Швейцарский поэт, славист и переводчик Феликс Филипп Ингольд в свой новейшей двуязычной антологии "Als Gruss zu lesen" - Русская поэзия с 2000 до 1800", выпущенной в Цюрихе в 2012 году, упомянув о рождении Бурича в Харькове и переезде в Москву, сообщает: "Больше о его жизни ничего не известно. В большинстве литературных словарей и на соответствующих русских интернет-страницах имя его отсутствует."
Владимир Бурич ( 1932 – 1994)
Время чтения стихов
это время их написания
прикосновение
стокрылого ангела
книги
разговор рыб
ставший слышимый
птицам
оно где-то
между подушкой
и утром
Стихи мои!
Будут пытать
не выдам
сожгут все списки
не вспомню
Время чтения стихов
Спешите!
Оно никогда не наступит
Владимира Бурича в поэзию напутствовал популярный в 60-е годы новатор турецкой поэзии Назым Хикмет. Вот разговор между Хикметом и Николаем Глазковым, записанный Буричем:
Глазков: Стихи без рифмы напоминают мне женщину без волос.
Назым Хикмет: А представь себе, брат, женщину, у которой везде будут волосы.
Глазков: Это верно…
Конечно, этим не исчерпывается теория свободного стиха, поэтому Бурич в 70-е годы пишет статьи по ритмологии, где, как в периодической таблице Менделеева, подобно еще не открытому химическому элементу, определяется место и верлибру. Его критика рифменного мышления, часто приводящего рифмующего поэта к непредвиденному результату, определила художественные задачки недавнего постмодерна: повтор старой поэтики в ироническом плане и стремление спрятаться в чужих цитатах. О «стихотворной запоминаемости» рифмованных текстов говорил с иронией: «Это пустой вздор. Всем известно, как запоминается всякая ерунда. И наоборот. Что касается меня, то я сознательно обратился к свободному стиху, как к трудно запоминаемому, чтобы он постоянно дразнил, раздражал, заставлял перечитывать его снова и снова, чтобы не получалась девальвация, какая постигла многие произведения, написанные силлабо-тоникой». К поэзии, как к нерукотворному созданию, Бурич относился крайне серьезно: «Одним из опосредованных средств человеческой адаптации является поэтическая литература. В противоположность непоэтической литературе, занимающейся выработкой новых и популяризацией старых понятий поэтическая литература занимается моделированием человеческого менталитета в определенных политических и социальных условиях». (Вл.Бурич, «Тексты», Москва, СП, 1989, стр 143)
Если исходить из того факта, что интерес к поэзии во всем мире падает, то получается, что условия (политические и социальные) ныне таковы, что не требуют от человека развития его умственных устремлений. Недавно австрийский поэт Рауль Шротт в соавторстве с ученым - психологом опубликовал обширное исследование, в котором доказывалось, что чтение и сочинение стихотворений перекидывает некий мостик между правым и левым полушарием головного мозга человека, между логическим и образным (ассоциативным) мышлением. Без
этого "мостика", построенного еще в детстве, полнота мышления не осуществляется...
«Я был приговорен к высшей мере литературного наказания – к двадцати семи годам непечатания», - говорит о себе Бурич. Сейчас у него, как и у Г.Алексеева, «взрослые» ученики, а некоторые их «внучатые» последователи, возможно, их книг уже не знают, переизданий нет и не предвидится. Если посмотреть на самый широкий сайт в интернете - «стихи.ру», то можно заметить, что под верлибром в лучшем случае до сих пор понимают солидный белый стих, а то просто стих, написанный через пень-колоду. Но есть и понимающие этот жанр, умеющие им пользоваться: – Владимир Монахов, Евгений Дюринг, Егор Кошелев, Лана Волкова, Анатолий Степанов, Артем Ангелопуло…
Непонимание верлибра связано с благим намерением соблюдать традицию и чистоту жанра, тогда как есть и другие традиции, а жанры могут дополнять друг друга. Когда я помещаю свободный стих между поэзией и прозой, то можно это понимать как переходную, а исторически даже как исходную литературную форму. Поэтому свободный стих не теснит привычную лирику, не дублирует прозу, записывая ее «в столбик», а стремится занять свое законное место в литературе. Когда я определяю его как жанр словесности, симметричный прозе относительно поэзии, я имею в виду именно полноту литературы. Можно даже сказать, что это не проза и не поэзия, и в то же время - и проза и поэзия. Владимир Бурич в своих набросках (Записные книжки) оставляет афоризму из одного предложения прозаическую запись («У обезьян под шкурой розовые щеки»), но верлибр (иногда это цепь афоризмов) уже стихи, где по смыслу задается интонация, каждое слово или фраза по праву выбирает себе отдельную строку:
Стихи мои
профилактические прививки
от страха
отчаяния
ужаса смерти
это безбольно
через лопнувшие сосуды глаза
Пауза (междустрочие) в верлибре дает нам момент подумать, тогда как в силлабо-тонике это скорее музыкальный момент (синкопа). У прозы гораздо более длинное дыхание и более широкий шаг, а неравномерность шага как бы не замечается в общем фразовом потоке. Верлибр расширяет словарь как поэзии, так и прозы. Трудно представить себе слово «профилактический» в лирической стихии не-свободного стиха, если это не ирония, а в прозе оно было бы в своем прямом, не-образном смысле. Даже названия стихотворений у Бурича говорят о превращении научных («прозаических») понятий в оригинальный образ: «Концепции», «Сирингомиэлия», «Ненависть деструктивна…», «Стагнация», «Трансплантация», «Деадаптация»… Здесь не мог не сказаться опыт новаторов послевоенной польской поэзии, таких как Тадеуш Ружевич, которого Бурич успешно переводил на русский язык.
Поэтический опыт Геннадия Алексеева и Владимира Бурича дает нам уже не попытки, не эксперименты, а образцы. Обратим сегодня на них наше внимание. Они писали так тогда, когда почти не на кого было опереться.
----------------------
ВЛАДИМИР БУРИЧ
В младенчестве меня украли цыгане
На мясо
В семь лет предложил
к деревянным щитам приделать карманы
чтобы носить в них камни
и войско соседней улицы
было разбито
В одиннадцать лет
скрываясь от мертвого часа в окопе
на берегу водоема
был сражен
впервые увидев женское тело
об остальном вам станет известно
из выходных данных
моей невышедшей книги
***
Так и не смог доесть
золотую буханку дня
Посмотрел на часы
половина семидесятого
надо ложиться спать
гасить свет
в глазах
Руки можно поднять
чтобы капитулировать
чтобы взлететь
***
Зачем обнимать
если нельзя задушить
зачем целовать
если нельзя съесть
зачем брать
если нельзя взять навсегда
с собой
туда
в райский сад
Владимир Бурич (1932 – 1994)
Бабочка –
договор о красоте
имеющий равную силу
на обоих крылышках
ГЕРМАНИЯ – 1984
Я захотел заглянуть в пасть зверю
а увидел
маленькие домики под красной черепицей
высунувшихся из окон старушек
детей идущих в кирху на концерт Баха
желтые кусты форзиций бледно-розовые соцветия очиток
кружку пива стоящую на тротуаре
рядом с мастером укладывающим плиты
Он подмигнул мне
и весело крикнул:
- Рус сдавайся!
ПЕСНЯ
Каменщик
спит
сидит
в воскресенье
рубль стоит кубометр кладки
пять кубометров в день норма
Стоит
ходит
огород поливает
плотник
рубль в час стоят его движения
в воскресенье
гребет
плывет на лодке
Каменщик
нянчит внука
открывает бутылку
Плотник
поднимает руки
поправляет кепку
относит весла в заросли ежевики
И растут
незримые
замки
***
Фигуру моей души
не могло передать мое тело
Тело моей любви
не найти на фресках Помпеи
Фигура моей любви
не сплетение
не слияние
не нанизывание
не поедание
это не действие
это маленький вакуум
образующийся в горле
***
Все наше бунтарство
это скрытая форма покоя
мы лжем
мы жаждем
чтобы гвоздь был вбит
шар скатился
капля упала
***
Стареем
я
моя кепка
мост через реку
Старение камня – эталон старения
Старение – вот что нас объединяет
Мы в едином потоке старения
Мое старение адекватно
старению десяти кошек
четырех собак
я не увижу старости
этого галчонка
***
Перерезав горло лезвием забора
угасающим взглядом
покатился по каменным дорожкам рая
Ни одного плевательного рефлекса
ни одного фонтанчика слюны из алой гортани кита
только призраки цветоформы
только молекула аромата
величиной с розовую Венеру
влетает в мохнатую пещеру моего носа
***
Я вижу тебя
сквозь этот пепел
сквозь месяц
сквозь Днепр
шагающий
в зеленой рубашке леса
по мягкому песку пляжа
Сколько русской крови
в березах и осинах
которые снова
светят там наверху
***
Хочу боли
хочу резкой непреходящей боли
боли правды
боли жизни
хочу плакать большими цветными слезами
приводя публику в восхищение
-
Я старьевщик
я собираю продукты распада
они гуманны и безобидны
иглы уже не уколют
колесо не раздавит
Я речник
ставлю временные пирамиды из досок
в память о мелях
Грабли
да конечно нужны бы грабли
собрать
опавшие волосы солнца
***
На перекрестке
времени и пространства
стою
торгую
днями своей жизни
подходите
покупайте
вот этот свежий
с красными боками рассвета
их сорвали
руки любимой
Смотрю на них
плачу
обливаю слезами
белой кровью воспоминаний
* * *
Я заглянул к себе ночью в окно
И увидел
что меня там нет
И понял
что меня может не быть
* * *
Мир наполняют
послевоенные люди
послевоенные вещи
нашел среди писем
кусок довоенного мыла
не знал что делать
мыться
плакать
Довоенная эра —
затонувшая Атлантида
И мы
уцелевшие чудом
ЗАПОВЕДИ ГОРОДА
Уходя гашу свет
Перехожу улицу на перекрестках
Сначала смотрю налево
дойдя до середины — направо
Берегусь автомобиля
Берегусь листопада
Не курю
Не сорю
Не хожу по газонам
Фрукты ем мытые
Воду пью кипяченую
Перед сном чищу зубы
Не читаю в темноте и лежа
Так дожил до почтенных лет
И что?
Хранить свои деньги в сберегательной кассе?
* * *
Середина жизни
мысли в зените
Все происходит четко и однозначно
как в операционной
с бестеневым освещением
* * *
Ненависть деструктивна
Любовь требует формы
Как трудно творить
на столе
разоренной планеты
* * *
Солнце сменяет Луну
Солнце сменяет Луна
Одно Солнце
Одна Луна
Чистая случайность
только задержавшая развитие
человеческого воображения
* * *
Человечество
непотопляемое судно
Четыре миллиарда
отсеков
надежды
***
И снова
желание заглянуть в себя
в дырочку от пули
***
Я в городской психиатрической больнице
Приходите ко мне со своими страхами
маниями
сновидениями
музыкальными галлюцинациями
я расскажу вам про химизацию народного хозяйства
***
Жизнь –
искра
высеченная палкой
слепого
***
Так что ж я боюсь умереть
если спать я ложусь с мольбой
чтобы все пережили меня
***
Я
спокойный и трезвый
как анатомический атлас стоящий рядом с историей философских учений
придя к выводу
что быть сильным так же пошло как быть слабым
что быть богатым так же пошло как быть бедным
что быть храбрым так же пошло как быть трусом
что быть счастливым так же пошло как быть несчастным
что прикладывать к чему-либо руки так же пошло как держать их в
карманах
прошу вас
считайте что меня не существовало
Время чтения стихов
Да, основоположник, но кто скажет, что возрожденный им русский свободный стих действительно состоялся? Да, поэт, но кому сейчас нужны поэты? Да, инакомыслящий шестидесятник, не признанный при жизни, а почему надо признавать его ныне, когда на дворе иное тысячелетие? И чего стоит былое инакомыслие, когда сегодня все мыслят, кто во что горазд, но большинство все также не принимает вообще никакого участия в процессах связанных с мышлением? И не звучит ли сегодня вполне обыденно то, что когда-то могло шокировать простого советского человека:
Зачем обнимать
если нельзя задушить
зачем целовать
если нельзя съесть
«Я пью за великого русского поэта Володю Бурича», - неожиданно поднят тост Евгений Евтушенко в одном из литературных застолий (60-е годы), чем исчерпал свое участие в его судьбе. В коридорах легендарного «Худ-лита» в 70-е годы я услышал фразу: «Бурич вне литературы». Произнес ее почтенный редактор, известный как стукач, который «стучит по-крупному». «Бурич – это поэт уитманист»,- прошептал Борис Слуцкий кому-то рядом, когда Бурич со своей таблицей русского стихосложения пробирался к трибуне на конференции в «Иностранной литературе» (1972 год). «Мы все хорошие ремесленники, а он – великий поэт», - заявила после выступления Бурича в Городской библиотеке Штутгарта известная немецкая поэтесса Маргарита Хансман. (1989 год). В конце 80-х Давид Самойлов, долго не принимавший верлибр, вдруг написал стихи, где, зашифровав наши фамилии, задумался, - а может быть, действительно, писать надо «как Вздорич и Крутоямов»? Еще раньше в альманахе «Поэзия» появилась эпиграмма: «Растут любители верлибра, / Причем различного калибра: / От дебютанта безымянного / До Бурича и Куприянова».
Перед юбилеем я позвонил на радио «Культура» и предложил как-то отметить этот день. Рассмотрев мое предложение, мне ответили: «Нас это не заинтересовало».
Владимир Петрович Бурич писал о себе: “Я родился 6 августа 1932 года в Александровске-Грушевском, расположенном на землях бывшего Войска Донского, в шахтерском городе, в русской (восточной) части Донецкого угольного бассейна, в городе, в котором учительствовал мой дед со стороны матери, Михаил Павлович Данильченко… Но своей родиной считаю Харьков, город, в котором встретились мои мать и отец…»
В его верлибрах, находим еще одно автобиографическое свидетельство:
В младенчестве меня украли цыгане
На мясо
В семь лет предложил
к деревянным щитам приделать карманы
чтобы носить в них камни
и войско соседней улицы
было разбито
В одиннадцать лет
скрываясь от мертвого часа в окопе
на берегу водоема
был сражен
впервые увидев женское тело
об остальном вам станет известно
из выходных данных
моей невышедшей книги
Тема «невышедшей» книги мучила его всю жизнь.». Он публиковал свои переводы из поэзии славянских языков, которые он знал. Это были такие известные авторы, как чех Вилем Завада, поляки Тадеуш Ружевич, Мариан Гжещак, Тадеуш Шливяк и др. Он был награжден медалью польского Министерства культуры.
Его путь в «печать» был перекрыт после этого, сегодня вполне «безобидного» стихотворения:
Мир наполняют
послевоенные люди
послевоенные вещи
нашел среди писем
кусок довоенного мыла
не знал что делать
мыться
плакать
Довоенная эра –
затонувшая Атлантида
И мы
уцелевшие чудом
Не понравилось фронтовику Давиду Самойлову. А еще была публикация в «Самиздате» - «Синтаксисе», а потом фельетон в «Правде»: «Бездельники карабкаются на Парнас»…
Ему удавалось лишь изредка печататься в московских ежегодниках «День поэзии», начиная с 1966 г., когда вступление к его подборке написал знаменитый тогда Назым Хикмет. Его первая статья о верлибре вышла в дискуссии «От чего не свободен свободный стих», обнародованной в «Вопросах литературы» № 2 за 1972 г. под названием «От чего свободен свободный стих». В этой статье дана убедительная критика возможностей традиционного рифмованного стиха, в частности – «смысл стихотворения в громадной степени зависит от рифмопорождающих способностей пишущего, то есть рифма выступает в качестве стимулятора и регулятора ассоциативного мышления… Оттого-то и любят конвенциональные поэты называть процесс своего творчества «колдовством», «шаманством», «волшебством», «наитием» и т.п.»
В жизни он был, я бы сказал, романтическим рационалистом. Он дружил со многими, но еще более со многими пребывал в ссорах, как по принципиальным, так и по самым вздорным вопросам. Едва вступив в Союз писателей, он активно занялся проблемами социального обеспечения писателей. «Не покупайте мне ботинки – вы уничтожите трагедию». Была ли его жизнь трагедией? В стихах – да. Как-то в Черногории на фестивале поэзии ( его на Балканах, надо сказать, - обожали, а за фамилию вообще считали сербом) Бурич вдруг объявил: я знаю, как добыть много денег. Чудесная старинная Будва было полна туристов. Внутри крепости были колодцы, куда туристы бросали деньги – на счастье. Итак, надо достать веревку, купить липкую ленту, обмотать ею камень и на веревке спустить сквозь решетку колодца. Бумажные деньги прилипнут, надо только выуживать. В 5 утра Бурич исчез (мы жили в одном бунгало). Но вскоре вернулся, печальный, со своей веревкой: так рано, а все равно уже шастают туристы. Неудобно.
Я в городской психиатрической больнице
Приходите ко мне со своими страхами
маниями
сновидениями
музыкальными галлюцинациями
я расскажу вам про химизацию народного хозяйства
. Настрой его лирики, склонной к трагическому восприятию жизни, не соответствовал тогдашнему бодрому движению вперед. . Он был «экзистенциальным» поэтом. Он предупреждал: «Осторожно! / Это - / моя жизнь / одна из концепций бессмертия». Никто не верил. Он признавался:
«Я писал пессимистические стихи и под влиянием общественной среды задал себе вопрос: почему я пишу о смерти, старости, страхе, отчаянии? В поисках ответа на этот вопрос я задал себе другой…: в чем смысл жизни? И ответил на него, как должен был ответить материалист: в жизни смысла нет… Но, не имея смысла, жизнь человека имеет цель…» («Тексты»,1995, стр. 268). И вот примеры: «Я зашел в пахнущий клеем тупик» (о книге). «Когда я буду стар как земля» (название его книги, вышедшей в Югославии в связи с полученной там литературной премией – «Золотой ключ Смедерева»). «Какова же ты смерть?» (это сравнение со сном). «Я выполняющий свой смертельный номер» (это о процессе творчества). «Но нет мира взрослых – есть мир мертвых». И наиболее благородное:
Так что ж я боюсь умереть
если спать я ложусь с мольбой
чтобы все пережили меня
Это из первой прижизненной книги. А это из посмертной: «Жизнь – это свободное от смерти время». «Я – кладбище погибших дарований». «Перерезав горло лезвием забора /угасающим взглядом/ покатился по каменным дорожкам рая». «Беломраморные лабиринты рая». «Среди покойников / на ощупь / я узнаю свое лицо». «Только смерть достойна стихотворения». И вот еще – почти кредо: «То о чем знаю только я / и о чем меня никто не спросит» Весь построенный на парадоксах, его верлибр раздражал своей формой всех привыкших в стихотворению как к песне, а своим содержанием всех, кто по-советски старался быть оптимистом. Сегодня он бы раздражал «берущих от жизни все», ибо напоминал, что это «все» нельзя взять с собой – «туда / в райский сад». Парадоксально и то, что он свято верил в книгу, и только чудом успел издаться в 1989 году. Об этом с юмором: «О выходе первой книги: попал в переплет». Книга была для него обителью «стокрылого ангела», желанным живым существом и в то же время – могилой, мавзолеем, египетской пирамидой. Но никто не приходит, чтобы хотя бы ограбить мумию поэта. Кроме поэта там нет ничего.
«Не бойтесь будущего / его не будет», утешал он современников. Заглядывая в наше время, он писал: « Время чтения стихов / Спешите! / Оно никогда не наступит». Оно и не наступило.
Вячеслав Куприянов “Ex-Libris НГ, четверг, 13 сентября 2007 г.