Окурок

               
Начинал я свою трудовую деятельность на заводе в слесарной мастерской. У нас в «слесарке» работало много молодёжи, а также, как и везде, были «старики», «прослойка», как говорится, не в счёт, обычная рабочая бригада. Молодёжь – это мальчишки от 15 до 18 лет, в основном отличающиеся своей «трудностью» в обществе среди сверстников, которых для исправления отправляли «до армии» на завод совершать «трудовые подвиги» и учиться уму-разуму, всё при деле. А не болтаются по улице.

 А «старики» – это мужики от 50 лет и старше, многие из которых прошли Великую Отечественную войну на полях сражений, а не сидели в глубоком тыле. Конечно, стариками они были только относительно молодёжи, ещё отличались от других, как на подбор, своим степенным поведением. Это по мнению самой молодёжи они были «зовом предков», а для остальных они были просто старшими товарищами, коллегами по работе. И у каждого «старика», как и у всех обычных людей, были свои особенности характера, свои отличительные чёр-точки, но эти особенности у них очень сильно были  выражены в основном в силу их возраста.

 Василий Михайлович постоянно покачивал головой, словно был постоянно чем-то или кем-то недоволен, и поэтому был по внешнему виду просто занудный, ворчливый старикан. А на самом деле это покачивание головой было всего лишь последствие контузии, которую он  получил на фронте. А так он был добрым, как оказалось, отзывчивым и очень порядочным дедом.

 Андрей Кондратьевич, по прозвищу Бляха муха, это его любимое выражение, применяемое им в самых разных ситуациях от ругательства до похвалы. Но вот не любил он разные «штучки» со стороны молодых пацанов, принимал их очень близко к сердцу. Поэтому сильно  нервничал. Однако, это очень нравилось пацанам. А когда довольная произведённым эффектом своих проделок молодёжь ещё больше «заводила» его, доставляя «себе любимым» огромное удовольствие, он бросал со злости в них, что попадётся под руку. Гаечными ключи, молотки, да и вообще всем, что было в доступно в пределах вытянутой руки. Что молодым ребятам только и требовалось для достижения их цели: довольные своими «приколами», они добивались, чего хотели и быстро разбегались в разные стороны, и быстрота передвижения их ног  спасала молодые тела от «травм». Это были глупейшие, так называемые, шутки, после которых они шустро разбежавшись в разные стороны … продолжали своё начатое дело. Но Андрей Кондратьевич, к их счастью, был тоже добрым и, что самое главное, не злопамятным, поэтому быстро отходил от нервного тика и принимал уже спокойно, без всяких условностей «торжественные покаяния» от молодого поколения.

Был ещё Сергей Федотович Брехов, который очень любил пошутить, однако природа в  чувстве юмора ему чего-то не додала, так сказать, отказала в этом виде разговорного жанра. Я бы даже сказал, обидела незаслуженно его в этом компоненте. Как заметил Гена Прокопенко: «Сергей Федотович, знаете, есть юмор плоский? Так он у вас он такой идеально плоский, может быть, какой-то даже с выбоинами». Сильное выражение и точное про таких людей.

Но, несмотря на все причуды и странности стариков, молодёжь относились ко всем, за одним исключением, с большим уважением. Исключением из всех стариков являлся Илья Архипович Мёдов.

Бывший партийный работник, уйдя на пенсию, решил «податься в народ», поэтому пошёл работать слесарем на завод. Что его подвигло на этот поступок, трудно сказать, тем более, что «себя в народе» он любил больше всего. И он сразу, «не теряя ни минуты» повёл себя в новом для себя коллективе как-то не так. Сразу противопоставил себя коллективу, старался показать своё высокое положение в прошлом, поэтому в основном общение своё он ограничивал со своими непо-средственными руководителями. Чего категорически делать было нельзя. Он чувствовал их ближе к себе по духу, нежели остальную «чернь». Его отношение к людям незамедлительно «взял на заметку» «коллектив единомышленников» и стал платить ему той же «валютой». В общем, отношения были хотя и рабочие, но далеки от простых человеческих отношений. По душам с ним, конечно же,  никто не говорил и не советовался типа «как быть дальше» и «что делать?». В общем, говно был человек, инородное тело какое-то в дружном рабо-чем коллективе, что тут и говорить.

Но тут как ещё посмотреть. Через пару десятков лет судьба свела меня в одном коллективе  с сестрой его жены, так сказать, с родственницей Мёдова. Так вот она о нём отзывалась, как о «добрейшей души» человеке. У меня, конечно же, нет слов, комментировать данное высказывание, я остался при своём мнении, поэтому скромно про-молчал тогда, не стал разубеждать в её мнении. В общем, кому как! А кому никак!

Сейчас и не помню уже, из-за чего у меня с ним получился кон-фликт, но конфликт получился очень серьёзный, поговорили, несмотря на разницу в возрасте, на «рабочем» языке, что никто не позволял себе никогда со старшими. (Наверное, это произошло всё-таки больше из-за атмосферы вокруг его личности, как-то наложилось одно на другое.) И это произошло очень скоро после моего прихода в мастерскую (он пришёл в мастерскую всего неделей раньше), буквально в первые дни моего появления в мастерской.

 И здороваться с ним перестал уже через неделю после общения. Если человек нехороший, да ещё высокомерный, то это всегда чувст-вуется, а у меня на таких людей, да и вообще на людей «чуйка» всегда была хорошая. В общем, ненавистными врагами мы с ним стали практически сразу. И самое главное, что навсегда. Что бывает довольно редко, когда работаешь в одном, не сильно большом коллективе. У меня с ним сложились самые антагонистические, непримиримые  отношения из всех  коллективов, где я работал, которые сохранились на всю оставшуюся жизнь как мою, так и его.

Прошло года три или четыре, я перешёл работать из «слесарки» в ОТК (отдел технического контроля), где был абсолютно женский кол-лектив, кроме начальника и одного мастера. Поэтому ребят, своих друзей из «слесарки» я частенько навещал хотя бы просто для общения, благо у меня было относительно много свободного времени. Узнавал у них про «местные» новости или приходил поговорить с ними «за жизнь» и со своими новостями «из других мест».

 А иногда, проходя мимо, заходил к ним просто поздороваться, я всё-таки имел хорошие отношения со всеми бывшими коллегами. За одним, но очень «конкретным» исключением. Все знали о наших, мягко говоря, весьма натянутых с ним отношениях, но, естественно, все были на моей стороне, слишком уж он был… Но, как говорится, «об этом лучше потом» или вообще промолчать.

Однажды, во время очередного посещения моих старых товарищей, я подошёл к одному очень хорошему из них «поделиться мыс-лями», к Сашке Чепелеву.  А рядом, метрах в двух от его фрезерного станка, работал на другом станке мой «визави» Мёдов. Они работали на станках, поэтому в отличии от слесарей надолго своё рабочее место покидать не могли. Поэтому и общение происходило, не прерывая Сашкин рабочий ритм. Подошёл к нам пообщаться и другой Сашка, Трубчанинов. Стоим втроём, болтаем, а  курим только вдвоём с Труб-чиком (хотя, как ни странно, его звали или Сашкой, или по фамилии, а так, только при его отсутствии). Ни Чепель, ни Мёдов этим делом с куревом не баловались.

К тому дню, когда я решил в тот раз навестить товарищей, совсем недавно, незадолго до этого моего очередного посещения мастерской, им в цеху выдали новую спецодежду и новую обувь. Обувью были, не как обычно, ботинки или сапоги, а полусапоги (язык ну, никак не по-ворачивается назвать эти кирзовые обрубки полусапожками). Особенность их заключалась в том, что при их ношении задняя часть штанин на этом виде обуви задиралась, и образовывался в обуви сзади такой постоянный кармашек.

 На этот кармашек у «друга» Мёдова я сразу, с первого взгляда обратил пристальное внимание, очень уж он мне показался привлека-тельным. Но я сразу, в один момент не смог «найти ему достойного применения», хотя он был очень уж удобным для какой-нибудь пако-сти с моей стороны, на что я был большой придумщик. Этого, похва-стаюсь, у меня уж не отнять. Не совсем было ещё мне понятно для ка-кой пакости, но я чувствовал, что что-то может «из этого получиться интересное». И мой  мозг сразу же включился в активную работу по поиску применения такой шикарно представившейся мне возможности, даже «не спрашивая» своего хозяина.

Я уже докуривал сигарету, и её надо было куда-нибудь выбрасывать. Конечно, можно было просто выбросить в ящик с металлической стружкой, что чаще всего и делали, но для этой цели  идеально подхо-дил и «кармашек» в «полусапоге» заклятого недруга. Но до заветного кармашка были непреодолимые два-три метра. И  попасть в него окурком с такого расстояния, сами понимаете, практически нереально: и кармашек мал, и цель слишком  удалена для такого «патрона». Но очень уж мне сильно хотелось, прямо не в моготу. А выбирать не приходиться: и долго нельзя прицеливаться, и подойти близко для более уверенного попадания никак нельзя, будет совсем уж наглядно, не «по-партизански».

 Тогда я, недолго думая, а думать долго в таком случае нельзя – сигарета быстро догорает - просто бросил окурок в сторону заветного «кармашка». Мой окурок, сделав небольшую дугу, опустился туда, куда и надо было, прямо в заветный «кармашек»! Предвидя нехорошие последствия своего «чудесного», с моей точки зрения, поступка, а они действительно могли быть нехорошими (это как раз тот очень «говнистый комуняка», в раз раздует «из мухи слона» с непредска-зуемыми последствиями), если не сказать больше, я, избегая возможного риска, почти сразу попрощавшись с Сашками, покинул место «происшествия». А Саша Трубчанинов следом за мной быстренько с того же места пошёл к своему станку, якобы работать, он был токарем в той же мастерской.

 Заключительное действо этой удавшейся  моей «проказы» рас-сказал мне уже Саша Трубчанинов, внимательно наблюдавший за продолжением развития самых интересных событий этого представ-ления из-за своего инструментального ящика, стоящего очень удобно как раз напротив рабочего места деда.

 Спустя всего пару минут (сигарета болгарская, хорошо, быстро табак тлеет и не тухнет), Мёдов начал понемногу подёргивать ногой, как будто что-то попало в обувку и начало в там мешать, «покалывать» ногу: то ли стружка, отскочившая от обрабатываемой детали в полуса-пог попала, что нередко случается, то ли камушек какой заскочил – всякое бывает. Потом вдруг резко начал трясти ногой и снимать, ме-тодом стряхивания с ноги, свой  «полусапог». Пятка на носке уже прогорела, а оставшаяся часть носка продолжала успешно тлеть.

 Оглядевшись вокруг, окинув возможных врагов озирающимся взглядом по сторонам, как бы оценив, кто это мог сделать, Илья Архи-пович ничего не мог понять: Саша Чепелев работает у своего станка, тем более, что он не курит, а больше никого в пределах досягаемости (6-8 метров) нет, на кого можно было подумать, все спокойно работают на своих рабочих местах и о посторонних действиях не помышляют. У него, наверное, была, конечно же, очевидная догадка, кто это мог сделать, но вот когда и каким образом сумел ОН это дело провернуть? И как доказать? Только ДНК окурка могло подарить истину в этом деле! Но, к его великому сожалению, анализ никто делать не будет по такому пустяку. Да ещё и шёл 1978 год, когда про такие вещи, как анализ ДНК, никто серьёзно даже и не помышлял.

А я, что? Я ничего. Я и сейчас абсолютно не раскаиваюсь в содеянном «преступлении», а тогда и вообще мне было всего двадцать три года, а это возраст больших и малых приключений. Надо к людям лучше относиться, тогда и «бычки» никто в сапоги (пусть и полусапоги) кидать не будет. Как говорится, будь проще, и народ к тебе потянется. Может быть, Бог и накажет меня за такое «злодеяние». А может быть, ужё и наказал. И не раз.

P.S. Спустя пятнадцать лет я был в гостях у товарища и рассказал эту историю. Решил от него пойти домой пешком, потому что он жил в таком месте, что идти до остановки или до моего дома почти было равнозначно. И по пути следования встречаю возле магазинчика «местного значения» пьющего пиво Саню Трубчанинова! Тогда это было в порядке вещей. А живёт он от того забытого Богом места в другом таком же и на другом конце города! Видно есть какие-то неведомые силы в этом мире!