Послее бабьего лета

Людмила Якимова4
ПОСЛЕ  «БАБЬЕГО» ЛЕТА.

Утром пошёл дождь. Тихий, без ветра, он монотонно застучал в оконные стёкла, навевая грусть.
Анфиса Петровна, невысокая, всё ещё осанистая, несмотря на возраст, раздвинув ситцевые занавески на кухонном окне, задумчиво вглядывалась в сумрак осеннего утра.  На улице – никого. Только безропотно мокнут под дождём полуоблетевшие тополя. Да, второго « бабьего» лета уже не будет.
Заправив под гребёнку «сивые», как шутил Семён, пряди волос, она вздохнула. Непогода спутала её сегодняшние планы.
Лохматый рыжий кот, услышав её шаги, спрыгнул со своего любимого места на диване, мурлыча, прибежал на кухню и, распушив поднятый хвост, стал тереться об её испорченные узловатыми венами ноги.
- Что, Рыжик, завтракать пора? – погладила своего любимца Анфиса Петровна. – Сейчас молоко согрею.
Она достала из холодильника банку с молоком и зажгла газ.
- Хорошо стало с газом-то, - сказала она Рыжику.
Улыбка оживила её широкое курносое лицо, только серые глаза остались грустными. Теперь, когда осталась совсем одна, она разговаривала с котом, а то и вслух сама с собой. Но скоро из армии вернётся сын Володя. Женится, внуки пойдут. Будет с кем поговорить.
- Видишь, Рыжик, дождь на дворе. А я собиралась бельё постирать, - говорила она, наливая молоко в кошачью чашку. – Теперь уж завтра придётся. Хотя, помню, бабушка говорила про дождь, что ранний гость – не ночлежник. А то к обеду и кончится. Хорошо, что мы с тобой, Рыжик, с огородом управились до дождей. Теперь и картошечка и морковка в подполье. Капусту посолим. Перезимуем. Молока-то тебе всегда куплю. Когда и рыбкой побалую. Хоть и невелика пенсия, но ничего, экономить станем. А Володя вернётся, работать будет. Учиться бы ему надо. Способный он. Да там видно будет. Только вернулся бы.

Анфиса Петровна снова выглянула в окно. Дождевые струи шлёпали по лужам, выбивая пузыри.
- До обеда точно не кончится, - покачала она головой. – Пойду, письмо Володеньке напишу.
В комнате было темновато. Она включила настольную лампу, вырвала лист из школьной тетрадки и, присев к столу, написала:
«Володенька, сынок, здравствуй. Вот мама твоя снова пишет тебе. А от тебя писем нет второй месяц. Всё ли ладится у тебя на службе? Не случилось ли что с тобой? По телевизору-то всё страшное рассказывают. Я уж лишний раз не включаю, чтоб не думать. Да нет, с тобой всё будет хорошо. Я знаю. Ты – моя награда за то, что я в жизни вытерпела. Поэтому с тобой ничего не случится , сынок. С огорода я всё убрала. Уродилось хорошо. На зиму хватит. Не переживай за меня…»
Она писала про огород, про погоду, про кота и про соседей, у которых сын тоже воюет вот уже полгода. И, как будто, в тех же местах, где Володя.
Она писала и думала о сыне, вспоминала…
Володя… Сынок. Не роженый. Но такой желанный.
Анфиса Петровна запечатала конверт и написала адрес. А дождь не кончался.
- Обеда что ли подождать, пусть дождь пройдёт. Тогда и схожу на почту, - размышляла она. – Хотя пораньше отнесу письмо, так с сегодняшней почтой и отправят. Не сахарная. Дождевик надену.
Анфиса Петровна вышла в сени за клеёнчатым дождевиком. Один угол в сенях промок.
- Крышу надо перекрывать, - вздохнула она. – Да вот уж Володю дождусь.

На покупке дома настоял Семён. Правда, много ему пришлось вложить сил в его ремонт. Но зато она теперь не мается, не мыкается по общежитиям на старости лет. А Семён-то,  видно, надорвался. Не сдюжил, потерял здоровье и мало пожил. «Семён, Семён… Царство тебе небесное. Только добром поминаю. Всю жизнь буду благодарна тебе».
Анфиса Петровна вытерла набежавшую слезу тыльной стороной ладони. обрядилась в синий дождевик, короткие резиновые сапоги и, шлёпая по лужам, пошла на почту.
Дождь не кончился и к обеду, правда, дождевые капли уже редкой дробью били по стеклу. Анфиса Петровна поняла, что бельё сегодня она уже не постирает. Ей было как-то не по себе. Тоскливо. То ли хмарь осенняя смутила душу, то ли оттого, что писем нет от сына. Да ещё Семён утром вспомнился. Всё сразу.

Почему-то о жизни своей нескладной подумалось. Не повезло ей с самого рождения, осталась без матери. Растила её бабушка, и она ничего не рассказала внучке про отца. А когда бабушки не стало, осталась совсем одна на свете. Бабушка говаривала, утешая её, горькую сиротинушку, что Бог кого любит, того и наказывает. Она, похоже, была любимицей. Иначе, как объяснить, что достался ей муж – алкоголик и деспот? Дня не проходило, чтоб бита и ругана не была. Как только выжила… А уж она ли не угождала ему. Грязного и пьяного обиходит и накормит, и всякий раз с ласковым словом к нему. А всё не в прок. Свекровь-то была лежачая. На коляске по квартире передвигалась. Так уж за ней-то она ухаживала, как за родной матерью. Та всё радовалась: « Господь послал мне тебя, Анфисонька».

Что-то мысли сегодня грустные. Она достала из шкафа в зелёной бархатной обложке альбом с фотографиями и присела к столу.
- На сыночка ненаглядного посмотрю, на его последние военные снимки, - сказала самой себе она и раскрыла альбом.
С первого листа глянула на неё чёрными выразительными глазами трёхлетняя темноволосая девочка.
- Аллочка… - прошептала Анфиса Петровна, и слёзы, одна за другой, закапали на снимок.  – Кровиночка моя единственная…
Умерла её дочка в детском доме, пока она по лагерям и тюрьмам срок мотала. Сказали, что от воспаления лёгких. Кто для детдомовского ребёнка дорогое лекарство купит? А дешёвые, видно, не помогли. А как тосковала она по свое доченьке на зоне. Какие сны снились… Как будто зовёт, зовёт её Аллочка. Ручки к ней тянет… Как забудешь?
- Ох, судьба моя. Судьбинушка горькая, - всхлипнула Анфиса Петровна. – Не Семён да не Володя, так ничего доброго и не вспомнить. Они только и скрасили остаток жизни. А жизнь-то вся по зонам и прошла.
От её всхлипа дремавший на диване кот насторожённо поднял уши, прислушался и, мягко ступая по домотканому половику, подошёл и прыгнул к ней на колени.
- Рыжик, - Анфиса Петровна погладила кота, отёрла слёзы краем скатерти, свисающей из-под клеёнки. – Вот я и говорю, Рыжик… Жизнь-то зря прожита. Чему в зоне-то я научилась? Курить, матом ругаться да через зубы плевать. Да вот ещё…
Анфиса Петровна закатала рукав домашнего ситцевого платья и внимательно, словно впервые, стала рассматривать затейливо выколотый на плече вензель.
- Вот память-то лагерная. Не вытравить… - Анфиса Петровна опустила рукав.


Да, тяжела была её расплата за содеянное. Не забыть. Случилось всё в первомайский праздник. Муж с демонстрации навеселе пришёл. Но она не обиделась. Праздник всё - таки. Пошли к свекрови. Она жила в однокомнатной квартире в соседнем доме, рядом с общежитием.
Решили всей семьёй за праздничным столом посидеть. Анфиса Петровна на кухне готовила. Алла с бабушкой о чём-то своём говорили, кажется, сказки рассказывали. Муж нетерпеливо ходил из комнаты на кухню и обратно.
- Что ты там копаешься? Собирай на стол, - злился он.
- Сейчас – сейчас. Осталось салаты приготовить, - утихомиривала его Анфиса Петровна.
- Так дай хоть выпить.
- За столом и выпьешь. Потерпи.
- Тогда сам сбегаю, куплю. Не стану тебе кланяться.
Он вбежал в комнату и стал приставать к матери:
- Мать, дай на пузырёк.
- Не дам. Ни к чему. К столу всё припасено.
- Не дашь? С-с-ука старая!
Грозный его крик заглушил вопль свекрови. Потом – тишина. И только затем послышался заливистый Аллочкин плач. Анфиса Петровна не вышла. Побоялась, что ещё хуже будет. От обиды и отчаянья всё внутри клокотало. Ну за что ей такое? Нет покоя ни в будни, ни в праздники. За что?
Свекровь сказала сыну:
- Тебя легче похоронить, чем терпеть от тебя такое. На, подавись. Пропивай материнские гроши…
Хлопнула дверь. Заплаканная Аллочка вбежала на кухню и прижалась к матери. Анфиса Петровна успокоила ребёнка и вошла в комнату. На бледном лице свекрови багрово во всю щёку пламенел след от сыновней пощёчины. Она уже не плакала. Только сказала устало:
- Собирай, Анфиса, стол быстрее. Пока он совсем не разбушевался.
Анфиса Петровна вернулась на кухню и стала торопливо резать овощи для салата. Она вся ушла в горькие мысли и не услышала, как открылась входная дверь.
- Ну что, с-с-уки! Решили поиздеваться над мужиком? С-с-волочи!
Дальше посыпался отборный мат, и зеленоватая бутылка с остатками водки взметнулась над её головой.
Потом всё произошло страшно и неожиданно. Она вонзила нож в ненавистное чрево раньше, чем подумала об этом. Сначала она услышала свой крик, потом увидела кровь на белой рубашке мужа. Что было потом, помнит плохо. Только глаза свекрови с застывшим в них ужасом и страшные её слова:
- Убивица!
К высшей мере её не приговорили. Нашлись в делах заявления о побоях мужа и заключение судебного эксперта, когда муж осколком битой бутылки располосовал ей бедро и ягодицу. Врачи еле сшили. Теперь шрам. На всю жизнь память. В общей бане на людях показаться стыдобушка.

- Рыжик, - Анфиса Петровна отпустила на пол кота и встала со стула. – Пожалуй, нам пообедать пора. Может, и мысли дурные развеются.
Она разогрела вчерашний борщ, плеснула в блюдце коту, потом налила себе в любимую тарелку, разрисованную красными маками. Эту тарелку купил Семён. Последнюю взял в магазине.
Семён… Нет, зря она сегодня на жизнь пообиделась. Ведь был в её жизни Семён. Есть Володя. Этим жить надо, а не вспоминать ту, сплошь чёрную полосу жизни.

Встреча с Семёном принесла свет в её душу. Он пришёл работать помощником мастера на ткацкую фабрику, где после зоны работала Анфиса Петровна. Вежливый. Придёт станок проверить, обязательно что-то доброе скажет, о чём-то спросит, улыбнётся застенчиво. Вроде бы о пустяках поговорит с ним она, а от разговоров становится теплей и уютней. С виду-то Семён совсем невзрачный. Невысокий, лысоват. И лицо ничем не привлекает. Разве глаза – синие, добрые. Но всякий раз хочется поговорить с ним снова, открыться, довериться и рассказать ему о себе.

Раза два – три возвращались они с работы вместе в общежитие, где жил и он у ткачихи Гали с ихней фабрики. Вот так по дороге домой и рассказала ему о себе Анфиса Петровна, словно камень с души сняла. Скупо, коротко поделился своими горестями и Семён. Судим. Работал водителем. Из-за неисправности в машине сгубил человека. Когда срок отсидел, долго не мог устроиться на работу. Не было жилья. Тогда и свела его судьба с Галей. Жизнь-то у Гали тоже какая-то путаная. Мужик, с которым она жила, удушился прямо в её общежитской комнатушке, оставив ей дочку Танюшку. И стала она с той поры выпивать. Семён-то надеялся помочь ей, удержать от пьянства, да и девчушку легче вдвоём-то поднять. Но у Гали это зло крепко укоренилось. Тогда Семён настоял, чтоб ребёнок родился. Думал, что забота о ребёнке поможет, и бросит женщина пить. Но и это не помогло. А Семён в сыне души не чаял, да и Танюшку полюбил, заботился о девочке.

Как-то в начале лета приходит к Анфисе Петровне Семён с малышом на руках. Расстроенный.
- Анфиса, выручай. На тебя вся надежда. Запила Галина, дома не ночевала. Мне на работу. А у тебя отпуск. Помоги мне. Присмотри за малым.
Анфиса Петровна взяла из рук Семёна живой шевелящийся свёрток. О… Колыхнулось что-то внутри, и волнующая теплота накрыла её с головой. Дитя… Когда она отсидела срок, заводить ребёнка было поздно. А Аллочку не вернуть.
Она осторожно развернула лёгкое байковое одеяльце. Синими сонными глазёнками глянул на неё светловолосый малыш. Потом он улыбнулся и потянул к ней ручки. Она прижала его к груди, и непонятно было, отчего улыбка не своего ребёнка принесла ей ощущение покоя и счастья. В пол – уха  слушала она наставления Семёна, как готовить для ребёнка молочную смесь, и кивала согласно головой.
- Так я пошёл, Анфиса. Спасибо, что выручила.
- А – а, Семён, - спохватилась она. – Как звать-то мальчика?
- Володенька, - мягко, ласково ответил тот.

Весь отпуск провозилась Анфиса Петровна с малышом, да так к нему сердцем и прикипела. Когда и Семён останется ночевать, чтоб не будить зря ребёнка. Дома у него никого не было. Танюшка в оздоровительном лагере. О Гале – ни каких известий.
После отпуска Анфиса Петровна с Семёном стали работать в разные смены, чтоб по очереди быть с ребёнком. Вернулась из лагеря Танюшка и тоже стала жить у неё. Её-то комната была попросторнее. Смуглая темноглазая девочка напоминала ей Аллочку. Может, потому и приветила она Галину дочку. Но бывало не раз: назовёт её Аллочкой, как сердцем обожжётся. Так больно сделается. А Семён Танюшке и для школы всё купил. В первый класс пойдёт. Всё красивое, добротное выбирал. На Галю-то какая надежда? Нет её.

Галя нашлась в середине лета. В реке. Труп к берегу прибило. Похоронил её Семён. Всё, как положено, сделал. Только вот Танюшку брат Галин забрал. Сказал, что живут они в селе справно. Обижена не будет.

А у Анфисы Петровны семья появилась. Муж Семён да сынок Вовочка

Анфиса Петровна помыла посуду, протёрла влажной тряпкой клеёнку на кухонном столе и погладила своего лохматого питомца, который, пообедав, умывался, смешно топорща коготки.
- Ну вот, Рыжик, теперь и до ужина доживём.
Кот мурлыкнул в ответ и пошёл следом за ней в комнату. На столе лежал раскрытый альбом с фотографиями. Анфиса Петровна перелистнула несколько листов и улыбнулась:
- Это мы с Семёном после ЗАГСа. И Вовочка с нами. Ещё совсем малыш. А это – возле дома.
Наконец,  пошли снимки сына. Светловолосый, синеглазый, похожий на Семёна, малыш.  Любимый… Судьбу благодарила за него не раз…
А вот его школьные фотографии. Какое это было счастье! Придет она  на собрание в школу, а Володю среди лучших учеников называют. Другие матери с уважением на неё поглядывают. И пересилила она себя, изменилась, потому что Вовочке нужна такая мать, за которую ему не будет стыдно. Курить бросила, как только стала Вовочку нянчить. Правда, долго ещё мат срывался. Но как подрос сынок, да всё за ней стал повторять, так прикусывать язык стала, чтоб не выпало изо рта поганое слово. А потом и свой тёмный старушечий наряд сняла. Стала костюм светлый надевать. Семён давно купил, да всё в шкафу висел, пылился. А однажды решилась и модную стрижку сделала. Семён аж ахнул:
- Вот это да!
А она пошутила:
- В таком костюме, да со стрижкой, и матом не выругаешься.
- И не надо, - серьёзно ответил Семён. – Это портит и унижает женщину.
Вечерами, когда сын засыпал, Анфиса Петровна читала его учебники, чтоб знать, что ответить сыну, если он что-то спросит у неё. Не ответить – нельзя.
Теперь эти воспоминания вызвали у неё добрую улыбку.

А вот Володя уже солдат. Какой соколёнок вырос. Жаль, Семён не дожил. А вот и последняя фотография. В военной форме он такой взрослый, мужественный. Вот только лицо усталое. « Нелегко на войне-то», - Анфиса Петровна вздохнула. Учиться бы в институте ему с его-то аттестатом, а он в армию пошёл. Долг, говорит, это мой.

Анфиса Петровна  закрыла и убрала в шкаф альбом.
Выглянула в окно. Дождя не было. Небо светлело, и уже пробивались сквозь облака солнечные лучи. Внимание привлёк шум буксующей машины. Заднее колесо застряло в размытой дождём канаве. Она похолодела от дурного предчувствия. Такой крытый грузовик она уже видела. На нём месяц назад привезли её напарнице ( работали на одних станках) внука из Чечни. В цинковом гробу.
- О… Боже… Спаси и сохрани, Господи, пронеси мимо эту беду, - шептали её помертвевшие губы.
Наконец, заднее колесо вынырнуло из заполненной водой канавы, и машина медленно по мокрой расхлябанной дороге прошла мимо её окон, мимо её неподвижного  оцепеневшего взгляда. И снова ожила в ней надежда: Вернётся Володенька. Живой вернётся. Не оставит её одну.