Раввин Михаил Ковсан
http://berkovich-zametki.com/Avtory/Kovsan.htm
У пророка Зхарии читаем:
«И показал Он мне Иеѓошуу, первосвященника, стоящего пред ангелом Господним, и сатана, стоящего справа от него, чтобы обвинять его (леситно). И сказал Господь сатану: разгневается Господь на тебя, сатан, разгневается на тебя Господь, избравший Иерушалаим» (3:1-2).
Перед нами одно из крайне редких (кроме книги Иова) в ТАНАХе явлений сатана. При этом его роль предельно ясна: он обвинитель, он препятствие на пути народа Исраэля на родину из галута. Так же неожиданно, как появился, сатан исчезает из видения: сатан сделал свое дело – сатан может уйти. Господь принял решение – и наступил черед ангела вразумлять первосвященника.
На время оставив сатана, обратимся к сатане, которая по дороге из иудаизма в христианство не только изменила грамматический род, но и кардинально - свою роль в мире, попутно почерпнув из разных языков имена (дьявол – из греческого, черт – из немецкого) и обретя в разных культурах разные стати: от мелкого, обессиленного, с дрожащими руками бесенка до гиганта с воздетыми дланями.
В Евангелии (От Матфея 4:3-11) дьявол выступает в традиционно танахической роли искусителя, предлагая Иисусу превратить камни в хлеба, броситься вниз с Храма, предлагая власть над всеми царствами мира, взамен требуя одного – ему, сатане, поклониться. На каждое предложение у искушаемого есть ответ – стихи из Торы и Псалмов. В конце концов, искушающий покидает сцену, а его место занимают ангелы.
Свою подлинную «карьеру», став достоянием европейской культуры и определив отношение к себе «выходцев» из нее, при этом обретя имя собственное, Сатана-Дьявол-Черт-Люцифер сделал в эпоху Ренессанса и в новое время, в конце концов, обратившись в "никто, Бог знает как вошедшего".
Во многом этому способствовал Данте, поместивший «первопричину зла» в глубине ада, придав своему герою значимые пародийные черты: три лица – троица, шесть крыл – «шестикрылый серафим».
Мучительной державы властелин
Грудь изо льда вздымал наполовину;
И мне по росту ближе исполин,
Чем руки Люцифера исполину;
По этой части ты бы сам расчел,
Каков он весь, ушедший телом в льдину.
О, если вежды он к Творцу возвел
И был так дивен, как теперь ужасен,
Он, истинно, первопричина зол!
(«Божественная комедия», Ад, 34:28-37, пер. М.Лозинского)
Величественность образа некогда дивного, ныне – ужасного, падшего ангела, вмерзшего в лед, - не затмевает ли она лик символа абсолютного зла? Не провоцирует ли этот яркий, вызывающе трагический образ признать именно его, а не добро абсолютом? Вероятно, этот вопрос не к Данте. Но – к европейской культуре эпохи романтизма – наверняка. Если у Дж. Мильтона в «Потерянном рае» Сатана – величавый эпический герой, то демонические образы Дж. Байрона превращают его в вольнолюбивого мятежника, который у М. Лермонтова в «Демоне» приобретает столь знакомые, одухотворенные М. Врубелем, черты: «дух изгнанья», «познанья жадный», «счастливый первенец творенья», который
Ничтожной властвуя землей,
Он сеял зло без наслажденья.
Нигде искусству своему
Он не встречал сопротивленья –
И зло наскучило ему.
Если дьявол не встречает сопротивленья, если некому и некогда творить добро, если вот-вот во всеуслышание будет объявлено, что Бог умер, то не остается ничего иного, как возложить обязанность творения добра на того, кто был олицетворением зла, - Мефистофеля, с чеканной точностью Гете при помощи Пастернака убедившего нас, что его миссия - «творить добро, всему желая зла». С этой инструкцией и появляется в омерзительно большевистской Москве Воланд, не способный ни на йоту изменить напрочь испорченных квартирным вопросом. Вопрос – каково отношение сатана к этому фону? Самый короткий ответ – почти никакого.
Если принять распространенное представление о сатане как противящемся воле Господа и противостоящем Ему, то можно определенно сказать, что Тора в гипотезе сатана не слишком нуждается: Господь часто ведет диалог с избранным народом непосредственно, а в том случае, когда между Ним и Его народом выступает посредник – Моше, тот видит свою роль в том, чтобы донести слово Творца в его подлинности – без искажений и даже без излишних комментариев. Что же касается способности сатана Господа гневить, то и без него евреи с удивительным упрямством это стремление демонстрируют. И все же спросим: какова роль сатана в иудаизме? Для этого из Европы, где сатан обрел многочисленные собственные имена, вернемся в пустыню, по которой идут евреи, вернемся во времена, когда «наш герой» еще не обрел даже нарицательного имени. Против воли исполняющий требование Балака проклясть евреев, Билам встает поутру, седлает ослицу –
«И воспылал гнев Божий за то, что он пошел, и стал ангел Господень на дороге в помеху ему» (Бемидбар 22:22).
На иврите «в помеху» - лесатан, т.о. изначально сатан означает «помеха, преграда», а значения «ненавистник», «противник», и соответствующие глаголы, - производные. При этом в иврите эти значения появлялись исторически последовательно: сперва «помеха», «ненавистник» - потом. Вслед за ними возникли и весьма красноречивые идиомы, такие как «hасатан прыгает между ними» - между ними раздоры, нелады; «не открывай рот сатану» - не напророчь дурного.
В значении «преграда» употребляется слово сатан и в книге Шмуэль (1 29:4), где так отзываются о Давиде, нашедшем убежище среди плиштим, плиштимские князья, идущие на войну против евреев. Точно такое же значение этого слова в речи самого Давида, говорящего: «что вам до меня, сыны Цруи, что будете мне сегодня помехой (лесатан)» (там же 2 19:23). В Теhилим (109: 4, 20, 29) мы встречаем интересующий нас корень в значении «ненавидеть», а также ненавистник (или – обвинитель). При этом точно так же, как справа от первосвященника в пророчестве Зхарии стоит сатан, в таком же положении он находится и в стихе из Теhилим (109:6):
Злодея над ним назначь, справа - пусть обвинитель встанет (;;;;;;;;, ;;;;;;; ;;;-;;;;;;;)
Из этого можно заключить, что место обвинителя – по правую руку от обвиняемого. Но и в том и в другом случае сатан – имя нарицательное. Отсюда - следующий вопрос: когда и где происходит персонификация сатана, иными словами: когда в переводе мы должны писать этого слово с заглавной буквы? Текстов, которые могли бы претендовать на это, – два. В Диврей ѓайамим (1 21:1): «И встал Сатан против Исраэля и подстрекал Давида исчислить Исраэль». Однако, если в этом случае возможны сомнения, то они исчезают при обращении к книге Иова:
«И был день, когда пришли сыны Божьи предстать пред Господом, и пришел между ними и Сатан. И сказал Господь Сатану: откуда пришел ты? И отвечал Сатан Господу и сказал: бродил я по земле и расхаживал по ней. И сказал Господь Сатану: обратил ли ты внимание на раба Моего Иова, что нет подобного ему на земле; человек непорочный и справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла. И отвечал Сатан Господу и сказал: разве даром богобоязнен Иов? Ведь Ты оградил кругом его, и дом его, и все, что (есть) у него… Но простри-ка руку Твою и коснись всего, что (есть) у него, клянусь, пред лицом Твоим Тебя хулить станет» (1:6-11).
С момента, когда Сатан становится именем собственным, он и начинает свою «карьеру». Вопрос – какую? В книге Иова он предстает провокатором, при этом провокатором космического масштаба. Ведь первым, кого он спровоцировал подвергнуть испытаниям непорочного Иова, был Сам Господь. В книге Иова – не столько этической, сколько теологической притче, Сатан, сподобившийся собственного имени и роли космического провокатора, достиг в ТАНАХе пика своей «карьеры». При этом роль провокатора не противоречит изначальной роли сатана с маленькой буквы – роли препятствия, преграды, в случае Иова – преграды, преодолеваемой человеком на пути к Творцу. В посттанахический период, в период танаев (мудрецов 1-3 вв. н.э) еврейская традиция не питала особого интереса к этому персонажу, выступавшему чаще всего в роли обезличенного зла. В период амораев (мудрецов 3-5 вв. н.э) Традиция не слишком настойчиво искала ему место, отождествляя то со змеем-искусителем, то с йецер ѓара, то с ангелом смерти. Сатан обвиняет Авраама в том, что тот не принес жертву Господу за рождение Ицхака (Санhедрин 89б). Он является мудрецам в виде женщины, искушая их (Кидушин 81 а-б). Роль искусителя отводят ему мидраши, с его помощью объясняя грехопадение Адама, поклонение золотому тельцу, грех Давида с Бат-Шевой.
Тем не менее, роль Сатана в еврейской традиции по сравнению с тем положением, которое он занял в христианстве, всегда оставалась весьма бледной, и по сути дела всегда сводилась к роли препятствия на пути человека к Богу. Так, во втором благословении после вечернего «Шма», мы говорим, обращаясь к Всевышнему: «И устрани сатан перед нами и позади нас». Как перевести? Если в духе Данте и последующей европейской традиции, приложившей огромные усилия для героизации зла, то, несомненно – с большой, очень большой буквы. А если в духе еврейской традиции, которая после книги Иова так и не нашла нашему персонажу «достойного» места, то – с маленькой, очень маленькой. Лучше всего, как это и сделано в молитвеннике «Врата молитвы» под ред. П. Полонского, - перевести это слово нарицательным «препятствие». Как бы то ни было, в иудаизме у Сатана, быть может, и достаточно яркая, но, несомненно - роль второго плана.
Для христианства Сатана-Дьявол-Люцифер есть олицетворение всеобщего зла. Для иудаизма – преграда к всеобщему добру. Согласитесь: дьявольская разница.