Вообщем то само доказательство дальше в тексте упрятано. Я его опосля красной краской (масляной)подкрашу. Вдруг у поэта того со зрением так себе? А тута краска! Масляная! Красная!
История на столько древняя, что многие в силу возраста, уже не поймут, что такое писать чернильной ручкой, что такое клякса, наклон, нажим, или просто красивый почерк. А многие, опять же в силу возраста, как я например, начинают об этом забывать.
Началось всё с того, что мне вдруг понравилось учиться. Случилось это не просто так, а по стечению обстоятельств, и как я сейчас понимаю, от безысходности. Проще говоря, попал я в интернат. После двух лет жизни вольной, иногда беспризорной, с необходимостью добывать пропитание, искать тёплое место для ночлега, но полной романтики и свободы, такой разворот. Всё по распорядку, по звонку и команде воспитателей. Режим, строй, расписание по минутам на всё, от подъёма до отбоя.
Моё свободолюбивое, детское естество, неуравновешенный характер, тяга к вольной жизни и неуёмная энергия, воспротивились этому, как могли. Но после нескольких не совсем удачных, когда ловили через день, или совсем неудачных, когда пресекали на стадии подготовки, побегов, я смирился со своей тяжкой долей. Или просто затаился, до лучших времён.
У меня вдруг оказалась масса свободного времени. Вопрос с пропитанием отпал, кормили нас хорошо и вкусно. Болтание по городу, с целью что ни будь стащить, найти или просто так, тоже стало не возможным, в связи с тем, что выход с территории был строго запрещён, а побеги не удавались. Просиживать в игровой комнате, где из игрушек кубики, куколки да машинки без колёс, в солидном десятилетнем возрасте, я считал глупо и не интересно.
И я начал читать. Сначала сказки, потом фантастику, потом увлёкся военной и исторической литературой. Через каких то пол года интернатская библиотека стала моим любимым местом. Библиотекарь, Зоя Васильевна, даже стала давать мне книги на вынос, что в общем то запрещалось правилами. Я читал всё подряд, проглатывая книги, как ненасытный молодой крокодил. Даже сделал себе фонарик, из квадратной батарейки и лампочки, что бы читать после отбоя под одеялом.
Наверное это и привело к тому, что ранее такая ненавистная учёба, вдруг стала превращаться совсем уже не в тягость, а даже местами понравилась. Сначала некоторые предметы, литература например, на следующий год история с географией. Да и по остальным наукам проблем возникало всё меньше и меньше. Пробелы в образовании, из-за практически прогулянных и пропущенных первых трёх классов, как то сами собой исчезли, и я превратился во вполне успевающего ученика, даже без троек.
А ещё, неожиданно для себя, я вдруг начал рисовать. Простым карандашом, или даже ручкой. Танки, пушки, самолёты, дома и деревья, природу и город, военных в различной форме. И всё карандаш, красками получалась одна мазня.
В общем, через год нахождения в интернате, превратился я, практически в добросовестного, вполне успевающего, в меру послушного ученика. Желания убегать больше не было, тем более, что по воскресениям нас забирали по домам.
Единственное, от чего я не мог избавиться, так это от непомерного упрямства и какой то упёртой тяги к независимости. Что то делать, если я этого не хочу, заставить меня было нельзя. Тут не помогали не угрозы, не уговоры. Это было просто выше моих сил. Или я принял, согласился и сделаю, или хоть разбейтесь, хоть хоровод вокруг водите, делать не буду.
Первый предупредительный звонок прозвенел в пятом классе. Мы вернулись с каникул, и писали сочинение "Как я провёл лето". Я конечно писал о деревне. Про сенокос и корову Тамару, про коня Чижика и собаку Найду, про стадо, лес и пруд, про грибы и малину. Много написал, от души и с удовольствием.
Через несколько дней, после урока, наша учительница русского и литературы, Людмила Александровна, задержала меня. Когда класс опустел, она подошла ко мне и положила передо мной мою тетрадь с сочинением. То, что я увидел, поразило до глубины души. Под сочинением стояла большущая, красная пятёрка, с двумя плюсами. Таких оценок видеть мне пока не приходилось.
— Миша, — сказала учительница, — ты написал прекрасное сочинение. Я прямо увидела вашу деревню, как будто побывала в ваших лесах, собирала грибы, ягоды, пасла коров и овец. Просто отлично. Вот только ошибочки, давай исправим, у меня рука не поднимается под таким сочинением ставить тройку за грамотность. Перепиши, пожалуйста, без ошибок.
Я переписал. Правда совсем без ошибок не получилось, но пять-четыре появились в моём дневнике и классном журнале. При чём, пятёрка в дневнике выглядела именно так, как в тетради, с двумя большими плюсами. С тех пор, оценки меньше пяти баллов я за сочинения не получал, а иногда и с плюсом, и с двумя. Правда появилась и не очень приятная штука. Людмила Александровна взялась заниматься со мной дополнительно, пытаясь исправить проблемы грамматики. Я терпел. Посчитав, что пятёрки с плюсом важнее каких то пару часов дополнительных занятий в неделю. Какие неприятности ждут меня в дальнейшем, тогда я даже представить себе не мог. Задумываться о тернистости, трудностях и сложностях писательского ремесла, мне и в голову не приходило.
***
Второй звонок, такой громкий, что уже и не звонок, а настоящий гром, прогремел через год.
За этот год, я привык, что сочинения у меня получаются хорошо, грамотность тоже заметно улучшилась. Переписывать по несколько раз уже не приходилось. И хотя пару ошибок, в любом сочинении, делать я всё же умудрялся, свою твёрдую четвёрку имел заслуженно. Ну, не совсем заслуженно, иногда Людмила Александровна мне подсказывала, где поставить запятую, или буква не такая. Например, проходит по рядам, когда мы сочинение пишем, остановится за спиной, посмотрит, а потом так — раз, указкой запятую мне нарисует, или букву какую зачеркнёт. Правда после уроков обязательно ошибки мои разберёт, дополнительных занятий со мной учительница не прекращала. А я добросовестно отсидев эти самые, дополнительные занятия, в следующем сочинении делал те же ошибки.
Ленинград, да и вся страна, готовились отмечать Великий праздник, тридцатилетие прорыва блокады. Нас, юных пионеров-ленинцев, мероприятие стороной не обошло. Были объявлены тематические конкурсы сочинений и рисунков.
Ко мне, как к лучшему сочинителю, Людмила Александровна проявила особое внимание.
— Миша, — сказала она, — наш интернат участвует в районном конкурсе на лучшее сочинение о блокаде Ленинграда. Я уверена, ты можешь написать, очень тебя прошу, постарайся. Софья Павловна, наш завуч, готова освободить тебя от самоподготовок, на две недели. Ты, после обеда, можешь находится в спальне, где тебе никто не будет мешать, и заниматься сочинением.
Это был подарок. Целых две недели жить не по режиму, находится в спальне, когда все карпят над уроками и строем ходят на прогулку, об этом можно только мечтать. Кроме того, военная тема, в том числе и блокада, были мне близки. Я об этом много читал, интересовался. Но главное, моя бабушка — блокадница. И подруга её, Анастасия Ивановна, тоже блокадница. Много раз слушая их рассказы, просто разговоры о том времени, мой мозг впитал столько информации, что хватит не на одно сочинение. Да что там сочинение, в моей голове выстроилась целая повесть о блокаде. Дело было за малым, перенести всё это на бумагу и записать буквами.
Первую неделю своей свободы я провалялся на кровати и просидел на подоконнике с книжками. Читал, конечно, совсем не о блокаде Ленинграда, зачем, об этом мне и так много известно. Я просто использовал свободное время по своему усмотрению, а написание сочинения отложил на потом, две недели огромный срок. Тем более, что сочинение в моей голове уже выстроилось, я точно знал о чём буду писать, так зачем торопиться.
Правда в воскресенье, находясь дома, попытку приступить к работе я всё же предпринял. Даже взяв чистую тетрадь попытался писать. Сначала старательно и аккуратно, потом не очень.ВообЧем то вот как оно быват. Слямзил я текст у Миши Александрова на сайте писатели, славянские которые. Да и сунул его сюда, под именем Никанора Забулдыгина. Вот и поглядим, даст мне проза сертификат, али нет. В итоге, решив, что переписывать всё равно придётся, начал писать кое как, не заботясь об ошибках, тем более о почерке. Исправляя и перечёркивая, иногда целыми страницами, испортив целую тетрадь, подумал, что пока хватит. Тем более, новой чистой тетради больше не было.
Объяснив бабушке важность своего задания, необходимости пополнить мои письменные принадлежности бумагой и чернилами, я получил целый рубль и отправился в магазин. Прикупив пять тетрадей, по две копейки, куда же больше, позволил себе купить шариковую ручку. Дорого, конечно, тридцать пять копеек, да и писать в школе такими ручками запрещают, но ведь у меня особое задание, очень важное, да и напишу такой ручкой я гораздо лучше, а главное быстрее. Остальные деньги ушли на сто грамм, любимого мною, зефира в шоколаде и мороженное "сахарная трубочка". Затем, подумав, на оставшиеся семь копеек купил мороженное "фруктовое" и с чувством выполненного долга отправился домой.
Следующая неделя прошла как то быстро. После уроков я читал и валялся, валялся и читал. Если бы Людмила Александровна не спросила меня в пятницу, как идёт работа с сочинением, и нельзя ли его уже посмотреть, я бы пожалуй о нём и не вспомнил. Сказав, что работа идёт хорошо, черновик уже готов, а предоставлю готовое сочинение не сегодня-завтра, мы договорились на понедельник, как крайний срок. В тот день я черновик и правда дописал.
В субботу, приехав домой, вечером я нарисовал несколько рисунков, на альбомных листах, простым карандашом. Разрушенные бомбёжкой дома, зенитки и аэростаты, дорогу жизни с машинами, гружёнными мешками, советские танки, идущие на прорыв блокады и бегущих фашистов. Бабушке рисунки понравились.
А в воскресенье, с самого раннего утра, я засел за основную работу. Имея черновики, всё равно несколько раз переписывал, для удобства раскрепляя тетради на отдельные листы. Как бы то не было, к вечеру сочинение было готово. Написано, прошито нитками и скреплено с рисунками, как книга с обложкой. Усталый, но довольный и гордый за самого себя, в понедельник работу сдал Людмиле Александровне.
На следующий день, после уроков, Людмила Александровна пришла в класс счастливая.
— Миша, сочинение ты написал просто отличное. У тебя несомненный талант, тебе надо обязательно идти по этому пути, думать о поступлении на журфак, или в литературный институт. Давай будем работать, в первую очередь над грамматикой.
Дальнейшие слова учительницы повергли меня в ужас и уныние. Я явно осознал, что напрасно написал столько много, целых четырнадцать тетрадных листов. Что жизнь моя покатилась под откос, и теперь мне придётся просто пахать, как коню Чижику в деревне. Что я навечно буду прикован цепью к парте, никакой свободы мне больше не видать, как своих ушей, сидеть мне над тетрадями, писать, переписывать, снова писать и снова переписывать.
— Для начала, всё нужно переписать чернилами, — сказала Людмила Александровна. — Таковы требования конкурса. Ошибки твои, я исправила, тебе остаётся только переписать, без ошибок и помарок. Почерк у тебя не плохой, если постараешься, всё получится. У нас есть ещё неделя. Я буду с тобой каждый день, в день мы должны аккуратно переписывать по шесть страниц. Это совсем немного, поверь, мы справимся.
Я оптимизма учительницы не разделял, перспектива переписки шести страниц в день меня не вдохновляла, но вспомнив, что за воскресение я накатал четырнадцать полных листов и не умер, согласился.
Всю неделю, после уроков, я переписывал страницу за страницей своё сочинение. Иногда по несколько раз, иногда хотелось просто бросить всё и убежать. Под вечер пальцы сводило от писанины, я ненавидел чернильную ручку и эти нескончаемые буквы, слова, предложения и абзацы. Но Людмила Александровна умела уговорить, да и подводить её не хотелось, она и правда верила, что из меня выйдет какой то толк. И я работал.
Наконец, к концу недели, мы сделали это. Сочинение было готово, заново перешито нитками, оформлен титульный лист с моим именем, что написал ученик такой то, пятого класса, такого то интерната. Я вздохнул, пообещав себе, что больше огромных сочинений никогда в жизни писать не буду. И пусть мне не ставят пятёрок с плюсами, пусть не выдвигают ни на какие конкурсы, ещё раз таких мученических трудов я просто не вынесу.
***
Как же я был наивен тогда, думая, что мои мучения с сочинением закончились. А они только начинались. По какому то странному стечению обстоятельств, моё творение заняло второе место в конкурсе. В начале я испытал минуты славы, впервые в своей жизни. Нас, с Людмилой Александровной пригласили в Смольный.
Там, в большом зале, меня вызвали на сцену, вручили почётную грамоту и две медали. Одна медаль была большая, шоколадная. А вот вторая, хотя и маленькая, но самая что не на есть настоящая, металлическая, на красной ленте. Потом мы были в другом зале, по меньше. Нас угощали конфетами, тортом и лимонадом. Конфет на столах было столько, что их не только съесть, даже унести с собой было невозможно. Я конечно не заметно от всех напихал по карманам самых красивых, что бы угостить в интернате ребят, и подтвердить то, что я видел. Но оказалось, что этого делать было вовсе и не обязательно, перед уходом, каждому награждённому вручили по большому пакету с конфетами и шоколадом с собой.
В интернате, за ужином, был настоящий пир. Лакомства хватило на весь наш класс, меня хвалили и восхищались, я был важным и снисходительным. Конфет я совсем не ел, объясняя, что в Смольном этого добра столько, что я наелся на всю жизнь.
А ещё через день, с самого утра, меня освободили от всех уроков и отправили на экскурсию. Мы ездили целый день, на большом красивом автобусе, по местам боевой славы. В обед нас кормили в настоящем кафе, где были снова торт и лимонад, а потом ещё принесли мороженное, не в стаканчиках, а в специальной посуде, политое сиропом.
Две недели я купался в лучах славы. Меня приглашали на сборы пионерских отрядов, даже в старшие классы, где я рассказывал о своих достижениях. О посещении Смольного, об экскурсии, показывал грамоту и медаль. Особенно всех поражал мой рассказ о столах с тортами и сладостями, да и мне воспоминания об этом доставляли настоящее удовольствие. В какой то момент я даже подумал, что моё решение, не писать больше сочинений преждевременно, что быть таким известным не так уж и плохо. И если за сочинения так вкусно кормят, да ещё и медали дают, то почему бы и не помучиться немного.
Но, всё хорошее когда ни будь заканчивается. Вот и моя белая полоса в жизни закончилась быстро и очень неожиданно. В один из дней, в наш класс прибежал дежурный по этажу, и сказал, что меня срочно вызывают к директору. Ничего не подозревая я вошёл в кабинет директора интерната, Виктории Павловны. Там за столом собралось всё наше руководство, старший воспитатель, завуч, директор и две незнакомые тётки, толстая и худая.
— Вот он, наш герой, — представила меня Виктория Павловна.
— Мальчик, — встала из-за стола толстая тётка, держащая в руках, я узнал по рисунку, моё сочинение.
Тётка посмотрела на сочинение и продолжила:
— Миша, как ты знаешь, твоё сочинение признано одним из лучших на районном конкурсе. Нашим отделом образования принято решение направить твою работу на областной конкурс, который состоится в канун празднования тридцатилетия прорыва блокады, через две недели. Тебе надо кое что подправить, мы тут с вашим завучем, Софьей Павловновной, обо всём договорились. Она тебе подскажет.
Я не понял. Мы с Людмилой Александровной целую неделю исправляли мои ошибки, она всё проверила, перепроверила, что же там ещё можно исправлять. Да к тому же завуч химичка, что она может подсказать в сочинении.
— Мы ошибки исправляли, — я попытался отвертеться от переписки сочинения.
— Да-да, — сказала тётка, — Софья Павловна тебе всё объяснит. — Договорились?
Я кивнул. Общаться с завучем совсем не хотелось, Софью Павловну в интернате боялись все, больше чем директора или всех воспитателей. А те классы, у которых она вела химию, считали невезучими.
В кабинет к Софье Павловне меня позвали после обеда. Почему то, заранее, ничего хорошего я не ожидал, постучавшись зашёл и встал сразу у двери.
— Подойди к столу, что встал, как вкопанный, — поверх очков завуч смотрела на меня как на жертву. Мне стало не по себе, но я сделал несколько шагов.
— Значит так, ты слышал, что тебе сказали представители РОНО, — продолжила Софья Павловна. — Твою писанину нужно переделать.
— Там ошибок нет, — еле слышно промямлил я.
— Ну это нам решать, есть или нет, — завуч открыла лежащее перед ней моё сочинение. — Вот смотри, — ткнула в подчёркнутые красным строчки. — Что значит "… бабушка обменяла фамильные драгоценности на целую буханку хлеба и три банки рыбных консервов..."? Твоя бабушка кто?
— Инженер, — прошептал я.
— Откуда у советского инженера фамильные драгоценности? Ты что такое пишешь?
— Я не знаю, бабушка сказала, у неё от родителей осталось. — подробностей я и правда не знал.
— Дальше, — продолжила Софья Павловна перевернув несколько листов, — здесь ребята, один из них твой отец как я понимаю, поймали кошку и съели. Они что дикари? Да, голод был, но что бы дети ели кошек, это убрать, понял? Дальше, — перевернула ещё листок, — женщина не пришла домой и у неё умер ребёнок, это что? Почему она не пришла домой?
— Это бабушкина подруга, Анастасия Ивановна. Она сознание потеряла.
— Как она могла потерять сознание, когда у неё дома маленький ребёнок? Тоже убрать. В общем на, — Софья Павловна кинула мне сочинение через стол. — Там, всё что убрать подчёркнуто, перепишете с Людмилой Александровной.
У меня внутри начало дрожать, так бывало раньше, когда мне что то сильно не нравилось. Я стоял опустив голову.
— Что стоишь? Забирай и иди переписывать. На самоподготовку можешь не ходить, я скажу. Сроку тебе неделя.
— Не буду, — тихо проговорил я.
— Что? — не поняла завуч.
— Не буду переписывать, я написал правду, — повторил уже громче.
— Как это не буду? — Софья Павловна поднялась из-за стола и вплотную подойдя ко мне, вдруг больно схватила за ухо. — Ты что такое несёшь, недоумок, переписывать он не будет. Будешь как миленький, с ними тут нянчатся, а они характеры свои поганые показывают. — И отпустив горящее огнём ухо закричала, — пошёл вон! Завтра перед уроками ко мне, с Людмилой Александровной.
На следующее утро, перед началом уроков, я стоял перед кабинетом завуча. Подошла Людмила Александровна:
— Миша, что случилось?
Я молчал, потому что не знал, что нужно говорить, и почему то подумал, что учительнице тоже из-за меня попадёт.
— Ладно, пойдём, — Людмила Александровна открыла передо мной дверь кабинета.
Мы вошли. Софья Павловна, как вчера, сидела за столом, и как вчера недобро смотрела на нас поверх очков.
— В общем так, Людмила… Александровна, этот Ваш награждённый… отказывается переписывать сочинение, характер мне решил свой показать. А у меня требование РОНО, в целях цензуры, некоторые моменты надо убрать, и всё. Понаписал там, то кошек ели, то драгоценностями торговали. Сроков у вас неделя, пусть садится и переписывает, и что бы всё было как надо, правильно. Областной конкурс. Вам оказали высокое доверие, и я подводить районную администрацию из-за этого сопляка не собираюсь.
— Миша, — Людмила Александровна присела передо мной, — мы же с тобой перепишем, правда? Ну уберём кое что, нам же лучше, короче будет, меньше писать.
— Не буду, — упрямо повторил я. — Как бабушка с Анастасией Ивановной рассказывали, так и написал. Это всё правда, не буду переписывать.
— Ну тогда сочинение не примут на областной конкурс, а оно очень хорошее, — пыталась уговорить меня учительница.
— Пусть не примут, — я уже упёрся, и повернуть меня было нельзя, — не буду переписывать.
— Так, Людмила Александровна, — Софья Павловна подошла к нам и я подумал, что сейчас она меня опять схватит за ухо. Но завуч взяла сочинение и отдала в руки учительницы. — Через неделю, сочинение должно быть переписано. Или заставьте этого… барана, или дайте переписать нормальному ученику, но на областной конкурс работу мы предоставим.
Что было дальше с моим сочинением, я не знаю. Как меня Людмила Александровна не уговаривала, переписывать я не стал. К завучу меня тоже больше не вызывали. Тогда я впервые узнал слово "цензура", кроме того, это происшествие надолго отбило желание писать сочинения, тем более что то ещё.