Сотенная

 
      Каждый новый день приносит новых новостей. Как бы то ни было, ты открываешь интернет и там есть всё, что можно только себе представить: кто-то попадает в аварию, кто-то умирает и даже рождается, какие-то люди не знают, что делать с деньгами, а какие-то люди не знают, что такое деньги. Кто-то бежит к себе, кто-то от себя и кто-то бежит просто так. Три ха-ха ему.  Это уже совсем ненормально, бежать за так, если можно, скажем, пройтись или даже присесть после сна. Когда ты лежал, присесть самое время. Потому, что сидя ты видишь больше и ярче, как не видишь, когда спишь. А знаете почему? Потому, что когда ты спишь - твои глаза закрыты. И что бы Вы мне сказали на это, так уже молчите. И вот: женщины идут по проспекту и идут так, чтобы Вы поняли, что женщина идёт. А она таки идёт и ничего с этим не поделать. Она идёт к тебе, от тебя и идёт просто так. А это ну никак непростительно. Вы себе представляете, что прекрасная женщина идёт просто так, когда могла идти к кому-то?
        Есть разных историй от сидящих мужчин и совсем нет историй от мужчин бегущих.  Вот человек бежит и ему есть, что показать и почти нечего сказать. Все смотрят на него и он не смотрит ни на кого, а это скучно.  Смотря на кого-то, ты впитываешь историй и их тогда есть. Можно распространять чужие майсы, а можно заполнять пространство своими.  Всё равно, чтобы мы не делали, мы на сумасшедшей скорости крутимся на планете Земля и вокруг холодный космос, где не вскипятить чай. А если нет кружечки чая и круасанчика, так это разве утро? Так нам не нужен холод, нам надо открытых видов. Ну именно так бы писал старик Козлодоев, не останься он только таки героем в песне из Асса. Никто не желает за Козлодоева, но кому-то надо быть и за него.
         На заре своего имигрантства я попал на хорошую работу на фабрику Доктор Фишер. Всякие шампуни и прочие крема.  Фабрика работала, как часы, система была потогонная и, надеюсь, осталась.  На складе бутылочек царил персональный ад, где ваш покорный слуга и его начальник - эфиопец весом в три, не более, пуда Аси, метались, как хорошая барабулька на сковородке. И, скажу я Вам, наши метания были, как надо - мы успевали. В перерывах Аси шёл кушать, а я имел минут полежать на спине, чтобы вспомнить, что она у меня есть таки.  Я смотрел в потолок и это не то, чтобы смотреть идущих по проспекту. Потолок был сер, чист и каждый день совершенно бетонным, хотя над ним витал воздух религиозного Бней - Брака, наполненный молитвами, зачастую с жутким акцентом. Меня всегда интересовало, смеётся ли Бог, когда к нему обращаются с акцентом?  Аси приносил мне бутерброд и начинал своих историй. Всегда о женщинах, всегда о белых женщинах, всегда о белых женщинах, которых можно купить и всегда этих историй было грустных, как и лицо, вопреки всему не потерявшего веру в белых продажных женщин самого Аси, весом в три пуда.
          «Ну вот», - говорил он мне. «Я отложил сто шекелей и пойду к Анжеле. Она такая эта Анжела, чтобы ты знал, Стэс». Он упорно звал меня Стэс. Так я уже и не спорил – лишних минут напомнить себе, что я имею спину стоили того, чтобы стать Стэсом.  Асино лицо выражало страдание и восторг.  « Она любит меня, Стэс, и ждёт меня. Я спросил правда ли сто шекелей достаточны для любви, так она заверила, что да. Так вечером я пойду к ней». Перерыв кончался. Аси спускался с небес. Я поднимался с пола. Бутылочек ждал конвейер и надо было не подвести ожиданий невидимых нам людей, сидящих на нижних этажах – все дальше от неба, пусть и наполненного бессмысленными молитвами. Хотя вот Аси, достучался до того, кто таки откроет ему этим вечером калитку в рай. Рай Анжелы, по моему мнению, был не лучше персонального ада Доктора Фишера, но я героически заставил себя не пропустить шуток над святостью чувства моего напарника.
На следующий день Аси был чернее обычного, как например новый лапсердак, который справил себе по случаю встретившийся мне ребе, вскрывший таки кассу пожертвований. Ну дай ему Бог – святой человек.  Что это взять на лапсердак так нельзя? А в чем тогда ходить? Кто бы спорил. Надо так надо. Так незаметный пустяк случился. С обновочкой Вас, ребе. Гуляйте себе пока не жарко. Так мы тогда поработаем. Ну здоровьичка Вам. Аси молчал до обеда и я не спрашивал – страшное это дело любовь.  Особенно за сотню. Особенно, когда она белая, а ты знаешь за запах утра Адис Абебы. Ну и когда я уже просто вынужден был спросить, так он рассказал сам.
          «Анжела, она святая».  Он торопился, проглатывая слова. «Она встретила меня и обняла. А когда взяла сто шекелей, то обняла снова». Он выбрал её в журнальчике, ну в журнальчике – такую большую и необъятную. Сказать Вам, что я не видел фото, так это соврать. Я видел и это была скажу Вам фактура.  Еще та парочка в моем представлении. Камбала и мелкая тюлечка. Но это я скажу до Вас и не скажу до Аси. Его рай – его законы. «Она сказала, что у нас есть час. Стэс, час! Кто я и кто она? И она мне дала час». Я знал, как тяжело было парню выкроить из дохода эту сотню. На нём висела многочисленная семья: дедушки, бабушки, родители и сёстры с братьями. Все заработанное сбрасывалось в общий котёл. И сотня была совсем нелишней.  А, ребе, снова здрасти и снова наше Вам.  И да, сотню Аси откладывал долго, отказывая наверняка себе в новой рубашке или брюках. «Так она разделась и раздела меня. Она схватила меня и бросила на кровать. Она одной рукой взяла меня за горло. Это так у Вас, Стэс? А вторую руку опустила вниз. И стала меня гладить. Я же думал о ней неделю, Стэс.  Так думал что мне, что я....  Ну она такая красивая, Стэс».  Чтобы сказать, что я не имею воображения, так нет. Я его имею. Анжела и Аси. Я это ясно увидел. Трепещущая тюлечка. Еще раз ха. Но те так, чтобы ха. Я ждал слов. И их было. «Рука. Ты знаешь и минуты не прошло. Она встала и стала кому - то звонить. Я хотел обнять, но она сказала, что час или один раз. И этот раз уже случился. И что она меня любит и за ещё сто, нет за пятьдесят, она готова меня любить снова и даже мы с ней можем лечь. Понимаешь? Лечь с ней. Не было у меня полтинника. Она так жалела меня, но ничего не могла сделать. Как я её понимаю. И как люблю. Она сказала, что готова ждать и я всегда могу к ней прийти, просто надо брать две сотни. Конечно две. Она же меня дождётся, Стэс?». Что я мог ответить? Да он и не ждал ответа. Он горел страстью.  Он был цвета, что тот уголь или новый лапсердак ребе. Ой, ребе, Вам икается? Бог, наверное, для этого и придумал их, женщин. И Бог не придумал ребе. А женщин, да. И наверное, чтобы у каждой был свой Аси.
       Где этот человечек сейчас? Наверняка ничто не посягнуло на девственность его души.  И где та Анжела? Она хоть поняла в тот миг, что у Бога есть много лиц. И часто человек, стучащийся в твою дверь, он не просто так? Даже если в нём три пуда веса...


Тель Авив. 02.06.17