Картежники за ширмой первого компьютера

Валерий Венда
дважды официально признанный выдающимся психологом (Академия Наук СССР, 1984, США, 1996).
https://ru.wikipedia.org/wiki/Венда_ВалерийФедорович

По окончании МЭИ распределили меня в научно-исследовательский и проектный институт комплексной автоматизации. В столь солидно звучавшем учреждении застал я повальное увлечение подпольными азартными играми.

Просторный зал вычислительного центра был разделен огромным, от пола до потолка, вычислительным комплексом. Вычислительные машины потому и назывались электронными, что состояли они в основном из огромного количества электронных ламп. Машина была размером и формой похожа на гигантский шкаф, способный перегородить целый танцевальный зал.

Позади вычислительной машины оказалось выгорожено обширное пространство, которое не было видно или доступно новым людям, которые во множестве приходили поглазеть на чудо техники по приглашению основателя и директора института лауреата государственной премии Евгения Павловича Стефании. Он был настолько могущественным человеком, что сумел навешать на имя своего детища все возможные уважительные эпитеты, так что полное название его учреждения было Всесоюзный Государственный Центральный научно-исследовательский и проектный институт комплексной автоматизации.

Я учился у Стефани в МЭИ и могу свидетельствовать, что Евгений Павлович был прекрасным профессором. Собственно, он как-то на экзамене, ставя «отлично» в мою зачетку, пригласил работать в свой институт. Только не знал профессор Стефании, что за его любимой вычислительной машиной беспрерывно в рабочее время шла игра.

Машина была аналоговая, то есть нецифровая, и очень медленная. К тому же машина часто давала сбои. Чтобы получить от этой машины результаты моделирования интересующего процесса управления, надо было находиться около машины очень долго, порой несколько дней подряд. Чтобы скоротать время, мы чаще всего играли в преферанс. Эта длинная игра лучше всего подходила для убийства долгих восьми рабочих часов. Впрочем, по окончании рабочего дня мы часто оставались и играли дальше.

Теперь немногие увлекаются преферансом. Коротко расскажу суть этой игры, поскольку она, очень интересна и, возможно,  сыграла какую-то роль в моем интеллектуальном развитии. Если знаете эту игру, пропустите этот раздел.
 
Играют в преферанс по три или четыре человека. В каждом случае активны лишь три участника, четвертый сдает карты, по десять каждому, и кладет две карты в прикуп. За прикуп идет борьба, побеждает тот, кто закажет самую высокую игру. В большинстве случаев каждый старается набрать побольше взяток, особенно это относится к тому игроку, который выторговал прикуп и «заказал игру». Например, он должен набрать шесть, семь, восемь или девять взяток.

Остальные два участника с картами объединяются против играющего, чтобы «посадить» его, то есть оставить без скольких-то обещанных взяток. Заказ десяти взяток обычно не играется, а проверяется. В остальных случаях против заказавшего игру двое сражаются «в темную», не раскрывая карт, или в «светлую», разбрасывая карты на столе лицом вверх, так что все видят расклад карт между этими двумя.

Есть еще одна, особая игра в преферансе. Называется она мизер. Заказавший мизер не должен получать ни одной взятки. Ловля мизера, то-есть насильственное вручение взяток заказчику - это особое искусство. Я им владел в совершенстве. Бедняга, который шел на мизерный риск, мог одним махом проиграть значительную сумму и решить исход борьбы всего вечера, а иногда и ночи напролет, если получал несколько взяток, каждая из которых наказывалась ста штрафными очками, которые составляли «гору».

Успешные игры записывались в «пулю», от чего вся игра в преферанс называлась в обиходе «расписать пулю». В пуле полагалось набрать уговоренное число очков, например, пятьсот. В короткой пуле, игравшейся в обеденный перерыв, бывало всего по сто очков. В этом случае роль везения резко возрастала. Таких игр я избегал, особенно, потому что в коротких пулях назначались высокие ставки, и в считанные минуты можно было проиграть месячную стипендию. Для меня же обычные выигрыши в преферанс составляли существенную добавку к скудной стипендии.

Теперь продолжу мой рассказ.
Однажды у нас в одной из нескольких команд, притаившихся за вычислительным комплексом, не хватило игрока. Тут, по-хозяйски отодвинув крайнюю стойку ЭВМ, в секретный отсек вошел техник Слава Иванов. Он лучше всех нас, инженеров, разбирался в устройстве и работе ЭВМ. Пришел он, чтобы протереть спиртом контакты машины.

Мы пристали к нему с предложением составить компанию, чтобы неполная команда не простаивала зря. Я даже пообещал Славе, что научу его играть в преферанс и заплачу его неминуемый проигрыш. Слава слегка смутился и сказал: «Да я, собственно, не боюсь играть с кем угодно, поскольку имею немалый опыт. Чтобы подтвердить свои слова, могу кое-что вам показать. Впрочем, нет, сначала я вас угощу».

Позвенев большущим замком, он вытащил из какого-то потайного закутка огромную бутыль литров на шестнадцать с прозрачной жидкостью. «Вот, - сказал с гордостью техник, - вчера получил на складе месячную норму медицинского спирта для протирки контактов нашей кормилицы», - так любовно он называл гигантский компьютер. «Тут восемнадцать литров чистого спирта. Я пересчитал все контакты машины, на каждый из них полагается полграмма спирта в месяц. Конечно, на контакты потратить такую уйму алкоголя у меня рука не поднимется, да и нужды нет столько расходовать спирта, но норма есть норма, план, хоть умри, а надо выполнять. В конце месяца я должен отчитаться, что весь спирт израсходован на контакты, иначе Пермский завод-изготовитель снимет наш новенький компьютер с гарантии. При условии выполнения плана расходования спирта мы получим на следующий месяц очередные восемнадцать литров. Так что надо этот бутыль как-то опорожнять для следующей порции. Прошу всех присутствующих принять участие в выполнении государственного плана».

Слава достал один граненый стакан. «Перед разлитием сделаю универсальную вычислительную закуску». Из ящика для запасных частей машины Слава вытащил припасенный им мешок с яйцами, заблаговременно сваренными вкрутую. Откуда ни возьмись, в его руках оказалась баночка горчицы. «А вот и запивка» - весело сказал техник и показал поллитровую бутылку с прозрачной жидкостью. «Неужто еще спирт, как в анекдоте о золотой рыбке, у которой рыбак попросил пол-литра водки в дополнение к целому озеру водки, только что наполненному волшебной рыбкой». Не успел я подумать это, как из открытой Славой бутылки резко пахнуло чем-то вроде аммиака. «Это благородный уксус», - торжественным голосом пояснил техник. Затем он раздал каждому по яйцу: «Нуждаюсь в помощи в приготовлении закуски, прошу почистить яйца».

Техник брал из рук каждого из нас яйцо и резал его пополам. Мы внимательно следили за этим священнодействием. Время шло к обеду, так что у нас уже появился гастрономический интерес. Подумалось, что Слава собирается готовить какой-то салат, навроде популярного оливье. Техник разложил половинки яиц на дощечке плотным рядом, чтобы они подпирали один другого. Из каждой половинки яйца он вынул желток и положил его рядом с белковым кратером. Потом Слава положил в каждый белок немного горчицы. В заключение он залил в каждую белковую ямку уксус до краев и водрузил сверху опрокинутый желточный полушар, так что он своей широкой стороной закрыл белковую ямку с уксусом и горчицей, что ничуть не уменьшило резкого горчично-уксусного запаха.

Слава хлопнул в ладоши, показывая, что закуска готова, и сделал широкий приглашающий жест. «Ву а ля, господа офицеры», - совсем не по-советски прозвучало приглашение. Увидев наше замешательство, а мы действительно не понимали, как можно применить эту взрывоопасную смесь, Слава налил в стакан примерно сто граммов спирта, торжественно приподнял его над виском, одновременно втянув голову в плечи. Левой рукой техник осторожно взял с дощечки полуяйцо с желтой шапкой и жидкой начинкой.

«Предлагаю тост за то, чтобы эта наша новая вычислительная машина работала исправно и принесла нам много радости и пользы. Чтобы она не только кормила всех нас, но и поила тоже». С этими словами Слава уверенно, явно не впервые, выпил залпом полстакана спирта, даже не крякнул, и тут же засунул в рот закуску. Дыхание его на мгновение перехватило, но он быстро пришел в себя и поднял большой палец левой руки. «Прошу», - обратился Слава, со всем почтением обращаясь к своему непосредственному начальнику Жоре Розенталю.

Утонченный интеллигент и завзятый игрок Жора немного поежился. Он, да и все мы не очень представляли его исполняющим столь отчаянный трюк. Однако Жора не хотел ударить лицом в грязь перед подчиненным. А перед остальными он хотел показаться человеком с опытом в этом деле. «Что ж, - сказал Жора, судорожно сжимая в правой руке двухсотграммовый стакан, наполненный Славой почти на три четверти, - нам и не такое приходилось брать на грудь, одолеем и это испытание». Жора отхлебнул из стакана граммов пятьдесят и резко отвел руку со стаканом.

Слава вложил в свободную руку начальника яичную закуску. «Может, допьете? – видя, что у Розенталя глаза готовы были вылезти из орбит, а дыхание стало похоже на икоту, Слава испуганно сказал, - Заешьте поскорее, Георгий Оскарович, сразу полегчает». Жора запихнул яйцо в рот, и скривился, как будто он проглотил жабу. Однако его дыхание быстро восстановилось.

Вскоре пришла и моя очередь. Воспитанный братом на нежных сладких крымских винах я с отвращением относился ко всем крепким алкоголям. А тут мне предстояло хлебнуть чистый огонь. Сначала я взял в руку закуску, поскольку видел, что Слава, Жора и другие быстро приходили в себя именно благодаря этой взрывоопасной смеси. Зажмурившись, я влил в рот, сколько только мог, этого огня. Дыхание мое само собой прервалось, я испытал что-то вроде удара обухом по голове.

Кто-то рядом понял, что я на грани потери сознания и силком вдавил в мой рот спасительное яйцо. Спасительным оно оказалось, потому что горчица и уксус обжигали рот, пожалуй, даже посильнее, чем чистый спирт. По крайней мере, мне так показалось. Как ни странно, но сознание я не потерял, мне даже пришло в голову предложенное кем-то определение, что такое недоперепил.

И я вдруг сказал вслух: «Недоперепил, это когда выпил больше, чем мог, но меньше, чем хотел». Сказал я это не от веселого настроения, потому что внутри меня все горело и жгло. Просто сказал, чтобы показать себе и другим, что я как-то выжил. Но компания восприняла это мое бессознательное высказывание как веселую шутку, и настроение у всех разом поднялось.

Слава предложил повторить: «Не выбрасывать же ценную закуску, а без дозы ее есть невозможно». Вряд ли кто-нибудь по своей воле стал бы еще пить и глотать уксус с горчицей, но действие толпы потому и трудно предсказать, что люди подзадоривают друг друга, каждый старается показаться храбрее, чем он есть на самом деле. Короче говоря, каждый повторил вслед за Славой это суровое испытание. И я тоже, но вспоминать об этом без стыда и сожаления невозможно.

Это просто была стихийно возникшая секта, члены которой взялись развлечься самоистязанием.
На втором заходе Жора, взявший на себя по должности роль тамады, выкрикнул «За комплексную автоматизацию!» и издал звук, как будто он делал последний вдох перед тем, как нырнуть в ледяную прорубь. Всем было очевидно, что для Жоры, вечного отличника, выросшего в приличной еврейской семье, происходящее было невероятным испытанием. Но он и его выдержал на пятерку. Одновременно стало очевидно, что подобострастие, с которым Слава подсовывал начальнику и выпивку и закуску, имело изрядную долю злорадства и мстительности.

Пока другие одолевали свои порции спирта, я с грустью вспомнил свою почти безалкогольную юность. В моем родном Крыму, брат Виктор, работавший в облпотребсоюзе начальником управления оптовой торговли, частенько привозил лучшие образцы знаменитого белого Краснокаменского муската, дружески преподнесенных руководителями Массандры. Виктор научил меня ценить лучшие дары крымского солнца, мы пили мускат, смакуя каждую каплю, наслаждаясь и ведя неспешные беседы о политике, в которой брат разбирался весьма тонко.

Однажды я попал в подвалы Симферопольского винзавода. Экскурсию туда организовал Виктор в честь приезда из Москвы Бориса, моего однокурсника по МЭИ. Борис, как и большинство коренных москвичей в то время, никогда не пил вино, считая водку единственным верным напитком.

В подвалах было множество бочек с самыми разными ординарными крымскими винами. По большей части это были крепленые вина, ласково называемые в народе «портвешок». Нам с Борисом принесли поднос с многими подписанными графинчиками и множество чистых бокалов по двести пятьдесят граммов каждый.

Я пил одно полусухое вино. Борис отведал вино, сказал, что это сладкое пойло, простой компот по сравнению с привычной водкой, так что нечего пачкать все бокалы, все равно он особенно вина не различал. Дальше он пробовал их из одного бокала и обещал установить рекорд по количеству выпитого вина.

Я тщетно пытался предостеречь товарища, но бывалый московский потребитель водки отказывался воспринимать вино всерьез. После каждого выпитого бокала Борис чертил на мягкой белой стене подвала черточку своей расческой. Когда Борис ставшей уже не очень послушной рукой прочертил совсем кривую двенадцатую палочку, он уронил бокал и внезапно грохнулся в полном бесчувствии на земляной пол.

Когда мы с работником винзавода выволокли друга из холодного подвала наверх, на летний знойный симферопольский воздух, Бориса окончательно развезло от тяжелого опьянения и алкогольного отравления. Пришлось везти Бориса срочно в областную больницу имени Семашко. Там я и провел остаток дня у койки Бориса, воочию убеждаясь, какая опасная штука алкоголь, даже если он не такой крепкий, как водка или чистый спирт. Прямо там, у больничной койки друга я принял завет полной трезвости.

Нарушил этот завет я, когда на следующий семестр в нашу с Джоном комнату в общежитии подселили двух первокурсников. В их комнате случилась какая-то протечка и их к празднику социалистической революции подселили к нам.

Чтобы проявить знаменитое башкирское гостеприимство, Джон сбегал в магазин и принес бутылку водки и соленых грибов. Отказаться принять участие в праздновании по случаю годовщины революции и новоселья наших гостей я никак не мог.

Впервые в жизни, урожденный крымчанин, попробовал водку. В присутствии первокурсников я, бывалый третьекурсник, проделал это с большой бравадой, чтобы не заметили, что в выпивке я был и вовсе новичок. Свою порцию водки я выпил, закусив одним грибочком.

От закуски, припасенной первокурсниками, я наотрез отказался. Вместо этого я попросил одного из ребят, по имени Валера, фамилию его пока не называю, поскольку она издевательски-ругательная, найти в шкафу спрятанную в шкафу початую бутылку муската и налить мне стакан вина в качестве запивки к водке. На глазах у изумленных молодых я насколько мог браво запил водку мускатом, после чего предложил сыграть с ними сеанс одновременной игры в шахматы на двух досках.

Мне льстили искренние восхищенные ух-ты первокурсников. Я никогда ранее не чувствовал себя таким бывалым и храбрым. Выяснилось, что Валера вообще никогда не пил до вуза. Его отец работал главным инженером огромного Таганрогского металлургического комбината и славился очень жестким характером. Кто знает, может быть таким сделала его их фамилия. Фамилии, которая давала бы больше оснований для издевательств, представить себе я не мог. Валера без крайней надобности никогда не называл свою фамилию, потому что был он Сроелов.

Его отец, вероятно, еще в молодости научился своей благоприобретенной свирепостью пресекать любые ухмылки и издевки. Валера был высокий, стройный, красивый и очень интеллигентный парень. Услышав его ужасную фамилию, любой мог поднять брови, а завистники могли мгновенно отомстить ему за его приятные внешние данные. Кто уж когда наделил их такой фамилией, Валера никогда не рассказывал, а может в семье это и не знали. Такие фамилии могли давать царские переписчики тем людям низкого сословия, кого они подозревали в богатстве и жадности и от кого не дождались мзды.

В тот памятный праздничный вечер я быстро прервал неуместные шахматные упражнения и быстро удалился в единственный на этаже общественный туалет, где и провел остаток ночи в страшных муках, кляня себя за дурацкую браваду и смертельно опасный алкогольный эксперимент над собой. Те муки научили меня очень осторожно относиться к выпивке.

И вот в компании коллег, позади огромного компьютера я неожиданно оказался в условиях, когда вынужден был пить бог знает что и закусывать черт знает чем.
От моих воспоминаний меня отвлек голос Славы, приглашавшего исполнить свой долг по уничтожению запасов компьютерного спирта. По второму заходу я ограничился глотком граммов в десять. От закуски, скорее предназначенной для просверливания дыр в желудках, я решительно отказался, вымолвив, когда смог выдохнуть: «Я вторую не закусываю».

Компаньоны слегка прыснули и не стали настаивать ни на допивании, ни на доедании. Так я чудом остался жив после второго питейного эксперимента. «Кстати, Слава обещал показать карточный фокус. Мы все внимание, Слава», - окончательно отвел я всеобщее внимание от себя и переключил его на героя нашего сборища.

Слава взял карточную колоду, долго и задумчиво ее тасовал и потом, повернув карты вверх лицом, так, что и он и мы видели картинки, стал быстро сбрасывать карты одну на другую. При этом в стопке карт была в каждый момент видна только верхняя, последняя карта, а все остальные скрыты под ней. Так он сбросил все тридцать две карты. «С тридцатью двумя картами в колоде даже легче, чем с привычными для меня тридцатью шестью». С этими словами техник Слава повернул колоду к нам лицом, так что мы видели карту, а он смотрел на рубашку, то-бишь, на обратную сторону. Снимая очень быстро одну за другой карты и бросая их на стол вверх рубашкой, Слава стал называть все карты, одну за другой. Он не сбился ни разу. Таким образом, всего лишь бегло, очень быстро просмотрев перед этим одну за другой карты, он безошибочно запомнил и назвал нам поочередно все тридцать две карты!

Такого впечатляющего фокуса никто из присутствующих не ожидал, поэтому на техника Славу все инженеры стали смотреть с почтением. К концу фокуса игра на всех заводских ящиках, заменявших нам столы, остановилась. Все открыли рты и замерли, пораженные неожиданным трюком Славы. «Теперь я тщательно потасую карты и докажу вам, что, поскольку я помню исходный порядок карт, то видя одну карту, я с намного большей вероятностью могу предсказывать следующую за ней карту, чем если бы я называл их просто наугад. Любая тасовка карт оставляет многие последовательности карт неизменными, и потому я буду иметь небольшое преимущество в угадывании каждой следующей карты. Я не играю в преферанс, в эту игру особенно больших денег не выиграешь. Я предпочитаю играть в дурака один-на-один». Все, как по команде, презрительно пожали плечами, а Жора вслух сказал: «Слава, а не пошловато ли взрослым людям играть в детскую пляжную игру?». «Э, нет, мы говорим о совершенно разных играх. Действительно, подкидной дурак вчетвером скорее подходит для пляжа, а вот игра в дурака один-на-один посложнее вашего преферанса. Впрочем, многое зависит от того, как играть, где играть, с кем играть и почем играть. Помните, вы видели меня в ЗИМе около метро Красносельская, здесь, неподалеку от института. Я соврал тогда, что друг дал покататься. На самом деле, я выиграл эту машину, полагающуюся только большим начальникам. И выиграл я ЗИМ в дурака. Жора помнит, я присылал телеграмму с просьбой срочно дать мне месячный отпуск за свой счет по семейным обстоятельствам. Так вот, никакой семьи у меня нет, неоткуда было взяться и семейным обстоятельствам. Месяц мне нужен был, чтобы перегнать эту машину из Якутска. Да, ехал я через всю страну, и ни один гаишник меня не остановил, хотя еще на территории Якутии меня могли застрелить и вернуть машину ее прежнему хозяину, начальнику якутских лагерей». «Почему же он не приказал отнять у тебя его машину?» - воскликнул Жора. «Дело в том, - продолжал Слава, - что тот тюремный начальник, как и я, зарегистрированный игрок. Как бы вам это объяснить? Существуют воры в законе. Это преступники, бандиты, медвежатники, карманники, повязанные общим воровским законом. Отойди кто-нибудь из них от этого закона, нарушь его, и все остальные набросятся на него и уничтожат. Никакая организация не может существовать без правил, без законов, пусть и неписанных. Есть святые правила и у игроков в законе. Они играют на очень крупные деньги, в этом их интерес, азарт и привилегия. Все игроки в законе знают друг о друге, хотя может быть, и не встречаясь лично до поры до времени. Тюремный начальник в Якутске бросил клич на всех: «Кто свободен и при деньгах, приглашаю ко мне сыграть». При этом он называет минимальную сумму, которую партнер должен иметь при себе и предъявить ему при встрече. Он в свою очередь покажет свою «зелень». Так издавна игроки называют деньги независимо от их цвета. Мне по цепочке передали это предложение. Просто каждый, кто отказывается, ищет того, кто мог бы принять вызов богатого тюремщика. Многие отказываются не потому, что не имеют денежного ответа, а потому что уже сидели и попадать на зону, даже в качестве почетного гостя высокого начальника, не хотят или боятся. Теоретически гость может оттуда и не выйти, а может просто там исчезнуть. Но тогда вся система по цепи передаст об этом происшествии. Как минимум, приглашавший будет исключен из состава игроков в законе.

А ведь для каждого из них, включая и меня, конечно, крупная игра – это главный интерес и смысл жизни. Сегодня проиграл, а завтра выиграешь, дело не в деньгах, дело в азарте, дело в пристрастии». «Слава, а для тебя такая игра тоже непреодолимое пристрастие?» - начальственно спросил Жора.

«Не скрою, игра засасывает. Вот вы, солидные инженеры, даже в рабочее время играете, хотя это небезопасно, поймают и выгонят с работы с отвратительной статьей. И все же вы играете, а очень крупная игра засасывает вдвойне. Особенно, если хоть раз почувствуешь вкус огромного выигрыша. Ради такого куша и счастья от него можно потерпеть и временные проигрыши». «Слава, а зачем ты работаешь в институте, ведь, как я понимаю, твоя зарплата техника – это ничтожная капля в море по сравнению с суммами, которые ты выигрываешь?» - спросил я. «Причин на то несколько. Во-первых, в нашем государстве работать должен каждый. Дело не в примитивном сталинском лозунге «кто не работает, тот не ест», деньги на еду я найду и без этой копеечной зарплаты. Дело в том, что у нас за тунеядство элементарно сажают в тюрьму. Просто напросто придет участковый милиционер, спросит меня, опросит соседей, мол, чем занимается, на какие средства живет гражданин Вячеслав Иванов. А потом вызовет меня в участок и скажет, даю срок две недели, не найдешь работу сам, так назначим тебе обязаловку, будешь на стройке чернорабочим мусор таскать, а уклонишься, то поедешь на зону деревья валить. Вот и весь сказ. Так что каждый советский гражданин должен быть зарегистрирован по определенному адресу и иметь законную работу. Кстати, моя работа мне нравится, человек должен быть занят чем-нибудь полезным и интересным. Игра ведь у меня случается не каждый день, как у вас, я иногда жду приглашения по нескольку недель. Я могу играть только на своем уровне, среди игроков в законе. Если узнают, что я по мелочи размениваюсь, для начала посмеются, поиздеваются, потом официальный выговор вынесут, а там и вылететь из доверия можно, тогда уж никогда не дождешься серьезного предложения. Члены этого подпольного игорного общества обязаны вообще держать в секрете, что они профессиональные игроки, да что вообще они игроки».

«Слава, расскажи, пожалуйста, по порядку, как проходила игра, в которой ты ЗИМ выиграл», - полюбопытствовал я.
«Я не знаю, почему я сегодня разоткровенничался, прошу все, что я вам рассказываю сохранить в тайне, это важно не только для меня, но, поверьте, и для вас. Раз уж мы договорились о конфиденциальности, то я расскажу все. Сначала я получил информацию от одного из моих постоянных московских партнеров, что крупный игрок в Сибири хочет поиграть всерьез. Интереса к Сибири у меня не было, не так давно я был в нескольких городах за Уралом, снял крупный суммарный куш, поэтому я не отреагировал. Потом внезапно я получил закодированную телеграмму из Якутска. В ней содержалось прямое приглашение мне приехать на игру. Мне обещали встречу, безопасность, хорошие условия в гостинице, а главное, очень серьезную игру. Было еще пару звонков, один с рекомендацией поехать, второй с объяснением, почему мне не следует отказываться. Я не стал отнекиваться, говорить, вот сами и езжайте.

В этом клубе препирательства не в почете. Понял, надо ехать. Стал готовить почву для исчезновения с работы. Жора, то есть, Георгий Оскарович пошел навстречу, я купил билет на самолет и полетел в Якутск. Прямо к самолету подогнали ЗИМ и повезли прочь от города. Проехали контрольно-пропускной пункт, у меня даже документы не проверили, все чин-чином. В здании администрации меня встретил главный начальник зоны, полковник. Имен, естественно, называть не буду, да я их никогда не запоминаю, так лучше спится.

Полковник провел меня в небольшой обеденный зал. Обед подали по высшему разряду. Полковник расспросил меня, с кем я знаком, с кем играл. Он явно старался убедиться, что я не какая-нибудь подсадная утка. Я выложил ему свои рекомендации, назвал переданный мне пароль, который он же сам видимо и предлагал нашим общим знакомым. Он в свою очередь назвал наших общих знакомых. Все сошлось. Договорились встретиться для игры вечером, чтобы в запасе была целая ночь без всяких посторонних помех.

Меня отвели в комнату отдыха, предназначенную для приезжих контролеров. Комната оказалась большим удобным гостиничного типа номером из четырех комнат и просторной ванной. Принял с дороги душ и лег спать. В девять вечера за мной зашел дежурный и отвел в кабинет полковника.

Начальник отпустил посыльного, пригласил меня к большому пустому столу, около которого стояли два венских стула с гнутыми спинками. «Как видишь, ни скатерти, ни жены, никаких других врагов картежной игры». Из соседней комнаты полковник прикатил и придвинул к столу небольшой столик на колесиках. На столике были две колоды карт, две бутылки водки, два стакана и несколько бутербродов с красной рыбой и колбасой.

Начальник уселся напротив меня за стол и предложил выбрать колоду. Я достал из своего портфеля две колоды карт, привезенных из Москвы, и сказал: «Давайте по традиции играть фирменными. Пожалуйста, проверьте целостность упаковки, вскройте и проверьте все карты, я гарантирую, колоды не вскрывались и крапа на картах нет». Полковник, явно нехотя, потянулся к моим колодам, помедлил, выбирая, какую из них взять, тыкал пальцем то в одну, то в другую, внимательно глядя на меня прищуренными глазами. Для меня такая сцена была не в первой, крапленые карты мне не нужны, так что я был настолько спокоен, насколько может вообще быть спокоен человек в подобной ситуации: далекая Сибирь, зона, всесильный хозяин лагеря, полутемная комната и тщательный экзамен привезенных мной карт. Полковник вскрыл одну колоду и стал изучать рубашки карт, одну за другой. «Ну, что ж, кажется, пора налить по первой».

Начальник откупорил бутылку, зачем то взболтал водку, посмотрел ее на свет и только тогда налил два полных стакана. Он показал мне на один стакан и поднял второй над головой: «За приятную ночь. Давненько я не брал в руки карты, как говаривал когда-то Ноздрев про шашки». Не чокаясь со мной, полковник почти одним духом опорожнил свой стакан и потянулся за бутербродом. Я лишь пригубил водку, отставил стакан и взял бутерброд с рыбой. Полковник даже не взглянул на мой стакан.

По неписаным правилам картежников в законе, каждый пьет, сколько хочет, но партнера насиловать не разрешается. Молча дожевали. «Что ж, за дело», - сказал бодро полковник и стал тщательно тасовать колоду. Я спрятал свою вторую колоду в портфель. Полковник даже не взглянул в сторону своих колод. Я догадался, что из полковничьих зэков наверняка нашелся мастер, который потрудился над подготовкой его колод. Мне уже тогда были известны случаи, когда специально нанятые люди крапили все колоды в окрестных магазинах, запечатывали их снова, а наутро игрок предлагал своему партнеру пойти по магазинам и выбрать колоду по своему вкусу».

Слава прервал свой рассказ, потому что раздался звонок в дверь вычислительного центра. Техник проворно отодвинул крайнюю стойку, выскользнул и задвинул стойку обратно. Слава громко стукнул щеколдой двери, давая нам знак сохранять полную тишину. Мы услышали голос начальника отдела динамики управления атомными блоками Владимира Максимовича Рущинского. «Вячеслав Алексеевич, как с моей моделью? Когда будут данные? У нас срочный отчет остановился». Владимир Максимович, тружусь изо всех сил, но машину не подтолкнешь, она ведь очень медленная. Мы раньше еще не пробовали моделировать уравнения динамики такой сложности.

«А где Георгий Оскарович? Я должен обсудить это с ним». «Он вышел, сказал, вернется минут через десять». «Вячеслав Алексеевич, как он придет, скажите ему, пусть сразу зайдет ко мне в кабинет». Дверь захлопнулась, щеколда не щелкнула. Слава подошел и шепнул: «Жора, выходи, Рущинский ждет».

Слава покараулил у входной двери пока мы выползали из своей прячки. Уговорились снова собраться после обеда. Слава пообещал продолжить рассказ и приготовить еще спирта с закуской. Жора был взволнован. Ему предстояло идти в крошечный кабинет Рущинского, который в рот не брал спиртного и мог учуять запах от подчиненного.

Опытный Слава достал из своего стола черный шарик и сказал Жоре: «Вот остаток мускатного ореха, откусите крошку, и это отобьет запах. Я как водитель проверил это на гаишниках – верный способ». Жора откусил от грязного подозрительного шарика, поморщился, наспех перекрестился и побежал на ковер к Рущинскому отчитываться о результатах своего безделия. То, что Жора перекрестился было очень просто и естественно, это показывало, что не было среди нас ни иудеев, ни христиан, не было ни евреев, ни русских или татар, а были одни советские атеисты, готовые на любые жесты и слова без всякого религиозного умысла.

В тот день нам больше ни поговорить, ни поиграть не удалось. Жора прибежал взмыленный и стал взмыливать Славу. После этого оба старались ускорить процесс моделирования управления атомной электростанцией. Станцию еще только предстояло проектировать энерготехническому институту, тому самому, который создал ядерный энергоблок ВВР-1000.

Уже тогда, за много лет до Чернобыльской аварии я безрезультатно пытался начинить его пульт эргономикой, чтобы помочь операторам справиться с возможными чрезвычайными ситуациями и предотвратить аварии. На все мои настойчивые предложения генеральный конструктор чернобыльского блока академик Емельянов повторял одни и те же слова: «Успокойтесь, Валерий Федорович, мой энергоблок надежнее вашего чайника. Пейте, на здоровье, чай и не мешайте мне работать».

Всю ночь Слава не покидал вычислительный центр. На следующий день Жора передал Рущинскому результаты моделирования реактора, и в вычислительном центре опять наступила спокойная благодать. Загрузили мы в компьютер программы других моделей и залезли за машину перекинуться в картишки.

Пришел и Слава. Опять отказался играть с нами в преферанс. Компания была неполная, заскучали. Вспомнили о Славином рассказе. Сам он дремал на диване после бессонной ночи.

Когда он проснулся, нам пришлось долго уговаривать продолжить историю. Он явно пожалел о том, что выдал нам секреты своего картежного подполья, но мы хором поклялись, что никому ничего не расскажем из его истории до гробовой доски.

Гробы подействовали, и Слава продолжил: «Полковник отложил потасованную колоду, выдвинул ящик стола и вытащил из него два пистолета Макарова. Чтобы не нарушать традицию и чтобы вы чувствовали себя, как дома, выбирайте себе оружие. Я взял оба пистолета, покрутил в руках. Они были идентичны. Я отложил один, проверил в другом обойму и положил его справа от себя на стол. Полковник положил около себя второй пистолет. Этот ритуал чем-то напоминал приготовление к дуэли.

Впрочем, игра по очень крупной ставке действительно похожа на дуэль. Хоть пистолеты предназначаются для борьбы с мошенничеством, они чаще использовались безнадежно проигравшимися, чтобы пустить себе пулю в лоб. Полковник не был похож на подобного слабака, а я не был намерен играть на деньги сверх того, что было в моем портфеле, так что пистолеты служили скорее пустой формальностью, иногда практиковавшейся в нашем секретном кругу.

«Итак, начнем», - сказал полковник и вынул из колоды карту. Я вынул карту постарше его и потянул колоду на себя. Долго-долго тасовал карты. Полковник внимательно смотрел на мои руки, я-то знал, что он скорее прислушивается, не появится ли в моих движениях какой-нибудь из знакомых ему ритмов, обозначающих подготовку к мошеннической сдаче карт. Я тасовал совершенно монотонно, и полковник немного успокоился.

«Ну, что, начнем по пятьсот для разминки» - молвил он. Пятьсот рублей за удар, или за один кон, как говорят непосвященные, это сравнительно умеренная ставка, хотя пятьсот рублей – это месячная зарплата Рущинского, завотделом, доктора наук.

Начали играть. Я, как всегда, внимательно следил за тем, в какой последовательности карты уходили в отбой. Первые игры шли на равных, потому что я только устанавливал предполагаемый порядок карт. На своей сдаче я старался тасовать так, чтобы не особенно нарушать порядок карт в колоде.

Полковник этого не замечал, торопился и, мне на руку, тасовал на своей сдаче коротко и небрежно.

Вскоре я стал часто угадывать, какую карту получу из колоды. Игра для меня приобрела более определенную закономерность. Я стал чаще выигрывать. У полковника брови удивленно поползли вверх, и он стал неодобрительно хмыкать, когда я рискованно атаковал, а потом брал карту из колоды, которая сразу списывала мой риск мне в актив.

Я понял, что пора иногда поддаваться, иначе, неровен час, хозяин заподозрит неладное и тогда мне не сдобровать, пистолет ведь наверняка заряжен холостыми, а у него в кармане наготове настоящий, боевой заряд для меня.

Впрочем, полковнику достаточно было бы нажать потайную кнопку, и за мной прибежал бы проворный и беспощадный наряд. Когда я почувствовал, что напряжение в состоянии полковника достигло легкого кипения, я взялся подстраивать ему выигрыши. Это должно было выглядеть очень естественно, как поворот фортуны в его сторону.

Заподозри он, что я могу по своей воле вертеть фортуной, зная во многих случаях последовательность карт в колоде, и, таким образом, устраивая выигрыш себе или ему, мне оттуда уйти живым бы не удалось. Я уже стал представлять себе, что полковник может избавиться от меня, а, позвонив общим знакомым в Москву, сказать им, что я так и не приехал.

В общем, моя способность запоминать последовательности карт – это обоюдоострый меч, поверни его в одну строну, позволит выиграть, поверни в другую сторону, и не сносишь головы.
Порой приходилось забывать последовательность и гадать карты на общих основаниях, к радости полковника, делая ошибки и проигрывая. Когда мне где-то к трем часам ночи удалось окончательно усыпить бдительность противника, я взялся всерьез за дело. Сначала полковник возражал, когда я засовывал выигранные деньги в портфель, он покрикивал: «Пущай лежат, мне надо их видеть, сейчас же отыграю». Потом он притих и загрустил.

Мой вместительный портфель раздулся, как питон, проглотивший обезьяну. Несколько раз он вставал и подходил к сейфу, что стоял в углу около его рабочего стола. Часам к пяти утра полковник спустил всю свою наличность. Последний раз он возвратился с прогулки к сейфу с пустыми руками и сказал: «Слушай, денег у меня больше нет. Давай я тебе продам свой ЗИМ. Отличная машина. Я ведь его выиграл у секретаря Красноярского обкома партии. Он списал его как разбитый и получил себе с Горьковского завода другой. Если не отыграюсь сегодня, выиграю у секретаря другой ЗИМ. Будет что-то вроде круговорота зимов в природе».

Шутка полковника прозвучала совсем невесело. Мне, честно говоря, стало на душе жутковато. «Не кончится это добром для меня, чует мое сердце, слягу где-нибудь в здешнюю вечную мерзлоту. А впрочем, будь, что будет. Играть, так играть», - подумал я, а вслух произнес: «Сколько хотите за ЗИМ?» «Ну, дай сто тысяч  и продолжим игру».

Ударили по рукам. Я отсчитал ему примерно две трети содержимого моего портфеля, полковник отдал мне техпаспорт на ЗИМ, написал от руки доверенность и приложил круглую печать. «Все чин-чинарем, - подумал я, - была не была, а вдруг и правда на ЗИМе уеду домой».

Продолжили игру. Я больше не поддавался, уж очень не хотелось дать ему возможность выкупить ЗИМ обратно, меня уже больше не столько деньги привлекали, сколько желание поездить на правительственной машине. О том, какие могут быть последствия такого владения, я в тот момент не думал.

К семи утра голова уже не работала, память ослабла, но портфель мой все-таки понемногу опять разбух. Полковник еще несколько раз для храбрости прикладывался к водке. Я помог ему только расправиться с бутербродами. В конце концов он явно сник.

«Все, баста, проиграл я, - признал полковник упавшим голосом и вдруг во всю мочь прокричал, - Дежурный, уведи!».

В двери показалось заспанное лицо солдата: «Куда прикажете увести его?». Тут в душе моей все оборвалось. Ведь меня могли увести в камеру, в карцер, в любую преисподнюю. «Как куда? - взревел полковник, - Веди обратно в гостевой номер, откуда привел». «Так ведь я не знаю, я заступил на дежурство в ноль-ноль часов», пролепетал дежурный. «Веди в гостевой, я сказал», - с этими словами полковник враз обмяк, склонился к столу, положил голову на руки, и вмиг громко захрапел.

Я подумал, что мне надо поскорее удирать из той зоны. Придя в номер, я набрал номер телефона, который мне дал вчера полковник для заказа транспорта. «Мне надо срочно в аэропорт», - сказал я. «Есть, - ответили в трубке, - через пять минут будет дежурный уазик».

Я вдруг вспомнил, что выиграл ЗИМ. «Не надо в аэропорт, мне надо дождаться начальника. Я позвоню позже». «Есть не надо в аэропорт. Позвоните, когда надо будет», - в трубке раздались короткие гудки. Я лег на постель, не раздеваясь, и стал думать, куда меня приведет вся эта опасная история.

Часа в два пополудни ко мне пришел полковник. «Вот ваши путевые документы. Езжайте. Путь вам предстоит неблизкий. Желаю преодолеть. Приезжайте, сразимся еще. Приезжайте на ЗИМе, попытаюсь отыграться. Впрочем, отыгрываться – это последнее дело. За то и бил отец сына, что отыгрывался, а не за то, что играл».

Полковник неожиданно протянул мне руку и крепко пожал ее. «Счастливого пути», - сказал он и дал знак дежурному, мол, проводи гостя с глаз долой.
 
Слава умолк. Мы наперебой стали просить его рассказать о других его подобных картежных схватках. «Поймите, я не имею права рассказывать вам о тайнах карточного сообщества, в которое я попал по счастливой случайности. Я ведь ни по своим доходам, ни по служебному статусу не соответствую требованиям членства в сообществе. В него входят в основном люди с солидными доходами, в том числе люди с очень высоким положением в стране. Тайны сообщества охраняются свято и жестко. О полковнике я рассказал вам, потому что его нет уже в живых.

Начальник якутского лагеря входил в раскрытую и разгромленную КГБ сеть по переправке за границу огромного количества якутских алмазов. Алмазы воровали на Ленских драгах, промывавших донные породы, на обогатительных комбинатах, на малых приисках. Грабили и старателей, причем старателей не только убивали, но и вспарывали им животы, поскольку старатели часто глотали лучшие камни, если чувствовали опасность, чтобы утаить их от грабителей и партнеров.

Охотились на старателей под видом поиска беглых заключенных. Стекались все эти алмазы в центр, который находился в Ереване. Там алмазы закладывали в шины авиационных шасси. Самолет рейса, скажем, Ереван – Каир совершал якобы срочную вынужденную посадку в Бейруте. Там нужную шину быстро снимали, меняли на другую, и самолет продолжал свой путь в Египет.

Эта схема была раскрыта КГБ, все или большинство ее участников были арестованы, осуждены и наказаны. Полковник как один из главных участников сбора и вывоза алмазов из Якутии был приговорен к смертной казни и расстрелян. Я слышал эту историю от партнеров по игре. Они говорили, что эта история была широко опубликована в прессе, особенно за рубежом. Только поэтому я смог рассказать вам эту историю».

Слава помолчал и продолжил: «Меня вызывали в КГБ. Путь ЗИМа проследили, мне пришлось рассказать об игре с полковником. ЗИМ конфисковали, а заодно и весь выигрыш у полковника. С меня сначала взяли подписку о невыезде, много раз вызывали на допросы, а потом вроде как полностью освободили от всех подозрений.

Впрочем, мне так сказали, а что происходит в КГБ на самом деле сам господь бог не ведает. Надеюсь, что за мной слежки нет.
Тем не менее, мои партнеры посадили меня на карантин и запретили всякие контакты с ними впредь до выяснения всех обстоятельств и последствий.

Там есть главный координатор, который свяжется со мной, если найдет это возможным. Боюсь, что меня навсегда списали на берег и прежней игры мне, наверное, больше никогда не видать. Поэтому я пуще прежнего дорожу своей работой здесь. Она всегда была для меня прикрытием, а теперь внезапно стала главным моим заработком.

Я мог бы утаить от вас свои способности и выигрывать у вас деньги в преферанс и в другие игры, где моя память и навыки могли дать мне решающее преимущество, но этика профессионального игрока не позволяет обыгрывать беззащитных любителей, особенно своих друзей и сослуживцев».

Так закончил свой рассказ Вячеслав Иванов, скромный, работящий и незаметный компьютерный техник ЦНИИ комплексной автоматизации.


Слава Иванов так и не стал играть с нами в преферанс. Во-первых, для профессионала такого уровня играть с нами было зазорно, а во-вторых, я не думаю, что его способность запоминать порядок сброшенных карт, столь важная в игре один на один и притом не очень высокого интеллектуального уровня, могла играть такую же существенную роль в преферансе. Было видно, что техник тосковал по азарту, по выигрышу, но для прежних партнеров он был изгоем, прокаженным, поскольку оказался на крючке у КГБ.
Сколько ни читай у классиков о пагубности страсти к картам, а когда наблюдаешь собственными глазами, то реальное впечатление оказывается сильнее, чем даже от Пушкина или Цвейга.

Чтобы не бередить карточными играми душу Славы, мы перестали играть в карты в секретном отсеке вычислительного центра. ЭВМ работала все так же медленно, часто давала сбои, приходилось целыми днями дежурить около машины.

Чтобы без карт скоротать бесконечно тянувшееся время, стали придумывать другие азартные игры.

Однажды Жора Розенталь торжествующе провозгласил, что он организует игру в рулетку. Мы сначала не поверили, но Жора показал нам свою портативную рулетку. Она состояла из двух частей. Главное – это было устройство, очень похожее на карманные часы, только вместо двенадцати отметок часов на циферблате было тридцать шесть нумерованных отметок и еще ноль. Цифры были по очереди черного и красного цвета. Они были объединены тонкими графическими скобками в дюжины, цветом были выделены также четные и нечетные числа.

Это была собственно рулетка. Заводилась она точно, как карманные механические часы. Нажатием отдельной кнопки стрелка начинала бешено вращаться. При отпускании кнопки стрелка мгновенно останавливалась. Цифра, на которой останавливалась стрелка, была выигрышной.

Соответственно, выигрывали та дюжина, в которую входила эта цифра, чет или нечет и цвет в зависимости от того, была цифра красной или черной. Как в самой настоящей рулетке, в Жориной рулетке можно было ставить на число, на дюжину, на цвет и на чет-нечет.

Особую гордость Жоры составляло клеймо на циферблате рулетки: Моте Карло. Вторую часть рулетки составляло довольно большое зеленое шерстяное полотно, разделенное на квадраты цифр от одного до тридцати шести. Были у полотна и боковые зоны с указанием дюжин, цветов и чет-нечета.

Жора разложил полотно, высоко поднял над головой рулетку и объявил: «Господа офицеры, делайте ваши ставки». Поначалу мы не очень понимали, как играть в эту диковинную игру, тогда Жора предложил для тренировки поиграть без денег. Нас особенно возмутило, что, если стрелка останавливалась на нуле, то Жора забирал все ставки себе. Жора сказал, что таково правило в пользу крупье, действующее во всех рулетках мира. Жора предложил быть крупье всем по очереди, чем сразу успокоил подозрительную публику.

Недолго рулетка занимала нас. Через три-четыре дня интерес к ней совсем пропал, уж больно это тупое дело гадать, какой номер выиграет. Хотелось вернуться к преферансу, который казался вершиной интеллектуальных упражнений, особенно, по сравнению с рулеткой. Играть в преферанс при Славе было как-то неудобно. Виктор Даненберг предложил играть в его кабинете. Под видом занятости моделированием сложных динамических систем управления, что требовалось, уходя, объяснять на проходной, засиживались за картами до полуночи.

Я всегда, начиная со студенческих времен, категорически отказывался играть за полночь.
Однажды, когда меня не было, команда заигралась до рассвета. Рассказали мне подробно позже. Спохватились они, что давно пора бы быть дома, ведь скоро народ пойдет в институт на работу. Не захотели столкнуться с людьми в помятом, небритом виде. Наскоро собрались и бросились к проходной.

Ранние птахи, те истинные работяги, кто приходит на работу почти затемно, увидели дым из окна кабинета Даненберга. Вызвали пожарную команду. Кабинет и прилегающая лаборатория контрольно-измерительных приборов и электронных датчиков выгорели полностью.
 
В результате несложного служебного расследования Виктор и Жора получили по выговору и лишились квартальной премии. Игра в карты в стенах института была категорически запрещена. В результате этого множество сотрудников института были очень злы на наш отдел. Нудное ожидание результатов медленного моделирования и частых сбоев в работе больших вычислительных машин заставили искать азартные интеллектуальные сражения как способы убить время.
 
Тогда-то пришла нам на ум игра в энциклопедию. Эта тихая умная игра помогла нам с интересом провести сотни часов, сидя тихо в закутке за вычислительной машиной.

Играли мы в энциклопедию следующим образом. Садились вокруг стола несколько человек, может быть, пять, а может быть и двадцать. Каждый игрок должен был внести на кон оговоренную вначале сумму. Это составляло выигрышный фонд. После этого начиналась игра.

В пяти коробках были насыпаны свернутые трубочками бумажки с цифрами. Один из играющих вытаскивал из первой коробки цифру, обозначавшую номер тома энциклопедии. Следующий играющий вытаскивал из второй коробки номер страницы.

Дальше тащили номер столбца, первый или второй. Затем вытаскивался номер строки, и из последней коробки кто-то вытаскивал одно из слов: сверху или снизу.

Все это проделывалось для того, чтобы выбиралась совершенно случайная статья из энциклопедии, и никто не мог исподтишка навязать известный ему вопрос. Тот играющий, кто первым вытаскивал номерок, брал соответствующий том, садился так, чтобы никто не мог заглянуть в текст, открывал том на заданной странице, смотрел на левый или правый столбец, отсчитывал сверху или снизу номер строки и читал статью, в которую входила эта строка.

Вопрос заключался в цифре, которая была в этой статье, например, год рождения какого-то римского императора, площадь бассейна реки Амазонки, длина некоего редкого глубоководного червя и так далее. Читавший статью в игре не участвовал. Остальные должны были записать свою цифру, как можно более близкую к той, которая была напечатана в энциклопедии, но намеренно пропущена при громком чтении статьи.

Если игроков было двадцать, то угадавший цифру ближе всех получал девятнадцать очков, следующий по точности получал восемнадцать и так до одного очка.

Затем загадывали следующий случайный том, статью из него и следующий играющий зачитывал ее, пропуская цифру, которая составляла следующий вопрос. Опять давалась одна минута на размышление, каждый записывал свою версию цифры и потом на счет раз-два-три все разом показывали свои записи.

Опять подсчитывались очки. Играли несколько кругов, так что играющие отвечали на десятки самых разнообразных вопросов. В конце игры подсчитывали очки каждого участника. Трое, показавшие наилучшие результаты, делили призовой фонд между собой пропорционально очкам каждого из победителей.

Игра эта развивала способность привлекать к ответам на неожиданные вопросы все крохи знаний, так или иначе связанные с очередным вопросом.

Психологи называют такую способность ассоциативным мышлением. В институте комплексной автоматизации был целый подпольный клуб азартных игр, где, наряду с преферансом и рулеткой, процветала и игра в энциклопедию. Честно говоря, я не знаю другой азартной игры, в которой ум и знания играли бы еще большую роль в победе, чем в игре в энциклопедию.

В 1964 году, когда я уже перешел из института комплексной автоматизации на работу в институт технической эстетики, мой прежний институт получил приглашение участвовать в КВН и играть против академического института автоматики и телемеханики. Тогда, на самой заре клуба веселых и находчивых, игра в основном состояла в том, что команды задавали друг другу очень трудные вопросы. Побеждала команда, ответившая на большее число вопросов противников.

Мне позвонили мои друзья из института комплексной автоматизации и предложили выступить в КВН в составе нашего клуба бывалых «энциклопедистов». Команду наших противников из академического института автоматики и телемеханики возглавлял известный острослов и знаток Яков Залманович Цыпкин.

КВН проходил тогда в телевизионном театре на площади Журавлева. Маслюкова тогда еще не было, КВН вел его основатель доктор Аксельрод.

Началась игра. Противники задавали нам вопросы и мы без особого труда находили на них ответы. На многие наши вопросы они не нашли ответов вовсе. Цыпкин не верил своим глазам и ушам. Он покрылся испариной и красными пятнами. Мы победили с разгромным счетом, Посрамленный Цыпкин долго потом не мог уняться и все искал предателя в своей команде, кто выдал нам их вопросы.

А дело было не в предателе, а в том, что мы были по сути профессионалами в игре в энциклопедию на деньги, а Цыпкин и его товарищи были любителями. Во многих случаях своей жизни я сталкивался с неожиданными проблемами, и в их решении меня спасали навыки ассоциативного мышления, выработанные в дни игры в энциклопедию на деньги, в рабочее время, в институте комплексной автоматизации. На этой основе я позднее создал теорию и принципы систем гибридного интеллекта. Такие системы хороши для коллективного решения особо трудных и ответственных задач. Но Совет Министров предпочитает советь и дремать, чем активно планировать жизнь страны.

В СССР была одна азартная игра, которая никогда не затихала. Это был тотализатор на московском ипподроме.

Стал и я туда наведываться. Сразу понял, что скачки скрывали за собой большие махинаторские игры. Особенно это было видно в дни обычных скачек по средам. Призы наездникам за победу были мизерные, поэтому основной доход они и их боссы получали от организации неожиданных побед.

Пытаться предугадать итоги таких скачек было невозможно. Много времени потратил я, готовясь к скачкам, вычитывая биографии лошадей и жокеев. Немало денег выложил, да все зря. Угадать логику манипуляторов я так и не сумел.
А вот в выходные дни часто проводились скачки и заезды на крупные призы имени Калинина, РСФСР, Москвы. Вот тут жокеи гонялись по честному.

И на это потратил я немало времени и денег. Тут уж не совсем зря. Изучил я всех участвовавших в главном заезде жокеев и их лошадей и выбрал того, кто должен был выиграть заезд. Чтобы выиграть побольше денег, надо было угадать первые две лошади. Я решил спарить предполагаемого победителя, в которого я свято верил, с каждой другой лошадью.

Чтобы было яснее, я купил в тотализаторе билеты, где значился мой ожидаемый победитель и каждый другой участник. В зависимости от оценки шансов других лошадей я покупал по нескольку билетов, стараясь максимизировать свой выигрыш. Потратил все деньги, что накопил за долгий период.

В моей руке оказалась целая пачка купленных игорных билетов. Радости моей не было предела, когда ожидавшийся мной победитель оказался и впрямь первым. Все остальные лошади, как я уже говорил, были учтены в моих билетах.

Стало быть, я выиграл кучу денег. На глазах у завистливых соседей я стал выщелкивать из пачки те билеты, которые не выиграли. Нужные билеты приближались.

Уже почти ничего не осталось в руке, а нужные билеты все еще не появлялись. Наконец, я выбросил последний билет, а выигрышного так и не появилось. Я был обескуражен и убит морально.

Я чувствовал себя ничуть не лучше, чем пушкинский Герман, который был уверен в том, что держит туза, а сам судорожно сжимал проклятую даму пик. Я понял, что каким-то образом я не купил билеты, где была бы учтена именно та лошадь, которая пришла вслед за моим победителем.

Невероятным образом я упустил свой звездный шанс. Руки мои опустели, голова повисла сама собой, и я поплелся к выходу из ипподрома, чтобы уже больше никогда туда не придти.

В семидесятые годы для ублажения человеческой страсти к азарту в Москве появились наперсточники. Сидел на корточках мужчина с кавказской внешностью, перед ним лежала небольшая фанерка. На фанерке были три наперстка, которыми мужчина гонял шарик или горошину. Он всем показывал, где находится крошечный шарик, потом накрывал его наперстком и начинал менять наперстки местами, предлагая желающему сыграть угадать, где будет шарик, когда он остановит свою карусель трех наперстков.

Желающий сыграть должен был показать наперсточнику свою крупную денежную купюру и предложить сыграть на нее. Чаще всего наперсточники сидели около автомагазинов.

Люди, приходившие купить запчасти, были при деньгах. Однажды я увидел довольно большую толпу согбенных людей. Подойдя поближе, увидел внизу наперсточника. Вскоре я представил себе, что я взялся играть. Начал внимательно следить за бегающими наперстками, стараясь удержать в центре своего внимания тот наперсток, под которым скрывался заветный шарик.

Люди бойко отдавали свои деньги ловкачу. Если желающих не находилось, тогда перед наперсточником становился человек похожей на него кавказской внешности, который подряд угадывал, где скрывался шарик, и гордо уносил пачку денег, потряхивая купюры перед носами наблюдателей.

Это подбадривало других желающих, и наперсточник опять получал свои выигрыши.
Вот перед ним вытащил деньги мужчина, который, как я заметил, долго и внимательно наблюдал за игрой. Мне показалось, что он, как и я, старался удерживать взглядом тот наперсток, которым игрок накрыл свой шарик.

После нескольких наблюдений я понял, что задача эта не очень сложная, и я уже готов был вступить в азартную игру, намереваясь снять немалый выигрыш. Но другой до того долго наблюдавший за игрой человек опередил меня. Он показал свои купюры и предложил играть.

Было видно, что его натренированный длительным предварительным наблюдением взгляд цепко удерживал нужный наперсток, и он раз за разом угадывал, где прятался шарик. Наперсточник все с меньшей охотой отдавал ему крупные выигрыши.

Наконец, наперсточник нервно сказал: «Все, дорогой, ты у меня выиграл все деньги. Поздравляю тебя, иди домой и радуйся». Победитель спрятал свой крупный выигрыш в карман и зашагал прочь. Я постоял несколько мгновений и двинулся вслед за удачником.

Когда я свернул за угол, я увидел, как на победителя вихрем налетели пятеро кавказских парней, сильно ударили его, сбив с ног, быстро вычистили его карманы, на мой крик: «Что вы делаете? Прекратите сейчас же!» оглянулись в мою сторону, ударили обворованного бедалагу-победителя несколько раз ногами и быстро скрылись.

Я и еще две женщины подняли мужчину, который растирал кровь на разбитом лице и показывал вывернутые опустевшие карманы.

Женщины хлопотали около потерпевшего, а я побежал обратно к магазину, где дежурил милиционер. Я рассказал ему о нападении и показал в сторону вновь игравшего наперсточника.

Милиционер внезапно проявил по отношению ко мне агрессивность: «Что вы тут выдумываете? Какое нападение? Какие игроки? Давайте, пройдем в отделение, там ответите за клевету и сеяние паники». Я осекся. То был первый случай, когда я воочию увидел, что милиционер был на содержании у наперсточника и покрывал всю шайку, которая никому не давала у них выигрывать.

Шел 1990-й год, набирала обороты Горбачевская перестройка, частное бандитское предпринимательство росло, устрашало и подминало людей. Пора было покидать разлагающуюся страну.
 
Однажды я, как всегда, поехал летом отдыхать в Крым. Брат Виктор достал мне путевку в пансионат Украинского потребительского союза под названием Укоопспилка.

Расположен пансионат в самом начале Рабочего уголка Алушты на довольно высокой горе. Кто-то подсчитал, что от пляжа до пансионата надо преодолеть больше четырехсот ступеней. Задача не из легких.

Хорошо откормленные, увесистые торговцы-потребкооператоры предпочитали ходить на пляж только один раз в день.

Приходили рано утром и валялись до упора, когда официантки начинают убирать со столов уже остывший обед или скармливать его своим курортникам-постояльцам, тайком пробирающимся в столовую. Местные жители очень уповают на доход с курортников, ведь многие из них вовсе теряют работу на осенне-зимний сезон.

Курортникам предоставляют свое лучшее жилье, сами переселяются можно сказать в собачьи будки, сдают «дикарям» даже железные навесы, лишь бы сорвать лишнюю копеечку, которая зимой будет ох, какой не лишней.

Дополнительные деньги местные берут с диких курортников за прокорм. Официантки обеспечивают едой своих гостей после того, как закончат есть официальные, пансионатовские курортники.

Поварихи обеденным залом не командуют, как официантки. Так что они берут с кухни и со склада сырые продукты и ночью готовят деликатесы своим постояльцам. Организованные отдыхающие, которые приезжают в пансионат по путевкам, и не догадываются о том, какие деликатесы были им предназначены.

Они вполне обходятся котлетами, сделанными из сала и черного хлеба, потому что все мясо с кухни было украдено еще прошлой ночью.

Мне много раз приходилось видеть, как поздно вечером усталые поварихи тащились на полусогнутых ногах с двумя сверхтяжелыми сумками в каждой руке. Слава богу, что каждую повариху в кустах поджидал муж с мотоциклом, а то ведь женщины могли бы и умереть от перегрузки в знойную крымскую звездную ночь.

Наблюдал я эти картины и в Укоопспилке, и в Марате, и в санатории Украина. Так было по всей великой советской стране.

Моя первая теща работала в продуктовом магазине у Белорусского вокзала в Москве. А жила она в подмосковном Хлебниково. Так она весь этот путь каждый поздний вечер проделывала вот так же, на полусогнутых.

Сверхтяжелыми сумками не только кормила всю семью, но и держала себя в спортивной форме. Как только вышла на пенсию, отяжелела до неимоверных размеров. Мужа нечем стало кормить, самой стало маловато, так что прогнала его прочь, в недалекий город Долгопрудный. Осталась одна. Сердце стало шалить, ударилась в панику.

Ежевечерне стала от паники и скуки вызывать скорую помощь, благо в Союзе это было бесплатно. Фельдшеры знали уже, какого веса постоянная без причины громко паникующая пациентка, спихивали друг на друга выезды к ней.

А после пятидесятого раза сговорились да и укололи тяжеловесную старуху. Вечером поступила, как всегда без всякой на то причины, а утром нашли ее на койке в коридоре мертвой без всякой на то причины.

Сестра моей бывшей жены Елена Ивановна, сама врач, заведующая медпунктом в столичном магазине ЦУМ, поначалу было возмутилась, мол, не было у мамы причины умирать, здоровая была, хоть и очень уж тучная. А потом пораскинула мозгами, вроде бы и самой ей легче будет, и санитаров можно понять, да в конце-концов и мать побыстрее отмучалась.

Вот и передумала дочка-доктор поднимать шум, требовать вскрытия. Так и похоронили тихо убиенную тучную старуху всем в полегчание.

Уехал я опять, как всегда, в мой родной Крым в отпуск. И опять вспомнил о давно заброшенном преферансе. Дело в том, что увидел  я в вагоне поезда человека, который когда-то обчистил меня и еще группу студентов.

Прикидывался он простачком, а колоду тасовал так, что всех обыгрывал. Подошел я к компании и рассказал его партнерам о моем опыте игры с ним. Не дожидаясь положенной в таких случаях расправы, он быстро исчез.

Вскоре после этого, гуляя по маслиновой роще, что протянулась по горе от того места Рабочего уголка в пригороде Алушты, где находился пансионат Укоопспилка, до Алушты, я увидел, как трое дюжих парней тащили четвертого богатыря к обрыву.

Неподалеку была беседка с бетонным крашеным столом и деревянными скамейками. На столе лежали карты и расчерченный по диагонали лист бумаги, знакомый всем преферансистам как «пуля».

По этой записи, которую ведут игроки в ходе игры, бдительно следя друг за другом, потом рассчитывается, кто сколько проиграл и кто сколько выиграл.

Там, где диагонали перекрещиваются, в центре листа указывается цена игры. Начинающие играли по две десятых копейки, опытные рисковали по копейке, а профессионалы уровня, аналогичного Славиным игрокам в дурака, играли в преферанс по десять копеек.

В последнем случае можно было за вечер легко проиграть мою месячную зарплату старшего инженера. Новички, соответственно, проигрывали в пятьдесят раз меньше, то есть вполне умеренно.

Парень около той беседки отчаянно отбивался, трое кричали ему, что если не заплатит немедленно проигрыш, то они сбросят его со скалы на дорогу, которая изящно вилась вдоль моря примерно на сорок метров ниже беседки.

В те времена никакого бандитизма в СССР не было, никто убийств не заказывал, но в карточной игре действовали суровые вековые законы: проигрыш – дело чести, проиграл – плати или будешь смертельно бит. Расстояние между беднягой и обрывом медленно, но неуклонно сокращалось.

Трое орали, что, садясь играть с ними без денег, он норовил залезть к ним в карман, а, стало быть, он просто наглый вор, которого надо проучить раз и навсегда.

Я сразу понял, что бедолага попал под разбор спаянной компании из трех дюжих шулеров, которые могли приехать в Алушту на летние гастроли аж из самого Магадана. Такие залетные ничего не боятся, и церемониться ни с кем не будут.

Утром они охотятся на пляже, а после обеда норовят затащить какую-нибудь жертву под раздевание в тенек, на горку. Я бросился на помощь. Мне было жаль не только парня, который мог разбиться насмерть, но и себя. Быть свидетелем такого ужасного происшествия во время прогулки в перерыве в моей работе над книгой по инженерной психологии не только не входило в мои планы, но могло надолго выбить меня из творческой колеи.

Пробегая мимо стола, я заглянул в пулю и увидел там в кружочке, что игра велась по полкопейки, а итоговый проигрыш составлял солидные по тем временам сто пятнадцать рублей.

«Стойте, - закричал я шулерам, так я уже определил этих троих для себя, - что же вы, солидные люди, из-за такой мелочи будете убивать человека?» Один из тащивших обернулся и сказал: «Это не мелочь, это карточный проигрыш, и сумма значения не имеет. Пусть либо заплатит деньгами, либо заплатит переломанными ногами, так ему и надо. Мы его обыскали после игры, денег при нем вообще не оказалось, значит, он мошенник и туда ему дорога».

Все трое удвоили усилия и потащили бедалагу еще быстрее. «Стойте», - закричал я еще громче, надеясь привлечь чье-то еще внимание и получить помощь в защите обреченного парня. На горе никого больше не было, отдыхающие в такое время исправно соблюдают послеобеденный режим, готовясь к вечернему турне по окрестным танцплощадкам и барам.

«Перестаньте, что толку вам оказаться арестованными за убийство, я заплачу вам его проигрыш». После этих моих слов все трое ослабили свой натиск на проигравшего и с сомнением посмотрели на меня. «Отпустите его, я вам заплачу по этой пуле», - сказал я вполне серьезно. Парни потащили бедолагу обратно к столику, где я держал их листок.

«Ты что, всерьез говоришь?», - спросил самый большой. «Вполне, - ответил я, - приходите завтра в девять утра на пляж Укоопспилки, это который самый первый со стороны Алушты, там и рассчитаемся». «Ладно, - все еще в нерешительности сказал большой, - только этот все равно должен запомнить на всю жизнь, что так поступать негоже, карточный долг на курорте надо платить, не отходя от стола». Еще даже не договорив эту фразу, большой шулер коротко размахнулся и с огромной силой ударил бедолагу кулаком по лицу.

Его разом все отпустили, и он упал в пыль под стол. «С тобой то же будет, если завтра не заплатишь по счету», - он кивнул мне и показал на пулю, которую я держал в руке.

«Пошли отсюда», - махнул самый большой дружкам, и они зашагали в сторону Алушты.
Я помог побитому и потрепанному парню встать, кое-как отряхнул с него пыль, которая была на всей его одежде, ведь до падения от удара он протащился, тщетно упираясь, метров пятнадцать по сухому косогору. От страха и обиды он чуть  не плакал, но держался из последних сил.

«Как вас звать?» - спросил я его. «Лев,… Лев Митрофанов. Я из МАИ», - ответил он, как мог твердо, и сильно потянул носом воздух, как делают дети перед тем, как горько зареветь. Его грозное имя никак не вязалось с его размазанным состоянием. «Успокойтесь, Лева, главное, вы живы и здоровы, а остальное пройдет. Как вас заманили эти шулеры?» «Я шел по этой самой дорожке в Алушту поесть, я ведь дикарем приехал, остановился с друзьями в палатке. Эти трое сидели вокруг этого стола. Окликнули меня, спросили, не играю ли я в карты. Я сказал, что играю в преферанс, я не ожидал, что такие бандитские морды вообще слышали о преферансе. А они говорят, а ну, иди сюда, покажешь нам, как это делается. Я подошел просто так, рассказать им о преферансе. Я только перед отъездом научился.

Окончил первый курс, но я москвич, так что в общежитии редко бываю и в преферанс не очень то практиковался. А играть понравилось преочень даже. Я этим просто собирался показать, как играть, а на деньги играть не собирался. А когда эти, якобы неумельцы, предложили играть на деньги, меня черт на жадности попутал, был уверен, что выиграю у них.

Оттого сегодня не смог удержаться от игры, да еще не проверил, есть ли у меня в кармане деньги. Я об этом не слишком заботился, потому что мне до сих пор обычно везло».

«Новичкам часто везет, но на это полагаться никак нельзя», - резонно вставил я как бывалый игрок. Так мы познакомились с Левой Митрофановым и стали друзьями на многие годы. На следующий день я встретил тех троих на пляже. Сначала я собирался отыграть у них Левин проигрыш, но понял, что это могут быть опытные шулеры. Мы с Львом сбросились и отдали его карточный долг. В тот же день моего брата, с которым мы жили в Укоопспилке вдвоем в одном номере, срочно отозвали на работу. У него на работе «горел» квартальный план. Под угрозой были и премия и прогрессивка, так что Виктор прервал свой отпуск и уехал в Симферополь.

Я остался один в комнате и пригласил Льва переселиться в пансионат на все довольствие, чему он несказанно обрадовался. Я, как мог, помогал Льву осваивать премудрости преферанса. На это всегда уходит немало времени, а Лев оказался не очень талантливым учеником.

Между прочим, мой брат Виктор был довольно слабым игроком. В пансионате я очень надеялся подтянуть его игровые навыки, но совместного пребывания там у нас не получилось. Его ближайший начальник, первый зампредседателя облпотребсоюза Василий Цыганков нещадно эксплуатировал неудержимое желание Виктора играть и его рискованную манеру игры.

Василий отнимал регулярно до четверти и так не слишком большой зарплаты моего брата. Его жена сокрушалась по этому поводу, но, перехватив мое письмо из Москвы, в котором я старался подробно изложить премудрости игры в преферанс хотя бы без особых проигрышей, Алла заявила, что это я подбиваю брата на игру и потому повинен в игровых потерях из ограниченного семейного бюджета. Она очень обозлилась на меня, и с тех пор отношения между нами уже никогда не нормализовались.

Лев Митрофанов полностью погрузился в картежную страсть. Вскоре по возвращении в Москву он сказал мне, что оставил Московский авиационный институт и стал работать таксистом.

Он что-то бормотал о переходе на вечернее отделение, но не смог ничего толком сказать о своем новом учебном процессе. Вполне возможно, что авиационных специалистов готовили тогда всерьез только на дневном отделении. Я с горечью понял, что Лев променял учебу на быстрые деньги и на возможность играть в преферанс.

Это была его неуемная страсть. Со своими пассажирами он видимо неизменно заговаривал о преферансе и таким образом старался найти партнеров.

Однажды он мне сказал, что подвозил старого интеллигентного человека, разговорился с ним о преферансе, и тот человек пригласил его к себе домой поиграть, если я найду еще одного партнера. Пассажир дал ему свой домашний телефон и сказал, что вечерами он обычно дома и свободен для игры.

Лев уговорил меня попробовать поиграть с новым знакомым, я, нехотя, согласился, и Лев организовал наш визит.

Мы поехали в гости, играть. Человек жил в однокомнатной квартире с женой. «Горфинкель, Исаак Соломонович, главбух почтового ящика», - представился он. Как старший по возрасту он называл нас по имени. Исаак Соломонович провел нас на тесную кухню. Это была стандартная «хрущевка».

Там стоял маленький столик, придвинутый к окну, за которым могли усесться только три человека. Хозяин подробно расспросил нас о наших занятиях, впрочем, о работе Льва он уже знал, так что в основном расспрашивал о моих делах. Я сказал, что учился в МЭИ. Недавно окончил институт и работаю в ЦНИИ комплексной автоматизации. О своей работе Исаак Соломонович не распространялся, слово «ящик» означало секретное предприятие, так что особо не разговоришься. Видимо, опасаясь нарваться на воров или шулеров и убедившись в нашей благонадежности, Исаак Соломонович предложил начать игру.

Играл хозяин очень грамотно, серьезно и осторожно. Ясно было, что его интересует только выигрыш. Лева следовал моей изначальной инструкции и старался удерживаться от излишних рисков. Игра шла примерно на равных, я подсчитывал проигрыш Льва, и он был в допустимых пределах, учитывая его скромный водительский заработок и случайные чаевые.

Так продолжалось около часа. Играли сосредоточенно и молча. Потом хозяин громко сказал, обращаясь к невидимой для нас жене: «Циля, почему бы тебе не принести нам кофейку, у всех и так в горле пересохло. И принеси свежую колоду, эта уже горячая и порядком истрепалась». Ответа не последовало, но примерно через пять минут в дверях кухни появилась полная пожилая женщина. Она дождалась окончания кона, когда Лев собрал карты, чтобы сдать их. Исаак Соломонович сказал: «Лева, вы можете тасовать карты или не тасовать, все равно мы возьмем новые. Циля Израилевна принесла и кофе тоже».

Его жена молча сняла с подноса чашки и сахарницу, держа поднос на весу, поскольку поставить его было некуда. «Лева, пейте кофе, пожалуйста, по-отечески ласково сказал Исаак Соломонович. Я за вас уже потасовал и подснял колоду. Вам остается только сдать». Лев сдал карты, и я по его лицу понял, что он получил очень перспективную комбинацию. Лев не долго размышлял, Исаак Соломонович объявил «шесть пик», начиная торговлю за прикуп.

Лев оборвал торговлю коротким заявлением: «Мизер». Перебить мизер можно было, только заявив десять в любой масти. «У меня такой игры нет, я согласен», - с готовностью сказал хозяин. У меня слегка заныло под ложечкой, что означало недоброе предчувствие: «Ты уверен?» - спросил я. «Прошу не переговариваться, - быстро перебил меня Исаак Соломонович, - если у вас нет десятерной игры, так и скажите». «Нет у меня десяти», - невесело откликнулся я.

Лев судорожно схватил две карты прикупа, на которые явно возлагал неоправдавшиеся надежды. Мой друг надолго задумался. Он снес две карты, потом подумал, поменял снос и засунул другие две карты глубоко под газету, чтобы противники не увидели его снос, если карты меченые. «Ну, что ж, раскрывайтесь и ловите», - как можно бодрее произнес Лев. Мы с Исааком Соломоновичем раскрыли наши карты. Наша с ним задача была дать Льву отнюдь нежелательные для него взятки.

Исаак Соломонович даже не взглянул на меня, он приготовился сделать все сам. «Так, вижу вириянтики», - бодро проговорил он. Почти не задумываясь, быстро и автоматически он провел хитрую комбинацию, сбросив с моей стороны лишние карты основной Левиной длинной масти, и отнял у него семерку в посторонней масти. У Льва осталась отыгранная длинная масть и одинокая восьмерка.

Всего через четыре хода Исаак Соломонович победно положил семерку под эту злополучную восьмерку и торжествующе провозгласил: «Все остальные взятки ваши». На лице хозяина отразилось торжество и превосходство. Лев побледнел, он растерянно и виновато посмотрел на меня. Я много раз повторял ему не брать сомнительных мизеров. Из-за одной этой ошибки Лев проиграл свою недельную выручку за тяжкий таксистский труд. На него было жаль смотреть.

Вскоре игра подошла к концу. Исаак Соломонович с готовностью и удовольствием расписал пулю, то есть подвел итоги игры. Он и я выиграли, Лев был разгромлен. Лев достал свой кошелек и выбросил из него на стол все деньги. Исаак Соломонович быстро определил, что там довольно много не хватает, «Впрочем, - добавил он, - это покрывает мой личный выигрыш, - а вы с Валерием рассчитаетесь отдельно».

Лев вопросительно взглянул на меня, я согласно кивнул. Исаак Соломонович проводил нас до двери и сказал не без издевки: «Извините, что дорого беру за консультацию, так ведь у меня высокая квалификация. Учитесь, молодые люди, и звоните, когда это будет вам по карману. Желаю здравствовать». И дверь за нами закрылась.

Лев взялся было оправдываться, я понимал, что в таком растерзанном состоянии он все равно не усвоит никакого совета. «Успокойся, с Горфинкилем ты рассчитался, а я свою долю выигрыша тебе прощаю, только впредь не иди на рискованные мизера, иначе будешь работать на Исаака Соломоновича».

Лев поблагодарил за мой широкий дружеский жест, что-то пробормотал вроде обещания быть более осмотрительным, и мы расстались.

Через пару недель Лев позвонил мне на работу и сказал, что накопил деньги, чтобы отбить свой проигрыш у Горфинкеля. Я сказал, что готов поддержать компанию в любой вечер. Снова была тесная кухонька, в которой мы втроем сгрудились вокруг крошечного стола, невольно толкая друг друга коленями.

Лев, как и обещал, не произнес ни разу слово «мизер». Потом опять жена Исаака Соломоновича принесла поднос с кофе и свежей запечатанной колодой карт. Выпили кофе. Хозяин потасовал колоду, дал из своей руки Льву подснять ее верхушку и роздал карты. Лев взглянул на свои карты и просиял: «Прошу не торговаться, все равно не перебьете, у меня десять взяток».

Я попытался урезонить друга, сказал, что торговля еще не началась, так что его никто не тянет за язык обещать взять все десять взяток. Лев не хотел меня слушать.

Исаак Соломонович с готовностью перевернул прикуп и подбросил его Льву. Мой друг почти не взглянул на прикуп, который ничего ему и не добавлял, и в открытую отбросил эти две карты в угол стола. «Десять не играется, а проверяется, - напомнил уговоренное наперед правило Исаак Соломонович, - так что предъявите свою силу».

Лев с готовностью открыл свои карты и небрежно раскинул их в центре стола. «Постойте, - сказал Исаак Соломонович, - какие же у вас десять взяток, если у меня четыре козыря, и притом еще и ход не ваш». У Льва в козырях были туз, король, дама и валет. У хозяина была остальная мелочь, но первым же ходом по той масти, которой у Льва не было, Исаак Соломонович выбил у Льва один козырь. Теперь у Льва было на один козырь меньше. Быстро было сделано три хода, и Лев остался без козырей.

«Да, тут есть любопытный вириянтик», - сказал Исаак Соломонович и взял все остальные взятки. На ходы длинной посторонней мастью, которой у Льва не было, он вынужден бросать своих тузов и королей. В его активе оказалось всего лишь шесть взяток. Лев был разгромлен, оставшись без четырех взяток при десяти заказанных.

Хозяин расписал пулю, получил с Льва свой крупный гонорар. Далее все повторилось, как в прошлый раз. Исаак Соломонович проводил нас до двери и сказал с явной издевкой свою, явно, стандартную фразу: «Извините, что дорого беру за консультацию, так ведь у меня высокая квалификация. Учитесь, молодые люди, и звоните, когда новая встреча будет вам по карману. Желаю здравствовать». И дверь за нами закрылась.

Лев очень расстраивался после каждого проигрыша. Я отказался брать у него свою долю выигрыша, однако все равно регулярные выплаты Горфинкелю были для него очень накладными.

Однажды Лев позвонил мне и сказал, что хочет обсудить со мной что-то очень важное. При встрече он рассказал, что в долгой очереди на стоянке такси в центре Москвы он разговорился с одним коллегой, который оказался очень опытным картежником. Лев подробно рассказал о регулярных проигрышах Горфинкелю и упомянул о том, что гостеприимная хозяйка приносит кофе и свежую запечатанную колоду карт.

Таксист спросил Льва, а не было ли случаев, когда кто-то сильно залетал после того, как хозяин сдавал новую колоду. Лев сказал, что ему часто приходили очень перспективные карты, но при попытке играть вроде бы непробиваемый мизер или десятерную игру он попадал под невероятные расклады, и исход игры был решен в одно мгновение.

Новый знакомый предположил, что хозяйка приносила заранее «заряженную» колоду, а хозяин ловко восстанавливал исходный порядок карт в колоде после того, как Лев или я подснимали колоду.

Таксист показал Льву прием, который он назвал «вольт». Он предложил Льву снять несколько карт сверху колоды, а потом ловким движением одной руки делал скрытый от наблюдателей полный оборот снятой доли над основной колоды и водружал ее на прежнее место.

Мне бы в голову не пришло заподозрить солидного по возрасту и положению Горфинкеля в шулерстве, однако, восстанавливая в памяти все сомнительные эпизоды, мы пришли с Львом к грустному выводу о том, что он регулярно проигрывал не только потому, что Горфинкель был асом, но и потому, что тот применял нечестные приемы игры.

Знакомый таксист посоветовал Льву внимательно понаблюдать за манерами игры и особенно тасования карт Горфинкелем. Таксист показал Льву несколько способов тасования карт, при которых каждый из играющих получал комбинацию, заранее определенную сдающим. Таксист даже научил моего друга различать такие способы тасования на слух, по ритму.

В следующий раз, придя к Исааку Соломоновичу, мы с Львом исподтишка внимательно наблюдали за действиями хозяина, за тем, как он тасовал карты, и при этом внимательно прислушивались, не проявится ли там определенный ритмический счет. Особенно присматривались и прислушивались мы, когда хозяйка приносила кофе и карты. Ритм прослушивался и при первом тасовании новой колоды и во многих других случаях, когда наступала очередь хозяина тасовать и сдавать карты.

Мы заранее договорились с Львом наблюдать и слушать, но не подавать вида, что что-то заподозрили. Лев оплатил очередной проигрыш, а, выйдя на улицу, мы после оживленной дискуссии пришли к выводу, что Горфинкель – очень опытный и ловкий шулер. Лев не согласился с моим предложением просто сказать ему об этом и больше не приходить, уж очень много мой друг уплатил за визиты к профессионалу. Лев настоял, чтобы он отыграл свой проигрыш. Для этого Лев с помощью того таксиста разработал систему обмена информацией о раскладах карт между нами до того, как Лев назначит игру.

Использовали мы себе во благо тесноту кухоньки, где Горфинкель нас принимал. Сам он вовсю и всегда пользовался этой самой теснотой с первой нашей игры. Исаак Соломонович давал нам снимать колоду с его ладони. Потом он делал незаметный вольт и таким образом сохранял особый порядок карт, сложенный его женой перед тем, как она приносила нам эту новую колоду вместе с жидким желудевым кофе без сахара. Теперь мы, сидя, как и раньше, вплотную друг к другу, обменивались информацией о том, какие у кого из нас карты.

Лев толкал меня коленом один раз, значит, он интересовался, сколько карт первой масти, то есть, пик, у меня на руке. Толчок два раза, и я в ответ толкал его столько раз, сколько у меня треф. Третья масть – бубна и четвертая масть – черви. Каждый, кто хоть раз играл в преферанс, сразу поймет, какое огромное преимущество имеют игроки, знающие расклад хотя бы у одного из партнеров. Это позволяет знать двадцать карт из тридцати двух. В таких условиях можно играть с куда большей уверенностью, чем это делал Слава Иванов, имевший феноменальную память на вышедшие из игры карты.

Лева, который был средним игроком, обреченным на проигрыш опытнейшему Горфинкелю, к тому же мухлевавшему с колодой, теперь преобразился. Лев с уверенностью выходил из ситуаций, когда Горфинкели заряжали невероятные, убийственные расклады.

В общем, мы вдруг стали выигрывать у Исаака Соломоновича. Вскоре, Горфинкель проиграл нам все деньги, которые он раньше выиграл, в основном, у Льва.

Хитрый опытный Горфинкель, конечно, заподозрил неладное. Он легко выявил нашу хитрость. По его заданию жена принесла колоду, в которой Льву была уготована десятерная игра, та самая, на которой Лев уже однажды проиграл очень много. Фокус там был в том, что расклад козырей был невероятный. В руках Льва опять были четыре старшие козыри, четыре старших карты в другой масти и туз с королем в третьей масти.

Даже при чужом первом ходе каждый игрок обязательно назначит десять взяток, но при этом раскладе проиграет много, как уже происходило ранее со Львом.

Горфинкель роздал карты и затаил дыхание, ожидая, что Лев опять объявит самую почетную и выгодную, «десятерную» игру и проиграет. Лев потолкал мою ногу, получил информацию о раскладе и надолго задумался. Объявить «десятерную» игру, означало остаться без четырех взяток и опять платить Горфинкелю. Назначить при этом раскладе шесть взяток, означало выдать Горфинкелю тайну обмена информацией между нами. «Ход не мой, кто вас знает, что вы там оба припасли против меня, - сказал Лев, - рискну заказать семь взяток». Лев готов был немного проиграть, оставшись при семерной игре без одной, но Исаак Соломонович все понял. Без всякого интереса он доиграл партию, попросил жену принести его кошелек. Она, всегда быстрая и проворная, на этот раз, кряхтя и ругаясь, громко шаркая ногами, принесла кошелек и в сердцах бросила его мужу.

Горфинкель открыл кошелек, еще раз внимательно посмотрел на расписанную пулю, где был обозначен его очередной проигрыш, отсчитал деньги и сказал: «Вот вам за последнюю консультацию. Больше я вам ничего не должен. Желаю успехов в других местах». Никаких рукопожатий не последовало, да я не уверен, что они и раньше были уместны в компании, где кто-нибудь непременно шулерствовал, сначала Горфинкель, а потом все.

«Ты что не весел?» – спросил меня улыбающийся Лев. «Да как-то гадко на душе, вроде нырял в ассенизационную бочку», - ответил я. «Между прочим, отец соседского мальчика в нашем дворе работал ассенизатором. Я катался на взаправдашней ассенизационной бочке в детстве, и ощущение было намного приятней».

Какое-то время шли с другом в сторону метро «Курская» молча. Потом Лев подскочил, хлопнул себя по лбу и воскликнул: «Теща достала у себя в министерстве авиационной промышленности для нас с тобой две бесплатные путевки в пансионат Криворожский горняк в Жуковке, за Симеизом, по дороге на Форос. Едем?» «Дело неплохое, но давай сначала придем в себя и завтра поговорим».

Мы, молча, постояли в холле метро и разошлись в разные поезда, каждый в своем направлении. На душе было очень скверно. Вернувшись домой, точнее, в крошечную комнатку, которую я снимал у одинокой старушки на улице Щепкина, я твердо решил никогда больше не играть в карты.
Выигрыши составляли существенную часть моего скромного бюджета, но игра отнимала массу времени. Я прикинул, что времени, сэкономленного на картах, вполне хватит, чтобы подготовить и защитить кандидатскую диссертацию, а там может быть удастся стать и доктором наук. Ученые степени дали бы мне очень большую прибавку к зарплате, если учесть мою должность начальника отдела эргономики в институте технической эстетики.

Чтобы развеяться и забыть о грешных карточных делах, отправился я в следующее воскресенье за город. В начале шестидесятых я часто бывал в одном из красивейших мест ближнего Подмосковья, в Серебряном Бору. Причудливая излучина Москва реки окаймляет рощу вековых сосен. Зимой там очень тихо, приятно посидеть с этюдником. На натуру было куда интересней смотреть, чем на мои пейзажи.

Летом на золотистых песчаных пляжах собиралось много молодежи. Однажды присоединился я к группе ребят, стучавших футбольным мячом по импровизированным воротам. На самом деле, это был пустовавший фанерный ларек, с боку которого пристроился крупный вихрастый блондин, присевший в позе вратаря. Били мы по очереди, старались изо всех сил да поточнее, вокруг ведь были симпатичные болельщицы.

Пришла моя очередь, поскользнулся на песке и промахнулся. Справа от меня пристроился невысокого роста худощавый парень. Вратарь аккуратно накатил ему мяч. Сосед пробил без обработки, вроде как, между прочим. Фанерный ларек содрогнулся от пушечного удара.

Все замерли, пораженные невероятной силой удара. Я тоже молча уставился на своего соседа. Сразу все узнали в нем Игоря Численко, правого крайнего Московского Динамо и сборной СССР. Вратарь с перекошенным от испуга лицом, не оборачиваясь, быстро удалялся от ларька. Проходя мимо Численко, он пробормотал: «Удовольствие хорошо, а жизнь дороже».

В ворота больше никто становиться не пожелал. Численко пожал плечами и удалился. Я пошел к своей компании.

Вдруг мне навстречу попался милицейский чин со странным черным предметом в руке. Приглядевшись, я понял, что это была резиновая или пластмассовая черная дубинка. Офицер подошел к парню, игравшему на гитаре в кругу друзей, усевшихся на песке.

Милиционер подошел к гитаристу, сунул под его нос дубинку и зло спросил: «А может быть, ты посмеешь тут блатные песни распевать?»

Парень ошарашено отшатнулся, он мог принять незнакомый черный предмет за пистолет. В Советском Союзе никогда дотоле не было дубинок на вооружении милиции. Удовлетворившись страхом, наведенным на мирную компанию, милиционер двинул дальше. Я шел за ним, как завороженный. Я не мог поверить в реальность происходящего.

Человек в форме майора милиции шел по пляжу среди полуобнаженных отдыхающих людей и выискивал жертвы, на которых он мог проверить психологическое, а может, быть, и физическое действие нового заморского оружия.

Я догнал милиционера и спросил его: «Что вы делаете? Почему вы пугаете и унижаете ни в чем не повинных людей в столь популярном месте отдыха москвичей?» Первая реакция майора милиции была наброситься на меня и показать действие дубинки на практике. Он замахнулся дубинкой, и я понял, что могу отведать ее прелесть.

«Я сейчас же позвоню в Моссовет дежурному по городу и сообщу о том, что вы мешаете мирному отдыху москвичей». После этих моих слов агрессивность майора улетучилась и он внезапно миролюбиво предложил: «Пройдемте в дежурное помещение и поговорим».

Предложение могло быть провокационным, потому что в дежурке могли быть другие милиционеры, которые могли помочь майору задержать меня и придумать какую-нибудь мою вину. Однако миролюбивый тон майора расслабил меня и я пошел с ним в одноэтажное помещение в углу пляжа. Других милиционеров там не оказалось. Майор почти по-дружески рассказал, что в московскую милицию только что поступило несколько американских дубинок на опробование и оценку целесообразности закупки большой партии. Пробные дубинки были подарены американцами Хрущеву в числе знаков примирения после Карибского кризиса.

Тогда же генсеку подбросили идею заменить все сельскохозяйственные культуры кукурузой. Хрущев клюнул на вражескую мормышку и чуть не загубил все советское сельское хозяйство. По сравнению с кукурузой дубинки оказались детской игрушкой.

Милиционер извинился за то, что принес это оружие в неудачное место. Он сказал, что, по его мнению, советская милиция не нуждается в этом орудии устрашения и насилия.

Чтобы очень коротко сориентировать читателя в той политической эпохе, напомню, что это было время «Карибского кризиса». Разрешилась та, остро пахнувшая ядерной опасностью ситуация, в частности, потому что братья Кеннеди и другие американские политики верили послу СССР Анатолию Федоровичу Добрынину. Дело в том, что он был на их стороне. Нет, он не был их шпионом или предателем. Я имею в виду то, что он с семьей жил на их стороне Атлантики и мог погибнуть вместе с ними в случае советского ракетного удара с Кубы. К счастью для всех, кризис разрешился.

Мы с моим другом Львом Митрофановым вспомнили о путевках в Крым и отправились в мои родные края.

Когда, по приезде в пансионат, Лев узнал, что я больше не играю в карты, он сначала разозлился на меня, а потом затосковал. Среди криворожских горняков интеллигентов не было, играли там только в дурака и в очко, о преферансе ничего слыхом не слыхивали. Даже залетные шулера, стаями собирающиеся на крымских пляжах, до затерянной в камнях Жуковки не добирались, да и некого было им там обыгрывать.

За неимением квалифицированных партнеров стал Лев обучать горняков на пляже играть в преферанс. Среди горняков было законом пропивать сообща весь выигрыш. А Лев не пил, стало быть, деньги прикарманивал. Первый день как то обошелся, а на исходе второго дня среди проигравших горняков и окружавших компанию друзей и ротозеев начало зреть недовольство.

Тщетно пытался я урезонить Льва, убедить его прекратить игру с несмышлеными в преферансных головоломках простыми людьми. Льву нравилось играть и выигрывать. К вечеру второго дня пошли мы с ним на ужин.

Вечер был душный, Лев был в одних шортах. Шорты вообще воспринимались местной публикой как наглое преклонение перед западом, а отсутствие рубахи на ужине и впрямь было открытым вызовом трудовому народу. Мои уговоры надеть рубаху и длинные штаны успеха не возымели. Старался я хотя бы задержать друга подольше, чтобы придти, когда соседи уже отужинали.

Ели там за длинными узкими столами, человек на двадцать каждый. Напротив Льва сидел хмурый плечистый, лысеющий не по годам горняк, которого Лев первым заманил в игру.

Проигравшись Льву, горняк лишился привычной вечерней выпивки и доедал свою лапшу с котлетой насухую, когда мы с Львом уселись за стол. Горняк, не поднимая от тарелки глаз, продолжал свою речь о том, что приезжают тут всякие, кто и под землей то не был, а отдыхают по всей форме, как горняки. «Мало того, что отбирают у горняков дефицитные летние путевки, так они еще отнимают деньги у трудового народа, так что людям и горло на ужин промочить нечем», - голос горняка становился громче, теперь он уже смотрел не в тарелку, а в глаза Льва.

Особенно меня насторожило то, как активно поддерживали выступающего шахтера соседи по столу. Многие из них, хоть и покончили с ужином, но не расходились, слушая обиженного товарища, громко поддакивая и согласно тряся головами. Обстановка накалялась.

Лев взялся за свою вилку. В этот момент его визави зачерпнул пятерней остаток сдобренной томатом лапши в своей тарелке и метнул точно в лицо Льва. Лев смахнул лапшу с глаз, взял свою тарелку и пошел прочь от своего места. В первый момент я не понял маневра своего друга. «Неужели хватило выдержки ретироваться и уклониться от стычки, в которой победить было невозможно. – подумал я, - Нет, норовистый Лев так легко не сдастся». Внутри у меня возникла тревога.

Не успел я мысленно сам с собой доспорить, как Лев быстро обошел стол, оказался за спиной оратора и с размаху прилепил к его лицу свою тарелку, полную макарон с густым томатным соусом. Лев постоял несколько секунд, удерживая тарелку в том же положении, победно глядя по сторонам. Из под тарелки раздалось рычание дюжего шахтера, все его земляки-товарищи в зале повскакивали со своих мест.

Их дружный порыв спас Льва. Шахтеры сгрудились в узком проходе между столом и стеной, пытаясь разом схватить наглого чужака и расправиться с ним. Лев воспользовался возникшей давкой, схватив свободный стул, он размахнулся и ударил по окну с такой силой, что рама вылетела вслед за осколками стекол. Путь на волю был открыт. Лев одним махом перескочил через подоконник и пролетел в оконный проем, скрывшись во мраке быстро наступившей черной крымской летней ночи.

Из громко оравших шахтеров никто не решился повторить трюк с полетом в окно, в котором торчали большие осколки стекла.

Толпа развернулась и кинулась в дверь, где опять возникла давка. Жажда Левкиной крови достигла апогея, когда группа из десяти шахтеров во главе с потерпевшим, вооружившись дрекольем, вырванным из дощатого забора, пошли прочесывать окрестные кусты и чахлые предгорные рощицы.

Для меня та ночь тоже была не спокойной. Ярость против моего друга легко могла обернуться против меня. Пьяные разъяренные шахтеры оглашали окрестности своими криками до самого утра. Эти крики говорили о том, что им не удалось найти Льва. От этого на душе у меня становилось полегче.

На утро я побежал на переговорный пункт звонить брату в Симферополь. Виктор был на работе. При всей своей серьезности и неподступности в роли большого начальника, брат быстро оценил обстановку и сказал, что как можно скорее закруглит совещание и помчится на выручку моего друга.

Виктор велел нам с Львом добраться пешком до верхнего Севастопольского шоссе и там ожидать его приезда. Ситуация осложнилась тем, что группа шахтеров в отдалении внимательно наблюдали за моими действиями. Пришлось поплутать по склонам и оврагам, чтобы скрыться из их вида и добраться до условленного с братом места.

Я надеялся, что Лев из какого-нибудь укрытия увидит меня или моего брата с машиной и прибежит. Это случилось далеко не сразу. Лев от страха убежал в лесок, видневшийся много выше шоссе. Тем не менее, он увидел нас с братом, шагавших рядом с медленно двигавшейся машиной с шофером вдоль шоссе и периодически громко выкрикивавших его имя. Виктор ждать долго не мог, так что он увез Льва в безопасный Симферополь.

Положение Льва усугублялось тем, что в 1966 году был издан указ об административной ответственности, по которому он мог легко схлопотать15 суток лишения свободы.

Все, кто мог, нещадно злоупотребляли этим указом. Если клиент не согласен со счетом, принесенным официантом в ресторане, администрация ресторана вызывала милицию и несогласного отправляли на несколько суток в тюрьму.

Виктор спас моего друга от серьезных неприятностей. Мне пришлось на следующий день вывозить наши с Львом пожитки на рейсовом автобусе, шедшем из Севастополя, который плелся до Ялты целую вечность. Потом я почти три часа ехал в троллейбусе.

Впрочем, эта часть пути доставила мне истинное наслаждение, потому что троллейбус шел прямо, ровно и мягко, позволяя насладиться несравненными видами Южного берега Крыма.

Я вспоминал те сравнительно недалекие времена, когда дорога от Ялты до Симферополя вилась бесконечным тошнотворным серпантином, делая тысячу сто крутых поворотов. Не то, что я, хлипкий мальчишка, а даже бывалые боевые летчики не выдерживали этого вестибулярного испытания, усугубленного дымом плетущегося впереди грузовика или автобуса. Все пассажирские транспортные средства по прибытии в конечный пункт, будь то Ялта или Симферополь, нуждались в долгом и тщательном отмывании от следов человеческих страданий.

На той долгой дороге думал я и о том, что хорошо бы иметь машину. О приобретении автомобиля я мечтал, как и все граждане СССР, как о чем-то очень желанном, но практически несбыточном. Сразу после окончания института моя зарплата была всего девяноста рублей в месяц. Тридцать из них уходили на оплату съемной комнатки. Жизнь получалась нищенская, даже скуднее, чем в студенческие времена, когда я подрабатывал к стипендии сразу на двух кафедрах.

Как я находил съемную комнатку? Для поиска и сдачи жилья на улице Щепкина, бывшей когда-то Третьей Мещанской, на  которой рос и о которой пел Владимир Высоцкий, существовала неофициальная биржа, а, скорее, толкучка. Там люди с озабоченным видом, то и дело оглядываясь, нет ли поблизости милиционеров, шептали вроде самим себе, «Сдам комнату, двадцать метров, светлая, сорок рублей, соседи хорошие» или «Ищу комнату в районе Автозаводской за двадцать пять».

Кому-то надоедало бубнить одно и то же или если осип на морозе, вешал на себя от отчаяния табличку с подобным рукописным текстом. Такие особенно боялись милиции, рисковали быть пойманными с поличным.

Сдача жилья за деньги расценивалась как незаконное стремление к обогащению за счет нетрудовых доходов.

Впрочем, стремление к личному обогащению всегда было при советской власти незаконным. За сдачу комнаты внаем могли оштрафовать, за спекуляцию заграничными вещами можно было угодить за решетку. Ну, а когда человек брался за скупку валюты у иностранных туристов, то могли и расстрелять.

Так было с крупнейшим валютчиком Яшкой по кличке Косой и главным тряпочным фарцовщиком Файбисовичем. Когда их поймали, такой статьи в уголовном кодексе вовсе и не было. От удивления размахом их прибылей Хрущев приказал принять закон, карающий за это смертью, и притом дать закону обратную силу.

Социализм всегда боролся с враждебными элементами экстремальными мерами. В Китае и теперь еще расстреливают крупных взяточников, а приведение приговора в исполнение могут показать по телевидению.

Потому и не страшно было ходить советским людям, даже молодым девушкам в одиночку, по Москве и по другим советским городам и днем и ночью, что за малейшее хулиганство, не говоря уже о проституции, насилии или разбое, давали огромные сроки.

Всем были известны условия жизни и труда на лесоповале или строительстве бесчисленных каналов и гидростанций, поскольку чудом вернувшиеся оттуда рассказывали страшные легенды и возврата туда не желали даже своим врагам.

Когда кончилось мое проживание в общежитии института, пошел и я на толкучку на улице Щепкина. Для того, чтобы иметь московскую прописку и право на аренду комнаты, пришлось мне перед окончанием вуза оформить фиктивный брак с одной полковничьей дочкой.

Наши с ней интересы совпали, я получал прописку и работу в Москве. Она тоже оставалась в Москве как жена молодого специалиста, распределенного на работу в столице. Иначе ее после окончания Мясо-молочного института непременно отправили бы в далекую сельскую глубинку, и папа, работавший в генштабе, был бы бессилен помочь.

Кстати, познакомился я с полковником и ужаснулся, однажды заглянув в его конспект. В слове механизация он умудрился сделать пять ошибок. Тем не менее папино удостоверение, предъявленное в загсе, позволило зарегистрировать этот брак немедленно, без положенных трех месяцев на раздумье, когда до официального распределения у нас обоих оставалось всего две недели.

Между прочим, идею фиктивного брака подал мне замдекана нашего факультета Юрий Александрович Клушин. По его рекомендации я выбрал в качестве дипломного проекта систему измерений и защиты газовой турбины для автомобилей. Это был гордиев узел в его докторской диссертации. Мне удалось изобрести оригинальный датчик для измерения высокой температуры и бешенной скорости раскаленного газа. После этого турбина переставала выходить из под контроля и издавать неслышимые для человеческого уха ультразвуки, из-за которых у техника, нанятого Клушиным, быстро выпали зубы и волосы.

Когда подошло время распределения, заместитель декана вызвал меня самым первым, даже впереди тех, кто удостоился красного диплома отличника, и положил передо мной длинный список возможных вариантов работы в Москве. Клушин предложил мне выбрать любой из них, но с условием, что я принесу в срок московскую прописку. Он подробно объяснил, как это делается. По договору о фиктивном браке ее семья прописывала меня в своей квартире, но я там не появлялся.

Так потом продолжалось долгих девять лет. Ее мать видела в этом выгоду, поскольку я, формально числясь как проживающий, снижал среднее количество квадратных метров на каждого человека в квартире и таким образом снижал их ежемесячную квартплату. Конечно, человек шел на риск, вступая в такой брак. Один мой однокурсник платил в аналогичной ситуации алименты за чужого ребенка, когда его фиктивная жена родила невесть от кого и сообщила ему постфактум через повестку в суд.

Мне повезло больше. Через пару лет она мне позвонила и сказала, что у нее будет ребенок и ей нужен быстрый развод со мной.

Пользуясь тем, что моя фиктивная теща не возражала против того, что я у нее прописан, я продолжал снимать комнату и работать в Москве.

Чтобы сэкономить на аренде, я обычно перед летним отпуском перевозил свои вещи к кому-нибудь из друзей и уезжал на месяц в Крым. Потом приезжал и бежал на толкучку искать новую комнату. К осени спрос на жилье был высокий, и найти комнату становилось трудно.

Переспросил на толкучке всех, ничего подходящего не попалось.

Стою грустный и не знаю, куда податься. Ко мне вдруг подходит среднего роста полнеющая женщина лет на двадцать старше меня и спрашивает: «Скажите, вы аид?» Показаться идиотом не хотелось, но я не имел никакого представления, о чем она меня спрашивает. «Слушайте, лучше не придуривайтесь, я же вижу, вы аид и нуждаетесь в жилье. Тогда я могу вам помочь. У меня большая комната, и я возьму с вас по-свойски всего двадцать пять рублей. Меня звать Ида Иосифовна, а вас? Хорошо, Валерий. Поедемте, я покажу вам комнату, здесь всего четыре остановки на троллейбусе. Вы можете галантно заплатить и за меня. Спасибо».

Сошли с троллейбуса, немного прошли и оказались в центре Марьиной Рощи. Действие во всех самых страшных бандитских московских историях до революции и в двадцатые годы почти непременно проходило в Марьиной Роще.

С тех пор советская милиция бандитов искоренила, но жутковатые ассоциации остались. Не все были довольны милицией. Кое-кто пытался с грустью вспоминать, как царская охранка при каждом громком преступлении сравнивала признаки содеянного с тем, что находилось в ее всезнающей картотеке, и шла прямым ходом брать искомого медвежатника или домушника еще теплым, со всеми вещдоками.

Меня всегда занимал вопрос, если царская охранка была такая уж сведущая и быстрая, почему на Александра Второго было совершено семь покушений, причем последнее оказалось смертельным? Почему людям, которые поставили своей целью подорвать Россию, которые на самом деле представляли не народную, а инородную волю, сходили с рук и банковские ограбления, и убийства лучших русских людей, вспомните, хотя бы Столыпина.

К шестидесятым годам двадцатого века советская милиция, действуя под надзором всевидящего КГБ, покончила с грабежами и насилиями по всей стране. Так что Марьина Роща меня не испугала. Я вслед за Идой Иосифовной поднялся по высокой прямой темной лестнице. Она открыла дверь ключом. Войдя за ней, я оказался в узком длинном полутемном коридоре.

«Ваша комната в левом конце, как раз напротив уборной. Слышновато, когда спускают воду, но зато вы первый знаете, когда там свободно, это очень удобно, ведь у нас двадцать восемь жильцов и все свои люди. Баня у нас почти через дорогу, так что жилье у меня со всеми удобствами. У нас никто не пьет и не ругается. Вам будет приятно жить, я вас уверяю».

Комната была большая, не менее двадцати метров. Два больших окна выходили на крышу какого-то сарая или пристройки, так что в окно войти мог каждый в любое время. Стены были выкрашены отвратительной темной грязно-коричневой краской.

«Ида Иосифовна, я могу развесить на стенах свою коллекцию репродукций?» -спросил я. К тому времени я уже успел собрать множество хороших репродукций картин импрессионистов. Мой учитель психологии Дмитрий Александрович Ошанин привил мне любовь к французской живописи и привез в подарок из Парижа несколько замечательных репродукций швейцарского производства.

«Что вы спрашиваете? Чувствуйте себя абсолютно, как дома. Где ваши вещи? Перевозите их и располагайтесь. Плату я беру за месяц вперед».

В тот же вечер я переехал в Марьину Рощу. До моего института технической эстетики было рукой подать. Институт находился на территории выставки достижений народного хозяйства. Одиннадцать лет я проработал, как в сказке. На территории ВДНХ было идеально чисто. Выставки сменяли одна другую.

Хрущев даже разрешил провести там выставку живописи модернизма и абстракционизма. Увидел я многих до того подпольных советских художников. Впрочем, выставку использовали, чтобы всех их выявить, занести в картотеки КГБ и публично разгромить, на что Хрущев был большой мастер.

Самое приятное на выставке было представление достижений национальных кухонь. Лучшие шефы страны, сражаясь за всесоюзные дипломы и медали, угощали там посетителей своими оригинальными изысками по цене рядовой студенческой столовой. Без этих мастеров, кстати, не применявших никаких консервантов и прочей дряни, мой желудок не выдержал бы столь долгого холостяцкого существования.

Пентафталевую кислоту и другие обманы человеческого вкуса советские люди впервые попробовали на американской промышленной выставке, где эту отраву раздавали всем в крошечных пакетиках.

Достижения советских шефов были несравненно вкуснее и полезней. Вне стен выставки достижений изобилия продуктов не было, но в стране тогда не применяли кулинарные отравляющие вещества против своего народа. С благодарностью вспоминаю ту естественную закалку, иначе разве мог бы я сейчас, на пороге восьмидесяти лет, есть по дюжине жареных чебуреков и не пить ничего в поддержку печени, о существовании которой я знаю только из врачебных телевизионных передач.

Вскоре я узнал, что у Иды Иосифовны была еще одна комната в той коммуналке. Вторая была маленькая, вдвое меньше моей, всего двенадцать метров, и жили там четверо взрослых людей: хозяйка, ее муж и две взрослые дочери.

Работала она кассиром в соседнем продуктовом магазине. «Валерий, я почему стала сдавать комнату? Конечно, во-первых, нужны деньги. А кому они сейчас не нужны? Но главное другое. В вашей комнате жили мои дочки, так они туда водили через крышу солдат. Мало того, что разврат, так еще пьяные дебоши были. А у нас все жильцы культурные и тихие, все же наши люди. Так они меня попросили все это прекратить. Я дочек забрала к себе, так они теперь всем этим занимаются с солдатами в темном подъезде. Вы, наверное, сами видели, поэтому я не решилась вам сватать какую-нибудь из моих проституток. Вы человек интеллигентный, вы все это сами понимаете».

Ида Иосифовна держала под контролем и своего мужа. Как-то однажды она прибежала звать меня на помощь. В ее комнатке было полно дыма. Муж по секрету от нее выпил и закурил под толстым ватным одеялом. Вата загорелась, они ее залили водой, но она продолжала тлеть и дымить в разных местах. Мне стало ясно, что спасти одеяло уже невозможно. «Что вы, Валерий, как можно, это же дорогая вещь, я же не могу ее просто так выбросить, я же ждала от вас умного совета, а разбрасываться вещами может каждый дурак, как мой муж».

И она в сердцах стукнула кулаком по дымящемуся одеялу, под которым вскрикнул и закашлялся ее вдребезги пьяный супруг.

Как то я услышал, кто-то из соседок отчитывала Иду Иосифовну на общей кухне: «Кого ты сюда привела, он же не наш человек». Моя хозяйка в свойственной ей боевой манере отрезала: «Он Венда, с ним все в порядке, а вот твой Моисей Моисеевич почему-то Иванов, это как понимать?» Соседке пришлось защищаться: «Ты же сама знаешь, Ида, после революции отменили национальности и разрешили брать любые фамилии, даже у всех вождей были фамилии от фонаря. Возьми Троцкого, Свердлова. Только мудрый Лазарь остался Кагановичем. За это они послали его под землю копать метро и месить там грязь собственными ногами.

Он нам всегда повторял, «Братья евреи, ведите себя, как в трамвае». «Это как же понимать», - удивилась Ида Иосифовна. «Для интеллигентных это понять очень просто, - в трамвае надо не занимать передних мест и не высовываться» - победно заключила соседка и покинула кухонное поле битвы.

После этого соседка стала меня замечать. Как то я жарил яичницу. Она заглянула в мою сковородку и спросила: «Что вы делаете?». «Жарю глазунью», - ответил я. «Слушайте, вам надо накрыть сковородку крышкой и тогда на яичнице появится дополнительный белок, и вкуснее, и сытнее».

Она отвернулась, а я продолжал жарить, как всегда. Вдруг соседка вновь заглянула в мою сковородку и сделала удивленные глаза: «Вы что, глухой? Я же вам что сказала? Или вы совсем непонятливый?». В ее голосе прозвучало неподдельное возмущение. «В следующий раз я сделаю, как вы велели», - сказал я и унес сковородку в свою комнату.

О прелестях жизни в коммунальной квартире можно было бы написать целый роман, но это особый разговор.
Утром к двери туалета выстраивалась длинная очередь. Члены каждой семьи занимали очередь на всех родственников, так что, даже встав рано, нельзя было быть уверенным, что успеешь на работу во время.

Жизнь в этих условиях подготовила меня к тому, что когда в институте объявили об организации жилищно-строительного кооператива, и хотя цены казались по тем временам заоблачными, я колебался меньше других и записался первым.
В свой однокомнатный дворец я торжественно въезжал с только что родившимся Юрием Валерьевичем Вендой.