прилепленная, неотделимая от нашей натуры абстракция - личное пространство. Личное пространство… Его вроде бы не видать, так же, как не увидать Бога, однако, только попробуй, нарушь его – и тут же сделается человеку столь же неприютно, будто коснулись до его горячей живой шеи холодным мертвым железом.
Эту странную фантомную область можно измерить даже физически, даже обыкновенной рулеткой. Общаясь, к примеру, с незнакомым, да пускай и со знакомым человеком, мы держимся от него метрах в полутора-двух, ну не более метра. Любое нарушение таких дистанций повергает нас в дискомфорт. Человек, приблизивший свое лицо к нашему в полметра или ближе, рождает ощущение тревоги, опасности; голос и дыхание нарушителя нам неприятны, а смысл слов и действий таких не сулит ничего хорошего, если только мы сами не впустили в пространство свое человека по своему желанию, скажем, для танца, поцелуя или чего другого-третьего, ну или для сообщения чего сокровенного, что ближе и всякой близости. Да и не токмо человек, но и кошка, и собака, и лошадь, и курица не впустят на известное расстояние никого без специального и искреннего с их стороны к тому мотива.
То есть личное пространство занимает в воздухе несколько больше объему, нежели самая личность, почему так и противоестественна толпа. Полный вагон в метро, очередь в кассы, столпотворение на базаре, где люди нарушают означенные приватные нормы, принуждаемые обстоятельствами, – есть ничто другое как сгусток неудовольствия и даже агрессии. Когда же толпа собирается и по собственной воле, будь то стадион, демонстрация или храм божий в воскресный день, она все равно опасна; сокращение известной дистанции истирает индивидуальность всякой личности, нивелируя ее не по усредненному, против ожидания, но по самому низкому уровню сознания и нравственности, почему ею так просто управлять, почему она даже в самом святом своем порыве всегда кричит, будет кричать: «Варавву!».
Освобожденное же из толпы, то есть ничем не скованное личное пространство человека имеет тенденцию всегда расширяться до предлагаемых свободных границ. Садясь, к примеру, в свой автомобиль, человек тут же распространяет его в пределах габаритов машины, плюс метр-два вокруг, что неизбежно делает автомобильные дороги зоной опасности, а пробки и вовсе источником нескончаемой агрессии; в квартире оно расширяется до стен, окон и дверей; в домах частных - до заборов... Странно ли, что при всей огромности поднебесных суши и моря, и при всей ничтожности по отношению к ним количества людей, человеку на земле тесно? Один прохожий собачится наотмашь с другим прохожим; один автомобиль гавкает клаксоном своим на другой автомобиль; один сосед судится из-за полоски травы с другим соседом; одно государство идет войною на другое государство, поливая кровью, устилая трупами всю землю вокруг ради только личного своего пространства. Почему ему всегда мало? Почему так неуемны аппетиты его?
Загадка. Загадка посерьезнее, поважнее инфантильных Фаустовых и Гамлетовых терзаний. Не «что есть совершенство?» или не «что там, за порогом могилы?», не глупые утренние вопросы бездельника про смысл бытия и небытия, а вот что за зверь такой - личное пространство человека? Почему так ненасытен он? Зачем так кровожаден? Почему не хватает ему своих полутора метров? Отчего и после смерти человеку нужно-таки личное пространство? Ведь даже там, на кладбище, где «чугунная ограда, сосновая кровать» и все смыслы потеряны, обесценены, уничтожены - границы его очерчены, измеряемы рулеткой. Идешь иным солнечным иль пускай дождливым троицыным утром по погосту: тут и деревянные кресты скромные, и пошловатые пластмассовые имитации с фотографиями, и гранит, мраморы помпезные – и все в оградках, а в углу и номерок участка на железном колышке взамен всех имен и регалий… А вот и забытая могилка – и креста уж нету над нею – сгнил, и оградку растащили на сдачу или не было вовсе – а все же вот он горбик заросший и вот оно пространство вокруг, пускай в лопухах да полыни – но пространство. А ведь за всякою могилой, от стелы под небеса до камня скромного - память времени, история когда-то и кем-то занимаемого личного пространства.
Личное пространство… Взять…, ну хоть пускай и писателя… Эк ему тесно при жизни! Ну придумал, ну высказал, ну облек в изысканные или на какие способен формы – уймись, утешься. Твое пространство вокруг тебя заполнено тобою, твои близкие, друзья благосклонны и не спорят, иные и в восторге; ни критик дотошно придирчивый, ни случайно услышавший прохожий не нарушат его ни искоса укоризной, ни прямым оскорблением. Но что же, отчего же столь нужны тебе публикации, тиражи, аудитории? Смысла земного ты не постиг, человечьей души не познал, болей её не раскрыл, не унял, так чего рвешься к станку печатному, к микрофону публичному? Деньги? Деньги – неплохо бы, только вот… что-то подсказывает – ты бы и без денег, лишь бы читали, лишь бы слушали, лишь бы чтили, чтили твое, окрашенное тобою пространство. И чем более, обширнее было бы оно - тем желаннее бы тебе, и нету пределов, границ таких, какие, дай тебе карандаш, ты смог бы очертить ему.
Или взять хоть…, ну…, да кого бы и ни взять… Пускай вот и этого бездельника, что задумался вдруг: что есть важного в судьбе, в душе его, в нескончаемой суматохе жизни его такого, чтобы оправдалось, почему он родился, для чего жил и зачем, как ни жаль, в конце концов помер. Неуёмен, одержим, жесток в неуёмности своей человек, хоть и весь итог его и вся суть – метр на два, плюс два вглубь, да два на три железной, с пошлыми вензелями, решеткой – вот и все твое личное пространство, человек – ныне, присно и вовеки веков. Аминь.