Моё открытие русских

             
          - опыт  постижения национального менталитета -
 
               
                «Если верить Геродоту…»                  
                реплика историков





               
       Интродукция : 
 
 ОЧЕНЬ ЖАЛЬ, ЕСЛИ В МИРЕ ИНОМ МЫ ДРУГ ДРУГА УЖЕ НЕ УЗНАЕМ

      Это не цитата. Но мысль поэта я не исказил.
      Не знаю, как вам, мне до слёз жаль, если так никогда и не пойму, - под  грузом наглых и настырных парт- и госнаставлений, которые висят на наших душах и в умах наших, как кандалы,  уже века, - что же мы на самом деле за люди...
     По первочертежам!
     По задумке Творца!
     Ведь если немца он создал, чтобы тот  служил железу, итальянца — чтобы пел и ел макароны, то нас-то - для чего ? Это вы бросьте: Природа не терпит пустоты!
     Однако  для чего мы , в чём  наша главность, что в мире станет хуже, а то и вовсе исчезнет, если исчезнем мы, русские,  -  нам буквально века не давала понять наша же власть, лепя из нас удобных для себя кукол на ниточках...
    Говорю не с историками: у них свой расклад.
    Вернее, у них столько «раскладов», что дважды два в лоне сей милой науки может быть и четыре, и тридцать шесть, и вообще  сколько угодно.  У меня даже возникает предчувствие, что при полной свободе мнений (а как без неё?) история  в качестве инструмента  познания своего Отечества  может самоистребиться.
     Уже опубликовались авторы, доказавшие  городу и миру, что Куликовской битвы практически не было. Мамай-де не от Дмитрия Донского бежал, - тем более не от какого-то мифического «засадного полка», которого не было и в помине, - а от одной лишь вести, что супротив него, ничтожного темника,  выдвигается из глубин Азии истинный чингисид  Тохтамыш. То есть никаких этих супермонахов Пересветов, одним махом монгольских богатырей убивахом; никаких желаемых, за действительных выдаваемых Боброков-Волынских. И вообще:  временное,  очень компактное  Иго было для Руси стратегическим благом! 
     Что же касается победы князя  Александра ,- будущего Невского,-  над отрядом шведов, то она и вовсе  якобы анекдотична.  Бедный Биргер пришёл для переговоров –  «и потому не ожидал нападения».  А нам  надо же хоть кого-то бить, если на монгола кишка тонка! Вот наши и отвязались...
     Нет-нет,  не с историками говорю:  с теми, кто хочет познать нечто более глубинное. У неофитов шанс на это ещё есть! Назову его  вольной надпрофессиональностью взгляда ( надпартийностью – это само собой). Ведь именно она,- непрофессиональная непредвзятость,- примучила когда-то  суровую науку отказаться от патологической идеи повернуть вспять сибирские реки.
     Исполать нам, простым!
     Итак, вопрос сугубо стратегический для данной рукописи: мы уже не те русские, какими были до 565-го, до 988-го, до 1223-го года? Или всё ещё  те?
     Спросил – и сам испугался. Куда меня несёт ?  Во-первых, всё, о чём я  спрашиваю, было запредельно давно. Кому оно нужно! Рекомендовал же Роберт Рождественский считать началом нашей истории  1917 год. И был по-своему прав.
     А во-вторых, что это  вообще такое -  русскость ? Помнится, не всё чисто там было: «идите и княжьте», «порядка нет».  Странные шуточки у пращуров! Аркадий Аверченко над  всем этим буквально изголялся . В частности, над великим князем Святославом:  этакий, мол, провинциальный викинг с чубом запорожца. Тяга к сатире в нас совершенно холопская - вот дай взглянуть на родную историю глазами хохочущего конюха и всё! Однако не будем отвлекаться на частности …
     Быка - за рога:  всегда ли мы были русскими  или хотя бы россами и русичами?
     Досужий грек Прокопий,- когда спустились прапранаши  вниз по глобусу от хладных берегов Ильменя к благодатному Причерноморью за винцом да за бусами зелёными,  - а он , Прокопий , нас с сохагом Селевком там встретил, - даже имени такого не знал:  ни русские, ни хотя бы россы. Всё какие-то анты, анты, анты, большие, сильные,  но по санитарным нормам всепроцветающей Византии,  как истинные варвары, весьма грязные…
     Так  какие же  мы по сути глубинной:  всё ещё  те  или уже  совсем не те, что явились миру под очарованным пером доброжелательного к нам грека? Именно - в 565-м году. Без всяческой к сему числу тысячи .
      Космически давно! Если с кухонных высот. А для по часам величавой Вечности , то считай — вчера. По прошествии тысячелетий  нас, ныне живущих, потомки будут считать ( как мы считаем  Гомера  «очевидцем» Троянской войны, хотя родился он на несколько веков позже),  скажем, - современниками бесчинных пиров Иоанна Грозного, во время  которых он в шутку отрезал уши самым победоносным полководцам своим. «А-а!- скажут  веселые школяры  прекрасного Послезавтра. - Это где-то рядом: опричнина, декабристы, коллективизация, перестройка! Короче:  Пугачёв и Пугачева в одной упаковке. Понятненько! »
    Мне, например, иногда кажется ( стучу по дереву лба своего !), что именно год 1937-й  с его грозной надписью «Хлеб» на автомобильной будке, в которой возили людей на расстрел, - вот что истинно давно  и  по-халифатски страшно.  Вот нам — как зазеркалье чужое ! А 565-й или 988-й годы, где всё по-детски светло и понятно соломенной душе моей, - это вчера. Даже  вовсе  - сегодня  утром!
     Что же до ответа на вопрос  ТЕ  мы или не  ТЕ,  то в нём нет ничего страшного, не зависимо от того, каким именно он окажется ответ.
     Если угодно, это лишь  предвопрос во имя совсем иного Вопроса !
     Скажем:  вдруг мы уже безвозвратно не те ? Или: вдруг мы бесперспективно те же самые и  ментальная диалектика нам, антам Прокофиевым,  заказана, как бабам половецким ? Да ради Бога! Непосредственно из сего ничего не следует.
     Вот - греки. Им нынче  в цвет, по крайней мере  «на территории бвшего СССР», быть парикмахерами и аптекарями. И что? Кому до того дело,  что говорун  Иванопуло из  цирюльни в углу  одесского Привоза и бронзовые эллины с их неуёмной жаждой знаний и  крылатой душой -  лишь разные ипостаси одного и того же народа?
     Вот упитанные египтяне, в танце живота преуспевшие. Боже мой, назови хоть нечто  отдалённое, что бы напоминало в них загадочных и стройных вычислителей затмений, мудрых жрецов, великих воителей-фараонов и фантастически неутомимых зодчих почти космических пирамид!
    И что за  проблема?  Были такие. Стали другие.
    Зато германцы почти не изменились с тех пор,  какими встретил их в хладных лесах Европы, тогда ещё полудикой, Гай Юлий Цезарь. И, встретив, так и не смог до конца  раздавить всей мощью изощрённой военной машины Рима. Дивясь стойкости  этих варваров. Которые, по его ироническому замечанию, отличались в бою какой-то фирменной «тевтонской яростью».
    Наконец, воистину теми же,  какими были тысячи лет назад, остались китайцы. Душа этого гигантского народа, способного переварить любого завоевателя, как переваривает корова случайно проглоченную гадину,- фантастически неизменна…
    То есть, повторюсь, каким бы ни был ответ на наш предвопрос , -  ничего тревожного в нём быть не может. Тревожно иное:  то, если никогда  не узнаем,  какими  мы были по замыслу Творца, восточнейшие из славян. Анты, которых пытаются выдать даже  за скифов тюркоязычных . Великих, но нам скорее противоположных.  Или , по ныне модному бреду,  вовсе  за финнов.
    Что в нас не по госпартидеям:  что - по Звездам ?
    Чего нам надо достигать в поте лица своего и даже в надсаде кровавом, а что буквально лежит в нас изначально пластом золотым под слоем временного наноса ?  Что любо-дорого именно с колыбели душе нашей ?!
    Не узнав этого , мы будем с тупым упорством зомби-манкурта  учиться пилению на скрипке, похерив в себе Божий дар , скажем, барабанщика или флейтиста .
  Такие вот у нас пироги на очередном историческом повороте...
  И можно не сомневаться: куда бы мы ни пошагали,  всюду найдется опытный провожатый, этакий очередной Иван-с-Усами,  который будет нашептывать в опухшие от инструкций уши: « Процесс пошёл. Альтернативы нет. Правильной дорогой шкандыляете, лохи беспамятные !»
  Меж тем автор прекрасно понимает : на вопрос ТЕ  мы или уже не  ТЕ  ( а по глубинной сути -  КАКИЕ ) с кондачка не ответишь. Помимо прочих достижений прогресса, мы ведь стали  ещё и самой не знающей свою историю нацией: растаскана она у нас по династиям, по застенкам, по красным уголкам, а теперь ещё и по приватизированным офисам. Целый век ,- хотя и раньше мы здесь очень даже не преуспели ,-  историю Отчества писали нам то коллективный разум ЦК с преимущественно не русским акцентом, то персональная фантазия лихого моряка-историка  Валентина  Пикуля.
   Посему давайте отставим пока этот чересчур сложный вопрос до накопления о себе-нелюбимых, о себе-неведомых хотя бы минимума душеведческого материала в беспристрастном геродотовском стиле.  Да начнём не спеша выяснять то, что малость полегче. А именно: обречена ли история как наука и впредь быть сводом деяний вождей и партий, инвентарной описью побед и поражений в глобальной мордобое землян?  Видимо, обречена:  за тысячелетия она такую колею себе пробила, что вряд ли из неё выберется. И хотя наше переиначивание «кровавых» в «святых» карикатурно, но всё же – полностью  в русле  мировой истории как науки. Иными словами, требовать от этой отрасли знания то, что ворчливо требовал от неё Лев Толстой ( кстати, сразу после прочтения трудов главного  нашего историка - Соловьёва):  опять, мол, грабили, опять убивали, а  кто создавал то, что грабили ?- бесполезно. Не тема это Истории, матёрый вы человечище ! Этим занимается, - вернее, когда-то занималась, но практически исчезла, совсем другая наука. Наука-призрак, отцом которой, -  её, а не  истории, как принято считать, - был гениальный грек Геродот. Наделенный крылатым даром очаровываться целыми народами до такой степени и  так глубоко  проникать в тайны их национальных душ,  что предсказывал  судьбы  этих народов  с удивительной точностью.
   Абсолютной надыдеологичностью ( я бы даже сказал «надысторичностью»), роскошным обилием деталей описания своего Геродот, например, фактически предсказал неизбежную и почти мгновенную гибель великого народа скифов. И, как это не феноменально, ничего сверхестественного  в этом  предсказании нет.
   Скифы очень логично, если так можно выразиться, погибли от своих самоистребительных народных обычаев. Одним из которых,- чего уже было достаточно, чтобы погибнуть!-, они грубо попрали второй закон термодинамики (не надо поднимать бровки: это не «другая опера»!):  наглухо закрылись от мира — и растворились в хаосе созданной ими же энтропии.
    То есть в хаосе хаоса, если угодно... 
    Я на что-то намекаю и провожу параллели? Пардон: это Блок намекает. Поэт и Александр. По моим наблюдениям, мы наоборот -  антискифы. А стали однажды на них похожи не во время нашего разгульного Октября, а весьма позже: когда по российским улицам поползли расстрельные машины со словом «Хлеб».
    Но это был лишь некий чужеродных миг в нашей биографии. Присоединение к инокультуре. К некоему идеологическому халифату — вечной мечте Востока.
    Однако — что   за наука, отцом которой был гениальный грек? Конечно — ЭТНОГРАФИЯ: народоведение , если угодно. Рождённая Геродотом, она с ним фактически и почила.  И тому, что так случилось, есть причины.
    Люди не любят, когда о них говорят правду. О царе, о попе и его работнике Балде — ладно. Но о нас в целом !? Тут могут и башку, извините за моветон, правдивому этнографу свернуть. Кстати, так было во все времена. Поэтому даже могучий атлет науки Геродот сказал великую правду не о греках - о скифах. А Дюма - не о французах: об армянах. А маркиз де Кюстин - не о своих: о нас.
     Из российских этнографов я вообще никого, кроме Максимова, не знаю. Не Геродот он, конечно, по масштабу. Но даже  на половинке  книжного листочка успел такую правду сказать … о Пушкине, что и смех, и грех. И это нисколько не унизило образ нашего национального гения!  Но с дивной яркостью и весельем подтвердило мудрость строки самого Александра Сергеевича:  «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон», он может ходить по Тбилиси в шинели и подштанниках, а великим княгиням шептать в ушки, будучи при названном параде что-то такое, отчего они,- увы, без моветона не обойтись,- «ржут, как лошади»...
     Где вы, Геродоты наши?  Только вы, а не Карамзины и Ключевские (у их науки совсем  иные задачи!), смогут подсказать нам, кто мы такие по замыслу Творца. И в чём  движитель великого исхода  племен Слава и Яна из тёплых Балкан  на хладный Ильмень.  И какова тайна  мужественного призыва Гостомысла:   «Идите и княжьте».  И судьбоносность Выбора Веры. И  гадючья живучесть ордынского Устава, на века пережившего самоё Иго…
     Представляете теперь,  «на что он руку поднимал»,  автор ваш ничтожный ? Он тщится из  потерянного для нашей памяти тысячелетия жизни народной хотя бы в общих чертах -  хотя бы  эскизно!  - воссоздать по крупицам живую душу нашу.
     Вне знаменитых поражений и побед.
     Вне царей, вождей, вер.
     Даже без  государства. До которого, кстати, мы были-жили долгие века…
     Ясно, что мне не удастся ответить и на половину этих вопросов. Но пробовать, но начинать  когда-то надо!  А то нам опять что-нибудь «пришьют» под дудочку духовного возрождения. Ишь, как заговорили:  так, как можно говорить только с тем, кого считаешь недоумком. Не кровавый, а святой. Не вешатель, а всего семь человек. Да и то без четвертования. То есть и гуманист, и даже физкультурник !
    Хоть бы морально-умственно передохнуть дали.
    Куда там:  дизайн идеологических хомутов надо менять очень быстро...         
     Ну-с?
     А мы — вперед:  в наше давным-давно!
     В наше ДО  года 565-го..
     Когда впервые встретил  Будимира и Бродю на  Земле на этой прекрасной и
 горькой мудрый  грек Прокопий.  И возвестил миру:   се -  анты!
                *
     Знать правду о себе вчерашних – привилегия сильных.
     Знать правду о себе вчерашних – значит предвидеть себя завтрашних.

                ***             


 
                ИСПОЛАТЬ  ТЕБЯ ,  ЧУДЮШКА  МОКРАЯ !

               
                Делаясь шире возможного, мы простирает               
                наш закон над пустотой …      
                Велимир Хлебников
               



                I.



     - Будимир!
     - Ну, я. Чего орёшь, рысеборец ?
     - Где ты ?
     - Тут: на краю Света …
     Да , это был край.
     Но  - край-рай!
     Это была Мечта, но отныне  доступная не только во сне и в думах заветных. Это была мечта, которую можно было озреть очами и даже  потрогать рученьками.
     Ты ли это !?
     Я :  вечная Дума твоя …
        Боги, как долго они к ней шли! Да шли ли ? Бежали, летели. Дрались и крали. Других убивали. Раны свои не считали. Чуть ели, чуть пили, почти что не спали.
        Но добрались-таки до землицы этой неведомой. Где только лес, лес и лес,  синими глазищами озер в небо бездонное  заколдованно глядящий. 
        Спасибо вам, Боги, от нас убогих.
        - Будюшка, брат мой во Перуне? - усмехнулся Бродя, задирая всё, что от портков осталось, и осторожно отрогивая железными пальцами воина, в кровь изодранными, огромную рысью ранищу, чуть повыше колена алеющую.- А ведь, кажися, не иначе - сбылась мечта твоя дурачья:  есть такая  земля,  Будя, -   ВОТ ОНА !
        - А чё моя-то? Не общая, что ли. Ну ?
      - Хрен гну. Через колено: паки толще полена!
       Будимир расплылся в ухмылке ртом губатым, слушая весёлую болтовню друга:
        - Говори по-людски, краснобай ,-  дело серьёзное. Чего разбалаболился?
        - А то, что по-людячьи, может, и правда, - дурачья ? Уж так хотелось, чтобы в ушеньки  никтошеньки не жужжал: «Моё, куды лезешь!» Вот и нате вам : тишина… Смекаю, братуха, что , и правда, того здесь с людишками  - чертма их! Нехоженый это край, Будя: целую Луну ни одного следа, кроме звериных, мы с тобой, ходок длинноногий, не видели. Луну, брат, а не седмицу!
        Сопевший у ещё только будущего костра  тяжелоплечий Будимир, медлолицый, с длинными русыми волосами,-  он пламя пытался из лапы еловой вынуть, но лапа молчала мокло, -  подумал, несмотря на свою огромность,  с робостью детской : « Во занесло нас в украйну земную, бегунов вечных ! А вдруг не только всякий народишко, но и отец-огонь тута уже не живёт?» . И, подумав, буркнул в ответ товарищу с озаботой :
        - Не каркай, гроза рысья, не гневи сутемень лесную.  А то объявится сейчас из чащобы еловой  людка о трёх головах -  чем убегать будешь, недужный? Так и съедят вместе с дырявыми портками  сырым-невареным…
        Смешливый Бродя уже было захихикал сквозь боль. Однако ноженька, рысью уеденная, от колебаний этих таким жалобным ныком взныла, что пришлось со смехом язык прикусить.
        - Ой, мамо! - выдохнул рысеборец.- Роди меня обратно!
       Зато сама рана на ноге Бродиной чудо как красива была:  словно цвет какой,  неведомый и огромный, в ночь на Ивана Купала в родимых придунайских кущах расцветший. В подсаде лесном, где Любавы с целостью своей легко и согласно прощались.
      И подумал Бродя, несмотря на свою смешливость-болтливость, разумом цепкий,- подумал,  рану разглядывая : « Эва чё только отцы-боги в нутробы наши не понапихали!»
      Вот мясцо всякое, чтобы зверь человечинку искушать смог. Вот жилы тугие-белые. Гля на них? Ими, смекаю, жилами этими, тварь живая бегает : туда-сюда, туда-сюда! Как мы с Будимиром. И у тура, стало быть, такие, и у вепря. И, небось, у рысюшки,- прикидывал в голове Бродя, рану разглядывая, - которая только что мя уела. А вот - кровушка: течёт-течёт, милая! Прямо как ручеёк лесной . Тока что не журчит: визи-визи-визи.
      Едва не суя пытливый  нос свой  в рану, думал Бродя: «Любознательно мне понять: зачем человеку - кровь? Куда она спешит-торопится, куда впадает ?»
     Периодевт бесштанный ,- вспомнил вой антский ,-  кажется, из Солоников, гутарил однажды, что кровь вроде как пищу по телу разносит. Но грек, он же - как ? Он, конечно, человек книжный,  но и сбрешет - дорого не возьмёт. А от нашего волховья кудлатого чего добьёшься ? Ему бы только девок цельных  откупоривать да кровушку чашами алкать. Боги, мол, так велят. Ясно, тёмные?! Но чтобы не с нас, чтобы с врагов лилась кровушка …
     - Братка !
     Это Будимир радостно воскликнул, всей тушей плечавой отшатнувшись от костра , ярко вспыхнувшего на лесной приозёрной поляне , деревами великими обступленной.
     - Живёт здесь отец-огонь! Гля,  запластал: шибче, чем на Дунае!
     - Вот и баско: значит, и мы жить будем .
     Кивнув товарищу, Бродя привычно и  по-хозяйски обложил рану жирными листьями гигантского подорожника. Ещё не ведающего, что где-то на Земле  есть уже и обочины, и канавы, и пыль, и дороги, каменьями мощенные. А что ? Легче с травкою-берегинюшкой стало : боль  словно задрёмывать начала. Да и что такое боль ?  Броде ли к ней привыкать, если он к двадцати пяти летам своим весь шрамами исполосован? И римскими, и галльскими, и германскими. Возрадуйся, вой:  болит – значит живой  …
        Было летнее утро. Несказанно далёкое  по меркам суеты людской.
        Хотя Творец, что-то мастеривший в храме Вечности,  наверно, сказал бы: «Какое далёкое ? Вчера дело было!». И возразить Ему мне было бы нечего, строкописцу вашему.
         Ибо чушь  это людская - дробить на кусочки Бескрайность. Всё равно, что разливать по напёрсткам  мировой океан . Но что теперь -  ладно, коль такая у людей привычка.
         Итак, далёкое-далёкое летнее  утро.
         Какого года и месяца ?  Не было тогда  ещё никаких годов-месяцев, ибо Цезарь ещё не родился. Да что Цезарь : он, поди, более нам современник, чем Будимиру с Бродей. Не родились ещё даже деды-прадеды блистательного грека Прокопия, который встретил нас в разгар боя с сохагом Селевком, - мы тогда, помнится, по Причерноморью гуляли, - в 565 году (без тысячи). И, встретя, объявил миру:  есть такие! Антами кличут.
         Так что – вчера дело было.  Если по меркам Вечности.
         И Господь терпеливо глядел утром тем летним с Небес на копошение людское.
         И мысли посылать на юную планету Светлого Сына Своего у Него ещё даже не возникало . Поскольку грехи наши только  накапливались .
         Не умели ещё грешить по-крупному: пока лишь учились-присноравливались.
         Как там у Велимира звукотворящего ?  «Уса-гали воспитывал соколов, охотился, а при случае занимался разбоем. Если его уличали, он добродушно спрашивал: «А разве нельзя? Думал, можно». Добродушие ушкуйничка! Где ты, детство счастливое? Не даёт ответа …
         Создатель внимательно наблюдал, как соваются туда-сюда народные племена по голубовато-зелёному шарику, сотворенному Им для всеобщего счастья . И поражался,- чем-то отдалённо напоминая в эти миги терпеливо-снисходительного папу Карло, выстругавшего чересчур шустрого Буратино ,-  бурной человеческой фантазии: « Эко их, однако, по Белому Свету носит ! Не слишком ли они -  того: разбегались ?  Могут  из тверди земной повыпадать.  Особенно внизу:  Шар ведь круглый… Ах, да : я же включил гравитацию ! – вспомнил с душевным облегчением Создатель. - Какому-нибудь Ньютону потом намекну, яблоком его по научной макушке ударив. Но это ещё очень не скоро: когда поумнеют …»
           Кстати, Господь прекрасно понимал, что никто из сонма этих ему-же-подобных в Него ещё не верит. Но совершенно не обижался! Как не обижается отец на дитя малое, не умеющее пока писать слово  «папа».  «Рано им, несмышленым: в Меня - это сложно! Пусть каменным да деревянным куклам своим помолятся, пока  подрастут духом…»
           А людишки, и правда, уже по всему глобусу расползлись-разбежались-расплылись.
           Эти в лютых песках жарились. И не было для них ничего роднее, ничего желаннее песков жарких !  Те забились в вековые снега. Одних вполне устроила тесная европейская коммуналка с очередью на помывку в общем тазике Средиземного моря. А иные в той малосемейке древности буквально задыхались .  И готовы были жизнь отдать за суровую, но вожделенную волю. За простор хоть на самом строгом краю Света .
           « О люди-люди! - качал мудрой головой Творец всего сущего . -  Да из одного ли корня Я вас произвёл ?  Уж не Диавол ли вездесущий, Мною в захватывающем акте творчества не замеченный, подмешал чего в великую реторту Жизни ?!»
           Придётся, решил Создатель, внимательно отслеживать процесс эволюции и систематизировать накапливающуюся информацию. А там -  посмотрим …
           Ничего иного, кроме  как внимательно следить за  происходящим  на неведомой лесной поляне, куда вынесла их река Судьбы, не требовалось сейчас и от разведчиков племени своего - от Будимира и Броди, у костерка возлежащих.
             - Гля, волк! - сказал Будимир, даже не тронув лежащий рядом дротик: не тот зверь, чтобы двум воинам его бояться .- По-моему, он видит людишков впервые. Ишь, как шары, дурашка, выкатил? Только что не человек, а то б чё-нибудь сказал.
             - Э, брат Серый ? - позвал Бродя, подкинув на ладони кусок ещё сырого, духовито пахнущего  мяса .- Подь сюда , товарищ овечий ,  а то хвост оторву !
             Разведчики ошиблись: волк пошёл на знакомый запах, прекрасно зная, кто перед ним. Да,  это были люди . В детстве он видел таких на берегах Меотиды, матери Понта.
             Его родители помогали тамошним людям  загонять в сети рыбу - и всегда были сыты с людского стола . И все были довольно неожиданным этим союзом.  Но бесконечные войны и самих людей, и волчьих стай заставили его род уйти в северные леса и вновь одичать.
             Надо же: люди!
             Но теперь он, волк,  видит их уже дряхлым стариком, потерявшим возможность охотиться. И они зовут его к себе мясом.  Как подзывали когда-то в далёком-далёком, весёлом и счастливом детстве жирными меотидскими осетрами.
             - Э, да ты уже совсем жупан, Серый!- пожалели дунайские разведчики волка.
             -  На, ешь: мы не жадные.
             - Собакой надо быстрей делаться, брат: всегда при людях сытый будешь !
             Волк благодарно взял мясо. И  старческой походкой ушел в чащобу, помахивая палкой хвоста уже, и правда, почти по-собачьи. «Люди ! - думал  зверь уходящий  .- Я уже и не рассчитывал на такую встречу. Надо сказать внукам : пусть идут в собаки! Конечно, суомолайнен тоже не зверь. Но с его травки да ягодок сыт не будешь. А эти – другие: с железом и в шкурах. Как те! Что под Меотидой …» 
             Разведчики меж тем  продолжили вынужденную негу у огня.
             После  тяжёлой схватки с целым семейством огромных рысей, - в придунайских лесах, и правда,  не видывали они таких ни разу!-,  антские бегуны решили разжечь многодневный костер и вылежаться возле него до полного восстановления сил.
             Поистратили они их в бесовских лесах ятвягов, в бесконечных стычках с людьми неведомыми, со зверьми знакомыми и диковинными почти за двухлетний бег-переход столько, что уже не осталось почти силушки. Надо скорей належать её у огня тёплого, у мясца сытного . А то хуже будет: без силы разведчику - гибель !
             И вот уже ровным пламенем пластает костёр весёлый.
             Огонь прыгает по еловыми и пихтовым лапам, как мысь по древу. Духмяно пахнет обильно истекающей смолою. Голубоватый дымок словно нехотя в небо уходит.
              Будимир и Бродя нежатся во врачующей ауре костра, беспечно возлежа голова к голове. У их народа нет легенды о Прометее, огонь у богов похитившем.
              Слава богам, огонь антам давшим!            
              Воины отдыхают .
              Впрочем, у разведных людей даже беспечность особая. Глаза осоловели, а рука за пазухой рукоять ножа сжала.  Да и другое оружие близь: только длань протяни к схрону.
              Озеро, на море похожее, почти рядом с костром. 
              Красы оно  совершенно невиданной:  водица,  словно изнутри подсвеченная, с жемчугом богатым  схожа. Так и  перламутрится от луча солнечного, так и  играет.
             - Хорошо, Будимир?
     - Баско,  Бродя !
             Сытые мамоны молодых разведчиков не спеша, с усладой переваривают густомясые ляжки веприные, подрумяненные на пламени пахнущего смолой ельника. Из-за вепря с рысюшками и поцапались: «Наш секач!»-«Нет наш, кошкины матери!»
             Кто не бежал, тот не знает, как лежать любо.
             - Эхма, ладушку бы ещё сюда! Из племени того черноглазенького, что за нами  три дня гналось ,- мечтательно потягивается  Бродя .- Полная  бы радость была !
     - Так ты ж хворый ? - усмехается  товарищ его добродушно-степенный.
     - Я ногой хворый, остальным - скорый : мне утеха не помеха …
             Заев вепря просом живым, запасы которого уже подходят к концу, разведчики племени антов  малость осоловели от обильной еды и безделья. Зато силы буквально вливались в их  стальные мышцы, как бесчисленные ручьи в безымянное озеро.
            Давненько вот так, без украдки да без оглядки, не откушивали они ни вепря, ни говядо. То за кем-то гонясь, то от кого-то убегая в походе тысячевёрстом .
            Где ты теперь, Дунай-отец?
            За каким шеломенем еси ?         
           Увидимся ли ещё в жизни этой ?
           Чуть подкимаривая , Бродя - он, быстрый, всегда первым засыпал, но первым и просыпался ,-  уже и о ране своей забыл: о ладушке думал. Вот бы её сейчас сюда - под бок. Да рученькой бы по белой ножке провести! К самому устью…
        Медноликие, как большинство южан, разведчики не только одинаково молоды, но и одинаково длиннокудры, строгобровы, сероглазы. Впрочем, когда они смеялись, подначивая  друг друга, то глаза у обоих становились почти голубыми. А когда гнались за дичью или вели бой, то делались почти черными, с ярой алостью по белку.
            И ещё разведчики были одинако рослы , статны, поджары. Хотя Будимир заметно более широкоплеч. Но всё же легче их было различать, пожалуй, по нраву.
            Бродя, как весь его род, был костью тоньше, в движениях шустр, мыслью быстр; а языком гавкуч до несусветности: просто так  говорить было ему скучно - и он всё время уснащал свою речь краесогласиями. Товарищ же его тяготел к степенности, любил больше слушать, а плечавость его с годами обещала  перерасти  в некую тяжеловатость…    
            Наконец-то открытая земля, которую послали их найти для родного народа жупаны, совершенно очаровала разведчиков своим размахом и безлюдностью.
            - Какая воля, братка ?
            - А аер ? Бери пригоршней - и пей !   
           Отдыхая у костра приозёрного, они осторожно улыбались  друг другу и даже покачивали головами, словно боясь спугнуть драгоценную эту удачу. Мир, ведомый им до сих пор, был воистину переполнен людьми, пересечён заборами и стенами, из-за которых зорко и зло  смотрели глаза хозяев  да  торчало всякое оружие.
   А тут -  великая, торжественная  тишина.
   -Охота взмахнуть руками - и лететь !
   - Ну. Как те гуси серые . Их  тут  тьмы. Глянь: в полнеба стаища …
            Прошло уже десять долгих зим и жарких лет с того дня,  как племена Будимира и Броди, никогда меж собой не враждовавшие, кажется, навсегда покинули милые, но больно уж тесные  да густолюдные  берега отца Дуная.
    Прости, родная река. Но - не жить орлу в клетке.
    Так нас боги задумали: мы задохнёмся без простора !
            Медленно, словно в борозде тяжелой, и оглядно, поскольку воистину в теснине из иных племён-народов, двигались бывшие придунайцы на манящий северо-восток.
             Устав от бесконечных переходов,  осели на время в Поляшье. Не то, чтобы шибко гостеприимном, но всё же не явно враждебном.
     Стали, лагерь разбили. Просом-гречихой обсеялись.
     Не быстрое  это дело целым народом идти. Страна на колёсах -  шутка ли !
             А вперед выслали молодые глаза и уши рода-племени своего: разведчиков Будимира и Бродю. Ещё недавно пацанки шустрые, они выросли в совершенно бесстрашных воинов. Отличавшихся какой-то неуёмной жаждой бежать в края иные :  всю Европу уже успели обглядеть!  До бритов только малость не доплыли.
             - Идите, ребятушки, вольную землю искать ,- напутствовали седовласые жупаны самых надёжных  своих .-  Найдёте - жить будем, не найдете - все сгинем. Такие уж мы: без простора, без воли, без поля, которое охота до горизонта сеять и сеять, -  нам и Дунай не отец. Возвращайтесь  с доброй вестью, если любите нас!
     И они – пошли-побежали…
     Сколько лун кряду мчат Будимир и Бродя, уже и со счета сбились.
             Сперва круто взяли к солнечному восходу: степями, как оглашенные, неслись.
             Глянулись они разведчикам крепко. Что земли там, что травушки всякой, что рек кормких, что птичья-зверюшек  - всего в тебе навалом, степь. 
             Но ещё больше в тебе, степь узкоглазая, стрел калёных в скифских да сарматских колчанах. Острожальных, ядом змеиным  напоенных.
             Ох и крут народец степной!
             Да всё враскос, всё с прищуром.
     Чужина !   
     Еле-еле пробились сквозь степь разведчики антов.
     От конных погонь скрытно по дну рек уходили. Камышина в зубах, а не всплыть меч с  поклажей  помогают. Зато в пеших  стычках  никого они не боялись : сами в драку лезли, чтоб рученьки потешить.
     Нет, степь - это война на годы!
     А с войны начинать уставшему в бесконечном походе народу, обозом с детвой да бабами обремененному ,  дело рискованное. Чтобы не сказать -  верная гибель .
        И решили повернуть разведчики антов, от летучих скифских разъездов кое-как оторвавшись, в студеные Бореевы края.
        Там северо-восток манящий!
        Может, он землицу откроет незанятую ?
        И вроде к тому пошло. Сперва, только маршрут они изменили,  людишек явно пожиже стало. Понятно: в соседях с грозными скифами жить - меду мало . Но подальше к северу густо ядвяги замелькали. Укогтились они здесь крепко! Народишко меж тем ещё тот: не убьёт - с тоски помрёт. А тут ещё дёрнуло Бродю верткого девку у них украсть, у ятвягов. Не навсегда, конечно. Кому она навсегда нужна  ?
        Во  заварилась  заваруха :  несколько  седмиц буквально на мечах лесами  шли : что ни куст - ятвяг, что ни овражек - он самый ! Еле отбились…
      Но  бежать, отбиваться да прятаться-  это лишь одна сторона  жизни антских разведчиков в поисках  землицы вольной.
      А ведь ещё надо проса украсть или выпросить, вепрюшку завалить. И опять же девки эти. Да,  шибко рискованное дело, но кровушка-то молодая играет!
      Будимир, правда, на это дело потерпеливей. К тому же обещал одной антской  любаве верность блюсти. А с Броди такие обещания, как с гуся вода: никакого удержу, кнур неугомонный,  не ведает! Только селище  на горизонте увидит -  всё  : ничего  больше в мыслях не держится, кроме как ладушку чужую на ночь умыкнуть.
       - Ты тута жарево пока жарь да варево варь, стряпун, - скажет, лапы потирая, - а мне без ладушки и гусья гузка поперёк горла станет. Ага ? Сбегаю я,  брат,  в селище, которое за рекой. Чё тут плыть ? Я быстро обернусь, Будимирушка  ! 
       - Беги-плыви : от тебя ж отбоя нету, обарь … - добродушно буркнет Будимир, уже костер разводя..- Только не забывай: родной народ в Поляшье нас живыми ждет …
       Обижается Бродя вёрткий.
       Но, пообижавшись, всё равно , как тень, в лесу исчезает.
       Плывет, бежит. Мешок с девахой к костру тащит.
       Слаще мёда для него ладушки эти. Хоть свои, хоть чужие - ему , кнуру,  без особой разницы. Хмельнее винца они ему грецкого. До которого он тоже, впрочем, охоч …
       Да, но что там далее было -  в Бореевом их устремлении ?
       Лун через десять после окончания земли мрачных ятвягов заметили Будимир с Бродей, что попутный народишко стал стремительно редеть. Увидеть где-то дымок селищный постепенно стало большой редкостью и редкой удачей.
       А потом и одинокие охотники, бродившие по миру вроде грецких периодевтов,  стали попадаться всё реже - и, наконец,  вовсе исчезли.
    Лес стал густеть и как бы строжиться.
    Последние три луны разведчики вообще не встретили ни одной души.
    Зверь пошел крупный , шубой богатый и совершенно непуганый.
    Медведюшка  даже  в их схрон съестной залез, когда костер догорел, а они спали.   На Будимира сдуру  бороться пошел, когда повскакивали  .
    Пришлось Броде подключаться .
    Вдвоем они его с лап, конечно,  сбили. Но резать не стали: отпустили с миром.
    А потом была  лютая драка с рысями. Уже недавняя, почти при езере. Никак не хотели рысюшки  вепрюшкой делиться и своих кошенят на порты разведчикам отдавать. А без портов уже нельзя: холодно!  Антские же за поход  изодрались  в клочья .   
    Ярая  вышла  драка, чего уж там .  Рысь  - это ж кошка: она как молния!
    Но ничего – справились…
    И вот  лежат-нежатся молодые глаза и уши племени родного на берегу озера совершенно дивной красы. Весь мир в озеро это, как в зеркало, смотрится. Собой и им любуясь. Ласковое «визи-визи»  речушек-подпитков, езеровой детвы,  слушает.
    Седмицу лежат. Вторую.
    Снов наспали. Силы вернули.
    И Бродя, у которого рана крепко живым мясом схватилась, говорит, хотя и позевывая со сладким подвоем, но уже готовый вскочить и бежать :
     - Будя, может, дрыхнуть - будя ? Озерцо б оглядеть надо, рысья ты услада !
     -  Ну, услада у нас ты, - усмехается Будимир, тоже зевая .- И ещё шило у тебя в заднице торчит: поспать не дал.
     Но и Будимир понимает: пора вставать…
     Разведчики антов разом вскакивают. Достают из подъельного схрона небольшие луки с пучками легких стрел, в колчаны набитые. Ни германца,  ни варяга, в железо закованных,  такими, конечно, не возьмешь: это для  дичины мелкой. На всякий случай захватывают и дротики: мало ли что. Но главное своё оружие , короткие римские мечи,    прячут  в волосатых комлях гигантских елей.      
     - Если что,  без мечей  отобьёмся?
             - Ну! Да и от кого.
             Щитов же у Будимира и Броди уже нет давно: на просо они их в одном из попутных селищ сменяли. Слишком важкая штука для дальнего похода - щит оборонный.
             Оглядевшись, разведчики неслышным шагом выходят на открытый берег, к самой-воде озёрной. Даже в этот светлый летний час она строга и студёна.
             Да, это ты, Север-Борей!
             Зато прозрачна водица до полной зеркальности :  видна до самых тайных дон.
             - Чуешь, братуха, - с не свойственной ему торжественностью почему-то шепчет  Будимир, - где мы стоим ? На берегу мечты нашей.
              И Бродя полной грудью вздыхает , с другом согласный.            
              - Чую, Будимирушка: волю я чую небывалую. И правда, охота взмахнуть сейчас руками да взлететь  высоко-высоко. Чтоб даже  Поляшье видно стало. И крикнуть людям родным : мы  нашли - вот она, ЗЕМЛЯ  НАША,  о которой отцы-деды в придунайской коморке мечтали! Без заборов , без стен каменных, бойницами ощерившихся ,   без единого следа сандалия римского! Летите сюда, анты :  здесь будет наш дом  на Шаре огромном !
              Будимир тоже легко вздохнул. Но чуть насмешливо.
              - Красиво гутаришь, братуха. Только не услышат: дюже далеко… Ну? Давай сперва берега езерные вкруг обежим . Нам же тут не вдвоём с тобой  жить -  всему народу Слава и Яна .  Правильно гутарю, братка ?
     - Побежали, - кивнул Бродя.- У меня  теперь снова -  две ноги !
    
   
                ***

    «Буй волит видеть свой лик в буйовичах…»
    Ну, это - просто!
    А вот, скажи, Велимир- звукотворец, как он узнаёт лик земли своей истинной, которая не слепым случаем, а Судьбой зоркой ему дана,  тот Буй твой?
    Почему, песок увидев, от зноя красный, ором один Буй орёт: это моя - лучше не бывает !  А другой стены целует в ледовой пещере: домой вернулся !
    То, что Буй волит видеть свой лик в буйовичах ,- в том, и правда, чуда нет .
    А на мой  вопрос - нет ответа.
    Но тот лишь счастлив Буй, которому  повезет найти землю своей Судьбы…
    Вот поэтому в миг сей
    Будимир и Бродя ведали,
    что такое счастье.
               


                II
            
          
            И снова бегут молодые  разведчики.
            День бегут, другой. А берег озера всё не кончается. 
            - Будимир? Ни единой души!
            - Славь Сварога: это он нас идти сюда надоумил.
            А зверья, а птичья сколько – на века!
            А рыбица какая тучами несметными у самого берега играет!
            Камушек в неё для смеха кинул – не уходит. Не понимает рыба здешняя, что такое камень: никто отродясь по ней, видать, ничем  не кидал.
            Разведчики по-медвежьи рыбку из кристальной воды на бережок выбросят – свежаниной идёт. Не рыба – масло янтарно-розовое.
            - Вот где жить, скажи, Бродя?
            - Здесь не жить – дураком быть! Я уж думал, что вся земля заборами изгажена. Ан нет:  ни плетня, ни тына! Тут, Будя, не жизнь – малина …
            И вот на день третий, когда в дали туманно завиднелся лесной пожар, поднятый их костром ( гарь, это по-людски хорошо:  поляна будет, а то и поле!), услышали разведчики звук,  от которого вдруг встали как вкопанные.   
            Они как раз бодрой рысцой через падь бежали.  Берега болотистые, кустом-тальком поросли. По дну  ручеёк шустрый с камушка на камушек дитём весёлым прыгает. Визи-визи! Один из тысяч, что царь-озеро собой поют. И мелкий ельник по возвышенкам пади задумчиво растёт. Тесными кучками, болотец сторонясь.
            Так вот страшнее шипа змеиного, клёкота орлиного, страшней даже рыка звериного был  для антских разведчиков, вольную землю обретших, тот неожиданный звук.
            Боги, что вы творите?
            Это был смех человечий!
            И оттого разведчики лишь на миг стали как вкопанные. А в следующий миг – исчезли. В зарослях тальника растворились. Сами тальником стали. Нету их – тишина. Да такая, что даже слышно, как ручеёк по дну пади детским голосом журчит: визи-визи-визи.
            И опять – смех! Явственный, даже наглый при такой тишине звенящей.
            Откуда?
            Кто!?
            А вон оттуда: от трёх ёлочек. Которые будто девчонки о чем-то своём, весёлом и важном, на бугорке, болотцем окружённом, шепчутся.
            Ещё мгновенье спустя кукушка странно как-то прокуковала:  раз – пауза, ещё раз – опять пауза, а потом три раза почти слитно. Это уже Будимир с Бродей, в тальниках растворяясь, перегукнулись. Мол: я его засёк, голубя сизокрылого, обхожу сзади. И я его вижу, человека странного, - ползу напрямки.
            - Кря-кря?
            - Кря-кря-кря! 
            Это уже утицы невидимые друг другу сказали: берём живым.
            И опять тишина, несказанная, умиротворяющая. Только голос воды: визи-визи-визи.
            Уже сквозь осоку высоченную ящеркой неслышно скользя, Бродя неожиданно – нос к носу!- со вторым человеком столкнулся. Именно нос к носу:  Бродя только свой в осоку сунул, а там другой нос, и по нему большая муха зелёная ходит, по носу человечьему. А хозяин носа, седой и совершенно голый, лежит-молчит. Будто так и надо!
            Бродя хотел было от греха на дротик, как червягу, человечка нанизать:  чего лежишь поперёк пути разведчику антскому?! Но тут же понял:  голый мужик и без его боевых усилий  уже – того. Этого самого: накрепко припечатан к сырой земле тщательно оструганным колом, из груди мертвяка торчащим.  Во дела! Но коль мертвяк – пусть себе отдыхает.
           Разведчик обогнул голого с колом так тихо, что даже муху с его носа не спугнул. И ужом вёртким по осоке высокой – к трём ёлочкам поскользил.
          Это краше антов никто в те времена не делал. Это у них  против строя германского, против когорт римским было. Не зря, века спустя, в разведчики византийские императоры охотней всего наших нанимали. Хотя – не будет спешить: те века ещё прожить надо…
          - Кря?
          - Кря! 
          За ёлочками из тальников как медью блеснуло:  это на мгновенье высунулся и тут же исчез Будимир. Всё ясно: мы его окружили, голубя сизокрылого!
          А под сестричками-ёлочками, которые, как оказалось вблизи, не просто шептались, а были стянуты вершинками в некое подобие шалаша,  кто-то живой, - в отличие от молчаливого голого,- вдруг не просто засмеялся: прямо-таки захохотал заливисто с весёлым подскулом. Так ему, значит, баско отчего-то было.
          Будимир с Бродей вскочили одновременно, здоровенные, как медведи.
          Нет, они ещё не те русичи, которых встретил на Волге и которыми был очарован Ибн Фадлан в 922 году от Рождества Христова: «высокие, как финиковые пальмы, светловолосые и румяные», «богатейшие из созданий Божьих». Они ещё совсем южане, тёмно-русые и медноликие. Они ещё лишь ищут,- и, кажется, уже нашли, - северо-восток своей Судьбы.
          Но ещё не слились две крови.
          Ещё века и века до светлых волос, до румяных щёк белокожих россов.
          И до Письма.
          И до Государства.
          И до Креста.
          Они лишь разведчики Будущего для своего народа…
          Дротики над головами. Грозное «р-ра», - которое переняли молодые антские вои у кочевников, когда степями бежали, и малость приспособили под певучий дунайский язык,- готово сорваться с уст, ещё несколько минут назад улыбчивых, а теперь жестоких.
         Живьём берём!
         Но – словно осеклись разведчики: кого тут вязать, кого криком грозным стращать?
         Под тремя ёлочками, шалашиком стянутыми, сидел человек в живописных лохмотьях из рваных беличьих шкурок. Весь как хлющ мокр, худ, бос. И то ли беловлас, то ли сед.
         Однако на измождённом лице странного человека светились такие ясно-голубые, такие по-детски развесёлые глазки, которые старцу иметь просто непозволительно.
         - Свирл-свирл-свирл!- приговаривал кому-то чудной человек со смехом.- Опля!
         А сидело это чудо в перьях,- хотя не в птичьих, а в беличьих,- на куче елового лапника. Будто на некоем нищенском троне. И вокруг него, что не сразу заприметили даже остроглазые разведчики, суетились, кувыркались и с чрезвычайным азартом прыгали крохотные бурундучки с ярко-белыми полосками на спине.
         Весь до ниточки погружённый в своё непонятное счастье, человек подставлял им аккуратно оструганную палочку. Зверьки, словно соревнуясь между собой, ловко через неё перепрыгивали. А мужичок аж заливался смехом, вскидывая при этом ладную голову и показывая северному небу острый кадык на длинной бледной шее.
         - Свирл-свирл-свирл! Опля!
         Неожиданное появление Будимира и Броди,- плечавых, бровастых, с дротиками наизготове, с колчанами стрел, из-за широких спин грозно торчащих,- не произвело на весёлого  человека воистину никакого впечатления. Кивнув в сторону бурундучков, радостный нищий сказал, столь обильно уснащая неведомое речение своё жестами, мимикой и всякими общелюдскими ахами-охами-вздохами, что Бродя, имевший от природы редкостный дар толмача по-попугайски схватывать чужую мовь на лету, - почти всё понял.
         - Дети они малые, - объяснил на том же языке слов и жестов человек, при ближайшем разглядении похожий не на нищего, а на кунинга – на короля!- нищих.- Игрой рады.
         Разведчики сперва дружно закивали. А потом и вовсе расплылись в улыбках, несколько даже виновато пряча лёгкие, как мгновенная смерть, дротики за спины.
         - Ага-ага, мил душа: травку покушали – играются. Во жизнь!
         - Как тебя кличут, дитё взрослое?
         - Да мы и сами не представились!
         - Это точно!
         Перебивая друг друга, разведчики басовито гудели, начисто забыв о том, как ловко пришит колов к земле мокрой тот голый в осоке. С мухой на носу.
         - Лады – поди сюды! Вот этого бугая комолого Будимиром кличут. Бу-ди-мир, ага? А меня проще вроде: я, мил человек, - Бродя. Шпрехен зи дойч ?
         - Ну, пошёл, балабол! – это уже Будимир.- Дай человеку сказать, как его-то зовут! 
         Смешливый охотно поднялся на зов незваных гостей со своего елового трона. Предварительно пустив бурундучков себе за пазуху. Где им, надо понимать, было привычно. И, поднявшись, оказался скорее высок, чем мал ростом. А приблизившись -  скорее молод, чем стар. Вот только, и правда, худой, как камышина.
         Неведомый человек с любопытством подошёл к разведчикам, совершенно неслышно и ловко-привычно шагая по болотцу босыми ногами. Беспрерывно улыбаясь, с интересом ощупал чуткими пальцами, худыми и длинными, оружие Будимира и Броди; их потрёпанные, но ещё дебёлые свитки на волчьем меху, новые штаны из рысьих шкур, кое-как сколбнутые во время отдыха у костра дратвой, котомушки за плечами, всё ещё не пустые: с солью, наконечниками для стрел и уже остатками проса.
          Спросил без вопроса, помогая себе мимикой и руками:
          - Зачем так всего много?
          Разведчики засмеялись:
          - Ты чё, чудя? Вот это – «много»?
          - Последнее догрызаем!
          - Не видал ты, мил человек, когда по-настоящему много…
          - И оттого – счастливый!
          - Это точно: когда ничего нет, то никто и не отнимет…
          - Ладно, сказывай, мокренький, как зовут-величают.
          - А то дразниться начнём: мы на дразнилку гораздые!
          Царь болотный то ли не понял, что от него требуют, то ли прикинулся непонятливым. По худому и светлому лицу его пробежала лёгкая тень лукавости.  И в тот же миг ворон вещий заорал, с небесных вершин за добычей падая:
           - Кар-ррр!
           Разведчики дружно вскинули глаза. Никакого ворона не было: пустое небо.
           А когда перед собой глянули, то и человека светлого, с бурундучками за пазухой, с глазами задумчивой озёрной синевы след простыл. Во чудеса чудесные!
           Разведчики вновь разом оборотились. Памятливый Бродя мгновенно голого мужика в осоке вспомнил. С колом оструганным сквозь грудь. Но – всё спокойно: беловласый с улыбкой детской как раз из тальника вставал. Руки развёл: вот он, мол, я. Шутка такая!
           Бродя чуть бровь поднял. Ай да ловок, бродяга: неужто это именно он кол так ловкенько острогал, что как в масло в того вошёл? Чудеса!
           Гляди в оба, разведка…
           Сказал-спросил уже весьма настойчиво:
           - Ну-ну, могёшь! Так ты – кто, умелец, когда не каркаешь вороном с небес далёких ?
           И беловласый ответил тоже серьёзно ( пошутили, мол, и будет):
           - Суомолайнен мы. Народ вези.
           - Вези-вези…
           Повспоминали, брови сводя, разведчики.
           - Нет: не слыхали о таких…
           - Прямо тут, значит, и живёте?
           - Мал-мала тут, мал-мала не тут,- объяснил беловолосый.
           - Понятно, хоть дюже занятно…
           - А ручеишку как зовут?
           - Да-да, его как зовут, возле которого с тобой гутарим?
           - Вези.
           - А сам ильмень, тростником поросший?
           - Ну, озеро-езеро! Его – как ?
           - Иль-мень?- худой человек улыбнулся, слово смакуя: понравилось, наверно.- Тоже – вези. И дождик – вези. Хотя и с неба. С которого ворон каркнул, хотя на земле был.
           Разведчики понятливо закивали. Вода, значит!
           А насмешливый Бродя уточнил на свой лад:
           - Везде вези, а посредине – суомолайнен… Чудь ты, мокрая, вот ты кто!  Не обижайся, чудной-ловкий: мы на клички гораздые – и себя, и других по-всякому кликаем.
           - Не обижаюсь, - растолковал человек.- Чу-удь… Чудь не обижается !
           - Вот и красно. И много, скажи, вас тут, чудных-смешных, по лесам-болотцам вокруг Ильмень-озера с бурундучками под ёлочками играется?
           - Есть мал-мала,- закивал худой-мокрый, в беседу охотно втягиваясь.- Сколько вези, столько и суомолайнен. Очень мал-мала много.
           Вот тебе и украйна земная! Вот и безлюдье вольное!
           Неужели – опять воевать?
           Подумав, разведчики предложили:
           - Чудь, а чудь, побежали – к гари? У костерка полежим, о том о сём потолкуем. Мы сюда тысячи вёрст пробивались! Двадцать лун мечами махали! Надо потолковать серьёзно.
           - Побежали. Чего не бежать?
           Лёгкий человек согласился с такой охотой, будто и не было у него иных дел на обширной этой земле, кроме как с бурундучками играться да по гарям бегать.
           Правда, в последний миг вспомнил:
           - Я только, палки железные, - не обижаетесь?-, на длинного чёрного гляну. Хорошо ли в осоке помер? И – побежали: чудь любит бегать!
           С лёгкостью беличьей худой тут же нырнул в тальники, а из них – в осоку, где лежал голый «черный» ( с чего почернел, не понятно), колом к земле пришпиленный.
           Бродя – палец к губам: т-с-с-с!
           Шёпотом объяснил товарищу:
           - Он там мертвяка проверяет…
           - Он – мертвяка?! Чем же он его убил?!
           - Живой всегда найдёт, чем убить…
           Терпеливо-молча  подождав, пока чудь вернётся, Бродя спросил:
           - Справился по хозяйству?
           - Справился-справился!- лёгким кивком подтвердил человек белокурый.- Хорошо чёрный помер: весь в  землю ушёл, ничего – в вези!
           - Вот и лады, мы за тебя рады…- ухмыльнулся Бродя.- Ну, бежим?
           - Бежим!
           И они помчались берегом Ильмень-озера. Уже втроём.
           Бежали-летели к далёким дымам брошенного Будимиром и Бродей костра ещё полдня целых. Настолько огромно было оно, Царь-вези, любимый дом рыб несметных.
          Через светлые , поросшие лишь травушкой сочной поляны летели. Через ключи-ручейки сигом пересигивали. Через льдисто-прозрачные речушки, несметным числом в Ильмень впадающие, вплавь плыли. А когда лягушками ловкими прыгали по кочкам болотным, то чудь мокрая радостно приветствовал их своей бесконечной улыбкой и даже дружескими воплями, как самых дорогих непонятному сердцу его друзей.
           - Не устал, худой-мокрый? – подначивали его неутомимые антские разведчики. – Эх, ещё наддадим: скоро – гарюшка! Кого, небось, тока не зажарила, тёплая наша!
           - Наддадим. Чего не наддадим, рысьи штаны, железные палки?- не оставался в долгу на подначки беловласый.- Гарь – это хорошо: сама и сжарит, и сварит!
           Суомолайнен не только не отставал от Будимира и Броди, но и сбоку лёгким пёрышком прыгал, и даже иногда впереди, дорогу берегом торя.   
           Что хотите: пеший человек! Он сам себе конь.
           Не то что скиф колченокий, который лишь в седле и силён.
           Как и возле трёх ёлочек шалашиком, чудь несколько раз, словно развлекая разведчиков, вдруг исчезал на полном бегу. Будто проваливался-растворялся на ровном месте! И так же вдруг появлялся совсем в ином.
           Глаза его при этом были то по-детски веселыми и бесхитростными; то наполнялись какой-то тягучей тайной, которую копит спрятавшееся в лесной чащобе студёное болото. Тайной, в которой плещется непонятная северная грусть…
           Наконец, бегуны почувствовали: воздух  потеплел, приятно загорчил дымком. Гарь от костра, брошенного разведчиками на берегу озера почти трое суток назад, была уже рядом.
          Да вот она!
          Огонь-хозяин выжег небольшой участок приильменьского леса, однако сам уже погас. Только красновато светились кое-где головёшки. Которые чудь-человек с ловкостью невероятной стал собирать голыми руками в большую кучу. Предложив разведчикам на правах гостей посидеть пока в сторонке. На вон той куче не тронутого огнём лапника.
          Бегая по выгоревшей поляне, суомолайнен был похож на повара, хлопочущего на кухне. Спешил! А Будимир и Бродя, чтобы времени зря не терять, привели в порядок свои порты и свитки, мечи из схрона достали. Они чувствовали себя людьми, которым предстоит поговорить с непонятным пока человеком от имени целого народа. Родного им народа! Ждущего в далёком Поляшье, на земле, лишь временно его присутствие терпящей, воистину судьбоносную весть. Нашли они или не нашли, разведчики, то, зачем их в даль посылали?!
          И вот уже чудь, убегавшись, рядом сидит.
          Раскладывает, ухмыляясь, на тёплой после пожара земле грибы подрумяненные. Молодых зайцев и глухарей, не успевших уйти от разбушевавшегося огня.
          Надвигается не обед – пир.
          - Чудь, а , чудь, а у тебя нету чуть-чуть?- почёсывает медный затылок Бродя, оглядывая дары лесные и сопровождая вопрос такими выразительными ужимками и международными жестами, что светлоглазый-бледнокудрый сразу всё понял.
          И уже взлетел на ель огромную. У которой огонь припалил лишь один бок и, о ствол, как об утес, ударившись, разбился. В руках у него долблёнка берёзовая (из-за пазухи, наверно, достал). И чудь, понимающе ухмыляясь с верхотуры, медком её наполняет. Видимо, основательно забродившим. Общечеловеческая ценность! Объединяющая двуногих быстрее любого эсперанто, идо и волапюка.
          - Ай да чудь: соображает чуть-чуть!
          Потирая широкие ладони, разведчики всячески похваливают и похлопывают по худым плечам уже сидящего против них весёлого человека в лохмотьях.
          - Ну, мужики?
          - Живы будем – не помрём!
          И захрустели у костерка дремлющего косточки заячьи. Под грибки румяные. Под медок молодой-весёлый. Под разговорчики-переборчики.
          Вот вам и «давно это было». А какая разница?
          Давно и страшно,- это уж точней не бывает!-,  когда сама себя обрекшая таким «юмором» на вечное проклятие  власть людей живых на расстрел в хлебной будке возит. 
          - Да-а, под него, под медок, - смачно утираясь, подмигивает застольникам Бродя, - и лапоть съешь-скушаешь. Правильно гутарю, чудь мокрая?
          - Правильно, - весело голубеет глазами человек странный,- палка железная!
          Степенный Будимир, с костями зверька-птичку кушая, - хрустят они у него на зубах кипенных, кариесов не ведающих, как те спички, что всего через тысячу с небольшим лет придумают люди,- любезно насыпает застольникам дорогим по горсти проса из заветной, уже почти аварийной котомушки. Говорит светлоокому, уважительно на зерно показывая.
          - Хлеб!  Мы, анты, без него, как дети без мамки… Спробуешь?
          Суомолайнен  долго разглядывал лежащую на своей ладони желтоватую горушку. Пару зернышек на зуб взял. Вернул жменю, весело-виновато головой покачав, Будимиру.
           - Пусть птичка кушает,- объяснил вежливо.- Чудь клевать не умеет.
           Разведчики засмеялись. Но ещё больше удивились.
           - Так вы – что: вообще ничего не сеете, люди мокрые?!
           Человек-визи явно не понял, чему так удивились палки железные и какого ждут ответа.          
           Пришлось Будимиру и Броде долго объяснять, как это такое – «сеять». Жестов у них вскоре не хватило, мимики тоже.  И они стали  показывать весь полевой процесс в сценах и  лицах : первый изображал коня, как оказалось, суомолайнену тоже неведомого, второй- сеяльщика. А зерно заменили мелкой ильменской галькой.
          Чуть постепенно уразумел и быстро закивал головой.
          - Нет-нет! Мы ничего в землю своё-людское не бросаем: боги могут обидеться.
          - Тю!? – совсем поразились Будимир с Бродей, даже на колени от таких странных слов-жестов привстав.- Как же вы живёте: в смысле – что кушаете?!
          Приподнялся, хлопая белыми ресница, и чудь.
          - Как – что, палки железные?! Зверька-рыбку. Травку-ягодку.
          Чудь всё это на руках показывал.
          - Всё, что лес-земля-вези  дают, то и едим-кушаем. Разве – мало?!
          Разведчики переглянулись. Крутыми плечами пожали.
          - Да нет: не мало…
          - Но без хлебушка никто не живёт, чудо ты еловое!
          - Ну! Ни грек, ни римский человек.
          - Во-во: ни тевтон, ни галл, ни свей!
          - Ни жареные люди из песков огненных!
          - Даже агняне, хоть кругом вези, и те его, слыхали, кушают…
          - А кто не сеет,- закруглил зерновую проблему Бродя,- тот у других  цап-царап!
          Суомолайнен совсем растерялся:
          - Все люди – клюют? А «цап-царап» - это как?
          И опять удивленно переглянулись разведчики, с колен на чресла плюхаясь: может, он дурачка из себя корчит? Малость уже взбалдев от медка взыгравшего, - а в таком состоянии его особенно тянуло на краесогласия, - Бродя спросил напрямки, чтоб вокруг не петлять:
          - Ты – суоми, мы – славёми. Лук твой вижу, что оплечь. Где же дротик твой, где меч? Этой пукалкой, и схошь, человека хрен возьмёшь!
          Будимир покосился на товарища:
          - Не замай ты его, баюн языкатый…
          - А чего – баюн? Чего – языкатый?- завелся Бродя ( спорить в его шустром роду-племени было слаще мёда).- Не верю я, братуха, что у них, кроме этих лучков хлипких, из которых по воробьям стрелять,- ничего нету. Брехня! У них – что:  никто ничего никогда не отнимал, ежели он про «цап-царап» не ведает?
           Стали, перебивая друг друга, разбирать суть вопроса.
           Разведчики мечи калёные обнажили: мот это, мол, римские. Любимое дело! Особенно для ближнего боя. Вот это лёгкие дротики: в умелой руке  вепря насквозь пронзит. Вот – стрелы калёные. Если на город рать чужая  приступом идёт…  Ясно: объяснили, как смогли, что такое город, что такое рать, что такое приступ…  да: если приступ, наконечники лучше ядом мазать… Вы не мажете?! Все мажут, мы – тоже: общечеловеческая, так сказать, ценность, брак чудной или хитрый. Пока  не понятно…   
           Светлоглазый внимательно вслушивался в слова горячие, всматривался в жесты обильные. Чего – понял. Чего – нет. Головой качал задумчиво.
           - Так где же твоя сбруя железная, чудь? – совсем уже напрямую Бродя спросил.-  Али не ты «черного» в осоке к земле припечатал? Что-то не получается, брат мокрый: сеять, говоришь, боги не велят, а когда на кол надел – не спрашивал, что ли?
            Чудь и худыми плечами пожимал, слушая это, и белыми ресницами хлопал.
            Кажется, и правда, не понимал, о чем пытается спросить его этот плечистый длинноволосый ант, грозным железом обвешанный. Хотя по глазам его потемневшим догадывался, что вопрос очень и очень важный. Наконец - осенило.
            - Ты хочешь сказать, палка железная, что чёрного в осоке  - убил я ?
            - А я – что ли? – засмеялся Бродя.- Будимир же его вообще не видел!
            Суомолайнен осуждающе  покачал маленькой ладной головой :
            - Но – зачем? Я не  Бог, чтобы чужую жизнь отобрать, палка железная!
            И вновь разведчики переглянулись: неужели худой за нос их водит? 
            - То есть ты хочешь сказать, чудь хитро-мудрая…
            - Умеющая и исчезать среди бела дня, и вороном с неба каркать!
            - … вот-вот, правильно, Будимир, гутарит: ты хочешь сказать, что народ вези чужих жизней вообще не отнимает?!
            - Нельзя забирать то, что дали Боги,- утвердительно кивнул голубоглазый.
            - Красиво гутаришь, брат! А зачем же тогда лучишко со стрелами?
            - Зайчиков кушать,- объяснил человек вези.
            - Ага! А разве зайчиков не боги творят?
            - Палка железная! – засмеялся чудь.- Боги тело не творят: только душу, которая потом улетает на небо. А тело уходит в землю, чтобы стать травкой, листиком, ягодкой.
            - Вот так!- похвалил Будимир.- Красиво!
            Но Броде пока было не всё понятно:
            - А кто же тогда тела по твоей тонкой вере творит, если боги – только души?
            - Зайчиков, птичек, рыбку  – мать-природа.
            - А человека? Ну – тело человеческое: его кто лепит?
            - Чёрный.
            - Боги – белые, а черный - богам мешает?
            - Да!- обрадовался человек-визи понятливости собеседника.- Он старается разрушить всё, что делают боги и мать-природа. Ему плохо, когда всем хорошо…
            Мгновенно позабыв о подозрениях, отходчивый Бродя просто покатился от смеха.
            - Похоже, брат худой, похо-оже! Беда с этим телищем людским ненасытным: то мяса с просом ему подавай, то мёда весёлого, то девку красную. Вот подавай – и всё!
            Серьёзный Будимир, однако, веселье товарища своего не приветствовал. Что, мол, за шуточки, если к истине с трудом подбираемся?  Попросил уточнить:
            - То есть по вере твой, светлый человек, у зайчишки – только тело. Так?
            - Так. Он, как трава, зайчишка: покушал, побегал – сам  травкой стал; а травка поросла-поросла – опять стала зайчиком. Или птичкой, рыбкой
            - Ловко! – хлопнул себя по жилистым ляжкам Бродя.- Всё как на ладони!
            Будимир, однако, палец поднял: дай, мол, до конца понять.
            - А зачем,- спросил,- человеку душа? Какой в ней смысл?
            - Чтоб Черному противиться, палки железные.  Он же  именно людской жаждой хочет мир, богами созданный, разрушить. Не спи, человек: слушай душу!
            - Да, ловко…
            Разведчики задумчиво-уважительно покачали головами. Теперь уже оба.
            - Вот только с осиновым колом, брат ты наш божественный, доскажи,- попросил уже лично Бродя.- Народ вези жизни у других людей не отнимает. А зачем колом приколол уже мёртвого? Какой смысл? Мы с товарищем моим вои, в делах небесных не знатоки…
            Суомолайнен кивнул. По сторонам оглядел. Объяснил негромко-доверительно.
            - Он  Чёрному служил, который в осоке. Он людей убивал, внушая доверчивому народу вези, что это – хорошо. Он против Баке шёл – любимицы Солнца! И она его наказала.
            - Ну и хватит! Кол-то зачем?
            - У черных колдунов, которые людей мутят,- прошептал суомолайнен,- не только тело Чёрным сделано, но и душа им же вдута. Понятно, палки железные?
            - Пока вроде понятно.
            - Так вот когда черный колдун умрёт, надо, чтобы белый колдун колом острым к земле его приколол: тогда всё дьявольское в землю уйдёт – и из души поганой, и из тела. А в вези не попадёт ничего… Я за ним целую луну шёл:  очень он не хотел помирать! Но с Баке не спорят : Баке  надо подчиниться сразу. Её Солнце любит…
            Молодые разведчики только руки уважительно развели.
            - Чётко у вас с этим.
            - Прямо -  по полочкам! 
            И всё же не до конца убедил их, дотошных, человек воды. Поэтому спор,- или пусть диалог у костра под медок забродивший,- продолжился.
            - Гутаришь ты ладно, - признали разведчики антов.- Коль сам из колдунов,- из белых, из белых!-, то дело понятное…  Но- вот закавыка:  если убивать человеков по вашей вере нельзя, - поскольку у них душа от бога,- то как вы землю свою защищать будете, если чужие к вам нагрянут своими телами дьявольскими, которым - дай, дай и дай?!
            Суомолайнен честно заморгал снежными своими ресницами. Смысл нового вопроса разведчиков опять был ему не понятен. Ну, мол, придут. Зачем? Что брать?
            Он медленно и как бы даже демонстративно оглядел огромный мир,- светлое северное небо, светлое озеро, лес, словно прислушивающийся к их разговору, -  спросил:
            - Но ведь всё это боги создали. Причём  мы – маленькие?
            Разведчики даже разочаровались.   
            - Чёго это ты всё «боги» да «боги»?
            - А дом? Дом-то твой! Ну – пусть даже шалаш родной: его – что, не надо защищать?!
            - Вот представь, чудь-человек:  сидишь ты на пороге шалаша своего,- хоть большой, хоть маленький,- а к тебе человеки чужие подходят с мечами длинными варяжскими, с луками тугими сарматскими и говорят нагло: «Двигайся, суомолайнен, куда подальше. Чхать нам на твою божественную душу: теперь всё ваше – наше!»
            Светлокудрый, кажется, готов был расплакаться, представив себе такую картину.
            - Но зачем меня из шалаша уходить?- спросил он недоуменно.- Вокруг Ильмень-вези земли столько, что нету ей ни конца, ни края. Зачем им мой шалаш?!
            - Да ни зачем,- малость даже виновато пожали крутые плечами антские разведчики.- Ты думаешь, Чёрный только в своего помощника душу неправильную втиснул? Не был ты в нашей шкуре, брат, оттого и весёлый… Просто так придут и скажут! Что тогда?
            Чудь вздохнул.
            - В болота уйду:  болота мать наша. С железом в болоте утонешь. А мы – лёгкие: мы как вези! У нас ничего нет. Сяду на кочке, буду с бурундучками играть…
            Да, чуден, боги, ваш мир, коли вы и чудь светлоглазую сотворили!
            Будимир и Бродя на какой-то миг почувствовали себя медведями, забравшимися в гостеприимное беличье гнёздышко. Вроде и хорошо, а боязно: того и гляди что-нибудь раздавишь. Меда надо, ещё медку, чтоб услышанное в мыслях переварить!
            Выпили. Глухариками похрустели.
            - Суомолайнен, а суомолайнен?
            - Я суомолойнен.
            - Сюда, кроме нас, люди далёкие ещё когда-нибудь приходили?
            Человек вези сморщил высокий бледный лоб: задумался.
            - Когда я был маленький, как бурундучок, который у меня за пазухой,- что-то вспомнив, стал он объяснять, - промелькнули какие-то  в шкурах морского медведя.
            - Железо на них было?
            - Было! Длинное-длинное. И шли плотно, как гуси на водопой.
            - Ну?
            - Шибко смеялись, когда нашу семью под ёлочкой увидели. Ты, сказали отцу, финн, лучшую в мире защиту придумал: полную нищету. Если отнять нечего, то чего бояться? 
            - Это точно! - засмеялись и разведчики.-
            - В белых шкурах, говоришь?
            - Да: морской медведь. А сверху шкуры – опять железо.
            - Понятно,- кивнули разведчики, - это варяги, наверно. У них тоже северная земля.
            Суомолайнен меж тем ещё вспомнил.
            - А отец отца рассказывал, что когда ещё отец его отца бурундучком был, будто к Большому Вези приходил Человек-без-Штанов. Один, как медведь-шатун. Жил тут с нашими мал-мала много. Всё время от холода дрожал, бедный. И какой-то палочкой по белой шкурке всё время водил-водил-водил. А потом шкурку трубочкой аккуратно вот так складывал- и начинал водить  палочкой по другой…
            - Иди ты, мокрый?!
            Разведчики так поразились, будто не то диво, как чудь исчезать среди бела дня умеет, что  вороном он с неба каркает, хотя сам на земле, а то, что человек – без штанов.
            Не веря ушам своим, стали уточнять, даже  долблёнку с медком отставив.
            - Сюда приходил, на Ильмень-озеро?   
            - Сюда-сюда, палки железные.
            - Совсем – без штанов?!
            - Совсем: одна рубаха, поясом подпоясанная. Но длинная.
            - Мать родная…
            - Да быть же такого не может…
            - Может-может, палки железные: так без штанов и ушёл.
            - А он ваших не лечил?
            - Всё время лечил! Говорил, что ноги у нас хорошие, потому что мы на конях не скачем. И от этого, от ног, у нас детишек много. А зубы, говорил, у нас плохие. Потому что Солнце, которое очень нашу Баке любит, не хочет высоко над землёй подниматься…  Но больше всего Человека-без-Штанов удивляло, что в наших краях вези зимой твёрдой становится, а  с неба на землю огненные стрелы не падают. Очень чудной…
             - Так ведь это же грек-периодевт!
             Разведчики даже головами уважительно покачали. И руки в стороны развели.
             - Во лазучие, а Будимир?
             - И не говори, Бродя: как те орехи грецкие по всей земле катаются!
             - Нет, ты на них погляди:  порты носить так и не научились, а уже пишут!  Писать им – мёдом не корми: на край света за своей писаниной бежать готовы !
             - Жаль, мы этому необученные…
             - А чего – жаль? Чего в той писанине хорошего? Муторное дело! Нехай грек им пока занимается… А нам – медку веселого да девку красную! – засмеялся Бродя.- Это нам любо… 
             Когда всё было выпито и почти всё уедено – чудь спросил, до сих пор в основном на вопросы гостей терпеливо и обстоятельно отвечавший.
             - А вы какого рода-племени будете, зерно клюющие, медок любящие?
             - Мы-то…
             Это Будимир степенный отвечать собрался.
             Бродя шустрый, вдруг беседу прервав, на вяз огромный ловко полез. Палочка вязовая зачем-то ему понадобилась. Ножом он там её аккуратно срезал и прямо на верхотуре что-то с ней мороковать стал, с палочкой той вязовой. 
             - Да вот и мы… - Будимир вздохнул, бороду каштановую ручищей оглаживая.- О себе, брат,- оно аж труднее… Если ближе к морям студёным, то нас всё больше венетами кличут. Рядом с германцами наши там живут. Не слыхал за германцев? Серьёзный народ: мы всё больше вроссыпь воюем, они – строем: как гуси… Э, брат мокрый, что такое «воюем», лучше давай не трогать! Долго рассказывать: мы у Ильменя оттого и оказались, что воевать надоело… Так вот у наших венетов город там есть. Очень большой. Огромный!  Вы городами ещё не балуетесь? И не надо спешить: суета… А на юге тёплом, где грек бесштанный и где поганые с глазами косыми, антами нас обычно зовут, но иногда и соборами… Поганых – знаешь? И не надо спешить!  Как саранчи их там, в Степи великой: все на конях, глаза-щёлки. Злой народ! Бурундучков за пазухой не носит,- Будимир с улыбкой потрепал Белого по жидкой его шевелюре.- Всё больше гадюк да скорпионов. Ну их… Сами же мы себя обычно именем рода-племени отцов своих кличем. Мой род, например, от Яна ведётся. Бродин – от Слава. Они на берегах тёплой реки живут. Уже – жили.  Хорошо там, но тесно…
            Внимательно слушая и в жесты-мимику всматриваясь, человек-вези кивнул: понятно.
            Меж тем, спустившись с дерева,  веселый от медку Бродя тут же напористо в беседу влез. Вновь сидя у алеющих головёшек костра, он какие-то дырочки непонятные на вязовой  ветке ножом проделывал. И своё мнение насчет темы беседы гнул.
           - Да ну их, мужики, те кликухи: их сколько хочешь нагородить можно!  Вот ты, брат мокрый, суомолайнен, да? И ещё – вези: человек воды.  А варяг тебя финном назвал. Ага? А мы и вовсе чудью. Потому что ты по-нашему чудной: ни дома у тебя, ни оружия, ни хлеба ты не ешь. А сам – глянь какой счастливый! Ну, а мы, - коль аж до Ильменя посланцами двух родов-племён добрались,- дразни нас славка-янка. Или, если кучкой, славяне. Мы не обидчивые:  мы сами, кого хошь, обидим !
            Чудь закивал, заулыбался. Предложение Броди ему понравилось.
            - А как ваша тёплая река называется, славки-янки? У вас есть соседи? А боги у вас какие?  - чудь замолчал, ухом став …
            И вновь, то дополняя да уточняя, то азартно перебивая друг друга, заговорили разведчики. В этом смысле люди и через тысячи лет, если роботами не станут, останутся такими:  рассказывать для них о себе – слаще мёда! Особенно после мёда  весёлого.
            - Живём мы, брат-чудь по берегам Дуная.
            - Жили, Бродя, жили.
            - Это верно. Места там баские, но уж больно народу набилось много: куда ни глянь – соседи-соседи-соседи. И все своё охраняют, а на чужое поглядывают.
            - Тесно нам там, понимаешь?
            - Охота бежать, а куда ни ткнёшься – забор…
            - Но бурундучкам у меня за пазухой тоже тесно,- вставил человек-вези,- а им – весело.
            - Так то ж бурундучки! – подмигнул Бродя.- Им тело не Чёрный делал.
            - А вы с ними играть не пробовали?- спросил вези, моргая белыми ресницами.
            У разведчиков весёлые глаза – на лоб:
            - С соседями, что ли?
            - С соседями, с соседями!
            Разведчики затылки почесали дружно.
            - Пробовали: играем-играем, играем-играем, а потом – кистенём по башке!
            - То мы их, то они нас.
            - Так всю жизнь и поигрываем: с переменчивым, брат, успехом!    
            - А чего у вас мало? – с трудом понимал чудь и что такое тесно, и что такое кистень.- Что вы там делите, на далеком вашем Дунае?
            Будимир с Бродей вздохнули.
            Как ему объяснить? Он хоть вроде и колдун Белый, а сам детеск как сынок мамкин: с бурундучками поиграл – и рад.  Пойди растолкуй ему, что люди на Земле делят, если дом у него – ёлка, небо – крыша, а главный щит – полная, улыбающаяся во весь рот нищета.
            - Понимаешь, брат вези, мы землю возделывать любим, славки-янки. А только соху в неё воткнёшь – уже кто-нибудь за просом сзади шагает. Да ещё строем:  трум-трум!
            - Сам-чудь не видел, как людишки строем при оружии ходят?  О, лес из человеков!  И у каждого – щит, меч, копьё. Как черепаха в панцире, все в железе. Шлемы блестят, трубы ревут, кони храпят… Не знаешь, что такое конь?! Будимир, объясни на пальцах…
            - Ну, как твой сохатый, только без рог. А быстрый – как птица.
            - Во-во! До проса ли тут? Бросай, ребята, соху – пошли отбиваться!
            У светлокудрого аж глаза повлажнели.
            -  Зачем же вы там все в кучу сбились, как осы в дупле, славки-янки?!
            - Да вот то ж и зачем…
            Молодые разведчики вздохнули по-стариковски:
            - Судьбу, брат, не выбирают.
            - Так по крайней мере сами жупаны,- ну, старики,- сперва говорили.
            - А если судьба не по душе? – не согласился суомолайнен.- Если ей лететь хочется, а она о чужие заборы, как птичка в клетке, бьётся? Боги только за душу в ответе:  судьбу человек сам себе делает. Так нам Баке говорит, народу вези.
             - Умная она у тебя баба, эта Баке,- похвалил Бродя, товарищу подморгнув: мол, ладно тебе – тут волхвов нет.- Не то что наши костоломы: всё-то им жертвенную чашу с кровью подавай, когда они ею напьются! Короче, мы тоже решили сами сделать свою судьбу, суомолайнен. Потому и сидим с тобой аж на берегу Ильмень-езера! Теперь – понятно?
             - Теперь – понятно,- закивал человек вези.
             - Подвинешься, если всем народом придём?
             - Чудь подвинется!- сказал чудь.- Здесь земли всем хватит. А совсем без соседей – нельзя: если тебе только белочка с бурундучком соседи, то ты на них похожий станешь…
             - Это точно!
             - Тоже Баке научила?
             - Да. Она говорит: человеку нужен лес, вези и добрый сосед.
             - Мы тебя устроим, брат случайный?
             - Приходите, славки-янки. Будем жить под общим небом…
             - Ну, коль так, то давай ещё по медку ( не жмись, чудь: весёлые у тебя наклёвываются соседи!) – да сыграем мы тебе перед расставанием долгим,- а для нас троих и вовсе вечным…-,  песенки… Это только сказка скоро сказывается . А встретимся мы, наверно, лишь внуками нашими: коротка, брат, жизнь людская!
              - Баке говорит, что люди вечны.
              - Ну-ну, здорово вы тут с ней устроились, с Баке.
              - Оттого и  улыбаетесь беспрестанно!
              - Короче, чудь-человек, расскажи своим внукам, что когда новые Будимир с Бродей к ним придут, пусть встречают без страха.
              - Я так скажу: славки-янки -  народ хороший.
              - Спасибо на добром слове, Белый!
              - А мы тоже своим скажем: чудь, хоть и смешные чуть-чуть, но лучшего соседа не придумаешь… Только, мол, научите их просо сеять, города городить да песенки под дудочки вязовую и березовую петь. А приспичит – мечом володеть: у них мечей нету…
              Светлоокий, хоть и слыл у народа своего, нищетой неприступного,  белым колдуном, хоть и мог словно сквозь землю вдруг пропадать куда-то и с неба вещим вороном каркать, а слов  таких отродясь не слыхивал: «дудочка», «песенка». Все радости земные выражал он лёгким смехом и улыбкой, которая почти не сходила с его худого лица.
              - Дудочка, говоришь? Да вот она,- чудь осторожно дотронулся тонкими пальцами до вязовой ветки, превращенной Бродей в непонятное ещё сооружение со многими отверстиями различной формы и глубины.- А песенка – будет сейчас тебе песенка…
             Бродя привычно поднёс к губам, от нетерпения влажным, вязовую походную свирель,- он у молодых воинов племени своего был и толмач, и музыкант главный, - закрыл, сосредоточиваясь, глаза.  Чуть гнусоватые, но приятно-теплые звуки лёгкими птахами полетели к самым вершинам приильменских дерёв…
             Это была первая мелодия на берегах великого озера. Мелодия, которую извлекли не марал, не глухарь токующий, а уста человеческие из палочки вязовой.
             И она потрясла суомолайнена сильнее мечей, дротиков и рассказа о воинском строе.
             Из светлых глаз его побежали слёзы. Светлые, как северная вези.
             - Ну, что ты, брат,- растрогались и разведчики.- Это всего лишь музыка.
             - Разве ты её никогда не слыхал?
             Да, так сложилось. Одни не умели чревовещать и вдруг исчезать  в никуда. Другие не знали, что есть на Земле музыка или песня, когда инструментом становится сам твой голос.
             И никто здесь не «выше». Просто все –  разные.
             - А ну, Будимирушка, сыграем-споём Белому, как Рим на Дунай идёт!
             Дудочка взяла такую надтреснуто-высокую ноту, что из свирели стала боевой трубой.
             Это шёл легион!
             А по флангам громыхали тяжелоконные алы!
             Легион гремел кованой сталью государственного оружия. Гулко хлопал государственными ногами. Обутыми в государственные сандалии, на которых, словно выжженное клеймо на коже раба, стояли чёткие инвентарные номера.
             Жить в обществе и быть непронумерованным – нельзя.
             - Рим!
             - Риму – мир! Весь: с потрохами!
             - Над миром – Рим!
             Забыв о своей степенности, Будимир запел-зарычал густым и низким басом. И они с Бродей изобразили туго сомкнутый солдатский строй. Когда нос идущего сзади упирается в затылок идущего впереди. Когда ты чувствуешь себя колёсиком-винтиком некоей могучей Машины, готовой раздавить всё. В том числе тебя, если выпадешь из её механизма.
             «Это не гуси серые идут на водопой,- мелькнуло у чуди ошеломленного.- Это серые крысы идут в пучину! Баке, тебя любит Солнце: попроси осветить их души…»
             А разведчики  продолжали давать  прощальный концерт единственному зрителю, с которым уже никогда не встретятся  в своей земной жизни.
            
             Рим! Рим!! Рим!!!
             Всех воюем, всё едим!
             Город сожжём.
             Улитку сожрём.
             Ваш дом – наш дом!
             Ваше просо-
             Без спроса!
             Варвар – трава:
             Зачем ему голова?
             Ать – два!
             Ать – два!!
             Ать – два!!!

             Пение ошеломило чудь даже больше, чем дудочка вязовая. Это было настоящее потрясение: человек может не только говорить, он может – ПЕТЬ, весело и даже всяко играя своим голосом, как бурундучок хвостиком? Невероятно…
             А разведчики вошли в азарт.
             - Бродя, на галла шибчей переходи! – мигнул Будимир товарищу.
             Дудочка вязовая зачастила что-то шустрое. Какую-то бойкую «Пчёлку-бабочку» седой древности. И, подлаживаясь под неё, разведчики тоже зачастили скороговоркой.

             Галл!
             Галл!
             Галл!
             Шустрый, будто галка, галл
             Целой тучей налетал!
             Яро галлы в бой идут,
             Шибко бьются пять минут,
             Просо хапнут –
             И бегут…

             Шустрое бринканье едва оборвалось, как на просторном лице  Будимира, который и в прикомедничанье этом  был добросовестно-серьёзен, мелькнул неподдельный страх.
             - Бродя! Шухер-мухер-цванцербрюхер:  германцы!
             - Все бегут – всем капут!
             Трум…
             Трум…
             Трум…
             Дудочка не запела, а как бы тяжко затопала. Нахлобучив волчью свитку прямо на голову, Будимир изобразил что-то грозное-страшное, из чащи лесной выступающее.
             Весь в железе да ещё с рогами!

             Трум-трум-трум:
             Их майн бин идум.
             Жгум,
             Жрум,
             В плен берум.
             Трум!
             Трум!
             Трум!
             Немец?
             В поход!
             Мамку – в расход:
             Не даёт доход,
             Майн гот… 
             Трум-трум-трум!
             Их майн бин идум…

             - А это кто, мужики? – криком спрашивают разведчики друг у друга, козырьки ладоней к надбровью приложив.- Сарматы? Чи скифы? Чи, может, уже печенеги?!
             - Один хрен! Хватай мечи – пешком навстречь скачи!
             Заполошно оря, Бродя сигает на Будимира, изображая свирепого конного кочевника, припадающего к развевающейся гриве  жеребца своего.


             Гик! Чулык!
             Мынын онда!
             Лава! Конная орда!
             Колим этак, рубим так!
             Тын, мажара, бешбармак!
             Сыр, кумыс, кизяк, кушак!
             Балка, яр, тюльпан, типчак! 
             Пыль, ковыль, аркан, ясак!
             Мне один ишак – кунак!

             - И все – за просом? – обалдев от обилия и непохожести земных народов, от их слов непонятных и разных ( а ещё, небось, у каждого своя Баке, и у всех – лучше всех!), светлоокий-светлокудрый робко спросил: - А вы – вы какие?
             - Мы-то?
             - Фу-у…
             Разведчики старались скорее отдышаться после шумного представления своего.
             - Мы – самые хорошие: когда спим!
             - Да только спать некогда…
             - Чего обманывать будущего соседа да о тихости своей туманы в очи пускать?
             - Жуки ещё те! Но нас хоть поле от набегов отвлекает!
             - Это точно, мокренький:  мы на грека или на Рим богатый прыгаем, только когда урожай соберём. А тевтон или хоть тот же савромат – они круглый год в набеге: их урожай на чужом поле растёт. А том числе – на нашем!
             - Вот и пошли мы, чудь, искать землю вольную. Такую, чтобы – хочешь иди, а хочешь –  лети! И где урожай лишь тот собирает, что его сеял… Понятно, брат мокрый?
             - Понятно, славки-янки. Идите – и возвращайтесь:  Баке нам рядом жить велит!



                III


             И вот они - прощаются.
             И если именно  этот Будимир степенный, этот Бродя вёрткий,  эта Чудь Улыбчивая с бурундучками за рваной пазухой, - то конечно навсегда.
             Ибо, как говорится, в мире ином мы друг друга уже не узнаем.
             - Ну, брат?
             - Давай, брат!
             - Здесь вас ждут, славки-янки: будем вместе жить, чтобы похожими быть.
             - Научишь, как с неба каркать, на земле стоя?
             - А вы – на дудочке играть и песенки петь научите?
             - Это за нами, чудь, это – за нами!
             Несколько лун кряду шли и бежали они по Земле юной. От степенного и голубоглазого Севера. До заполошного кососкулого Юга..
             Но, прежде чем двинуться в путь, разведчики спросили добровольного провожатого своего, - ещё там спросили: на берегах Ильменя,-  какую им дорогу в Поляшье выбрать.
             - Ты же Белый ведун, да?
             - Далеко глядишь!
             - Наворожи нам, чудюшка, самую безопасную тропку к родичам.
             - Нам никак нельзя помирать в пути, понимаешь?
             - Мы должны принести народу своему Благую Весть.
             И чудь ответил серьёзно:
             - Тогда молчите, а я вдаль душой глядеть буду. Когда увижу – скажу…
             Долго ждали разведчики, пока чудь дали дальние взором мысленным прозревал. Наконец, слезу светлую с глаз смахнув, сказал Белый колдун племени своего так.
             - Трудные у вас дороги, славьяне, соседи наши завтрашние. Очень трудные! К закату возьмёте – головы потеряете:  ятвяги давно уже вас в чащобах своих ждут, чтобы за девиц, Бродей неугомонным брюхатых, поквитаться …
             Будимир аж ладонями себя в сердцах по ногам ударил.
             - Говорил же тебе, шило вёрткое: не кради девиц красных в каждом селище! Говорил или не говорил? Всё одно – крал, кнур неугомонный !
             - Да ладно скулить,- виновато потёр затылок Бродя.- Чё теперь – дело сделано…
             Но чудь словно не слышал дружеской этой перепалки, умчавшись мысленным взглядом далеко-далеко за видимый лишь ему горизонт.
             - А по степям пойдёте – темнота вас ждёт долгая-долгая, славки-янки. И днём будет ночь, и ночью – ночь! И будете вы пробираться к своим в полном мраке. Светя себе путь светом лишь душ своих и держась за руки…  А дальше, Будимир и Бродя, я, чудь мокрая, ничего в той дали не вижу. Только – вы: идёте и идёте сквозь ночь дневную.
             - Ну, что ж – пойдём степями!
             В один голос решили разведчики.
             - Нам без голов никак нельзя: нас люди ждут!
             - Ну?
             - Побежали…
             И вот – бегут.
             Катятся вниз по Шарику.
             Луну катятся.  Вторую. Третья пошла.
             Чудь пока ещё с ними: за компанию.
             Время тогда  малость иное было. Часов  люди не ведали. Ну, может, только греки ученые да жрецы фараоновы. Секунды с минутами в расчет не брали. Ну, может, только в бою, когда жизнь на волоске висела.  На сутки тоже не мелочились.
            Седмица, месяц да год – это ещё куда ни шло. 
            Чуди жалко расставаться с разведчиками. Такие встречи раз в жизни бывают!
            К тому же он в походе не обуза, а помощник. Лесные места как свои пять пальцев знает. Зайчиков, куропать всякую лёгким своим лучком только так добывает. А вечерами-ночами звёздными на дудочке, которую Бродя ему подарил, играть учится. Первым музыкантом народа вези, между прочим, стал! Правда, нигде в скрижалях этот факт не зафиксирован. Поскольку не было ещё скрижалей ни у чуди, ни у славян: до своего алфавита надо ещё дорасти, это дело нешуточное! Но петь Белый шаман так и не рискнул: вдруг Баке будет против? Вот вернуть, посоветуюсь с ней в капище лесном – тогда, мол, попробую…
            Наконец, к исходу третьей луны,- они, конечно, бежали, но не так уж шибко: кое-где возле селищ, девок красных промышляя, Бродя опять задерживался,- леса стали редеть.
            По сухости воздуха, по запашистости трав, по высоте небес чувствовалось приближение страны вечных ветров – великой южной Степи.
            - Э-э, ребята, да и тут баско!- вдыхал густотравный  аер Будимир.- Широко-то как ?
            - Да, оглядно… Ничего: мы ещё когда-нибудь сюда спустимся…  Вместе с чудью!  Верно, мужики? – заговорчески подмигнул товарищам Бродя.   
            Там, где сплошные леса закончились, уступив место рощам, Белый замешкался.
            Объяснил разведчикам, улыбаясь грустно-виновато, что в Степь ему нельзя. Баке говорит, задохнётся он там от воздуха быстрого. Или небо, деревьями не подпёртое, на голову ему упадёт. И не будет знать народ Вези о встрече его с людьми, которые на дудочке играть умеют. И не будут ждать его внуки внуков Будимира и Броди. 
            Это было серьёзно!
            Разведчики по очереди приобняли Белого. Стали прощаться.
            - Ну, что? Исполать тебя, Чудюшка Мокрая!- сказали они на грани Леса и Степи.- За всё тебе спасибо и от нас, и от народа нашего.
            - Да! – чудь сказал, светлую слезу смахивая.- Не забудьте сперва сыновей, а потом внуков назвать Будимиром и Бродей .
            - Сделаем. Это – сделаем! – обещали разведчики.- Нам только бы живыми дойти.   
            - И пусть они, новые Будимир и Бродя, идут впереди и играют на дудочках: я своим скажу, чтобы именно таких потом ждали.
            - Исполним, брат! Всё исполним…- поклялись Перуном грозным разведчики.- Поклонись от нас своим, Чудюшка, и скажи, чтоб верили во Встречу…
               

                ***


             И вот уже бегут разведчики по степи сами. За звездами следят, чуть к западу забирая.
             Через несколько дней полынью пропахли. Загаром крутым покрылись.
             Волчьи свитки давно сбросили, штаны рысьи тоже. Только портки на них чуть живые да рубахи домотканые, с исподу котомушек достатые.
             - Бродя, неужели проскочим?
             - Хрена с два: видишь – у горизонта маячат!
             Но маячанье  всадников одиноких там, где небо с землёй встречается, было недолгим.
             Когда в мареве обманно дрожащем  засверкала наконец  серебром широкая  спина Лика,  сына Танаисова, крошечные фигурки всадников, уже не одиноких, вдруг оторвались от горизонта и стали стремительно приближаться к антским разведчикам.
             - Бродя, их десять! Намётом идут!
             - Вижу! В балку, в терны, братуха!
             Разведчики почти летели над землёй, гулко колотя её подошвами босых ног.
             Где же ты, ложок спасительный с тернами дремучими?
             Успели!
             Разрывая в кровь тела полуголые, Будимир и Бродя  скрытно и долго пробирались диким терновником к реке. Чтобы исчезнуть, раствориться в бескрайних камышах Лика.
             К берегу вышли только под вечер.
             Конный отряд из тех же десяти всадников уже ждал их.
             Воины неведомого племени выстроились подковой и были картинно красивы в лучах начавшего опускаться на покой огромного степного солнца. 
             Их  золотистые волосы доставали до плеч. Их необычайно высокие шеи были обнажены и белы. Их  длинные, опущенные долу мечи закатно пылали.
             - Будя, кажись – сарматы!
             - Бьём, пока стоят!
             - В гущу, братуха!
             Разведчики яростно бросились в самый центр подковы, лишенной в это мгновения главного преимущества всякого всадника – скорости. Они знали, Будимир и Бродя: стоящий на месте сармат –  это как бы пеший сармат.  Конь ему в такой миг скорее мешает!
             А пеший сармат не воин: он страшен, когда летит, пригнувшись к косматой гриве.
            «Ур-рах!» - вырвалось из антских глоток.
            Мощноногие бегуны едва не опередили свои же дротики, со свистом брошенные в явно не ожидавших такой наглой атаки степняков. Молниями сверкнули короткие римские мечи, незаменимые для ближнего боя.
            - Круши, пока не скачут!
            - Плечом к плечу!
            Будимир был закоренелый правша. А Броде один хрен – что слева, что справа. И когда разведчики антские бились плечом к плечу, держа мечи справа и  с лева, то были похожи на огромного двурукого и двумечного монстра.
            - Ур-рах!
            - Круши с конём!
            Ничего, - даже отдалённо, даже чуть-чуть!-, не напоминало в этих злобно ощерившихся багровоглазых воях тех добродушно-ленивых мужиков, что дудели у костерка в дудочку, развлекая чудь мокрую первыми песенками в истории Ильменя. Это была обоюдоострая коса смерти, жалости не ведающая. Это был вихрь из ярости и стали.
             С рычанием звериным Будимир и Бродя секли в капусту всё, что могло оказать сопротивление или ускакать за подмогой.
             - Ур-рах!
             - Секи подряд!
             Через пять минут всё было кончено.
             Остатки конного разъезда уносились к горизонту, прихватив с собой раненых. Убитые скакали сами, упав порубанными головами в конские гривы. 
             Разведчики огляделись.
             Один юный сармат всё же остался лежать на полынном берегу Лика, любимого сына Танаиса. Бродя пронзил его дротиком буквально насквозь. И конь сарматский лежал рядом, зарубленный уже потом, в бешеной сваре на берегу реки. Багровая кровь его текла, хлюпая в паучиную нору. Из которой, не понимая, что происходит, выполз мохнатый хозяин с черным волосатым крестом на спине. Не обращая на него внимания, разведчики сели на корточки и долго разглядывали поверженного врага. Так близко они не видели сармата ни разу.
             - Надо же: скифы всё больше рыжие, а этот русявый.
             - Да волной-волной они у него, волосья!
             - Красивый пацан…
             - Ну! Шея, как у лебёдушки. А руки – глянь на его руки!
             - И правда: не пальцы – пальчики…
             - Куда ему, бедному, против наших лап!
             - Не пойму: чего мы их погаными-то называем? Чего ж тут «поганого»!?
             - Да это наши волхвы дуракуют: вера другая – значит «поганый».
             - А какая у них вера?
             - Хрен её знает. В своей бы хоть чуть разобраться…
             - Интересно: чего они за нами так уж гонялись?
             - Дурью молодой маялись:  привезли бы на своё стойбище наши с тобой уши – прославились бы! Не знаешь, что ли, как такие дела делаются …
             - Это точно! Гля кровищи: человечья с конячьей смешались – и земля сухая прямо взахлёб её пьёт. А паук не любит, когда мокро. Извини, брат! И тикай отсюда, пока целый, а то и тебя дуриком прихлопнем… Кышь, зараза! Туда же: строжится…
             - Представляю, чудюшка на нашу резню бы поглядел - неделю бы горючими плакал!
             - Не говори…
             - Ну, что, пацан сарматский, ваши за подмогой ускакали?
             - Да, надо уходить в плавни…
             Будимир хотел было поправить мёртвому красавцу волосы его, чуть вьющиеся и золотистые, часть тонкого лица закрывавшие, - и вдруг вскочил, как ужаленный.
             - Братуха, девка!
             - Чего мелешь?!
             Бродя тоже вскочил.               
             - Откуда взял?!
             - Глянь…
             Лёгкий кожаный нагрудник молодого сармата,- скорее украшение, чем защита,- был полуоткинут во время падения с коня наземь. Бродя аж рот раскрыл:
             - Сиська !
             Он ловко развязал бантики. Вторая профессия: поразвязывал он их уже тьмы.
             - Неужели, и правда, - одна?  Гляди сюда, братан!
             Страшный шрам украшал грудь юной воительницы.
              - Нет, какие дурогоны, а…
              - Кто?
              - Люди! Эту оставили, чтоб дитё сосало и мужик случайный, когда приспичит, целовал. А эту – выжгли:  из лука стрелять мешала.  Эх-ха, такое добро угробили! – сокрушенно покачал чубатой головой Бродя.- Гады всё-таки люди, гады лютые.
              Он осторожно, будто перед ним был лишь чутко спящее существо, зашнуровал кожаный нагрудник. Поправил золотистые волосы юной сарматки…
              Да,  перед ними лежала знаменитая а-мазос, как говорили греки:  безгрудая воительница  таинственного племени конников. Которое, прежде чем исчезнуть, тем и прославилось, что выжигало правую грудь лучницам своим.
              Наверно, так выглядела и легендарная Пенфесилея, которая, как писал Курций Руф,
пришла к Искандеру  за любовью. Вернее, даже за ребёночком: хочу-де иметь его от тебя, Двурогий,  ибо, хотя ты низкоросл и тощ, однако велик. И Александр, естественно, пошёл навстречу стройной , златокудрой  воительнице с высокой шеей.
              Как всё у царя Македонского,  случайная это встреча обрела эстетически совершенные формы ( всё-таки ученик Аристотеля!) и   приняла размах почти космический. Пенфесилея триста подруг с собой привела о ста пятидесяти грудях. Искандер выставил несметное множество особей противоположного пола.
             «Они пили вино,- сообщает потомкам римский историк Курций Руф ,- и любили друг друга в темноте, кто на кого натолкнётся.»
             Детишек, естественно, получилось очень много. Но поскольку мальчики амазонкам были не нужны, они их убивали. Или кастрировали: такой раб в любом хозяйстве пригодится. Или, если удавалось определить отцовство после встреч «в темноте», отдавали папашам.
            Дочери же для сарматского племени а-мазос (безгрудых) были большой радостью.
            Их с детства обучали воинскому искусству. А при достижении половой зрелости выжигали дотла правую грудь, мешавшую стрельбе из лука и держанию щита. 
            Сложно сказать, сколь велик был у иных армий мирный интерес к одногрудым, но такого рода братания, как описанное Руфом, были для  суровых дам племени а-мазос  ежегодными.  Увы: этап самоопыления в эволюции хомо сапиенс был уже далеко позади, а фаза клонирования – далеко впереди. Так что - хочешь, не хочешь, надо идти на контакт...
            Но Бог с ними, с а-мазос! 
            Что там наши разведчики?
            Будимир пробасил грустно:
            - То-то мы так шустро их раскидали. Девка, она и с мечом – девка.
            А Бродя сказал с досадой:
            - В плен надо было брать, понятно? К утру б отпустили: нехай мамке жалится…
            - Так у них же по одной сиське, а тебе  двух вечно мало?
            - Значит, надо было брать в плен трёх!
            Разведчики невесело засмеялись. И, попрощавшись с красавицей, на которой уже вился ворон черный, скрылись в камышах ликских, стараясь не думать об амазонке.
            Впереди их ждали куда более грозные испытания: впереди была Скифия…
            Будимир и Бродя уже почти проползли, уже почти промчались её! То крадучись логами терновыми, то стремглав мчась чрез немереные дали огромной степной державы.
            Они уже чувствовали освежающее дыхание Борисфена! За которым кончался конный Восток и начиналась земля пешая. Но – увы: Чудюшка Мокрая  не зря был Белым колдуном нищего племени своего – далеко судьбу разведчиков антских провидел.
             Когда до реки долгожданной оставался один пеший переход,- и тоже к вечеру: степное солнце уже готово было поцеловать прохладную кромку горизонта,- их настиг отряд царских скифов. Кажется, это была вершина, на которую сумела подняться в древности южная степь:  она создала царских скифов .
             На прекрасных конях, рабами незрячими ухоженных, в богатых доспехах виртуозной греческой выделки, конные скифы плотным кольцом окружили разведчиков, замерших,- как и положено в ситуации, когда бой может быть только оборонительным,- спиной к спине.
             Высокомерные всадники рассматривали непрошенных гостей в изношенной до дыр одежке с нескрываемым презрением. Увы: бедных и тогда не любили !
             Толстый рыжий толмач, намётанным глазом определив в Будимире и Броде разведчиков племени антов, крикнул по-иллирийски,  слегка похлопывая при этом пляшущего коня толстой белой ладонью в конопушках ( хоть и южане, скифы надевали на себя множество всяких одежд, как правило сработанных причерноморскими греками, и ни загара, ни оголённого тела не ценили, что им потом аукнулось):
             - Зачем вы тут шляетесь, просоеды? Разве мы вас звали в гости?   Разве вы не знаете, что незваный гость равен вору?  Царские скифы ждут ответа, просоеды!
             И Бродя, чуть поводя перед собой коротким мечом, как изготовившийся к прыжку барс кончиком хвоста, ответил, в речениях сильный, по-скифски :
             - А мы к конежорам в гости не ходим! От них конячьим говном дюже воняет. А  под десятью штанами между ног – пусто!
             Это была неслыханная наглость. Но для неизбежного боя скорее полезная, чем вредная. Ибо умно, зло и, как правило, по-солдатски цинично обставленный словесный поединок,- кстати, обожаемый языкатыми антами,- обычно приводил в слепую ярость оскорбленного противника. А кому хоть когда помогала слепая ярость!
             Но, увы, забыли на миг азартный разведчики, что не перед войском родным они стоят, к бою изготовившимся, и языками умело чешут, а в кольце врагов искушенных.
             Рыжий толмач вскинул руку. Почти не меняя поз, скифы пустили по ногам антов стаю стрел острожальных, меткостью которых славились их лучники.
             - Бродя! – грузно оседая на землю чужую, миллиардами корней трав в тугой узел связанную, крикнул Будимир товарищу, который уже корчился на той же земле.- Бросай меч, братуха: нам нельзя помирать! 
             Это верно:  мертвые сраму не ймут, но и добрых вестей народу своему не приносят…
             И взяли их скифы в рабство.
             И, уже облагороженные влиянием культуры греческого Причерноморья,- пусть даже косвенной: через сделанные греками на заказ вещи, через периодевтов,  в Скифию героически просачиваюшихся,- повели себя с пленниками почти по-эллински гуманно.    
             Совет мудрецов, правда, всерьёз обсуждал вопрос о желательности отрезать Броде его вопиющий язык, но предложение ортодоксов было отклонено. Победили более либерально настроенные жупаны. А либерализм, он и в Скифии либерализм.
             То есть разведчиков антских, рабами ставших, не избивали, как животных, не морили голодом. Их даже не изнуряли трудом непосильным. Согласно традиции великого степного народа, им просто выкололи  глаза. Ночь, провиденная Чудюшкой Мокрой, - началась…
             И побрела, потянулась для разведчиков антских на чужбине скифской долгая темнота.
             Как это тонкий поэт сбрендил, что скифы мы, что азиаты мы с раскосыми и жадными глазами, уму не постижимо. Пить надо меньше, господа! Конечно, алкоголь красноглазый может превратить шмару в прекрасную Незнакомку. Но он создаёт и зловредные мифы.
             Как жили-были на иноземле Будимир с Бродей, это история занимательная, но другая.
             Посему буду краток.
             Вслепую они научились доить кобылиц, делать кумыс и сыр. Даже скакать без глаз приспособились, мудрости  лошадиной доверяясь. И в сущности стали первыми всадниками племени Слава и Яна, исконно пешего. Слепота в рабстве, ночь без просвета, конечно, их изменили. Но мечты тайной донести до народа своего Благую Весть не убили. 
             По прошествии примерно десяти лет неволи Будимира и Броди в Скифии случилось , даже можно сказать грянуло,  событие если не судьбоносное, как сказали бы сейчас,  то весьма и весьма важное, круто изменившее жизнь анских разведчиков.
             Дело в том, что среди народных обычаев скифов некоторые, и правда, были смертельно опасны. В частности – их кентавризм. Они ведь почти совсем пешком не ходили: только скакали. А если учесть ещё и кожаные штаны, то до евнухоидности – рукой подать.
            Она была распространена в Скифии чрезвычайно.
            Это отмечает и Геродот, и бродячие греческие  врачи-периодевты,  до старости  шлявшиеся по белу свету без штанов и тем самым не только тренировавшие и  закалявшие нижнюю часть тела своего, но и  имеющие свободный доступ к детородному члену. Орган же , как известно, создаёт функция и только функция, о чем скифы за семью штанами забывали.
           Вот медяне, якобы, и уели гордых всадников в самое  больное  для млекоедов место: вы, мол, хоть и царские, хоть и справедливейшие из смертных,  да в штанах у вас – пусто!
           По понятиям тогдашних времён этого было достаточно, чтобы один народ бросился на другой. Подобных случаев История знает немало! Монголы, например, гнались за непочтительными конюхами своими, за половцами,  от китайских стен аж до Калки. Где заодно и нам шею намылили, ввязавшимся не в своё дело.
           Но – не будем отвлекаться.
           Скифы тогда с такой яростью, с таким упорством бросились за медянами, - оставив и родные кибитки, и вялых жён, с толстыми детишками в кибитках сидящих, и слепых рабов, и кастрированных надсмотрщиков, - что исчезли едва не на  целых тридцать лет!
           Да-да: мы истории не пишем, но мы их читаем.
           Что в это время творилось на полынных просторах благословенной Геродотовой Скифии, мужами покинутой,  представить весьма и весьма не сложно. 
           Евнухи, всеми ненавидимые, вскоре вымерли. Смертью естественной и не только. Скифские жёны, свободу почуяв, повылазали из кибиток и стали обращаться к слепым, но не кастрированным рабам не только по чисто хозяйственным нуждам.
           Даже у Будимира скромного родилось пятеро сыновей. А у шустрого Броди и вовсе с полсотни. Не считая дочерей, в суровом скифском быту значительно меньше востребованных и оттого у кочевников мало ценимых.
           Несколько раз наши разведчики тайно уходили из Скифии, как им казалось, слепым, в сторону Поляшья. Уходили, держась за руки, как дети.
           Однако всякий раз, - уже на краю очередной гибели в бескрайней степи,- их с плачем настигали благодарные скифские жёны. Тоже, кстати, как и сарматки, прекрасные наездницы. И, настигнув, возвращали в кибитки. Гостеприимные, но не родные…
           А потом вернулись наконец скифы-воины.
           Лет через двадцать!
           Уже стариками. Ибо ускакали не мальчиками.
           И их встретил какой-то неведомый молодой народ. И началась жесточайшая битва! Ибо представить себе, что кто-то не пускает тебя в родные стены, выше сил человеческих.
           И многоопытные воины-старцы никак не могли одолеть шустрых парнишек, детей жён своих неверных  и рабов своих не кастрированных, а лишь слепых.
           Однако, как вы понимаете, это уже не славянская, а сугубо скифская история. Оставим её до иного часа да вернёмся к Будимиру и Броде…
           С помощью всяких ухищрений старики-скифы всё-таки вернули себе власть. Якобы вместо мечей достали нагайки. А сыновья рабов, в которых кровь рабская, якобы им сдались.
           Чушь, конечно, собачья. Но уже второе тысячелетье по страницам кочует.
           Да: сдались.
           А старики-скифы, - это уже точно,- блюдя гуманные обычаи предков,  дали рабам своим полную свободу. По-мужски с пониманием их простив. И то: двадцать лет – это всё-таки слишком много для сохранения супружеской верности.
           Попали под большую скифскую амнистию,  - после почти тридцатилетнего рабства!-,  и Будимир с Бродей.  Просвещённый скифский царь, наслышанный об умении  двух этих антов, уже сребробородых, ещё и петь под дудочку, даже велел  выделить им толкового толмача,-  кстати, одного из Бродиных сыновей, прекрасно говорившего в батьку на всех окрестных наречиях,- и дал верёвку, вернее волосяной аркан, из запасов царских. Держась за который слепые вольноотпущенники и отправились вместе с проводником-толмачом в далёкую Полонию искать племя родное, с нетерпением Благую Весть ждущее…
           Уже стариками глубокими нашли-таки Будимир и Бродя свой народ родной, слившийся воедино из вечно дружественных родов Слава и Яна.
           Ожидая их возвращения почти легендарного не с юга, а со стороны Бореевой, люди все эти годы медленно-медленно двигались на манящий северо-восток, уходя всё дальше и дальше от родного  Дуная. Засевали поля просом и гречихой. Поедали урожай и вновь засевали. Уже иные поля, гарью у лесов добытые…            
            - Вои великие! Так есть ли где для нас земля Вольная ? – спросили разведчиков иные жупаны, ибо те, которые их в дальнюю даль посылали, давно умерли.- Истосковался народ наш среди чужих плетней-тынов. Не томите душу: мы ждали вас тридцать лет и три года!
            И ответили Будимир с Бродей, которых не столько лета, сколько жизнь состарила. Ответили, бороды свои роскошные, бороды серебряные слезами светлыми орошая.
            - Ликуйте:  ЕСТЬ ТАКАЯ ЗЕМЛЯ!
            Мы уже до неё не дойдём: помрём по дороге.
            Но вы несите пепел наш до берегов Ильмень-озера.
            И пусть впереди сыновья наши юные идут: Будимир и Бродя.
            Мы их родить ещё успеем.
            А волынщики пусть играют на волынках и поют песенки…
            Есть, есть такая земля, славяне! 
           Это во имя обретения её боги дали нам крылья нетерпения и жажду воли.
            Идите, родные наши:  там вас ждут люди Вези!