ВЕРА 1

Павел Явецкий
      
                роман               

                               
               
               
                Ах, зачем меня назвали Верою,               
                Научили не стонать от боли.               
                И не Верой я была, а вербою,               
                Вербою, растущей в чистом поле
               
                Из песни
               
                Г л а в а  п е р в а я

    
        “Пеньки”. “Вы не замерзли?..” Кислород юности. Трудовой ритм. Эхо таежных трасс. Первое свидание. Сельские вечера.

           Прыткий весенний дождь то затихал на время, то с новой силой обрушивался на еще стылую землю, чтобы промочить и оживить её, заждавшуюся влаги и тепла. Вода пузырилась в придорожных лужах и потоками выплескивалась на асфальт, смывая с него мусор и жухлое крошево прошлогодней листвы. Кое-где на обочине бодро топорщилась зеленая щетинка молодой травки.
          Озябнув до дрожи, Пашка Вербин стоял на Заречной остановке, ожидая автобус, следующий последним рейсом в его деревню. Подняв воротник промокшей насквозь рубахи, он то и дело тряс головой, пытаясь убрать в сторону мокрый чуб, прилипший ко лбу и закрывающий глаза. Укрыться от дождя было совершенно негде, остановка находилась за городом, и, кроме пеньков, оставшихся от спиленных сосен, вокруг ничего не было. Эта необорудованная, негласная остановка называлась в шутку селянами “Пеньки”, на “Пеньках” и чуть ли не в “Пенькове”, как в том известном фильме… В туфлях уже вовсю хлюпала вода, и Пашка с надеждой вглядывался в сторону поворота, откуда должен был вот-вот появиться автобус. В такую хлябь и мокротель темнеет быстро - водители проезжавших машин включили "ближний" свет.
          В густеющих сумерках он наблюдал, как очередные огни горящих фар проходили по прямой линии в сторону текстильной фабрики, не сворачивая на повороте. Еще издалека он услышал
знакомый басовитый рев двигателя, это был долгожданный притерпевшийся к дорожной распутице, расшатанный трудяга ЛиАЗ. Притормозив, автобус пискнул пневматикой и водитель открыл ему заднюю дверь. Пашка мигом вскочил на нижнюю ступеньку и сразу уткнулся носом в спину стоявшего впереди пассажира. Со словами “Дядя, позволь пройти…” - потеснил мужика и протолкнулся повыше, где оказался лицом к лицу с молоденькой симпатичной девушкой. Она показалась ему очень знакомой, и теперь он с трудом пытался сообразить, где же он мог её видеть.
          Автобус был до отказа набит пассажирами, и при каждом рывке или торможении народ колыхался единой монолитной массой то взад, то вперед. В салоне от тесноты было душно, но форточки из-за дождя никто не открывал. Павел, несмотря на свои семнадцать лет совсем не выглядел хлюпиком. Высокий рост и длинные жилистые руки говорили о его незаурядной физической силе - не каждый взрослый мужик мог бы при случае рискнуть сразиться с ним на кулаках. Чтобы как-то оградить девушку, парень обеими руками взялся за верхние поручни, чем избавил девушку от напора толпы и внезапных толчков.
          Проселочная дорога была никудышной, в ямах и колдобинах, и расстояние в тридцать километров автобус преодолевал за полтора-два часа. За городом сразу кончался асфальт и начиналась глубокая разъезженная колея, из которой самостоятельно выбраться было почти невозможно. Постоянная болтанка и тряска  никого не удивляла, хотя порой создавалось впечатление, будто квадратные колеса автобуса наехали на стиральную доску. Промерзшая земля еще не успела впитать талые воды. Промокнув до нитки, Пашка все еще чувствовал легкий озноб, даже зубы начали выбивать мелкую дробь. Девушка, подняв на него глаза, с жалостью и состраданием проговорила:
        - Вы не замерзли? Дрожите весь… Этот ласковый девичий голос, будто по волшебству успокоил и унял его дрожь.
        - Да нет, я ничуть не замерз, - расправил плечи Павел, тем самым вызвав улыбку спутницы. Немного помолчав, словно что-то обдумывая, девушка заговорила вновь:
        - Знаю, вы на гитаре играете, мы с девчонками часто слушаем вас в роще. Вас ведь Пашей зовут? - лукаво сузила она свои с приятной раскосинкой и прыгучими искорками  глаза. - Мы же близкие соседи, наши дома через улицу стоят, и я вас часто вижу. А у колонки тогда, не забыли, когда я набирала воду, мимо меня метеором пролетели?
          Пашка вдруг отчетливо вспомнил, что много раз видел эту соседскую девчонку, что спешила по утрам в школу и весело размахивала портфелем. Тогда он не обращал на неё внимания, но как же она изменилась с тех пор! Из простой угловатой девочки-подростка (словно бабочка из куколки) чудным образом явилась миру прекрасная девушка, способная производить впечатление на особей мужского пола. Чистое, белое лицо с милым овалом, аккуратно подобранные темно-русые волосы, брови вразлет и носик с едва заметной горбинкой зацепили Пашкину душу сразу и бесповоротно. Глаза зеленоватого цвета смотрели с какой-то наивной открытостью и веселой дикостью, невольно притягивая к себе и завораживая взор юноши.
       - Мне очень нравится, как вы играете на гитаре, особенно песни Жана Татляна. Слова в песне такие есть, про березы старые, свет осенний, в висках седина… А больше всего, как ты исполняешь “Уличные фонари”, -  добавила она, незаметно для себя перейдя на “ты”.
         За разговорами время тает незаметно, и молодые люди не сразу заметили, что автобус, в котором стало просторнее, поднялся в гору и уже катил ровной лесной дорогой. Живительный кислород юности переполнял спутников особым душевным подъемом, будто просвечивая рентгеном каждое сказанное слово и движение. До деревни оставалось совсем немного, около четырех километров. Девушка, словно боясь не успеть сказать самое главное, выпалила скороговоркой:
       - Меня зовут Вера, и я учусь в девятом классе.
         Павел ответил шутливым тоном:
       - Поскольку даме известно мое имя,  как подобает в таких случаях, - очень приятно, Павел.
       - Вера, может, проще нам перейти на “ты”, а то как-то неудобно, соседи все-таки, - сразу же  в смущении переменил высокопарный тон.
         Автобус, миновав ферму, затормозил у столовой, и молодежь с шумом и визгом высыпала из дверей под струи дождя.
      -  Вашу руку, - попросил Павел, и, взявшись за руки, они бросились бежать по знакомой улице в сторону дома, весело прыгая через лужи. Немного не добежав до своей калитки, Вера, зардевшись румянцем, высвободила узенькую ладонь.
       - Не хочу, чтобы отец нас увидел. Ты иди, Паша…
       - Подожди, я буду ждать тебя завтра у школы ровно в 7 часов вечера, приходи обязательно, - крикнул Пашка, хлопнув воротцами, и, обернувшись, увидел во дворе напротив замершего сумеречной глыбой её отца. “Вот он, первый камешек на пути, как бы он не вырос величиною с гору…” - промелькнула у юноши здравая мысль.
        …Задолго до рассвета он был уже на ногах, что было довольно странным, ведь он всегда любил поспать. Мать, заслышав, что он бодрствует, поднялась, чтобы приготовить завтрак. По утрам ей не всегда удавалось пробудить сына словами:
       - Сынок, вставай, на работу опоздаешь. А он, поворачивался на другой бок и вновь сладко засыпал. Сегодня ему почему-то не спалось - долго пребывал в полудреме, с нетерпением ждал прихода утра, подгоняя время: “Скорее бы оно настало, да на работу бежать, а там день быстро пролетит. Вечером еще надо успеть подобрать новую песню на гитаре”. Поев жареных ломтиков хлеба с яйцами и молоком и запив чаем, Пашка, с хрустом потянулся на крыльце и вышел на улицу. Солнце медленно поднималось из-за темной гурьбы клокастых туч на востоке. Подувал легкий бодрящий ветерок. День обещал быть хорошим и нескупым на тепло. Пока еще слабые лучики солнца начинали приятно согревать тело. Мельком взглянув на окна Вериного дома, он поспешил на работу.
         Тяжелая, требующая полной отдачи и приложения сил работа на пилораме нравилась ему, хотя на первых порах не все удачно складывалось; иногда прилагал избыточные усилия, попусту "рвал жилы", где достаточно было одного движения ломом, и тяжеленное бревно покорно поддавалось и становилось на нужное место. С каждым днем он постепенно втягивался в рабочий ритм и, перенимая опыт, утвердился в небольшом коллективе среди зрелых мужиков. Первое время, долго не отпускала боль в ноющих от натуги и толком неокрепших мышцах. В глубине души понимал, что это не его удел, что он создан для чего-то другого, а для чего - еще сам толком не знал, но выбора особого пока не было.
         На машинах-лесовозах ЗИС-150 шофера привозили из горной тайги лиственницу и сосну, сваливали бревна у покатов, и вновь уходили в далекий и опасный рейс - в совхозе интенсивно строились жилые дома, вырастали новые улицы, и лесу требовалось много. Значительно увеличивалось и строительство свинарников: в перспективе будущий совхоз-миллионер успешно развивал и реализовывал свою главную задачу - свиноводческую отрасль.
         Специальная бригада вальщиков и лесорубов была заброшена в Горный Алтай, где в суровых природных условиях заготавливала “кубы” в тайге у Элекмонара и под Еландой, где позднее будет запроектирована, да так и не построена Катунская ГЭС. Пашка Вербин всегда восхищался и по-доброму завидовал водителям лесовозов - людям заманчивой и нелегкой профессии, их дальним поездкам, окутанным флером романтики трудных таежных дорог. Он со школьных лет грезил мечтой скорее подрасти и самому сесть за руль новенькой, пахнущей заводской краской машины.
          Плата за возводимые совхозом дома зашкаливала куда круче, чем в старом американском фильме “Адские водители”. По сюжету победителю доставался приз - золотой портсигар, за который они отчаянно боролись. Ради дорогой безделушки безбашенные шоферюги, потомки гангстеров и ковбоев, оседлав самосвалы, гоняли как угорелые.
          Здесь, в краю Шамбалы и Беловодья, шоферская работа тоже была не из легких - всегда на грани риска: молодые водители азартно соревновались между собой, выжимали из моторов все, что они могли дать. Машины мчались по Чуйскому тракту, разматывая колесами тягучие серпантины, надсадно завывали, взбираясь на горные кручи, как в той безудержной гонке, где приз ничтожен, а цена за ошибку – жизнь. Но главные испытания поджидали впереди, стоило свернуть с трассы в сторону лесопункта. Вот тут и начинался кошмар, лишь условно именуемый дорогой. Водители перебирали весь алфавит сверху донизу в крепких выражениях, сжимая до белизны костяшек пальцев “баранки”, подолгу тряслись и прыгали по валунам и ухабам.
        На этом отрезке пути доставалось по первое число технике - она была далеко не новой. Бывали и аварии. Те давние ЧП не стерлись во времени. Вербину врезалась в память фамилия одного водителя - Дубровский. Его 85-сильный зеленый ЗиС-5 уважительно называемый в народе "Захаром", сошел с конвейера автозавода еще в далеком 1948 году. В эксплуатации был надежен и неприхотлив, и ни в чем не уступал сравнительно новым пятитонным машинам ЗиС-150, а по некоторым параметрам даже превосходил.
         Однако на такие нагрузки техника была не рассчитана. Не выдерживал, "уставал" металл: лопались рессоры, обрывало карданные валы, "летели" полуоси, ступицы... И только люди не могли отступить, выполняя порученное им дело. На крутых спусках им приходилось преодолевать коварные узкие прижимы у скальных пород, оставляя позади стремительные речки с каменистым дном и скрытыми под водой ямами. В любой момент машина могла стать неуправляемой, а события принять необратимый характер. Еще свежи были в памяти жителей села трагедии, когда два лесовоза не вернулись из рейса в село, а шофера погибли.
         Один из рейсов стал роковым для Дубровского. Тяжело нагруженный шестиметровыми бревнами лиственницы ЗиС-5,одолевая  перевал, не вписался в малый  радиус поворота. Здесь двум машинам не разъехаться, колеса прицепа увело на опасную кромку. "Ну же, давай, Захарыч, тяни, не подведи, родной, - просил, подбадривал лесовоз, как живого человека, Николай, - впереди за поворотом плато, дальше покатим под уклон". Тряхнуло, раздался скрежет - сорвало крепежную стойку, и стволы дробно сыпанули на дорогу. “Поймала, чертова скала!..” – только и успел подумать шофер. Вжавшись лопатками в спинку сиденья, он на миг сработал муфтой сцепления и вдавил рифленую педаль акселератора до упора. Мотор взревел в последний раз, горячие скаты вхолостую выбросили из-под себя щебенку, машину задергало, подняло на дыбы и потянуло в бездну ущелья. Вздрогнув, испуганное раскосмаченное эхо выпрыгнуло из пещеры и трижды обежало все его выступы и расселины...
         Пашку, в то время ученика пятого класса, до корней волос потряс вид исковерканной вдребезги машины, сорвавшейся в глубокую пропасть. От лесовоза с квадратной зеленой кабиной и когда-то прямыми крыльями над передними колесами осталась бесформенная груда искореженного металлического и фанерного хлама. Так, наверное, мог бы выглядеть сбитый немецкими зенитками самолет ПО 2. Этот человек вполне мог быть прообразом песенного Кольки Снегирева. Он и был им... настоящим, взаправдашним.
         Гибель простых людей мало волновало руководство. Власть на местах в ту пору старалась всячески умалчивать подобные истории как нехарактерные для страны и необязательные для огласки. По чьей-то указке сверху должностные лица бодро списали это происшествие как несчастный случай, связанный не с отказом техники, а неправильными действиями водителя на скользкой дороге. Пополз слушок: "Лихач - сам виноват, погиб по глупости". Его молодая жена с трехмесячным ребенком почернела от горя и, не выдержав пересудов, вскоре после похорон, не раздумывая, покинула неприветливое село.
         В другой трагедии тоже сработал фактор случайности: в горах прошли ливневые дожди - дороги развезло. От легкого торможения порожняя машина неожиданно пошла по склону юзом и перевернулась в бурный поток. Бывалый, опытный водитель Дорофеев, захлебываясь, помог двум рабочим выбраться, сам пытался спастись. Все решали доли секунды, воздуха не оставалось. Шофера сгубила, казалось бы, пустяковина - за голенище сапога зацепилась ручка, что открывает дверцу кабины. Ни одной выстроенной улицы, во что они тоже внесли свой немалый трудовой вклад и заплатили жизнями, их именами не назвали.
         Подвезенные бревна сразу шли в дело, их табор быстро расходовался, и тогда на лошадях-тяжеловозах, зацепив тросом, приходилось подтаскивать их по одному из соседних штабелей. Крепкие мужики, привычно орудуя вертлюгами и тяжелыми ломами, в шутку называемыми “карандашами”, подкатывали бревна к грузовым тележкам. Нередко случались и производственные травмы - придавливало то руку, то ногу зазевавшимся работягам. Если комлистое бревно не вписывалось по размеру в раму, приходилось окантовывать и обрубать его с четырех сторон, что требовало немалого труда и умения владеть топором.
         Широкий и длинный ленточный привод, идущий от шкива  двигателя к раме, при перегрузках пробуксовывал и начинал нещадно дымить - в воздухе стояла отвратительная гарь жженой резины, которую не могли перебить даже острые запахи тюков с паклей, сложенных у стены под навесом. Шестерни-рябухи иногда начинали вхолостую скоблить по мерзлой лиственнице, не справляясь с подачей, натираемой мелом - перегревшиеся пилы быстро тупились. Невозмутимый и добродушный рамщик Андрей Буймов объявлял тогда недолгий перекур и, расклинив, отправлялся с ними к наждаку. Тяжелые смолистые сердцевины укладывали пакетами, чтобы потом распустить их на брус и доски. Работа нелегкая, но деньги платили приличные, хватало не только на хлеб с маслом.
         Рабочие пилорамы, плотников и столяров, имеющих по роду занятий отношение к дереву, в шутливой форме называли "гроботесами", определяли себя ни много ни мало элитой стройотдела совхоза. Получая достойное вознаграждение, высшим шиком считали бросить небрежно на прилавок сельмага при покупке литра "Столичной" четвертную, а то и пятидесятку. Держали марку, форс. На рабочем месте, на чурбаке, с получки лежала раскрытая для любого пачка "Казбека" - бери, кури, не хочу... Они, хотя и вкалывали до седьмого пота, без показухи гордились своей работой. Их узловатых, бугристых рук, привыкших к ломам и вертлюгам, не без основания побаивались на гулянках даже особо задиристые во хмелю мужики. При зацепе мозолистым кулаком наглец шел винтом и, словно гусак крыльями, взмахивал руками, улетая в глубокий аут.
         Время от времени Паша поглядывал на тропу, ведущую на конюшню: Вера почти каждый день пробегала по ней - несла отцу узелок с едой. Её знакомая фигурка, мелькая модно повязанным голубым платком, бросалась ему в глаза и заставляла от радости часто прыгать сердце. Окружающий мир тогда начинал лучиться светом и теплом, воздух весны пьянил и будоражил, а душа переполнялась необъяснимым восторгом. Голубее становилось небо, ярче светило майское солнышко, громче щебетали на старом тополе ершистые воробьи.
         Придя домой в обеденный перерыв, по привычке включал радио “Маяк” и слушал передачу “Опять двадцать пять”, где передавали песни - новинки советской эстрады. Совсем недавно прозвучала песня “Гривастые львы” в исполнении Марии Пахоменко, однажды он с удивлением узнал, что эта песня очень понравилась Вере. В  простенькой по содержанию песенке говорилось о  неустойчивых отношениях молодой пары, где герой, как выяснилось, объяснялся в любви многим. Видимо, неудачный любовный опыт песенной героини, разбивший союз двух сердец, вызвал у Веры  такие же сомнения, их она чуть позже выразила Павлу в одном из писем.
         После работы усталость снимало как рукой, и тогда Пашка, наскоро поужинав, брал гитару с красным бантом на грифе и уходил в березовую рощу к деревянной танцплощадке, где собиралась молодежь. В кустах, отделившиеся компании, приняв дешевого плодового винца, громко обсуждали деревенские новости и, дело случая, нередко выясняли отношения на кулаках. Там, где народу было погуще, а веселья побольше, набиваясь в провожатые, парни заигрывали, кадрили с переменным успехом приглянувшихся девчонок. Издалека, из-за густых зарослей черемух и высоченных задумчивых берез, доносились переборы баяна, что сразу поднимало настроение собравшихся, особенно девчат - значит, будут танцы!
          Вечером, в назначенный час, неподалеку от главного входа возле “белокаменной” (так любовно называли школу жители села) вспоминая тот знаковый для него рейс, Паша с нетерпением поджидал свою соседку - задорную, смешливую попутчицу. Его тревожила лишь одна мысль - придет, не придет?.. Красуясь фасадом, двухэтажная школа с белыми стенами и островерхой крышей возвышалась среди огромных, в два обхвата берез, своими верхушками бороздящих синее небо. Будто исполинские стражи стояли полукругом деревья, охраняя покой и величие этого здания.   
          Завидев парня, легкой невесомой поступью, почти пробежкой, Вера устремилась к нему. Рядышком - рука в руке, не скрывая радости от встречи, молодые люди медленно пошли по тропинке в середину рощи, где находился стадион, обустроенный рядами деревянных скамеек. Невдалеке были слышны возгласы, хохот и разговоры, толпа парней и девчат с нетерпением ожидала своего кумира. Все сразу оживились и повеселели, впервые увидев его с девушкой и “подругой жизни” - неразлучной гитарой. Вербин снял с плеча гитару с синей атласной лентой,  поправил на грифе бант и ударил по струнам:

                В пустыне чахлой повстречался мне мираж,
                Его увидел я лишь в первый раз…
         
          Их взяли в плотное кольцо, теснее сомкнулся круг - привлеченные пением, либо из чувства любопытства, порознь и парами подходили все новые люди. Некоторые, успевшие “отметиться”, пытались подпевать, но их одергивали  и  просили не мешать слушать песню. Сольный концерт зачастую затягивался, песни под гитару звучали далеко за полночь, пока слушатели не расходились по сторонам.
          Сельская молодежь не обходила вниманием фильмы и толпами ломилась в неказистый, но всегда приветливый клуб-времянку. На киносеанс зазывала размашисто намалеванная афиша на углу перекрестка. Новая музыкальная комедия "Свадьба в Малиновке" заимела невероятный, оглушительный успех. Киномеханик Мордовин и его помощник Напалков, больше известный по ласковому прозвищу “Леня-горбатенький”, по просьбе зрителей и на свой страх и риск, придержав от киносети, крутили её  при битком набитом зале три дня подряд. Особенной популярностью пользовались индийские фильмы, и молодые девчонки, обливаясь слезами, не отрываясь, чуть ли не по три часа кряду внимали происходящему на экране.
          Сидя в последнем ряду, Пашка с Верой с интересом смотрели двухсерийный черно-белый индийский фильм “Любовь в Симле”. Многие из рядом сидящих зрителей лузгали семечки, некоторые восторженно охали-ахали и ерзали от переизбытка волнения на стульях. Луч от стрекочущего кинопроектора, бьющий белыми снопами света из амбразуры кинобудки, подобно вееру метался над головами, дымно клубясь: кто-то украдкой покуривал. Заметив, как слезы текут по щекам  девушки, Пашка впервые поцеловал Веру, едва коснувшись губами её щеки. Ничего не сказав, Вера взяла его руку и прислонилась к плечу. Так, возникнув в дорожной встрече, их дружба начинала перерастать в любовь, трогательную и чистую, словно первый пробившийся из-под снеговой толщи, ручеек.
               
P.S. Здесь и по следующим главам желательны Ваши отзывы.

Продолжение: [link]http://www.proza.ru/2017/06/04/679[/link]