Он разыскивает солидарность, не подозревая, что солидарность разыскивает его.
Ему можно было не утруждаться поисками – они увенчались бы успехом при его едва ли не полном бездействии. Новые знакомства подстегнули его обремененную прошлым память, которую он научился игнорировать, фокусируя свое восприятие на настоящем, изменчивом течении ситуаций, подвластным всем, кого он легкомысленно называет друзьями. Он ищет в них поддержку и понимание, что сказывается на становлении его как личности самым положительным образом. В угоду их солидарности, он забывает о наличии собственной с такой завидной быстротой, что в ближайший вечер впадает в состояние изумления, что прежде ему не улыбалась удача. Удивительная прогрессивность вскоре принимает колоссальные обороты, и он, прежде обособленный искатель, прекращает свое существование, попросту растворяясь, налегая на истории прошлого. Жалкие остатки его особенных черт становятся размытыми, как пыльное стекло, забрызганное первыми каплями грозового дождя. Он забывает всецело себя, возлагая на алтарь солидарности высшую жертву – самобытность. Несмотря на совершенный ритуал, что-то продолжает его настойчиво убеждать, что он не утратил субъективность, а обрел через опыт сумбурных импульсов общения знания, используемые им в теперешних поисках.
Жаль, что отныне он занимается поисками пищи для чужой солидарности.
Огонек внутри полученного единогласия должен был быть жарким и необъятным, чтобы у него не возникли сомнения в отношении выбора. Он должен как следует обжечься, лишиться остроты зрения – истинного зрения, – прежде служившего своему владельцу маячком, спасительным факелом в потаенных уголках души. Дни поглощают друг друга, а недели и месяцы дают всходы. Ему хочется верить, что бушующая растительность выращена на его девственной почве, что она олицетворяет его как особенное создание, отличное от тех, кому осмеливался подражать и кого боготворил в периоды своего поверхностного упадка. Но когда все наладилось, солидарность – подточенная, подкорректированная и сладковатая – объявилась из ниоткуда и предложила пожать широкую лапу, то он, то ли из-за уважения, то ли из-за боязни вернуться к упадку, то ли из-за потенциального божества, спешно схватил ее и решил не отпускать до тех пор, пока не разочаруется в своих ощущениях, в четком обозначении всех изгибов и физиологических особенностей протянутой конечности…
А неумолимое время отсчитывает заблуждения, упущенные и нежелательные приобретения.
Он бежит домой после будничного дня, при этом наполовину погрузившись в навязанную солидарность, которую самозабвенно считает и своей. Он слышит голос, зовущий его в спасительную пучину содействия, на деле мерзко бликующему взаимной выгодой. Спасенный от тишины вечер, кроме всего прочего, подкреплен тысячами слов, значение которых меркнет по истечению суток или, в крайнем случае, нескольких ничтожных дней. Воодушевление и удовлетворенность заглушают остаточные инстинкты, а приподнятое настроение способствует пробуждению бесконечного желания повторить.
День за днем. Из года в год.
Воспоминания больше не мешают. Дорога открыта и не имеет ухабов. Мир распростер объятия. Он бежит навстречу им, чтобы забыться.
И наконец, забыть себя окончательно.