Этюды о природе
Зима
* * *
Ранним утром в оттепели небо приближено к земле. Низкая полная луна ещё сохраняет остаток ночи, но на дорогах города уже отражается сумеречно-голубой цвет неба…
Ночь сменилась днём на востоке: покраснели тёмные неровные полосы на далёких вереницах дымчатых облаков, резко очерченных от всего неба, проявилось чистое-чистое небо …
Но спустя время, небо, почти дневное, закрывается завесой сплошных облаков, и вновь пасмурный свет, уже который день
но … грузные тучи снизу уже окрашиваются ржавчиной, а лёгкие – светло-коричневыми оттенками, затем тучи … становятся белыми!
И вот уже лучи солнца прорезают светлое утро … лучи солнца заливают утро
* * *
Спокойный яркий день в деревенской местности умирает морозным пылающим небом. Между холмами дымчатая синева сокращает путь, стоящие на пригорках деревья ощущаются в плоскости и резко обозначены до самых мелких ветвей.
Окрашенность неба сейчас была оттянута далеко к себе, становилась вязче.
Деревья зрительно смягчали мороз, но он понизу соединял всю местность, было холодно.
Наступает ночь: синева ее мешает краски и очертания предметов, движет в беспорядочных направлениях объем между предметами и человеком...
Небо не имеет плотной границы, как ранее, - оно просматривается насквозь.
Луна восходит поздно, с лунным светом холмистая равнина перед проникаемым верхом - застывшее противостояние, великое...
Дом насквозь пронизан ветром…
Стелется по низу дым в деревне в предсумеречное время, меняя непредугаданно быстро направление, неуютно: серый воздух, серый в себе, тяжелое небо, рядом снежная метель с теплотой тающих снежинок на лице...
Кажется, что избы и день этот - сон, и действия твои - опережают осознание; но хорошо тебе; ты в течении, даже работая ты отдыхаешь...
А дом пронизан ветром насквозь, и помогает вспоминать этот шум ветра - выражение непосредственного времени, и сколько грез с тобой, сколько представлений...
В просторном доме слышно, как гудит, хлопает и шумит ветер, то затихая, то усиливаясь ожидающимися порывами...
* * *
Весна
Быть в поле под солнцем и посреди снега - идти напрямик к самым лучшим словам.
Буквально остановлен ты движением холода от снега вверх, движением медленным, сильным. Сам ты чувствуешь себя над чем-то, над снегом, и ты - маленький - тоже в движении, ты и неподвижная земля...
А в сумерки был в роще, был с грузом уюта, между тем, здесь была разгадка, к которой стремился: можно было «отдать» мысли стволам и ветвям - знакомым по прежнему знанию, «отдать» мысли и заблудиться своим я в страшном чуде беспрерывного возвращения взора к себе от огромных силуэтов деревьев...
Как больно от того, что не готов я к красоте Земли: я останавливался собой...
* * *
Март! Великий март — это начало тепла открытого, снега мокрого и крупно искрящегося везде; это время с шумом над притихшей местностью, которая... ждет будущего.
Мартовские сумерки ненасытны, все твое вытягивается взглядом, тебе необычно...
Воздух прозрачно темен и прозрачно светел.
* * *
Сумеречный оловянный свет после захода солнца ранней весной – самостоятельное время! Свет – словно выскочивший из каких-то тисков да и так остался самим собой.
И темнели городские бесснежные улицы, темнели дома, высилось недоступностью небо : всё на свете сжималось к себе , освобождая свет
Этот свет долго умирает внутренней темнотой, равномерной, будет закрываться это редкое пространство свежести, пространство ненасытных глаз, многомерное пространство, останавливающее тебя – многомерное замерзающимися плоскостями оттаявшего за день льда и снега …
И всё это огромное, хаотично и светло мерцающее, всё вместе враз и постоянно отлетало от земли, от основы, от прохлады: ты же оставался – странно!
И уже прекрасный свет без возврата берёт что-то невысказываемое тобой, что-то бестелесное и огромное: вместе с удивлением это отдых твой, « лучший в мире » отдых
А свет прозрачный – цвет предметов вокруг
… Силуэтнее становятся деревья, дома, предметы, всё декоративнее и неправдоподобнее, и всё ярче светится словно вырезанная близкая и понятная луна: уходит пространство вверх
Лето
С зеленью непривычно ощущение холода, непривычен холод при ярком солнце над раскинувшимся устойчивым пространством, подробным и темным. Словно местность и солнце сами по себе. А даль ясна, воздух чистый сам удлинял взгляд.
Перед заходом солнца, когда всюду от изб и деревьев длинные тени, так светло - как в полдень. Сумерки после солнечно-ветреного дня - движение медленное и ровное. Силуэты деревьев ближе и мягче: распускаются листья.
… Уже низко светила луна, обозначая льдинисто края туч; по ручьям и лощинам собирается холод в заморозки... Где-то в низине в садах пел соловей.
* * *
За день мир изменяется несколько раз; изменяется глубина света, краски и оттенки неба и зеленой земли... С рассветом рождается и умирает поздним утром мглистая даль и позже влажная дымка, окутывающая опушки леса, околицы деревень, близкий горизонт... Яркая освещенность зрелого дня идет на смену залитому солнцем позднему утру и сменяется прохладой гаснущих сумерек, гаснущих теплых лучей солнца, рождаются в воздухе меркнущие точки темноты, резко возрастает глубина образов мира, глубина, которая в детстве так помогает воображению... День умирает.
Изменяется утренняя гулкость звуков на дневной обычный шум порывов ветра и торопливое пение птиц, понятные звуки деревни, сменяется тонкая ограниченность звука днем на вечерний стелющийся в полях по земле шум дальних селений и ночного леса...
И сам ветер то тепло овевающий разгоряченной землей на опушке сада, то шумно и ненасытно вьющийся вокруг головы и тела, вольный, то свежий и бесконечно легкий на улице, то вдруг беспрерывно рождающий упругость встречного движения, то, наконец, остановившийся во всюду присутствуемый объем - в сумерках или ночью...
* * *
Несколько дней низкие водянисто-серые облака …
Ненастная погода богата звуками, они все – общий шум, но где-то близко разъединяющийся на шелест листвы, струйки-звуки ветра , крик одиночных птиц, какие-то далёкие и глухие удары … Иногда к позднему вечеру небо становится ясным , и сероватый ветер стихает
Ночью – всё неподвижно.
Перед рассветом клубится туманом утро, а с бледно-синего неба ещё смотрит бледно-жёлтая луна …
Перед восходом солнца вновь наползает мгла, и незаметно рождается новый серый день
* * *
Рано поутру безмолвие; под облачным небом долго сохраняется тонко-темное освещение воздуха, но видно все хорошо. Улицы в деревне пустынные, окна в избах темные – всё неестественно для тебя: рождение дня ты подсматриваешь.
Поздним утром ветрено и ярко от солнца.
После полудня всюду тепло, шум и звуки деревни оканчиваются близко от тебя.
К вечеру общий шум, стоящий над теплом, и все слышно; повсюду в воздухе рождаются струйки прохлады.
Скоро ночь, а сейчас на западе открылось небо картиной заката - явление..
Рано утром пруд – светлое с неровными краями зеркало. Повсюду от берегов – зелень, ещё сизая от росы …
Ещё не так ярко, как поздним утром, свет солнечный уходит на преодоление звучности воздуха , а звуки всюду в деревне с прудами и оврагами имеют цвет и запах …
Прохладно; над дальним лесом стоит низкий туман.
Близкая тень серая и мертвенно застылая от однообразно рассеянного света. Под солнцем тень скрыта блистающим воздухом – хрустальным пузырём; а далее , воздух до горизонта пронизан тончайшими также блистающими линиями … Лучи солнца , касаясь каждой, словно рождали утренний звук и запах
Скоро-скоро и незаметно искрящееся свежестью утро сменится мягкостью шёлковых тонов настоящего дня, растворится звучность…
Начало ветреного дня предстаёт свободой в смене резкости близких и отдалённых предметов. Пруд – замкнут в себе волнами …
После полудня зной: волнистыми движениями смывается горизонт, яркое небо принижает взгляд…
К вечеру – тепло ещё висит над землёй, но даль уже резкая. Вечер до сумерек – долгий. Тепло дня на освещённых местах, на пыльной дороге, но более сохраняет тепло пруд. В его недвижной воде – отраженье зелёных берегов и последних лучей солнца , отраженье тёплого неба …
Долгие летние сумерки незаметно переходят в ночь, и тонко мчится прохлада над темнеющейся землёй, и утверждается тишина, мгновенно доставляющая нам любой случай… Великое время ! великое время – день и ночь на земле
* * *
С рассвета до позднего утра дождь и ветер; ветер мчался темными стайками по озеру, шумел в ставнях избы, гудел и выл в проводах... А как тени туч летели по земле - неуловимо. Холодное лето. Холодно то, что вокруг, перед изгибами и зелено-стальными пятнами холмистой местности.
К этим грязным дорогам, к деревням, окруженным низкими темными облаками, сколько запаха идет, сильного, свежего... Сколько ветру остается здесь в деревьях, вокруг... Только такая земля, суровая, с бегущей под ветром водой, могла родить людей...
Ветер мчится темными стайками по озеру, шумит в ставнях избы, ветер шумно проходит сквозь старый сад, затихая и нарастая до беспрерывной заполненности, так что шум в зелени являл как бы начало и конец всего, что знали мы о мире окружения.
Сегодня гулкая ночь темна, с редким дождем она сходна с осенним запахом мокрой побуревшей травы да всплеском воды.
Небеса и еле проглядываемая местность сейчас бегут сюда, мчатся прочь… и плавают вдали единым проникновением запаха живой земли… и заодно с ними - ты.
* * *
Перед восходом солнца, когда краски однообразны серостью и свежестью, вода в небольшом озере струится широкой гладью, бежит, обгоняя взгляд. Подробную в движении воду не нарушает даже ветер, но трогает деревья, лицо серыми рыхлыми порывами.
Днем из-за синевы неба солнце слепило глаза. На реке ветер дробил плоскость воды на тысячи мелких волн и тысячи оттенков синего и голубого отражения...
Зрелым днем в поле открытом свежесть открытого воздуха и знойное касание солнца. Ярко, но краски дня залиты теплом, дальше, у горизонта - тепло замыкает местность. И так всегда в поле: и зной и свежесть.
В преддверии осени и жаркие дни пронизаны прохладой, прохладой до земли, прохладой, влекущей к простору, открыто уносящей твои мысли вместе с запахом прогретой земли...
Осень
Так много от нас может уйти и потерять ценность, как вдруг осенняя тишина на редких листьях да налет желтого тепла на них заставляют забыть прежнее состояние, и мы в изумлении перед осенью.
* * *
Осенью с серым широким небом и близким ветром, побуревшими травами и листьями и ждущими чего-то сверху силуэтами деревьев, воздух прозрачно сер, а мысли быстры.
* * *
Поздней осенью солнечные дни трудно объяснимы чистотой неброских красок, необыкновенной прозрачностью воздуха. И освещение ясное будто наступает в том мире, которому ранее неведомо было солнце. Воздух настолько чист, что подхватывает взгляд, удлиняет, и мы легко-легко следуем изгибам местности, все предметы с нами, и легко нам.
* * *
Безоружен я при прямом пути к природе, но все, что видел, обладало огромной объединяющей силой, оказывало такое чудодейственное влияние, как отношение к любимой. Часто чувствовал я неостановимое желание найти главное, но маленький кусочек земли оставался недосягаемым, казался чудом...
К миру природы я был вечный путь.
* * *
Из книги "Жизнь и смерть"
Ночь - день
По каким законам установился этот маятник? Как творил (в буквальном смысле) пространство свет?
Все - когда-то, но и сейчас - как?
И вот уже ритм этот одно из условий нашей жизни (главное?), ритм этот в живой природе, ритм этот - в нас.
Сжатые до самых своих пределов (пределов каких? пределов для наших органов чувств?) темнота и свет - ночь и день, словно сами по себе. Что устанавливало эти пределы? значения какие они имеют для природы нашей? природы сознания?
Начало нам - здесь. Чья поэзия расскажет нам об этом?
Интересно, за наше, человеческое время, свет и темнота испытали эволюцию? Все ли проще в мире том, быстром, неживом? Проще - жестче?
А свет солнечный в радость нам, свет сумеречный наступающего или уходящего дня, свет яркий или странно ровный, свет диктует нам сомнение или уверенность, свет ненасытен, как ненасытна сама жизнь.
Видеть нам - словно жить.
Темнота - отдых? усталость? Что темнота нам? Мера?
Прекрасно рождение дня и ночи, прекрасно само течение времени, да как часто способны мы видеть красоту? привыкая и к заботам своим, ближним и дальним, привыкая к красоте самой, не замечая ни красок, ни тесноты событий... Почему большую часть времени мы вообще не видим (не чувствуем) красоты? а в меньшую словно отхлебываем какие-то резкие для себя установки? Почему все так?
Лишь редко, лишь иногда мы словно впервые видим внешнее, видим красоту.
А ведь вся жизнь наша "проходит" через мир внешний, через ночь и день, проходит бесшумно и невидимо, проходит дерзко - единственно и изменяя все вокруг, и всю жизнь мы сохраняем удивление от природы дня, зависимость, - странную связь!
Эта связь поэтизировалась в традициях, рождающихся и видоизменяемых, эта связь определяла искусство человека, эта связь поражала и поражает легкостью картин, ситуаций, легкостью какой-то свободы: все богатство земли раскрывалось перед нами целостно и глубоко, и мы никогда не чувствовали подвоха, обмана в виденном, всегда чувствовали невыдуманность природы дня и ночи, невыдуманность своего собственного состояния.
Что день нам сам по себе? свет его, воздух его? как соприкасаемся мы мыслями своими - с ним? сейчас и тогда - всегда? Как зависит внутренний мир наш, принимающий форму бесконечности, от мира реального, бесконечность которого принимаем мы только умом?
И не пересказать словами красоту этих мгновений Вселенной: дни и ночи в разные времена года, дни и ночи в одной и той же природе, дни и ночи на границе своей друг с другом - и без края, и все это движение (замедленное?) - нам, все это сочетание множества условий - нам (физических условий!).
И все - образец, все - то, чем не можем никак насмотреться, надышаться, все - родина наша, родина - нам.
Ночь и день - великие противостояния друг другу, день и ночь - великие противостояния нам. Уже - нам.
Пасмурность
Кажется тогда, что в каждом конкретном случае в неуловимые доли секунды перед нашими глазами рождается и умирает пространство, и от этого оно кажется составленным из мельчайших и математически идеальных равных кусочков. Взгляд твой уносился словно сам собой во все его точки, а мысли твои замыкались на заботы земные, на заботы, связанные с земным.
Пасмурность ограничивала или направляла твои фантазии, она буквально обуздывала твою непомерную умственную силу, да ты и рад был, тебе было хорошо и уютно. Не является ли пасмурный день вообще естественным «ограничителем» каких-то наших возможностей (может быть, и разумных)? День такой ставит все на свои места: человеку — «человеково».
Пасмурный день не искажает, не вытягивает (!) внешний вид предметов, он не
провоцирует на какое-то смелое или неоправданное обобщение, он оставляет все таким, какое оно и есть на самом деле.
Это объективность? подобие равновесия? движение к равновесию?
Равновесие всего на свете, ибо совершенно ясно, что солнечный день это неудержимый приток внешнего.
Пасмурные дни различны не только по временам года. Поражает любой такой день, например, летний, с редким дождем, когда спокойная зелень упруга, а мягкая земля вбирает в себя весь дневной шум, когда тепло с тобой, а мысли — о чем-то полнокровном, насыщающем, но родном и понятном, когда уют подразумевался не только в твоих мыслях о доме или просто крыше над головой, а в чем-то неизмеримо большем, и когда местность вся словно «ожидала» какого-то события...
Одухотворение местности трудно было выразить, может быть, она в кротости? хотя каждый фрагмент, каждый признак восставал своей независимостью, своим напряжением...
Незабываем и зимний пасмурный день, например, в морозную погоду какой-то цепкостью, жесткостью, «безразличием».
И ты «выбираешь» мысли, «основанием» своим, рождением своим, теплотой своей не отпускающие непосредственно от всего, что вокруг, от всего, что давным-давно с тобой — от памяти.
А твоя задумчивость, неопределенность в тех же мыслях не более как твоя неповторимость, индивидуальность. Все равно ты с чем-то земным.
Конечно же, легко «прорываешь» ты эти метеорологические условия, и при любом состоянии природы ты волен думать о чем угодно. Но не станет же никто отрицать подобное влияние, пусть в малой, незначительной степени, которое вполне достаточно для становления нашего сознания, имея в виду колоссальную толщу лет его истории.
Дух твой, обнимая землю, принадлежит тебе: но естественен ли его полет над землей, когда видна только она?
Из работы "Милетские постулаты"
Дни и ночи
Это — макроритм единственных для нас земных условий...
Не подозревая, мы купаемся в богатстве дней и ночей; давным давно определились многие подобные ритмы напряжения. Какого?
...Словно свет и тьма вращают необъятную Землю, или все это порождается более глубокими причинами, но нам, на окраине мира — уже богатство развернутое (и бесконечно «свернутое»!): многообразие тепла и холода, но многообразие, не отпускающее от себя возможность существования жизни; многообразие движения и покоя, — движения волн и воздуха, вызывающего буквальное ощущение времени, — движения живых существ, так необъяснимо-понятных, — многообразие уюта и давления открытого пространства...
Мы чувствуем и шум дали, и тишину — все напряжение этого колоссального и прекрасного ритма, и случайные звуки ближнего окружения нам кажутся неестественно громкими и резко очерченными... Да и тишина нам кажется или одухотворенной, или имеющей какое-то промежуточное, временное значение.
Постоянно в днях и ночах мы ощущаем жажду их видеть, неосознаваемую: природа наша направлена вся на какое-то дополнение — то ли мы должны что-то получать, то ли отдавать должны...
И свет и свежесть! Открытый день, открытые сумерки, открытая ночь — наполняют и не могут наполнить наше... сознание (!) живительным смыслом - смыслом целостности, непонятной и единственной для существования нас самих. Вдох воздуха, свежесть ветра, свобода открытого пространства для нас — эквивалент жизни и не только в биологическом смысле, не только физическое условие, но и социально наполненное направление, направление, обуславливающее Разумные особенности (в самом прямом смысле!).
Дни и ночи это тот естественный ритм, который обнажает бесконечность богатства нашего взаимоотношения с окружающим миром; и то богатство прежде всего в немногом: лишь в смене освещения; и то богатство прежде всего в изменении
пространства, которое читается каждый раз иначе, которое словно пульсирует в наших ощущениях (перед ощущениями ?), и такая тренировка наших органов чувств за исторический (геологический!) срок не могла не сказаться на природе нашего внутреннего мира.
Это система — природа дней и ночей, система земных ритмов, с одной стороны, и природа нашего внутреннего мира, с другой, — находит свой выход и должна находить в эстетике строящегося пространства, где не будет драматических противоречий нашего и прошлого времени.
Дни и ночи! Ваша непридуманность, ваша «лечебность», ваше течение, к которому мы естественно возвращаемся из человеческих традиций, если хотите, — припадаем, ваша поэзия, которая звучит неосознаваемо для нас в нас же самих — вечная основа и вечная цель нам…
А движение уже давно в нас самих.
Сумерки
Странно, что люди сумеркам не придают особого значения; между тем, это великое время кажущегося смещения расстояний, время «растворения» цвета, да и время само словно отстает, а ты забегаешь и забегаешь вперед (!)...
Сумерки это глубина света, глубина пространства, это, если хотите, бесконечность его, — и не где-то, а рядом, и мы от этой бесконечности в недоумении, мы не можем ее постигнуть, она странная, эта бесконечность есть что-то максимально общее, чуть ли не абстрактное, и одновременно предельно конкретное...
Сумерки это всегда и твоя память, память рядом: это твоя инерция, провоцируемая внешним миром: это сконцентрированное время, пульсирующее только в тебе (оторванное время!).
Это прекрасный (волшебный) излом природы, который мы чувствуем, ибо он вызывает в нашем сознании ощущения двойственности, необычности происходящего: «дергаются» ощущения времени, ощущения пространства. Почему?
Природа рождается и умирает не в отдельной точке: может быть, и того самого «взрыва» и не было; природа возникает и исчезает всюду — в мириадах точек, она «стягивается» везде с исчезновением света, или, напротив, «разбухает», взрывается с исчезновением света, заполняя (?) пространство. В таком случае время — не противопоставление пространству, но характеристика природы; но и пространство — не пустота, а уже организованная «решетка», уже пронизанное миллионы раз поле; в таком случае пространство не просто природа, но память ее, восстанавливающая всякий раз ее структуру, развитие...
А сумерки? Это лишь прекрасная имитация всего этого, лишь отдаленный след.
В тысячах деревень к вечеру и к утру наступает время великое — редкое, несмотря на мерность повторения, по красоте: тишина сумерек летит над оврагами и околицами сел, над садами и улицами — под синей или пасмурной свободой неба, летит сквозь тебя; тишина сумерек громкая в каждой мерцающей точке вокруг, прохладная и ненасытная; тебе кажется, что ты всюду — приближен ко всему, но и бесконечно отдален: сумерки это лишь еще одна параллель осознания в неживой природе — его предварение, его несопоставимое по толще тысячелетий опережение... Другая параллель — отражение водной гладью.
Увлекает серая взвешенность сумерек, плывут в сумерках очертания предметов, а сами предметы словно начинаются подле ваших глаз. И всюду — свежесть, всюду спокойное и необратимое движение: что-то непротиворечивое происходит вокруг, необходимое самой глубинной твоей сути...
Из книги "Природа"
День
День дан нам, просторный, свободный, замкнутый, быстрый и бесконечно медленный. День дан нам, как дано все в этом мире: а мы живем своими заботами и не можем вырвать¬ся из них.
Когда в свое мироотношение мы на равных правах будем «включать» и природу дня? Отвергая день, мы «отошли» даже от язычников, которые почитали составные дня, вообще ритмы природы...
День — это свет вольный: смотреть бы и смотреть. День — это «оптимальный» вариант нашего соотношения с миром — это пространство активного поиска, пространство сознательных решений; и основные человеческие традиции привязаны к дням. Да и природное наше формировалось к дневному образу жизни.
А свет — связь, связь со всем мгновенным простором, связь, «построившая» сам воздух, само небо, всегда олицетворяющая для нас духовное; свет терзает, истязает землю, и земля отвечает жизнью...
И все — днем, хотя день физически «не может» обходить¬ся без своего антипода — ночи (?). К этому ритму мы и привязаны, этот ритм мы и обожествляем. А день нам слишком «известен», известен своей тяжестью, бесконечностью, ведь он — «свидетель» всех наших страданий, но и легок день, быстр день — при нашем успехе, радости... Но более всего я задумывался о собственно его физической природе, о влиянии этой природы на какую-то нашу «мета¬физическую» сущность: нет, не астральные причины интересовали, но связь, где «мы» были равны, где человеческое определялось нами самими...
День — это свет земной, свет цвета ближних и дальних предметов, а сам свет явно соединял всю воздушную «разбросанность»...
У света было столько тайн, и, видимо, одна из главных для нас — небо. Такое богатое объемом, движением, неопределенностью или глубиной, огромным холодом или свободным теплом, неожиданным именно свободой даже летом.
И каждый день, действительно, замыкался только одними ему свойственными характеристиками; разве можно забыть осенние дни, с блеклыми красками распластанных во время дождя листьев на земле или теми же красками осенних листьев, но чистых, летучих и рвущихся в свободу неба даже при легком ветре?
Разве можно забыть это течение летних дней, долгих, звучных от рассвета до утра, с солнечным небом, с текучим временем к вечеру — до самых сумерек?
А зимние дни заполнены: то искрящимся едва видимым небесным потоком мельчайших льдинок перед далеким светящимся солнцем, то прячущейся в каждой точке неба серой и холодной пустотой, а то вдруг тонкой голубизной, почти желтой — от солнца и пушистых снежных полян.
И звенит день весной звоном тающего снега, звоном далекого пения птиц... Любой шум, любой звук весной прокатывался, затихая, к горизонту, и от горизонта, изменяясь, возвращался...
День.Сколько он дал нам, сколько сохранил в себе!
Я же немного боялся его, боялся невозможности рационально распорядиться его временем, боялся усталости, фальши в себе.
И упускал мгновенья, часы, дни, упускал Великое время осознания.
Сумерки
...отчетливо и резко видимые земные предметы просторным и свободным днем незаметно приобретают силуэтность, небо, низкое и движущееся — в облаках или ясное, также незаметно теряет где-то «вверху» светлоту, а сам воздух наполняется «тяжестью» взвешенных над землей прозрачно – темных точек...
В сумерках вокруг также видно, но видно — уютно, и вокруг теснота, и она рождается отовсюду и сразу, и теснота серая, теплая даже зимой.
Во все времена года сумерки одно из лучших состояний природы. Они... цветные. Будто цветные, но цвет, оставив буквально мгновенье назад лишь след свой — белый?, уже исчез... И странность в том, что мы будто все помним это, чувствуем это. Физик объяснит нам этот эффект, но одно дело — знать, другое — переживать.
Сумерки вообще парадоксальное время: его привычное ощущение нами «сбивается»: то ли мы отстаем от его хода, то ли обгоняем, и оно уже «за нами», а вот и «настигает» (!)... Вслушайтесь в себя, всмотритесь в окружающее при сумеречном освещении — естественном, без суеты, и лучше где-нибудь в деревне, и вы согласитесь.
В летних сумерках я видел торжественность: тишина (можно пофантазировать) звучала музыкой Вивальди или Генделя, а может быть, музыкой века XIX, тишина поднимала весь ландшафт, с селениями, деревьями, рельефом, со случайностями, и тишина, звенящая, уносила все ввысь... А вокруг «являлась» всеобъемность, всеприсутствие (но кого? чего?), или, наоборот, какая-то твоя растворенность, ты словно был одновременно и подле каких-то отдаленных предметов, событий...
В сумерках немедленно «вспоминалось» то, что говорили тебе когда-то и в детстве, и позже: сумерки спрессовывали информацию, но информация от этого вовсе не становилась скомканной... Память соединяла прошлое, «прогнозировала»: тебе было хорошо потому, что органично чувствовалась твоя причастность к жизни вообще (!), и что-то уж чересчур родное словно «отбиралось» от тебя — без боли, естественно... В сумерках ты жил, переживая и момент, и «вечность» — свою прошлую жизнь... Ну когда еще ритмы природы подарят тебе подобное состояние?
Сумерки не «навязывали» свою трактовку видимого и вспоминаемого, как, например, день или ночь. Нет, сумерки не провоцировали — пробуждали... И торжественность, и «музыка» этого времени — все было из души твоей.
Совершенно незабываемы сумерки весенние — сиреневые, влажные, густые, часто со снегопадом (а это вообще картина идеальная)..., а зимой сумерки наступали рано, и мы не успевали их «осознать»...
В сумерках интересно ощущение самого наступления темноты: «порциями». Смотришь, смотришь на сумерки, и вдруг отвлекаешься, о чем-то задумавшись, и уже видишь картину иную — более темную, ту же самую, но темную мгновенно!
Традиции отдыха людей, может быть, фольклора, создания легенд, естественно, традиции прошлого, наверняка во многом определялись под действием этого волшебного времени — времени каких-то переоценок, вообще оценок.
А состояние оценки — это состояние творчества, ибо определяешь ты свое отношение к чему-либо.
И сумерки, подгоняя или замедляя время, обнажали в нас эту способность. И хотя бы этого одного разве недостаточно, что бы с трепетом ждать их?
Ночь
Вдруг оказавшиеся вдалеке от селений, ночью, как воспринимаем мы свежесть или прохладу невидимого свободно¬го неба, земную тяжесть без каких-либо ориентиров? как «чувствуем» мы себя — свою «жизненность», вытесняют ли мысли о привычном мысли о другом — отстраненном, возвышенном? А где-то постоянно прокатываются неизвестные шумы, кружась и затихая, проносит слабый ветер непонятные звуки, слабые, как выхваченные буквы (звуки?) из неизвестных слов...
А ты в пути? Тогда «пересиливаются» инерцией человеческих традиций и чувство отстраненного одиночества, и какая-то торжественность... Ведь, несмотря на темноту, — еще более «темнеется» земля, а небо — как след угасшего пламени еще сохраняет его направление: какие-то атомы еще стягиваются к недоступной ни взору, ни воображению выси...
В таких редких ситуациях я всегда отмечал для себя странные ощущения и странные мысли: поражала таинственность темноты в природе, поражался собственным чувствам, что будто бы находился там, где не «должен» был находить¬ся, что осознавал то, что «не положено» было.
Резко активизировалась позиция почти безрассудного противостояния всему природному, земному, но без людей: ну что ты можешь сделать без других, их знаний, их памяти, умений?
Близкое подобному впечатлению «навязывала» ночь лунная: свет луны словно указывал только ориентиры земного рельефа, и словно чужие.
Ночью мы были в чужом времени (?). И при бодрствовании, и, тем более, во сне — в сновидениях.
Вот такое странное чувство. Правда, я не боялся этих, скорее предчувствий, да и не «отрывался» от человеческих «обязанностей», но осознавал ночь (без какой-то явно ночной работы или просто срочного дела, которое прихватывало ночь) с непонятной странностью — со страхом? нет, страх был, но какой-то «захватывающе-приятный» или злой, не знаю...
Темнота — почти синоним неизвестности. Странность была как раз в неизвестности неожидаемой (роковой? но здесь рассуждение уводило бы к литературности, подражательности). Неожиданная неизвестность для меня была «дурной» — неправильной, несправедливой, не должной быть:
ее-то я и боялся... Я хотел «проскользнуть» между знанием о том, что неизвестность может быть, но не должна, и собственным чувством, что она — рядом, что вот-вот что-то
случится, но, может быть, и не будет.
О, эта темнота посреди земли, безлюдная.
А природа ночи, действительно, была удивительной — и при непогоде, — разрывающем воздух ветре и давно уже безразлично ощущаемом дожде; и спокойным безоблачным временем, когда летом теплая ночь словно удерживалась уже струйчатой прохладой земли, и звезды в ночи едва просвечивали, а зимой ярко и крупно сияли, и небо, наоборот, отторгалось от земли...
Луна изменяла содержание и течение ночи — довлела над всем.
Ночь «домашняя» имела также много особенностей, не связанных с человеческими традициями — конкретной работой, отдыхом. Мы забывались буквально, «подчинялись» времени начисто: и наш мозг проецировал бесконтрольные, но в высшей степени правдоподобные видения: что значили они?
Какая загадка спрятана вообще в темноте? в ее земном проявлении — ночи?
Из книги "И звук, и свет"
День.
День, как и вся свобода, от неба, день — небесный, день — свет. Привычен день, заслоняя от нас тайны свои. Уменьшает день природное наше и не слышим сердцебиение свое...
А свет — действие! скорее, скорее дать ответ, и уже тяжела традиция, неприподъемна память. И разумное наше — лишь как прямая линия.
День — действие, действительность. День — спасение, ибо связаны с миром мы через действительность: день должен быть, если бы его не было; день связывает воедино все возможности, все вероятности, ибо единство фиксируется лишь при свидетеле: свет нам есть доказательство единства, свет нам представляет все доказательства.
И как же богат день! Как играет небесное пространство при свете, рождая в сущности все, что есть на земле! В проблесках разорванной ночи и рассветных мгновениях прячется начало дня: начало дня летом до позднего утра нежится в прохладе низин и гулком воздухе над оврагами, начало дня скрыто в тени, вдруг в свежести дали...
Ненасытен день открытый, где краски, где ветер, где движение, ненасытен день, потому что память, традиции — все живет днем, изменяется: а мы жадные зрители, мы сами острие времени.
Устает день быть, но усталость его — рождение нового. Какая действительность рождается? где в ней твое место?
А в собственно дне и в суете твоей словно рассыпаны своеобразные точки «стягивания» к чему-то неясному, таинственному, но важному! но сильному!
которое обходим мы, которого, может быть, боимся мы... Ведь одно Слово губит нас, одно-единственное Слово, один миг губит действительность, один-единственный миг.
... а бежит каждый день, развертываясь бесконечным богатством, обнажается день: а мы прочесть его тайны не в состоянии, лишь иногда, лишь изредка в нас неостановимое желание, даже жадность знать... И большей частью день чужд нам, день сам по себе, день самодостаточен?
Не успеваем осознать мгновения дня: больно, неспокойно. И тревога долго не отпускает тебя: какой мир перед тобою? — и уходит он от тебя, и страдаешь ты от одиночества...
Небеса огромны, даль влекущая, вдох необходим, — отчего же напрочь забываем мы это?
... и вдруг летний день (день?) к вечеру вырывается вверх зеленой прохладой, агрессивной — за домом, в низине, подробной, теплой прохладой: в уже темнеющемся пространстве ничего не было от жаркого грозового дня.
Сумерки
Странно, что это долгое время — словно инерция для нашего ума: живем собственными заботами, живем днем, памятью ушедших дней, ожиданием новых....
Собственно, не только природа сумерек не замечается нами, но и природа дня.
... Гаснет чистое пространство! Рождается утром! великие и торжественные моменты для природы, для тебя протекают в свободном небе: взгляд повисает в воздухе, наталкиваясь на невидимые преграды; пространство слов¬но... уменьшает тебя в миллионы раз, отчего само становится бесконечно большим даже непосредственно вок¬руг тебя... Но и становится застывшим даже в ветреное время — звонким: музыкальным? И Я твое словно воз¬вращается (как это выразить?) к чему-то объединяющему в мире... И одновременно ты словно вокруг всего здесь на Земле — ты сам объединяешь все... Странно, необычно тебе!
Сумеречное время — время после захода солнца, это время до восхода солнца, это и ночное время: это время тяжелое, медленное, это время крутящееся... Да, собственно, это ты живешь инерцией в сумерках, но — сам свет? Странно, необычно тебе... если внимателен ты ко всему, что вокруг тебя.
Природою своею ты «нацелен» на свет; с уходящим светом ты как бы задерживаешь его в пространстве взгляда, - не выдерживаешь, пытаешься «задержать» его более темный вариант, и тот же результат... И осознаешь «только» эти ступени собственного восприятия.
Природою своею ты «помещен» в таинство жизни: таинство рождения и смерти воспринимаешь словно со стороны... Что сумеречное время? время противостояния, время уютной тесноты, время осознания, ибо смена освещения?
И сумерки — приглашение понять себя, понять мир, в котором мы живем, сумерки — время обнажения тайны жизни... И странно, что такая огромная часть дня и ночи остается за пределами наших мыслей.
Но как прекрасна в сумерки музыка неподвижного и звучного пространства зеленых низин, когда летняя
разнотравная прохлада застывает над серебром серых красок: а вверху еще голубое легкое небо! вверху еще стремительные бесшумные птицы! Еще день, а уже над низинами лучшая в мире тишина, едва прорисованная прохлада и оглушительный стрекот насекомых...
А зимою чистота красок сумеречных снежных отдалений и рождающиеся звуки от движения холодного или морозного воздуха сами по себе творят тайны.
И как нужны они! Как нужно нам знать, что ум, что ясность могут быть лишь в оправе чего-то возвышенного, недосягаемого, прекрасного. Вечного?
Ночь
Огромное зимнее небо с желтым и спешащим сквозь разорванные облака месяцем, отрадная прохлада летом с силуэтами домов и деревьев и льющимся лунным светом — это ночь;
морозная и звездная над снежным скрипом зимою, темная, с запахом сухой или мокрой земли осенью, звучная и короткая летом, насквозь лунная и соловьиная весной, — все ночь...
Любые мгновения ночи, так же велики, как мгновения дня. Нам же ночь более таинственна, потому что мы знаем ее меньше.
А ночь странная — все время кажется, что она чужая, непонятная, привнесенная... может быть, только исключая звезд своих — границ, или вынужденная, и ее должны мы терпеть.
Древние люди боялись солнечных затмений днем: вдруг опускающаяся ночь словно отрезала все жизненные подробности... Тревога эта остается в подсознании и поныне.
И ночь огромна, всюдуприсутствующая как день, долгая; и долго-долго готовится ночное время, так же как и долго приготавливается день.
Отчего в жизни нашей не обожествились эти великие явления — День, Ночь, Времена года? Ведь физические пределы их даны нам, пределы, в которых появилась жизнь, проявилось сознание? Ведь ритмы эти обросли технологией какого-то повторения в нашем внутреннем мире, проросли жаждой соединения с первоисточниками; жаждой возвращения в породившее нас лоно?
Ночь огромна исчезающим всюду светом: зимнее небо со спешащим месяцем обретает новые дальние просторы, небо летнее переполнено звуками жизни и шумом пространства, небо осеннее — запахами и вкусом, то небо осеннее, серое, непросматриваемое все возвращает и воз¬вращает к какой-то сладкой суете... Отчего так?
И огромна весенняя ночь, с льдинистыми или грязно-снежными краями, с заморозками, а то уже с темной еще землей, сырой, но вот-вот проявляющейся зеленью, распускающимися древесными листьями, и вот уже начинаются ночи соловьиные, ночи, переворачивающие все сознание твое: пение столь громко, что пронзает старый деревенский дом, пронзает сон твой...
и в торжествующие лунные минуты или часы ты вдруг выходишь к сизой в лунном свете зелени, к медовой прохладе неба и смотришь и смотришь на луну... смотришь вокруг... Что же это за время нам, людям? какая объясняющая мелодия звучит? И для нас ли она?
...и когда-то Глюк сочиняет мелодию: выбирает! Ночь — состояние неба и всего на Земле. Даруется нам ночь.
Из книги "Арабески"
Лунная ночь
Нет большего контраста, чем беззаботно отдыхающие люди в лунную ночь и воспринимающие луну лишь как деталь собственного отдыха.
...а луна сияла — открытая, недоступно далёкая, безмерно печальная, луна смотрела на землю, заливая её до горизонта печальным светом, и словно тайну какую-то несла с собой... Какую?
...летняя низкая лунная ночь шумная, звучная, таинственная; и кажется, что дышишь ты насквозь шумным воздухом, темным, силуэтным, не дышишь — пьёшь... летняя лунная ночь прохладная, прохлада... в отдалении, прохлада застывающая...
а свет луны — торжественный, замирающий, медленный да и время это всё — медленное, словно земное быстрое время, не замечаемое тобой,... встречаясь с лунным светом, — замедляется: от этого необычно!
луна замедляет твоё время! поэтому на "острие" времени "скапливаются" бегущие мгновенья, и вот уже ты не на "острие" времени, но на поверхности времени, открытой лунным светом... а "времена" всё прибывают и прибывают!
какое-то торжество, чьё-то торжество вокруг, а ты не можешь быть непосредственным: ты постоянно "оглядываешься" на собственное прошлое, да и вот оно, рядом! ...времена выстраивают печальную поляну, всё увеличивающуюся
/низкая ночь потому, что темнота только вокруг, а поодаль словно светло.!/
...низкая летняя ночь, а там, далеко в небе, бледные звёзды да редкие облака, то седые, то чёрные, и всё тот же печальный и разреженный свет луны...
А зимою уже высокая луна, и ночное небо уже высокое-высокое — видное! — видное от самой заснеженной земли, видное всё с тем же застывающим в пути встречным лунным светом, а темнота, должная быть, вытягивается куда-то в невообразимую вышину, к горизонту, и поэтому зимней лунной ночью — светлее, зимней лунной ночью сам ты кажешься себе — меньше /!/, поэтому вся зимняя лунная ночь — объемнее, просторнее, да и луна в холодном небе кажется меньше, а "печаль" её — недоступнее
* * *
Открывается земля со всем живым — луне, и безотчётно, подсознательно, человек обращает мысли к себе, к оценке себя
Открывается земля лунному свету и беспокойство с нами, настигает неожиданная и непонятная самооценка, а она, оказывается, "требует" как-то иначе "обращаться" со временем... Как? и какая самооценка?
Безмолвный свидетель луна, свидетель наших помышлений и действий, луна — великая спутница на нашем пути...
И луна, и водное отражение всегда несли с собою что-то совсем-совсем новое — для нас. Что?
Из работы "Этюды о сознании"
202. Холодным летом под бескрайним ветром, под блистающим солнцем полощется тёмная громада листьев на дереве и сверкает бликами: движется день облаками, солнцем.
День безразличный ко всему человеческому, сознательному. В живой и, в «особенности», неживой природе всё безразлично к человеку. Природа, сотворив человека, вбросила его в мир. Неподготовленным?
Я же, который год, даже десятилетия, всё ищу что-то родственное, родное его сущности. Мне казалось, что человек не может быть один.
* * *
249. Зелёная громада леса «хороводным» солнечно-зелёным и тёмно-зелёным колыханием передаёт мельчайшее изменение необъятного неба: Его дыхание всем нам – жизнь
Я знал, что рано-рано утром в таком лесу в спокойное время – гулкая тишина, громкая тишина
* * *
263. …огромная земля, необъятен день под палящим солнцем, и всюду – спешащая или незаметная агрессивная жизнь,… и будет отрадная и таинственная, кажущаяся бесконечной, ночь - с небесным – живительным – куполом неба и высоким безразличным месяцем…
И на этой земле есть мы, Наблюдатели, свидетели (?), осознающие и земные ландшафты и самих себя, и свою неотрывность от неопределяемого (?) целого, и своё одиночество – бездну, Ничто (?)
* * *
296. Яркий солнечный день и голубой холод неба – преддверие осени. Кажется, что внутри воздуха темнота
Что-то в природе дня уже утрачивается: ещё зелёная листва на деревьях, ещё на освещённых местах тепло, но какая-то чистота, какое-то Начало всюду…
И в тебе.
Запах сухой земли. Контраст между холодом воздуха и жгучим теплом солнца…
сознание не только фиксирует данное качество дня, но и «задумывается» о смысле этого качества
* * *
386. Тёмным осенним утром долго сохраняется неопределённость состояния; рассогласованная инерция твоих внутренних установок, м.б., и сновидений, и твоих почти машинальных действий, в конце концов, выводят к ясному восприятию «времени» и «пространства».
Но я заметил, что так было и сорок лет назад: тёмное начало твоей сознательной жизни спокойно дискомфортно.
Основанием своим человек помещён в какой-то хаос. И основанием своим мы имеем перевёрнутую пирамиду, т.е. пульсирующуюся и изменяющую свои координаты точку, потому что при ясном мироотношении твои взгляды – космос.
* * *
512*. Отражение (водное) достраивает пространство, увеличивает, открывает его – в сумерках – светлой бесконечностью
и необычно тебе!
Потому что в такое тихое время наше неуловимое Я «теряется» в оценке виденного, теряется в ориентации: внешний мир словно продолжает внутренний (!)
носим мы в себе самих какую-то бесконечность, странную, а водное отражение напоминает о заблудившемся пространстве (!) уже в нашем сознании, и «Я» не может сразу идентифицировать его: внешний «двойник» отвлекает, завлекает…В каком «свёрнутом пространстве-времени» живём мы? Иллюзий? но мы не согласимся с этим.
Водное отражение не просто отражало небесное состояние дня или вечера, но усиливало его, «добавляло» что-то нам понятное, но вместе с тем боязное: в эстетике отражений читалось чужое и самостоятельное (?), мы же, инстинктивно, не хотели «отступать», мы хотели быть оставаться самими собой…
* * *
513*. Сумерки – ещё одна «параллель» какой-то технологии сознания (осознания?) в неживой природе, его «предварение», но, конечно же, несопоставимое…
«Отстаёт» время в сумерках, и мы чувствуем это, и странно нам потому. Это несомненный «излом» природы, но – обусловленный (?), видимо, физическими (глубинными) свойствами.
Наш измерительный прибор (мозг) не «совпадает» со временем освещения…
Пульсирует пространство в сумерках, рождается пространство-целостность…
Сумерки не «навязывали» свою трактовку времени, они – пробуждали…Т.е. ты жил как бы автономно от внешнего времени, ты словно летел над пространством земным, вбирая его музыку. Ты был свободен и опьянён той свободой (Вивальди или Гендель, наверное, писали свои концерты в сумерках)…
* * *
676. День и ночь! Этот ритм света и тьмы, эта земная физическая «фактура» определила границу нашей жизни; другая граница – между теплом и холодом… Вот откуда человек, его не проглядываемые истоки. А всё остальное – потом!
* * *