ВЕРА 22

 
      "Шамбо". Пять солнц и морская корова. Экзамен по огневой. Лили Иванова. “Хорь в норе”. От “а” до “я”. Выпуск. “Спори погоны и носи…” Домой!        
         
          Даже своим землякам он не открыл, что у него творилось на душе. Нервы были на пределе. Не проходили беспричинные стычки и драки из-за пустяков с товарищами по взводу, он начал дерзить и грубить командирам, за что не вылезал из штрафников, посылаемый на самые черные работы почти до утра. Времени на сон  оставалось с "гулькин нос". Парень был измотан физически и морально. Старшина Агуреков изощрялся, лез из кожи вон, выдумывал для него за малейший проступок все новые и новые виды наказаний. Он будто ждал своего часа и опять впился в курсанта, словно болотная пиявка. Ранним субботним утром, придравшись по обыкновению из-за пустяка, “Авгур”, (так про себя называл его Пашка) влепил курсанту два наряда на работу:
        - Направляетесь на борьбу с нечистотами, вместе с Шестопаловым и Мухачевым займетесь чисткой “шамбо”. Бак, санки, ведра с "кошкой" и веревкой возьмешь в углу, (старшина сбился на "ты") в туалете. По окончанию работ доложить! Не слышу ответа, товарищ курсант? - раздувая ноздри, с помпой форсировал голос Агуреков.
        - Есть, товарищ старшина! - бодро отозвался Вербин.
          Чистить выгребную яму с фекалиями и надолго отравить себя и товарищей по несчастью - занятие отвратное и сволочное, но деваться некуда. Пашкину голову озарила спасительная идея. Казарма, кроме штрафников была пуста - рота занималась на плацу. Курсант, погрузив на санки “запашистый” ассенизаторский скарб, вынес его из казармы и резво припустил к оврагу, где с чувством исполненного долга и облегчением выбросил в дальнем конце среди кучи разного хлама. Вымыв тщательно руки, заявился в каптерку и, изобразив на лице недоумение, доложил:
        - Кто-то забрал инвентарь, там ничего нет.
        - Не может быть, - удивился Агуреков, - с вечера все было на месте. А ну, пойдем…
          Факт был налицо - кандейка оказалась пуста. Озадаченно хмыкнув, и изобразив морщинами на лбу мыслительный процесс, старшина через силу произнес: - До вечера можете быть свободны, а сейчас марш - по своим взводам! 
          Увольнения, либо включение в состав патруля было уделом немногих счастливцев. За все время нахождения в военном городке лишь раз совершили в полном составе выход в город, посетили исторический музей, где курсантов впечатлил гигантский (Вербин вспомнил Зоткина с его набором костей) скелет морской коровы закрепленный на распорках аж до самого потолка.
          На обратном пути, топая строем с холма на холм, с сопки на сопку, а город именно так расположен, довелось увидеть в небе редкое оптическое явление - пять ярких солнц. Дорогу, городские кварталы, набережную Амура залило неестественным с отливом платины светом. Многим стало не по себе. Неунывающий Володька Трофимов разрядил обстановку шуткой: "Парни, хороший знак, вот так нам дембель засияет..."
          Подходило время выпуска и сдачи экзаменов по огневой подготовке. За душевными терзаниями и бесконечными мелкими пакостями Агурекова Пашка почти не заметил прихода весны. Сержанты лезли из кожи вон, гоняли курсантов до умопомрачения, въедливо и придирчиво по всем дисциплинам, подтягивая вверенные им взводы и отделения “до надлежащего уровня”. Все взводы роты отличились, успешно сдав экзамен и метко отстреляв на полигоне Князе-Волконское.
          Стрельбы из ручных и станковых пулеметов прошли днем - огонь по мишеням вели на ходу из открытых люков и круглых  окошечек-бойниц, четырехосных БТР-60 П. Грохот забивал уши - горячие гильзы летели веером, вытяжная вентиляция не справлялась: в сжатом бронированном чреве-отсеке очереди гремели особенно гулко, было нечем дышать от пороховых газов. Две поясные мишени и “корову” Вербин удачно срезал тремя очередями. Отмечая результат, майор-экзаменатор лишь досадливо морщился. За отличные показатели роту поощрили культурным мероприятием, отправили в увольнение на концерт знаменитой болгарской певицы Лили Ивановой. Звезда мировой эстрады, вояжируя проездом из Токио, осчастливила своим выступлением краевой центр и Дальневосточный округ.
           Восторгу курсантов-выпускников не было границ! Гибкая, в облегающем платье с серебристыми блестками, она выглядела восхитительно. Пела, что примечательно, в живую. О “фанере”, т. е. наложении голоса на музыку быть и речи не могло: собственное оркестровое сопровождение, инструменты и музыканты - высочайший класс! Бурные аплодисменты зала вызвало исполнение с приятным акцентом двух песен на русском языке.
           Вербина особенно тронуло исполнение молодой певицей песни “Море молодости”, её нежный голос и щемящие ноты заново всколыхнули в душе Павла болевое - недавнюю трагедию с Верой. Популярный, новомодный хит “Шальное сердце” зрители долго бисировали, и она заново повторила его. Шквал рукоплесканий, казалось, обрушит люстры и потолок концертного зала!.. Сидя в удобных креслах, обтянутых бархатом, молодые парни радовались как дети - их серый быт хотя бы и на два часа, но развеялся от приобщения к таланту всемирно известной певицы. Но все хорошее когда-нибудь кончается…
           По возвращении в казарму, выстроив личный состав, командир роты зачитал приказ о присвоении курсантам сержантских званий и вручил военные билеты. Отныне в графе специальность значилось: командир стрелкового отделения. У них забрали “сверхсекретные” общие тетради с конспектами и, облив горючим, сожгли под присмотром часового в логу под “суворовской горкой”. Предстояла скорая отправка в линейные части по всему самому обширному Дальневосточному военному округу.
           Новоиспеченные младшие командиры, как  их предшественники, спешно пришивали к погонам по две, реже - по три лычки, к удивлению выпуска взвода самым, что ни есть рохлям и увальням, наводили лоск и полный марафет, готовясь к отъезду. В полку, им на смену со дня на день ожидали прибытие нового пополнения. Старшину и сержантов в подразделении как ветром сдуло: чувствуя за собой грешки и боясь эксцессов, ни один из них не пришел поздравить ребят с выпуском. Не обмолвившись ни с кем и одним словом, тихой сапой дембельнулся Федя Пионов. А о командире отделения, близоруком и носившем очки сержанте Зимине, было заявлено так - его сразила… дизентерия.
           Зайдя в помещение вещевой каптерки за вещмешком и положенной экипировкой, Вербин обнаружил, что его новый парадный мундир с фамильной биркой подменили, повесив вместо него ветхозаветное желто-зеленое тряпье - китель времен обороны Очакова и правления императрицы Анны Иоанновны. Позади, на двух фалдах-разрезах "камзола", красовались четыре латунные пуговицы. Мстительный старшина и тут подготовил “сюрприз”, не преминув поиздеваться над Павлом. Младшему сержанту очень хотелось поговорить с ним, по-мужски, но имевший подобный опыт удушливый “хорь” забился в одну из потайных нор и был недосягаем. Затхлая система отбора агурековых не давала сбоя и штамповала ему подобных, как на Монетном дворе.
           Сержантов распределили проще пареной репы, по алфавиту: выкликали от “а” до “я” и в отдельности указывали конечный пункт назначения. Трем друзьям, парням с Алтая и Володьке Трофимову повезло - их ожидал Приморский край, Генка Сошников получил направление в Амурскую область, в город Свободный. В ожидании поезда на железнодорожном вокзале Хабаровска Павел заприметил рыжебородого, в обносках, дурно пахнущего бича - бродягу и отдал ему злополучный мундир со словами: “Дарю, спори погоны и носи”. Приняв “обнову” и прошепелявив спасибо, бродяга напялил китель на себя и тотчас удалился.
           Когда город остался позади и колеса отстукивали бравый речитатив, ребята в окно увидели небо в белых точках парашютов, вырастающих по мере снижения - выбрасывали десант. Вербин не мог тогда предположить, что ему еще предстоит вернуться в этот город и полгода прослужить на одной из военных баз.
           Солдату трудно без писем - свято место пусто не бывает, утратив Веру и перестав писать Лидке, уже в новой части Павел вступил в переписку с девушкой из Многоозерного, Галиной, знакомой ему по учебе в тамошней школе. Ему было до чертиков обидно за свою горькую нескладную любовь, разбирала досада, что ему никто не пишет, ведь у большинства есть невесты, жены, подруги, которым не успевают отвечать… К тому времени боль и острота невосполнимой утраты постепенно притупились, оставив в душе не извлекаемую занозу. Вспомнилась школьная влюбленность, так - проводил пару раз, побывал на детском спектакле, где она играла роль матери Чука и Гека. Разочек посидели вместе на киносеансе, с обожанием переглядываясь…
           Демобилизовался Павел Вербин в самом конце декабря. Он возвращался на Родину уже не тем малоискушенным желторотым юнцом и робким новобранцем, каким был призван в армию. Старослужащего и дембеля по праву выделяло и красило новое, ладно подогнанное обмундирование. К демобилизации Павел, как и все его годки, готовился особенно тщательно: подготовил и отутюжил новую, в меру укороченную шинель с серо-золотистым отливом ворса.
           Он подобрал под свою ростовку отличный мундир, к тому же разжился кожаным ремнем, офицерской рубашкой и до зеркального блеска начистил еще толком не размятые "прохоря", сообразно армейскому сленгу - сапоги. Без угрызений совести поменялся с молодым своей видавшей виды шапкой на почти еще не ношеную. С большим удовольствием сменил “былинные” портянки на теплые шерстяные носки, связанные и присланные матерью.
           При таком неравноценном обмене никто из молодых не пытался протестовать и выражать возмущение - понимали, что это было бы расценено не в их пользу. Почти новые зимние перчатки вручил ему каптер-сахалинец, которому Вербин преподал несколько уроков на гитаре и переписал в дембельский альбом с десяток хитовых песен. Дело святое: “дедушкам” положено носить самое лучшее, что есть в части. Правда, относительно мундира вышла накладка: его обладатель, младший сержант Смирнов, слезно просил выслать его с гражданки  по приезде домой обратно в Розенгартовку.
           Дембель, весело поглядывая на “черпака” и снисходительно улыбаясь, заверил, что вышлет. В подарок матери сын вез Дальневосточные гостинцы: три корня женьшеня, напоминающие человеческие фигурки, которые от широты душевной подарил ему шофер лесовоза из гражданских - Серега, с которым Павел сдружился, находясь в таежной роте, а также холщовый мешочек отборных кедровых орехов, с намерением посадить их на родной земле. Серегин отец сумел вырастить на своем участке из семян небольшую плантацию целебного "корня жизни", что редко кому удавалось. Вербину и еще троим его сослуживцам, (к большому удивлению) была оказана особая почесть: их, как самых упертых и строптивых, имевших неоднократные ходки на гарнизонную “губу”, проводил на вокзал, усадил в подошедший поезд, выдал деньги и проездные документы замполит батальона в звании капитана.
        - Цените, ребятки, - сказал он на прощанье, улыбаясь и пожимая руки, - непросто было добиться вашей отправки, пришлось мне похлопотать  перед комбатом, слишком он к вам “привык” - не хотел старина ославить наш батальон, а некоторых от дисбата уберег… Подтянувшись, и сделав серьезные лица, "олухи царя небесного" дружно выдали:
      - Нашему бате, гип-гип, ура! От избытка чувств один из увольняемых в запас пропел отвальную: “Прощай навек защитный цвет, спадает груз солдатских лет. Колеса поезда стучат, теперь я больше не солдат…” Выбравшись из Уссурийских дебрей на глухой станции, поездом доехали до Хабаровска. В городе интересы парней разделились: он сразу же пересел в автобус, идущий в аэропорт, еще в пути сделав ставку на “крылья Родины”, всецело полагаясь на скорость и комфорт Аэрофлота, и ничуть не ошибся.
           Его терминалы и этажи были полны народа: среди немногочисленных гражданских лиц преобладали военнослужащие, в большинстве своем, солдаты и флотские в черных форменках. Они сидели, слонялись, толпились в очередях у касс, разгуливали за его стенами, некоторые гоношились на предмет спиртного. Все были охвачены одним стремлением поскорее улететь, вырваться, добраться до Большой земли, дома, ведь до Нового года оставалось всего четыре дня. Людской водоворот кружил, то смыкаясь, то распадаясь на отдельные ручейки и группы. Объявления диктора, разговоры множества людей сливались воедино в сплошную невообразимую какофонию.
           Контингент служивых хлынул еще тот: многие имели провинности и нелады с командованием: злостные самовольщики, лица отбывшие срок в дисбате, безвылазные “губари”, разжалованные, нарушители воинской дисциплины и самые отъявленные ухари. Таких, как правило, отпускали из своих частей и экипажей в самую последнюю очередь. Благотворно повлиять в целях воспитания на подобную категорию воинства оказалось не под силу ни одному гражданскому институту, ни даже оборонному ведомству, а вот пополнить ряды штрафбата при любом военном конфликте ему уготовано. Перепелицами и Бровкиными тут явно не пахло. Впрочем, были, наверное, исключения.    
           Он чудом сумел не со своим авиарейсом в тот же день вылететь в Новосибирск, хотя билет у него был взят только на 4 января. Для него чарующей музыкой прозвучало название этого города, когда в аэропорту объявили о посадке в самолет, его словно кто подтолкнул, и он машинально, без особой надежды, с учащенным сердцебиением подошел к нужному сектору. Посадка уже заканчивалась, и миловидная девушка на контроле, видимо, прочитав в глазах парня немую просьбу, произнесла: “Проходи, солдатик…” У него от неожиданности чуть не подкосились ноги. Комбату, подполковнику Золотцеву, устроившему задержку, с намерением лишить Вербина возможности встретить Новый год у себя дома, наверное, в ту минуту сильно икалось.
           После отрыва от полосы и заново обретенной горизонтальной “палубы”, его соседи, моряки-тихоокеанцы, ухитрившиеся пронести на борт грелку с крепчайшей чачей, пригласили: “Пехота, присоединяйся к нам, на полубак!” Вчетвером приложились к ней довольно основательно, закусывая черствыми пирожками, финиками и орешками миндаля. Служивые повеселели. В добром расположении духа Пашка выдал экспромт: “Будем дома, не иначе, Не убавить, не отнять, А без чачи, а без чачи - Нам удачи не видать…”
           Мощные турбины воздушного судна, подняв самолет и выйдя после взлета и набора высоты на заданный рабочий режим, окрасили крылья розоватой палитрой новорожденного утра; они почти остановили маятник часового пояса, обратив его вспять за те пять с половиной часов полета, возвращая Вербина домой, к исходной и отправной  (от рождения) точке координат. За бортом, на высоте девяти тысяч метров (передали по трансляции) было минус 53 по Цельсию. Флотских, и Вербина грела не столько вытяжка из ягод и косточек - дара виноградной лозы, сколько теплое чувство содружества и ожидание скорой встречи с Родиной. Через полчаса обворожительные стюардессы принесли воду, соки и легкий аэрофлотский ужин. 
           Погода не баловала. Новосибирский аэропорт Толмачево встретил сильным бураном, порывистый ветер со снегом чуть не сбивал с ног, едва не унес шапку, трепал и заворачивал полы шинели. Но даже этот привычный буран, выказывая норов, устраивал и казался добряком, придавая особый колорит родной сибирской земле. Экипаж ТУ-104, ведомый опытным пилотом, пошел на громадный риск, и ему удалось посадить лайнер. Пересев на ночной Томский поезд, Павел добрался до Барнаула. На ближайшей от вокзала трамвайной остановке, Павел спросил у одной женщины, как ему проехать по адресу Горно-Алтайская дом 3. 159 комнату он прочно удерживал в памяти.
         - Выручу Вас, молодой человек, я знаю это общежитие, прямиком в мою сторону, на Поток, остановка Северо-Западная, так что ждем свою "пятерочку", - пояснила она с улыбкой. Солдат поблагодарил попутчицу. Морозец крепчал, внесезонные сапоги стали точно жестяные, пальцы на ногах начало прищипывать и покалывать словно иголками. Народу все прибывало, люди толпились вдоль трамвайной линии, пар от дыхания вился над головами.
           Но никто не унывал - слышались шутки и смех, предновогоднее настроение ничто не могло омрачить. Вскоре подкатил обтекаемой формы чешский трамвай с продышинками на обмерзших окнах и пассажиры без ругани и толчеи вошли внутрь довольно вежливо - краевая все-таки столица! Трамвай ощутимо уплотнился. Некоторые из них держали в руках купленные наспех елки, многие везли в объемистых сумках цитрусовые, шампанское и прочие гастрономические изыски, дабы порадовать своих близких в Новогодний праздник.
          Шебутное предпраздничное настроение земляков невольно передался и Павлу. Теснясь в проходе вагона, студентки с ямочками и румянцем на щеках давно уже весело поглядывали в его сторону. Пустяки, что в карманах гуляет ветер - те жалкие дембельские деньги, 16 рублей с копейками, выданные в дорогу замполитом, заработанные за ...полтора года в рабочем батальоне, бестолково растранжирены в пути: главный нерастраченный капитал - молодость, шалый ветер обретенной свободы и впереди - необозримое будущее. На крайний случай у него оставалась неприкосновенная заначка: два червонца с Лениным, денежный перевод, присланный матерью к дембелю.
           Простые, самые заурядные человеческие ценности, коих он был лишен, вновь окружали Вербина и, заново открываясь, незатейливо дарили ему подзабытый мир гражданской жизни. "Да-а, порядком я одичал и отвык в безвылазной таежной глухомани от вида городов, спешащих по своим делам людей, всего того, что банально называют благами цивилизации", - невольно подумалось ему.