Мой коричневый и желтоглазый пёс Макс влюбился. А вышло это так. Старый, из кожезаменителя, ошейник перетёрся о карабин, и днём, когда меня не было дома, собака убежала на волю.
Обычно в похожих случаях Макс встречал нас в переулке, весело вилял хвостом, провожал до калитки, но в руки, покуда не набегается, не давался. А здесь же, как в воду канул. День нет, другой нет. Мы уже забеспокоились, но младшая дочь Марианна, придя из школы, радостно сообщила: живой наш Макс, дружит с соседской Куклой. Об этой гладкошёрстной и чёрномастной Кукле надо сказать отдельно. Относилась она к измельчённой породе, повадками обладала скверными: то курицу утащит и растеребит до смерти, а то незаметно подкараулит кого-нибудь из прохожих и так яростно облаит, что человек еле отобьётся и в дальнейшем старается без крайней нужды нашим переулком не ходить. Ещё Кукла регулярно раз в три месяца устраивала собачью свадьбу. Десяток-другой разнокалиберных женихов и Кукла, если это происходило летом, вытаптывали все грядки в огородах, куда их заносила карусель страсти, зимой же утрамбовывали снег, раскрашивая его оранжевыми собачьими пометками и красной кровью драк за обладание невестой.
Мой пёс цепной, и в прежнее время он лишь наблюдал за такими вот разудалыми приключениями из-за ограды, исходя злобным и тоскливым лаем. Зато в этот раз он был главным действующим лицом. А что гулял он на славу, я убедился воочию, встретив в проулке трёх окровавленных, с разорванными вислыми ушами и подкушенными лапами кобельков, понуро ковыляющих прочь от собачьих игрищ.
Довольного, но тоже с разорванным левым ухом Макса мне удалось изловить, когда он на третий день к вечеру примчался к своей миске с похлёбкой подкрепиться, чтобы затем с новым пылом отдаться любовным сумасбродствам. Только что купленный ошейник был прочен; и как ни рвался мой бедняга с цепи, как ни выворачивался, пытаясь лапами через голову сдёрнуть его с шеи, всё впустую. Обессилев, Макс взобрался на плоскую крышу своей конуры, прислонённой к забору, и стал жадно следить сквозь щели между досок за происходящим в соседнем огороде. А посмотреть было на что! К собачьей своре, кружившей по ограде, присоединились и трое изгнанников. Наскоро зализав свои рваные раны, теперь, в отсутствие сильнейшего соперника, они по очереди гуляли с Куклой. Макс с болью в своём простодушном сердце видел, как его миниатюрная возлюбленная, ещё какую-то ночь назад допускавшая до себя лишь его одного, сейчас оделяла благосклонностью и почти моментальной сговорчивостью всех подряд. Про таких у людей говорят: пошла в тираж.
Ещё около двух дней продолжались эти игрища. И всё это время мой пёс страдал. Ни разу он не притронулся ни к сахарным косточкам, ни к наваристой похлёбке. Ни разу никому из домашних не вильнул хвостом, не приластился. Такого с ним не бывало никогда за шесть лет, со щенков, жизни в моей усадьбе.
Сначала он, видя, что вытворяет изменщица-Кукла с бесчисленными своими ухажёрами, неистово лаял и в бешенстве грыз штакетник. Потом жалобно и тонко завыл, безутешно оплакивая свою любовь, а затем как-то разом затих, и уже молча и неотрывно смотрел жёлтыми горящими глазами на последние акты собачьего спектакля. И следующие дня три после этого пёс не находил себе места, бродя понуро по своей привязи. Лишь однажды, заметя в соседском огороде пресыщенную и уже оставленную мохнатыми ухажёрами Куклу, Макс было встрепенулся, как-то судорожно вильнул хвостом и виновато опустил глаза. Пёс, мой бедный, доверчивый и неопытный пёс, как я понял, испытывал угрызения совести от того, что якобы не уберёг и не защитил свою возлюбленную Куклу от назойливых приставаний лохматых бродячих охальников!
К слову сказать, с подобным мне приходилось встречаться и у людей, в особенности это касалось молодых и доверчивых, горячих и простодушных.