Примечательно, что эту запись я веду на высоте более двух тысяч метров над уровнем моря, лёжа на животе в трепещущейся от порывов ветра палатке. Выше нас, за грядой россыпей, клочковатых полосок увядающего тундрового ягеля и замшелых валунов-морен, стекающих отовсюду в так называемый цирк – кратерообразное плато, громоздятся базальтовые цепи величественных скал, в слоях гранита и кварца. Кое-где по выположенным склонам топорщатся из каменных нагромождений пучки и букеты карликовых лиственниц и пихт, кедрового стланика.
Вчера, после того как под расщеплённым молнией кедром мы разбили наш лагерь, и в сторонке, на месте старого костровища, сообразили свой костерок и вскипятили чай со смородиновыми листьями, черникой и баданом-чагыром, отдыхая и оглядывая окрестные скалы, все трое одновременно увидели мы вёрткого соболька. Он грациозно прыгал с камня на камень, покуда не миновал всю россыпь, что простёрлась гигантской, шершавой, в мозолистых буграх, ладонью метрах в пятнадцати ниже нашей палатки. На нас чёрный с блестящим отливом зверек даже и не глянул. А вот пищуха-сеноставка, что выскочила из расколотого скальника мне навстречу, когда я собирал кедровую щепу, лишь на несколько секунд застыла свечой и тут же проворно юркнула под плиту.
Сюда, наверх, мы взбирались по тропинке, петляющей встречь руслу горной речки Колотушки. Название любопытное, но разгадывается очень даже легко: речка делит надвое могучий кедровый лес, начинающийся от подножия Ивановского белка и добирающийся своим массивом до альпийских цирков и террас у подошвы пиков Трёх Братьев. И каждому, кто хоть однажды заготавливал кедровые орехи, известно каким способом оббивают спелые шишки с высоченных крон и разлапистых веток: колотят специально сработанной увесистой дубиной, и кедровые плоды сыплются вниз как горох. Только успевай собирать да ссыпать в мешки и оттуда уже в барабан для ошелушивания. Хорош этот процесс за разговором ночью у костра под августовским звёздным небом!
Нынешний год тоже урожайный. По пути наверх, на тропинке нам попадались комья спрессованных скорлупок кедрового ореха – последствия медвежьего обеда. Проходя через заросли спелой красной смородины - кислицы мы отметили, что и здесь побывал косолапый: кусты помяты и подраны, лакомясь, рясные кисти бордовых ягод зверь как бы сдаивал с веток себе в пасть. Что-то осталось и на нашу долю. Мы, сбросив рюкзаки, тоже попотчевали себя терпко-сладкой кислицей.
Милая ты моя родина! Бесчисленное количество раз карабкался я по крутым каменистым тропам и скалистым гребням к твоим вершинам, на которых по бокам огромными белыми заплатами отблескивают и в самые жаркие летние месяцы снежники-ледники. Удивительней всего здесь побывать в начале сентября. Тогда всего на каких-то пяти-шести метрах ты увидишь и зиму, и весну, и лето, и осень на оттаявших полосках. Ты стоишь на твёрдом насте ледника, в метре от него, на вытаявшей земле, лазоревые колокольцы кандыков и белые лепестки подснежников; ещё пониже полыхают оранжевые бутоны жарков и роскошные багровые букеты марьиных корений; дальше вниз колышутся на тонких длинных стеблях лиловые семенные коробочки маральего корня и увядшие жёлтые соцветья золотого корня. А по распадкам, ущельям и лесистым седёлкам такое неописуемое буйство цветов и красок, что всякое сравнение, даже самое изощрённое, здесь будет неполным и бледным. Это просто надо видеть, именно живым глазом видеть, потому как и фотография, и видеосъёмка не умеют передать яркую палитру и трепетную теплоту угасающей алтайской природы, которая напоследок выплёскивает в мир, на престол синего бездонного неба всё самое яркое, щедрое, лучшее.
И это, поверьте мне, запоминается и, мало того, долгой сибирской, морозной порой не только согревает твоё сердце, но и определяет цель: непременно еще хоть разок подняться в эти изумительные места и напитаться здесь животворной и праведной силой.