ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Глава
ИЗ ДОКЛАДА ВЦИК И СОВНАРКОМА
VII ВСЕРОССИЙСКОМУ СЪЕЗДУ СОВЕТОВ
5 декабря 1919 г.
Мы одержали три громадные победы над Антантой, и они далеко не были победами только военными. Они были победами, которые одерживала диктатура рабочего класса, и каждая такая победа укрепляла наше положение не только потому, что слабел и без войск оказывался наш противник, — наше международное положение укреплялось потому, что мы выигрывали в глазах всего трудящегося человечества и даже многих представителей буржуазии. И в этом отношении те победы, которые мы одержали над Колчаком, Юденичем и теперь одерживаем над Деникиным, дадут нам возможность и дальше мирным путем завоевывать сочувствие к себе в неизменно большем размере, чем до сих пор.
Нас всегда обвиняли в терроризме*). Это ходячее обвинение, которое не сходит со страниц печати. Это обвинение в том, что мы ввели терроризм в принцип. Мы отвечаем на это: «Вы сами не верите в такую клевету». Тот же историк Олар, который написал письмо в газету «Юманите», пишет: «Я учился истории и учил ей. Когда я читаю, что у большевиков только уроды, монстры и пугала, я говорю: то же самое писали про Робеспьера и Дантона. Этим, — говорит он, — я вовсе не сравниваю с этими великими людьми нынешних русских, ничего подобного; ничего сколько-нибудь похожего в них нет. Но я, как историк, говорю: нельзя же каждому слуху верить». Когда буржуазный историк начинает говорить таким образом, мы видим, что и та ложь, которая про нас распространяется, начинает рассеиваться. Мы говорим: нам террор был навязан. Забывают о том, что терроризм был вызван нашествием всемирно могущественной Антанты. Разве это не террор, когда всемирный флот блокирует голодную страну? Разве это не террор, когда иностранные представители, опираясь на будто бы Дипломатическую неприкосновенность, организовывают белогвардейские восстания? Надо все-таки смотреть на вещи хоть сколько-нибудь трезво. Ведь надо же понимать, что международный империализм для подавления революции поставил все на карту, что он не останавливается ни перед чем и говорит: «За одного офицера — одного коммуниста, и мы выиграем!». И они правы. Если бы мы попробовали на эти войска, созданные международным хищничеством, озверевшие от войны, действовать словами, убеждением, воздействовать как-нибудь иначе, не террором, мы бы не продержались и двух месяцев, мы бы были глупцами. Террор навязан нам терроризмом Антанты, террором всемирно-могущественного капитализма, который душил, душит и осуждает на голодную смерть рабочих и крестьян за то, что они борются за свободу своей страны. И всякий шаг в наших победах над этой первопричиной и причиной террора будет неизбежно и неизменно сопровождаться тем, что мы будем обходиться в своем управлении без этого средства убеждения и воздействия.
То, что мы говорим о терроризме, мы скажем и о нашем отношении ко всем колеблющимся элементам. Нас обвиняют в том, что мы создали невероятно тяжелые условия для средних людей, для буржуазной интеллигенции. Мы говорим: империалистская война была продолжением империалистской политики, поэтому она вызвала революцию. Все чувствовали во время империалистской войны, что она ведется буржуазией, во имя ее хищнических интересов, что в этой войне народ гибнет, а буржуазия наживается. Это — основной мотив, которым проникнута вся ее политика во всех странах, и это ее губит и погубит до конца. А наша война есть продолжение политики революции, и каждый рабочий и крестьянин знает, а если не знает, то ощущает инстинктом и видит, что это — война, которая ведется во имя защиты от эксплуататоров, война, которая налагает больше всего жертв на рабочих и крестьян, но не останавливается ни перед чем, чтобы возложить эти жертвы и на другие классы. Мы знаем, что это для них тяжелее, чем для рабочих и крестьян, потому что они принадлежали к классу привилегированному. Но мы говорим, что когда дело идет о том, чтобы освободить от эксплуатации миллионы трудящихся, то правительство, которое остановилось бы перед возложением жертв на другие классы, было бы правительством не социалистическим, а изменническим. Если тяжести возлагались нами на средние классы, то потому, что нас поставили в неслыханно тяжелые условия правительства Антанты. И всякий шаг наших побед, — это мы видим из опыта нашей революции, я только не могу на этом детально останавливаться, — сопровождается тем, что через все колебания и многочисленные попытки вернуться назад, все большее и большее число представителей колеблющихся элементов убеждается в том, что действительно нет иного выбора, кроме как между диктатурой трудящихся и властью эксплуататоров. Если были тяжелые времена для этих элементов, то виновата в этом не большевистская власть, а виноваты белогвардейцы, виновата Антанта, и победа над ними будет действительным и прочным условием улучшения положения всех этих классов.
Ленин В. И. Полн. собр. соч.,
т. 39, с. 403–406
Источник: В.И. Ленин и ВЧК
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ СЛОВО ПО ДОКЛАДУ ВЦИК И СОВНАРКОМА
НА VII ВСЕРОССИЙСКОМ СЪЕЗДЕ СОВЕТОВ
6 декабря 1919 г.
(Голоса: «Да здравствует товарищ Ленин! Ура!» Аплдисменты.) Товарищи! Мне кажется, что своей речью и cвоей декларацией Мартову удалось дать нам чрезвычайно наглядный образец того, как относятся к Советской власти группы и партии, принадлежавшие раньше и принадлежащие теперь ко II Интернационалу, против которого мы теперь основали Коммунистический Интернационал. Всякому из вас бросилась в глаза разница между речью Мартова и его декларацией, — разница, которую в своем замечании подчеркнул и т. Сосновский, бросивший из президиума Мартову замечание: «Не прошлогодняя ли у вас декларация?». Действительно, речь Мартова, несомненно, относится к 1919 году, к концу его, а декларация составлена так, что мы в ней видим полное повторение того, что они говорили в 1918 году. (Аплодисменты.) И когда Мартов на это замечание Сосновского ответил, что декларация эта «на веки веков», то я бы тут все-таки позволил себе взять в защиту меньшевиков от Мартова. (Аплодисменты, смех.) Ибо я, товарищи, наблюдал развитие и прохождение деятельности меньшевиков, пожалуй, больше и внимательнее, — что вовсе не было так приятно, — чем кто бы то ни было другой. И, на основании этого пятнадцатилетнего наблюдения, я утверждаю, что декларация эта не только «на веки веков», но и на один год не останется (аплодисменты), потому что все развитие меньшевиков, особенно в такой великий момент, который начался в истории русской революции, показывает нам величайшее колебание среди них, сводящееся в общем и целом к тому, что от буржуазии и ее предрассудков они с величайшим трудом, против своей воли, отходят. Много раз упираясь, они начинают подходить — очень медленно, а все же начинают подходить — к диктатуре пролетариата, и через год они сделают еще несколько шагов, — в этом я совершенно уверен. И этой декларации повторить нельзя будет, ибо эта декларация, если вы снимете с нее оболочку общих демократических фраз и парламентарных выражений, которые сделали бы честь любому вождю парламентской оппозиции, если вы отбросите в сторону эти речи, которые многим нравятся, а нам кажутся скучными, и возьмете настоящую суть дела, то вся декларация насквозь говорит: назад, к буржуазной демократии и ничего больше. (Аплодисменты.) И вот когда мы слышим такие декларации от людей, заявлявших о сочувствии нам, мы говорим себе: нет, и террор и ЧК, — вещь абсолютно необходимая. (Аплодисменты.)
Товарищи, чтобы вы не обвинили меня сейчас или чтобы кто-нибудь не мог меня обвинить, что я придираюсь к этой декларации, я, на основании политических фактов, утверждаю, что под такой Декларацией и правый меньшевик и правый эсер подпишутся сейчас обеими руками. Я имею доказательство этому. Совет партии правых эсеров, от которых вынужден был отколоться Вольский и его группа, — Вольский, председатель комитета Учредительного собрания, которого вы слышали на трибуне, — совет праьых эсеров, состоявшийся в этом году, постановляет, что с партией меньшевиков, которую эсеры считают себе близкой, они желают слияния. Почему? Потому, что за печатание тех вещей, какие есть в декларации и в меньшевистских изданиях (которые будто бы являются чисто теоретическими и печатать которые мы напрасно не разрешаем, как говорила представительница от Бунда, жалуясь, что у нас нет полной свободы печати), за печатание таких вещей стоят правые эсеры, которые солидаризируются с меньшевиками, декларация которых насквозь построена на тех же принципах, как и у правых эсеров. В то же время, после длительной борьбы, группа Вольского должна была отколоться. Вот та путаница, которая наглядно показывает, что тут не наша придирка к меньшевикам, а действительное положение вещей, — в чем дает нам пример группа эсеров меньшинства. Здесь кстати вспомнили меньшевика Розанова,[66] которого наверное Мартов и партия исключили бы, а вот под этой декларацией и эсеры и меньшевики подпишутся.
Значит, есть среди них до сих пор два разных течения, из которых одно сожалеет, плачет, соболезнует и желает теоретически вернуться к демократизму, а другое действует. И напрасно говорит Мартов, будто бы я оправдывался в вопросе о терроризме. Уже одно это выражение показывает, как бесконечно далеки от нас воззрения мелкобуржуазной демократии и как близки они ко II Интернационалу. На деле ровно ничего социалистического в них нет, а как раз наоборот. Когда подошел социализм, нам опять проповедуют старые буржуазные взгляды. Не оправдывал себя я, а говорил о специальной партии, которая создана войной, партии офицеров, командовавших в течение империалистической войны, которые выдвинулись в этой войне, которые знают, что такое практическая политика. Когда нам говорят: «Ваши ЧК либо надо убрать, либо лучше организовать», то, товарищи, мы отвечаем: мы не претендуем на то, что все, что мы делаем, это — лучшее, и учиться мы без малейшего предубеждения готовы и рады. Но если учить нас, как поставить охрану от помещичьих, белогвардейских сынков и офицеров, хотят те люди, которые были в Учредительном собрании, то мы им отвечаем: ведь вы были у власти и с Керенским боролись против Корнилова, и с Колчаком были, и вас оттуда без борьбы, как детей, выкидывали вон эти же самые белогвардейцы. И вы еще после этого говорите, что наши ЧК плохо организованы! (Аплодисменты.) Нет, ЧК у нас организованы великолепно. (Аплодисменты.) И когда господа заговорщики теперь в Германии издеваются над рабочими, когда там офицеры во главе с фельдмаршалами кричат «долой берлинское правительство», когда там безнаказанно убивают вождей коммунистов и белогвардейская публика третирует вождей II Интернационала, как мальчишек, мы ясно видим, что это соглашательское правительство не что иное, как игрушка в руках группы заговорщиков. И когда мы имеем такой опыт перед собой, когда мы только-только выходим на дорогу, тогда эти люди говорят: «У вас преувеличенный террор». А сколько недель тому назад мы открыли заговор в Петрограде?[67]
А сколько недель тому назад Юденич стоял в нескольких верстах от Петрограда, а Деникин от Орла? Нам говорят представители этих колеблющихся партий и колеблющейся демократии: «Мы рады, что Юденич и Колчак побеждены». Я охотно верю тому, что они рады, ибо они знают, чем бы и им грозили Юденич и Колчак. (Аплодисменты.) Я не заподазриваю в неискренности этих людей. Но я спрошу их: когда Советская власть переживает трудные минуты, когда среди буржуазных элементов организуются заговоры и когда в критический момент удается эти заговоры открыть, то — что же, они открываются совершенно случайно? Нет, не случайно. Они потому открываются, что заговорщикам приходится жить среди масс, потому что им в своих заговорах нельзя обойтись без рабочих и крестьян, а тут они в конце концов всегда натыкаются на людей, которые идут в эти, как здесь говорят, плохо организованные ЧК и говорят: «А там-то собрались эксплуататоры». (Аплодисменты.) Поэтому я говорю, что, когда через несколько времени после смертельной опасности, перед лицом заговора, который бросается всякому в глаза, приходят к нам и говорят, что у нас Конституция не соблюдается, что ЧК скверно организованы, тут можно сказать, что эти люди политике в борьбе с белогвардейцами не научились, они своего опыта с Керенским, Юденичем и Колчаком не продумали и никаких практических результатов вывести из него не умеют. И поскольку вы, господа, начинаете понимать, что Колчак и Деникин представляют серьезную опасность, что нужно сделать выбор в пользу Советской власти, постольку вам пора оставить мартовскую декларацию «на веки веков». (Смех.) В Конституции учтен весь опыт нашей двухлетней власти, без чего, как я заявил в своей речи, и чего не попробовали здесь даже опровергнуть, — без чего мы не продержались бы не только двух лет, но и двух месяцев. Пусть попытается опровергнуть это всякий, кто пожелает сколько-нибудь объективно отнестись к Советской власти, хотя бы с точки зрения историка, а не политического деятеля, желающего говорить и действовать с рабочими массами и на них влиять.
Нам говорят: Советы редко собираются, не перевыбираются достаточно часто. Мне кажется, что на такого рода упрек следовало бы ответить не речами и не резолюциями, а делом. По-моему, лучшим ответом будет то, если вы работу, которая Советской властью начата, по подсчету того, сколько у нас на местах было уездных и городских перевыборов Советов, сколько было съездов Советов и т. д., — если вы окончите эту работу. У нас тов. Владимирский, заместитель наркома внутренних дел, опубликовал материал по истории этих съездов.[68] Когда я увидел этот материал, я сказал: вот исторический материал, который доказывает, между прочим, что не было еще в истории цивилизованных народов ни одной страны, где была бы так широко применена пролетарская демократия, как у нас в России. Если говорят, что мы мало перевыбираем Советы, что мы редко созываем съезды, то я каждого делегата приглашаю ходатайствовать перед соответствующим органом о том, чтобы мы на этом съезде распространили еще дополнительный анкетный, опросный, листок и чтобы на нем каждый делегат записал: какого месяца, числа и года и в каком уезде, городе и поселке собирались съезды Советов. Если вы эту нетрудную работу выполните и каждый из вас такой опросный листок заполнит, вы получите материал, который наши неполные данные пополнит и который докажет, что в такое трудное время, как время войны, когда действие европейских конституций, веками установленных, вошедших в привычку западноевропейского человека, почти целиком было приостановлено, в это время Советская конституция в смысле участия народных масс в управлении и самостоятельном разрешении дел управления на съездах и в Советах и на перевыборах применялась на местах в таких размерах, как нигде в мире. А если говорят, что этого мало, если критикуют и утверждают, что «если ваш ЦИК не собирался, это действительно ужасное преступление», то т. Троцкий прекрасно ответил на это представительнице Бунда, сказав, что ЦИК был на фронте. На это представительница Бунда, — того Бунда, который стал на советскую платформу и который поэтому, можно предполагать, действительно понял, наконец, что такое основа Советской власти, — представительница Бунда — я записал ее ответ — сказала: «Это курьез, что ЦИК был на фронте, он мог бы послать других». Мы ведем борьбу с Колчаком, с Деникиным и с другими — их была не одна дюжина! Кончилось тем, что русские войска разогнали их как ребятишек. Мы ведем трудную победоносную войну. Вы знаете, что при каждом набеге мы должны были всех членов ЦИК гнать на фронт, а нам отвечают: «Это курьез, надо было найти других». Что же, мы действовали вне времени и пространства? Или же мы можем рожать коммунистов (аплодисменты) по нескольку человек в неделю? Мы этого делать не можем: рабочих, которые закалены несколькими годами борьбы, которые приобрели опыт, которые могут руководить, — таких рабочих у нас, товарищи, меньше, чем в какой-либо другой стране. Для того, чтобы подготовить рабочую молодежь, курсантов, нам нужно будет принять все меры, и на это потребуется несколько месяцев, даже лет. И когда это протекает в крайне трудных условиях, нам на это отвечают усмешкой. Эта усмешка только доказывает полное непонимание этих условий. Это, действительно, смехотворное интеллигентское непонимание, когда нас заставляют в этих военных условиях действовать не так, как мы действовали до сих пор. Мы должны напрягать силы до последней степени, и мы поэтому должны отдавать всех лучших работников и членов ЦИК и исполкомов на фронт. И я уверен, что ни один человек, сколько-нибудь практически опытный в управлении, не только не осудит, а одобрит нас за то, что мы максимум сделали для сведения коллегиальных учреждений при исполкомах к минимуму, потому что они сводились к одному исполкому под гнетом войны, потому что работники скакали на фронт, как они бросаются теперь сотнями и тысячами на топливную работу. Это тот фундамент, без которого Советская республика жить не может. Если это куплено ценою того, что в течение нескольких месяцев реже будут собираться Советы, то не найдется ни одного разумного рабочего или крестьянина, который не понял бы необходимости этого, который не одобрил бы этого. Я говорю, что насчет демократии и демократизма нам продолжают подносить целиком предрассудки буржуазного демократизма. Здесь говорили из партии оппозиции, что надо приостановить подавление буржуазии. Надо все-таки думать над тем, что говоришь. Что такое подавление буржуазии? Помещика можно подавить и уничтожить тем, что уничтожено помещичье землевладение и земля передана крестьянам. Но можно ли буржуазию подавить и уничтожить тем, что уничтожен крупный капитал? Всякий, кто учился азбуке марксизма, знает, что так подавить буржуазию нельзя, что буржуазия рождается из товарного производства; в этих условиях товарного производства крестьянин, который имеет сотни пудов хлеба лишних, не нужных для его семьи, которых он не сдает рабочему государству в ссуду, для помощи голодному рабочему, и спекулирует, — это что такое? Это не буржуазия? Не здесь ли она рождается? В этом вопросе, в вопросе о хлебе, о тех муках голода, которые переживает вся промышленная Россия, тут есть ли нам помощь со стороны тех, кто нас упрекает в несоблюдении Конституции, в подавлении буржуазии? Нет! Помогают ли они нам в этом отношении? Они скрываются за словами «соглашение рабочих и крестьян». Да, конечно, это нужно. Мы показали, как мы это делаем, когда 26 октября 1917 г. взяли программу эсеров в части поддержки крестьян и целиком ее провели. Этим мы тогда показали, что крестьянин, который подвергался эксплуатации помещиков, который живет своим трудом, который не спекулирует, — что такой крестьянин находит себе верного защитника в рабочем, посланном центральной государственной властью. Тут мы соглашение с крестьянином осуществили. Когда мы проводим продовольственную политику, требующую, чтобы избыток хлеба, не нужный крестьянской семье, отдавался рабочим в государственную ссуду, то возражения против этого есть поддержка спекуляции. Это еще есть в мелкобуржуазных массах, привыкших жить по-буржуазному. Вот что страшно, вот где опасность для социальной революции! Помогали ли нам когда-нибудь в этом отношении представители меньшевиков и эсеров, хотя бы самых левых? Нет, никогда! Та их печать, которую мы должны будто бы во имя «принципов свободы» разрешить и образцы которой мы имеем, показывает, что ни одним словом, — я не говорю уже о деле, — они не помогают нам. Пока мы не победили полностью старую привычку, старый проклятый завет, что всякий за себя, один бог за всех, единственный выход для нас — это взять излишки хлеба в ссуду голодному Рабочему. Это сделать страшно трудно, — мы знаем. Здесь ничего не может быть сделано насилием. Но смехотворно говорить, что мы представляем собой меньшинство рабочего класса, — это вызывает только смех. Это можно говорить в Париже, да и там нынче не дают этого говорить на рабочих собраниях. В той стране, где правительство было свергнуто с небывалой легкостью, где рабочие и крестьян не с винтовкой в руках защищают свои интересы, где они применяют ее, как орудие своей воли, — в такой стране говорить, что мы представляем собой меньшинство рабочего класса, — смешно. Я понимаю, когда такие речи раздаются из уст Клемансо, Ллойд Джорджа, Вильсона. Вот чьи это слова, вот чьи это идеи! Когда эти речи Вильсона, Клемансо, Ллойд Джорджа, самых худших из хищников, зверей империализма, повторяет здесь Мартов от имени Российской социал-демократической рабочей партии (смех), тогда я говорю себе, что надо быть начеку и знать, что тут ЧК; необходима! (Аплодисменты.)
Нас упрекают все ораторы оппозиции, в том числе и представители Бунда, что мы не соблюдаем Конституции. Я утверждаю, что мы Конституцию соблюдаем строжайшим образом. (Голос из ложи: «Ого!».) И хотя из ложи, которая в прежние времена была ложей царской, а теперь является ложей оппозиции (смех), я слышу иронический возглас «ого!», — тем не менее я сейчас это докажу. (Аплодисменты.) Я прочту вам тот пункт Конституции, который мы строжайше соблюдаем и который показывает, что мы во всей своей деятельности Конституцию блюдем. Когда на собраниях, куда являлись сторонники меньшевиков и эсеров, мне приходилось говорить о Конституции, затруднение было в том, есть ли текст Конституции, чтобы цитировать. Но собрания происходят большей частью в помещениях, где Конституция висит на стене. В настоящем собрании этого нет, но меня выручил тов. Петровский, который дал мне экземпляр брошюры, озаглавленной «Конституция РСФСР». Я читаю параграф 23-й: «Руководствуясь интересами рабочего класса в целом, РСФСР лишает отдельных лиц и отдельные группы прав, которые используются ими в ущерб интересам социалистической революции».
Я, товарищи, еще раз повторяю, что никогда мы не рассматривали нашу деятельность вообще и свою Конституцию в частности образцом совершенства. На этом съезде поставлен вопрос об изменениях Конституции. Мы согласны изменять и давайте рассматривать изменения, но мы не будем этого закреплять «на веки вечные». Но все же, если вы хотите воевать, давайте воевать вчистую. Если вы хотите, чтобы мы соблюдали Конституцию, то хотите ли вы, чтобы соблюдался и параграф 23-й? (Аплодисменты.) Если вы этого не хотите, тогда давайте спорить, нужно ли отменять или нет параграф, который говорит, чтобы мы с фразами об общей свободе и общем равенстве трудящихся не шли к народу. Вы учились конституционному праву великолепно, но по старым буржуазным учебникам. Вы вспоминаете слова о «свободе и демократии», вы ссылаетесь на Конституцию и вспоминаете прежние слова, и обещаете народу все, для того, чтобы этого не исполнять. А мы ничего такого не обещаем, мы не предлагаем равенства рабочих и крестьян. Вы предлагаете, — давайте спорить. С теми крестьянами, которых эксплуатировали помещики и капиталисты, которые трудятся на свою семью на земле, отнятой у помещиков, — с такими крестьянами полное равенство, дружба и братский союз. А тем крестьянам, которые по старой привычке, по темноте и корысти тянут назад к буржуазии, — мы не даем равенства. Вы говорите общие фразы о свободе и равенстве трудящихся, о демократии, о равенстве рабочих и крестьян. Мы не обещаем, что Конституция обеспечивает свободу и равенство вообще. Свобода, — но для какого класса и для какого употребления? Равенство, — но кого с кем? Тех, кто трудится, кого эксплуатировала десятки и сотни лет буржуазия и кто сейчас борется против буржуазии? Это и сказано в Конституции: диктатура рабочих и беднейшего крестьянства для подавления буржуазии. Почему вы, когда разговариваете о Конституции, не цитируете этих слов: «для подавления буржуазии, для подавления спекулянтов»? Покажите нам образец страны, образец вашей прекрасной меньшевистской конституции. Может быть, найдете такой образец хотя бы в истории Самары, где была меньшевистская власть? Может быть, вы найдете его в Грузии, где сейчас меньшевистская власть, где подавление буржуазии, то есть подавление спекулянтов, происходит на началах полной свободы и равенства, на началах последовательной демократии и без ЧК? Покажите такой пример, и мы поучимся. Но вы и показать этого не можете, ибо вы знаете, что во всех местах, где держится соглашательская власть, меньшевистская или полуменьшевистская, там царит бешеная, разнузданная спекуляция. И та Вена, о которой справедливо говорил в своей речи Троцкий, где в правительстве участвуют люди, подобные Фридриху Адлеру, которая не знает «ужасов большевизма», голодает и мучается так же, как Петроград и Москва, но без сознания того, что венские рабочие ценою голода пробивают дорогу к победе над буржуазией. Вена голодает и мучается сильнее Петрограда и Москвы, и тут же австрийская и венская буржуазия на венских улицах, на Невском проспекте и Кузнецком мосту Вены, творит чудовищные вещи по части спекуляции и грабежа. Конституцию вы не соблюдаете, а мы ее соблюдаем, когда признаем свободу и равенство только для тех, кто помогает пролетариату побеждать буржуазию. И параграфом 23-м мы говорим, что для переходного периода не рисуем молочных рек и кисельных берегов. Мы говорим, что нам нужно продержаться не месяцы, а годы, чтобы закончить этот переходный период. После двух лет мы можем сказать, и нам наверное поверят, что мы способны продержаться несколько лет именно потому, что вписали в Конституцию лишение прав отдельных лиц и групп. А кого мы лишаем прав, — мы этого не скрываем, мы говорим открыто, что группу меньшевиков и правых эсеров. За это нас порицали деятели II Интернационала, но мы говорим прямо группе меньшевиков и эсеров, что мы готовы на все, но что они должны помогать нам вести политику трудящихся против спекулянтов, против того, кто помогает продовольственной спекуляции, кто помогает буржуазии. По мере того, как вы докажете это на деле, мы снимем с вас то, что мы сделали по Конституции, а до тех пор ваши бессодержательные слова, это — только увертка. Наша Конституция не отличается краснобайством, она крестьянам говорит: раз ты крестьянин трудящийся, ты имеешь все права, но не может быть равных для всех прав в обществе, где рабочие голодают, где идет борьба с буржуазией. А рабочему она говорит: равенство с тем крестьянином, который помогает в борьбе с буржуазией, и никаких обобщений! Тут трудная борьба. Кто нам хочет помогать, того мы принимаем с величайшей радостью независимо от его прошлого, не считаясь ни с какими названиями. И мы знаем, что таких людей из других партий и беспартийных к нам идет все больше и больше, и этим обеспечивается наша победа. (Громкие аплодисменты, крики «браво»).
Ленин В.И. Полн. собр. соч.,
т. 39, с. 415–425
Источник: В.И. Ленин и ВЧК
Записка уполномоченного по организации и устройству лагерей ВЧК Председателю ВЧК Ф.Э. Дзержинскому об устройстве Северных колоний ВЧК
24 января 1922 г.
Сов. секретно
Москва
Основной целью организации Северных колоний ВЧК, как явствует из первого (от 27 апреля 1921 г. № 18/1706), так и всех последующих постановлений Политбюро ЦК РКП(б), было создание особого рода исправительно-трудовых колоний как меры пресечения для особого государственно-опасного и вредного элемента с целью массовой совершенной изоляции его, но не в стенах мест заключения, а путем полного территориального отмежевания от всего остального общества, в которое этот элемент вносил свое разлагающее влияние. Необходимость организации таких колоний была продиктована политическим моментом внутренних смут, массовым бандитско-повстанческим движением и моментом временных, но неизбежных в эпоху революционной борьбы проявлений контрреволюционных вспышек.
Этот момент, как и следовало ожидать, быстро миновал; вспышки ликвидированы; декретом ВЦИК от 7 ноября [19]21 г. объявлена почти абсолютная амнистия всем тем, кто представлял собою главный контингент населения Северных колоний и, казалось бы, что вся масса затраченных сил и средств на их организацию – затрачена даром, ибо ряд производств и сооружений, организованных и построенных с большим трудом, должны быть брошены, а это с чисто хозяйственной точки зрения является уже совершенно недопустимым, в особенности в настоящий момент – момент наибольшего напряжения всех сил в области поднятия и развития экономического положения страны; тем более что, преследуя, с одной стороны, чисто политические цели, параллельно преследовались цели и экономического характера, а именно – широчайшего использования неисчерпаемых богатств северного края, что, по совершенно справедливой оценке ЦК, являлось и является достижимым единственно лишь при наличии принудительного заселения и колонизации этого края.
Нужно ли доказывать безусловные и совершенно очевидные выгоды такой колонизации в целях эксплуатации края, вытекающие из нее для государства, если при этом принять во внимание, что только за отсутствием населения, а следовательно и рабочих рук, этот край остался «непочатым краем» с совершенно неиспользованными возможностями в области развития всех видов работ и производств в широчайшем масштабе. Разнохарактерность и разновидность этих работ так велика, что, пожалуй, всех их и не перечислишь, но даже и те из них, развитие коих в данный момент, при самых незначительных затратах, не представляет никаких затруднений, уже дает гарантию колоссальных выгод для государства и возможности занять продуктивно-полезным трудом десятки тысяч людей. Такими работами являются, например:
1) чрезвычайно разнообразная эксплуатация лесных массивов, заключающаяся в разработке, заготовке, обработке и сплаве лесных материалов, выгонке смол, дегтя, заготовке топлива, древесного угля, выгонке древесного спирта и т.п. (районы: Холмогоры, Сеза, Сухое);
2) эксплуатация недр, как то: выделка кирпича, черепицы, обработка глины, выделка глиняной посуды, разработка и выработка мела, гипса, брусков, мельничных жерновов и прочее (Архангельск, Острова, порт Индиго);
3) организация рыбных, звериных и пушных промыслов, заготовка дичи, пушнины, кож, консервированных продуктов, мяса, рыбы и т.п. (Архангельск, Новая Земля – круглый год и о. Колгуев – весенний и летний сезоны);
4) обработка земли в виде искусственного осушения и возделывания земельных площадей под распашку, посевы, луговодство со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде организации скотоводства, молочного хозяйства, сыроваренных и маслодельных заводов и масса других видов работ и производств.
Не останавливаясь на вопросе о колоссальном значении Северных колоний в этом отношении, следует признать величайшее, государственной важности, их значение как самою природою приспособленного края под устройство поселков и колоний для совершенно неисправимого преступного элемента, являющегося паразитическою язвою общества.
Поголовное уничтожение всей массы преступников этой категории невозможно тем более, что вообще принцип уничтожения путем вынесения приговоров к высшей мере наказания рано или поздно должен отойти в область прошлого, к чему уже были попытки еще с 1919 г., к сожалению, не совсем удачные; исправление мерами заключения под стражу в тюрьмах и лагерях на территории Республики совершенно не достигает цели, ибо как в тех, так и в других вся эта масса типичных представителей паразитической среды, никогда не привыкавших ни к какому труду, не только не исправляется и не научается чему-либо, а лишь совершенствуется в области своих преступных наклонностей, более развращаясь и глубже развращая тех из них, которые только что вступили или начинают вступать на торную дорогу преступлений. Объясняется это главным образом, во-первых, полной технической неприспособленностью наших мест заключения к введению в них трудовых начал, начал ОБЯЗАТЕЛЬНОГО, НЕИЗБЕЖНОГО И РАЗУМОГО1 труда и, во-вторых, тем, что самые условия содержания в этих местах заключения таковы, что этими условиями совершенно исключается самое важное, а именно – сознание необходимости этого труда, чем и порождается паразитизм в среде заключенных.
Доказывать все это подробно едва ли представляется в данном случае необходимым, но, ссылаясь на мой четырехлетний опыт близкого и постоянного соприкосновения со всеми местами заключения Республики, я категорически утверждаю, что из более чем ста пятидесяти тысяч человек населения их едва ли одна пятая часть занята государственно или общественно-полезным трудом, а остальные более чем четыре пятых являются полными пенсионерами государства, не приносящими ему никакой пользы и призреваемыми лишь за счет казны, к слову сказать, не настолько богатой страны, чтобы заниматься подобного рода благотворительностью, а между тем на эту благотворительность затрачиваются колоссальные средства, никем и ничем не окупаемые и таким образом являющиеся лишь весьма солидным минусом в государственном бюджете.
Если по самому скромному расчету признать, что содержание одного заключенного в сутки будет стоить около пятидесяти тысяч советских рублей (это только одного заключенного в одни сутки)2, то во сколько же обойдется содержание хотя бы 150 000 человек в течение одного года. Думаю, что даже и эта цифра расхода при более тщательном подсчете окажется сильно преуменьшенной и она, вероятно, значительно увеличится, если к ней прибавить расходы на сооружение и ремонт зданий, содержание 20 000–25 000 штыков конвойной стражи, с их хозяйствами и инвентарем, помещений для них и т.п. Велика ли польза от населения мест заключения и много ли оно, на которое затрачивается такая уйма государственных средств, дает государству, – можно видеть при самом поверхностном ознакомлении с материалами по этому вопросу в Центральном карательном отделе и Главном управлении принудработ, где с полной очевидностью можно будет заметить, что все эти учреждения, в связи с переходом на хозяйственный расчет и самоснабжение, безусловно потерпят крах или же по-прежнему останутся на социальном обеспечении страны.
Можно было бы очень и очень много еще сказать в доказательство приведенных мною выше положений и обосновать все это фактическим материалом, почерпнутым мною из беспрерывного четырехлетнего опыта работы в этой области и из моих же официальных докладов и сводок по этому вопросу, имеющихся в делопроизводстве вышеуказанных учреждений, но это отняло бы слишком много времени и места, а потому возвращаюсь к вопросу о тех новых и, по моему глубокому убеждению, наиболее совершенных и радикальных формах борьбы с преступностью, о которых начал говорить. Без сомнения – организованные на севере колонии есть наилучшая форма этой борьбы, единственно способная дать необходимый положительный результат и так же несомненно, что колонии должны иметь за собою блестящее политическое и экономическое будущее.
Географически расположенные так, что представляют собою естественную изоляцию от общения с внешним миром, местными природными условиями края, эти колонии создают такие именно условия, когда в обстановке свободной деятельности, не стесненной условиями тюремного режима с решетчатыми клетками, ограниченным доступом света и воздуха, без которых места заключения невозможны, – они в силу условий, в которые ставится каждый обитатель этих колоний с первых же моментов его пребывания в них, ставят его перед необходимостью проявления полной и широкой самодеятельности, инициативы, широкого применения собственных усилий и способностей к тому, чтобы устроить свое благополучное существование, – усилий огромных, вычеркивающих совершенно его злую волю этой борьбой за существование, где всякое проявление этой злой воли буквально растворяется и исчезает бесследно в процессе труда и борьбы.
Всякий преступник, попавший в эти колонии, в силу необходимости привыкает к труду, ибо самой природой там созданы такие условия, когда ни на что, как только на свой личный и упорный труд, не остается никакой надежды. Никакое уклонение от труда невозможно. О побеге абсолютно исключается всякая мысль по условиям топографии местности, как это показал опыт, ибо все до одного побега окончились полной неудачей. Окруженные естественной преградой – непроходимыми топями, трясинами и болотами весной и летом, непроходимыми сугробами, массою дикого зверья по лесам, лютыми морозами и вьюгами – зимою, при отсутствии на десятки верст вокруг какого бы то ни было жилья, эти места парализуют всякую мысль о побеге, почему и охрана их в виде сторожевых охранений не представляет собою особых затруднений, а между тем все эти условия дают возможность почти без всяких усилий и труда создать определенную дисциплину, самых непокорных быстро приучает к порядку и подчинению, и в кратчайший срок самая забубенная головушка, для которой никогда не существовало никаких законов, становится трудолюбивым, работящим и исполнительным работником.
В смысле труда, как это было сказано выше, колонии эти представляют из себя необъятное поле деятельности. Организованные там совхозы, мелиорация земельных участков, эксплуатация местных заводов, разработка леса, валка и сгон его как экспортного заграничного материала – все это представляет собою живую полезную работу, дающую уму и сердцу здоровый труд, облагораживающий и закаливающий организм и дух на такой просторной и вольной работе, а главное, весьма полезной для государства при условии постановки ее в более широком масштабе. При данных условиях не может быть никакого сравнения с затхлыми центральными местами заключения, вконец губящими и развращающими людей вместо желанного, но не достигаемого исправления. Неисчерпаемый в своих богатствах Север, воздух, простор, полезный труд и работа – вот лучшее лекарство от всех временных болезней, опасных для государства и общества; только там заключенный вполне может почувствовать в себе человека, проявить максимум инициативы и доказать свое исправление, совершенно не чувствуя себя отребьем общества, о чем, к слову сказать, ему и некогда там будет думать.
У нас в центральных и вообще крупных городах Республики наиболее злостный контингент населения тюрем представляют собою разного рода бандиты, грабители, воры, рецидивисты, шантажисты, аферисты и прочие «исты», именуемые на тюремном жаргоне «тюремной шпаной», а попросту – хронические уголовные преступники, беспросветные аборигены тюрем, для которых тюрьма или лагерь – что родной дом, где они, нисколько не изолированные от внешнего мира, имеют полные и точные сведения о всех своих собратьях по оружию и их деятельности, живут своим мирком, будучи всегда в курсе своей и своих друзей преступной деятельности на воле, и каждый из них, попавший за тюремную решетку, встречается в тюрьме как просто переселившийся с другой квартиры; сейчас же завязываются с обеих сторон встречные вопросы и разговоры о своей боевой жизни, строятся планы на ближайшее будущее, изыскиваются всякие пути и средства к достижению свободы, словом, предпринимаются все и исчерпываются всякие средства к тому, чтобы вернуться на старую квартиру. Все они люди своего круга со своими правилами и взглядами на жизнь, с своей своеобразной идеологией, ненормальной, больной, но заразной и морально разлагающей других, еще не успевших пойти по этой торной наклонной дорожке.
Все сказанное выше взято мною не только из четырех–пятилетнего опыта моей настоящей работы, но и из моих наблюдений и моего личного многолетнего пребывания за тюремной стеной (около пяти лет) еще в период первой революции 1905 года, и из постоянного общения с этим элементом, близко знакомым мне, со своим внутренним укладом жизни его и его психологии. Для них стены тюрьмы необходимо заменить другим видом изоляции, каким и являются организованные ныне Северные колонии, где в основу положен только труд при строгом режиме и полном подчинении установленному порядку. В этих колониях мерилом исправления того или иного преступника должен быть не срок наказания, а только проявленное им отношение к делу, его работа, чтобы только в силу девиза «Труд искупает вину» по этим признакам можно было судить о его исправлении и возвращении в общество с полными правами гражданина.
Северные колонии, расположенные в районе необъятного лесного массива, рыбных, звериных и других промыслов, могут быть построены и оборудованы трудом самих заключенных без особо больших затрат со стороны государства, по плану и масштабу, разработанному в духе требований настоящего времени, со всеми усовершенствованиями, в которых все плохие стороны мест заключения – плоды творений бывших царских реформистов и закабальной системы – не имели бы места и отошли бы в область пережитого.
При таких открывающихся широких перспективах Северные колонии, развитые в государственном масштабе, могут создать полный переворот в современной карательной политике (к слову сказать, едва ли существующей) и новый взгляд на дело тюремного или карательного режима в Республике. И вместе с тем, давая этой колонизацией приток рабочей силы богатому Северу, мы одновременно разгрузим центр от тяжелого и <…>3 балласта.
Заканчивая свой доклад, я суммирую его выводами, важными не только в целях определения необходимости дальнейшего существования этих колоний как органа, способствующего экономическому возрождению края, но и широкого развития этой новой формы борьбы с преступностью и способа физического и морального воздействия на психику людей, подлежащих временному удалению от общества. Эти выводы сводятся к следующему.
1) Признать в принципе принудительную колонизацию малонаселенного и неэксплуатируемого северного края государственно важной и необходимой как с хозяйственно-экономической, так и административной точек зрения, почему углубить и расширить уже начатые в этой области работы по устройству рабочих поселков-колоний до максимума возможностей, расширяя круг деятельности в области развития всех возможных видов производства, территориально, согласно первоначально намеченному плану, по всей территории приморской области и преимущественно в менее заселенных и обработанных районах.
2) В исполнение предыдущего положения признать необходимыми соответственное усилие всех ресурсов к достижению вышеуказанных целей, не ограничивая численного состава колоний, как равно признать необходимым передачу всех предприятий, заводов и разработок, расположенных на территории поселков-колоний, в ведение управления этими колониями.
3) Признать необходимым в ближайшее время, по мере возможности, начать колонизацию всего особо общественно-опасного элемента с территории Республики без ограничения срока, впредь до исправления.
4) Общее управление, надзор и наблюдение за колониями, как равно и право освобождения тех или иных лиц из этих колоний, определение возможностей этого освобождения и возвращение колонистов на территорию Республики или по месту их прежнего жительства предоставить полномочному представительству ВЧК по Северному краю под ответственность представительства под контролем ВЧК.
5) Техническую разработку вопросов пересылки, подбора контингента населения колоний, концентрацией, перевозок и прочих вопросов, связанных с колонизацией края, поручить уполномоченному по организации и устройству лагерей ВЧК под контролем Оперативного управления ВЧК и
6) для устройства концентрационно-пересыльных пунктов для пропуска пересылаемых из центральных, южных и прилегающих к центру России местностей отвести поблизости от Москвы один-два лагеря с числом мест до 400 человек, подчиненных непосредственно Оперативному управлению ВЧК в административном и соответствующим отделам в хозяйственном отношении.
Уполномоченный по лагерям ВЧК
[Подпись отсутствует]
ЦА ФСБ России. Ф. 1. Оп. 6. Д. 28. Л. 3–6 об.
Из докладов заместителя начальника Спецотдела при ГПУ А. Гусева и за начальника Управления Северными лагерями Балышева заместителю Председателя ГПУ Г.Г. Ягоде о состоянии Северного концлагеря на Соловецких островах на 1 сентября 1923 г.
4 сентября 1923 г.
Сов. секретно
Москва
Северный к[онц]лагерь переведен из Пертоминска и Холмогор на Соловецкие острова в конце июля 1923 г., а Управление переехало туда в августе месяце. В распоряжении лагеря находятся острова: Б. Соловецкий, Анзерский, Б. и М. Муксульмы, два Заяцких и несколько мелких.
Все заключенные в количестве около 3000 человек переведены на Б. Соловецкий остров, из них:
уголовных – около 2550 чел.; политических (эсеры, меньшев[ики], анарх[исты] и проч.) – 250 чел.; б[ывших] чекистов – 200 чел.
Точные сведения о политзаключенных по партийности имеются в СО ГПУ, по распоряжению которого они направляются в лагерь.
Помещение. Политзаключенные размещены в б. Савватеевском Скиту и на о. Большом Муксульме. Помещены они совершенно изолированно от др. заключенных. Помещения для них достаточно, как это видно из приложенного описания размера построек. У всех имеются отдельные койки, устанавливаются в помещениях печки и скоро будет пущено электрическое освещение.
Уголовники размещены в корпусах крепости – помещение недостаточное и только по окончании ремонта Успенского собора, где может быть размещено 300 чел., они разместятся свободно. Спят уголовные на нарах.
Снабжение. Политзаключенные получают все, что им положено по норме, установленной Отделом снабжения ГПУ и СО, за исключением папирос, которых нет на складе Управления. Уголовным выдается снабжение по приказу № 33 ГПУ, за исключением 2 ф. 24 зол[отников] крупы, 11 ф. 04 зол. овощей и 60 зол. луку в месяц, каковые продукты заменяются выдачей картофеля. Продзапасов на складах Управления хватит на 5–6 месяцев, о чем тов. Ногтев (начальник Управления) Вам лично докладывал.
Медицинская помощь. Имеется на острове лазарет на 100 коек, обслуживаемый 2 врачами и 1 фельдшером из заключенных. Есть зубной техник. Наибольшее заболевание цингой, причем не было случаев заболевания цингой политических заключенных. Больным выдаются диетические пайки по представлению врача. В общем состояние лагерей в санитарном отношении удовлетворительно, хотя жалобы политзаключенных и имеются по этому вопросу, что объясняется желанием их вырваться обратно на материк для установления связи со своими единомышленниками.
Работы. Политзаключенные от несения работ уклоняются, но выполняют мелкие работы у себя в лагере по ремонту помещений. Уголовные работают на всех предприятиях, на островах: в мастерских, заводах, сельскохозяйственных фермах, на постройке узкоколейной дороги и по ремонту зданий. Кроме того, предполагается высылка по 150 заключенных для работ на ст. Кемь сроком на 3 месяца. Эти работы будут производиться в виде возмещения НКПС за уступленные к[онц]лагерю железнодорожные материалы для узкоколейки и подвижной состав (15 вагонов, 2 паровоза, 30 верст рельс, крестовины и стрелки).
Заключенные, находящиеся на работах, получают усиленный паек. Состояние работ на островах удовлетворительное.
Прогулки. Политические заключенные почти целый день находятся на воздухе, так как в Савватиевском скиту им отведен участок земли, в котором имеется немного леса и озеро, где они и работают. Уголовные также день проводят на воздухе на работах.
Баня. Имеется для всех заключенных.
Свидания. При свиданиях заключенных с родственниками Управление руководится распоряжением Юридического отдела ГПУ от 25 апреля с.г. за № 146571, подтвержденного тов. Ягодой. Свидания происходят в присутствии пом. коменданта или надежного надзирателя. Срок свидания увеличивается до 5 суток в зависимости от поведения заключенного. Число же часов не увеличивается. Пропуска на свидание выдавались Архангельским губотделом [ГПУ], а с ликвидацией в Архангельске Управления пропуска будут выдаваться в Кеми перпунктом.
Правила. Управление к[онц]лагерей, кроме положения о местах заключения ВЧК от 1919 года, никаких других руководств у себя не имеет.
Пересылка вещей и продуктов заключенным. В навигационный период передача писем и посылок заключенным производилась нормально. В течение зимы письма будут на острова доставляться особым возчиком, посылки же будут получаться Кемским перпунктом и находящиеся в них продукты им расходуются, о чем сообщается в Соловки Управлению, которое соответствующее количество продуктов уже выдает заключенному уже со своих складов. Регулярная телеграфная связь с островом налаживается.
Финансовое положение и смета. Финансовое положение довольно острое и возбужден вопрос о принятии половины расходов по лагерю на госбюджет. Причиною обострения положения послужил отпуск громадного количества продуктов и обмундирования Управлением Отделу Снабжения ГПУ на содержание флотилии в Белом море и тов. Кедрову на печорскую экспедицию. Смета затребована из Управления и должна в скором времени получиться.
По заявлению Начальника Управления Сев[ерными] к[онц]лагерями тов. Ногтева и его помощника тов. Балышева, организационная работа по размещению заключенных на Соловках заканчивается и тогда будут представлены более точные сведения, которые затребованы.
На Соловках существуют и действуют следующие сельскохозяйственные и фабрично-заводские предприятия, обслуживаемые уголовными заключенными:
1. Лесопильный завод и лесной склад – 34 чел.
2. Лесоразработки – 227.
3. Лесосплав – 60.
4. Кожевенный завод – 9.
5. Кирпичный -"- – 49.
6. Гончарный -"- – 12.
7. Салотопенный -"- – 2.
8. Известков[о-]алебастровый завод – 7.
9. Угольно-смолокуренный -"- – 37.
10. Второй на Конд-острове – 27.
11. Соловецкий совхоз – 21.
12. Савватиев[ское] отделение совхоза – 4.
13. Муксолмское -"- – 29.
14. Анзеровское -"- – 15.
15. Мельница – 4.
16. 10 рыболовных и звероловных тоней (сельдяная, тресковая, семужная и мурманский промысел) – 95,
17. Мастерские: слесарно-механическая – 33; столярная – 26; кузнечная – 25; литейная – 15; жестяночная – 11; малярно-живописная – 5; портновская – 41; сапожная – 41; сетевязальная – 16; шорная – 7.
Итого: 632 чел.
Затем часть заключенных обслуживает: паровой катер на Даниловском острове, пароходную шхуну «Дмитрий Донской», пароход «Нева», барку «Клара», автогараж, гужтранспорт, маяки, метеорологическую станцию, электростанцию и проч.
Всего занято работами в лагерях от 1740 до 1780 заключенных. По мере развития работ в них будут втянуты и остальные заключенные, занятые теперь на мелких хозяйственных работах: кухня, баня, рубка дров и проч. <…>
Замначспецотдела при ГПУ
А. Гусев
За нач. Управления Сев[ерными] к[онц]лагерями
Балышев
Резолюция Г.Г. Ягоды красными чернилами: «Т. Дзержинскому. Г.Я. 5 сентября 23 г.».
Помета карандашом к тексту «политических (эсеры, меньшев[ики], анарх[исты] и проч.) 250 чел.»: «По последним свед[ениям] политических 331 чел. См. приложение»1.
ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 154. Л. 33–35 об.
Доклад Коллегии ГПУ начальника Юридического отдела ГПУ В.Д. Фельдмана о результатах обследования Северных лагерей ГПУ
20 сентября 1923 г.
Москва
Положение, внешний вид. Управление Северных лагерей помещается на Соловецком острове в гостинице бывшего Соловецкого монастыря, расположенного на берегу Благополучной губы. Управлению подчиняются:
Состав лагерей. 1) Соловецкий концентрационный лагерь, или 1-е отделение, находящийся здесь же, в 100 саженях.
2) 2-е отделение – Савватиевская пустынь в 12 верстах.
3) 3-е отделение – Муксолма в 10 верстах.
4) Архангельский пересыльный пункт, в Архангельске, подлежащий ликвидации, в 300 верстах.
5) Кемьский пересыльный пункт, в Кеми, в 60 верстах.
Численность, расположение, вместимость. Всего в Северных лагерях к моменту нашего приезда содержалось мужчин 2714, женщин 335, из коих:
1) в Архангельском перпункте – 457,
2) в Кемском перпункте – 173,
3) в Муксольме (политических) – 53,
4) в Савватиевском скиту (полит[ических]) – 153,
5) в Кремле (уголовных и к.-р.) – 2213.
Кроме указанного Управлению принадлежат:
1) Анзерский остров с тремя скитами, где находятся рыбные ловли, лесозаготовка, сенокос;
2) Два Заячьих острова с церковью (ничего не имеется);
3) Конд-остров (ничего не имеется, а также и построек);
4) Несколько отдельных построек и скитов на Соловецком острове.
Самые крупные постройки (церкви в середине Кремля) выгорели во время пожара и ныне ремонтируются частью под жилье, частью по заданиям Главмузея. В Кремле остались: лазарет, баня, прачечная, хлебопекарня, некоторые мастерские и монашеские кельи, ныне занятые заключенными.
Оборудование лагерей. Оборудование лагерей различное: все помещения Кремля имеют печи, электрическое освещение, достаточно чисто, но не имеют вентиляторов, коек. Заключенные в недопустимой тесноте валяются на полу. Хорошо размещены лишь команда надзора, пожарные, канцеляристы, часть мастерских – из заключенных. В Савватиевском, у политических, не во всех комнатах печи, нет вентиляции, нет электричества (выдаются 5-линейные керосиновые лампы). В Муксолме (у политических) также нет вентиляции, нет электричества, лампочек керосиновых не хватает. Но у политических есть койки, размещены они довольно сносно.
Одежда, обувь. Обмундирование и обувь за недостатком выдается только надзору, пожарным, канцеляристам, мастеровым. Политическим и уголовным не выдается. Уголовные оборваны, полуголы, полубосы, грязны, во вшах. Мыла не выдается. В баню ходят, но надевают грязные лохмотья. На некоторых ничего нет, кроме рваных пиджаков, под которым голое тело. Положение с запасом обмундирования необходимо в срочном порядке [менять].
Питание. Паек как политических, так и уголовных недостаточен. Не выдаются овощи, необходимые в данном климате. Хлеб выпекается сырой и с песком. Муки в запасе 15 тыс. пудов, большей частью прогорклой и затхлой. Питание однообразное. Уголовные голодают, воруют зерно, сырой картофель, который варят, воруют друг у друга хлеб. При выдаче пайка политическим происходит недостача – обвешивание. Диетический паек политическим, назначаемый врачом, урезывается администрацией. Докупать провизии негде, так как лавка не организована, хотя и существует номинально.
Медицинская помощь, лазарет. При Савватиевском и Муксолмском скитах (у политических) имеются лишь аптечки для первоначальной помощи. Больные, требующие амбулаторного лечения, направляются в кремлевский лазарет. Лазарет лагеря оборудован на 100 коек. Помещение абсолютно чистое, прекрасно приспособлено. Обслуживается медперсоналом из заключенных. В момент нашего посещения лазарет был почти заполнен. В нем находилось 94 человека, из коих 43 цинговых и 14 туберкулезных. Цинга и туберкулез – климатические болезни Северных лагерей, принимая еще во внимание недостаток питания. Причем в лазарет (кроме политических) кладут лишь тех, кои не могут держаться на ногах. Так что цинготных и туберкулезных больных гораздо больше. Немало и сифилитиков, кои не изолированы от здоровых заключенных. Больным в лазарете выдают паек в сухом виде на руки, и больные должны сами готовить пищу.
Больные (политические) обыскиваются при поступлении и выписке из больницы. К больным (политическим) вводится в больницу конвой. Врачей-специалистов нет, так что невозможно лечение многих спецзаболеваний и даже зубных. Больные из скитов привозятся и отвозятся ночью.
Внешняя связь заключенных. Так как цензура писем заключенных происходила в Архангельске, то телеграммы из Москвы получались почти через 2 месяца. Письма заключенных задерживались и в лагере по 2 недели. Письма проверялись и лицами из заключенных. Газет не только уголовные, но и политические совершенно не получают, не имеет их и администрация.
Свидание. Свидания не разрешались заключенным мужу и жене, живущим в лагере. Политическим разрешались свидания 4–6 часов в один приезд, т.е. фактически в год. Приезжающие на свидание помещались на Секирной горе в 10 верстах от Кремля, в 2 верстах от Савватиевской пустыни и в 20 верстах от Муксолмы. Приезжающие на свидание жили безвыходно в ските на Секирной горе под конвоем надзирательницы. С приезжающих на свидание бралась плата за помещение, за доставку посылок, писем и проч.
Прогулка политических заключенных. Политическим заключенным отведено проволокой место в их распоряжение: часть озера в Савватиево и кусочек леса в Муксолме, хотя бегство с острова почти невозможно, сопряжено с большими опасностями, на которые политические заключенные не пойдут.
Работы. Политические никакими работами не заняты, кроме внутренних поделок, хотя могли бы ловить рыбу, обирать ягоды, заготовлять дрова, о чем они нас и просили. Уголовные и к.-р. обслуживают все лагеря. Из них набрана команда по надзору, 97 чел., несущая вооруженную охрану и постовую службу, пожарники, канцеляристы, мастеровые.
При лагере имеются мастерские: портняжная, сапожная, столярная, слесарная, судоремонтная, кузница, хлебопекарни, гончарный завод. Заключенными обслуживаются склады, конюшни, скотный двор, лесные заготовки, рыбные ловли, сенокосы, а также весь ремонт по лагерю, очень большой, и огороды.
Посев[ов] на острове быть не может. Все работы и промыслы могут быть только подспорьем для внутренних потребностей лагеря. Никакой самоокупаемости, промышленности, как [и] торговли лагерь вести не может за крайней скудостью природы и отсутствием естественных богатств.
Запаса дров в лагере нет и своими силами их не будет. Зимой будет холод и голод. Управление развивает дутые химические планы на 10 лет, что является вздором и обманом.
При лагере имеется гужевой (120 лошадей) и водный транспорт: пароход, катера, карбахи, лодки.
Рабочий день неопределенный. Работают с восхода до захода: 10, 12, 14 часов, бывают и ночные работы.
Охрана лагеря. Охрана лагеря несется взводом 95-го особого дивизиона войск ГПУ, а главным образом командой надзора. Команда надзора (92 чел.) набрана из заключенных, почти исключительно из бывших сотрудников ГПУ. Команда надзора имеет на руках винтовки, револьверы, пулемет. Они стоят на постах, охраняют заключенных на внешних работах.
Отношение администрации и надзора к заключенным. Все факты, указанные в заявлении политических заключенных, об издевательствах, избиениях заключенных подтвердились и даже увеличились при нашем осмотре лагерей. Надзор, желая выслужиться перед администрацией и в то же время с ведома администрации, допускал истязания заключенных. Заключенные забиты, боятся заявлять и жаловаться. Начато следствие о провокационных действиях администрации и избиениях. Установлены факты систематических избиений и нескольких расстрелов под видом побега. Так были убиты: монах заключенный Муравьев и чеченец без попыток к бегству. Избивали палками, шомполами, ставили летом без одежды на комара, сажали в темные карцера, в каменные мешки, на лед, отнимали пищу у карцерных и т.д. За украденную селедку водили с селедкой на шее по камерам, избивая селедкой по лицу. У оставшихся монахов на острове и работающих при лагере монахов отбирались под видом поисков церковного имущества часы, сапоги, ложки, деньги. Все это делалось при полном участии начальника Управления лагерей Ногтева и его бывшего заместителя Зорина. Ногтевым также создано большое провокационное дело о готовящемся на острове восстании с целью убийства администрации и побега. Для провокации подобран был целый штат провокаторов из надзора, устраивались провокационные совещания, выдавались якобы для покупки восставшим оружия из дивизиона, а в результате убит Ногтевым монах, а трое монахов арестованы и отосланы с делом в С[екретную] ч[асть] Архгуботдела ГПУ, причем ныне Зорин является НачСОЧем и принимал участие в провокации.
Эта система всяческого ущемления заключенных, издевательства над ними при их полном бесправии, созданная Ногтевым, определялась полной изолированностью лагерей от центра, отсутствием правильного руководства, отсутствием определенных инструкций. Все это создавало атмосферу полного произвола, в которой все разлагалось.
Выводы. Административными распоряжениями, согласованными с прокуратурой, устранены многие ненормальности внутреннего быта лагерей. Остались некоторые вопросы, которые необходимо разрешить немедленно в Москве, а именно:
1) Принимая во внимание тот порядок, коим производились высылки в лагерь с транспорта и уголовников, – необходимо немедленно применить амнистию 17-го августа и к этой категории.
2) Необходимо, кроме того, пересмотреть до 1-го января [19]24 года все дела высланных в административном порядке за хищения с транспорта и за уголовное прошлое.
3) Отказаться впредь от высылки за уголовное прошлое, оставив таковую лишь за принадлежность к противосоветским партиям и к.-р.
4) Уничтожить во всех лагерях команды надзора из заключенных, заменив таковые команды направляемыми в принудительном порядке для службы в лагерях из б. сотрудников ГПУ.
5) Увеличить норму питания заключенным в лагерях и увеличить запасы продовольствия.
6) Дать средства на заготовку дров и обмундирование.
7) Немедленно уволить из войск ГПУ всех кр[асноармей]цев, незаконно задерживаемых, из тех возрастов, кои демобилизованы приказами РВСР.
8) Немедленно подобрать нового начальника и его заместителя для управления Севлагерями, так как Ногтев как подследственный подлежит снятию, а его заместитель Юрасов слаб для административной работы.
9) Установить прокурорский надзор за лагерями в лице помощника прокурора Кар[ельской] Авт[ономной] Республики по Кемьскому участку с тем, чтобы по всем принципиальным вопросам лагерей указанный прокурор сносился непосредственно к прокурором при ГПУ.
10) Утвердить сделанные нами распоряжения, в копии при сем прилагаемые.
11) Учредить в Соловках при Управлении д[олжность] уполномоченного, назначаемого из центра, для выполнения заданий СОГПУ, КРО и проч. среди заключенных и для ведения дознаний по возникающим в лагерях делам с подчинением этого лица непосредственно ГПУ.
12) Установить за правило регулярные ревизии лагерей представителями центра два раза в год.
Начальник Юридического отдела ГПУ
Фельдман
ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 1. Д. 154. Л. 37–45.
Из доклада комиссии А.М. Шанина Коллегии ОГПУ о положении заключенных в Соловках
Начало мая 1930 г.1
Сов. секретно
Москва
III. Режим и быт заключенных
Подъезжая к Кеми, Комиссия предполагала найти в режиме Соловков, старейшего лагеря СССР, более или менее установившийся правопорядок. Кажущаяся налаженность производства, трудоемкие работы, обширное жилищное строительство, наличие относительно солидных чекистских кадров – все это как будто бы должно обеспечивать твердый, нормальный трудовой режим.
На деле оказалось другое. На основании только добытых в процессе работы данных Комиссия приходит к заключению, что издевательства, избиения и пытки заключенных количественно уже перешли в качество, т.е. в систему режима. Фактически[м] материалом к этой части доклада служат:
1. Непосредственное обследование Кемского отдельного пункта, командировки Лесозавод № 4 при ст. Кандалакша, 1-го отделения СЛОН на о. Революции2, 6-го отделения СЛОН при ст. Апатиты и к[омандиров]ки Разноволока близ станции Сорока и
2. Обозрение имеющихся в производстве ИСО СЛОН следственных дел и копий обвинительных заключений и постановлений по ранее законченным следделам.
В качестве метода обследования лагерей Комиссией применялся личный опрос всех арестованных по следственным и дисциплинарным делам и заключенных в общих бараках.
Как твердо установленный факт необходимо констатировать общую запуганность заключенных: жалобы на жестокость режима удавалось получить исключительно в отсутствии администрации, давая гарантию, что избиений больше не будет. Несмотря на это, уже на Лесозаводе № 4 поступило значительное количество жалоб и заявлений, подтвержденных при следственной проверке.
Объективная картина режима на Лесозаводе такова: прежде всего Комиссией осмотрен карцер. Это дощатый сарайчик площадью в одну квадратную сажень, без печи, с громадными дырами в потолке, с которого обильно течет вода (в этот день была теплая погода), с одним рядом нар. В этом «помещении» буквально друг на друге в момент прибытия Комиссии находилось 16 полураздетых человек, большинство из которых пробыло там от 7 до 10 суток. <….> Только накануне приезда Комиссии арестованным стали давать кипяток; ранее это считалось излишней роскошью.
По поступившим жалобам Комиссией было опрошено 8 человек, туловища и руки которых были покрыты явными даже для неопытного глаза кровоподтеками и ссадинами от избиений. Характерно, что вызванный для освидетельствования избитых лекпом, авторитетно прикладывавший ухо к различным частям тела заключенных, оказался попом, осужденным по 58/10 ст. УК (немедленно переведен на общие работы)3. Мотивы избиений – легкие дисциплинарные проступки, иногда – побеги и попытки к ним. Контингент избивающих – надзиратели, конвоиры, стрелки, десятники, комсостав охраны – в подавляющем большинстве из заключенных4.
При обследовании Кемского отдельного пункта (Вегеракша) получено свыше 20 жалоб на истязания и на о. Революции – 48. Особенными зверствами на о. Революции отличался командир 5-й карантинной роты заключ[енный] Курилко, печальная слава о котором проникла даже в украинские ДОПР’ы; наиболее изощренные художества: заставлял заключенных испражняться друг другу в рот, учредил специальную «кабинку» для избиений, ставил голыми на снег («стойка»), принуждал прыгать зимой в залив и пр. Лишь в несколько более легкой форме проявили себя другие «администраторы».
Самое жуткое зрелище предстало перед членами Комиссии на командировке при ст. Разноволоки. Несмотря на усиленную подготовку к приезду Комиссии (экстренное обмундирование ночью раздетых, вывод заключенных из карцера, уничтожение клопов при помощи пожарной команды и проч.), Комиссии удалось выявить настолько тяжелую картину общего режима, что невольно припомнилось излюбленное выражение знаменитого Курилко: «Здесь власть не советская, а соловецкая»5.
Штрафизолятор, в котором помещается 51 человек, представляет большую комнату, отапливаемую раз в два-три дня; в полу и стенах щели; масса клопов; нар нет совсем; в несколько рядов стоят простые скамьи без спинок в четверть аршина шириной; все арестованные (штрафники перемешаны со следственниками) одеты только в белье, в белье же выводятся оправляться (два раза в сутки) и в баню. Режим следующий: с 3 часов утра до 9 часов вечера арестованные сидят («на жердочке») неподвижно и молча6; за малейшее нарушение распорядка – побои. В 8 часов вечера – поверка, с 9 до 3 сон на полу. Для укрывания выдается по одному предмету из вещей заключенного. Сидят в таких условиях неограниченное время, многие до года. Освободившиеся вспоминают о «жердочке» с ужасом7.
Режим следизолятора отличается отсутствием «жердочки», наличием нар и тем, что заключенные имеют одежду. Избиения же процветают в такой же степени, как в штрафизоляторе. При освидетельствовании избитых обнаружены не только ссадины, рубцы, кровоподтеки, но и значительные опухоли, а у одного и перелом бедра. «Особо» провинившихся сажают в «кибитку» – карцер, существование которого начальник командировки тщательно пытался скрыть. В карцере, сконструированном наподобие вышеописанного (Лесозавод № 4), нет нар, сквозь крупные щели пробивается снег. Провинившихся держат в нем независимо от погоды по 2–4–5 часов в одном белье. Выпускают только тогда, когда застывающие от холода жертвы начинают исступленно вопить. Один из заключенных в «кибитке» за несколько дней до обследования искромсал себе куском стекла живот. Заключенные в общих бараках также в отдельных случаях жалуются на избиения.
Культивируется эта система пыток начальником изолятора, осуществляется надзирателями и конвоирами и поощряется начальником командировки, членом ВКП(б).
Комиссией предложено немедленно ликвидировать «кибитку» и соответствующим образом оборудовать все прочие помещения.
Приведем [наи]более характерные следственные дела.
1. Вольнонаемный отделком командировки Воньга (1 отделение СЛОН) Кочетов систематически избивал заключенных, понуждал к сожительству женщин, присваивал деньги и вещи заключенных; неоднократно в пьяном виде верхом на лошади карьером объезжал лагерь, устраивал скачки с препятствиями, въезжал в бараки и на кухню, устраивал всюду дебоши и требовал для себя и лошади пробу обедов. Верхом на лошади Кочетов занимался и муштровкой заключенных, избивал их нагайкой, заставляя бежать и устраивал инсценировки расстрелов. Каждая из склоненных Кочетовым к сожительству женщин числилась у него под номером; по номерам же женщины вызывались на оргии, в которых принимал участие и сотрудник ИСО Осипов. По данному делу привлечено и арестовано 5 чел. Дело возникло в июне 1929 г., закончено только в апреле с.г. и направлено в Коллегию ОГПУ.
2. Дело группы стрелков, десятников и конвоиров (все – заключенные) – Сено, Герлятовича (оба шпионы8) и др. в количестве 8 чел. Работа в 4 отделении СЛОН (о. Соловки) – систематически избивали заключенных9, опускали их в прорубь, часами выдерживали на улице и привязывали к столбу. Никто из обвиняемых до приезда Комиссии не был арестован. Дело предложено направить в Коллегию ОГПУ.
3. Дело надзорсостава к[омандиров]ки Энг-озеро 2 (3 отделение СЛОН) Золотарева и др. в числе 8 чел., систематически истязавших заключенных, в результате чего зарегистрировано было 3 смертных случая. Все обвиняемые арестованы. Дело направлено в Коллегию ОГПУ.
4. В 6 отделении СЛОН имеется дело о систематических избиениях заключенных.
5. Дело начальника к[омандиров]ки 63 км Парандовского тракта (2 отделение СЛОН) в/н Иозефер-Гашидзе и 18 надзирателей-стрелков, дневальных и десятников (все – заключенные). Обвиняемые под звуки гармонии избивали заключенных валенками с металлическими гирями; загоняли раздетых заключенных под мост в воду, где выдерживали их по несколько часов. Обвязывали ноги веревками и волокли таким образом на работу. В виде особого наказания заставляли стоять в «параше». Одного заключенного избили до потери сознания и подложили к костру, в результате чего последовала смерть. Сам Гашидзе оборудовал карцер высотой не более 1 метра, пол и потолок которого были обиты острыми сучьями; побывавшие в этом карцере в лучшем случае надолго выходили из строя. Отмечено несколько случаев прямого убийства заключенных в лесу. Несколько человек умерло в карцере. Многие, доведенные до исступления, кончали самоубийством или же на глазах у конвоя бросались бежать с криком «стреляйте» и действительно пристреливались надзором. Данное дело возникло в августе 1929 г., неоднократно сознательно откладывалось и лежало месяцами без движения и было скрыто от Комиссии; когда же члены последней узнали о его существовании, то им было заявлено сначала, что дело отправлено в Москву, затем – что оно находится у прокурора и лишь 24 апреля дело с обвинительным заключением поступило в Комиссию. Многие эпизоды дела явно смазаны, а часть обвиняемых во главе с Гашидзе находилась на свободе. По делу ведется детальное расследование сотрудником ОГПУ.
При ознакомлении с постановлениями по ранее законченным делам об издевательствах над заключенными установить точное количество направленных в ОГПУ и прекращенных в дисциплинарном порядке следственных дел не представилось возможным. Выявлено, однако, 8 случаев явно незаконного прекращения в дисциплинарном порядке дел с совершенно конкретно установленными случаями истязаний заключенных. Кроме того, 8 числящихся прекращенными или переданными на усмотрение администрации УСЛОН аналогичных дел совершенно не оказалось в архиве. Приведенные примеры относятся к концу 1928 г., но Комиссией обнаружено и два возмутительных дела, возникших уже в 1930 году.
1. 15 марта с.г. тов. Эйхманс10 было отдано распоряжение о производстве расследования по жалобам заключенных на избиения и об аресте виновных в случае подтверждения (3 отделение СЛОН). Несмотря на то что виновность конвоира установлена, арестованы они до приказа Комиссии не были (дело Шульца и Проценко).
2. Дело о вполне доказанной смерти заключ[енного] Бурзака от побоев, нанесенных ему десятником из заключенных Мелещиным, по прямому распоряжению администрации УСЛОН’а было прекращено. По делу ведется расследование сотрудником ОГПУ.
В процессе работы Комиссии установлен ряд случаев избиения заключенных сотрудниками ИСО (заключ[енными] из бывш[их] чекистов). Сотрудник ИСО Горбачев уже арестован, по поводу других начато расследование. Всего на 24 апреля Комиссией арестовано 24 чел., вместе же с делами ИСО привлечено 74 чел., из коих арестовано 47, а об аресте остальных отдано распоряжение. Следствие развивается специально вызванным из Москвы сотрудником ОГПУ.
Таким образом, обследованием Комиссии система пыток, избиений и истязаний заключенных охвачено по всем отделениям УСЛОН.
Вопросы быта заключенных обследованы Комиссией относительно поверхностно. Внимание фиксировалось, главным образом, на основных дефектах обслуживания населения лагерей и основных их запросах и нуждах.
Как повсеместное явление отмечена жалоба заключенных на отсутствие нормированного рабочего и выходных дней. Большинство работ СЛОН носит сезонный характер: лесоразработки, рыбные промыслы, дорожное строительство, сельское хозяйство и т.д. На этих отраслях труда нормировать рабочий день, особенно в связи со специфическими атмосферными условиями, представляется невозможным11. Работа распределяется по урокам, причем о непосильной тяжести последних поступает масса заявлений. Выходной день соблюдается лишь на мелких кустарных производствах.
Определенную приказом по УСЛОН’у норму продпайков можно признать по существу удовлетворительной, но благодаря злоупотреблениям или халатности обслуживающего персонала сплошь и рядом как система наблюдаются случаи недодачи пайков, изготовления крайне однообразной пищи и проч.
Культурно-просветительное обслуживание заключенных налажено в своей структуре удовлетворительно. Почти повсюду имеются красные уголки, очень приличны стенгазеты, читаются лекции на различные темы, но объекты обслуживания ввиду крайней тяжести работы не в состоянии заниматься культурным времяпрепровождением. Кроме того, культпросветработа в большинстве командировок явно не соответствует жестокости режима.
Возмутительно поставлено повсюду дело доставки корреспонденции. Заключенные жалуются на задержку писем в течение 1–3 месяцев. При обследовании п/о Труда и Учета СЛОН Комиссия натолкнулась на несколько десятков пачек писем, лежащих на полках почти сплошь свыше двух месяцев и ждущих разметки. В цензуре ИСО письма задерживаются до 1-го месяца. В связи с организацией аппаратов цензуры при отделениях СЛОН и, в частности, на Соловках (по предложению Комиссии) этот срок должен значительно сократиться.
Жилищные условия заключенных чрезвычайно тяжелы, ни о какой норме говорить не приходится, так как обитатели обследованных бараков из-за крайней скученности в большинстве спят, тесно прижавшись друг к другу. На постельные принадлежности нигде нет и намека. Вновь построенные бараки производят более благоприятное впечатление, но тем более резок контраст между ними и массой старых бараков.
Из рук вон плохо медицинское обслуживание населения. На 57 000 человек населения лагерей имеется всего лишь 28 врачей, сосредоточенных почти исключительно при стационарах отделений СЛОН. Квалификация лекпомов (180)12, несущих совершенно самостоятельную работу, недостаточно проверена. Большинство лекпомов не имеет медицинского образования. Кроме того, все они как заключенные целиком зависят от администрации командировок, вследствие чего даже при наличии желания не в состоянии должным образом реагировать на жестокость режима, направление на работы заведомо нетрудоспособных и проч. Многие из них к тому же усвоили линию поведения начальства и сами проводят ее, не оказывая больным помощи, грубо выгоняя их и т.д. Случаи избиения, естественно, не фиксируются. Такие факты отмечены по всем командировкам.
В значительной степени как следствие жестокого режима и сурового быта заключенных приходится рассматривать чрезвычайно высокую заболеваемость и смертность последних. За два квартала 1929/30 г. переболело в стационарах 25 552 человека, т.е. 44,6 % населения. Амбулаторных посещений за этот же период было 425 426, или 743,8 % по отношению к населению. Умерло за те же полгода 3583 человека, т.е. 6,8 % населения, или 14 % стационарных больных; из этого числа 1004 человека, или 26 %, умерло от сыпного тифа и 396, или 11 %, – от истощения и малокровия. К этой статистике нужно прибавить уже упоминавшиеся в разделе о рабсиле данные об изнашиваемости заключенных: за 10 месяцев 1929/30 года отсеяно как непригодных к работе 25 % полноценной рабочей силы.
В целях пресечения дальнейшего процветания жестокого режима и для улучшения быта заключенных Комиссией предприняты следующие меры.
1. Предложено немедленно ликвидировать систему заключения в неприспособленные (неотапливаемые) помещения.
2. Предложено срочно оборудовать (нарами и проч.) все арестные помещения.
3. Изысканы средства и внесены в смету ассигнования на улучшение продовольственного и вещевого довольствия заключенных (постельные принадлежности и проч.).
4. Арестовано, как уже указано выше, 24 человека из состава администрации, надзора и охраны командировок.
5. Арестованы начальник п/отдела Труда и Учета, зав. Торговым п/отделом и нач. Дорстройтотдела УСЛОН; вносится предложение отстранить от должности помначУСЛОН.
6. Углубляется и развивается следствие по заведенным делам и начинаются новые.
7. Проведена разъяснительная кампания среди партийной части работников УСЛОН.
В результате энергичных мероприятий Комиссии системе истязаний заключенных пока положен предел.
[Подпись отсутствует]
ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 8. Д. 116. Л. 102–112; опубл.: Исторический архив. 2005. № 5. С. 70–76.
Из материалов доклада зам. начальника Административно-организационного управления ОГПУ А.М. Шанина заместителю председателя ОГПУ Г.Г. Ягоде о произволе и издевательствах над заключенными в Соловецких лагерях
12 мая 1930 г.
Москва
По содержанию заключенных
Допросами ряда лиц из надзора и заключенных выявлена установившаяся в УСЛОНе система произвола и полного разложения. В широких размерах развито взяточничество и вымогательство с заключенных, а также расхищение вещевого и продовольственного пайка, предназначенного для заключенных. Тенденция личного обогащения за счет заключенных развилась на базе легализованного в УСЛОНе издевательства и терроризирования заключенных. Формирование надзора производится из наиболее деклассированных, а подчас и к.-р. элементов, которым предоставляется полная свобода действий. Способы терроризирования заключенных применяются следующие:
1. Избиение палками, прикладами, шомполами, плеткой и т.п.
2. Зимой постановка заключенных в так называемые «на камни» в одном белье в положении «смирно» на срок до 3–4 часов.
3. Летом постановка заключенных так назыв. «на комары», т.е. раздетого в положении «смирно».
4. Заключение в так назыв. «кибитки», т.е. карцера, представляющие из себя холодны[е] небольшие дощатые пристройки, в которых заключенные в зимнее время в одном белье выдерживались по несколько часов. Есть случаи смерти от замерзания.
5. Посадка на так назыв. «жердочки», т.е. узкие скамьи, на которые заключенных усаживали на корточки и, абсолютно запрещая шевелиться и разговаривать, выдерживали в таком положении с раннего утра до позднего вечера.
6. Убийства под видом побега.
7. Изнасилование женщин и принуждение к сожительству заключенных женщин с надзором.
8. Так назыв. «чайки», т.е. заключенного зимой в одном белье выводили к устроенному шесту возле пристани, на котором сделана деревянная чайка, и заставляли считать: «чайка раз, чайка два» – до 2 тыс. раз, т.е. фактически до состояния полного изнеможения.
9. Заставляли заключенных переливать руками воду из проруби в прорубь.
10. Посадка заключенных одном белье в карцер, представляющий собой яму высотой не более метра, потолок и пол которой выстланы колючими сучьями. Заключенный выдерживал не более 3 дней и умирал.
11. Так назыв. «дельфины», т.е. при проходе заключенных через мост лица из надзора, указывая на того или иного заключенного, кричали «дельфин». Заключенный обязан был бросаться в воду, за неисполнение подвергался избиению и сбрасыванию в воду и т.п. виды истязаний и издевательств над заключенными.
За отчетный период1 расследованием выявлены новые десятки лиц надзорсостава из числа в/н и заключенных, принимавших участие в применении отдельных из перечисленных выше методов издевательства.
Таким образом, из материалов следствия усматривается: с одной стороны, произвол и издевательства над заключенными со стороны надзора, под прикрытием которого в широких размерах развивалось взяточничество, вымогательство и казнокрадство. С другой стороны, этот факт не остался не использованным к.-р. элементами, которые, как видно из материалов следствия, использовали создавшееся положение в своих целях. Установка к.-р. элементов в данном вопросе заключается в том, чтобы, пользуясь занятием хозяйственных, технических и командных должностей, вырабатывали и назначали непосильные работы рядовым заключенным. Выполнением таких уроков внешне укрепляли свое положение, давая картину большой производительности от их хозяйственного руководства, действительный же эффект получался тот, что создавалось озлобление против соввласти, укреплялись к.-р. настроения и увеличивалось число заключенных со значительной потерей трудоспособности.
Указанное также характеризует понижение продуктивности работ, производимых УСЛОНом, т.к. рабсила последнего, будучи изнурена непосильной работой, не давала того эффекта, который можно было бы достичь. Как пример, характеризующий указанное положение, ниже приводятся показания.
Курилка показывает:
«…Отношение к заключенным было вообще очень скверное, заявления их почти не рассматривались, с нуждами их не считались, на их жалобы не обращали никакого внимания. Одевали их только тогда, когда партия отправлялась в к[омандиров]ку, да и то часто отправляли полураздетыми. Бывали случаи, что они только что придут с работы, проработав 9–10 часов, а часа через 4 их опять гонят на работу. Часто даже не удавалось дать им горячей пищи, выдавались лишь селедки и хлеб. Кроме того, бывали случаи, что заключенных со слабым здоровьем (3–2 категория) посылали на тяжелые работы. В карцере заключенные содержались неимоверно плохо: скученность, грязь, вши. Кроме того, в карцерах протекало избиение…
Зато “блат” (т.е. кумовство и протекция) существовал вовсю. Собственно, надо сказать, что без блата вообще ничего не делалось. По блату назначались на должности, освобождались от тяжелых работ, получали свободное хождение, выдавалось обмундирование и т.д. Одним словом, по блату делались всевозможные привилегии и зачастую прикрывались преступления…
Одним словом, эта 7-я рота представляла собой живую могилу: бывали случаи, когда заключенного вытаскивали из-под нар мертвого, причем смерть происходила только от тех условий, в которых он жил. Я стал докладывать об этом начальству, прося расформировать роту, разослать людей по командировкам, а больных отправить в Соловки. Но мои просьбы оставались без внимания. Нередко выгоняли на работу полураздетыми на мороз. Работали через силу, отмораживали ноги и руки. Бывали случаи замерзания. Кто плохо работал, подгоняли прикладами, не успевшие закончить урока, т.е. задания, нередко работали до поздней ночи. Приходили в казармы, спали 3–4 часа, не успевали высушить портянок, как их опять гнали на работу. На этих командировках люди буквально “загибались”, как говорят в УСЛОНе, т.е. их привозили в лагерь совершенно больных, отощавших, обессиленных, подчас не могущих идти. Здоровый, крепкий человек превращался в скелет, тень. Смерть от истощения бывала сплошь и рядом: привозили к нам в Морсплав таких загнувшихся и некоторые потом умирали, врачи так и констатировали: смерть от истощения. Привозили с отмороженными руками и ногами. На этих командировках произвол царил вовсю: били все, кому не лень, начиная с рукраба и кончая конвоирами. Было много так называемых “саморубов”, т.е. людей, умышленно отрубавших себе пальцы на руках и ногах, чтобы только уехать с этой командировки. Потерять руку или часть ноги было легче, чем выносить жизнь на такой командировке…
Вся эта система битья и издевательства над заключенными была именно системой, а не единичными случаями. Об этом прекрасно знает в/н начальство и поощряло это тем, что не предпринимало никаких конкретных мер для искоренения. В крайнем случае, когда дело получало большую огласку или просто невозможно было обойти молчанием, то виновного сажали на 15–30 суток в карцер, а потом он опять продолжал работать в надзоре» (показания от 29 апреля 1930 г.). <…>
Ст. уполномоченный следчасти АОУ ОГПУ
Григанович
Ст. уполномоченный ТО ОГПУ
Трофимов
ЦА ФСБ России. Ф. 2. Оп. 8. Д. 120. Л. 154–160; опубл: Исторический архив. 2005. № 5. С. 78–81.
Глава 7. НА ДОНУ
В средних числах января 1919 года, противник против наших 38 тыс. бойцов при 168 орудиях и 491 пулемете сосредоточил 124 тыс. штыков и сабель, 435 орудий и 1 337 пулеметов (армии I, VIII, IX, Х и Степная).
Несмотря на более чем тройное превосходство в силах, наши части на востоке, победоносно продвигались вперед и вновь подошли к стенам Царицына. На северо-востоке, войска Усть-Медведицкого района, вследствие отхода войск Северного фронта, были вынуждены, сначала оттянуть только свой левый фланг, а затем, в дальнейшем, всем фронтом, отойти несколько назад. Северный донской фронт, включая и части, занимавшие ранее район Воронежской губернии, постепенно отходил на юг, в среднем, по 6 верст в сутки.
На нем кое-где, образовались пустоты, куда свободно могли вливаться части противника. Казаки местами оказывали упорное сопротивление, местами распылялись или сдавались противнику, чаще подавленные морально, отступали без боя. На западной границе Области, продолжались ожесточенные бои. Противник, превосходивший здесь нас численно в несколько раз, упорно добивался успеха на этом направлении. Однако, все его яростные атаки, неизменно отбивались частями Молодой армии. Одновременно, дивизия ген. Май-Маевского, сосредоточенная в районе Мариуполь-Волновахи, постепенно продвигалась вперед с целью занять район Дебальцево и освободить там части наших войск, каковые могли быть использованы на других направлениях.
Таким образом, наибольшие опасения на Донском фронте внушал север. Ввиду этого, Донское командование энергично принимало меры, чтобы остановить здесь дальнейшее продвижение красных в глубь Области, восстановить Северный фронт, вдохнуть в него веру в свои силы и дать решительный отпор обнаглевшему противнику. С этой целью, помимо мер, указанных выше, Донское командование сосредоточивало в районе Миллерово-Глубокая сильный кулак из свежих войск. Предполагалось, когда назреет момент, внезапным и энергичным наступлением в северо-восточном направлении, сбить зарвавшиеся части противника и затем, двигаясь далее, выйти в глубокий тыл красных, тем самым принудив на всем фронте к отходу. Такой способ действий, мне казался более целесообразным, чем затыкание пустот, образовавшихся на фронте, особенно учитывая психологию противника при неожиданной неудаче легко поддаваться панике, а также и психологию казаков - развивавших при успехе большую наступательную энергию.
Наши резервы полностью еще не были исчерпаны. Не считая военного училища, офицерской школы, старшей сотни кадетского корпуса и нескольких других отдельных сотен, мы располагали кроме того, свежей, отлично обученной, прекрасной 1-й Донской казачьей дивизией из состава Молодой армии, несшей гарнизонную службу.
Гвардейская ее бригада находилась в Ростове и Таганроге, а 4-й Донской полк и учебный в Новочеркасске. Части этой дивизии постепенно уже были освобождены от гарнизонной службы и в любой момент могли выступить туда, где это потребует обстановка.
Надо еще отметить, что, если казаки северных округов пали духом, потеряли сердце, утратили веру в свою силу и мощь и в страхе отходили перед красными, то наоборот, казаки - южане, бывшие ближе к центру Дона и потому неподдавшиеся пропаганде, встали все, как один. Они клялись, скорее умереть, чем сдать свои станицы ненавистному противнику. Воинственность казаков-южан сильно повышалась еще и тем, что из районов, занятых красными, доходили вести о бесчеловечных расправах и зверствах, творимых там. Эти слухи весьма отрезвляюще действовали на станичников, приводя их к сознанию, что бессмысленно сдаваться на милость победителей, что единственный исход - сражаться до конца.
Учитывая общую обстановку и настроение казаков южных округов, а кроме того, располагая в достаточном количестве силами для нанесения зарвавшемуся противнику решительного контрудара, Донское командование смело смотрело на будущее. Оно методично и планомерно проводило в жизнь намеченные мероприятия, глубоко веря в скорое изменение положения в благоприятную для донцов сторону. Сверх того.
Добровольческая армия, почти совсем покончила с противником на Кубани и Северном Кавказе. Ее освободившиеся части могли быть брошены на главный Донской фронт, тем более, что объединение с ген. Деникиным, уже состоялось. В то же время, не подлежало никакому сомнению, что разгром большевиками Дона, приведет к гибели и Добровольческую армию. Но, как выше я отмечал, с помощью Дону ген. Деникин не спешил. Все говорило за то, что оппозиция Донскому Атаману, осев в Екатеринодаре, в тесном контакте с кругами Добровольческой армии, стремилась использовать временный неуспех Донской армии и во что бы то ни стало, свалить ген. Краснова. С горечью приходится констатировать, что в дни наиболее тяжелых испытаний, выпавших на Войско, в ставке велась возмутительная и опасная для общего дела, закулисная игра. Элементы враждебно настроенные к ген. Краснову, в том числе и часть членов Круга, вместе с председателем Харламовым, почти ежедневно посещали Екатеринодар. Они устраивали тайные и явные совещания, делали Главнокомандующему безответственные доклады, искажая положение и внося в дело ужасную путаницу и хаос. Краснов горячо протестовал против такого порядка (288), но ген. Деникин, потворствуя Донской оппозиции, отнекивался и не желал устранить ненормальности, мешавшие правильной работе. Нападки на Донское командование не уменьшались. Напротив, с каждым днем, они прогрессировали в очень резкой форме.
Донская оппозиция, при негласном участии Ставки, неистовствовала, становясь все более наглой. Мне было только неясно, как в Екатеринодаре не хотели понять, что валя Краснова, вместе с тем, рубят один из крупных корней, подтачивают одну из главных основ всего Белого Движения на юге. Клеветам и грязным выпадам Екатеринодарской прессы, не было границ. На все лады поносили и порочили Донскую власть. Буквально злорадствовали над неудачами на Донском фронте, причем номера газет с наиболее бесстыдными пасквилями, появлялись и на Донском фронте, различными подпольными путями, с очевидной целью подорвать доверие казачьих масс к Донскому командованию
289). В общем, систематически велась кампания против Атамана и его ближайших помощников. Документально было установлено деятельное участие в ней крупного донского промышленника и спекулянта Н. Парамонова, не жалевшего денег на агитацию против Краснова. Здесь будет уместным обратить внимание читателя на то, что когда на нашем совещании с представителями Добровольческой армии, Атаман охарактеризовав Н. Парамонова, как вредного деятеля, заметил, что ходят слухи будто бы Главнокомандующий предполагает назначить этого субъекта на пост управляющего отделом пропаганды, - то генералы Деникин и Драгомиров, были возмущены таким его предположением. Они даже обиделись, что у Атамана могла родиться подобная вздорная мысль. А в результате, ровно через две недели, Парамонов получил именно это назначение. Такие факты, с одной стороны, убеждали нас в том, что нельзя было придавать никакого значения заверениям Добровольческого командования, а с другой - еще больше обостряли наши отношения со ставкой Добровольческой армии. Атаману, например, как я уже говорил, ген. Деникин сообщил, что он не же лает вмешиваться во внутренние дела Дона 290), а одновременно с этим он завязывает тесные сношения с оппозицией Донскому Атаману и принимает деятельное участие в обсуждении вопроса заместителя Атаману, намечая преемником "верноподданного" ему ген. А. Богаевского 291). Любопытно то, что такой способ действий ген. Деникин называет легальным ("Очерки Русской Смуты", том III, стр. 122), говоря: "В то время, когда командование Добровольческой армии стремилось к объединению вооруженных сил Юга - путями легальными, Атаман Краснов желал подчинить или устранить со своего пути Добровольческую армию, какими средствами безразлично". Ни подчинить себе, ни устранить Добровольческую армию, Атаман никогда не собирался. Если бы у ген. Краснова было подобное стремление, то во всяком случае я, как его начальник штаба, об этом безусловно знал бы. Но мне было хорошо известно, что следствием поддержки ставкой политических и личных врагов ген. Краснова, явилось значительное обнагление оппозиционно-настроенных групп, нашедшее проявление в весьма разнообразных формах. Учитывая, что маятник боевого счастья качнулся в сторону противника, кучка депутатов Круга во главе с председателем, решили использовать этот момент и потребовали экстренного созыва Круга. Атаман категорически этому воспротивился. Он считал, что экстренный созыв Круга болезненно отзовется на фронте и без того уже потрясенном последними событиями. И Атаман безусловно был прав. Но его отказ чрезвычайно озлобил Харламова 292) и К-, и они еще с большей злобой ополчились против Краснова.
Ближайшая сессия Большого Войскового Круга была назначена на 1 февраля 1919 года. В последних числах января в Новочеркасск уже стали постепенно прибывать депутаты Донского Парламента. Протиники Атамана все свое внимание тогда сосредоточили на них, с целью обработать и склонить их на свою сторону, в борьбе против Краснова. Но как они ни усердствовали в этом, как ни осуждали политику Донского Атамана, как ни раздували временные неуспехи на фронте - желательных результатов они не достигли. Из разговоров с прибывшими членами Круга, постепенно выяснилось, что Краснова им не свалить. Простые казаки-депутаты и слышать не хотели об его уходе, да еще в грозный для Дона час. Они верили своему Атаману, любили и ценили его. Этот неуспех отнюдь не обезкуражил оппозицию, но лишь побудил ее идти к той же цели иным путем, а именно - использовать временный неуспех на фронте и нанести главный удар по командующему армией ген. С. Денисову. Было решено неудачи на Донском фронте приписать не силе обстоятельств и переутомлению казачества, как то фактически было, а неумелому ведению операций и ошибкам Донского командования. Такой план сулил больше успеха. Игра велась на благородстве ген. Краснова. Нельзя было сомневаться. что ген. Краснов не согласится ценой смещения своих ближайших помощников, удержать в своих руках атаманский пернач. Вследствие этого началась гнусная, беспринципная, бесстыдная и подлая травля Донского командования.
Мне пришлось как-то слышать, будто бы Краснов своей политикой возбудил против себя большую часть общества, вооружил все слои населения. Такое утверждение совершенно не отвечает действительному положению. В массе - и казачество, и население Области фактически было на стороне Краснова. Они были благодарны ему уже за то, что он им дал все то, чего они так страстно хотели, а именно: покой, безопасность и порядок. Но дело в том, что обычно общество чрезвычайно в массе инертно. К несчастью же, наиболее активные его члены оказались тогда в стане наших врагов, являясь будирующим и опасным элементом на местах. В лице Донского Парламента эти люди, прежде всего, видели объект, источник средств для достижения ими узко эгоистических целей, не имевших ничего общего с благом Дона.
В слепой злобе и неудержимой погоне за личной наживой, самоуверенном невежестве, крикливом упрямстве и вязкой мести по мотивам личным, они готовы были скорее развалить все дело, чем отказаться от своей затеи. Оппозицию не составляла какая-либо определенная политическая группировка, за ней не стояло и никаких организованных масс, а все сводилось к безответственной группе интеллигентов, прикрывавшихся красивыми фразами, но говоривших, в сущности, только от своего имени. С каждым днем эта кампания наглела. Бороться с нею было весьма трудно, ибо шансы борьбы были далеко не одинаковы. Тогда как Донское командование, дорожа каждой минутой. все свое время отдавало борьбе с большевиками, оппозиция, насчитывая в своих рядах 90% бездельников, все свое время уделяла на то, чтобы подорвать доверие масс к Донской власти. Что это было именно так, сознается и ген. Деникин, говоря: "оппозиция Атаману была сильна интеллектуально и работала нередко приемами, подрывавшими идею Донской власти 293). К сожалению Донской Атаман, по своей доброте, не хотел внять гласу Донского командования, предлагавшему неожиданным применением самых беспощадных и драконовских мер, уничтожить и с корнем вырвать оппозицию, чем раз и навсегда притупился бы к ней вкус и у других.
До открытия Круга оставалось еще несколько дней, когда его председатель Харламов явился к Атаману и от лица кучки депутатов - своих единомышленников, потребовал отставки командующего армией и моей.
- "Право назначения и смещения лиц командного состава армии, на основании Донской конституции, принадлежит мне, как верховному Вождю Донской армии и флота", - ответил ему Атаман, - "генерала Денисова и ген. Полякова я считаю вполне на местах. Это честные и талантливые люди, безупречной нравственности и отлично знающие свое дело. Сменять их в дни развала и неудач на фронте я считаю опасным. Они и так делают невозможное".
- "Ну, а если Круг потребует их увольнения?" - спросил Харламов.
- "Круг нарушит законы и я тогда не могу оставаться Атаманом, я потребую увольнения с поста Атамана" 294).
Ответ не только удовлетворил, но и обрадовал Харламова. Он не сомневался, что Краснов не нарушит своего обещания и, значит, план принятый оппозицией, с целью свалить Атамана, приведет к желательным результатам.
Работать при таких условиях было тогда крайне тяжело, а между тем военная обстановка была такова, что как раз требовала полного напряжения сил. Личной жизни у меня вообще не было. Если раньше я уделял работе 14-16 часов, то начиная с декабря месяца, она отнимала у меня 18-20 часов в сутки, а иногда и больше. Приходилось проводить бессонные ночи, решая сложные, ответственные вопросы по перегруппировке и сосредоточению сил, отдавать многочисленные приказы и приказания, вести длинные переговоры по аппарату 295). Сверх того, надо было принимать многочисленные визиты членов Круга, желавших получить объяснения о событиях в их округах, а также делать ежедневные доклады, прибывшим уже в Новочеркасск депутатам Круга, отвечая по несколько раз на одни и те же нередко праздные и нелепые, а иногда и злобные вопросы, что естественно, сильно меня нервировало, истощая последние силы.
К моменту открытия второй сессии Большого Войскового Круга, военная обстановка на фронте, хотя несколько и улучшилась, но все же часть Донской земли по линии Кантемировка, Еланская, ст. Себряково, Земковская, оставалась занятой большевиками. В войсках северного фронта заметно наступил перелом к лучшему.
Казаки этого фронта уже не отступали беспорядочно, как раньше, а задерживались в некоторых точках, оказывая противнику упорное сопротивление. Боевое счастье вновь понемногу возвращалось к нам. Сказывались и результаты мер, принятых Донским командованием.
А в это время, в столице Дона - Новочеркасске, в ожидании открытия Круга и решающего слова Донского Парламента, было крайне приподнятое и нервное настроение.
Многие утверждают, что нет на свете более разумных и одаренных людей, чем русские. Взятые отдельно, они удивительно толковы и симпатичны. Соединенные вместе под чьим-нибудь умным и честным водительством, они способны на большие дела и даже чудеса. Но, если те же русские соберутся самостоятельно для решения больших государственных или своих маленьких дел, то часто они обращаются в беспастушное стадо. Мгновенно появляется чрезвычайная важность, крикливая самоуверенность, граничащая с невежеством, тупое упрямство, месть по личным счетам, пренебрежение к чужому мнению, придирки к каждому ошибочному слову и предвзятое решение, дать скорее провалиться всему делу, чем согласиться с правотой противника. Достаточно вспомнить 1917 год расцвета "уговариваний", митингов, потоков праздных слов и бесконечного количества самых невероятно бессмысленных резолюций. Разве было исключением, что ораторы, высказывавшие диаметрально противоположные мнения - награждались аплодисментами совершенно в одинаковой степени. Случались и более курьезные эпизоды. На одном собрании, помню, был проголосован какой-то вопрос, принятый всеми присутствовашими единогласно. Минут через десять, председатель поставил тот же вопрос, но в обратном смысле и ... результат получился поразительный - он также был принят единогласно. Когда же все разъяснилось, то вышел большой конфуз.
Люди беспринципные, хитрые, ловкие, сознательно играющие на демагогии, подмечают эти стороны и, действуя на них, обращают собрание в слепое и послушное орудие своих достижений. Подобной участи не избежал и Войсковой Круг февральского созыва. В его составе нашлись депутаты, сумевшие демагогичесим путем, разжечь страсти и увлечь за собой большинство.
Рано утром, в день открытия Круга, к Атаману вновь явился В. Харламов и сообщил ему, что Круг решил в категорической форме требовать отставки Денисова и моей.
- "В такой же категорической форме и я потребую свою отставку" -ответил ему Атаман. - "Согласитесь, Василий Акимович, что лишить армию в теперешнее тяжелое время и командующего армией и начальника штаба - это подвергнуть ее катастрофе.
Планы обороны знаем только мы трое. Если уже Денисов и Поляков так ненавистны Кругу, я могу убрать их постепенно, по окончании наступления Красной армии, тогда когда подготовлю им заместителей, но убрать их обоих сейчас - это все равно, что обрубить мне обе руки. Да и кем заместить их - я не знаю.
Единственный, кто разбирается в обстановке и более или менее в курсе дел, это ген. Келчевский, но он знает только Царицынский фронт, и он не казак".
- "А генерал Сидорин", - сказал Харламов.
- Нет, нет, никогда. Только не Сидорин. Это нечестный человек, погубивший наступление Корнилова на Петроград. Это интриган. И притом он пьет", - сказал Атаман.
- "Но решение Круга неизменно. Денисов и Поляков должны уйти" - настойчиво повторил Харламов.
- "Уйду и я" - сказал Атаман 296).
В 11 часов утра 1-го февраля состоялся молебен. По окончании молебна, депутаты направились в зал Дворянского областного правления, где большой программной речью Атамана началась деловая работа Донского Парламента.
Я с большим вниманием наблюдал Круг. Бросалась в глаза особенная наэлектризованность и какая-то странная, неестественная напряженность.
Большинство депутатов было крайне озабочено. На их лицах отражалось не то недоумение, как у людей, попавших в тупик, не то сосредоточенность и упорное стремление разрешить какую-то трудную и тяжелую для них задачу. Иногда, попадались лица, сиявшие вызывающей улыбкой. То были члены из противного Атаману лагеря.
Ясно и правдиво ген. Краснов обрисовал военную обстановку. Он подробно изложил Кругу ход переговоров с союзниками, а также историю вопроса об едином командовании вооруженными силами юга России. Касаясь причин неудач на фронте, Атаман совершенно правильно указал на чрезмерную растянутость нашего фронта, увеличившегося с уходом немцев с Украины на одну треть, на огромное превосходство в силах и технике противника, на разочарование казачества в помощи союзников, на чрезвычайное его переутомление непосильной борьбой, полное оскудение источников пополнения и, как результат, всего этого - упадок духа и веры в свои силы, уныние и растерянность.
Атамана слушали с большим напряжением. Твердое и обоснованное его заверение, что в ближайшие дни положение будет исправлено к чему командованием приняты уже меры, подняло настроение, приободрило депутатов и бурные, долго несмолкавшие аплодисменты Круга, были ответом Атаману на его последние слова.
После небольшого перерыва в закрытом заседании ген. Краснов информировал парламент о гнусном ультиматуме представителя Франции - кап. Фукэ и о своем решительном отказе, а затем огласил свою переписку с ген. Деникиным и Кубанским Атаманом. Этим кончилось первое заседание Большого Войскового Круга.
Вечернее заседание Круга началось коротким докладом Председателя Совета управляющих ген. А. Богаевского о внешнем положении Войска, а затем выступил командующий Донской армией ген. С. Денисов.
Справедливость требует отметить, что Денисову пришлось говорить в чрезвычайно тяжелой обстановке, в атмосфере насыщенной недоброжелательством к нему, что, естественно, не могло не давить на его психику. Ему доподлинно было известно, что отставка его предрешена. Он знал, что кучка его личных врагов, главным образом лица, выгнанные со службы за неспособность, пьянство и неблаговидные поступки 297), привили большинству членов Круга, в том числе даже его немногим поклонникам, что источник всех зол, бедствий и неудач - только командующий армией.
Осунувшийся и исхудалый от бессонных ночей, в зловещей тишине говорил ген. Денисов. Наглядными картами и схемами он показывал ход борьбы на Донском фронте. Временами с мест раздавались нелестные и глупые реплики. "Настроение казаков" - говорил ген. Денисов - "чувствовалось ясно еще в ноябре месяце. Начальник штаба ген. Поляков докладывал, что все те огромные успехи, какие были нами достигнуты, не будут напрасны, если нам не будет оказана посторонняя помощь, иначе вряд-ли мы удержим и то, чем завладели
298).
Главной причиной была гибель надежды на иноземную помощь, о которой говорилось и писалось и фронт слишком долго ждал прибытия помощи. Нам присылалось много телеграмм с вопросом: когда прибудут союзники. И их неприход сыграл роковую роль. Главную роль в наших неудачах сыграла агитация. Агитация не только большевистская, пустившая в ход все средства - подкупы, клевету и прочее, но и другая, которая выражалась в том, что общественные деятели домогались несколько раз моего свержения, настаивая несколько раз на моей отставке" 299).
По окончании доклада Командующего армией, пишет ген. Краснов, на трибуну начали выходить один за другим все те генералы и офицеры, которые были, в свое время, удалены ген. Красновым от службы и добились звания членов Войскового Круга.
Генерального штаба полковник Бабкин, удаленный за трусость, вышел ген. Семилетов, лихой предводитель детских отрядов, эксплоатировавший детей и командовавший из такого далека, где не слышны были пушечные выстрелы, удаленный за неправильно составленные отчеты, вышел генер. шт. полк. Гнилорыбов 301), удаленный за трусость и агитацию против Атмана, ген.-лейт. Семенов, обвиненный в лихоимстве и, наконец, ген. Сидорин. Они задавали праздные, но интересующую большинство Круга, серую его часть, вопросы:
Достаточно ли было уделено внимания нуждам фронта и нуждам станиц?
Посетил ли командующий армией все важнейшие пункты фронта и беседовал ли с казаками?
Были ли и своевременно приняты меры против злоупотреблений , особенно против действий монархической организации, созываемой "Южной армии" и ее карательных отрядов?
Приведены ли в исполнение принятые Войсковым Кругом постановления о пособии семьям мобилизованных, о вознаграждении за лошадей, имущество и прочее? (Более чем на два миллиона рублей).
- Была ли армия обута и одета?
- Почему своевременно не были мобилизованы иногородние?
- Обращалось ли достаточное внимание на состояние железных дорог? На санитарную часть? На состояние вооружения? 302).
Так продолжалось несколько часов. Несколько часов ген. Денисов отбивался от яростных нападков кучки депутатов, мстивших ему, при молчаливом попустительстве остальной массы Парламента. Сыпались все новые и новые бесцельные и явно преднамеренные вопросы, имевшие в основе вывести ген. Денисова из душевного равновесия, сбить его и уловить на каком-нибудь противоречии. Этой возмутительной пытки над командующим армией не выдержал Атаман. Он потребовал себе слово и сказал: "Вот уже три часа присутствую при недопустимой травле командующего армией. Того, кто освободил от большевиков Новочеркасск, лично руководя атакующими цепями, того кому Войско Донское обязано и своими победами и своей свободой. Вот вся награда с вашей стороны за те тяжелые и ответственные годы, какие пали на его долю. На моих глазах он исхудал, изнервничался... Вы мне не раз говорили о его смене. Но если вы хотите бороться с врагом и дальше и победить его, то никакой смены быть не может. В бурю не вырывают руля у опытного и знающего море рулевого. Такие опыты до добра не доводят. Я спрошу всех тех генералов, которые сейчас с такой злобной критикой выступили против командующего армией, почему они не у дел и прячутся за его спину?
- Выгнали, - раздались голоса Сидорина, Бабкина и Семилетова с мест.
- И за дело - ответил Атаман. - Отчего нападают на человека, который так много сделал для общего дела? Невозможно работать с армией лишенной всего необходимого, а этот человек одел и обул армию. Теперешнее положение произошло не по его вине. Я знаю, как велика усталость на фронте. Вместе с командующим армией, я объехал все фронты и знаю, что казаки дали больше, нежели могли. Я суровый человек, - но я не моту осудить тех, кто теперь отходит. Нельзя доводить людей до последнего, а мы довели. Смотрите струна очень крепка, но и она лопается, если ее чрезмерно натягивать" 303).
Слова Атамана произвели глубокое впечатление на Донской Парламент. Произошел, я бы сказал, психологический сдвиг в пользу Денисова. Ген. Краснов пробил дорогу к сердцу и совести депутатов. Поставь сейчас вопрос отставки ген. Денисова на баллотировку, Круг бы ее не принял. Это поняли сторонники Атамана, но понял также и хитрый Харламов. Он предложил поэтому прения о докладе командующего армией, перенести на следующий день, а предварительно рассмотреть этот вопрос в окружных заседаниях.
Однако, судьба была против Денисова. В ночь на 2 февраля на члена Круга
П. Агеева, видного оппозиционера, докладчика по земельному вопросу, направленному против крупных землевладельцев, в пустынной улице г. Новочеркасска, двумя неизвестными молодыми людьми, одетыми в солдатские шинели - было совершено покушение. П. Агеев оказался раненым пулей в живот, но несмертельно. До этого времени политических убийств и террористических актов на Дону еще не было, почему известие о покушении на члена Круга произвело на всех тягостное впечатление.
Круг сильно волновался, ибо судя по всем деталям покушения, оно носило чисто политический характер. Такой случай враги Атамана, конечно, не упустили и немедленно использовали его в целях нужной им агитации. Они применили чрезвычайно упрощенную формулу: страдающим лицом явился левый член оппозиции Атаману, следовательно, покушение организовано правыми, т. е. правительством.
Несмотря на абсурдность такого толкования, оно, тем не менее, имело успех. Упускали главное и не хотели учитывать того, что Атаман и Правительство в тот момент более, чем когда-либо, были заинтересованы в спокойствии и благоволении к нему членов Круга, не говоря уже о том - что пускаться на подобные приемы устранения своих политических противников ни Атаману, ни Правительству не имело никакого смысла. Ведь они располагали более верными средствами, применение коих при желании всегда можно было обосновать законами и требованиями военной обстановки.
В итоге - благожелательное настроение к Донскому командованию, созданное Атаманом накануне, теперь, под влиянием раздувания покушения на Агеева, у большинства депутатов, сменилось недружелюбием, растерянностью и даже опасением за свою личную жизнь.
В заседании Круга 2-го февраля, начавшемуся в 6 часов вечера, председатели окружных совещаний сделали заявление о том, что "забота о защите Дона, о поднятии его обороноспособности должна быть снята с ген. Денисова и ген. Полякова и передана лицу, пользующемуся в глазах Войскового Круга большим доверием 304). Затем этот вопрос был поставлен на решение Круга и 7 округов вынесли постановление о недоверии командующему армией ген. Денисову и мне, как начальнику штаба 305).
Такое решение возмутило Атамана. Он вышел на эстраду и, указав Кругу всю огромную ответственность перед Войском какую он берет на себя, вынося такое постановление, добавил: "Выраженное вами недоверие к командующему армией ген. Денисову и начальнику штаба ген. Полякову, я отношу всецело к себе, потому, что являюсь верховным вождем и руководителем Донской армии, а они только мои подчиненные и исполнители моей воли. Я уже вчера говорил вам, что устранить от сотрудничества со мной этих лиц - это значит, обрубить у меня правую и левую руки. Согласиться на их замену я не могу, а потому я отказываюсь от должности Донского Атамана и прошу избрать мне преемника"
306).
Сказав это, генерал Краснов оставил зал заседания. С мест раздались крики депутатов: "Атамана задержать, Атаману остаться, Атаману верим, не уходите, просим остаться". И опять Харламов правильно учел настроение Круга. Он понял, что дебатировать вопрос отставки Атамана в этот момент опасно, а потому он решил сделать перерыв чтобы подготовить членов в нужном для оппозиции направлении.
В сделанном перерыве, "для обмена мнений" сторонники Атамана и нейтральные депутаты Круга подверглись решительной и последней обработке. Оппозиция била ва-банк. Во что бы то ни стало спешили склонить большинство Круга на свою сторону и с этой целью беззастенчиво лгали депутатам - простым казакам.
Последние, слушая мудреные слова господ интеллигентов, силились понять их но не могли уловить тайный их смысл и только в недоумении и смущении разводили руками.
Им горячо доказывали, что Атаман переутомился и не хочет больше оставаться на своем посту, что он сам просит отдыха. А в то же время таинственно шептали, что Войску от ухода Атамана будет только польза, ибо союзники заявили, что до тех пор пока на Дону будет Атаманом ген. Краснов, они не окажут Войску помощь. Не желает помогать Дону и Добровольческая армия, так как ген. Деникин в ссоре с ген. Красновым. Но главное, что смущало и волновало серую часть Круга - были категорические утверждения интеллигентов, что после ухода Атамана Краснова, Войску будет легче, ибо старшие возраста казаков будут безотлагательно отпущены домой, а на смену им на Дон придут союзные войска, добровольцы, Кубанцы и сообща быстро справятся с противником. Так бесстыдно и преступно лгали казакам, лишь бы убедить их принять отставку Атамана Краснова. И если, мне думается, простым казакам-депутатам было жаль расстаться со своим любимым Атаманом, столь много сделавшим для Дона, то еще больше им было жаль своих родных станиц, которыми тогда владели красные. Быть может, многое в настоящем им было и непонятно и туманно, но зато в будущем им сулили чрезвычайно соблазнительные перспективы.
Необычайно странную картину, помню я, представляло тогда помещение Донского Парламента. Все комнаты и коридоры были буквально запружены депутатами и лицами, не принадлежащими к составу Круга, но почему-то принимавшими горячее участие в его жизни в тот момент. Разбившись на кучки члены Круга оживленно дебатировали вопрос отставки Атамана. Я вышел из ложи и прошелся по длинным корридорам здания. Везде было одно и то же: один или два интеллигента, из лагеря оппозиции, окруженные простыми казаками-депутатами, горячо убеждали их принять отставку ген. Краснова. Не лишено интереса, что при моем приближении к той или другой группе, споры на момент стихали, а оппозиционеры пугливо озирались, словно опасаясь, что я вступлю в разговор. Наконец, депутаты были позваны занять места.
Наэлектризованный лживыми обещаниями лидеров оппозиции, дезертирами с Дона, Донской Парламент небольшим большинством принял отставку Атамана. Депутаты Круга в массе не обнаружили ни твердости характера, ни мудрости римлян, судивших вождей не по результатам, зависящим от множества случайностей, а по проявленным ими свойствами и дарованиями.307)
Как только состоялось это постановление, я не теряя времени, тотчас же написал рапорт об увольнении меня в 4-х месячный отпуск по болезни и лично повез его во дворец. Там я застал Атамана и командующего армией. Это был момент, так сказать, междувластия. Старая власть сложила свои полномочия, а новая пока не вступила в исполнение обязанностей, так как указ Круга о принятии им отставки Атамана, не был еще официально вручен ген. Краснову. Командующий армией и я воспользовались этим моментам и получили согласие Атамана: он на отставку, я - на отпуск. 308) П. Н. Краснов в этот момент, оставался совершенно спокойным и даже шутил. Ген. Денисов был несколько взволнован, но не столько тем, что Круг принял отставку Атамана, сколько той травлей, которой он был подвергнут когда докладывал Кругу о военном положении Дона. Что касается меня, то я болел душой и за Атамана и за командующего армией. Меня глубоко возмутило отношение Круга к ним. Ведь именно им войско донское всецело было обязано и своим освобождением от большевиков и своим процветанием. Эти люди работали не покладая рук, работали безкорыстно, отдавая все свои силы, ум и знание на пользу общего дела. А в результате, Донской Парламент, идя за кучкой демагогов, кучкой бездельников и людей более чем сомнительной репутации, вместо преклонения перед самоотверженностью этих лиц и вместо глубокой благодарности - выразил им недоверие... Но одно меня радовало - это мой предстоящий отпуск, ибо мне необходимо было восстановить и поправить совершенно расстроенное мое здоровье.
Здесь же, между прочим, мы решили дабы не осложнять положение и своим присутствием не вносить диссонанс в работу нового Правительства, - в ближайшие дни покинуть пределы Дона.
Около 12 часов ночи Ген. Богаевский прибыл во дворец и привез указ Войскового Круга о принятии отставки Донского Атамана и о том, что атаманская власть в Войске Донском, согласно ст. 21 Основных законов Всевеликого войска Донского, впредь до избрания Кругом Атамана, переходит председателю совета Управляющих отделами т. е. ген. А. Богаевскому.
Не желая присутствовать при разговоре Богаевского с Атаманом, я сославшись на необходимость немедленно передать все дела своему помощнику ген. Райскому, поехал в штаб. Здесь, несмотря на поздний час, все чины штаба были на своих местах. В моей приемной, в ожидании меня, собрались все мои ближайшие помощники. Я пригласил к себе ген. Райского, 1-го генерал-квартирмейстера полк. Кислова и II-го ген.-квартирмейстера ген. Епихова.
Мое удивление, было крайне велико, когда каждый из них вручил мне рапорт с просьбой об увольнении его в отставку, мотивируя это каждый по своему. Они заявили, что служить при новом командовании, особенно с ген. Сидориным, уже тогда выдвигавшемся на должность начальника штаба или командующего армией, они категорически не желают. В беседе с ними, у меня прошел целый час. Потребовалось много усилий, дабы удержать их от этого необдуманного шага. В конце концов, мне удалось убедить их, что, если они не желают оставаться работать при новой власти, то не делать этого сейчас, а сделать позже, дабы это не носило характер саботажа. Мне казалось, что было совершенно недопустимым в такой момент лишить штаб главных ответственных работников и, кроме того, такой их поступок мог рассматриваться, как противозаконнный. Во время разговора с ними, мне доложили, что ген. Богаевский ожидает моего приезда к нему с докладом о положении на фронте.
309) С ним тогда у меня произошел весьма интересный разговор по телефону. Я заявил Африкану Петровичу, что считаю себя уже в отпуску и потому с докладом к нему не поеду, а пришлю своего помощника или 1-го генерал-квартирмейстера, т. е. сделаю все, что могу сейчас сделать. Ген. Богаевский начал меня настойчиво уговаривать оставаться на своем посту, горячо доказывая, что ни он, ни Круг в целом, абсолютно ничего не имеют лично против меня, что моей работой все довольны, но что весь удар был направлен исключительно на командующего армией ген. Денисова (вопрос об Атамане он дипломатически замалчивал), своими действиями вызвавшего негодование Круга. Или Африкан Петрович был так наивен, или искренно заблуждался или же по обыкновению кривил душой, я тогда понять не мог. Избегая, однако, дальше дебатировать и еще больше обострять этот больной вопрос, я поблагодарил Африкана Петровича за поток ласковых слов в отношении меня, но все же категорически заявил ему, что я остаюсь при своем решении и что как будущего моего заместителя могу рекомендовать ген. А. Келчевского. На этом и кончился наш разговор по телефону.
Но и мой помощник и I-й генерал-квартирмейстер упорно уклонились от поездки с докладом к ген. Богаевскому. Первый ссылался на слабое знание им военной обстановки и оперативных предположений, второй, наоборот, напирал на полную свою неосведомленность в вопросах общих. Тогда я отправил их обоих к ген. Богаевскому, а сам, сделав последние резолюции на срочных телеграммах и отдав распоряжение о спешнм напечатании прощального приказа
П. Н. Краснова 310) поехал домой, зная, что там собрались мои близкие и друзья, с нетерпением меня ожидавшие.
Почти до утра, в кругу родных и приятелей мы обсуждали последние события, строили разные планы и делали всевозможные предположения о будущем.
На другой день, после отставки ген. Краснова, т. е. 3-го февраля в Новочеркасск впервые приехал ген. Деникин и посетил Круг. Его встретили с особенной торжественностью и даже с подчеркнутой помпой. Отвечая на приветствия председателя Круга, Главнокомандующий такими словами определил цель своего приезда: "Я приехал сказал он - исполнить свой долг: поклониться праху мертвых и приветствовать живых, чьим трудом и подвигом держится Донская земля. Я приехал приветствовать Войсковой Круг, олицетворяющий разум, совесть и волю Всевеликого Войска Донского". 311) Далее ген. Деникин оттенил, что он не хочет вмешиваться во внутренние дела Дона, сказав: "Верю, что Ваша внутренняя распря, в которой я не могу и не хочу быть судьей, не отразится в борьбе с врагом Дона и России на общей дружной работе".
Насколько такое заявление Главнокомандующего отвечало истине и насколько его слова о "невмешательстве" в дела Дона, соответствовали его действиям, беспристрастно разберется история, выяснив попутно и двуличность ген. Деникина.
Я же, как живой свидетель всех Донских событий и наших взаимоотношений с Добровольческой армией, имею достаточно оснований утверждать, что затея донской оппозиции свалить Краснова, зародилась не без влияния и содействия высших кругов Добровольческой армии. Мало того, в лице ставки Добровольческой армии, донская оппозиция в своем стремлении умалить и подорвать в Войске престиж ген. Краснова, нашла себе верного и чрезвычайно активного союзника.
Командование Донской армией принял начальник 1 Донской казачьей дивизии ген. Ф. Абрамов, а должность начальника штаба временно стал исполнять мой помощник ген. Райский. Такое положение продолжалось только два дня. И по своему характеру и по своим взглядам на управление армией и вообще ведение военного дела, ген. Абрамов видимо не отвечал желаниям той кучке членов Круга, фактически державших в своих руках тогда всю власть.
Поэтому для меня не явилось неожиданностью, когда 5-го февраля 1919 г. ген. Богаевский опубликовал следующий приказ: "С согласия Главнокомандующего вооруженными силами на юге России ген.-лейтенанта Деникина, командующим Донской армией назначается генерального штаба ген. Сидорин Владимир. Начальником штаба Донской армии назначается генерального штаба ген.-лейтенант Келчевский Анатолий".312) Я уже несколько раз упоминал о Сидорине и потому совершенно не удивительно то беспокойство и тревога, которые вызвал этот приказ у всех кто болел душой и за Дон и за Россию.
Еще можно понять и объяснить, что слабовольный ген. А. Богаевский, под влиянием известной части Круга, добиваясь атаманского пернача, вынужден был решиться на это назначение, но поражает, как мог дать на это свое согласие ген. Деникин. Ведь он отлично знал и моральный облик ген.
Сидорина и его ограниченность в военном деле и всю его предшествующую деятельность, заслуживающую только самого сурового осуждения. 313) В сущности Сидорина на этот пост выдвигала кучка донских демагогов с Харламовым и Агеевым во главе. А Богаевский и Деникин не нашли в себе мужества воспрепятствовать этому, несмотря на очевидный вред от такого назначения.
Заслуживает внимания, что "заправилы" Войскового Круга лихорадочно спешили узаконить уход Краснова и его помощников. С этой целью, в срочном порядке, был составлен Указ Донской армии, в котором недоверие старому командованию армии мотивировалось "установлением наличности серьезных упущений в военной части". 314) А через два дня, они уподобились унтер-офицерской вдове и сами себя высекли, приняв постановление создать комиссию по обороне и поручить ей "выяснить создавшуюся военную обстановку, причины неудачи на фронте и заняться творческой работой в помощ командованию".315) И так, сначала, "упущения, как будто были установлены", но тогда учреждение комиссии с целью выяснения причин неуспеха на фронте, конечно, излишне.
На самом деле здесь имело значение иное обстоятельство: на всякий случай страховали себя - авось, что-нибудь найдется, хотя бы и задним числом. И надо признать, что "комиссия" более чем тщательно искала "грехи" старого военного командования. Не менее усердно она помогала новому Донскому командованию в ведении военных операций и так успешно и плодотворно занималась "творческой работой", что столица Дона - Новочеркасск, едва не стала добычей красных уже в апреле месяце 1919 года. После этого, не дав никаких позитивных результатов, "поиски" прекратились и комиссия распалась.
313)
Уже через три месяца после назначения, Сидорин начал своеобразно пользоваться своим положением. Много шума вызвала тогда "мешочная панама", обогатившая компанию "Сидорин, Воронков и другие", связанная с превышением власти командующего армией и вызвавшая даже протест Атамана. Интересны подвиги этого генерала и на другом поприще, так, например, выведя штаб Донской армии из Новочеркасска на ст. Миллерово, Сидорин для собственного развлечения к штабному поезду прицепил вагон с опереткой. И вот картинки, рисовавшие нравы нового командования со слов тех, кто не только своей кровью, но и жизнью запечатлел любовь к родине: роскошный вагон-ресторан, зеркальные окна, залитые ослепительным светом электричества, на столах - цветы, обилие яств редкие дорогие вина, шампанское, и среди этой обстановки полупьяный командующий армией со своим ближайшим окружением в обществе полуоголенных артисток. А рядом: товарные вагоны, до отказа набитые ранеными и тифозными. Они уже несколько дней в пути без санитарного надзора, голодные и холодные. Не составляли тайны и порядки штаба Добровольческой армии ген. Май-Маевского, любителя хорошо покушать, покутить и выпить. А результатом было то, что большевикам не надо было писать и разбрасывать прокламации; нравы, царившие в больших штабах белых, действовали на войска более разлагающе, чем все проповеди о большевистском рае.
Ушел П. Н. Краснов, а с ним и ближайшие его сотрудники.
Как бы ни клеветали, сколько бы ни злословили враги П. Н. Краснова - нельзя было отрицать одного - огромной его творческой и чрезвычайно полезной работы для Дона. Ему главным образом, обязано было Войско Донское своим освобождением, от красного ига. Возрождение Дона при необычайно тяжелых обстоятельствах, создание образцовой армии, восстановление благосостояния казаков и нормальных условий жизни - все это явилось результатом его талантливых организаторских способностей и большого государственного ума.
Вечером 6-го февраля, бывший Атаман П. Н. Краснов, командующий армией С.
В. Денисов и я, в специальном поезде, состоявшем из 3-х вагонов-салонов, покинули столицу Дона.
На станции Ростов ген. Краснова встретили, выставленные на перроне, сотня лейб-гвардии Казачьего полка и все офицеры полка, во главе с командиром. Я был невольным свидетелем этого трогательного прощания лейб-казаков со своим любимым Атаманом. Многие из присутствовавших плакали. Здесь же нам было суждено еще раз увидеть ген. А. Богаевского, прибывшего в Ростов, почти одновременно с нами. Он вошел в наш поезд и с каждым из нас весьма любезно распрощался.
Уход Краснова не прошел безболезненно. Казачьи массы хорошо знали Краснова. Они сроднились с ним, верили ему, много перенесли с ним тяжелых испытаний и всегда Атаман с честью выводил их из самых трудных положений. Многие простые казаки чутьем угадывали правду и по-своему расценивали события. Пошел глухой, а местами даже открытый ропот, появилось недовольство, боевые части заволновались. От имени казаков и офицеров за подписью старших начальников со всех фронтов на имя Атамана и председателя Круга, посыпались телеграммы. В них категорически требовали, чтобы Круг не принимал отставки ген. Краснова, а последнего просили не оставлять Войско в тяжелую минуту. 316) Но эти телеграммы по распоряжению председателя Круга были задержаны и по назначению не переданы.
Дабы успокоить казаков и умирить страсти, Круг, в срочном порядке, отправил многочисленные делегации с задачей в "истинном виде" осветить на фронте картину происшедших событий.317) Новым Атаманом был избран ген. А. П. Богаевский. Это избрание в точности отвечало программе, составленной в Екатеринодаре и одобренной "верхами" Круга.
Безвольный и бесхарактерный Африкан Петрович, как нельзя лучше, удовлетворял желаниям Екатеринодара и заправилам Круга. Весьма знаменательно, что как только Донским Атаманом стал А. Богаевский, на помощь Дону немедленно начали прибывать добровольческие и Кубанские части. Нашлись и свободные войска, хватило и подвижного состава. Донская столица в несколько дней буквально была запружена Екатеринодарцами и сразу же резко изменила свою строгую физиономию, превратившись в типичный тыловой город со всеми его отрицательными сторонами.
Вступление ген. Богаевского на атаманское место и прибытие добровольцев было ознаменовано небывалыми Лукуловскими пирами. А между тем, обстановка на фронте вновь стала грозной.
Одновременно с этим, на дележку власти в Новочеркасск отовсюду слетались искатели легкой наживы и теплых мест. Началась расплата за "работу". Донскую армию получил, один из главных актеров, ген. Сидорин. В угоду генералу Семилетову, прибывшему в Новочеркасск 6-го февраля из Екатеринодара со своим отрядом 318) каковой, кстати сказать, состоял исключительно из дезертиров Донской армии, с благословения Атамана Богаевского возродили партизан 319). А в результате - бесцельно погибли тысячи юношей и детей. 320) Начальником штаба партизанских отрядов стал генерального штаба небезызвестный полк. Гущин. 321) Председателем Совета Управляющих назначили, ранее саботировавшего П. X. ген.
Попова 322) начальником его канцелярии сделали известного уже читателю полк. А. Бабкина. 323) Другие лица получили большие штабы, или дивизии и корпуса.
Портфели в правительстве были столь же быстро разобраны, но не столько по желанию Атамана, сколько с соизволения г. г. Харламова и Агеева. Однако, лакомых мест на всех не хватило. Часть осталась, как бы за штатом. Тогда, не мудрствуя лукаво, увеличили число штабов и тыловых должностей и это, как раз в то время, когда количество войск значительно уменьшилось. Создали, например, отдельно Управляющего Военным и Морским отделами с его канцелярией, а бывший единый штаб разделили на два: штаб армии и войсковой, мера, надо заметить, чрезвычайно неудачная 324).
Учредили целый ряд совершенно ненужных "наблюдающих" по разным отраслям деятельности, над ними поставили "главнонаблюдающих", над которыми, в свою очередь сидели "сверхнаблюдающие". Казалось, как-будто удовлетворили аппетиты всех. Одновременно открыли беспощадное гонение на "Красновцев" ... и начали производить основательную чистку всего того, что было связано с этим именем.
Но не прошел и месяц, как "свои люди" уже начали враждовать, сделались врагами, злобно смотрели один на другого, готовые сцепиться, при всяком случае. Вновь начались интриги, междуусобная грызня. А в минуты откровения и сознания тяжести Атаманского пернача - глава Дона ген. А. Богаевский жаловался на свое одиночество, говоря, что каждый подкапывается под другого, ему некому довериться, не на кого положиться, что бывшие его друзья - стали врагами... Созревала жатва того, что усердно сеяли сами.
Весь описанный период борьбы Донских казаков с Советской властью соответствует тому времени, когда Дон под главенством Атамана П.Н. Краснова был самостоятельным, когда он, как сказочный богатырь, один на своих плечах выдерживал почти в течение года страшный натиск огромных полчищ красных.
Временами богатырь уставал, утомлялся рубить врага, делал передышку, набирался свежих сил, снова вставал на защиту родной земли и снова беспощадно бил противника.
Дальнейшие события, как то: новое восстание Верхне-Донцов и казаков севера, явившееся главным фактором очищения летом 1919г. Донской земли от красных, новая оборона границ Области, рейд ген. Мамантова, разнообразные и неудачные эксперименты над казачеством, имевших следствием потери родной Области и всех прежних завоеваний Донцов, крушение политики Деникина, трагедия фронта и казачества, катастрофическое отступление вооруженных сил юга России и частичный уход их в Крым, а с ними и небольшой части казачества, все это, вместе взятое, должно послужить содержанием второго периода гражданской борьбы на юге России.
В 1919 году производили скаковые испытания для обществ – Ростово-Нахичеванского-на-Дону и Донского, а также вновь возникшего Екатеринодарского. Производство этих состязаний сыграло важную роль в развитии и сохранении чистокровного дела не только на Дону, но и на всем Юге России, привлекая в особенности на Ростовский ипподром весь сохранившийся в этих южных краях спортивный материал.
В 1919 году общее число лошадей, принимавших участие в состязаниях на Ростовском ипподроме, было 137, а в предыдущем только 104. Благодаря этому росту общества смогли увеличить и призы. В 1918 году – 1000 – 2000 рублей, в 1919 году. – 3000 – 8000 рублей, установив целый ряд таких первоклассных призов, как Донское Дерби – 32 000 рублей; Русский С.-Леджер – 35 000 рублей, Окс – 20 000 рублей. Общая сумма призов выросла с 237 796 до 2 000 000 рублей.
Таким образом, Ростово-Нахичеванский ипподром начал приобретать значение единственного на Юге России крупнейшего ипподрома. Кроме развития своего непосредственного дела, ипподром дал доход войску свыше 2 700 000 рублей.
Провальского конного завода в 1918 году скакало 11 лошадей, которые выиграли 28 463 рублей, а в 1919 году 32 лошади принесли 300 000 рублей, причем крупнейший приз, Донское Дерби, выиграл жеребец Мармарош Провальского завода от собственного жеребца и матки (о. Мимо, м. Спринг-Верт).
Общество поощрения рысистого коннозаводства, занимая раньше второстепенное место, благодаря установленному порядку и хорошим условиям фуража, приобрело первенствующее значение.
В 1918 году принимали участие в беге 85 лошадей с суммой призов – 249 500 рублей, а в 1919 году – 153 лошади с суммой призов в 1 150 000 рублей. Впервые в 1919 году открыт зимний сезон.
В уездном Балашове, штабной колыбели многострадальной 9-й армии, знавшей измены Носовича, Ковалевского и Всеволодова, крах нынешней летней кампании, наконец-то забушевали страсти возмездия и справедливого выяснения причин. Стало тесно вдруг от конвойных войск, разного рода приезжих "советников" и "экспертов", в числе коих оказался по странности и член Ревтрибунала Республики Крыленко, которого почему-то не допустили на этот раз к прямым своим обязанностям. Много было свидетелей, адвокатов, газетных и прочих информаторов - дело слушалось чрезвычайное, в особом присутствии и почти при закрытых дверях. Балашовская тюрьма не вместила всех обвиняемых (400 беспартийных и 28 членов РКП (б)) под них заняли школу и какие-то карантинные казармы. Решеток там не было, но охрана была зато двойная, бессонная.
Из Саратова приехал общественный судья, бывший агитпроп 9-й армии, кубанский казак Дмитрий Полуян, хорошо знавший главного мятежника Миронова и обстановку вокруг него. Общественное обвинение взял в руки Смилга. Ни на шаг не отходил от них работник секретной контрразведки наркомвоена Троцкого, человек "без послужного списка" и особых примет, но с чрезвычайными полномочиями, со странной фамилией Пауков...
Приехали из Москвы и лица, заинтересованные в судьбе некоторых обвиняемых в ходе процесса в целом: представитель ВЦИК Макаров, от Казачьего отдела - пожилой и рассудительный сибиряк Степанов и от газеты "Правда" писатель Серафимович. Эти трое были, пожалуй, единственными из всех, наводнивших Балашов, которые никак не считали заранее доказанным антисоветский характер выступления Миронова и намеревались принять какое-то участие в разборе дела, как представители правительственных учреждений и партийной прессы. Макаров хотел даже до начала суда ознакомиться с материалами и выводами Чрезвычайной комиссии. Увы, главный обвинитель Смилга, под контролем которого работала комиссия, отказал не только в этом, но и в праве постоянного присутствия на суде.
- То есть как же это? Почему? - спросил быстрого на ногу, почти неуловимого Смилгу Серафимович. - Ведь мы, как-никак, люди, не подверженные фракционным страстям, с одной стороны, а с другой - никто не может в нас, так сказать, сомневаться? Мы хотели бы, например, товарища Степанова выделить в качестве общественного защитника.
- Весь состав суда, в том числе и стороны, нами утверждены, - сказал Смилга. - С вашими просьбами следует обратиться в Москву или лично к товарищу Троцкому.
- В таком случае... мы хотели бы присутствовать в зале заседания как зрители, - сказал Макаров.
- Зрителей не будет, - уточнил Смилга. - Там некуда рассадить обвиняемых. Полный зал!
Макаров и Серафимович переглянулись. Смилга заметил вызывающее недоумение на лицах, пригласил сесть.
- В чем дело, товарищи? - спросил он. - Разве дело идет о какой-то отдельной лич-нос-ти, что вы проявляете такое рвение? Процесс политический, здесь неуместно какое-либо... раз-магничивание. Революция в опасности, а вы собираетесь играть в присяжных заседателей!
И Макаров, как представитель ВЦИК, и Серафимович были, конечно, в затруднительном положении. Во всей Москве, в Пензе и Балашове никто решительно не сомневался, что Миронов изменник и мятежник. Скрытый белогвардеец. Приговор был предрешен, таким образом, заранее. Этому не мешало и то обстоятельство, что вместе с Мироновым попали на скамью подсудимых три десятка заслуженных партийцев, да и сам он с октября семнадцатого ходил в сочувствующих. Но о чем может идти речь, когда у всех на глазах произошел мятеж?
Макаров вздохнул и смолчал, а Серафимович вынул из папки-портфели свернутую вчетверо газету "Красный пахарь" со статьей "За что судят Миронова" и протянул Смилге.
- Зачем же тогда нагнетаются страсти в печати, если процесс политический? - спросил он.
- В каком смысле?
- Ну, например... юдофобство. Я знал Миронова с. юности, это грамотный, начитанный офицер из тех, кто не разделял взгляды правых и, наоборот, придерживался так называемой "старой интеллигенции". Он просто не мог унизиться до "разжигания национальной розни", как пишут в этой газете...
- Помилуйте! - усмехнулся Смилга. - Я сам слышал - однажды Миронов рассказывал еврейский анекдот с "начинкой"!
- Кто же их не рассказывал? - развел руками Серафимович. - Разве только одни юдофобы? Вот те и в самом деле презирают и евреев, и их анекдоты!
- Я повторяю, что это не главное, - сказал Смилга, возвращая газету в руки Серафимовичу, как нечто необязательное. - И это не будет иметь, по-моему, никакого значения.
- Тогда зачем же это разрешили к публикации? - вступил в разговор осмелевший Макаров. - Или вот еще... Доподлинно известно, что Миронов никогда не призывал "свергать Совет Народных Комиссаров"! Наоборот, с первого дня революции...
- Он поносил одного из вождей, товарища Троцкого, этого достаточно.
Макаров и Серафимович вновь переглянулись с недоумением, а Степанов даже плечами пожал. И сказал с рассудительностью сибирского мужика, окая, впрочем, так же, как и сам Смилга:
- Ежели товарищ Троцкий спорил с Лениным по Брестскому миру, то чью сторону нам поддерживать? И как вы его чтите за весь Совнарком? Это очень трудно понять, товарищ Смилга. Наркомов у нас сменилось много, был вон эсер Чернов! Если за каждого будете политические обвинения клепать, то до хорошего это не доведет. Начальство, его надо критиковать и поругивать. И так уж Мамонтов к самой Туле подходил, довоевались. Надо ж в корень глядеть! А тут пишут какую-то чепуху: Миронов коммунистов в Саранске арестовал - ведь не было же такого!
- Странно вы настроены, товарищи, - вздохнул Смилга.
- Не странно. Мы осуждаем Миронова, как нарушителя военной дисциплины, он выведен даже из Казачьего отдела, - твердо сказал Макаров. - Мало того, мы считаем, что поступок его граничит с мятежом. Но зачем искать политических врагов там, где их нет? Были в Саранске у Миронова два заложника, Лисин и Букатин, и Миронов заявлял, что при первом же выстреле со стороны заградвойск оба заложника-де будут расстреляны. Это главный криминал! И что же? Выстрелы по Миронову за время рейда были, конечно, и потери были, а Лисин и Букатин живы и здоровы и выступают теперь главными свидетелями обвинения. Так зачем в газете наводить тень на ясный день? Чего ради?
- Еще пишут, - добавил Серафимович, - что Миронов собирался бежать при соприкосновении с корпусом Буденного. Надо же, в конце концов, хоть немного знать и понимать Миронова! Это недавний герои, красный боец, который чего-то не понял, не стерпел, и только. Но бежать?!
- Мы все это учтем, товарищи, - сказал невозмутимый Смилга. - Большего я не могу вам обещать. На заключительном заседании можете быть.
- Но мы должны быть на суде, - сказал Макаров. - У товарища Серафимовича - мандат центральной газеты "Правда".
- Ничем не могу помочь, - развел руками Смилга.
Их поразила резкая перемена во внешнем облике Миронова. Он стал явно не похож на себя.
Человек в окладистой черной бороде, сидевший на передней скамье, разительно напоминал плененного Пугачева, но безвременно состарившегося и уставшего духом. Надломленного каким-то неожиданным поворотом мыслей, раскаянием, упадком души... У него были изверившиеся, угасшие глаза, как у человека, переболевшего возвратным тифом. Они еще взывали, ждали чего-то, его глаза, но без всякой надежды - это был не тот Миронов, не вояка и острослов, а глубоко виновный в чем-то, немощный старик. Молча оглянулся на вошедших и опустил голову.
" Плохо... - подумал Серафимович. - Суд-то у него не на виду, а в собственной душе, как видно. И суд беспощадный, над самим собой! Но за что именно?.."
Из того, что слушалось на суде, было ясно, что никто из обвиняемых виновным в антисоветском характере мятежа себя не признал. А за нарушение воинской дисциплины Миронов всю вину принял на себя, как командир части. Громкий процесс в отношении четырехсот с лишним обвиняемых после этого следовало бы считать судом над единственным виновником всей этой трагедии[34]. Но Смилга почему-то не хотел этого допустить: важной для него оставалась массовость мятежа... Миронов со своей стороны напирал на фатальное совпадение некоторых случайных, а иногда и умышленно подготовленных кем-то обстоятельств и фактов, толкавших его к выступлению. Наконец, прорыв белых под Новохоперском и вопль тех красных казаков, семьи которых безжалостно казнились нахлынувшими на Верхний Дон деникинцами...
Он не скрывал и своего желания действием выразить некий подспудный протест против повсеместного недоверия красным казакам, но в этом смысле добился безусловно обратного и очень винит за это себя: теперь-то их как раз и называют в речах и газетных статьях "потенциальными мятежниками и анархистами..."
Комиссар Макаров не мог не чувствовать, чем закончится процесс. С разрешения председательствующего Полуяна, подняв руку, задал подсудимому Миронову вопрос:
- Если бы в момент выступления в Саранске вы, Миронов, получили вызов в Казачий отдел ВЦИК, членом которого вы были, то выехали бы в Москву или нет?
Миронов обернулся, глянул ожившими глазами на Макарова и Серафимовича и ответил односложно, согласием. Его защитник, типичный цивильный адвокат с тонкими манерами и в пенсне на шнурочке, тут же попросил сделать перерыв. Обвинитель Смилга отказал, не находя существенной причины для этого. В своей обвинительной речи затем Смилга потребовал высшей меры наказания для главных виновников, то есть Миронова и его штаба, и строгого тюремного возмездия в отношении остальных.
Судья предоставил последнее слово Миронову.
Тишина в зале заседания, нарушаемая лишь поскрипыванием старых стульев, шелестом бумаги на судебном столе да сдержанными вздохами обвиняемых, теперь стала предельно глубокой и напряженной. Миронов поднялся, стал вполоборота к судьям, так чтобы можно было обращаться частью и к своим сподвижникам, заполнившим до предела здание уездного суда.
"О чем он будет говорить? - подумал Серафимович, в волнении положив пальцы на рукав сидящего рядом Макарова. - О чем можно говорить, когда сюжет уже полностью исчерпан?.."
В руках Миронова появился обрывок какой-то бумаги, он сказал:
- Граждане судьи, когда я очутился в камере номер девятнадцать, я занес свои впечатления в эти первые минуты пребывания в камере на клочке бумаги, который останется после меня... Дико в первые минуты в этом каменном мешке, и когда захлопнули дверь, сразу как будто и не понимаешь, в чем дело: всю жизнь боролся за свободу и в результате ты же и лишен свободы!..
Обвинитель здесь приписывает мне какую-то "скромность" в части побуждений, но я хочу, наконец, чтобы меня поняли... В этом каменном мешке я, быть может, впервые задумался свободно, не было ни одного врага около меня, ни одного человека, который мешал бы мне...
- Он неисправим, - заметил Серафимович шепотом, как только можно тише, теснясь к Макарову. - И здесь хочет, как видно, продолжить выяснение отношений... Вам. Матвей Яковлевич, надо бы уже уходить, поезд в Москву через полчаса.
- Да. Сейчас, - кивнул Макаров. - Надо, конечно, в Москву, здесь все ясно как божий день.
Между тем голос Миронова исподволь набирал силу, взгляд опять стад живым, упорным. Правда, никто не верил в какой-либо успех этой речи, да и сам он, пожалуй, не верил, но продолжал отстаивать нечто свое, именно то, что перед лицом суда отстаивать если не бесцельно, то поздно... "Неисправим... - снова вздохнул Серафимович. - Из каждого положения, самого, кажется, безвыходного, хочет если не выкарабкаться, то хотя бы для будущего и для других извлечь наибольший урок! И какую-то пользу, вот главное. Да. Это ему как раз и зачтут, здесь же, и немедля!.."
Миронов как будто даже успокоился. Он подробно рассказал о своей мятущейся жизни, стихийной своей борьбе с произволом властей при царе и генералами-казнокрадами, своей искренней радости по поводу народной революции... Нынешнее свое преступление он осуждал и раскаивался в содеянном, прося суд учесть это.
- Оглядываясь на всю революционную деятельность и видя, что ты сейчас находишься под судом и обвиняешься в тяжелых преступлениях, невольно на мысль приходят слова "Вы жертвою пали..." - говорил с глубоким чувством Миронов. - Товарищ Смилга настаивает на самом строгом наказании. Да, суд должен быть беспощадный, но в данном случае я просил бы вас с сердцем отнестись к этому процессу, несмотря на то, что ко мне относились до сих пор враждебно и сейчас не доверяют мне. Но я заявляю всем своим поведением, что я не против Советской власти, а что обстоятельства были такие, которые сделали из меня не человека, а вещь, утратившую почти возможность отдавать себе отчет в своих действиях. Я не управлял, а обстоятельства управляли мной... Я считал своим гражданским долгом иногда указывать, и даже громко, на те несправедливости и безобразия в новой нашей жизни и действительности, видя, что это все может привести к печальному концу. Я лишь хотел указать на те ошибки и недочеты, из-за которых ныне белогвардейцы опять хозяйничают на всем нашем Юге... Мне тяжело принимать на себя кличку - предатель, изменник .Так называли меня белые, так называют меня теперь, а я боролся и не жалел собственной крови за Советскую власть, ее интересы. Я прошу вас об испытании, дайте мне возможность оставаться на позициях революционного борца и доказать, что я могу защищать Советскую власть, дайте мне эту возможность, чтобы я мог защищать революцию в самые ее критические моменты!
Тишина вокруг была по-прежнему гробовой. И в этой тишине в задних рядах кто-то вдруг не выдержал и по-бабьи всхлипнул...
Макаров глубоко вздохнул, поднялся и тихо выбрался из зада заседаний. Ему надо было спешить в Москву.
Через некоторое время был объявлен перерыв, а поздно вечером председатель Чрезвычайного трибунала Полуян огласил приговор:
Главных виновников саранского мятежа: Миронова, Булаткина, Матвеенко, Фомина, Праздникова, Данилова, Изварина, Федосеева, Дронова, Корнеева и Григорьева - расстрелять. Остальных участников дела приговорить к разным срокам лишения свободы...
Приговор выслушали в тягостном, горьком молчании, затаив дыхание, еще не веря в ужасный и непоправимый смысл определения суда: на рассвете завтрашнего дня (либо через семьдесят два часа, по утверждении Москвы) тебе, тебе лично и твоим соратникам, которые откликнулись на твой открытый призыв, - смерть.
Булаткин кашлянул, стремясь разрушить угнетающую тишину в этом запущенном уездном помещении, как бы сопротивляясь душевно тому, что сказал судья. Кто-то в середине зала вздохнул с облегчением, не усмотрев своей фамилии в первой десятке, среди тех, кому на рассвете предстояло прощаться с жизнью. Тяжело свалился на пол, потеряв сознание, комполка Корнеев. И вновь в задних рядах, у двери, раздался громкий вопль, на этот раз женский. Какая-то свидетельница забилась вдруг в истерических рыданиях. К ней подошли тут же два охранника-красноармейца и вывели под руки.
- Нет, нет, не-е-е-ет! - дико кричала молодая женщина, сопротивляясь, падая, не желая покидать из вида тех, кто стоял ближе других к судейскому столу.
Александр Серафимович встал, хотел выйти к женщине, чтобы успокоить и, может быть, помочь красноармейцам, но двери за ней уже закрылись, крик словно обрезало, и тут раздался спокойный, преодолевающий спазм гортани голос Миронова.
- Я прошу граждан судей разрешить нам, кто осужден к смерти, провести последнюю ночь... не в одиночках, а в общей камере. Поддержать друг друга. Проститься.
"Между прочим, как он все же держится? Ведь говорили, что и у него жена теперь на последнем месяце..." - подумал Серафимович.
- Я думаю, что эту нашу просьбу можно удовлетворить, - кашлянув, добавил Миронов.
Дмитрий Полуян, кубанский казак в темно-синей черкеске с газырями, которую до суда надевал лишь на митингах перед казаками, обходясь, как всякий интеллигент, штатским сюртуком в обиходе, напряженно замер под взглядами смертников. Его смутили, без сомнения, крики женщины, прозвучавшие вне распорядка, смутила и отчасти застала врасплох просьба осужденных. Можно ли позволить это? Не будет ли от этого какого эксцесса? Тем более в такую ночь?
Посмотрел в сторону обвинителя Смилги и сидевшего чуть в стороне порученца наркомвоена Паукова. Требовалось, по-видимому, их согласие.
- Я думаю, можно удовлетворить последнюю просьбу осужденных, - подумав, сумрачно сказал Ивар Смилга.
- Спасибо, - потухшим голосом откликнулся Миронов.
- Заседание закрывается, - сказал судья Полуян. - Подсудимых препроводить в тюрьму под строгим конвоем.
Чрезмерно гулкими были шаги десяти пар сапог по бетонному полу тюремного коридора, пронзительно и певуче звякали, соприкасаясь, створы вязанных из железных прутьев дверей между корпусами и в переходах, все было отчетливо и ясно, как в первый день творения.
Суд получился скорый и неправедный, хотя бы потому, что все подсудимые признали себя виновными и раскаялись.
Гурьбой вошли в пустую, чисто выбеленную камеру.
Было мгновение неподвижности, столбняка - от этой гулкой пустоты, от безысходности, и вдруг захлопали, ударили подошвы в бетонный пол, кто-то рассыпал чечетку-цыганочку. Это лихой рубака, бывший комполка Праздников, замычав, словно от тяжкой раны, бросился в пляс... Сделал два-три коленца с отчаянностью пьяного гуляки, но что-то, видно, оборвалось внутри, оглянулся. И не было в лице его никакого выражения, не лицо, а доска, пятно... Кинулся от всех в угол, уткнулся лицом в ладони и зарыдал, как маленький мальчик, тявкая и мыча нечленораздельно. Жалко и судорожно задвигались под гимнастеркой сведенные лопатки.
Ужас и безысходность давили всех, но каждый принимал судьбу по-своему. Вечный весельчак и легкомысленный шутник Миша Данилов, весной вежливо изгнанный из состава Казачьего отдела ЦИК именно за беспечность и резкие высказывания по адресу "когорты славных", вместе с главным ее вождем Троцким, теперь утерял эту вечную свою веселость и праздничность, задумался. Было для всех самое время задуматься. И не потерялся в эту минуту Миша Данилов. Подошел сзади к рыдавшему товарищу, обнял за плечи крепкими жилистыми ладонями, оторвал от стены. Начал успокаивать и стыдить:
- Праздников, ты же молодчина был, ухарь! Рубил кадетов, ну? Брось, парень, двум смертям не бывать!
"Какой молодец, какой твердый кремень этот Миша Данилов, дураковатый с виду весельчак!.." - подумал Миронов, напрягая всю свою волю, чтобы не расплавиться, не сникнуть, как никли другие. А ведь сил хватало не каждому не только здесь, на последнем краю, а и во время суда... Метались души человечьи в страхе и раскаянии, желая обмануть судьбу.
Вовсе сломался Булаткин. Его и понять можно отчасти, он ведь не был единомышленником Миронова, а только пристал к общему движению... Начал вдруг утверждать, что еще раньше видел неправоту Миронова в его разладе с политработниками, всегда старался, дескать, связать враждующие стороны, а в походе следил-де за комкором, чтобы тот не свернул вправо и чтобы в этом случае убить его... Миронов в этом месте засмеялся и сказал громко:
- Хоть перед смертью, Костя, не мелочись дешевой брехней!
Судья Полуян оборвал реплику сердито и задал вопрос Булаткину:
- В своем письме к комбригу С. вы писали: "Миронов не только великий стратег, но и великий пророк"... Это ваша фраза?
- Да, это моя фраза... - собравшись в комок, сказал Константин.
- И еще, - снова спросил судья. - "Если он восстанет, то за правду, за истину, за волю"?
Константин опустил голову:
- Это мои слова.
Дронов, прожженнейший из штабистов, служивший на Украине, по его словам, в штабах шести разных правительств, тут просто начал валять дурака. На вопрос, почему он пошел с Мироновым в рейд, ответил коротко: "Чтобы не терять оклад довольствия, который не выдавали уже два месяца".
- Скажите, слышали вы когда-нибудь от Миронова отзывы о товарище Троцком? - последовал вопрос обвинителя Смилги.
- Да, - сказал Дронов. - В некоторых деревнях во время похода были митинги, на которых говорили такую фразу: "Недавно я прочел в газете, что России нужна твердая диктаторская власть, и не думает ли уж Лев Троцкий стать диктатором России?"
Теперь он, Дронов, уже не смотрел на Миронова, потому что очень винил его, считал зачинщиком всей этой беды, и все же не мог ни в чем упрекнуть прямо, в глаза... Силач Изварин был совершенно разбит, смят. В камере опустился на пол, обхватил колени руками. Плакал без слез.
Бывший офицер Федосеев, из рядовых выслужившийся на германской, мрачно обернулся к Миронову с вопросом:
- Неужели этот, наш... отдел, в Москве... ничем не подможет нам, а? Не сможет?
- Приговор обжалованию не подлежит, - сказал Миронов.
Нет, нет, сам-то Миронов еще на что-то надеялся, ждал какого-то спасительного вмешательства, грел в душе каплю веры, но никак нельзя было тешить и подогревать эту слабую надежду в других, цепляющихся верой за тебя, - что же тогда получится с ними завтра на рассвете, в решительный час?
- A-а... ч-черт с ними! Однова живем!
Это сказал забияка Фомин, Яков Ефимович, отчаюга-урядник из Вешек, тот самый, что сумел в феврале переманить восемнадцать белоказачьих полков от Краснова под высокую руку Миронова и соседней Инзенской дивизии! Стал спиной к окну, руки по швам, как в строю. И вдруг заиграл старую, служивскую песню, с которой обычно возвращались сотни из лагерей и с войны по родным станицам. Песню, от которой, бывало, холодело под ложечкой от всяких предчувствий, горячее билось сердце.
Напрасно ты, казак, стремишься,
Напрасно мучаешь коня:
Тебя казачка изменила,
Другому счастье отдала!..
Неграмотно, по-хуторскому пел Яков Фомин, коверкал слова, как их пели по хуторам, но именно так и было понятнее, вернее для станичного слуха: не тебе изменила она, проклятая казачка, а именно тебя на кого-то иного, третьего променяла! И не сердце отдала, как следовало в песне - что там сердце, кусок кровавого мяса! - а самую жизнь, все ее счастье тому же искусителю, исчадию адскому передоверила! Она, любовь твоя разъединяя, на чью верность ты только и надеялся!
Притихли вокруг. Миша Данилов хотел даже подтянуть, смаргивая молодыми, слинявшими чуть от солнца ресницами набегающую слезу, но тут опять вмешался сам Миронов.
- Не ту песню, братцы... Молодец, Яков, но погоди. О другом надо! За что жизни свои положили, за что под пули шли, раны принимали, за что погибаем? Рази ж только за молодую любовь-разлуку, братцы мои, станичники?
Говорил, как всегда, с упоением, жарко и бесстрашно, будто речь тут о ком-то другом, не о твоей лично жизни и смерти, о всеобщей судьбе.
- Данилов, затяни, милок, какие при царе не пели, в душе хранили! А мы подтянем...
Михаил сморщил лоб, стал напротив Якова Фомина, руки протянул и положил на его широкие, окатистые плечи. Глазами сказал: не робей, подтягивай!
А голоса были у обоих великие, из глубины, прокопченные солдатской махоркой, матюгами в строю, простудным кашлем сдобренные, и песня родилась и потекла, словно талая вода с мелкими, холодящими льдинками. И Миронов, опустив голову, влился третьим голосом:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов.
Кипит наш разум возмущенный
И в смертный бой вести готов!
И если гром великий грянет
Над сворой псов и палачей, -
Для нас все так же солнце станет
Сиять огнем своих лучей!
Не пошла все-таки и эта песня. Фомин подтягивал все слабее, а другие вовсе молчали, углубившись в себя, не сумев превозмочь упадка душ. И вдруг за стеной, где сидели остальные казаки, те, кто не прощался еще с жизнью, но кто оценил и песню, и порыв смертников, мучившихся выбором последних слов, донесся другой, многоголосый запев:
Смело, друзья, не теряйте
Бодрость в неравном бою,
Родину-мать защищайте,
Честь и свободу свою!
Если ж погибнуть придется
В тюрьмах и шахтах сырых,
Дело, друзья, отзовется ,
На поколеньях
Живых!
Миронову показалась даже, что он расслышал в общем хоре нетвердую, ломаную запевку латыша Маттерна! Его была любимая песня, слова старых политкаторжан! И здорово пели казаки эту чужую песню, но опять надо было вмешаться, сменить, чтобы не повторять много о смерти и могилах. Дождавшись паузы, поиска слов (не все знали эти слова), Миронов затянул сам свою любимую, старую "Марсельезу":
Отречемся от старого мира.
Отряхнем его прах с наших ног...
Там поняли, подхватили - гудело большим хором за крепкой стеной:
Мы пойдем к нашим страждущим братьям.
Мы к голодному люду пойдем,
И пошлем мы злодеям проклятья...
Больше не за что было держаться в эти часы, кроме слов, объединяющих и скрепляющих души. Только в этом и было спасение, чтобы не упасть духом ниже себя, не потерять рассудка. В песне, какой она выходила именно сейчас, души сливались воедино, принимали дружеские объятия, и оттого меньше охватывала их пустота и жуть, не столь очевидным был призрак близкой смерти...
До полночи гремела тюрьма "Варшавянкой", "Марсельезой" и "Интернационалом", и конвойные с любопытством оглядывали тускло светящиеся окна тюрьмы, вздыхали, в первый раз не понимая, что же произошло такое в жизни, кого и от кого они охраняют, держат под крепкими замками. А когда приустали и сели голоса осужденных и стало слышно раздельное, личное дыхание каждого, приблизилась минута самая тягостная, минута предчувствия. И тут неугомонный Яков Фомин снова запел хриплым, вызывающе громким голосом, фальшивя на прихотливых переходах старинной донской песни. Что-то хотелось ему высказать не только словами, но и этим вызывающим хрипом, надорванностью голоса и души. И в песню помалу начали вступать, вплетаться и другие тихие, задумчивые голоса:
Но и горд наш Дон, тихий Дон, наш батюшка
Басурманину он не кланялся,
у Москвы, как жить, не спрашивался.
А с туретчиной - ох, да по потылице шашкой вострою
век здоровался...
А из года и год степь донская, наша матушка,
За родной порог, за отца и мать,
Да за вольный Дон, что волной шумит,
В бой на смерть звала
со супостатами...
Кто-то в углу плакал, сдерживаясь, взахлеб, как удушенный, кто-то рядом скрипел зубами. Миронов из последних сил старался сдержать биение расходившегося сердца, боялся, что оно разорвется раньше назначенной минуты. Спасение было в распаде сознания, частой смене мысли и чувств. Упадок духа сменялся вдруг смертельным восторгом, как в рукопашном бою, в рубке... С ржанием и визгом накатывала на него шальная лавина конницы, угрожала стоптать, просверкивали вокруг молнии шашек, и припоминались почему-то литературные строки (может, оттого, что всегда хотел сочинить хорошие, звучные стихи о жизни, подвиге и чести, но они ему не давались, выходили куцыми, ученически слабыми...) - строчки о том, что "есть упоение в бою и бездны страшной на краю", и сразу же приходило прозрение, страшная явь. Вспоминал тщету всяческих подробностей и суетных движений души, ненужность своего последнего слова перед судьями. Он зачем-то хотел растолковать им честность своих намерений: "Моя жизнь есть крест, который я всю жизнь упорно несу на Голгофу", но и эти слова не произвели никакого впечатления...
Да. Два страшных года прокатились над Доном, над всей Россией, теплой людской кровью напитались и степи и само небо, а лучше ли стало жить на свете, Миронов?..
Нет, нет, довольно мыслей, довольно душевной боли - сейчас это все лишнее, все оказалось тщетным и бесполезным... Забыться, забыть хотя бы на час, полтора все, избыть душевную усталость, упадок сил перед утренним, последним подъемом...
...Приснилось то, чего он сроду не видел и не мог бы представить в ясных и четких подробностях: каторга, иркутские (или какие-то другие в Сибири) копи, земля изрытая, обезображенная, измордованная карьерами, дощатые трапы и тачки об одном колесе, чахлые ельники, похожие на казачьи пики, увенчанные черными лохмотьями изорванной вражьей одежды...
На трапах с тачкой увидел человека - это был Радищев, не то декабрист Лунин, а возможно, и политкаторжанин Ковалев... Исхудавший до последней прозрачности человек в арестантской одежде, в шапочке, в кандалах. Остановился на дороге и что-то искал упорно, что-то очень важное для себя и других; увидел на дороге, там, где прошли до него сотни и тысячи ног, лежавший в глине самородок золота... Огромный самородок немыслимой цены, которым можно было откупить волю всех окрестных каторжан! С виду-то он напоминал простой камень-голыш, придорожный булыжник, пыльный, никем не замеченный. Но посвященному открывался истинный вес и цвет самородка. И взял тот самородок человек-каторжанин, и сунул за пазуху, в карман, чтобы вечером показать людям, выкупить себя и других на волю. Но в тот же момент стражник увидел нарушение и закричал дико:
- Камень за пазухой! У него - камень за пазухой! Брось, стрелять буду!
И сотни голосов, камней вокруг, даже и сами деревянные тачки и трапы заволновались и закричали диким хором: "Камень за пазухой! Камень за пазухой! Брось, брось!.."
Было мгновение, когда человек пробуждается. И в эту долю минуты Миронов увидел, как потерянно опустились руки каторжанина (о нем подумали, что он вор, спрятал золото для себя!..), как он огляделся вокруг с великой печалью, предчувствуя страшную кару и смерть, и прошептал какие-то беззвучные, последние стихи. Словно ветер прошелестел в листьях:
Я все снесу - гоненья в наветы.
Но не казните за Любовь и Честь!
О ты, судьба опального поэта -
И казнь мирская, и благая весть!
Это был, несомненно, Радищев, потому что Ковалев никогда не писал и не собирался писать стихов... И откуда они взялись, в конце концов, ведь Миронов никогда их не читал и не слышал! Можно подумать, что существует некое переселение душ, но думать об атом в нынешнем положении и смешно, и горько.
Он очнулся.
Близился рассвет. Из разбитого окна струился холод. Миронов вздрогнул: бодрящий холодок октября припахивал горьковатым тленом налой листвы.
Кажется, все...
Надя на днях в Нижнем должна родить. Наверное, сына. Фельдшер сказал. Но и это в общем-то не важно: женщина беременна, пришел срок, и она родит. И все. А он не увидит ничего, не увидит ни старших детей своих, ни этого младенца, может быть последнего из рода Мироновых...
Сердце, сердце надо унять, чтобы оно не разорвалось прежде, чем пуля оборвет его стремление жить!
Возникло какое-то движение за дверью и по коридору. Тихо звякнуло железо. Лопаты? Но ведь могилу копали еще с вечера?
Очнулся от тяжкого забытья и Костя Булаткин. Он сидел, так же как и Миронов, на полу, спиной к стене, обхватив локти руками, прижимаясь к ним горячим лбом. Спросил чуть внятно:
- Рассветает?
- Скоро уж, - сказал Миронов.
Возникло новое движение в длинном коридоре, за дверью, и они оба медленно поднялись, стали у стены плечом к плечу, замерли в ожидании.
Близилась минута.
Миронов вспомнил слова молитвы и усилием воли прогнал их. Взял себя в руки, зная, что сейчас все будут смотреть на него. Как в смертельном бою.
Сосредоточиться, уйти в себя...
Час - до конца. Может, и меньше.
Мысли, мысли - скопом, вскачь, разорванные... Последняя исповедь.
Сейчас ты кончил беседу с богом, своей совестью. Человек, приготовься к смерти. Через час ты должен умереть. Очисти свою душу, ведь скоро тебя спросит небо: исполнил ли ты назначение, смертный, которое я дал тебе, посылая на землю?
Исполнил ли?..
Чуть слышный звук, похожий на скрежет дальней задвижки или скрип железных петель в дальнем конце тюремного коридора, приглушенный к тому же толстой дверью, был слаб и все же пронзителен, страшен, замораживал кровь в жилах. Отчетливо отдались в длинном проходе шаги - несколько пар топочущих ног...
- Идут!.. - тревожно привстал рядом Булаткин.
Все десятеро заворошились, каждый по-своему. Кто-то застонал, словно спросонья, и наяву ударил себя кулаком по голове, другой стал креститься, позабыв, что неверующий... Праздников закрыл лицо ладонями и прижался ничком к холодной стене, как провинившийся школьник. Корнеев, совершенно раздавленный, потерявший остатки воли, распластался на бетонном полу, раскинув руки, и только вертел головой, словно с кем-то не соглашался, возражал молча...
Провернулся со скрежетом большой железный ключ в замке по ту сторону двери, гукнула снятая накладка, распахнулась дверь. И первым в тусклом свете мелькнуло белобрысое, спокойное лицо Смилги, за ним Дмитрия Полуяна и Анисимова, а потом лик Сыренко, командира и начальника по приведению приговоров в исполнение - лицо судьбы...
Миронов поднялся во весь рост, поправил на голове папаху и скомандовал тихо, но внятно - всем своим:
- Встать! Смирно!..
9
Был поздний час, но все окна в Кремле светились.
Макаров очень быстро миновал пропускную у Троицких, его здесь знали, и почти бегом прошагал по пустынной площади к подъезду Совнаркома. Часы на Спасской пробили одиннадцать раз.
В своем кабинете - двери оказались не запертыми - Макаров нашел за столом Михаила Мошкарова, председателя отдела, недавно прибывшего из командировки с Донщины, а с ним рядом делопроизводителя Долгачева и машинистку, а в углу дремал и дежурный казак Сонин. Поздоровались, и по встревоженному лицу Мошкарова он повял, что сидят они в его комнате не случайно, стряслось нечто непредвиденное.
- У вас что, побелка, что ль, что вы на чужую квартиру переселились? - спросил Макаров. Он был взвинчен, и шутка выглядела почти что неуместно.
- Перейдешь... на квартиру! - сказал Мошкаров, освобождая за столом место. - По решению Реввоенсовета опечатан весь наш отдел. И Енукидзе не спорил с ними, такое сложилось общее мнение в связи с Саранском. Казаки - мятежники, хоть ты что!
- Они что, с ума посходили?! - закричал Макаров, теряя самообладание. События в Балашове и длинная дорога вымотали даже его крепкую натуру. Великолепный его чуб встал дыбом.
- Сейчас подъедет Тегелешкин, напишем бумагу и завтра с утра к Михаилу Ивановичу. Он тоже в отъезде, - сказал Мошкаров.
- Так. Не внушаем доверия, значит? Но Миронов-то к нам через Реввоенсовет и попал!
- Ну да. Когда весь Казачий отдел выезжает в Ярославль на подавление Савинкова, тогда к нам доверия хоть отбавляй... - промычал обиженно Мошкарой.
- Значит, завтра ждете Калинина?
- А что же делать?
- Надо к Левину. Если он еще у себя, - сказал Макаров и, захватив рабочую свою папку, вышел из кабинета.
Ленин работал.
Это было 7 октября. Войска Деникина только что взяли Воронеж, их авангардные части подходили к Орлу. Председатель Совнаркома только что самолично разогнал Реввоенсовет 8-й армии ("Дюжина говорунов!") и назначил командующим и единолично ответственным на Воронежском направлении бывшего члена ЦК Григория Сокольникова. Этому не помешало и определенное недоверие к нему Льва Троцкого. Были разосланы гневные телеграммы по адресу Шорина и командующего другой группой войск Селивачева. Момент был самый неподходящий для какого-либо ходатайства по части Миронова, но иного выхода у Макарова не было, а в Балашове приговор был определен еще до Суда.
Фотиева через полчаса пропустила его к Ленину.
Макаров вошел, поздоровался и без обиняков доложил Владимиру Ильичу о том, что по распоряжению Троцкого опечатан Казачий отдел ВЦИК.
Ленин был очень занят, до предела утомлен, другие мысли и заботы бороздили высокий лоб.
- Да? Так что? - переспросил Ленин, вскинув устало-настороженные глаза, и Макаров увидел, что взгляд его не обещал ничего хорошего.
- Троцкий приказал опечатать отдел. Из этого можно заключить, Владимир Ильич, что он хотел бы похоронить некоторые документы, хранящиеся у нас. Есть там и копии докладов на ваше имя.
- Какие... копии? - так же остро, напрямик спросил Ленин.
- Например, письмо командира Донкорпуса Миронова из Саранска.
- Когда Миронов посылал такое письмо?
- 1 августа, военной почтой, на имя Председателя СНК.
- Это что же, почти за месяц до мятежа? Но я такого письма действительно не получал, - сказал Ленин, проявляя заинтересованность.
- У нас в отделе есть копия... Это очень важное письмо, Владимир Ильич. Там изложены причины, по которым...
- По которым члены Казачьего отдела, то есть правительственного органа, ВЦИК, учиняют антисоветские мятежи?
И голос Ленина, и слова, сказанные с предельной отчетливостью, предостерегали Макарова. Но тем и велик был Ленин, что при нем можно было высказывать и противоположную точку зрения на событие.
- Владимир Ильич, Казачий отдел предан Советской власти, это не раз было доказано в самые острые моменты борьбы. И будет не раз подтверждено. Миронов... безусловно совершил тягчайшее нарушение воинской дисциплины, но он не мятежник! Это слишком пристрастная информация... наших противников, - твердо говорил Макаров. - Невероятно же: Миронов бросился из Саранска с криком: "Я разобью Деникина!", а его тут же схватили "с поличным"... Если бы он соединился со своей бывшей дивизией, то, думаю, Мамонтов был бы уже разбит и рассеян!
- Каким образом? - посмотрел исподлобья Ленин.
- Полупьяные казаки Мамонтова, не раз битые этим "красным чертом", как они его называют, не смогли бы просто выдержать одного вопля: "В тылу - Миронов!" Не говоря о его боевых и оперативных качествах, как командира корпуса.
Ленин смотрел с некоторой досадой и недоверием. Слишком легко рассуждали многие о разгроме Мамонтова и Деникина. Шапкозакидатели!
- Так где же письмо? - нетерпение сквозило в словах Ленина. Его отрывали от работы. - Давайте свою копню!
- Отдел опечатан, - сказал Макаров, в эту минуту совершенно позабыв, что копия письма лежала в папке, зажатой у него под мышкой.
- Так снимите же печати, какая забота! - раздраженно сказал Ленин. - Скажите коменданту, пусть снимет!
Через десять минут сургучные печати с дверей были сорваны, Михаил Мошкаров со своими сотрудниками вернулся на место, а Макаров выложил на стол Председателя СНК докладную из Саранска в два десятка машинописных страниц. Заодно оставил и свою записку, которую направлял ранее Ларину с попыткой примирить враждующие стороны. Уходя, Макаров просительно вытянулся у двери, как и подобает военному:
- В Балашове, Владимир Ильич, вечером закончился процесс, Миронова могут расстрелять через один-два часа, уже рассветает... Но это вредно отразится на всем ходе борьбы с контрреволюцией на Дону. Не говоря о другом. Прошу вас не допустить расстрела.
- Хорошо, - сказал Ленин, рассматривая бумаги на столе. - Сегодня утром как раз принято решение ВЦИК о помиловании Миронова. Это решение передано в Балашов телеграфом…
Макаров вышел из кабинета Ленина почему-то на цыпочках, будто боялся нарушить покой и тишину в ночном коридоре этого здания.
Ленин пробежал глазами первые строки и абзацы мироновского письма, с характерной для себя быстротой охватив общее содержание. Сразу же и заглянул в конец, где исповедь мятежника завершалась припиской: "Преданный Вашим идеям, комдонкор Миронов", тут же вызвал секретаря.
После двенадцати дежурила Гляссер, очень юная, красивая женщина. Ленин извинился за столь поздний вызов и, несколько отмякая душой после ознакомления с письмом, внутренне радуясь, что он и на этот раз не опоздал в сложном деде, попросил:
- Позвоните, пожалуйста, в Балашов вторично... по делу Миронова. Подтвердите утреннее решение, чтобы они там не поспешили с приговором и прочим... Да! И Троцкому передайте это. Очень важно.
Гляссер понимающе кивнула, и по ее виду Ленин понял, что поздний час не сморил ее, она, как всегда, была подтянута и спокойна. И с полным пониманием отнеслась к сути вопроса.
Пора было уходить на отдых, но докладная Миронова оказалась в определенном смысле вопиющей, от нее нельзя было оторваться, отложить на завтра. Факты, правда, были знакомые, о них уже говорилось на прошлом партсъезде, но в новом изложении они просто прожигали душу. Ленин, не отрывая глаз от письма, нашел машинально своими быстрыми и чуткими пальцами карандаш в стакане письменного прибора и, уже несколько успокоившись, заново перечитывал некоторые места, делал пометки. На полях появлялись галочки, подчеркивания, краткие надписи: "слишком...", "верно", "гм-гм...", "целиком согл.", "надо справиться", "чудовищно..." и во множестве излюбленный значок "Sic!". Откинувшись в жестком кресле, Ленин коротко и остро подумал обо всем этом и вызвал Дзержинского. Феликс также не спал в этот час.
Худой, издерганный, порывистый человек этот не радовал Ильича своим видом. Подорванное еще на каторге здоровье не выносило нагрузок, ночной работы, вечной тревоги. Пора было отправлять главного чекиста куда-нибудь в Ильинское или даже в Крым, в Ливадию, подлечиться, просто отойти душой от кипучих обязанностей в ЧК и Центральном Комитете... Но до Крыма теперь очень далеко, войска Дыбенко оставили этот пленительный уголок нашего юга, да и путь перерезан не единожды... Отпуск Дзержинского откладывается...
- Архиинтересное послание, Феликс Эдмундович, которое значительно опоздало, но все же подтверждает наше решение о помиловании Миронова! - Ленин, вытянув руку, разглаживал странички письма. - И знаете, этот Миронов чем-то мне... импонирует. Как ни странно, да! Не изволите ли: почти ультимативный вопль середняка-крестьянина, кое-где непонимание очевидных вопросов, но при этом - несгибаемая, ка-те-горическая вера в нас, большевиков! Вот, полюбопытствуйте!
Протягивая Дзержинскому пачку листков, добавил:
- Ка-те-горическая вера! А мы его в облаву, как волка, знаете, с флажками по всей окружности! Да-с, получилось не совсем, не обошлось и без темных фракционных делишек!.. Я бы считал даже необходимым по вашей части, Феликс Эдмундович, допросить с пристрастием этого комиссара Рогачева, да. Помнится, я специальной запиской как-то предупреждал его... в части перегибов с крестьянами...
Дзержинский, просматривавший письмо Миронова, здесь поднял голову и утвердительно кивнул на последние слова. Ленин добавил:
- И потом... мне кажется, такие дела не стоит полностью передоверять контрразведке Троцкого. Пусть они шпионов и лазутчиков вылавливают в зоне действия войск, коихк нам в преизбытке засылают и Деникин и Антанта! А это дело политическое, компетенция Чрезвычайной Комиссии. Вам не кажется?
- Кажется, Владимир Ильич, - сказал Дзержинский. - Очень даже. За некоторыми в высшей степени идейными фракционерами Троцкого нужен очень подробный догляд, как выясняется. Особо на Южном фронте. Они устраняют неугодных им лично, об этом даже Орджоникидзе сообщал из Екатеринодара. Идет тихая расстановка "своих" по нужным местам, это очевидно уже и на сторонний взгляд, так сказать... И вообще - почему Троцкий в последнее время не считает нужным присутствовать на заседаниях ЦК? Для него - особая дисциплина?
- Хорошо, ставим и этот вопрос в повестку, - сказал Ленин и тут же сделал пометку на листке бумаги, лежавшем перед ним. - А письмо вы заберите к себе, пожалуйста, и хорошенько расследуйте все обстоятельства, в том числе и саранское дело, как я сказал, о политотдельцах Ларине и Рогачеве. Вопрос очень серьезный, когда мелкие, личные распри и дрязги начинают преобладать над общей политикой. Не исключено, что придется даже вызвать Миронова к нам в Москву.
И повторил как напутствие:
- Прошу вас, Феликс Эдмундович, расценивать это как дело первоочередное и архиважное в связи с положением на Юге. После заслушаем на Политбюро. И проверьте еще раз Балашов, чтобы там не спутали чего-нибудь по причине склок и удовлетворения мелких страстей...
Дзержинский заложил листки в свою папку. Вышел сухой и натянутый, как тонкая тетива; Ленин проводил его долгим взглядом и снова подумал, что Феликса недурно было бы отправить на санаторное лечение и отдых. Но не так скоро, не так скоро, очень серьезные дела вокруг!
Часы пробили четыре, близилось утро.
Ленин поднялся из-за стола и сделал несколько шагов, чтобы размяться. "Орел, Орел, Орел... И - Тула! - подумал он о нынешней тяжести на фронте. - Орел или решка, так думают Мамонтов и Деникин. Орел или решка..."
Вспомнил недавнюю свою телеграмму в РВС Южного фронта: "Обязательно, архиважно поймать крестника Сокольникова!" - о Миронове. И скептически усмехнулся.
ДОКУМЕНТЫ
Москва, В. И. Ленину
Военной почтой
Гражданин Владимир Ильич!
В № 158 газеты "Правда" от 20 июля объявлен конкурс на рабоче-крестьянские сочинения. Дано 10 тем, из коих хочется остановиться на самых жгучих для данного момента:
- Почему некоторые крестьяне идут против Советской власти и в чем их ошибка?
- Кто такие контрреволюционеры?
25 июля на митинге мне была подана записка: "Что такое революция и как должно жить человечество?"
Эта одиннадцатая тема, стоящая вне конкурса, уже, казалось бы, запоздавшего после того, как революция совершилась и строительство жизни человека на новых началах продолжается около двух лет, - выдвинутая всем ходом последних событий, - является самой жгучей, самой большой, ответа на которую жаждет услышать вся многочисленная крестьянская масса, все трудовое казачество и, как неотъемлемый член этого однородного тела - масса рабочая, не ослепленная утопическими полетами в область "любви к дальнему" за счет "любви к ближнему".
24 июня с. г. со станции Анна я подал Вам шифрованную телеграмму, в которой между прочим писал:
"Я стоял и стою не за келейное строительство социальной жизни, не по узкопартийной программе, а за строительство гласное, в котором народ принимал бы живое участие". Я тут буржуазии и кулацких элементов не имел в виду.
Только такое строительство вызовет симпатии крестьянской массы и части истинной интеллигенции.
И далее: "Не только на Дону деятельность некоторых ревкомов, особотделов, трибуналов и некоторых комиссаров вызывало поголовное восстание, но это восстание грозят разлиться широкою волною в крестьянских массах по лицу всей Республики. Если сказать, что на народных митингах в "Селах Новая Чигла, Верхне-Тишал и др. открыто раздавались голоса "Давай царя!", то будет понятно настроение толщи крестьянский, дающей такой большой процент дезертиров, образующих отряды зеленых".
Восстание на Елеватке и на р. Терсе, и пока глухое, но сильное брожение в большинстве уездов Саратовской губернии грозит полным крахом делу социальной революции.
Я человек беспартийный, но слишком много отдал здоровья и сил борьбе за социальную революцию, чтобы равнодушно смотреть, как генерал Деникин на коне "Коммуния" будет топтать Красное Знамя труда. И далее: "Политическое состояние страны властно требует созыва народного представительства, а не одного партийного, дабы выбить из рук предателей-социалистов почву из-под ног, продолжая упорную борьбу на фронте и создавая мощь Красной Армии. Этот шаг возвратит симпатии народной толщи, и она охотно возьмется за винтовку - спасать землю и волю. Не называйте этого представительства ни земским, ни учредительным собранием. Назовите, как хотите, но созовите. Народ стонет",
Я передал в Реввоенсовет Южфронта много заявлений (поданные на Дону). Между ними такое: "Крестьянин 34-го отдела, переименованного в Ленинскую волость. Его семья состоит из 21 человека. Своя коммуна, четыре пары быков. За отказ идти в коммуну комиссар отобрал быков, а когда крестьянин пожаловался, он его убил". Туда же и передал доклад председателя одного из трибуналов Ермакова, от слов которого становится жутко. Повторяю, народ готов броситься в объятия помещичьей кабалы, но лишь бы муки не были бы так больны, так очевидны, как теперь. Чистка партии должна быть проведена по такому рецепту: все коммунисты [вступившие] после Октябрьской революции, должны быть сведены в роты и отправлены на фронт. Вы сами увидите тогда, кто истинный коммунист, кто шкурник, а кто просто - провокатор, и кто заполнял все ревкомы, особотделы. Пример - Морозовский ревком, зарезавший 67 человек, и потом расстрелянный.
А сколько ходит их, негодяев, еще не расстрелянных?!
Скажите, Владимир Ильич, может ли теперь поверить в коммунистический строй жена того убитого крестьянина, его родные, соседи, и могут ли верить вообще все те, кто испытал на себе самовластие коммунистов, заявлению председателя ВЦИК тов. Калинина, когда на митингах и беседах с крестьянами Казанской, Симбирской, Пензенской и Самарской губерний сказал о крестьянском хозяйстве так: "Я самым решительным образом заявляю, что коммунистический строй никогда не будет насильно заставлять крестьянство сваливать свою землю, не будет насильно соединять их дворовое имущество, скот и прочее. Кто хочет, пусть соединяется". Еще тов. Калинин говорил: социалистический строй не только никогда не будет бороться с отдельными крестьянскими хозяйствами, но даже будет всячески стараться улучшать их положение. На крестьянское хозяйство никто не может покушаться.
Э, товарищ Калинин, не только "покушаются на хозяйство", но если кто возразит, то его убивают. При личном свидании с Вами, Владимир Ильич, 8 июля я заявил Вам о сквозящем ко мне недоверии, ибо агенты Советской власти, совершающие противозаконные дела именем власти, знают, что я человек решительный и злых проклятых действий их не одобряю, как не должна одобрить их и власть, если она стоит на страже народного блага и если эта власть не смотрит на народ, как на материал для опыта при проведении своих утопий, по крайней мере в ближайшем будущем, хотя бы и отдающих раем.
Я полагаю, что коммунистический строй - процесс долгого и терпеливого строительства, любовного, но не насильного. О начинавшемся недоверии ко мне я сужу по следующим данным. 4 июля была принята моя инициатива и последовало распоряжение (телеграмма Главкома № 5579/АУ) о формировании Донского корпуса из двух кавдивизий и одной пехотной. Как формирование, так и командование этим корпусом поручено было мне на правах командарма.
19 июля, несмотря на тяжелое положение фронта, последовало указание, что должна формироваться пока одна кавдивизия. Теперь мне известно, что последовало распоряжение о приостановлении и задержке всех эшелонов, направляющихся в пункт формирования. Поводом к этому письму послужила та жестокость коммунистов, о коей поведали собравшиеся беглецы с Дона, а еще более присланные мне письма, указывающие на скрытый смысл этих жестокостей, с которыми я согласиться не могу, хотя бы они и творились "во благо социализма".
..."Весьма секретно. Филиппу Кузьмичу Миронову. Интересы мировой революции в общем и в частности той революции в нашем дорогом отечестве, на нашем родном тихом Доне, которая слишком задела наше с Вами собственное тело и которую желательно довести до того пути, который нам указан незабываемыми именами павших борцов за свободу, - заставляют меня обратиться к Вам с этим письмом. Не нужно быть красноречивым, а также потому, что я считаю себя органическим противником всякой лжи и политически совершенно беспартийным, я постараюсь передать только собственные впечатления и тот тупик, в котором я очутился. Но вместе с тем, не желая быть на одной дороге со шпионами, я позволяю себе не называть ничьих имен, а только передать суть всего дела, и считаю это долгом совести.
Судьбе угодно было натолкнуть меня на этот путь совершенно неожиданно и на то, чего я совсем не ожидал. Мне случайно пришлось видеть один документ (секретный) у члена Коммунистической партии, в котором говорилось: "В Донской области произвести террор, арестовать и расстрелять всех богатых казаков во благо социальной революции и таким путем обезвредить казачье население и сравнять его с бедняками неимущими, а также выселить на казачьи земли Хоперского и Усть-Медведицкого округов из центра 100 000 бедняков, дабы подавить собственное самолюбие казаков". Это сразу же навело меня на мысль: где же обещание Центра о неприкосновенности казачьей земли? Ведь в наших округах помещичьих земель-то нет. Это оказалось утопической ложью, и поэтому мне стало ясно, почему это так сторонятся нас, беспартийных. И нужно принять во внимание, что этот драконовский приказ был написан в апреле 1919 года. Теперь становится очевидным, почему вешенские казаки так ожесточенно сражались: им было просто известно все, и они решили - лучше умереть с оружием, чем быть расстрелянными.
Дальше скажу Вам, что весною, волей судьбы, я был посвящен в некоторые тайны Особого отдела. Там мне бросалось в глаза, что большинство казаков и казачек без видимой вины присуждались к выселению из области, с конфискацией имущества, и теперь я понимаю, что это делалось не просто. После этого становится ясно, почему Миронов стал лишним на Дону весной 1919 года. Да просто потому, что его надо убрать, чтобы он не видел, что делалось с его родиной. Миронов должен был совсем исчезнуть, но вера в него и в его армию не допускала этого, и таким образом мы еще с Вами можем переписываться.
Но на стане наших врагов сложилось обратное мнение. Я 10 апреля был захвачен в плен 204-м Сердобским полком, который перешел на сторону казаков-повстанцев, и по счастливой случайности остался живым. После этого мне пришлось наблюдать много интересного.
Командный состав - все коммунисты. Все их тайны мне известны. Все они прямо и определенно говорили мне, что Миронов пойдет с нами и им известно было еще и тогда, что 14-я дивизия тоже сдастся и откроет фронт. И еще курьезный был документ, полученный мной случайно. В то время он был принят мной за провокацию, но теперь он имеет в себе что-то пророческое, а именно: из Милютинской станицы писали, что Миронов с 40 000 казаков выбивает коммунистов с Дона. Теперь я понимаю, что это не пустой звук, а именем Миронова пользовались обе стороны.
Теперь перейдем дальше. Я по мере своих скудных сил постараюсь передать все подмеченное мною в последнее время. Я столкнулся с коммунистами-казаками и путем искусственно поднятых споров и доказательств от противного убедился, что очень многие из них не видят дальше своего носа и путем словоизвержения прикрывают собственное убожество, в числе захваченных на буксир "сильными" в партии идут в приготовленную им могилу. И я ужасно опасаюсь, что подобное политическое воспитание казаков идеями Маркса поведет к тому, что не десятки, а целые сотни и тысячи казаков будут не с нами. Я по дороге заходил и разговаривал с казаками и заметил, что казаки воображают, что я тоже из стаи "славных", смотрели на меня не только недоверчиво, но с каким-то сарказмом. Но как только путем нескольких метких выражений доберешься до их сокровенных струн души, так лицо их принимает грустное выражение, они чутьем угадывают друга. И все их слова всегда были о том, что биться-то они готовы, но не будет ли их усилие цепью рабства их собственным детям, и не будет ли товарищ Миронов выброшен, как выжатый лимон... Затем я постараюсь выяснить картину советского хозяйства в Саранске. Здесь "работники" проявили себя вовсю. Перевели во владение Совета дома, не считаясь ни с чем.
И люди, не умевшие лениться и громадным трудом добывавшие себе кусок хлеба, лишены его. Фруктовые сады поделены между соседями, считавшими неблагородным достать воды и полить дерево. Люди обложены различными налогами и буквально стонут под гнетом. Но замечательно то, что евреи не попали под эту категорию. Кроме того, у советских служащих - некоего Янковского и Халина - не национализировано ничего. И вот, после всего этого, само собой возникают вопросы: "Скоро ли двинемся на Дон и что мы понесем туда - освобождение от угнетателя Деникина или же понесем на свой родной Дон тяжелые цепи рабства и насилия".
Сообщенное в этом письме меня удивило мало потому, что я уже в главных чертах видел политику коммунистов по отношению к казачеству, виноватого в том, что оно темно и невежественно, виноватого в том, что оно по роковой ошибке родилось от свободного русского крестьянства, бежавшего когда-то от гнета боярского и батогов в вольные степи Дона, виноватого в том, что русский же народ при Петре I задушил ценою потока крови его свободу, виноватого в том, что после навязанного рабства царская власть стала в меру внимательною к казачеству и путем долгого казарменного режима вытравила из него человеческие понятия и обратила в полицейского стражника русской мысли, русской жизни; виноватого в том, что агенты Советской власти оказали ему все большее внимание и вместо слова любви принесли на Дон и Урал - месть, пожары и разорение.
Чем оправдать такое поведение негодяев, проделанное в станице Вешенской, той станице, которая первая поняла роковую ошибку (Красновщины) и оставила в январе Калачево-Богучарекий фронт? Это поведение и вызвало поголовное восстание на Дону. Если не роковое, то во всяком случае грозное, чреватое неисчерпаемыми последствиями для хода всей революции.
1. Комиссар Горохов забрал у одного казака несколько пудов овса и ячменя, а когда тот пришел к нему за платою - он его расстрелял "на благо социальной революции",
2. У казака бедняка захромала предназначенная к реквизиции лошадь. При расчистке копыт оказалась наминка. Кузнец дал заключение, что "наминка может быть вызвана искусственно"... Ее хозяин-казак расстрелян тоже, по-видимому, во имя социализма.
3. Комендант этой же станицы арестовал, угрожая расстрелом, своего помощника (он теперь у меня) только за то, что тот не нашел ему материала на тройку, т. е. не ограбил никого из жителей. Другой товарищ вступился и угодил туда же. Вступилась, наконец, вся команда и освободила товарищей.
4. Хватали на улице казаков в хороших сапогах или штанах, арестовывали и раздевали их, владельцев, а потом в тесном кругу бахвалились друг перед другом своею "добычею""
5. Некоторыми коммунистами было награблено всевозможного крестьянского и казачьего носильного платья несколько сундуков. Перед отступлением они начали все продавать. Нашелся честный идейный коммунист и сделал заявку. Их арестовали, но потом нажатием кнопки такими же приятелями-коммунистами этих грабителей выпустили на волю.
6. Морозовский ревком зарезал 67 человек. Причем это проделывалось с такою жестокостью и бесчеловечностью, что отказываешься верить факту существования таких людей-зверей. Людей хватали ночью, приводили в сарай и здесь пьяные изощрялись в том, кто ловчее рубит шашкою или ударит кинжалом. Всех зарезанных нашли под полом этого же сарая. Жрецов социализма впоследствии для успокоения возмущенной народной совести расстреляли...
7. По пути 8-й армии трибуналами "во благо социальной революции" расстреляно более 8000 человек.
8. Реквизированные золотые и серебряные вещи присвоены, причем дележ происходил на глазах отступающего от кадетских банд населения (хутор Березовский Усть-Медведицкой станицы).
О масле, яйцах и прочих видах довольствия молчу: это население должно давать без рассуждения, помня о винтовке в случае сопротивления.
Вот кто - контрреволюционеры!..
Невозможно, не хватит времени и бумаги, Владимир Ильич, чтобы описать ужасы "коммунистического строительства" на Дону. Да, пожалуй, в крестьянских губерниях это строительство не лучше.
"Коммуна - зло". Таково понятие там, где прошли коммунисты. Потому-то много "внутренних банд", много дезертиров. Но дезертиры ли это? Большая часть крестьян судит о Советской власти по ее исполнителям. И можно ли удивиться тому, что крестьяне идут против этой власти, и ошибаются ли они, со своей точки зрения? Нужно ли удивляться восстанию на Дону?
Нужно удивляться долготерпению русского народа.
Некто Д. Варов в № 136 газеты "Правда" в статье "На Дону" касается событий в ст. Вешенской, боясь, видимо, обидеть коммунистов. События эти для него приняли только "неутешительный вид", а восставшие против насилия и гнета казаки переименованы в "белогвардейски настроенных". Вид невинно расстрелянного казака за свой же овес и ячмень или вид зарезанных людей, совершенно верно, вид "неутешительный"... А другой советский корреспондент, некто А. В., все зверства насилия и ужасы вылил в общей фразе: "Не всегда тактичные действия представителей власти".
Подленькая душа писак самодержавия перешла в души писак Советской власти. Слуги освобожденного слова в лакейской ливрее народу не нужны.
Может быть, Владимир Ильич, Вы спросите меня, по какому праву я это позволяю Вам писать? Не могу согласиться, не могу допустить, чтобы на все эти ужасы Вы смотрели бы поверхностно, и чтобы это делалось с Вашего одобрения. Не могу дальше молчать, нет сил выносить народные страдания во имя чего-то абстрактного, отдаленного.
Даже в области социальности коммунистический произвол начинает давать себя чувствовать. И когда меня стараются уверить, что коммунизм дело доброй воли, я верить теперь отказываюсь. Вот пример: перед нами приговор полевого суда при гарнизоне ст. Усть-Медведицкой от 5 октября 1918 года, по делу фельдшера Багрова, обвиняемого в публичной агитации в своем хуторе Горбатов большевизма и мироновских порядков, в порицании войскового правительства и бывшего атамана Каледина, занимался шпионажем в пользу Миронова... К каторжным работам сроком на пять лет с лишением всех прав состояния и последствиями по ст. 23 - 220 Улож. о наказ.
Этот каторжник, освобожденный из тюрьмы нами, обратился впоследствии, как фельдшер, к комиссару с просьбой об определении на службу по своей специальности, но сей "коммунистический муж" спросил его: "Вы коммунист?" "Нет", - ответил тот. "Тогда и места нет!.." И теперь, когда читаешь написанными жирно буквами обращение коммунистов от имени рабочих ("Саранская правда" № 65 от 27 июля): "Товарищи крестьяне, мы, рабочие, не хотим вами командовать, мы помогаем вам и ждем от вас помощи", - то чувствуешь, какой ложью это дышит. Достаточно этот же газетный лист перевернуть, чтобы на следующей странице прочитать "Постановление Саранской Чрезвычайной Комиссии" о том, что гр. Синчук за нападки на сотрудника Чрезвычкома и публичное поношение коммунистов подвергнут тюремному заключению сроком на один месяц, а гр. города Саранска Грама - на такой же срок "за публичное поношение советских работников".
Выходит, что никакой критики не позволяем! "Стоять смирно, и, что бы я ни делал, - ни звука!"
Вот тут и поверь председателю ВЦИК тов. Калинину, когда он говорит крестьянам: "Никакого давления и насилия со стороны партийных товарищей и со стороны правительства Советской республики на крестьян не должно быть. Мы несем крестьянам коммунистическое учение, но вместе с тем мы сами должны у этих крестьян учиться". О том, что коммунисты именно командуют и кричат везде "Смирно!", говорит нам и одно из постановлений призываемых на военную службу села Анны Воронежской губернии: "Слушали: О свободе слова на волостном съезде. Постановили: Слово свободы задушено местной властью".
О причинах последних неудач на Юге некто Беляков-Горский в "Известиях", № 131 - 132, пишет: "Боевой опыт не только настоящей, но и вообще всех войн показывает, какая тесная связь должна установиться между фронтом и тылом, прежде чем боевые операции станут планомерными в своем развитии..." К сожалению, такого знания тыла у политических руководителей Южного фронта не оказалось... В результате развернулись картины ужасающей путаницы и произвола отдельных личностей... Наскоро сколоченные волостные и окружные ревкомы своих функций не знали, на казачество смотрели глазами усмирителей...
Растерявшееся казачество разводило руками, ахало, удивлялось и в конце концов пришло к такому выводу, что "коммуния" дело неподходящее, ибо коммунисты "дюже свирепы".
А если бы гр. Беляков-Горский спросил Реввоенсовет Республики или Троцкого: "А что, не подавал ли чего-нибудь Миронов в марте месяце?" То ответили бы ему: "Давал..."
На моем докладе член РВС Республики Аралов написал такую резолюцию: "Всецело присоединяюсь к политическим соображениям и считаю их справедливыми". Да, только один т. Аралов присоединился, только он один оказался дальновидным, но по пословице "один в поле не воин" оказался бессильным проявить свое влияние на благоприятное завершение борьбы на Дону, на благо рабочих и крестьян, на благо исстрадавшегося, обманутого казачества.
Вместо политической мудрости, вместо политического такта, вместо искреннего стремления к прекращению братского кровопролития пришлось в марте прочитать заметку в газетах: "Новые губернии". По вопросу об определении границ Царицынской губернии и о выделении Ростовской губернии подтверждается предыдущее постановление. Делалось именно то, на что указывал генерал Краснов в своих приказах и воззваниях, зажигая пожар на Дону в апреле 1918 года, и то, что казалось провокацией в устах красновских банд. Уничтожение казачества стало неопровержимым фактом... Кому это нужно - не секрет, стоит только быть внимательным к тому, что проделывают над казачьим населением, а вместе с ним заодно и с русским народом.
Может быть, Владимир Ильич, Вы скажете, что я увлекаюсь; нет, зверские приказы по экспедиционному корпусу отдавались. Достаточно Вам их потребовать и убедиться. Это ли не пример истребления?
Есть на Дону хутор Сетраков Мигулинской станицы; хутор большой. Когда-то он служил местом лагерных сборов для казаков, которые устраивались ежегодно при самодержавии. В этом хуторе восставшие казаки Казанской и Мигулинской станиц захватили красного коменданта и с ним тридцать красноармейцев и хотели их расстрелять. Казаки х. Сетракова вступились всем хутором и отстояли красноармейцев. Восставшие казаки удалились. В это время в хутор пришел Богучарский полк из эксвойск и, собрав под видом "на митинг" до 500 казаков, начал избиение. Пока сообщили спасенному ими коменданту и пока он прискакал с возгласом: "Стой! Стой! Что вы делаете?! Этот хутор наш, советский, они меня спасли и людей!" - и потребовал остановиться, то услышал в ответ: "Нам до этого дела нет, мы исполняем приказ". Из 500 безоружных и мирных казаков коменданту удалось спасти только 100, а 400 полегли...
Вот ответ на тему "Кто такие контрреволюционеры"...
В телеграмме к Вам, Владимир Ильич, я молил изменить политику, сделать революционную уступку, чтобы ослабить страдание народа и этим шагом привлечь народные массы на сторону Советской власти.
...Насильственно построенную коммуну ждет участь коммуны Парагвая. Но тогда зачем же такая жестокость и к казакам, и к русскому крестьянству, истребляющим друг друга по своей слепоте? Не пора ли закончить и с опытом коммунистического строительства, чтобы русскому народу не остаться при разбитом корыте? Мы видим, что прямолинейность почти погубила дело.
Мне остается ответить на одиннадцатую тему: что такое социализм и как должно жить человечество... Или, скорее, не ответить, а сказать, ЧТО я ответил на митинге 25 июля с. г. в селе Пособе Саранского уезда, чтобы Вы и партия не сказали, что я контрреволюционер, изменяю трудовому народу.
Я смотрю с точки зрения беспартийного. Социальная революция - это переход власти из рук одного класса в руки другого класса. До революции была в руках царя, помещика, генерала, капиталиста, в руках буржуазии, а теперь она перешла в руки рабочих, в руки крестьян. За это теперь идет борьба. Вместе с властью в руки трудящихся перешла земля, фабрики, заводы, железные дороги, капиталы и все средства производства, какие были в руках капитала орудием угнетения трудящихся масс. Вот этот-то переход всех средств производства к народу и называется их социализацией. Лично я борюсь пока за социализацию средств производства, то есть за закрепление этих средств производства за трудящимися массами, за рабочим и трудовым крестьянством. Лично я убежден, и в этом мое коренное расхождение с коммунистами, что пока мы не закрепим этих средств производства за собою, мы не можем приступать к строительству социальной жизни на новых началах. Это укрепление я называю фундаментом, на котором я должен быть построен социальный строй коммуны.
Фундамента мы еще не построили. Отсюда моя "контрреволюция", нами же по злому умыслу питаемая...
Борьба с контрреволюцией еще в полном разгаре, а уже бросились строить дом (коммуну). Постройка наша похожа на ту постройку, о которой Христос сказал, что подули : ветры, раздули песок, сваи-столбы упали, и дом рухнул. Он рухнул потому, что не было фундамента, а были лишь подведены столбы. Да, Владимир Ильич, трудно особенно теперь к отвечать народным массам, когда они разочарованы в плотниках-коммунистах, когда из соседнего леса высматривает голова дезертира и, насторожив уши, жадно прислушивается: "Не тут ли истина, не здесь ли кроется спасение земли и воли, на которую посягает Колчак - Деникин?" И, чувствуя этот напряженный слух, чувствуя на себе жадные взгляды толпы, продолжаешь:
Человечество должно жить так, чтобы никакого насилия над человеком, который трудится, не было! Оно свободно должно работать хотя бы над тем, с чем застала его революция... Еще лучше, если мужику перепадет что-нибудь от революции и земли помещичьей. А в это время, пока идет борьба с контрреволюцией, борьба за средства производства, деревня наводняется газетами, брошюрами, книгами; идет усиленная работа по воспитанию человека, по воспитанию деревни. Один за другим сменяются лекторы, доказывая преимущества коммунистического строя. А там, неподалеку от деревни, на части бывшей помещичьей земли, опытный агроном руководит строительством коммунистического хозяйства бедняков, выделившихся для общей жизни, для общего труда, для общей радости и горя. Наконец приходит в деревню радостная весть "Колчак - Деникин разбиты, контрреволюция больше головы не поднимет", средства производства остались за массами. В деревню снова потянулись апостолы социализма и коммунизма (но только не современные коммунисты) и уже не с книжками, листовками и брошюрами, а с орудием производства, с машинами. Вот и к вам пришла машина, что зовется тракторной, пашет землю паром... "Ну, граждане, мы приехали на деле доказать то, что говорили на словах. Покажите нам, какой участок земли вы хотели запахать на будущий год?" Земля указана. Разъясняется крестьянам, сколько времени нужно, сколько людей, лошадей и т. д. нужно, чтобы поднять этот участок их силами по старому способу. "А вот мы, - продолжают коммунисты, - с одним техником, что правит машиною, да с двумя подручными от вас, вспашем землю за десять часов..." Через 10 часов слова претворены в дело, истина доказана, мужик сам увидел то, чему не верил. На будущую пахоту он уже сам будет искать машину. И так необходимо проделать со всеми видами обработки земли: боронованием, посевом, жатвой... Наконец сжатый хлеб обмолочен и ссыпан в амбары. Вы рассчитываете, что по числу едоков, на обсеменение и на непредвиденные обстоятельства нужно на год столько-то пудов... а столько-то пудов остается в излишке. Снова расчет - на мануфактуру, деготь, соль и т. п. предметы первой необходимости. А в это время на ваши сельские Советы, фабрики и заводы уже прислали расценку на все предметы потреблении... Вы получаете за хлеб нужные предметы и распределяете между собой. И вот путем долгого и упорного показа народ поймет преимущества общности труда и общности распределения продуктов и сам потянется в артели и коммуны. Но только не тяни его силой, как делается это теперь. На это нужен не один десяток лет.
Я сторонник того - не трогая крестьянина с его бытовым и религиозным укладом, не нарушая его привычек, увести его к лучшей и светлой жизни личным примером, показом, а не громкими трескучими фразами доморощенных коммунистов, на губах которых еще не обсохло молоко, большинство которых не может отличить пшеницы от ячменя, но с большим апломбом во время митингов поучает крестьянина ведению сельского хозяйства...
Я не хочу сказать, что все трудовое крестьянство оттолкнулось от Советской власти. Нет, в ее благо оно еще верит. Но измученное в напрасных поисках правды и справедливости, блуждая в сумерках, оно только обращается к вам, идейным советским работникам: "Не сулите нам журавля в небе, дайте синицу в руки".
А теперь, раскрыв свои задушевные мысли и взгляды, заявляю:
1. Я - беспартийный.
2. Буду до конца идти с партией большевиков - если она будет вести политику, которая не будет расходиться на словах и на деле, - как шел до сих пор.
3. Всякое вмешательство сомнительных коммунистов в боевую и воспитательную сферу командного состава считаю недопустимым.
4. Требую именем Революции и от лица измученного казачества прекратить политику его истребления. Отсюда раз и навсегда должна быть объявлена политика по отношению казачества, и все негодяи, что искусственно создавали возбуждение в населении с целью придирки для истребления, должны быть немедленно арестованы, преданы суду и за смерть невинных людей должны понести революционную кару.
Без определенной, открытой линии поведения к казачеству немыслимо строительство революции вообще. Русский народ, по словам Льва Толстого, в опролетаризации не нуждается. Социальная жизнь русского народа, к которому принадлежат и казаки, должна быть построена в соответствии с его историческими, бытовыми и религиозными мировоззрениями, а дальнейшее должно быть предоставлено времени.
...Я отказываюсь, принимать участие в таком строительстве, когда весь народ и все им нажитое растрачивается для цели отдаленного будущего, абстрактного. А разве современное человечество - не цель? Разве оно не хочет жить? Разве оно настолько лишено органов чувств, что ценой его страданий мы хотим построить счастье какому-то отдаленному человечеству?! Нет, опыты пора прекратить. Почти двухгодовой опыт народных страданий должен бы убедить коммунистов, что отрицание личности и человека - есть безумие.
5. Я борюсь с тем злом, какое чинят отдельные агенты власти, то есть за то, что высказано председателем ВЦИК т. Калининым буквально так: "Комиссаров, вносящих разруху и развал в деревню, мы будем самым решительным образом убирать, а крестьянам предложим избрать тех, кого они найдут нужным и полезным..."
Хотя, увы, жизнь показывает другое... Я знаю, что зло, которое я раскрываю, является для партии неприемлемым полностью, и Вы, по мере сил своих, тоже боретесь с ним. Но почему же все те люди, что стараются указать на зло и открыто борются с ним, преследуются вплоть до расстрела?
Возможно, что после этого письма и меня ждет та же участь, но смею заверить Вас, Владимир Ильич, что в лице моем подвергнется преследованиям не мой индивидуальный протест против разлившегося по лицу республики Зла, а протест коллективный, протест сотен тысяч и десятков миллионов людей...
6. Я не могу быть в силу своих давнишних революционных и социальных убеждений ни сторонником Деникина, ни Колчака, ни Петлюры, Григорьева и др. контрреволюционеров, но я с одинаковым отвращением смотрю и на насилия лжекоммунистов и... в силу этого не могу быть и их сторонником.
7. Всей душой страдая за трудовой народ и возможную утрату революционных завоеваний, чувствую, что могу оказать реальную помощь в критический момент борьбы при условии ясной и определенной политики по казачьему вопросу и при полном доверии ко мне и моим беспартийным, но жизненно здоровым взглядам. А заслуживаю ли я этого доверия - судите по этому письму.
Искренне уважающий Вас и преданный Вашим идеям,
комдонкор
Миронов[35]
31 июля 1919 г., г. Саранск
Служебная записка из Ревтрибунала Республики
№ 10-10 от 10.Х.1919 г.
Председателю Реввоенсовста Республики ТРОЦКОМУ
В практике Реввоенсоветов фронтов, армий и РВСР встречаются случаи образования чрезвычайных следственных комиссий и чрезвычайных трибуналов для рассмотрения дел особой важности, а также иногда и дел, подсудных Ревтрибуналу Республики, причем последний об этом даже не уведомляется.
В таком же порядке был образован недавно трибунал по делу о мятеже Миронова. РВТР полагает, что в интересах общей организационной работы необходимо обязать Реввоенсоветы немедленно уведомлять РВТР о всех случаях учреждения чрезвычайных спецкомиссий или чрезвычайных трибуналов. (...) В противном случае при самостоятельном функционировании на фронте разного рода чрезвычайных следкомиссий и трибуналов, учреждаемых без ведома и участия РВТР, он фактически лишается возможности осуществлять право контроля и руководства...
Как видно сегодня из опубликованного постановления ВЦИК, чрезвычайный трибунал приговорил Миронова и его соучастников к расстрелу, одновременно возбудив ходатайство перед ВЦИК о помиловании... РВТР усматривает из этого, что Чрезвычайный трибунал не отдавал себе должного отчета в истинном значении возложенного на него задания и представленных ему полномочиях. (...)
Народные суды РСФСР и РВ Трибуналы Красной Армии не связаны в своей деятельности никакими формальными условиями при определении ВИНЫ и НАКАЗАНИЯ, и поэтому является недостойным авторитета трибунала, когда он выносит приговор, ПРИВЕДЕНИЕ В ИСПОЛНЕНИЕ КОТОРОГО САМ СЧИТАЕТ НЕСПРАВЕДЛИВЫМ, как это произошло в настоящем деле.
Такой приговор вызывает предположение о НАЛИЧИИ ПОСТОРОННЕГО ВЛИЯНИЯ на трибунал, в результате которого трибунал определил наказание, по его собственному убеждению, не соответствующее виновности осужденных.
Ввиду изложенного в целях установления общего порядка при производстве дел, подсудных РВ Трибуналам, РВТР просит РВСР издать соответствующее постановление, проект которого прилагается.
Председатель Революционного Военного Трибунала
Республики ЛЕГРАН.
10
Ивар Смилга был послушным орудием в руках Троцкого, но и он в душе посмеивался над мелкой суетливостью вождя в этом, вообще-то частном, мироновском процессе... Высшая мера наказания всем главарям мятежа была предопределена заранее, все обусловлено с глазу на глаз, и вдруг - как гром среди ясного неба - телефонный звонок из штаба фронта, от Ходоровского: не спешить с окончательными выводами, а если выводы уже сделаны, то не спешить с приведением их в исполнение. Утром был звонок, а к концу дня, вслед за последним словом подсудимого Миронова, Смилге передали шифровку чрезвычайного содержания:
По прямому проводу, шифром
Балашов, Смилге
(если нельзя прямо в Балашов, то передать в Саратов, Реввоенсовет, с просьбой передать немедленно Смилге)
Ответ о мироновском процессе наводит на мысль, что дело идет к мягкому приговору. Ввиду поведения Миронова полагаю, что такое решение было бы, пожалуй, целесообразно. Медленность нашего наступления на Дон требует усиленного политического воздействия на казачество в целях его раскола.
Для этой миссии можно, может быть, использовать Миронова, вызвав его в Москву (после приговора) и помиловав через ЦИК - при его обязательстве направиться в тыл и поднять там восстание.
Сообщите Ваши соображения но этому поводу.
7 октября 1919 г., № 408
Предреввоенсовет Троцкий[36]
Неизвестно, чего здесь было больше, мелкого политиканства, вероломства или откровенного маккиавелизма, но выполнить эту директиву Смилга был обязан.
Во время перерыва Дмитрий Полуян и оба члена присутствия получили указание: во-первых, приговорить Миронова и не менее десяти верных ему пособников к расстрелу и, во-вторых, в частном определении трибунала, непосредственно в приговоре, просить ВЦИК помиловать всех осужденных ввиду их чистосердечного раскаяния.
Ничего подобного не знала судебная практика России, во всяком случае на памяти современников, чтобы один и тот же суд, вынося крайнюю меру наказания, сам же и подвергал ее сомнению. Нелепость подобного документа особенно-то не занимала ни Дмитрия Полуяна, ни его товарищей: все это в значительной мере походило на фарс.
Частное определение не было оглашено при чтении приговора - эта жестокость предполагалась в качестве основной меры - с тем, чтобы осужденные могли до конца прочувствовать всю глубину своего падения... И лишь на рассвете, когда у них стыла кровь в жилах, было объявлено о помиловании от имени правительства.
Миронова перевели в военные казармы под домашний арест "до особого распоряжения", вернули золотые часы - награду РВС армии. Но Троцкого не оставляли заботы о судьбе помилованных.
10 октября он вновь телеграфировал Смилге:
Я ставлю вопрос на обсуждение: мы даем полную "автономию" донскому казачеству, если они целиком порывают с Деникиным. Должны быть созданы соответствующие гарантии. Посредниками могли бы выступить Миронов и с ним помилованные, коим немедленно бы отправиться в тыл Дона. Пришлите Ваши письменные соображения... Троцкий. № 409[37].
В своем ответе Смилга поспешил сообщить, что сам Миронов стоит против какой-либо автономии Дона, что он за Советскую власть, поэтому нет никакой необходимости входить в этот вопрос. Троцкий немедля поправился:
Никакого решения об автономии Дона, разумеется, нет... Слово "автономия" поставлено в кавычках суммарного наименования тех уступок, какие мы можем дать казачеству... Практически вопрос сводится к тому, считаете ли Вы целесообразным направить Миронова и других в глубь Дона и каким образом: как начальника отряда, дав ему несколько сот сабель и десяток агитаторов, или же как нелегального агента. Об этом я и запрашивал в первой моей телеграмме. Троцкий, № 410[38].
Прочитав эту депешу, Смилга саркастически усмехнулся. Любопытно следить за слабостями "великих", за дотошливым стремлением их стереть в порошок даже самого мелкого противника... Впрочем, Троцкий горячился не только по поводу Миронова. В середине сентября он телеграфировал и по поводу Буденного:
...Настроение частей Конного корпуса Буденного внушает серьезные опасения. С продвижением на Юг корпус грозит стать очагом новой, более опасной мироновщины. Необходимы немедленно серьезные меры. Как одну из них предлагаю: всех комиссаров, политработников корпуса Миронова, оказавшихся на высоте, включить кавалеристами в наименее надежные части корпуса Буденного... № З85[39].
Миронова помиловали, но Миронова нужно уничтожить немедля. Хотя бы руками белой контрразведки!.. "Нельзя же так, дорогой Лев Давидович, нельзя! Мелко, суетно и - на бланках собственного ведомства, а они, как известно, считаются документами вечного хранения, могут попасть на обозрение благодарных и вполне беспристрастных потомков!.."
Не все бумаги, как понял Смилга, надлежало исполнять. Пуще того - не все их можно было и выполнить! Миронову предоставлен был длительный отдых, ни о какой авантюре "в тылах Деникина" не могло быть и речи. Прояснялись и некоторые сложности саранского дела. Примерно в эти дни Смилга получил личное письмо из ЦК партии. В нем значилось:
"Дорогой Ивар Тенисович!
На последнем заседании Оргбюро у нас были горячие дебаты по отношению некоторых казачьих офицеров, которые проявили себя так или иначе во время мироновщины и прежде по работе в Донской области. Относительно этих офицеров предостерегали и раньше, указывали на то, что они ВО ВРЕМЯ ОНО проводили директиву умышленно "сугубо точно", зная, что такое проведение не может не вызвать острой реакции, а она в свою очередь приведет к восстанию.
После того как мы отступили на Донской области, некоторые товарищи из Казачьего отдела предупредили, что Ларина, Болдырева, Рогачева в будущем нельзя пускать в Донскую область, так как они там оставили после себя отчаянную память, и что им вообще ни в коем случае нельзя доверять...
Елена Стасова[40]"
Стасова была секретарем ЦК партии, и, следовательно, со Смилги могли спросить, почему он в свое время не посчитался со сведениями Казачьего отдела, почему группу Ларина послали в корпус Миронова...
Впрочем, что ж, теперь оставалось придерживаться линии Троцкого, он был и силе. Посоветовавшись, решили Ларина оставить на политработе, Болдырева командировать политкомом в кавгруппу Блинова, а Рогачева отдать в руки следователей за прошлые перегибы и незаконные контрибуции, дабы успокоить возмущение на местах...
11
Он знал, предчувствовал, что Надю в Нижнем также арестовали как заложницу, едва он выступил из Саранска. И вдруг увидел ее во сне, на крыльце какой-то неизвестной ему больницы, с запеленатым младенцем на руках, постаревшей на много лет, с огромными, полными ужаса и слез глазами и большим некрасивым ртом. Миронов обнял ее и придержал, притиснув к груди, опасаясь, что ей откажут ноги. Такие недавно крепкие и стройные, укрощавшие шенкелями добрых кавалерийских коней, державших ее в седле с утра и до вечера на длинных маршах, рядом с мужем. И, странное дело, он как бы не замечал на ее руках младенца, не спросил даже, сына или дочку принесла она ему...
Надежда проглотила рыдание, и он понял по ее темным глазам, полным боли и недоумения, что она никогда не забудет этого.
- Надя, родимая, жена моя, прости! Я не мог! Не мог иначе... - сказал Миронов виновно, с колотящимся сердцем и проснулся.
Его тихо покачивало на вагонной полке. Под гулким полом постукивали колеса на рельсовых стыках. Шумел за окном осенний ветер.
В двухместном купе было темновато, зыбкий свет струился из окна, на соседней полке похрапывал вестовой... Серебряная шашка, которую вернули Миронову после помилования, висела с портупеей на стенке и при большой скорости и торможении методично и вкрадчиво постукивала серебряным наконечником ножен о крашеные, фальцованные дощечки вагонной обшивки, будто напоминала о себе.
Миронов возвращался к прежним отношениям с миром вещей и понятий, смотрел в голубоватое, рассветное окно, а сердце болело и не выходил из ума тревожный сон. Что с Надей? Не было ли беды?
Поезд миновал уже Рязань, к самой линии вышла широкой излучиной хмурая, осенняя Ока. Над холодными водами свисали с берега обглоданные козами ивняки.
...Номер в бывшей фешенебельной гостинице "Альгамбра" был огромный, нетопленый. Паркет, лепные потолки, фризы и завитушки гипса, роскошь, но топят из рук вон, пар дыхания по утрам, как в нежилом сарае. Греться надо морковным чаем, а если чай кончится, то пустым кипятком из кубовой. Война.
Охрану в Москве сняли, и сразу же, как по сигналу, - гости! Серафимович, земляк-писатель, казаки Макаров и Слышкин из отдела, да со свертками - чего только нет! А ничего и нет, скудные нынешние пайки из Кремля: вобла, какая-то крупа вроде пшена, но называется "магар", гусиный корм (Макаров тут же сказал, что с этой крупы ни навару, ни вкусу, только и доброго, что горячо!), но еще и академический паек Александра Серафимовича - кусок брынзы, специально для ослабленного тюрьмой и разными размышлениями организма, ведь так или иначе, но придется еще скакать в седле и на тачанке, мало ли в жизни предстоит еще боев и неожиданных атак!
Нет, все-таки чудной и странный народ эти казаки! Право слово. Горожане, многие во всяком случае, их считают почему-то гордо-спесивыми, холодными солдафонами, а ведь все по сути наоборот: люди-то все больше незащищенные, разбросанно-распоясанные, хоть узлы из них завязывай! Чуть сошлись вместе, шум, насмешки, взаимные уколы, чепуха всякая, и даже сам Филипп Кузьмич, более собранный и молчаливый по характеру, среди них сразу отмяк душой, и глаза немного повеселели, будто и не было балашовского потрясения. Отчасти и делал вид, что уже все забыл. Такая привычка у всякого военного человека: вскоре забывать подробности недавней схватки, чтобы мог сгодиться к дальнейшим действиям... Только морщины под глазами и между бровей означились резче.
Пили желудевый кофе. Серафимович, совсем уж облысевший старик, размачивал в кружке каменно-твердый сухарь, Макаров пробовал разгрызть такой же сухарь без размачивания, и, казалось, из смеющегося рта у него летели искры. Миронов дурачился:
- Ты, Матвей Яклич, до службы, случаем, не умел граненые стаканы разгрызать на посиделках, ради потехи? Зубы, как я посмотрю, подходящие!
- Ну что вы, Филипп Кузьмич, какие у нас зубы! Шамкаем, как столетние деды, хрящика перекусить не могём. Если уж у кого зубы, так это у льва, царя зверей! Вот животная проклятая, зубастая!
Макарову можно только удивляться. Человек с высшим образованием, в коммерческом институте преподавал, но дури и всяческой лихости на себя напустить может сколько угодно. Чуб отрастил бутафорский едва ли не до потолка, нос картошкой, шаровары темно-голубые с красными лампасами - здешних комиссарских жен пугать! Говорит, как отрубает:
- Ильич не дал нас в обиду льву! Лев - животная такая, что в рот палец не клади, отхватит руку по локоть. Собрал вокруг целую когорту! Да это бы не страшно, но плохо одно: прихварывает Ильич нередко, и все из-за прошлогоднего ранения. Стерлядь эта, сука эта Каплан чего наделала! Вы меня извините за терминологию, иначе не могу!.. Да, но при всем том надо же работать, бороться, прокладывать дорогу дальше! Вот вам, Миронов, свежие приказы нашего отдела, вот газеты, вот книжки и брошюры. Изволь в первую очередь ознакомиться: в "Известиях" - "Тезисы ЦК о работе на Дону" 30 сентября приняты, вполне открытая и деловая политика по отношению к трудовому казачеству. Тут, конечно, сказано, что "мятеж Миронова вырос из политической отсталости и предрассудков среднего казачества...", но это сказано было до процесса, иначе тогда и не мыслилось, крупный возник переполох. Но видишь, уже и тогда записали черным по белому и в том же постановлении: "Мы строжайше следим, чтобы продвигающаяся вперед Красная Армия не производила грабежей, насилия и проч... твердо помня, что в обстановке Донской области каждое бесчинство красных войск превращается в крупный политический факт!" И главное: "Нашей поддержке бедноты и части середняков необходимо сразу придать демонстративный политический характер. Столь же демонстративный характер нужно придавать расправе над теми лжекоммунистическими элементами... - слышишь, прямо от Миронова заимствовали термин, да, - которые проникнут на Дон и попадутся в каких-либо злоупотреблениях". Ну, кто победил? Правда победила, Ленин победил, и мы с тобой, Филипп Кузьмич, хотя и не следовало, конечно, так горячиться... А вот еще: "Необходимо ясное и настойчивое проведение в агитации и на практике той мысли, что мы не приневоливаем к коммуне". Не приневоливаем! Ну, и так далее!
Миронов повеселел, теперь уже не только от встречи и веселой пирушки, а на всю глубину души. Посветлел мыслью, потому что плоды его страданий и даже воинского проступка были куда важнее и дороже, может быть, всей его отдельной человеческой судьбы, как бы дорога для него она ни была. Изменилось что-то весьма важное в жизни. Теперь не стыдно будет и простым казакам в глаза глянуть, не скажут: куда ты завел нас? А яма, приготовленная для него, засыпана пустой, и при этом положение в Республике выяснилось настолько, что принято особое решение в ЦК большевиков, черт возьми!
- Лев в своей статейке "Полковник Миронов" забил осиновый кол в пустую могилу. Теперь, что же, извиняться будет? - как бы подслушав его мысли, спросил Макаров Серафимовича.
Тот лишь вздохнул тяжело и не стал отвечать. Он понимал все эти вопросы глубже, видел их сложность. Между тем Миронов сверкнул жмуристыми глазами, тронул правый ус горделивым движением:
- Льстит, понимаете, самолюбию, когда осиновый кол вбивается не... руками человека, всегда пристрастного, с сомнительными устремлениями, а руками истории, которой не откажешь в беспристрастности. Эта старушка куда порядочнее, и она-то уж выберет - в чью могилу!
Пришло время и для вопросов.
- Да, друзья! Просветите касательно положения на фронтах, а то я ведь не читал в последние дни газет! Где Блинов? Где родимая 23-я с Голиковым? Где незабвенный Самуил Медведовский, которого "разжаловали" под горячую руку вместе с еретиком Мироновым?
Вопрос был задан с беспечным видом, но Макаров не принял такого тона, отвечал хмуро:
- Медведовский твой чувствует себя прекрасно, его еще летом вернули в 16-ю дивизию. Эндеман пошел в командармы, ну а лучшего начдива для дивизии не найдешь, они же там, помнишь, бунтовали за него...
- И правильно сделали! - сказал Миронов.
- Подожди, Филипп Кузьмич, - усмехнулся Макаров. - Тут просматривается и нечто скверное. Просматривается некий спектакль. Неужели не понятно? Когда надо, дескать, то кого угодно сбросим с колокольни! Тем более если этот Медведовский запросто чаи распивает с Мироновым. Но как только Миронова законопатили в бочку и пустили по "морю-окияну", то не забывают поправить вопрос и в дивизии! И волки сыты, и дивизия довольна, и моральное настроение в когорте не пострадало. Эта фракция нам еще нос утрет кое в чем, Филипп Кузьмич. А ты радуешься.
- Да черт с ними, ты про Голикова с Блиновым расскажи! - упавшим голосом крикнул Миронов. Не терпел он в жизни грязной возни, кем бы она ни велась.
- Ну, 23-я ничего, огрызается где-то в составе 9-й армии. Командармом теперь Степинь, из 14-й стрелковой... А с Блиновым плохо дело. Поставили его тогда на пути Мамонтова, под Новохоперском, а силы-то были неравные... Так что... В бывшей твоей бригаде, Филипп Кузьмич, вряд ли четыре сотни сабель наберется теперь. Чуть ли не все легли! И жалко, и знаешь причины, а помочь как? Везде по фронту, от Камышина до Курска и Белгорода, сплошная рубка и ад... В той же 16-й дивизии, у Медведовского, Мамонтов только в одной атаке вырубил девятьсот бойцов, на линии Гуково - Заповедная... Самый накал: мы или они! Может, попросишься снова на дивизию?
Миронов как будто и не слышал его предложения, пропустил без особого внимания и сведения о потерях Самуила под Гуковом (на войне чего не бывает!), но его в самую душу укусила беда бывшей своей кавбригады. Он стиснул зубы, и лицо его вновь осунулось от горя.
Четыре сотни - в его бывшей коннице, бригаде Блинова? Да ведь их было полторы тысячи только в седле, не считая штабов и нестроевых коноводов! Граждане, да нельзя ведь так воевать, это же люди, наши, земляки, живые души! Их же по станицам и хуторам жены с детишками ждут, старики немощные и престарелые матери! Да и с чем же мы останемся, когда победим? Куда же вы глядели-то, сукины сыны? И Блинова самого отдал бы под трибунал за это, дурака немытого! Ну, силы неравные, понятно, так надо же было маневрировать, скакать, клевать с тылов, да по ночам уводить за собой, оставляя им на пути пустые сеновалы и сухие колодцы, чтоб заморить вражьих коней в первую очередь! Жарить с пулеметных тачанок там, где не ждут! - ведь азбука же, простейшая азбука кавалерийской войны! А вы? Мамонтов, Мамонтов, только и слышно, будто под этого москаля на драгунском седле и ключей подобрать нельзя!
Все это хотелось сказать сейчас, немедля, но он никого не мог обвинять, потому что и сам не так давно растерялся перед групповой подлостью, нарушил дисциплину, довел митинговщину до мятежа...
- Взял бы дивизию, вновь, как бы дали! - с сердцем сказал Миронов. - Но тут кое-где созревает мнение, чую, что лучше сейчас мне в военные должности не ходить. Шибко мной недоволен товарищ Троцкий, а ведь он пока что нарком по военным делам, никто иной... Говорили мне сведущие люди. Со Жлобой как было в Царицыне? Услал его в астраханские пески с партизанским отрядом в двести сабель, в белых тылах доли искать, калмыков поднимать против Деникина, задумано было неплохо: Жлобу-то услали на верную смерть! Хорошо, что белые про этот отряд ничего не знали, долго, даже не подозревали о его существовании. Выкрутился, хитрый Дмитрий, сколотил все же конную бригаду там, вернулся вновь героем. Так ведь то - прямое везение, мог бы в такой гуляш на стол Деникину попасть, что и сказать страшно. Нет, тут надо подумать! Вызвали вот, не знаю еще, что скажут. Но ясно, вызвали - не на смотрины...
Еще долго говорили о Блинове, о жертвах гражданской войны, зачастую неоправданных и жестоких. О семье Миронова, которая стараниями Казачьего отдела была своевременно вывезена с занятой белыми Донщины и укрывалась теперь где-то в тылах. О Наде, от которой он ждал теперь скорого письма. Прощаясь, Макаров посоветовал:
- Надо готовиться, Филипп Кузьмич, к серьезному разговору. Даром, что вас помиловали, надо еще доказать и полную свою невиновность с политической стороны, с душевной. Обстановка везде серьезная, рук опускать не моги и думать!
...Утром в холодный номер к Миронову постучали.
Высокий, мрачноватый дядя в кожанке, в комиссарской кожаной фуражке со звездочкой молча козырнул, не переступив порога:
- Товарищ Миронов? За вами - автомобиль.
Дверь осталась полуоткрытой, Миронов надел белую свою папаху, шинель. Отдал ключ дежурной.
Он предполагал, что повезут его на Лубянку. Но машина, едва свернув с Тверской на Охотный ряд, чуть миновала Театральную площадь и стала около какого-то старинного здания с табличкой "Первый Дом Советов"...
- Сюда?.. - удивился Миронов.
- Да. На квартиру, - односложно ответил неразговорчивый спутник.
"На квартиру? На чью?" - хотел спросить Миронов, но воздержался.
Ступени парадной лестницы бывшей гостиницы "Метрополь", только без ковров, вестибюль второго этажа, обитые кожей двери. Звонок.
Горничной в этом номере, по-видимому, не полагалось, двери изнутри открыл сам хозяин - высокий, тонкий, лобастый человек с болезненно напряженными глазами, в меховой безрукавке и шинели внакидку. В этом "Доме Советов" было так же нетоплено, как и в фешенебельной "Альгамбре"... Протянул сухую, горячую руку:
- Дзержинский. Проходите, пожалуйста. Раздевайтесь.
Миронов разделся, повесил шинель на лакированный деревянный колок у роскошного зеркала. Смиряя волнение, достал расческу и успел еще дважды махнуть над залысинами, приводя голову в порядок. Н зеркало глянуть постеснялся: и так хорош!
- Сегодня будний день... - оказал он, разведя руками и оглядывая квартиру.
- Да, я сегодня не на службе, - ответил Дзержинский. - По врачебному листку, но скорее - под домашним арестом. Велено сидеть дома.
Миронов молчаливо спросил: кем же?
Дзержинский, понимая его напряженность, счел нужным пошутить, для разрядки:
- Товарищ Ульянов-Ленин арестовал. Вынес постановление, представьте.
- Если здоровье требует, то...
- Проходите, Филипп Кузьмич. Побеседуем, - кивнул в глубину Дзержинский.
Миронов вновь напрягся. Предстоял разговор, суть которого можно было лишь предполагать, но который мог и решить его судьбу. Оттого острое волнение переполняло душу, и он втайне боялся за свою запальчивость, возможный срыв.
Дзержинский, не снимая шинели, сел на диван к небольшому круглому столику красного дерева. Кивнул на место рядом с собой.
Сказал, зябко запахивая шинель тонкими исхудавшими руками:
- Все ваши претензии, изложенные в письме на имя Владимира Ильича, проверены, это и послужило причиной приостановки суда. Но...
Миронов, в его нынешнем состоянии, не умел слушать, он мог только говорить, выпаливать словно из пулемета нечто свое, накипевшее не только на суде, но и в разговоре вечернем, о трагедии красной конницы...
Он сказал, не дожидаясь необходимой паузы в речи Дзержинского:
- Гражданин Феликс Эдмундович, в моем письме вовсе не затронута и не высказана самая главная и насущная претензия, которая витает в воздухе и ясна всем! Только с нее можно и начинать разбор дела...
Дзержинский терпеливо стянул полы накинутой шинели нервными руками, глаза у него тем не менее были строгие, непримиримые.
- То есть? - сухо спросил он.
- По вине высших штабов, предательства разных "носовичей"... искусственно! (Миронов нажал на это "искусственно" до спазмы в горле) допущены нелепые переформирования, из-за которых мы потеряли не только инициативу, но всю Донскую область, весь Юг России, хлебный урожай этого года. А что такое утеря годового урожая для голодной Республики, во что это обходится народу, совсем не требуется много объяснять.
Он встал.
- Вы садитесь, - сказал Дзержинский. - Какая-то доля правды, возможно, есть и в этом... Изменников немало. Но вы, как всегда, увлекаетесь, Миронов. Вам кажется, если обезглавили вашу ударную группу войск под Новочеркасском, то это и причина? А поставки Антанты, политические моменты, усиление Колчака, просчеты политики... И ваш собственный вывих, Миронов, когда вы все так хорошо понимаете! Странно, что воинская дисциплина отступила перед анархизмом и партизанщиной, с которыми вы сами так непримиримо...
- Дисциплина, Феликс Эдмундович, не в том, чтобы слепо подчиняться приказу, и только, - снова загорячился он. - Дисциплина - это не страх, не чувство повиновения, а нечто духовное, то, что внутри нас. Может быть, долг! И этот долг вынуждает иногда посягать на формальную дисциплину! Наикрепчайшая связь между командой и пониманием ее снизу - вот что такое новая, сознательная дисциплина. В нашей армии, не в белой!
- Иными словами: демократический централизм, вы хотите сказать? - улыбнулся Дзержинский, и глаза его потеряли холодноватый отблеск металла, в них мелькнула заинтересованность.
- Я не знаю, как это называется на партийном языке, я беспартийный, - сказал Миронов, сбавив голос.
- Давно следовало стать членом партии на вашем месте, - заметил на это Дзержинский.
- Я поругался с этими политическими банкротами с Хопра, Лариным и прочими. Они высмеяли мою преамбулу в заявлении.
- Попробуйте еще. И напишите более обдуманную преамбулу, - снова усмехнулся Дзержинский.
Миронов выпрямился за столом, порываясь встать, но Дзержинский предусмотрительно положил ему руку на колено.
- Я думал об этом. Но... после Саранска? И всего, что случилось? Да кто же меня... И кто даст поручительство?
- Я дам поручительство, - Дзержинский, все так же зябко стягивая полы своей длинной шипели, прошелся по комнате и сказал с прежней сухостью: - Этот Рогачев... мы его арестовали... оказался очень большой сволочью и провокатором. Сейчас для нас первейшая задача чистка персонала, а после гражданской, возможно, и чистка партии!
- Я же писал об этом Владимиру Ильичу, - кивнул Миронов.
- Хорошо. Теперь о главном, - остановился Дзержинский посреди комнаты и выпустил из рук полы шинели. - Заявление в партию, если вы это уже хорошо обдумали, напишите сейчас же. Здесь. С нынешнего дня и будет исчисляться стаж кандидата или сочувствующего... Я доложу об этом в ЦК. Но это не все. Вы должны написать еще листовку, обращение к казакам, в основном тем, которые еще воюют против нас, к белым, я хотел сказать, казакам. Ну и к колеблющимся, которые нам не доверяют. Это обращение будет направлено на Дон и Кубань от имени ВЦИК или даже от имени съезда Советов...
Тут Миронов поднялся - руки по швам:
- Я почту за великую честь, если мне будет доверено написать такое обращение от имени правительства.
- Это на свободе, вооружившись кое-какими директивными документами. Подумайте и над этим.
- Мне ничего не потребуется для этого, - сказал Миронов. - У меня есть газета "Известия" с тезисами ЦК партии "О работе на Дону" - там есть все что нужно.
- Действительно. Там есть все что нужно. В таком случае садитесь за стол и пишите заявление. Вот перо, вот бумага. А я пока принесу с кухни кофейник... - сказал Дзержинский.
ДОКУМЕНТЫ
Из решения Политбюро ЦК РКП (б)
23 октября 1919 д.
4-й вопрос повестки: О Миронове (по докладу т. Дзержинского) .
Постановили:
1. Миронова от всех наказаний освободить.
2. Ввести его в состав Донского исполкома.
3. Освободить от наказания остальных.
4. Ввиду заявления Миронова тов. Дзержинскому о желании вступить в Коммунистическую партию, признать, что он может войти в партию лишь обычным порядком, то есть пробыв сначала сочувствующим не менее трех месяцев, причем по истечении стажа вопрос об окончательном приеме в партию должен рассматриваться в ЦК[41].
Из обращения VII съезда (Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов к казакам
Трудовые казаки Дона, Кубани, Терека, Урала, Оренбурга и Сибири!
Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и трудовых казацких депутатов, избранный волею миллионов трудовых людей нашей страны, обращается к вам с этими словами увещания и призыва...
Вас долго обманывали, братья казаки. Генералы и помещики говорили вам, будто Советская власть хочет отнять у вас землю, разрушить ваш быт, закрыть ваши церкви, насильно ввести коммуну. ЭТО КОВАРНАЯ ЛОЖЬ И НАГЛАЯ КЛЕВЕТА.
Земель ваших Советская власть не тронет. Напротив, трудовым казакам она предоставит те земли, которые будут отобраны у помещиков и кулаков. Наряду с казаками будут наделены землей и казачки.
Никого из вас, казаки, Советская власть насильно не потащит в коммуну. Знайте: коммуна есть дело добровольного согласия - кто не хочет идти в коммуну, будет иметь полную возможность жить своим хозяйством под защитой и при поддержке Советской власти.
Церковь в Советской России отделена от государства и стала свободным достоянием верующих. Никакого насилия над совестью, никакого оскорбления церквей и религиозных обычаев Советская власть не допустит и не потерпит.
Всероссийскому съезду Советов известно, что на местах происходили злоупотребления отдельных недостойных представителей по отношению к трудовому казачеству, так и к другим группам населения. Таких недостойных представителей рабоче-крестьянского правительства Советская власть карала беспощадно и впредь будет карать.
Казаки, Советская власть чужда мести. От имени десятков миллионов тружеников и тружениц городов и сел мы говорим вам:
Пробудитесь, опомнитесь, одумайтесь, казаки! Идите к ним! Тогда мир, спокойствие и благоденствие наступит на Дону, на Тереке, на Кубани, на Урале, в Сибири и по всей стране.
Да здравствует честное, сознательное, красное казачество!
Да здравствует нерасторжимый союз рабочих, крестьян и казаков всей России!
6 декабря 1919 г. г. Москва
12
Штабы Южного фронта в Козлове сворачивали работу, в связи с переездом на юг, вслед наступающим армиям. Гражданская война подходила к концу.
Союзники откачнулись от Деникина, отказывали в самой необходимой помощи. А в тылу повторялась прошлогодняя история: донцы отказывались выполнять боевые приказы, расцветали мародерство и грабеж в занятых селениях. Кубанцы, обиженные расправой штаба над их областными лидерами, Рябоволом и Калабуховым, в массовом числе бросали фронт и уходили в зеленые. Призыв Ленина "Все на борьбу с Деникиным" подкреплялся большой мобилизацией кавалеристов, пополнением конского состава: на фронт пришло 20 тысяч партийных коммунистов и столько же курсантов, сочувствующих РКП. Все это помогло в кратчайший срок сформировать семь кавалерийских дивизий, а в районе Камышина 14 сентября начал боевые действия 2-й Донской кавалерийский корпус трехбригадного состава под командованием бывшего царицынского героя Думенко.
Исход всей кампании решило поражение Добровольческой армии на Орловско-Кромском направлении, где блестяще проявили себя оба корпуса - Буденного и Думенко, и теперь вся эта масса конницы гнала белых к Миллерово и Новочеркасску...
Начальник политотдела фронта Иосиф Ходоровский разбирал ящик стола, раскладывая бумаги по "индексам" хранения, ибо - по утвержденным Совнаркомом положениям - ни одна бумажка из важных канцелярий не должна была миновать архива. Об этом неоднократно напоминала Москва.
Все уже было готово к отъезду, вот только лишь делопроизводство задерживало его в штабе, да еще последний телефонный звонок с самых верхов, где велись споры о его новом назначении.
Наконец с архивом было покончено. Последним в руках Ходоровского задержался тетрадный листок из самой глубины конторского стола, и он бегло прочел некое частное письмо, без всякой охоты вспоминая, к чему это относилось, и почему в свое время не было отвечено адресату.
Откуда-то из-под Питера, с Западного фронта, писала женщина:
...Мой брат, Борис Бураго, работавший в Ямбурге, а затем в Петрограде, член партии с 1914 года, весной 1918 года был командирован с группой коммунистов на Юг и писал, что служит комиссаром 23-й стрелковой дивизии, а затем комиссаром штаба группы войск 9-й Красной армии...
С прошлого года не имею о нем никаких известий. Его трое детей состоят на моем иждивении и живут в городе Ямбурге.
Прошу сообщить о его судьбе.
Сочувствующая РКП (б) 3. X. Бураго.
Ст. Молосковицы, Балтийской ж. д. Имение Коложицы, Тыловой штаб военревкома, Финуправление. Счетоводу Зинаиде Христофоровне Бураго...
Ходоровский вспомнил о бывшем комиссаре Бураго Борисе, слишком упорно поддерживавшем своего начдива Миронова, усмехнулся незадачливости человеческой, взял красный карандаш из стального стаканчика при письменном приборе и написал размашисто: "В АРХИВ. БЕЗ ОТВЕТА". И положил письмо в крайнюю, самую тощую стопочку пустых бумажек и уведомлений. Там же лежала безответная записка писателя Серафимовича, тоже разыскивающего своего сына-комиссара, который потерялся при расформировании экспедиционного корпуса.
Ходоровский весь был во власти отъезда, новых ответственных поручений и дел. Когда раздался звонок, он с жаром схватил телефонную трубку и спросил громко:
- Ну? Какой вариант?
Вариантов было два: орготдел ЦК намеревался откомандировать Ходоровского на советскую работу в Казань, а другие сведущие люди и сам Троцкий усиленно проталкивали его на скромный пост начальника медсанчасти Московского Кремля. Этот вариант, разумеется, больше подходил и самому Ходоровскому и числился главным, козырным ходом в нынешней фракционной борьбе.
- Говорите короче! - нетерпеливо добавил Ходоровский.
- К сожалению, пока... остановились на первом варианте, - известил глуховатый басок. - У них там недостает людей, по-видимому, займете пост председателя исполкома... Но наш вариант продолжает оставаться в повестке дня...[42]
- Хорошо, - сказал Ходоровский. - Я выезжаю. Но, разумеется, через Москву, спешить в Казань мне само собой не хочется, - он усмехнулся и положил трубку.
Да, гражданская война кончалась, требовались кадры на мирную работу.
В белом Новочеркасске никто не верил, что явный бунт и мятеж в осажденной совдепии будет в конце концов прощен московскими комиссарами. Но к исходу года толки о расстреле всеобщего врага Миронова стали угасать. И вот на редакционный стол Федора Дмитриевича Крюкова попала московская газета "Известия" за 7 декабря, и все окончательно прояснилось. В газете на целый подвал растянулся вопрошающий, дегтярно-черный заголовок "Почему Миронов помилован?" - и подписал эту статью сам балашовский судья Дмитрий Полуян.
Во всем этом заключена была дьявольская гибкость политики, и Федор Дмитриевич снова впал в ипохондрию и растерянность. Он уже не метал громов и молний на головы Мироновых, Дорошевых, Блиновых, Летуновых, Горячевых, Стрепуховых, Детистовых, Бахтуровых, Клеткиных, Ковалевых, Быкадоровых, Зотовых, Трифоновых... Не бормотал и навязшего в зубах на скорую руку сочиненного афоризма "Делу правому служить - буйну голову сложить..." - и только вздыхал, потерянно отмахивался, когда сотрудники докучали на работе.
Сложные чувства обуревали его в связи с мироновским делом по ту сторону фронта. Во-первых, он с самого начала не разделял повсеместного мнения о Миронове как мятежнике против большевистской власти, понимая всю сложность происшествия. Не поддерживал, по личным причинам, разумеется, всеобщего злорадства по поводу драмы Миронова. Но наряду с тем и, может быть, даже подсознательно ему хотелось красной расправы над красными казаками, как некой божьей кары за их первое отступничество. Он желал возмездия - не самому Филиппу Миронову как бы, но всему мироновскому движению в Донской области. Он торжествовал и плакал одновременно, жалея и проклиная, и вот будто захлебнулся и стал в тупик, заглянув в красную газету.
Справедливость не восторжествовала. А кроме того умерла, не родившись, самая основная, ударно-смысловая глава его будущей книги о нынешней всероссийской смуте. Во всем этом он видел ту самую роковую несправедливость судьбы, которая, как ему казалось, сопутствовала ему чуть ли не с самого дня рождения...
Он читал статью Полуяна в газете, скрипел зубами от ярости и едва ли не плакал. Все в этой статье казалось ему до последней степени лицемерным и кощунственным.
Какая грубая агитация, господи! "Вынося свой приговор, Чрезвычайный трибунал ни на минуту не забывал, что перед ним находится представитель трудового казачества, союз с которым не только возможен, но диктуется всем характером, всем существом Советской власти. Приговорив Миронова и мироновцев к расстрелу, надо было их амнистировать и тем самым показать, что Советская власть всегда готова протянуть руку примирения, если она видит перед собой не злостных контрреволюционеров, а людей, впавших в заблуждение и готовых кровью искупить свою ошибку".
"Ошибка - вступиться за право и достоинство?" - негодовал Крюков.
"Кто такие мироновцы?.. - спрашивала газета. - Среди них нет ни одного банкира, помещика или буржуя. Больше того, если вы возьмете любого из них, то увидите, что каждый так или иначе пострадал от Деникина и Краснова: у одного семья вырезана, другой сам подвергался насилиям, у третьего дом разорен и т. д."
"В мироновщиие скрещиваются, переплетаются, порой в неожиданных сочетаниях, самые разнообразные политические влияния, но с явным преобладанием (и это типично для середняков) того из этих влияний, которое можно назвать советским..."
Оправдание (или прощение) мироновцев поставило точку в длительных размышлениях и внутренней душевной борьбе Крюкова. Он чувствовал, что гражданская воина подошла не только к завершению боев с оружием в руках, но к своему логическому концу. Уморились-таки...
Корпус Думенко и Блиновская кавдивязия подходили между тем к Новочеркасску. Оставалось спокойно, с холодным рассудком ждать эвакуации, приводить в порядок бумаги, архив, багаж, завершать дневник, никому не нужный и, пожалуй, бесполезный... Тут еще наваливалась подготовка к собственному юбилею - 8 февраля (по старому, разумеется, стилю) ему исполнялось пятьдесят лет...
В ночь под новый, 1920 год у Крюкова были гости.
Собрались те, кто хотел почтить юбиляра лично и от всей души: Харитон Иванович Попов, почетный гражданин города, историк и этнограф, один из основателей музея донского казачества и к тому же корреспондент "Донской волны", которую Крюков редактировал. С ним видный литератор и репортер Арефин, днями вернувшийся с боевых позиций. Непременный завсегдатай всех литературных вечеров и встреч за бутылкой "Абрау" Борис Жиров привел с собой юного хорунжего Иловайского, потомка вольных донских атаманов и кутил. Потом заглянули на огонек музыканты Кастальский и Бабенко.
При открытом твориле изразцовой голландки с кучей раскаленных углей, прекрасно заменявшей камин, и при свечах играл на скрипке Кастальский, ученик виртуоза Думчева, отмеченного некогда признанием самого Чайковского. Аккомпанировал ему сначала хорунжий Иловайский, потом, более уверенно и грамотно, занявший место у пианино актер и чтец Бабенко. Вечер был тихий, домашний и как бы уединенный: о роковых событиях на фронте старались не говорить. Каждый в эту ночь как бы прощался не только со старым годом, но и с прежней жизнью, привычным укладом, обществом, каминным теплом тлеющих углей и трепетным светом старых канделябров темной бронзы. Неведомое нес каждому и всем вместе год грядущий, двадцатый.
Накрывали на стол мрачные, нахохленные, похожие на черных монахинь сестры Крюкова. Зазвонил телефон. Оказывается, первым спешил поздравить с наступающим, юбилейным для Крюкова годом комендант города, полковник Греков. Этот звонок сразу нарушил тихую, уединенную, музыкальную атмосферу и как бы встрепенул сердца.
В неверном, блуждающем свете от трехрожковых канделябров цимлянское игристое в бокалах казалось черным. Это сразу же и некстати отметил быстрый на догадки Жиров и после тоста "за уходящий..." внезапно завел разговор, смутительный для Федора Дмитриевича: о его близком юбилее и новом большом романе "Смута великая", которого еще не было, но которого так хотели дождаться читающие люди.
Сундучок-укладка с архивами и разного рода документами, приготовленный к отъезду, стоял на табурете в простенке, вроде огромной денежной шкатулки, и в нем были заготовки и наметки плана, но Федор Дмитриевич вдруг начал уверять всех, что потерял теперь всякую веру в себя, как писателя, поскольку душа и перо его длительное время были заняты другим, куда более насущным делом - войной. Отчасти это так и было, отчасти над ним довлело и некое суеверие: не опережать события, и потому лик Федора Дмитриевича выражал не только откровенность, но и скрытое раскаяние - убито столько дней на газеты, журналы, штабную суету сует!.. Со стороны он выглядел как-то трагично.
- Другие уж, видно, напишут за нас эти горькие сказания! - махнул рукой Федор Дмитриевич и встал из-за стола. - Другие. Которые придут, возможно, по пятам дней, и - не пережив, не наведав, так сказать, но ночуя сердцем глубину трагедии, сорвут с небеси звезду!
- Но позвольте, Федор Дмитриевич, ведь что-то же надо и знать, что-то видеть и осмыслить, чтобы сказать! - возразил уважаемый всеми Харитон Иванович. - Ведь человек лет до сорока лишь прозревает, лишь срывает, так сказать, цветы жизни, и ему, как говорят, не до мировой скорби! Ему все трын-трава, надо ведь его и натолкнуть как-то! Передать свое... Наше с вами знание!
Крюков на это грустно усмехнулся.
- Ничего не надо, - сказал он с глубокой печалью, убежденно. - Нужен единственно - талант, и более ничего. Разве забыли, у пушкинского Сальери в монологе эта вечная недоуменная тоска и зависть: "Нет правды на земле, но... правды нет и выше!" Да... Ты весь перегорел страстями жизни и мира сего, все познал и "наконец в искусстве безграничном достигнул степени высокой...". Увы, напрасно. Священный дар и бессмертный гений даются не в награду за твои труды и усердие и даже не в ответ за коленопреклоненную мольбу... Все это "озаряет голову безумца, гуляки праздного", может быть... Юнца, который еще не осознает своего призвания. Извольте, господа...
Федор Дмитриевич открыл заветный сундучок, извлек из потая небольшую газетку, помятую и многократно читанную, и показал присутствующим. Затем зажег висячую лампу-молнию, добавив света, чтобы можно было разобрать газетный шрифт.
- Послушайте, - сказал он. - Это газета "Петроградский вечер", ей уже три года, и в ней я нашел совершенно гениальные стихи, откровения провидца, который, возможно, уже явился в мир с этими стихами... А вы заметили их раньше?
Он прочел стихи; читал почти без выражения, монотонно, не выделяя особого смысла, не играя на интонациях, просто.
Не в моего ты бога верила,
Россия, родина моя!
Ты, как колдунья, дали мерила,
И был как пасынок твой я.
Боец забыл отвагу смелую.
Пророк одрях и стал слепой.
О, дай мне руку охладелую -
Идти единою тропой.
Пойдем, пойдем, царевна сонная,
К веселой вере и одной,
Где светит радость непокойная
Неопалимой купиной.
Не клонь главы на грудь могутную
И не пугайся вещим сном.
О, будь мне матерью напутною
В моем паденье роковом.
Крюков замолк, и зааплодировавший было Жиров тоже опустил толстые свои руки, понимая, что минута явно не подходящая для восторгов.
- Чьи стихи? - спросил актер Бабенко. - Их можно читать со сцены!
- Новое, ничего не говорящее пока имя: Есенин, - пожал плечами Федор Дмитриевич. - Узнавал, говорят, из крестьянских детей, совсем молод, едва ли двадцати лет... Именно: "Все говорят, нет правды на земле, но правды нет и выше!.." Откуда бы ему в двадцать лет знать все, что он сказал в этих стихах? Господи, да еще эта "неопалимая купина"... Это ужасно, господа, но в этом и грядущее спасение России!
Было настолько тихо, что все слышали потрескивание фитиля, горящего под молочно-белым фарфоровым абажуром лампы. И совершенно лишним и ненужным был недоуменный шепоток толстяка Жирова, всегда преклонявшегося перед талантами:
- Есенин... Никогда не встречал имени даже, но за душу берет. И, представьте, где-то в совдепии, господа?..
Старинные часы с хрипом и усталым шорохом начали бить полночь. Тяжелое черное вино было уже налито, все поднялись вкруг стола и выпили за Новый год молча, без тостов. Потом Кастальский взял скрипку к подбородку, занес смычок, а Бабенко вновь открыл крышку пианино...
Начался год 1920-й. И неминуем все же был разговор о близком крахе, эвакуации, всем том, чего никаким романом не охватишь, не опишешь. Гасли надежды самого Крюкова на успех задуманной работы, поэтому он не стеснялся, высказывал открыто все те мысли, которые уместнее было бы выразить действительно пером, в одиночестве, с необходимой глубиной и художественным тактом. Все летело к черту, и потому нужна была эта исповедь.
- Наше просвещенное общество, господа, попало в грандиозную западню, - ругался Крюков. - И вторгаться в эту всеобъемлющую тему - тему многолетней, может быть, вековой нашей благоглупости, как-то тяжело и почти непосильно. Я говорю: тема и материал неохватны... Но есть, знаете, отдельные моменты, ключевые детали... Вот девять лет назад, весной, как вы помните, случилось это злодеяние: убийство тринадцатилетнего мальчика Андрея Ющинского в Киевском предместье. Были следы уколов на теле убитого, хотя я до сих нор не убежден, что убийство то было ритуальным... И тогда же, в ответ на вполне естественный шум - "про" и "контра", - редакция "Русского богатства", в ряду прочих умов России, подписалась под известным обращением "К русскому обществу" в защиту возможного убийцы Бейлиса. Вслед за Короленко, я говорю, мы развенчивали миф о ритуальных убийствах... Господа, мне до сих пор не ясна фактическая сторона дела, да и мальчик все же был убит! Но я как в каком-то наркозе и, так сказать, у-беж-денно увещевал русский народ от ненужной свирепости и нагнетания страстей. Может быть, тогда это и следовало делать, может быть... Но ведь не вслепую, разобравшись! И самое главное, не совать нос в юриспруденцию до суда! Не делать этого сгоряча! Но мы суетились либо выжидали, и всякий раз почему-то неоправданно... И вот тысячи детей, живых и ни в чем не повинных, ныне умирают с голоду, пропадают в страшных страданиях, в душевной проказе, в трущобах и котлах эпохи, и никто не в состоянии им помочь! С переменой правления страсти, более жестокие и слепые, повернулись в иную сторону, оборотились на нас...
Крюков поднял свою рюмку, зачем-то щурясь посмотрел сквозь вино на свет и снова поставил на стол: пить после этих слов было нельзя.
- Между тем тогда же или чуть раньше, к своему юбилею, Короленко получал не только одобрительные приветствия от простых людей, но и вопли предостережения, слова обидные и даже оскорбительные; он их не скрывал, давал нам читать, и мы все негодовали, потому что слова те выглядели тогда неосновательно грубо! "Вы негодяй, вы вор, вы убийца! Вы защитник врага человеческого! Если вы защищаете вора, то вы сами вор, если вы отвергаете смертную казнь, то становитесь сами убийцей..." и т.д. и т.п. Но как мы были прекраснодушны, как мы смеялись над "темнотой", как мы негодовали!
Словно какая пелена смыкала глаза... Нет, над нами всеми рок, господа! Мама Владимира Галактионовича, Эвелина Иосифовна Скуревич, видимо, больше понимала в истории народов, чем мы все, вместе взятые!..
Крюков отошел в угол, быстро склонился и нашел в сундучке еще одну заветную бумажку с записью и снова подошел ближе к свету, поправил пенсне.
Вы говорите: нужен роман, необходим какой-то след обо всем, что стряслось с нами... Но разве все это - впервые? Вот я хотел такой эпиграф предпослать к своей книге. Отрывок из летописей, новейших, что писал келарь Аврамий Палицын в Смутное время, триста лет назад! Послушайте, господа. Послушайте: "Отечество терзали более свои, нежели иноземцы; наставниками и предводителями ляхов были наши изменники. С оружием в руках ляхи только глядели на безумное междоусобие и смеялись. Русские умирали за тех, кто обходился с ними как с рабами. Милосердие исчезло: верные царю люди, взятые в плен, иногда находили в ляхах жалость и даже уважение, но от русских изменников принимали жестокую смерть... Глядя на зверства, ляхи содрогались душой. В этом омрачении умов все хотели быть выше своего звания: рабы - господами, чернь - дворянством, дворяне - вельможами, и все друг друга обольщали изменою... И осквернены были храмы божии, и пастырей духовных жгли огнем, допытываясь сокровищ. Честные души бежали в леса, дебри и болота, пожары горели в селениях, и стала Россия пустыней!.."
...В окне горел поздний рассвет, туманно плавились и искрились морозные кущи и папоротники на стеклах. Поблек жар в раскрытом чреве голландки. Все устали, вино было выпито. Федор Дмитриевич задул свечи и загасил лампу. Сказал в наступившем сумраке надтреснутым, усталым голосом:
- После келаря Палицына, как мне кажется, господа, надо ли писать какие романы нам, либералам? Да нет, по-видимому... Только вот эту страничку размножить миллионами дегтярных оттисков, и каждому из нас, русских, будь он князь или холоп, мещанин или казак, а паче лицо духовное! - каждому приколотить ко лбу каленым гвоздем: помни! И сыну своему передай, поганец!
Старый человек, Харитон Иванович Попов, тихо крестился. Жиров угрюмо смотрел в черноту печного творила, боясь произнести хоть слово. Скрипка лежала в футляре, я сам Кастальский сидел, сгорбившись, в кресле. Лишь один Бабенко сохранял живость: он пристально следил за выражением говорящего, запоминал мимику - это было нужно ему как профессионалу для какой-то будущей игры - на каких подмостках и для каких зрителей - неизвестно...
Через трое суток, на раннем, розовом рассвете, первый обоз отступающих покидал навсегда город Новочеркасск. Федор Дмитриевич сидел в пароконных санях, спиной к вознице и своим сестрам, закутанным в белые донские шубы и толстые шерстяные пледы. Впереди, в двуколке, помещался его архив и дорожное имущество.
На соборной площади атаман Ермак все так же неколебимо стоял под русским знаменем, зачехленным ради непогоды, и протягивал вслед отъезжающим на вытянутой руке старую шапку Мономаха в собольей опушке с крестиком. Федор Дмитриевич смотрел на Ермака, и в душе его медленно просыпалось раскаяние за свои ночные мысли и высказанные сгоряча слова. Он понял: стоило дойти в размышлениях до неприятия людей, ненависти к народу своему, так сразу пустела душа, как прогоревшая печь. Он чувствовал себя ненужным и лишним, праздно существующим на этом свете. Пришло вдруг и заморозило душу давно уже созревшее в подсознании чувство отщепенства.
Книга не была написана, вся только в задумках, заметках, в рассыпанных строчках - частью на бумаге, частью в сознании, отягощенной невзгодами памяти. И будет ли время, чтобы остыла и возродилась душа, возмужал дух, отвердела рука для великой работы?..
Сани спускались с новочеркасских гор, шли за бегущими лошадьми косо и в раскат. Зимнее утро распогодилось, туман сел, в тусклом и как бы остекленевшем от стужи небе слезился прозрачно-пустой, провальный диск солнца. Мерзлый серый полынок, наполовину погруженный в снеговой наст, слегка ворсился и позванивал промороженными метелками, поскрипывал на ветру.
"Солнце... то ли восходит, а то ли закатывается. Не понять сразу: серость эта утренняя или же от вечерних сумерек?" Федор Дмитриевич вздохнул и закутал шею плотнее, поднял лохматый ворот тулупа, его начал пробирать мороз. А самообман насчет серой мглы был, конечно, зряшный: солнце, как и всегда, поднималось с востока, с красной стороны, от Хопра и Медведицы...
Далеко впереди, за городом Ростовом, широким Доном и кубанскими равнинами, лежала неведомая земля, чужбина, нуда двигался последний обоз в жизни Федора Дмитриевича Крюкова - обоз изгнания...
ДОКУМЕНТЫ
15 января 1920 года член Ростовского областного исполкома, заведующий земельным отделом Донской области Миронов Филипп Кузьмич принят в члены РКП (б).
Ему выдан партийный билет № 755 912.
Из постановления ВЦИК и Совета Народных Комиссаров
"Об отмене применения высшей меры наказания (расстрелы)"
17 января 1920 г.
Разгром Юденича, Колчака и Деникина, занятие Ростова, Новочеркасска, Красноярска, взятие в плен верховного правителя создают новые условия борьбы с контрреволюцией. <…>
Разгром контрреволюции вовне и внутри, уничтожение крупнейших тайных организаций контрреволюционеров и бандитов и достигнутое этим укрепление Советской власти дают ныне возможность рабоче-крестьянскому правительству отказаться от применения высшей меры наказания, то есть расстрелов, по отношению к врагам Советской власти.
...Исходя из вышеизложенного, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет и Совет Народных Комиссаров ПОСТАНОВЛЯЮТ:
ОТМЕНИТЬ применение высшей меры наказания (расстрелы) как по приговорам Всероссийской чрезвычайной комиссии и ее местных органов, так и по приговорам городских, губернских, а также и Верховного при Всероссийском Центральном Исполнительном Комитете трибуналов.
Означенное постановление ввести в действие по телеграфу[43].
13
Можно ли угодить в плен... к своим? Непостижимо, но факт: это случилось не с оплошавшим, глупым перебежчиком, но с многоопытным, старым волком контрразведки поручиком Щегловитовым...
Калейдоскоп дней, взлетов и падений, игра в красного комиссара, случайный плен, выяснение личности, почти полное крушение судьбы, и вдруг - новый свет в глазах, новые ветры, новые честолюбивые надежды.
Началось с того, что провалился резидент Щегловитова - работник Донбюро товарищ Мосин (точнее, бывший провокатор охранки Мусиенко), но в то время Щегловитов не придал этому большого значения. Мосин сгорел тихо, без огня и дыма, и потеря казалась Щегловитову ничтожной, тем более что генерал Мамонтов уже подходил к Туле, земля под красными горела, Антон Иванович Деникин думал уже о распределении портфелей будущего кабинета министров. В такой момент вполне разумно и Щегловитову было подумать о переходе через линию фронта к своим.
Щегловитов обдумал великолепный план. Как раз с Восточного фронта на Южный перебрасывалась по Каме и Волге знаменитая 28-я дивизия Азина. Под Саратовом она высадилась на берег, имея приказ: наступать вниз по Волге и выбить деникинцев из Царицына. В этой дивизии конечно, никто не мог опознать Щегловитова. Именно в этот подходящий момент и появился в штабе Азина с пакетом Южного фронта комиссар Щеткин. Расчет был верный: Азин под Царицыном сломает шею, будут тяжелые бои с частыми атаками, прорывами, окружениями, заходами в тыл, во время которых проще простого оказаться в расположении противника.
Но к великому удивлению Щегловитова, 10-я армия красных, в которую вошла теперь и 28-я дивизия, скоро взяла Царицын, а под Воронежем и Курском потерпели поражение лучшие корпуса Добровольческой и Донской армий. Все пошло кувырком, как в дурном сне.
Не напрасно дальновидный и хитрый пьяница Сидорин, командующий Донской армией, предупреждал Деникина о безрассудности столь форсированного марша в глубь большевистской России. Он рекомендовал продвигаться медленно, с обработкой тылов, устройством узлов обороны, тщательной разведкой и непременным соприкосновением на флангах с Сибирскими и Западными союзниками. Кроме того, он советовал выбросить "в массы" какую-никакую, но программу о земле и по рабочему вопросу. Никто не хотел понять Сидорина, и вот... Дерзко смелые рейды на Орел и Тамбов, фейерверк афиш о бесчисленных победах, триумфальный звон колоколов в Орле и Курске, золотая сабля роскошному коннику Константину Константиновичу Мамонтову из рук верховного... и - полный крах. Ни к чему другому и не могли привести шумные пиры высших офицеров, грабеж советских складов и потребиловок нижними чинами, разбрасывание случайных, награбленных денег по ветру на спирт, самогон и баб (деникинские с царь-колоколом "колокольчики", керенки - "хамса", советские рубли неразрезанными скатертями, как почтовые марки...). Мамонтов, этот трехнедельный удалец, умирает от тифа, рушится фронт, в последний раз взмахнула радужным крылом жар-птица удачи. Покатились в Сельскую степь и на Кавказ белые армии.
Щегловитов взвесил обстоятельства и переменил план. Если въезд в Москву па белом коне оказался иллюзией, то следовало остаться в штабе Азина, врастать в хромовую тужурку. Пригреться где-нибудь на высоте, в непосредственной близости от бывших покровителей из Гражданупра...
Но, боже, какая насмешка судьбы!
Деникинское командование вздумало дать на Маныче большой арьергардный бой красным силам. Это диктовалось обстоятельствами: Конная Буденного, 2-й сводный корпус Думенко и 2-я кавдивизия Блинова наступали тогда на хвост бежавшей армии, отхватывали обозы и снаряжение, пленили массу беженцев и отстающие лазареты. Была угроза пленения крупных людей, бывших министров, лидеров Учредительного собрания. Здесь, на Маныче, надо было собрать остатки кавалерии, воодушевить и, выбив зубы противнику, рассеять самый азарт преследования. Такой бой был дан, и красные если и не попятились, то остановились на некий длительный отдых, чтобы привести себя в порядок.
Корпус Думенко был потрепан, блиновцы отскочили с большими потерями, но 28-я дивизия по инерции, при отчаянном характере самого Азина, кинулась по талому льду через Маныч. Под станцией Целина конный корпус генерала Павлова окружил и вырубил 28-ю чуть ли не поголовно, в плен попал и раненый начдив. В небольшой кучке пленных красных командиров предстал перед корпусной контрразведкой и он, комиссар Щеткин...
Господи, такое стечение обстоятельств ... Если бы ему поверили сразу, на слово, если бы не затянулось расследование и опознание личности, он бы еще успел связаться с кем надо, вернуться "из белого плена" в Ростов, Курск, Саратов, куда угодно. Но его держали под подозрением до самого Новороссийска, олухи, и думать о подобном возвращении в совдепию стало уже поздно.
Эта нелепая неделя сутолоки и волокиты перед посадкой на пароходы - кто спешил в Константинополь, кто в Крым, под защиту генерала Слащева, отступившего "в бутылку" через перешейки. Здесь произошла минутная встреча с знакомым красным штабистом Носовичем... Генерал до последних дней оборонял с небольшим отрядом винные погреба Абрау-Дюрсо и полузаброшенные виллы Геленджика. Неумытая орава зеленой крестьянской армии Шевцова накатилась на слабую оборону Носовича, смяла, затолкала в кипевший адским котлом Новороссийск.
- Знаете... Как ни странно, при всех прошлых козырях на наших руках, мы, кажется, проиграли, - сказал Носович, впервые за время их знакомства раскрываясь до полной откровенности. Ему был нужен близкий человек, помощник по части погрузки ценностей и небольшой партии вин из подвалов для генералитета и немногочисленных представителей союзников. Щегловитову претило такое занятие, возня с рухлядью, с замаскированными винными ящиками, но выбора не было никакого, ему казалось, что он может не попасть на пароход, как не попала после вся Донская армия.
Это было чудовищно. Кутепов, любимец Деникина, руководивший погрузкой, припомнил здесь высокомерному Сидорину, что его минутное могущество кончилось, здесь не Новочеркасск, а Новороссийск! Припомнили донцам и неоднократные крены к большевизму, их упорное желание в русских условиях некоего "демократизма" с выбором атаманов и прочей интеллигентской дребеденью вроде свободы слова и собраний, отрицание наследных дворянских привилегий. Проявилось в полной мере истинное отношение "первенствующего сословия" и высочайших особ, стоящих за спиной Деникина, к казачьим деятелям - неучам, сепаратистам и полубольшевикам по духу... То, чего не могли сделать красные, сделала генеральская вражда: донцы остались на побережье и частью вступили в красную кавалерию, а частью ушли в Грузию. Тут не обошлось и без целования знамени: небезызвестный член Южнорусского правительства Павел Агеев, которому, конечно, ничто не мешало сесть на пароход, не смог оставить казачишек, повел их как последний пастырь в буржуазную Грузию...
На пароходе Щегловитов познакомился с донским офицером, забулдыгой и трепачом, самодельным поэтом при погонах подъесаула Борисом Жировым, скрасил скуку. Тот опекал каких-то двух насупленных и пожилых дам с черными зонтиками, исправно дежурил у их каюты, приносил из буфета еду. Говорил о них таинственным шепотом:
- Посочувствуйте хотя бы, поручик! Сестры несчастного Федора Дмитриевича. Ни копейки денег, никаких надежд, одна святость в душе-с... Сундучок с архивами покойного брата-писателя и редактора "Донской волны"... Вы поможете устроить их как-нибудь в Симферополе?
С некоторым трудом Щегловитов уяснил наконец, что речь шла о родственницах известного донского общественно го деятеля Федора Дмитриевича Крюкова, умершего от тифа в кубанских степях. О Крюкове он не только слышал раньше, но был случайно в одной компании; трудов же его никогда не читал, понятно, по нехватке времени.
- Как же! - вскакивал в искреннем волнении Жиров, сминая бумажную салфетку за столом. - Помилуйте, один из лучших писателей России, и не знать?! Ну, "Русское богатство", например, приходилось же вам листать?
- Жидовствующий журнальчик был, между прочим... - без особого накала кивал Щегловитов. - У нас все так: если нажимают чрезмерно на слово "русский", полоскают его без крайней надобности, то ищи с изнанки какого-нибудь Пуришкевича... Так что?
Жиров, прилично выпивший, блестел глазами с трезвой сумасшедшинкой:
- Нет, нет! Это - патриот, может быть, един-ствен-ный интеллигент России, демократ и гуманист, который ни минуты не пребывал в шоковом восхищении от р-револю-ции и ее большевистских декретов! Все понял сразу, и навсегда! Ну, конечно, вы можете назвать в этом числе еще и Суворина, но ведь тот всегда был верноподданным! А? Что-то хотите заметить?
Они сидели в тесной каюте Щегловитова (он снимал каюту как хранитель старых вин, черт возьми!..), на столе была кое-какая кубанская снедь из запасов Жирова и несколько бутылок тридцатилетнего закваса из запасов генерала Носовича. Щегловитов тоже был навеселе, распустился, впервые освободившись от постоянного внутреннего напряжения. Говорил с недоумением и злостью:
- А чем, собственно говоря, вам насолили "верноподданные"? Если хотите знать, именно ваши благородно мыслящие демократы - разные Короленки, Добролюбовы, Помяловские... несть им числа! - и довели Россию до ручки! Рассиропили, расквасили, разнежили в христианском добре и зле, вынули из нее стержень сопротивления, да! Кто же еще? Идиотский взгляд на людей, как на разумное сообщество, - не спорьте! Забыли, что на одну душу живу приходится две свиных рожи, один ворюга с Хитрова рынка и один ухарь-купец из паноптикума самого Ламброзо! И всем им, как водится, нужна свобода, р-равенство и отмена телесного наказания! И что же в итоге? Толчок в русско-японской, хорошая затрещина в Мазурских болотах, и рассыпалась матушка! Нет нации - каково?
Жиров сопротивлялся в духе записного либерализма:
- Нация... осознала, что гниет с головы, поручик! Не так все просто, знаете... Осознала измену немки-царицы, пошлость и грязь распутинщины, благоглупость священных и царствующих особ!.. Донцы всегда были республиканцами, и в этом было спасение нации. Нет, не спорьте!
- Не правились вам порядки? Дворяне с хиревшими дворянскими гнездами, тургеневскими женщинами? Но что же вы получили взамен, какую новую касту на верху российской пирамиды, скажем, в нынешней совдепии? Оглянитесь же, черт вас!..
Так они спорили от избытка пустого времени и собственной растерянности, и Жиров, поминутно возвращаясь к воспоминаниям о Крюкове, о его не спетой лебединой песне - книге, плакал и тужил горько:
- Поймите, в день своего юбилея, именно двадцатого февраля, где-то на неведомой речушке Малый Бейсужек, то ли Левый... закрылись в последний раз глаза человека, видевшие и понимавшие все! Я был с ним, это было ужасно, поручик! Снег таял, плыли сани по грязи, ехать-то было почти некуда, везде теснота, скученность, мерзость и вши, тифозный ад! Только родимые вербы с китушками, молодой завязью над речкой и дымок близкой станицы... Да, да, это было у станицы Новокорсунской, на подъезде к станции Тимашевская, поручик. Оттуда можно было уже ехать железной дорогой... Но не суждено было, скончался Федор Дмитриевич! И зарыт в братской могиле с другими тифозными, знаете... Под стеной кирпичной, у какой-то обители, церкви ли...
- Бросьте, подъесаул! Стоит ли...
Жиров, очнувшись, говорил о тяжелом отступлении, кошмарной посадке, ругался, читал какие-то дрянные стихи, как видно, собственного сочинения:
Кое-как мы воевали.
Не стесняясь, воровали...
Там, в тылу, царил лишь флирт.
Самогон, вино и спирт
Все глушили, точно воду,
В счет казенного доходу...
Словно лошадь, привыкшая ходить по кругу арены, вновь и вновь возвращался к больной теме о распрях армейских штабов:
Погрузили всех сестер.
Дали место санитарам,
А кубанцев и донцов
Побросали комиссарам...
- Послушайте, вы - идеалист! - посмеивался и успокаивал сентиментального поэта поручик. - Побросали, конечно! Известная генеральская нерасторопность, но… те, которые хотели уплыть из совдепии, те уплыли! По воздуху, на крыльях, на ковре-самолете от Идолища-погана, да-с! Как и мы с вами. Еще и на Тамани многие успели перебраться. Вот теперь у Сидорина в Крыму наберется тысяч пятнадцать казаков, так это и есть - цвет бывшего Дона! Это и есть те сливки, преданные белому знамени без страха и упрека. А остальные - все эти сто тысяч - потому и отпали, что изнутри были подпорчены с самого начала! Червоточина эта вся: мироновцы, подтелковцы, сорокинцы, буденновцы, булаткинцы... да веревок не хватит в блистательном будущем, чтобы перевешать всю эту сволочь! Наша контрразведка всю душу вымотала из себя, море чернил извела, чтобы как-то очернить их перед верховными красными жрецами! Теперь в Чека скопились мешки ложных информаций о некоторых краскомах, а они - словно Иваны-дураки из сказки - и в огне не горят, и в воде не тонут! Да и эти, что ушли с Агеевым в Тифлис, тоже не лучше!
- Н-нет, - твердо возразил Жиров. - Нет. В данном случае, поручик, я не соглашусь. В последнем случае виноват полковник Всеволодов, и только он! Это он ненавидел казаков и раньше, ненавидит и теперь, он же все это и устроил!
- Какой... полковник Всеволодов? - обомлел Щегловитов.
- Тот самый, что был командармом у красных. Да. Он еще там старался утопить в ложке воды и Миронова, и всех его казаков, не доверяет и нашим...
- Но позвольте, какое же отношение... теперь-то?!
- Да вы разве не знаете, что полковник Всеволодов ныне начальник новороссийского рейда, заправлял всей этой неразберихой и позором давки в порту?
- Боже, вот уж кого не думал встретить живым-здоровым, так это полковника Всеволодова, - трезво сказал поручик Щегловитов. - Но мир, оказывается, тесен...
В Севастополе снова неразбериха, толчея, повальное пьянство, барышничество интендантов и цивильных перекупщиков. Гибнущий Последний Вавилон. Смешение языков: добровольцы, казаки-донцы, казаки-кубанцы и терцы, калмыки, немецкие бароны без поместий, спившиеся офицеры с великокняжескими фамилиями, проститутки... В ресторанах и переполненных номерах пьяные дебоши, стрельба по зеркалам, дым коромыслом. На улицах голодный солдатский сброд с отчаянием и потерянностью в глазах, вшивое стадо, потерявшее вождей и самую веру в них... Поручик Щегловитов, дерзкий и расчетливый контрразведчик, человек, к которому благоволил сам Антон Иванович Деникин, даже он на время потерялся в этом безбрежии хаоса. Он целый месяц прозябал в обовшивевших скоплениях полувоинов-полубеженцев "Крымской бутылки", не находя выхода. Для других находился выход в постыдной эмиграции в Европу (под благовидным предлогом важной командировки) либо в честном самоубийстве без посмертных записок и объяснений. Но он не готов был ни к тому, ни к другому. Как и все уцелевшие в зимних и весенних боях офицеры русской армии, он пребывал это время в состоянии полной душевной прострации и каких-то ожиданиях. И вдруг все преобразилось.
Забегали интенданты, откуда-то из темных казарменных и барачных углов повылезли старые вахмистры и фельдфебели, послышалась долгожданная команда: "Смирно, р-р-равняйсь!.." - свободнее стадо на улицах, зашаркали метлы дворников по утрам. Как в старое доброе время заблестели вымытые стекла витрин и парикмахерских. Офицеры сбрасывали с себя похмельную одурь, другие просто наедались после голодухи, чистили мундиры и амуницию.
Новое имя поднялось из небытия и хаоса: Врангель!
В конце марта 1920 года новый главнокомандующий Врангель прибыл из Константинополя, куда он был в свое время сослан Деникиным за интриги...
Пароход под Андреевским флагом причалил в Севастополе на благовещенье. Затянутый в белую кубанскую черкеску барон, потомок воинственных шведов, державно спустился на крымскую землю и проследовал со свитой под сверкавшие своды Морского собора. На бледном длинном лице барона чернели вдумчивые, жестокие, пронзительные глаза.
Соборная площадь, ступени и паперть, внутренность храма - все было забито военными чинами и чистой публикой. В тесноте и давке грудились массы, желая поближе рассмотреть нового главнокомандующего, надежду и поруку всех этих людей.
Молодой викарный епископ Вениамин в роскошных ризах благословил генерала Врангеля. Напряженным от волнения и осознания важности минуты, хорошо поставленным голосом первосвященник приветствовал нового генерала-мстителя:
- Дерзай, вождь! Ты победишь, ибо ты Петр, что значит кремень, твердость, опора! Ты победишь, ибо сегодня день благовещенья, что значит надежда, упование... Смелее иди, ибо меч отмщения в деснице твоей.
Представители гражданской власти - бывшие сенаторы, члены Государственного совета - подали главкому докладную записку... В записке говорилось о невозможности мира с большевиками, необходимости продолжать вооруженную борьбу с анархией.
У выезда с площади ждал генерала роскошный, только что присланный из Франции черный лакированный автомобиль.
Через неделю начали прибывать английские танки, артиллерия, снаряды, новенькие военные аэропланы "хэвиленды", истребители фирм "Анасаль" и "Вуазен"...
Севастополь преображался. Говорили, что на Перекопе барон приказал прекратить всякие работы по укреплению старых позиций, готовился к решительному и сокрушающему броску через горловину "бутылки", на просторы Северной Таврии.
Поручик Щегловитов отыскал знакомого полковника в новой контрразведке, получил назначение в информационный отдел, заменивший старый деникинский Осваг. Подъесаула Жирова вместе с опекаемыми им донскими девами он как-то потерял из виду. По-видимому, они уехали в Евпаторию, по месту расквартирования Донского корпуса генерала Сидорина. Щегловитов посмеивался и потирал руки: исправно работали военно-полевые суды, дисциплинарные комиссии. По ночам за городом слышались одиночные выстрелы и залпы: расстреливали как пойманных комитетчиков, так и пьяных дебоширов из своей среды. Был случай, когда под пулю пошел какой-то штабс-капитан, в запое разбивший зеркало в ресторане...
На заборах Севастополя, Бахчисарая, Евпатории и других городов и курортных поселений появились броские, отпечатанные старым шрифтом воззвания Врангеля:
За что мы боремся?
Мы боремся за наши поруганные святыни.
Мы боремся за то, чтобы каждому крестьянину была обеспечена земля, а рабочему его труд. За то, чтобы каждый честный человек мог свободно высказывать свои мысли. За то, чтобы сам русский народ выбрал себе хозяина. Помогите мне, русские люди!
Полковые оркестры по утрам гремели мажорной медью, выходили на смотры-парады корпуса: крымский генерала Слащева, добровольческий Кутепова, кубанский Писарева, донской Сидорина. Раздавались зычные команды и рапорты, но печать обреченности лежала на каждом лице, предчувствие новых мук и разочарований таили глаза. Генерал Бабиев, беззаветный удалец-осетин, командир кубанской дивизии, горяча коня, кричал на смотру с обнаженным клинком над головой:
- Га-а-аспада а-ффи-це-ры, братцы мои кубанцы! Мы прорвем фронт и по трупам наших врагов пойдем на Москву! Но всякий патриот и герой, идущий ныне в первую атаку на безбожную сволочь, уже должен считать себя погибшим за веру и великую Россию! С богом, ура!
Грезились впереди великие победы, смелые конные рейды, великая кровь, и рождалась в сознании и отчаявшемся сердце неотвратимая идея: смерть или победа...
Источник: Анатолий Знаменский. КРАСНЫЕ ДНИ. Роман-хроника в двух книгах. КНИГА ВТОРАЯ
Глава 11
ЭВАКУАЦИЯ – ТАБУНЫ И СКОТ. КУБАНСКИЙ ЧЕРНОЗЕМ. ЕКАТЕРИНОДАР
Наша армия почти без сопротивления быстрыми переходами отходит к югу. Добровольческая армия, разбитая под Орлом и Курском, также стремительно двигается назад. Несмотря на уверения командующего армией генерала Сидорина о благополучии, решили эвакуировать Новочеркасск. Уже давно сложилось мнение, что генерал Сидорин никогда не говорит правду. 18 декабря, за день до занятия Провалья большевиками, выступил Войсковой Провальский завод.
20-го в Екатеринодар выехали наши семьи. 21-го по железной дороге двинулись члены Войскового Круга.
22-го эвакуировалось Донское правительство131 . Так как железнодорожное движение прекратилось, то поехали кто как мог. Мы с управляющим отделом финансов Митрофаном Васильевичем Корженевским132 поехали на моем автомобиле «Оверланд», Владимир Николаевич Светозаров133 с Председателем правительства Николаем Михайловичем Мельниковым134 на своем «Лауренс-Клемент». Остальные поехали на подводах. Первый переход – до станицы Богаевской с очень трудной переправой вброд через разлившийся Аксай у станицы Бессергеневской. Там мы нагнали хвост Провальского завода и переправились только благодаря их помощи. Я переезжал Аксай верхом. Магнето моего автомобиля залило водой, и нам с М.В. Корженевским пришлось дальше до станицы Богаевской ехать в автомобиле на волах. 23-го – дневка в станице Богаевской. 24-го – переход в хутор Малая Западенка. Магнето не было еще исправлено, и этот путь автомобиль тянули волы. Это был сочельник, и все члены правительства пошли в церковь. Настоятель храма с грустью приветствовал нас, чувствуя в посещении нами храма тревогу и приближающуюся опасность.
25-го, после литургии, ездили в савок[51] ловить рыбу.
26-го все тронулись по направлению на станицу Егорлыцкую, а мы с М.В. Корженевским на исправленном автомобиле поехали во 2-е отделение войскового конного завода и, отдав там все распоряжения по эвакуации завода, направились в 1-е отделение (зимовник Гудовский), куда уже прибыл с Провальским заводом генерал Бобриков135 .
Наши прекрасные степи стали ужасны. Масса павших животных по всей степи заражает воздух трупным запахом. Все зимовники разорены, везде мерзость и запустение. Большинство коннозаводчиков погнали своих лошадей и скот в соседние Ставропольскую губернию и Кубанскую область. Все шли одной дорогой: масса голодных животных, несколько десятков тысяч голов, сбившись в общее стадо, метались в поисках корма и воды из стороны в сторону. Это была ужасная, не поддающаяся описанию картина.
27-го отбыли с Гудовского и нагнали свои обозы в станице Егорлыцкой. От Председателя правительства Н.М. Мельникова узнали, что Новочеркасск и Ростов уже сданы и штаб командующего армией генерала Сидорина находится в Кубанской области на станции Сосыка. Сдача Новочеркасска и Ростова произвела на всех ужасное впечатление.
Послав приказание генералу Бобрикову поторопиться с эвакуацией, мы тронулись дальше.
Из-за оттепели и беспрерывного движения беженцев и военных обозов дороги настолько испортились, что движение на автомобиле стало мучением.
На подъезде к Гуляй-Борисовке в моем автомобиле сломалась ось, и мы с М.В. Корженевским пересели на подводу. Дальнейшая дорога с ночевками в Гуляй-Борисовке, хуторе Кучейском, станицах Пашковской, Екатерининской и Павловской до станции Сосыка была полным ужаса кошмаром. Описать это невозможно. Особенно тяжело перенесли такую дорогу пожилые люди, не привыкшие к походам.
От беспрерывных дождей жирный кубанский чернозем превратился в кисель. Вязли обозы, утопали в грязи люди. Местами в крутую непролазную грязь уходило все колесо, и через несколько шагов приходилось останавливаться и руками отдирать налипшую в колеса грязь. От хутора Пашковского до станицы Екатерининской 12 верст ехали с раннего утра до вечера. На дороге, превратившейся в болото, в бессильном отчаянии застревали обозы, лошади, люди. Я почти всю дорогу ехал верхом. Большинство шло пешком. Автомобиль генерала Дубовского перевернулся с моста в ручей и погиб.
Табуны страдали еще больше. Молодняк, годовики и двухлетки, часто не в силах были вытаскивать ноги из липкой грязи, гибли один за другим и устилали путь своими трупами. Грязь была так велика, что останавливались даже старые табуны.
К общему ужасу прибавлялось еще возмутительное отношение к донцам «братьев» кубанцев. Последние старались брать за все колоссальную цену. Например, за несколько сломанных у забора столбов – 10 тысяч, за обгрызенную лошадьми доску – 5 тысяч. Ночлег стоил безумных денег, даже за воду в колодце, чтобы напиться, брали большие деньги. Часто они совсем не пускали в свои станицы и дворы, причем, враждебно настроенные, старались захватить себе лошадей. Измученные за день непролазной грязью табуны, не находя себе приюта, и ночью часто оставались без корма, отчего еще больше выбивались из сил.
31 декабря члены Донского правительства с группой чиновников и членов Круга прибыли на станцию Сосыка, где находился командующий армией генерал Сидорин.
1 января 1920 года на станции Сосыка мы погрузились в специальный поезд и 3-го прибыли в Екатеринодар. Сначала разместились там в Учительской женской семинарии, потом переехали в Мариинский институт[52].
Кроме работы в правительстве, все время приходилось бывать на бесконечных заседаниях Донского и Верховного Круга. Екатеринодар клокотал в котле политических страстей.
Армия между тем в невероятно тяжелых условиях, при небывалом 30-градусном морозе, с кровопролитными боями отходила на юг. Госпитали и лазареты были переполнены сверх всякой меры. Раненые и больные, лишенные элементарного ухода, умирали тысячами.
Большевики же наседали. Фронт держала главным образом Донская армия, и стало ясно, что и Екатеринодар не удержится. Командировали в Новороссийск помощника Управления отдела народного просвещения А.П. Петрова136 , чтобы поставить визы на дипломатические паспорта управляющих отделами – французскую и других государств. Через несколько дней Петров прислал телеграмму, что он ничего не может сделать. Решили командировать для этого меня и вместе со мной отправили в Новороссийск и все наши семьи. Я с А.П. Петровым пошел во все места, где ему отказывали в визе, и все мои просьбы исполняли везде без отказа. Генерал Бобриков просил устроить на пароход 10 лучших чистокровных лошадей для перевоза их в Болгарию. Я и на это получил согласие, но эти лошади опоздали к отходу парохода.
Об отступлении под Новороссийском в марте 1920г:
Участь брошенных в Новороссийске частей была печальна. Вот что записал в своем дневнике один из офицеров Сводно-Партизанской дивизии: «Узнали, что все, кто не мог погрузиться, пошли на Геленджик, но у Кабардинки дорогу перерезали зеленые в таком месте, где развернуться не было возможности. Шесть раз наши ходили в атаку, но безрезультатно. Одна сотня с пулеметом держала 20000 армию. Некоторые бросились на лошадях в море. Их подобрали французские военные суда. Сзади шли красные. Остальные разбрелись, кто куда, по горам, с тем, чтобы или попасть к зеленым или погибнуть голодной смертью». Та же участь постигла остатки лейб-гвардии Атаманского полка, которые из Новороссийска двинулись на Туапсе, но в пути под Кабардинкой были смяты отступающими черкесами и потеряли 300 казаков и 18 офицеров. Подъесаул Широков застрелился. Старший офицер полка есаул Л.В. Васильев прямо на лошади бросился в море, за ним последовали есаул Иванов, подъесаул Божков (прим. - Божков Михаил Г.). Сотник Щепелев (прим - Иван?) договорился о сдаче уцелевших. В плен попали есаулы Рудаков, Клевцов (потеряв пенсне) и П. Лосев. «Богохульная ругань красных, выуживание из нашей толпы калмыков и подозреваемых в том, что они офицеры, и расстрелы их на месте производили очень тяжелое впечатление», - вспоминал П. Лосев, попавший потом в Красную Армию и перебежавший к полякам
Источник: Евгений Балабин. Далекое и близкое, старое и новое
6 марта на английском пароходе «Браунфельс» семьи членов правительства отбыли за границу. В Новороссийске дул сильный норд-ост. Семья моя – жена и две дочери – поместилась в трюме. Народу было столько, что лежали на полу вповалку, без малейших промежутков. Из-за тесноты жене нельзя было вытянуть ноги. В пути во время качки плескало из люков на лежащих у наружной стены. На этом пароходе во главе со своим дряхлым первосвященником ехали калмыки. На палубе устроились кадеты Донского корпуса. В пути от Новороссийска к Константинополю начались заболевания – сыпной тиф и скарлатина. Негде было мыться, появились клопы. Думали, что цель путешествия – Константинополь, но там спустили только больных и, постояв в карантине, поплыли дальше.
Позже дочь писала об этом: «Дивное впечатление было от вида Босфора и Константинополя: золотое и оранжевое небо, золотые мечети, вода. К пароходу подплывали лодки с фруктами. Все яркое, цветистое. Люди веселые, шумные, крикливые... Сказка из «Тысячи и одной ночи».
Сообщили, что пароход идет к городу Мудрос на острове Лемнос[53]. В пути старшая дочь, Ольга, заболела скарлатиной. Перед тем как подойти к Лемносу, заболела и младшая дочь – Лидия. Ее недолго думая посчитали тоже больной скарлатиной. У Лемноса «Браунфельс» стал на карантин, а больных отправили на остров. Лемнос – песчаный остров почти без растительности. Где-то далеко олеандровые рощи. Крошечные греческие деревушки. Белые домики, заросшие виноградом. Больницы в низких деревянных бараках. Врач и очень мало сестер. Все англичане. Лечили главным образом сквозняком. На третий день матерей, привезших больных детей в больницу, отправили обратно на пароход. Остались только те, кому удалось устроиться сестрами-сиделками. Уход был более чем недостаточный, и неопытные дамы зачастую даже не подходили к больным. Когда старшую дочь от страшной мигрени вырвало, то ей не только не помогли, а еще накричали на нее. В ту же палатку принесли двухлетнего кудрявого мальчика и положили в дальний угол. Он кричал два дня, но к нему так и не подошли: у него был дифтерит, и сестры боялись заразы. В конце второго дня он умер. Умирали рядом и напротив ежедневно, главным образом дети.
О матери мои дочери ничего не знали. Выздоровев и отбыв карантин, дети поспешили к маме. На катере их подвезли к пароходу «Рион». Но когда они подплыли, им с парохода крикнули: «Вашей мамы здесь нет, она еще до переселения с «Браунфельса» на «Рион» отправлена в тифозный госпиталь на берег. Дети оказались одни и не знали, что им делать. Ольге было 13 лет, Лидии 10. Решили все-таки идти на «Рион». Выбора не было. Приютились они на палубе рядом с семейством Марковских, с которыми познакомились в Екатеринодаре. На следующий день Лидия заболела опять. Оказалось – только теперь началась скарлатина. Первый раз была просто простуда. Лидию увезли обратно в госпиталь. Вся семья, таким образом, оказалась разбита, и Ольга была очень рада, когда и ее через два дня отправили в госпиталь с температурой 41, с осложнением после скарлатины.
На этот раз, выздоровев и отбыв карантин, дети отказались уйти из госпиталя. Им было разрешено остаться и помогать сестрам мерить температуру и тому подобное. Волосы их были острижены под гребенку. Белье свое они мыли сами в море, употребляя песок вместо мыла, которого не было.
Жена моя долго была при смерти и чудом выжила. Но, пока она не вышла из госпиталя, дети оставались в скарлатинном бараке.
Все это время я оставался в Новороссийске.
9 марта на английском пароходе «Бургомистр Шредер» я отправил из Новороссийска за границу около 200 чиновников, их семейств и членов Круга. Ко мне со всех сторон обращались с просьбой о спасении, но что я мог: мест для всех не было. Особенно приставал один старик. Англичанин выкликал по списку тех, кто принят, и вызванные по одиночке входили на пароход. Несколько раз он крикнул: «Мария Петрова!» – ее нет. Англичанин кричит: «Сейчас пароход отходит, где Мария Петрова?» Тогда уже я крикнул: «Здесь!» – и толкаю этого старика на сходни. Так под этим именем он и поехал на Лемнос.
КРАТКИЕ СПРАВКИ[82]
1 Балабин Евгений Иванович (1879, Область войска Донского, – 1973, Вена, Австрия) – генерал-лейтенант (на 1940). Из дворян ВД.
Образование: Донской кадетский корпус, Николаевское военное училище.
Кадровый офицер лейб-гвардии Казачьего Е. В. полка. Участник Первой мировой, Гражданской, Второй мировой войн. Командир 12-го Донского ген.-фельдмаршала князя Потемкина Таврического полка, затем начальник 9-й Донской дивизии, в Белом движении: командующий боевой линией обороны Новочеркасска, член Войскового Круга ВВД, член Донского правительства.
Эмиграция: Турция, Балканы, Чехословакия, Чили, Австрия. Во время Второй мировой войны участвовал в формировании казачьих подразделений в составе вермахта в должности атамана «общеказачьего объединения в Германской империи, Словакии, Венгрии», в штабе казачьих войск при штабе РОА, в составе совета казачьих войск при главкоме ВС КОНРгенерал-лейтенанте А.А. Власове.
2 Краснов Петр Николаевич (1869, Петербург, – 1947, Москва) – российский политический деятель, потомственный военачальник, один из вождей Белого движения, публицист и писатель. Генерал-лейтенант (1917), генерал от кавалерии (1918), атаман войска Донского и командующий белоказачьей армией.
Образование: Александровский кадетский корпус, 1-е Павловское военное училище (1888), Николаевская академия Генерального штаба (1 год), Офицерская кавалерийская школа (1908).
Службу начал хорунжим в лейб-гвардии Атаманском полку. Сотрудничал как журналист, беллетрист и военный теоретик с целым рядом военных журналов. В качестве спецкора газеты «Русский инвалид» был в Китае (1901), как военный корреспондент прибыл на русско-японский фронт (1904), однако принимал участие и в боевых действиях, за которые заслужил боевые российские ордена. Эфиопскую, русскую и французскую награды получил за блестящее исполнение должности начальника конвоя первой русской дипломатической миссии в Абиссинии (Эфиопии). Выдающиеся заслуги и исключительная храбрость Краснова были отмечены Георгиевским оружием, орденом Святого Георгия 4-й степени, производством в полковники «вне правил», то есть минуя очередные чины. В чине генерала от кавалерии вышел в отставку и эмигрировал в 1920 г.
Эмиграция: Франция (деревня Сантени, где занимался литературным трудом); Германия (во время Второй мировой войны). Убежденный монархист, П.Н. Краснов не мог принять большевизм и советскую власть и пытался бороться с ними участием в мятеже Л.Г. Корнилова, попыткой взятия революционного Петрограда в кратковременном союзе с А.Ф. Керенским и сотрудничеством с вермахтом в качестве руководителя Главного казачьего управления. В 1945 г. сдался в плен англичанам и был выдан ими советской военной администрации. Был предан мучительной казни через повешение по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР.
3 Каледин Алексей Максимович (1861, хутор Каледина, – 1918, Новочеркасск) – генерал от кавалерии, Донской атаман. Из дворян, сын офицера Всевеликого войска Донского, казак станицы Усть-Хоперской Области ВД. Участник Великой войны 1914 г., участник Брусиловского прорыва в 1916 г.
Образование: Воронежский кадетский корпус (1879), Михайловское артиллерийское училище (1882), Николаевская военная академия (1889).
Командовал 12-й кавалерийской дивизией, 12-м армейским корпусом, 8-й армией Юго-Западного фронта. Не признал советской власти, возглавил антибольшевистское сопротивление на Дону. Организатор (вместе с М.В. Алексеевым и Л.Г. Корниловым) Добровольческой армии. Не встретив отклика у широких масс казаков, застрелился.
4 Абрамов Федор Федорович (1870, станица Митякинская, ныне Ростовской обл., – 1963, Лейквуд, штат Нью-Джерси, США) – военачальник Белого движения в годы Гражданской войны в России (1917 – 1922), генерал-лейтенант (1914). Участник Русско-японской, Первой мировой войн.
Образование: Петровско-Полтавский кадетский корпус, 3-е Александровское училище (1891), Академия Генштаба (1898).
Занимал штабные и командирские должности, адъютант штабов кавалерийской дивизии, армейского корпуса (1898 – 1902), старший офицер для поручений при штабе Варшавского военного округа (1902 – 1903), ст. офицер для поручений и делопроизводства при Полевом управлении Маньчжурской армии и генерал-квартирмейстера при главнокомандующем войсками на Дальнем Востоке (1904 – 1905). Начальник штаба 4-й Донской, затем 13 казачьих дивизий (1905 – 1912), командир 1-го уланского полка (1912 – 1913). Начальник Тверского кавалерийского училища (с 1914). Генерал-квартирмейстер штаба 12-й армии; командир 4-й казачьей бригады, затем кавалерийской дивизии; начальник войскового штаба Донского казачьего войска (1914 – 1918). Участвовал в ликвидации советской власти на Юге России в составе войска Донского (в распоряжении атамана А.М. Каледина); в армии А.И. Деникина, в войсках П.Н. Врангеля. Участник формирования казачьих частей во время Второй мировой войны, КОНР и РОА.
Эмиграция: Турция, Болгария, Югославия, Германия, США. Почетный председатель объединения лейб-гвардии Атаманского полка. Автор публикаций в казачьих органах печати, участник создания музея лейб-гвардии Казачьего полка в Курбевуа под Парижем.
5 Попов Петр Харитонович (1876 – 1960, Нью-Джерси, США) – генерал-лейтенант (1918), генерал от кавалерии (1919). Походный атаман Донского казачьего войска (1918).
Образование: 6 классов Новочеркасской классической гимназии, Новочеркасское кавалерийское юнкерское училище (1891), Николаевская академия Генерального штаба (1899).
Участник Первой мировой войны. Начальник Новочеркасского казачьего училища (1910 – 1918). Организатор Степного похода белоказаков. Один из руководителей Общедонского восстания, в ходе которого освободил (вместе с отрядом Дроздовского) Новочеркасск от войск Красной армии. Командующий Донской армией, затем атаман войска Донского. Председатель Донского правительства и министр иностранных дел.
Эмиграция: Болгария (один из создателей первой здесь казачьей станицы Габрово, Франция, США, Чехословакия, Германия, США.
6 Рутченко (Рутыч) Николай Николаевич (1916, Кишинев) – историк, публицист, общественный деятель, автор известных трудов «КПСС у власти», «Думская монархия», «Биографический справочник высших чинов Добровольческой армии и Вооруженных сил Юга России». В настоящее время (2007) проживает в Аньере под Парижем, активно сотрудничает с библиотекой-фондом «Русское зарубежье», пополняя фонд материалами русской эмиграции.
7 Шатилов Павел Николаевич (1881, Тифлис, – 1962, Аньер под Парижем) – генерал от кавалерии. Из дворян. Георгиевский кавалер.
Образование: 1-й Московский кадетский корпус, Пажеский корпус (1900), Николаевская академия Генерального штаба (1908).
Службу начал офицером лейб-гвардии Казачьего полка. Генерал-квартирмейстер штаба Кавказского фронта. В Добровольческой армии и ВСЮР. Начальник 1-й Конной дивизии; командир 3-го и 4-го конного корпусов; начальник штаба Кавказской армии; начальник штаба Добровольческой армии.
Эмиграция: Константинополь, Франция. 18 марта 1920 г. генерал Шатилов и генерал Врангель были вызваны из Константинополя в Севастополь на заседание Военного совета для избрания преемника главнокомандующего ВСЮР генерала Деникина. Шатилов стал помощником главнокомандующего ВСЮР (им был избран генерал Врангель), а позже начальником штаба Русской Армии Врангеля, штаба Русской Армии. В генерал-лейтенанты произведен П.Н. Врангелем за успешную эвакуацию Крыма в 1920 г. Начальник 1-го отдела РОВС во Франции, член Общества офицеров Генерального штаба, почетный председатель объединения лейб-гвардии Казачьего полка.
8 Богаевский Африкан Петрович (1872 – 1934, Париж) – генерал-лейтенант (1918), войсковой атаман войска Донского (1919 – 1934). Участник Первой мировой и Гражданской войн. Награжден Георгиевским оружием и Георгиевским крестом 4-й степени с лавровым венком. Из дворян войска Донского. Казак станицы Каменской, Донецкого округа.
Образование: Донской кадетский корпус (1890), Николаевское кавалерийское училище (1892), Академия Генштаба (1900).
В офицеры произведен в лейб-гвардии Атаманском полку (1892). Был зачислен в Свиту его Императорского Величества (1915). Занимал должность начальника штаба 2-й Гвардейской Кавалерийской дивизии, затем штаба походного атамана казачьих войск Великого князя Бориса Владимировича, был командиром 4-го гусарского Мариупольского полка, командовал лейб-гвардии Сводно-Казачьим полком, затем Забайкальской казачьей и 1-й Гвардейской Кавалерийской дивизиями. С декабря 1917 г. на Дону, в рядах Добровольческой, а затем Донской армии. Участник 1-го Кубанского похода. Командир Партизанского полка, 2-й пехотной бригады, председатель совета управляющих отделами Донского правительства и управляющий отделов внешних сношений Донского правительства.
Эмиграция: Турция, София, Белград, Париж. Автор мемуаров. Похоронен в Сен-Женевьев-де-Буа.
9 Граф Граббе Михаил Николаевич (1868 – 1942, Париж) – генерал-лейтенант, наказный атаман войска Донского. Участник Великой войны 1914 г. Георгиевский кавалер. Из дворян Области войска Донского.
Образование: Пажеский Е. И. В. корпус (1890).
Кадровый офицер лейб-гвардии Казачьего полка. В Гражданской войне участия не принимал.
Эмиграция: Франция. Участник съезда русских монархистов в Бад-Райхенгалле (Германия, 1921). Войсковой атаман Всевеликого войска Донского (1935). В 1941 г. содействовал формированию антисоветских воинских частей.
10 Доманов Тимофей Иванович (1887, хутор Калиновский, станицы Мигулинской, Верхне-Донского округа, – 1947, Москва) – генерал-майор (1944). Сын урядника ВД. Участник Первой мировой, Гражданской и Второй мировой войн. Георгиевский кавалер.
Образование: учебная команда 12-го Донского казачьего полка, Екатеринодарская школа прапорщиков.
В войске Донском с 1908 по 1917 г.: 12-й Донской полк, 3-й Донской казачий запасной полк, член 1-го Войскового Круга, член 3-го Войскового Круга, войсковой есаул от Хоперского округа.
В Красной армии: февраль – сентябрь 1918 г. Взят в плен немцами, передан в Донскую армию, где служил до февраля 1920 г. (казначей конной сотни, командир сотни Гундоровского Георгиевского полка).
Остался в Новороссийске (1920). Новочеркасск – Майкоп – Шахты. Работал шахтером, горным техником в г. Шахты. Отбывал заключение в тюрьме (Ейск, 1934 – 1935) за «экономический саботаж» (в материалах допроса «за растрату»).
Сотрудничество с НКВД: 1935 – 1942 (Ессентуки, Пятигорск).
Сотрудничество с полицией: 1942 – 1945. (В штабе походного атамана ВВД в г. Шахты, в течение 1942 г. произведен в есаулы, в войсковые старшины, полковники, генерал-майоры. Занимал должности представителя походного атамана ВВД в г. Шахты, в г. Орехове, Запорожской обл., в Запорожье; командир 2-го Донского полка; начальник штаба походного атамана, походный атаман казачьих войск; член ГУВК при министерстве восточных областей Германии.) Награды: Железные кресты 2-го и 1-го классов.
Участие в боях против частей Красной армии: в 1943 г. полки, сформированные из завербованных Домановым 3000 казаков, были приданы немецким войсковым частям и участвовали в боях против Красной армии на Украине и в Белоруссии. 3-й казачий пеший полк из состава «Казачьего стана» участвовал в подавлении Варшавского восстания. Поход из Белоруссии (Новогрудки) до Италии (Толмеццо), участие в боях с итальянскими партизанами. Австрия (май 1945), сдача в плен англичанам. Доманова содержали в отеле «Голд Фиш» в Лиенце. По приказу англичан выехал со всеми казачьими и северо-кавказскими офицерами в австрийский город Шпиталь, скрыл от всех известную ему предстоящую выдачу советским военным властям. Выдан советскому командованию 29 мая 1945 г. в Юденбурге (Австрия). Здесь, на территории бывшего сталелитейного завода, в присутствии всех офицеров подал советскому генералу Долматову письмо английских военных властей с ходатайством о снисхождении Доманову в связи с его действиями по выдаче офицеров. В 1947 г. арестован и этапирован в Москву сотрудниками ГУКР Смерш (военная контрразведка «смерть шпионам», созданная в апреле 1943 в составе Наркомата обороны, – название прозвучало впервые в мае 1919), помещен в Бутырскую тюрьму. Приговорен Военной коллегией Верховного суда СССР к смертной казни через повешение. Приговор приведен в исполнение во дворе внутренней тюрьмы МГБ СССР в Москве.
11 Смола-Смоленко Елисей Климентьевич (1894, Киев, – 1964, Пало-Альто, США) – поручик.
Образование: Житомирская гимназия (1914), Одесская школа прапорщиков (1915).
В Добровольческой армии с 1918 г. Участник 1-го Кубанского похода в составе Офицерского пехотного полка. Потерял руку из-за тяжелого ранения. В Марковской пехотной дивизии до эвакуации Крыма.
Эмиграция: Турция, Болгария, Австрия, Чили, США. Во время Второй мировой войны – в Русском корпусе в Югославии. Член Общества русских ветеранов Великой войны (Калифорния). Член Зарубежного союза русских инвалидов.
12 Фон Лампе Алексей Александрович (1855 – 1967) – генерал-майор Генштаба. Участник Русско-японской и Первой мировой войн.
Образование: 1-й кадетский корпус, Николаевское инженерное училище, Николаевская военная академия (1913).
Служил подполковником и штаб-офицером для поручений при штабе 18-го армейского корпуса (1916), и. д. генерал-квартирмейстера штаба 8-й армии (1917). Возглавлял (вместе с полковником Б.А. Штейфоном) подпольный Добровольческий центр в Харькове, во время германской оккупации, при Петлюре, занимался переброской офицеров в Добровольческую армию (1918). В это же время зачислен в нее.
В Добровольческой армии – начальник оперативного отдела в группе войск генерала Врангеля, затем в Управлении генерал-квартирмейстера Кавказской Добровольческой армии. Выполнял поручения П.Н. Врангеля за границей.
Эмиграция: Дания, Венгрия, Германия, Франция. Военный представитель Русской Армии за рубежом, руководитель 2-го отдела РОВС в Берлине. После роспуска РОВС в Германии был арестован гестапо. Заместитель начальника РОВС во Франции. С февраля 1975 г. до конца дней возглавлял РОВС.
13 Туркул Антон Васильевич (1892, Тирасполь, – 1957, Мюнхен) – генерал-майор (1920). Участник Первой мировой войны.
Образование: реальное училище, ускоренный курс юнкерского училища (1914).
Служил: в 75-м Севастопольском пехотном полку, командир ударного батальона 19-й пехотной дивизии (1915 – 1917). Трижды ранен. В Белом движении: участник похода Яссы – Ростов (в составе отряда полковника Дроздовского); командир роты, затем батальона 1-го офицерского Дроздовского полка; командир 3-й Дроздовской дивизии в Русской Армии генерала Врангеля. Получил 4-е ранение.
Эмиграция: Турция, Болгария, Германия, Франция. 1941 – 1945 гг. – сотрудничество с немцами. Принимал участие в формировании частей РОА в Австрии. Командир Добровольческой бригады. Председатель комитета русских невозвращенцев (после 1945). Похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем.
14 Татаркин Григорий Васильевич (1873 – 1947, Мюнхен) – генерал-лейтенант (1919). Участник Первой мировой войны.
Образование: Новочеркасское юнкерское училище (1914), Николаевская академия Генерального штаба.
Служил в войсках Донского казачества: командир 33-го Донского казачьего полка (1914 – 1917). В Донской армии (1918 – 1920): командир конного отряда, 5-й конной дивизии, 9-й Донской конной бригады, 10-й Донской конной дивизии. В Русской Армии (1920): командир бригады и 2-й Донской казачьей дивизии. В боях получил 9 ранений.
Эмиграция: Турция, Болгария, Югославия. Во Второй мировой войне в частях РОА в Германии.
15 По-видимому, Лечицкий Платон Алексеевич (1856, Гродненская губерния, – 1923, Москва) – генерал от инфантерии. Родился в семье священника. Участник Русско-японской и Первой мировой войн.
Образование: Варшавское пехотное юнкерское училище (1879).
Командовал пехотным полком (1904 – 1905). Был назначен начальником пехотной дивизии (1906); командиром корпуса (1908); командующим войсками Приамурского военного округа (1910); командиром 9-й армии (1914), разбившей 7-ю австро-венгерскую армию в Буковине; командующим войсками Западного фронта (1917).
После октября 1917 г. служил в Красной армии. В качестве военспеца при штабе Петроградского военного округа. По некоторым данным, умер в 1921 г. в московской тюремной больнице.
16 Оприц Илья Николаевич (1886 – 1964, Сен-Женевьев-де-Буа) – генерал-майор (1920).
Образование: Пажеский корпус.
Вся военная служба, начиная с 1906 г., связана с л.-гв. Казачьим Его Величества полком: есаул и командир 4-й сотни (1917), затем полковник и помощник командира полка по хозяйственной части. Был арестован в станице Каменской Военно-революционным комитетом и вместе с другими офицерами был под угрозой расстрела. Участник освобождения Новочеркасска во время Общедонского восстания, боев на Северском Донце. Неоднократно принимал на себя командование полком (1919 – 1920). После тяжелого ранения под Таловой назначен в особый отдел при штабе главнокомандующего.
Эмиграция: Греция, Королевство СХС, Бельгия, Франция. Командовал лейб-гвардии Казачьим дивизионом, позже сведенным в полк. Основал музей полка в Курбевуа под Парижем. Был представителем Объединения л.-гв. Казачьего полка и председателем Общества ревнителей русской военной старины. Автор книги «Лейб-гвардии Казачий Е. В. полк в годы революции и Гражданской войны. 1917 – 1920» (Париж, 1939).
17 Греков Георгий (Юрий) Александрович (1897, Грековка, Усть-Мечетинской вол., – 1987, Буэнос-Айрес) – есаул. Из казаков станицы Аксакайской, Области войска Донского.
Образование: Воронежский кадетский корпус (1914), Николаевское кавалерийское училище (1914).
Сотник, командир 3-й сотни л.-гв. Атаманского полка до эвакуации из Крыма, временно командующий полком (1920).
Эмиграция: Аргентина.
18 Кизеветтер Александр Александрович (1866, Санкт-Петербург, – 1933, Прага) – историк, публицист, политический деятель, член-корреспондент Российской академии наук (1917). Один из создателей Конституционно-демократической партии (1905), член ее ЦК. Видный деятель Союза освобождения, один из главных сотрудников «Русских ведомостей». Депутат от Москвы во 2-й Государственной думе.
Образование: историко-филологический факультет Московского университета. Ученик В.О. Ключевского. Защитил магистерскую, затем докторскую диссертацию по русской истории.
Профессор Московского университета (1909 – 1911). Читал лекции по русской истории на высших женских курсах, в университете Шанявского в Москве. В 1922 г. выслан за границу. Автор трудов по политической истории и истории общественной мысли XVIII – XIX вв. и мемуаров «На рубеже двух столетий».
19 Власов Андрей Андреевич (1901, с. Ломакино, Нижегородской губернии, – 1946, Москва) – советский военный деятель, создатель Русской Освободительной Армии (РОА) в фашистском плену.
Образование: Нижегородское духовное училище (два курса); единая трудовая школа; поступил на агрономический факультет Нижегородского государственного университета (1919); командирские курсы; Высшие армейские командные курсы; Военная академия им. М.В. Фрунзе (с 1935).
Участвовал в боях с Белой армией на Южном фронте (1920 – 1922). Служба на командных и штабных должностях, преподавание (с 1922). Член военного трибунала в Ленинградском и Киевском военных округах, командир 99-й стрелковой дивизии (1937 – 1938). Военный советник в составе группы в Китае, получил от Чан Кайши орден Золотого Дракона (1938 – 1939). Генерал-майор, командир дивизии, награжден орденом Красного Знамени (1940). Командир 4-го механизированного корпуса Киевского военного округа, награжден орденом Ленина (1941).
Во время Великой Отечественной войны: командир мехкорпуса под Львовом, затем 37-й армии, защищавшей Киев. Получил приказ главнокомандующего сформировать и возглавить 20-ю армию (ноябрь 1941), награжден орденом Красного Знамени, получил звание генерал-лейтенанта. Награжден орденом Ленина (февраль 1942). Заместитель командующего Волховским фронтом (март 1942). Командир 2-й ударной армии. Тяжелые оборонительные бои без должного обеспечения с превосходящими силами противника привели к огромным потерям. Остатки армии, сумевшие вырваться из окружения, попали под репрессивную чистку военных чекистов, что породило легенду о сдавшейся в плен 2-й армии. Власов пытался спастись и 11 июля 1942 г. в д. Туховежи, Ленинградской области, сдался противнику и, согласившись сотрудничать с вермахтом, предложил создать из пленных Русскую Освободительную Армию. Приказом Сталина был объявлен изменником. Подписал листовку с призывом свергнуть сталинский режим и объединиться в РОА. Написал открытое письмо «Почему я встал на путь борьбы с большевизмом».
Перед разгромом фашистской Германии Власов безуспешно пытался получить политическое убежище в Швейцарии. Не удалось ему и перевести части РОА в англо-американскую зону. Вместе с ближайшим окружением был арестован советской разведкой. Надеялся на помилование в связи с тем, что сохранил жизнь сотням тысяч военнопленных. Осужден на закрытых заседаниях Военной коллегии без адвокатов и свидетелей. Признал, как и все подсудимые (И.А. Благовещенский, С.К. Буняченко, Г.Н. Жиленков, Д.Е. Закутный, Г.А. Зверев, В.Д. Корбуков, В.Ф. Малышкин, В.И. Мальцев, М.А. Меандров, Ф.И. Трухин, Н.С. Шатов), свою вину. Приговорен к смертной казни через повешение. Казнен в 1946 г.
20 Бакланов Яков Петрович (1809 – 1873) – генерал-лейтенант (1860), походный атаман донских казаков при Кавказской армии (1857).
Начал службу урядником (1825), в штурме Браилова (1828), в турецких операциях (1829). На Кавказе (1834 – 1837; 1845 – 1853) в полку Жирова; на левом фланге Кавказской линии командовал казачьим полком, бригадой донцев; начальник всей кавалерии левого фланга Кавказской линии; командир особого кавалерийского отряда.
Отличался личной отвагой, имел блестящую боевую репутацию. Отмечен рядом боевых наград, в том числе орденом Святого Георгия 4-й степени.
В Новочеркасске и Польше с 1837 по 1845 г. В 1863 г. командирован в Вильну (о). Заведовал всеми донскими полками в районе Виленского округа, затем управлял Августовской губернией. В 1867 г. – на Дону. Последние годы жизни – в Петербурге. Погребен в Новодевичьем монастыре. Автор записок, помещенных в «Русской старине» в 1870 – 1871 гг.
21 Шамиль (1797, аул Гимры (аварск. Генуб) – 1871, Медина) – предводитель кавказских горцев, объединивший их в Имамат (теократическое государство) в пределах Западного Дагестана, Чечни, позже Черкесии. Осажден был в ауле Гуниб (1859) и капитулировал, став почетным пленником Императора Александра II. После приема Императором в Петербурге был в Калуге (с кратким пребыванием в Киеве). В 1870 г. отпущен на жительство в Мекку.
Шамиль воспитывался в среде мусульманского духовенства и под влиянием Кази-муллы, первого имама и проповедника газавата (священной войны), стал ярым сторонником мюридизма (от арабск. «мюрид» – ученик, послушник) – течения в исламе, возникшего во второй половине XIV в. в Бухаре. Последователи мюридизма полностью подчинялись своим наставникам (муршидам) на пути постижения Бога в борьбе с неверными. Мюридизм является разновидностью суфизма – мистико-аскетического направления в исламе, которое характеризуется отрицанием сложной обрядности, ортодоксального ислама, отсутствием духовенства, проповедью аскетизма, созерцательного самоуглубления и отказа от общественной жизни.
Обладавший воинским талантом, ораторскими и организаторскими способностями, Шамиль в течение 25 лет был имамом Дагестана (с 1834). Непререкаемый авторитет и непреклонная воля Шамиля позволили ему сделать, в соответствии с его убеждениями, основой жизни горцев шариат – систему исламских правил жизни, определяемую Кораном и перенесенную и в мусульманское судопроизводство.
22 Имеется в виду Цаган-сар (Белый месяц) – древнейший народный обычай празднования Нового года по лунному календарю у монголов, калмыков, китайцев (по европейскому календарю приходится на февраль).
В старину он отмечался осенью и был связан с молочной пищей. С принятием буддизма этот праздник передвинут на конец зимы и объединен с датой победы основателя буддизма над другими школами.
Накануне этого дня проводится праздничная служба, во время которой возносятся молитвы о счастливом течении нового года. Затем разжигаются костры, на которых сжигаются старые вещи и приносятся жертвоприношения огню.
После совершения обрядов принято ходить в гости, поздравлять друг друга, дарить подарки и пировать. На столе в изобилии разнообразные молочные продукты и даже молочная водка. Каждый гость, выпивая вино, должен пожелать хозяину счастья. Чем больше в доме гостей – тем лучше это для благополучия семьи в наступающем году.
23 Маныч – пересыхающая местами река, которая начинается в современной Астраханской области и впадает в Дон. Манычем называют также широкую низменность реки от Каспийского до Азовского морей, собственно долину реки с озерами и лиманами и русло, по которому стекает избыток воды во время весеннего половодья. Слово «Маныч» служит также общим названием озер и рек Кумо-Манычской впадины.
В тексте книги Е.И. Балабина употребляется распространенное в речи жителей этой долины относительное прилагательное «манацкий» или «маноцкий» (вместо нормативно-литературного «манычский») и встречается склонение топонима «Маныч» как существительного женского рода (по-видимому, под влиянием родового понятия река).
24 Всевеликое Войско Донское, или Донское казачье войско, – самая многочисленная группа казаков, занимавшая Область войска Донского (современная Ростовская, Луганская, Воронежская области и часть Волгоградской, а также Калмыкия). Считалось одним из «состояний Российской Империи, обладающим особыми правами и преимуществами».
Отсчет истории Донского казачества ведется от грамоты Царя Ивана Грозного от 3 января 1570 г. С этого момента Донское войско стало использоваться для охраны южных рубежей страны и до начала XVIII в. располагало широкой автономией и обладало органами самоуправления.
С 1763 г. для казаков стала обязательной пожизненная военная служба (сначала 30 лет, затем, с 1875 г., – 20), основными занятиями – земледелие и коневодство.
К началу XX в. в Области войска Донского сложилось 7 военных округов, в которых в мирное время комплектовалось 17 армейских и 2 гвардейских донских полков, 8 батарей, 6 отдельных сотен и 12 команд. Население составляло к 1917 г. 3,53 млн чел., проживавших в 134 станицах.
25 Донские калмыки, или бузавы (бузаавы), – одна из ветвей монгольского племени, осевшая на территории задонских степей (Сальский округ). Первые упоминания об установлении сношений калмыков с донскими казаками относятся к началу XVII в. Более двухсот лет назад (1884) калмыки добровольно вошли в состав Донского казачьего войска и стали донскими казаками Сальского округа. Донские калмыки стали вести оседлый образ жизни и, расселившись по 13 станицам на отведенных землях, заниматься коневодством, скотоводством, сельским хозяйством. Сохранили свою религию (буддизм в его ламаистской разновидности) и обряды, так как Войско Донское не вмешивалось в их внутреннюю жизнь.
В эмиграции насчитывается более тысячи донских калмыков, по традиции живших большими группами.
26 Иоанн Кронштадтский (в миру Иван Ильич Сергиев, 1828, Сура, Архангельской губернии, – 1908/1909, Кронштадт) – церковный деятель, проповедник, писатель. Настоятель (в чине протоиерея) Андреевского (Морского) собора в Кронштадте, прославленный в лике святых (1990). Родился в семье сельского церковного причетника Архангельской епархии.
Образование: Архангельская приходская школа (1851), Архангельская духовная семинария, Петербургская духовная академия.
При жизни получил широкую известность как чудотворец, обладающий даром помогающей, исцеляющей молитвы. Активно занимался благотворительностью. Основал «Дом трудолюбия», школу для бедных, женскую богадельню, детский приют. За свое безграничное милосердие пользовался всенародной любовью. С 1880 г. на проповеди отца Иоанна ежедневно собиралось 5 – 6 тысяч верующих.
Весной 1889 г. о. Иоанн был приглашен к умирающему М.Е. Салтыкову-Щедрину. В Ливадии напутствовал и готовил в последний путь Императора Александра III (1894). Главное сочинение Иоанна Кронштадтского – книга «Моя жизнь во Христе». Мощи Иоанна Кронштадтского хранятся в Свято-Иоанновском женском монастыре Петербурга.
27 Донской Императора Александра III кадетский корпус – военно-учебное заведение, созданное в 1883 г. в Новочеркасске, с 1805 г. бывшем столицей казачества. С 1899-го носит имя Императора Александра III. Несколько десятков учащихся корпуса участвовали в Гражданской войне. В начале 1920 г. корпус был эвакуирован через Новороссийск в Египет, где был расформирован осенью 1922 г. Воссоздан на базе 2-го Донского кадетского корпуса в Югославии, где существовал до 1933 г. Примечательно, что в Египте и Югославии кадетами корпуса издавались рукописные журналы «Донец на чужбине» и «Донец».
28 Князь Святополк-Мирский Петр Дмитриевич (1857 – 1914) – участник Русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг., генерал от кавалерии (1913), министр внутренних дел (1904).
Образование: Пажеский корпус (1875), Академия Генерального штаба (1881).
Офицер л.-гв. Гусарского полка; начальник штаба 3-й гренадерской дивизии (1886 – 1890); пензенский (с 1890), екатеринославский (с 1897) губернатор; товарищ министра внутренних дел, командир Отдельного корпуса жандармов (с 1900); виленский, ковенский и гродненский генерал-губернатор (с 1902). С 1905 г. состоял по Генеральному штабу.
29 Ляборинские – известная на Дону фамилия: особых поручений областного правления войска Донского надворный советник Ляборинский; протоиерей Ляборинский (1866); в письмах А.И. Булгакова упоминается Сергей Павлович Ляборинский.
30 Барон Крюденер – упоминается в книге А.Ф. Редигера, военного министра (1905 – 1909) «История моей жизни. Воспоминания военного министра».
31 Анчутин Константин Николаевич (1840 – 1911, Санкт-Петербург) – генерал-лейтенант (1903), почетный опекун совета учреждений ведомства Императрицы Марии по Санкт-Петербургскому присутствию (с 1908), кавалер Золотого оружия (1877).
Образование: Павловский кадетский корпус (1858), Михайловская артиллерийская академия (1860).
Офицер л.-гв. Семеновского полка; затем служил по ведомству военно-учебных заведений. Заведующий артиллерийским полигоном Казанского, Киевского военных округов (с 1869); помощник начальника осадной артиллерии действующей армии (с 1877), инспектор классов Тифлисского (1882), Полтавского (1883) кадетских корпусов. Директор Полоцкого (1888), Донского (1891) кадетских корпусов. Помощник главного начальника военно-учебных заведений (1905).
32 Юнкер Савицкий в материале Еленевского «Военные училища Сибири» (1918 – 1922) как давший сведения о Хабаровском атамана Калмыкова военном училище.
33 Будаевский Сергей Александрович – генерал-лейтенант, военный педагог. Род. в 1851 г.; окончил курс в Артиллерийской академии; преподавал математику в Пажеском корпусе, артиллерию – в училищах Константиновском и Инженерном; был инспектором классов в Николаевском кавалерийском училище. Состоял генералом для особых поручений при Главном управлении военно-учебных заведений и исполнял обязанности второго помощника главного начальника этих заведений. Автор целого ряда учебников и трудов по арифметике, тригонометрии, артиллерии, механике.
34 Алексеев Михаил Васильевич (1857 – 1918, Екатеринодар) – российский военный деятель, генерал-адъютант, генерал от инфантерии (1914), начальник штаба Ставки (август 1915 – март 1917), фактический руководитель всех военных действий. В марте – мае 1917 г. – Верховный главнокомандующий. Масон, член организации «Военная масонская ложа», был в числе главных действующих лиц, вынудивших Императора Николая II отречься от престола. После Октябрьского переворота участвовал в создании Добровольческой армии, ее верховный руководитель (весна 1918).
35 Греков Алексей Кириллович – командующий 4-й Донской казачьей дивизией (1915). В том же году – командир 1-го Донского казачьего полка, награжден Георгиевским оружием. Генерал-майор, командир 1-й кавалерийской дивизии.
36 Пешков Дмитрий Николаевич (1859, ст. Алабазинская, Амурского казачьего войска, – ?) – легендарный амурский казак, герой знаменитого конного пробега Благовещенск – Царское Село.
37 Константин Константинович (1858, Стрельна, Петербургской губ., – 1915, Павловск) – Великий князь, второй сын Великого князя Константина Николаевича, генерал-лейтенант (1901), генерал от инфантерии (1907).
Получил домашнее образование. С детства готовился к службе на флоте. В службе с 1858 г., офицером с 1865 г. Офицер Гвардейского экипажа и л.-гв. Измайловского полка. Участник Русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг. Командир л.-гв. Преображенского полка (1891). Главный начальник (1900), генерал-инспектор (1910) военно-учебных заведений.
Известный поэт и ученый, переводчик пьес классического репертуара и драматург. Публиковался под псевдонимом КР. Президент Академии наук, председатель Русского археологического (1892), Палестинского императорского (1905) обществ.
38 Святой Феодосий, архиепископ Черниговский (нач. 30-х годов XVII столетия, Подольская губерния, – 1696, Чернигов). Родился в семье Полоницких-Галицких (древний дворянский род). Отец – иерей Никита, мать – Мария. Хиротонисан в архиепископа в Успенском соборе Московского Кремля (1692). День памяти 5 февраля, 9 сентября.
39 Машин Александр Николаевич – генерал-майор.
Образование: Академия Генштаба.
Добровольно вступил в РККА. В списках Генштаба РККА в 1919 и 1920 гг.
Машин Анатолий Михайлович (? – 1971, Лос-Анджелес, штат Калифорния, США) – полковник Русского корпуса.
40 Плеве Павел Адамович (1850 – 1916, Москва) – генерал от кавалерии (1907). Из дворян Петербургской губернии. Георгиевский кавалер (1914).
Образование: Николаевское кавалерийское училище (1870), Николаевская академия Генерального штаба (1877).
Службу начал в л.-гв. Уланском Его Величества полку. Участник Русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг. В Болгарии (до 1880): обер-офицер при штабе 13-го армейского корпуса; офицер для поручений при штабе командующего войсками; начальник отделения российского комиссара; штаб-офицер для поручений при военном министре; член Главного военного суда; начальник Софийского военного отдела. Командир эскадрона л.-гв. Кирасирского Е. В. полка (1880 – 1881). Затем – на различных штабных должностях (до 1890). Командир 12-го драгунского Мариупольского полка (1890). Окружной генерал-квартирмейстер штаба Виленского военного округа (1893). Начальник Николаевского кавалерийского училища (1895). Командир 2-й кавалерийской дивизии (1899), начальник войскового штаба войска Донского (1901). Комендант Варшавской крепости (1905). Командир 16-го армейского корпуса (1905). Помощник командующего войсками Виленского военного округа (1906). Командующий войсками Московского округа (1909). Командующий 5-й армией, созданной на базе управления Московского ВО (1914). Руководил всеми русскими войсками в районе Лодзи (1914). Командующий 12-й, а затем 5-й армией (1915). Главнокомандующий армиями Северного фронта (1915). По состоянию здоровья освобожден от командования. Назначен членом Государственного совета.
41 Бакмансон Лидия Федоровна (1870 – 1949) – певица. Дочь действительного статского советника. Умерла в Вальхензее. Похоронена в Мюнхене.
Следы фамилии в эмиграции: Бакмансон Гуго Карлович, полковник, похоронен в Хельсинки в 1953 г.
42 Владимир Александрович (1847 – 1909) – Великий князь, третий сын Императора Александра II, дядя Императора Николая II. Георгиевский кавалер (1878). Генерал от инфантерии (1880). Генерал-адъютант.
Получил домашнее образование. Был женат на урожденной принцессе Мекленбург-Шверинской (Марии-Александрине-Елизавете-Элеоноре) – Великой княгине Марии Павловне (старшей). Сыновья: Александр (умер в младенчестве), Кирилл, Борис, Андрей. Дочь Елена.
Участник Русско-турецкой войны, командир 12-го армейского корпуса, награжден Золотым оружием с бриллиантами (1877 – 1878). Главнокомандующий войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа (1881 – 1905), член Государственного совета, сенатор, член Комитета министров, товарищ президента (1869 – 1876) и президент (с 1876) Академии художеств.
С именем В.А. связаны строительство здания Николаевской академии Генерального штаба, Офицерского собрания армии и флота, создание Экономического общества офицеров в Петербурге.
43 Пронин Василий Михайлович (1882, Черниговская губерния, – 1965, Сан-Паулу, Бразилия). Из потомственных дворян, сын тайного советника. Товарищ председателя Управления Главного комитета Союза Офицеров. Участник выступления генерала Корнилова (арестован и отправлен в Быховскую тюрьму). Участник Ледяного похода.
Образование: Нежинское городское училище, Чугуевское военное училище (1904).
Служил на штабных должностях.
Эмиграция: Сербия, Бразилия. Редактор газеты «Военный голос». Начальник канцелярии Державной комиссии в Белграде. Учредитель Военно-научного института и Археологического общества в Белграде. Член правления Общества офицеров Генерального штаба. Редактор ряда эмигрантских изданий. Преподаватель военно-научных курсов Головина в Белграде.
44 Елена Владимировна (1882 – 1957) – Великая княжна, дочь Великого князя Владимира Александровича и Великой княгини Марии Павловны, внучка Государя Императора Александра II Николаевича, двоюродная сестра Императора Николая II.
В браке (1903 – 1938) с принцем Греческим и Датским Николаем (1872 – 1938), третьим сыном короля Греции Георга I (1845 – 1913) и королевы Ольги Константиновны (1851 – 1926). Это было второе династическое породнение датского и греческого королевских домов Шлезвиг-Голштейн-Зонденбург-Глюксбург и Императорского Дома Романовых.
В браке родилось пятеро детей, укрепивших своими браками междинастические связи. Королевна Ольга (1903 – 1947) стала в 1923 г. женой принца Павла Карагеоргиевича, будущего регента Югославии (1934 – 1941). Мария в 1934 г. вышла замуж за принца Георга (1902 – 1942), герцога Кента, четвертого сына короля Великобритании Георга V (1865 – 1936). Елизавета стала супругой немецкого графа Карла фон Терринг-Йеттебах (1900 – 1967).
45 Сидоровы в эмиграции: Сидоров Алексей Емельянович (? – 1938, Харбин, Китай); Сидоров Василий Александрович (? – 1932, Париж) – казак ст. Вешенской Донского войска. Скончался в госпитале Ларибуазьер; Сидоров Владимир Евграфович (? – 1945, Нью-Йорк, США); Сидоров Иван Алексеевич (1899 – 1972, Париж) – поручик бронепоездного артдивизиона. Похоронен на галлиполийском участке кладбища Сен-Женевьев-де-Буа; Сидоров Кузьма Кузьмич (? – 1960, Бельгия) – канонир; Сидоров Павел Вениаминович (1901 – 1964, Париж) – хорунжий, член объединения лейб-казаков. Похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.
46 Лейб-гвардии Казачий Его Императорского Величества полк создан для Конвоя Императрицы Екатерины II в Москве 20 апреля 1775 г. из Донской и Чугуевской придворных казачьих команд, которые позже (1796) были соединены с казачьим полком Гатчинских войск, переформированы в 2 эскадрона и составили половину лейб-гусарского казачьего полка.
Полковой праздник 4 апреля, День святого мученика Иерофея. Полк размещался в Санкт-Петербурге, укомплектовывался бородатыми широкоплечими невысокими шатенами и брюнетами. Общая полковая масть коней – гнедая (у трубачей – серая).
47 Дембский Константин Варфоломеевич (1847 – ?) – генерал от кавалерии.
Образование: Киевско-Владимирский кадетский корпус, Николаевское училище гвардейских юнкеров, учебный кавалерийский эскадрон.
Начал службу в л.-гв. Уланском полку. Участник Русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг. Исполнял командирские должности (эскадрон; Курляндский полк; 1-я бригада 3-й кавалерийской дивизии; лейб-гвардии Казачий полк; 2-я бригада 1-й лейб-гвардии Кавалерийской дивизии). После производства в генерал-лейтенанты (1905) – начальник 8-й кавалерийской дивизии. В 1910 г. произведен в генералы от кавалерии с увольнением от службы с мундиром и пенсией. В 1912 г. вернулся на службу генералом от кавалерии с назначением почетным опекуном Московского присутствия Опекунского совета учреждений Императрицы Марии.
48 Чеботарев Степан Степанович – числится в списках доверенных общества донских торговых казаков за 1873 – 1874 гг. Авторитетные доверенные лица избирались торговым обществом и наделялись рядом полномочий. Они обязаны были способствовать сохранению общего и личного взаимного доверия между торговцами, законными средствами следить за целостностью торговых капиталов, ходатайствовать «о способах к поддержанию и улучшению торговых оборотов и в отвращении всех поводов к умышленной несостоятельности» и т.п. В списках доверенных также – Чеботарев Степан Иванович (1871 – 1872).
49 Курючкин Михаил Степанович – в Памятной книге Области войска Донского за 1915 г. указан Курючкин С.С.
50 Орлов 2-й Петр Петрович (1874, станица Старочеркасская, – 1929, Нейи, Франция) – генерал-майор (1915). Из дворян Области войска Донского. Участник Первой мировой и Гражданской войн.
Образование: Александровский кадетский корпус (1893), Николаевское кавалерийское училище (1895).
Офицер л.-гв. Казачьего полка, его командир (1915). Командир 3-й бригады 1-й Гвардейской Кавалерийской дивизии (1915), затем – 2-й бригады 3-й гвардейской кавалерийской дивизии (1916). Командующий последней дивизией (1917). Во время Гражданской войны – в Донской армии и ВСЮР.
Эмиграция: Югославия. Председатель русской колонии в Белграде. Франция. Член монархического объединения.
51 Евреинов Сергей Владимирович (1858 – 1914, Люблин, покончил с собой) – генерал-майор (1908), генерал-майор Свиты Е.И.В. (1912). Участник Русско-японской войны. Командир л.-гв. Атаманского полка (1907 – 1914), командующий 3-й Донской казачьей дивизией (1914).
Образование: частное реальное училище, Николаевское кавалерийское училище (1879). Выпущен по первому разряду в л.-гв. Казачий полк.
52 Исеев Григорий Николаевич (1872 – ?) – полковник Уральского казачьего войска. Офицер с 1893 г. В белых войсках на Урале. Начальник школы прапорщиков Уральского казачьего войска, затем начальник штаба Илецкого корпуса (1919).
53 Безладнов Яков Афанасьевич – полковник. В Добровольческой армии и ВСЮР со 2 августа 1919 г., в сентябре – октябре 1919 г. командир 2-го Кубанского казачьего конно-артиллерийского дивизиона.
54 По-видимому, Краснянский Михаил Васильевич (1876 – после 1950) – генерал-майор (1919). Из казаков ст. Гундоровской, Области войска Донского, сын урядника.
Образование: Новочеркасское военное училище (1897).
Начальник 2-й Донской конной дивизии (1919). Член Войскового Круга (1920). В Русской Армии до эвакуации Крыма.
Эмиграция: Греция, Болгария (в составе Гундоровского полка).
55 Хрещатицкий Павел Александрович (1881 – 1919). По-видимому, сын генерала Александра Павловича Хрещатицкого (1809), внук генерал-лейтенанта войска Донского Павла Степановича Хрещатицкого и брат (?) генерала от кавалерии Ростислава Александровича Хрещатицкого.
56 Дягилев Юрий Павлович (1878 – 1957) – сотник лейб-гвардии Казачьего полка, сын генерал-лейтенанта Павла Павловича Дягилева, сводный брат известного русского импресарио, театрального и художественного деятеля Сергея Павловича Дягилева (1872 – 1929). Литератор, публиковался в журналах «Мир искусства» и «Золотое руно» под псевдонимом Юрий Череда (выбор псевдонима был, по-видимому, определен некоторым сходством дягиля и череды – травянистых лекарственных растений). Занимался организацией Кустарного музея в Санкт-Петербурге, после революции стал землеустроителем.
В советское время был репрессирован и лишен избирательных прав. В 1926 проживал в поселке Ужин, Валдайского района, Новгородской области. В настоящее время (2007) деревня Ужин существует в том же районе Новгородской области на озере Ужин.
57 Атаманский лейб-гвардии полк (с 1878 – Е. И. Высочества Наследника-Цесаревича), или Лейб-гвардии Атаманский Его Императорского Высочества Государя Наследника-Цесаревича полк, сформирован в 1775 г. в 5-сотенном составе как войска Донского Атаманский полк, в 1803 г. переведен в 10-сотенный состав. С назначением в 1827 г. Наследника Цесаревича шефом Донского казачьего войска полк наз. Казачьим Атаманским Наследника Цесаревича полком, с 1832 г. стал посылать на службу в СПб. 2 эскадрона, к нему была причислена л.-гв. Уральская сотня. С 1855 г. наз. Лейб-атаманским Е. И. Высочества Наследника Цесаревича полком. В 1859 г. получил права Молодой гвардии, с 1878 г. – Старой гвардии. В 1874 – 1884 гг. вместе с л.-гв. Казачьим полком составлял л.-гв. Сводно-Казачий полк. Участвовал в походе против ногаев (1783), войнах с Турцией 1787 – 1791, 1806 – 1812, 1828 – 1829, 1877 – 1878 гг., в походе к Оренбургу (1801), в войнах с Францией 1806 – 1807 и 1812 – 1814 гг., в подавлении Польских восстаний 1830 – 1831 и 1863 – 1864 гг. В СПб. дислоцировался вместе с л.-гв. Казачьим полком. После окт. 1917 г. официально расформирован (воссоздан в 1919 в составе Белой армии).
58 Тарновская Мария Евграфовна. След фамилии в эмиграции: в шеститомном собрании некрологов, опубликованных в печати русского зарубежья с 1917 по 2001 г., «Незабытые могилы» (сост. В.Н. Чуваков, М.: РГБ, 1999 – 2006) перечислено 8 Тарновских: Елена Александровна (Глазунова-Гюнтер), Ольга Яковлевна (Глазунова), Татьяна Федоровна (Забела), Василий Васильевич, Георгий Михайлович, Марк Георгиевич, Николай Александрович, Федор Васильевич.
59 Попов Евгений Николаевич – войсковой старшина. Полковник (1920). В Донской армии. Начальник общего отдела интенданта Донской армии.
60 Васильковский. Фамилия харьковского происхождения, встречается у М.А. Шолохова.
61 Собственный Его Императорского Величества Конвой – особое воинское подразделение Российской Императорской армии, созданное для охраны Российских Государей. Первое упоминание о Конвое Императрицы Екатерины Великой относится к 1775 г., но официально днем старшинства Императорского Конвоя считается дата основания Гвардейской Черноморской казачьей сотни 18 мая 1811 г. Государев Конвой победоносно участвовал во всех кампаниях XIX в. и в Великой войне 1914 г. В командах Конвоя в разное время проходили службу горцы-мусульмане, грузины, крымские татары и другие народности Российской империи. Дивизион Собственного Е.И.В. Конвоя после 1917 г. существовал в эмиграции более пятидесяти лет.
62 Кавалергарды (от фр. cavalier – всадник и garde – охрана) – кавалерийская часть в русской гвардии в XVIII – начале XX в. Первоначально почетная стража императора во время торжеств, позже (с 1800) гвардейский кавалерийский полк; кирасиры (от фр. cuirasse – латы) – вид тяжелой кавалерии в российской армии с XVIII в., имеющий в парадной форме латы или броню для защиты груди и спины. В кирасиры отбирали рослых, сильных всадников, лошади под которыми были на 4 вершка выше гусарских и на 2 – драгунских. Кирасиры вооружались пиками и палашами (от венг. pallos) – холодным рубящим и колющим оружием с прямым и длинным (около 85 см) клинком; конногренадеры (от фр. grenadiers) – вид тяжелой кавалерии, действовавший и в пешем, и в конном строю и вооруженный гранатами (гренадами). Появился в XVIII в. для поддержки драгун. Собственно гренадеры – отборные солдаты, обученные метанию ручных гранат; уланы (польское слово от турецкого юноша, молодец) – вид легкой кавалерии в европейских армиях в XVI – начале XX в., в России – с конца XVIII в. Впервые – в Польше, Литве. Первоначально уланами называли татарских конников. Вооружение: пики, сабли, пистолеты; драгуны (фр. dragun) – вид легкой кавалерии для действий в пешем и конном строю; лейб (нем.) – состоящий при особе Государя.
63 Николай Николаевич Младший (1856 – 1929, Антиб, Франция) – сын Великого князя Николая Николаевича Старшего, внук Императора Николая I, Великий князь, участник Русско-турецкой войны, генерал-инспектор кавалерии (1895), председатель Совета государственной обороны, главнокомандующий Петербургским округом (с 1905), Верховный главнокомандующий (1917).
64 По-видимому, барон Крузенштерн Оттон Акселевич (1880, Селемяки, Эстляндской губернии, – 1935, Сан-Паулу, Бразилия) – генерал-майор (1918).
Образование: Пажеский корпус (1899), Академия Генерального штаба (1905), Офицерская кавалерийская школа (1906).
Офицер л.-гв. Конно-гренадерского полка. Полковник, и. д. начальника штаба 11-й кавалерийской дивизии. В Северо-Западной армии: обер-квартирмейстер, начальник штаба Северного корпуса, начальник штаба; главный начальник тыла, начальник канцелярии военного министра. В резерве при штабе армии (1919).
Эмиграция: Эстония, Бразилия.
65 Новосильцев Антон Васильевич (1850 – 1923, Белград) – флигель-адъютант, генерал-майор, генерал от кавалерии. Участник Белого движения на Юге России. Из дворян.
Образование: домашнее; офицерские экзамены.
Служил корнетом, полковником в лейб-гвардии Конном полку (1868 – 1885). Начальник сводной кавалерийской дивизии (1904 – 1908). Командир 4-го армейского корпуса (1908 – 1914). В лейб-гвардии Казачьем Е. И. В. полку (с 1914), его командир.
Эмиграция: Югославия.
66 Быкадоров Исаак Федорович (1882, ст. Нижне-Кудрючевская, Области войска Донского, – 1957, Анже, Франция) – генерал-майор (1918). Георгиевский кавалер. Из дворян войска Донского, сын полковника.
Образование: Ростовская гимназия, Новочеркасское военное училище (1902), Академия Генштаба (1910).
Полковник, командир 58-го Донского казачьего полка. Один из организаторов, участников и руководителей Общедонского восстания. Занимал ряд высоких военных должностей в Донской армии. Товарищ председателя Войскового Круга ВВД (до конца дней).
Эмиграция: Югославия, Чехословакия, Франция.
67 Балабин Филипп Иванович (1881 – 1938) – полковник.
Образование: Донской кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище (1901), Николаевская академия Генштаба (1908).
Службу начал хорунжим в л.-гв. Казачьем полку. Занимал штабные должности. Начальник штаба Петроградского ВО (1917). Добровольно вступил в РККА (март 1918). Начальник оперативного отделения штаба Северного района (1918). Уволен со службы (август 1918). Пайщик комиссионного магазина «Триокас». Жил в Витебской губернии (1918 – 1924). Был дважды арестован органами ЧК (1921, 1922). Преподаватель Броневой школы в Петрограде (1924). Арестован органами ОГПУ по делу Ленинградской контрреволюционной организации (1930). Включен в подписанный Сталиным и Молотовым список лиц, предназначенных к осуждению ВКВС СССР по первой категории «Москва-Центр» в 1938 г.
68 Юденич Николай Николаевич (1862, Москва, – 1933, Канн, Франция) – глава сопротивления большевизму на северо-западе России во время Гражданской войны 1918 – 1920 гг., генерал от инфантерии. Из дворян Минской губернии.
Образование: Александровское военное училище (1881), Академия Генштаба (1887).
Командир полка в Русско-японской войне (1904 – 1905). Начальник штаба войск Казанского (1912), Кавказского (1913) военных округов. В Кавказской армии: начальник штаба (1914 – 1918), командующий армией (1915). Провел успешные Эрзерумскую и Трапезундскую операции (1916). Главнокомандующий Кавказским фронтом (март – апрель 1917).
Эмиграция: Финляндия, Эстония. Возглавил белогвардейскую Северо-Западную армию, наступавшую на Петроград. Вошел в состав правительства, созданного при содействии Великобритании, куда эмигрировал после провала похода (1920). Активной роли в эмиграции не играл.
69 Раевский Николай Алексеевич (1894, Вытегра, – 1988/89, Алма-Ата) – доктор естественных наук, литературовед, автор популярных книг об А.С. Пушкине и романов. Член Галлиполийского союза и РОВС. Участник Брусиловского прорыва. Подполковник (?) Дроздовского артдивизиона. По определению самого Н.А. Раевского, «артиллерист, биолог, писатель».
Образование: биофак Петербургского университета (до начала Первой мировой войны), Михайловское артиллерийское училище, биологический факультет Пражского Карлова университета, Французский институт литературы (Прага).
Служил подпоручиком, командиром батареи на Юго-Западном фронте во время Первой мировой войны, во время Гражданской войны в армии генерала Врангеля (1918 – 1920).
Эмиграция: Греция, Болгария, Чехословакия.
Был арестован гестапо в июне 1941 г., провел 2 месяца в немецкой тюрьме. Арестован советскими властями в Праге (1945) и на долгие годы направлен в советские лагеря в Минусинске. В Алма-Ате с 1961 г.: научная работа в Институте клинической и экспериментальной хирургии.
70 Мишарев Александр Александрович (?, ст. Великокняжеская, Области войска Донского, – 1920) – полковник.
Образование: Донской кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище (1903).
Командир л.-гв. Казачьего полка. В Донской армии: комендант лазарета в Донском офицерском резерве, зав. хозяйством в лазарете. С 1920 г. – в Донском резерве, зав. хозяйством в лазарете 1-й Донской конной дивизии.
Вернулся из эвакуации в Крым, в Русскую Армию. Умер от тифа.
71 Саринов Илья Васильевич (1873, ст. Новочеркасская, Области войска Донского, – 1920) – полковник. Из дворян, сын офицера ВВД.
Образование: Воронежский кадетский корпус (1891), Михайловское артиллерийское училище (1894).
Полковник л.-гв. Казачьего полка, командир 8-го Донского казачьего полка. В Донской армии: начальник бригады конной дивизии, затем в резерве чинов при штабе ВВД (1919). Расстрелян красными при отходе на Кубань.
72 Дочери Императора Николая II Великие княжны: Ольга (1895), Татьяна (1897), Мария (1899), Анастасия (1901). Расстреляны в 1918 г. вместе со всей семьей и прислугой в Ипатьевском доме в Екатеринбурге.
73 Михаил Александрович (1878, Санкт-Петербург, – убит близ Перми, 1918) – Великий князь, третий сын Императора Александра III. С 1899 г. (с момента смерти Великого князя Георгия Александровича до рождения наследника Алексея Николаевича (1904 – 1918) носил титул наследника. В 1911 г. вступил в морганатический брак с Наталией Сергеевной (урожд. Шереметевская, с 1915 графиня Брасова, с 1935 княгиня Романовская-Брасова). Император Николай II в манифесте об отречении от 2 марта 1917 г. сопроводил передачу власти брату следующими словами: «Не желая расставаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие брату нашему Великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на престол государства Российского. Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и нерушимом единении с представлениями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои будут ими установлены, принеся ненарушимую присягу во имя горячо любимой Родины».
Михаил Александрович ответил на это 3 марта 1917 г. собственным манифестом об отказе от восприятия Верховной власти: «Одушевленный единою со всем народом мыслию, что выше всего благо Родины нашей, принял я твердое решение в том случае восприять Верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому принадлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского.
Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа»[83].
74 Балабина Александра Вячеславовна похоронена в Праге на Ольшанском кладбище: 2гор – 19 – 244.
75 Фарафонов Иван Иванович (1858, ст. Михайловская, Хоперского округа, – 1937, Париж?) – генерал-майор (1920). Участник Первой мировой и Гражданской войн. Сын офицера.
Образование: Воронежская военная гимназия (1877), Павловское военное училище (1879), Офицерская кавалерийская школа.
Офицер л.-гв. Казачьего полка (с 1879). Хорунжий (корнет), поручик (сотник), подъесаул, есаул, войсковой старшина, полковник. Занимал должности (1901 – 1917): командир сотни юнкеров Новочеркасского юнкерского училища; окружной воинский начальник; начальник Новочеркасской местной команды; командир 15-го Донского казачьего полка; в резерве чинов при штабе Киевского военного округа; в распоряжении войскового начальства.
В Донской армии (1918 – 1920). Комендант войсковой здравницы «Афинеус» (1919 – 1920). Уполномоченный Евпаторийского отдела комитета им. М.В. Алексеева для оказания помощи чинам армии (1920).
Эмиграция: Турция, Балканы, Франция.
76 Захаров В.Н. – хорунжий, избранный атаманом 2-го округа на окружном съезде в январе 1918 г. Поддерживал А.И. Дутова.
77 Родионов Василий Матвеевич (1859 – 1934, Крань, Словения) – генерал-лейтенант, участник Первой мировой и Гражданской войн. Участник Степного похода. Из дворян, сын офицера ВВД, казак ст. Михайловской Области войска Донского.
Образование: Новочеркасская гимназия (1877), класс казачьих артиллерийских юнкеров (1879).
Командующий 4-й Донской казачьей дивизией. В ДА: начальник гарнизона в Новочеркасске, начальник снабжения Донской армии.
Эмиграция: Греция (на о. Лемнос заведовал английской сапожной мастерской). Югославия (атаман казачьей станицы в Княжевице).
78 В Донской армии служили несколько Пономаревых: Александр Васильевич (1894 – ?) – генерал-майор, помощник главного начальника военных снабжений; Константин Иосифович (1891 – ?) – генерал-майор, в Донском офицерском резерве, во ВСЮР и Русской Армии – до эвакуации Крыма, эвакуирован на транспорте «Инкерман»; Лев Филиппович – полковник, окончил Тверское кавалерийское училище (1907), командир Чугуевского уланского полка (1919).
79 Корольковы – известная династия задонских коннозаводчиков, родоначальник которой – Осип. Торговые казаки, приписанные к ст. Константиновской Области войска Донского. В Белом движении: Корольков Александр Константинович, Корольков Федор Иванович.
80 Алфераки Михаил Михайлович – выпускник Пажеского Его Величества корпуса (1909), в воспоминаниях А.Ю. Смирновой-Марли упоминается как «родной брат матери, есаул казачьего полка». Анна Юрьевна Смирнова-Марли (1917, Петроград, – 2006, Палмер на Аляске, США) – певица, композитор, поэт, автор «Песни партизан», ставшей гимном Сопротивления; награждена орденом Заслуги и двумя – Почетного легиона.
81 Пантелеев Александр Ильич (1838 – ?) – генерал от кавалерии, генерал-адъютант (1890), командир Отдельного корпуса жандармов, иркутский губернатор, позднее – член Государственного совета. Московский генерал-губернатор (1905).
82 Битва народов под Лейпцигом 16 – 19 октября 1813 г. В ней сборная армия (российские, австрийские, шведские и прусские корпуса) одержала победу над Наполеоном, армия которого состояла из 185 000. Наполеон потерпел полное поражение, был арестован и приговорен к ссылке. Битва при Лейпциге вошла в историю как самая жестокая и кровопролитная за время Наполеоновских войн. Потери союзнической армии составили 55 000 (из 320 000 участвовавших).
83 Мария Федоровна (1847, Копенгаген, – 1928, Копенгаген) – Императрица, супруга Александра III, мать Императора Николая II. До принятия христианства Мария-София-Фредерика-Дагмара, дочь принца Глюксбургского, ставшего королем Дании Кристианом IX, и Луизы Гессенской.
В 1866 г., после помолвки в Копенгагене, прибыла в Россию, где стала Императрицей и прожила до 1919 г. (с 1894 – в качестве вдовствующей Императрицы).
В сентябре 2006 г. останки Марии Федоровны были торжественно перезахоронены в соборе Св. Петра и Павла Петропавловской крепости в Санкт-Петербурге (рядом с могилой мужа Марии Федоровны – Императора Александра III).
84 Антоний, в миру Александр Васильевич Вадковский (1846 – 1912, СПб.).
85 Воейков Владимир Николаевич (1868 – 1937) – генерал-майор Свиты Его Величества; в качестве ординарца генерала Кремера был командирован за границу с извещением о восшествии на престол Николая II (1894); последний дворцовый комендант; генерал Императорской гвардии; главнокомандующий физическим развитием населения Российской империи; почетный член Царскосельского автомобильного спортивного общества. Сын генерала от кавалерии, обер-камергера Николая Васильевича Воейкова. Автор книги «С царем и без царя. Воспоминания последнего дворцового коменданта».
86 Бернов Евгений Иванович – генерал-майор Свиты Е.И.В. Командир лейб-гвардии Кирасирского полка, затем командир 1-й бригады 2-й Гвардейской Кавалерийской дивизии. Упоминается как командир полка синих кирасир в книге В.С. Трубецкого «Записки кирасира», а также в «Дневнике полкового священника» С. Серебрянского.
87 Родионов Алексей Викторович (1853 – ?) – генерал-майор, командир лейб-гвардии Казачьего полка. Командир 3-й бригады 1-й Гвардейской Кавалерийской дивизии. Был назначен в Свиту Е.И.В.
88 Орлов Иван Давыдович (1870 – 1918) – генерал-майор л.-гв. Казачьего полка. Из дворян ВВД, казак станицы Старочеркасской.
Образование: Пажеский корпус (1891).
Служил командиром 3-й бригады 1-й Гвардейской Кавалерийской дивизии, командиром Гвардейской казачьей бригады. Командовал Забайкальской казачьей бригадой, 9-й Донской казачьей дивизией. В Донской армии – начальник войск Макеевского района, позже – в распоряжении атамана. Взят в плен красными и убит в Новочеркасске.
89 Барон фон Таубе Федор Федорович (1857 – 1911, Новочеркасск) – генерал-лейтенант, оренбургский губернатор, командир Отдельного корпуса жандармов (1906 – 1909), наказный атаман Всевеликого войска Донского (1909 – 1911).
Из дворян Лифляндской губернии.
Образование: 2-я Санкт-Петербургская гимназия (1875), 1-е военное Павловское училище (1877), Академия Генерального штаба (1884).
Службу начал подпоручиком 34-го пехотного Севского Е. И. В. наследника принца Австрийского полка. Участвовал в Русско-турецкой войне 1877 – 1878 гг. Служил в Измайловском полку, в канцелярии Военного министерства, в охране Зимнего дворца. По окончании Академии Генштаба занимал штабные должности в 1-м Кавказском армейском корпусе, в 39-й пехотной дивизии Кавказского военного округа. Командовал ротой 13-й лейб-гренадерского Эриванского полка.
Выполнял обязанности военного агента в Бухаресте и Белграде (1890), в конце 90-х годов XIX в. сопровождал высоких особ в их путешествиях по России (египетских принцев Аббас-бея и Махмед-Али-бея, сербского короля Александра Обреновича, румынского короля Кароля I). Представительствовал на открытии французского памятника в Констанце.
Командовал 148-м пехотным Каспийским полком, затем 2-й бригадой 37-й пехотной дивизии.
С 1903 по 1906 г. служит в Оренбурге: последовательно начальник штаба Оренбургского казачьего войска, оренбургский губернатор, наказный атаман Оренбургского казачьего войска.
Супруга – баронесса Александра Александровна, урожд. княжна Руссиева (1868 – 1932). Похоронена в Белграде на Новом кладбище.
90 Граф Граббе-Никитин Александр Николаевич (1864 – 1947, США). Генерал-майор с зачислением в Свиту Е.И.В. (1914). Из дворян ВД. Казак ст. Пятиизбянской.
Образование: Пажеский корпус.
Командир Собственного Е.И.В. Конвоя (1914 – 1917).
Эмиграция: Турция, Монте-Карло, США.
91 Пуришкевич Владимир Митрофанович (1870 – 1920) – помещик, один из инициаторов создания Союза русского народа, организатор Палаты Михаила Архангела, депутат 2-й и 4-й Государственных дум от Бессарабской губернии. Враг Г. Распутина и участник его убийства.
92 Милюков Павел Николаевич (1859 – 1943, Экс-ле-Бен, Франция) – крупнейший русский историк начала XX в., автор многотомных «Очерков по истории русской культуры». Доброволец в санитарном отряде в Закавказье во время Русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг.
Один из лидеров демократического крыла российского либерализма и создателей кадетской партии, лидером которой оставался на всем протяжении ее существования. Депутат 3-й и 4-й Дум. Один из влиятельнейших деятелей русской эмиграции.
Образование: историко-филологический факультет Московского государственного университета (ученик В.О. Ключевского и П.Г. Виноградова).
Член Временного комитета Государственной думы (февраль 1917), министр иностранных дел Временного правительства (март – май 1917). После выхода в отставку перешел в оппозицию к правительству. Уехал на юг (после Октябрьского переворота), участвовал в антибольшевистском движении.
Эмиграция: Франция. Редактор парижской газеты «Последние новости». Входил в Парижскую демократическую группу партии Народной Свободы.
93 Николай Николаевич Старший (1831 – 1891) – Великий князь, третий сын Императора Николая I и Императрицы Александры Федоровны, генерал-фельдмаршал, генерал-адъютант, генерал-инспектор по инженерной части и кавалерии. Главнокомандующий армией на Дунае (1876 – 1881), за что награжден орденом Святого Георгия 1-й степени и званием фельдмаршала. Член Государственного совета (с 1855).
94 Фон Ренненкампф Павел-Георг Карлович (1856, замок Панкуль, близ Ревеля, – 1918, близ Таганрога) – генерал от кавалерии (1910), генерал-адъютант.
Образование: Гельсингфорское пехотное юнкерское училище (1873), Николаевская академия Генерального штаба (1882).
Командовал Забайкальской казачьей дивизией во время Русско-японской войны (1904 – 1905). В 1905 – 1907 гг. служил в Восточной Сибири (карательный отряд). Командующий войсками Виленского военного округа с 1913 г. В начале Первой мировой войны командовал 1-й армией Северо-Западного фронта.
Действия Ренненкампфа во время Восточно-Прусской операции рассматривались специальной комиссией. Уволен от службы «по домашним обстоятельствам с мундиром и пенсией». После Февральской революции был помещен в Петропавловскую крепость, находился под следствием, но оснований для обвинения не было собрано. После Октябрьского переворота был освобожден, уехал в Таганрог, где жил на нелегальном положении под именем греческого подданного Мандусаки. Арестован ЧК (март 1918), отказался вступить в Красную армию. Расстрелян по приказу В.А. Антонова-Овсеенко у балтийской железнодорожной ветки (в ночь на 1 апреля). Перед расстрелом подвергнут издевательствам (в том числе ему выкололи глаза).
95 Отец упоминаемого в тексте: Мосолов Александр Александрович (1854/56 – 1939) – генерал-лейтенант лейб-гвардии Конного полка, в 1900 – 1917 гг. – начальник Канцелярии Министерства Императорского Двора и уделов. С января 1917 г. – чрезвычайный посланник и полномочный министр в Бухаресте. Монархист. Принадлежал к ближайшему окружению Императора Николая II, участвовал в попытках спасти царскую семью в 1918 г., был одним из организаторов Общероссийского монархического съезда в баварском городе Рейхенгале в мае 1921 г. С 1933 г. жил в Болгарии, где написал свои записки «При дворе последнего Императора».
96 Моллер Владимир Петрович – полковник. В 1858 г. владел имением в деревне Марьевке, Змиевского уезда, Харьковской губернии.
97 Потоцкий Дмитрий Николаевич (1880 – 1949, Нью-Йорк, США) – генерал-майор, георгиевский кавалер. Из дворян, сын офицера.
Образование: Пажеский корпус (1900), Академия Генштаба (1909).
Начальник 7-й Донской казачьей дивизии. В Добровольческой армии: комендант и командующий войсками Ростова. Взят в плен в 1917 г., бежал в Киев. Председатель комиссии по вопросу о военнопленных. В 1919 г. в Германии – уполномоченный Красного Креста; в 1920 – 1923 гг. в Югославии – военный агент и представитель главнокомандующего.
Эмиграция: Югославия, Франция, Алжир, США. В 1931 г. секретарь Офицерского общества лейб-казаков, на 1934 г. член-кандидат главного правления Союза пажей.
98 Боткин Дмитрий Евгеньевич – сын Боткина Евгения Сергеевича (1865 – 1918), приват-доцента, известного лейб-медика и семейного врача Императора Николая II, расстрелянного вместе с царской семьей в Ипатьевском доме в Екатеринбурге и прославленного в чине святых Русской православной церковью.
Д.Е. Боткин, хорунжий лейб-гвардии, 3 декабря 1914 г. попал в засаду вместе с возглавляемым им разведывательным разъездом. Обеспечил отход товарищей, взяв на себя их прикрытие. Вплотную окруженный врагами, упорно отбивался до последнего патрона. Был награжден посмертно орденом Святого Георгия 4-й степени. Старшими сослуживцами характеризовался как «прекрасный, толковый, честный и скромный юноша». Брат Юрия, Татьяны, Глеба Боткиных. Татьяна и Глеб оказались за границей. Глеб Евгеньевич стал журналистом. Жил в Америке.
99 Греков Александр Митрофанович (1877 – 1968, Капп-Феррар, близ Ниццы, Франция) – генерал-майор (1916). Участник Первой мировой и Гражданской войн.
Образование: Николаевский кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище.
Службу начал в л.-гв. Казачьем полку (1899). Занимал должности командующего л.-гв. Казачьего полка (1915 – 1916), командира л.-гв. Казачьего полка (1916 – 1917). В отставке (июнь 1917). В 1918 г. в Новочеркасске.
Эмиграция: из Новороссийска (1920).
100 Казнаков Николай Николаевич (1856 – 1929, Канны, Франция) – генерал от кавалерии. Награжден Георгиевским оружием (1914).
Образование: Пажеский корпус.
Служил командиром 39-го драгунского Нарвского полка (1899), 2-й бригады 5-й кавалерийской дивизии (1905), 1-й бригады той же дивизии (1907); в распоряжении главнокомандующего войсками гвардии и Петербургским военным округом Великого князя Николая Николаевича (1910). Начальник 1-й Гвардейской Кавалерийской дивизии (1910). Командовал сводным конным отрядом (1914). Командир XII Армейского корпуса. В резерве Киевского военного округа (после Февральской революции).
Эмиграция: Франция.
101 Фон Дистерло Николай Александрович (1871 – ?) – генерал-лейтенант (1917). Из дворян.
Образование: 1-й Московский кадетский корпус, Михайловское артиллерийское училище (1891), Николаевская академия Генштаба (1897).
Службу начал в 3-й Гвардейской и Гренадерской артиллерийской бригаде (1891). Состоял при Петербургском ВО на должностях (последовательно) ст. адъютанта штабов 2-й гв. пехотной дивизии, 1-й Гвардейской Кавалерийской дивизии, 1-го армейского корпуса (1898 – 1900). Был поочередно прикомандирован к Офицерской кавалерийской школе, к 14-му драгунскому Литовскому полку, к артиллерии (1900 – 1903). Штаб-офицер для особых поручений сначала при штабе 19-го армейского корпуса, затем при командующем войсками Варшавского ВО (1903 – 1907). Правитель дел по учебной части Офицерской кавалерийской школы, позже – правитель канцелярии генерал-инспектора кавалерии (1907 – 1910). Начальник штаба 2-го кавалерийского корпуса, командующий 11-й кавалерийской дивизией (1914 – 1917).
Добровольно вступил в РККА (1918). В списках Генштаба РККА в 1919 г.
102 Клевцов Иван Алексеевич (1879, Бессарабия, – ?) – офицер гвардии, генерал-майор.
Образование: Донской кадетский корпус (1897), Николаевское кавалерийское училище (1899), Офицерская кавалерийская школа.
В Донской армии. В отставке с 1920 г. Позже снова на службе. В Донском офицерском резерве до эвакуации Крыма.
Эмиграция: Турция, Болгария.
103 Сагацкий Иван Иванович (1901/1902, ст. Новониколаевская, – 1981, Париж) – сотник, инженер-геолог, доктор естественных наук. Отец был расстрелян большевиками как казачий полковник.
Образование: Донской кадетский корпус, Атаманское военное училище.
В чине хорунжего вышел в л.-гв. Казачий полк. Служил в отряде полковника Семилетова.
Эмиграция: получил высшее образование и докторскую степень в Париже и Нанси; служил в Западной Африке, Индокитае, на Ново-Гибридских островах, а также в Камеруне, Сенегале, Судане, Аннаме и ряде европейских стран. Автор опубликованных научных исследований по геологии. Известен и как поэт, стихи которого публиковались в журнале «Родимый край» и вышли отдельными сборниками «Память» (1938) и «Встречи» (1942).
104 Комисаров – по-видимому, о нем пишет сотник Н. Кравец в своих «Воспоминаниях жандармского офицера», опубликованных в 1920 г. Приведя статистику репрессированных сотрудников ОКЖ, автор посетовал: «...хотя по фамилиям знаю лишь генерала Комисарова».
105 Бьюнтинг Алексей Георгиевич (1866 – 1930, Польша) – генарал-майор, командир 2-й бригады 15-й кавалерийской дивизии.
Образование: Пажеский корпус.
Служил командиром л.-гв. Гродненского гусарского полка и уланского Бугского полка.
Эмиграция: Польша, похоронен в Пущиково под Познанью.
106 Вельяшов Леонид Николаевич – генерал от кавалерии, с 1915 г. командир 5-го кавалерийского корпуса, с июня 1917 г. – генерал-лейтенант.
107 Кислицын Владимир Александрович (1883, Киев, – 1944, Харбин) – генерал-майор (1928), генерал от кавалерии (после 1929), глава легитимистского движения на Дальнем Востоке. Участник Первой мировой войны. Георгиевский кавалер. Из дворян.
Образование: Холмская гимназия (1899), Одесское военное училище (1900), Офицерская кавалерийская школа (1908), Высшие военно-научные курсы в Париже.
Служил полковником 11-го драгунского полка, командиром стрелкового полка кавалерийской дивизии, командующим 3-й кавалерийской дивизией и 3-м кавалерийским корпусом.
В гетманской армии (1918) занимал командные должности, формировал антибольшевистские части в Вильно, командовал корпусом гетманской армии в Житомире, участвовал в обороне Киева.
На Северном фронте (1919) генерал для поручений при главнокомандующем, затем в белых войсках Восточного фронта. В Уфимской дивизии (от полковника до ее командира).
В Чите (1920) начальник 1-й кавалерийской дивизии, начальник 1-й сводной Маньчжурской им. атамана Семенова дивизии.
Эмиграция: Харбин (Китай). Формировал корпус для атамана Г.М. Семенова. Служил в железнодорожной полиции. Был известным общественным деятелем русской эмиграции. Занимал поочередно несколько должностей в БРЭМ (созданное в 1934 г. по инициативе японских властей Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжоу-Го, владевшее предприятиями, имевшее лучшую на востоке Азии библиотеку, занимавшееся издательской деятельностью). Начав советником и членом президиума, со временем стал начальником Бюро. Возглавлял также Дальневосточный союз военных Маньчжоу-Го. Был председателем ряда общественных организаций (Эмигрантского совета, Совета национальностей при БРЭМ, Общества домовладельцев, Союза налогоплательщиков), помощником начальника штаба добровольческих дружин.
108 По-видимому, Цыганок (Цыганов) Спиридон Филимонович – генерал-майор. Из казаков ст. Новониколаевской Кубанской области. Войсковой старшина. Участник Кубанского («Ледяного») похода.
Занимал командные должности. В Русской Армии – командир Кубанской пластунской бригады, пластунского полка (до эвакуации Крыма).
Эмиграция: Греция (о. Лемнос). Командовал 2-й Кубанской стрелковой дивизией.
109 Черкесов Михаил Николаевич – прапорщик, выпускник Михайловского артиллерийского училища (1853, с оставлением при офицерских классах).
110 Керенский Александр Федорович (1881, Симбирск, – 1970, Лондон) – масон, российский общественный и политический деятель.
Образование: Петербургский университет (обучался на историко-филологическом факультете, окончил юридический ф-т с дипломом 1-й степени).
Работал помощником присяжного поверенного при Санкт-Петербургской судебной палате; был членом коллегии адвокатов. Получил известность как защитник по политическим делам.
В 1905 г. сотрудничал с эсеровской боевой дружиной, редактировал газету «Буревестник». В декабре 1905 г. был арестован и провел 3 месяца в заключении. Был радикальным противником монархии, сторонником общественных преобразований на социалистической основе.
В 1912 г. стал депутатом 4-й Государственной думы и был принят в масонскую ложу «Великий Восток». Позже, в 1916 – 1917 гг., – секретарь этой ложи, член думской масонской ложи, член верховного совета масонов России.
Активно участвовал в Февральской революции, призывая к активному неподчинению царской воле и стремясь влиять на развитие общественных процессов с позиций убежденного республиканца. Под давлением Керенского Великий князь Михаил Александрович принял решение об отречении от прав на российский престол.
Был избран заместителем председателя Петросовета и одновременно министром юстиции Временного правительства. Проявил себя как незаурядный оратор, много выступавший перед солдатскими массами.
В марте 1917 г. вступил в Партию социалистов-революционеров. Военный и морской министр (май – сентябрь 1917), министр-председатель Временного правительства (с 8 июля), Верховный главнокомандующий (с 30 сентября). Возглавил «Директорию» и 3-е коалиционное Временное правительство (сентябрь 1917). Во время октябрьских событий выехал в штаб Северного флота и безуспешно пытался занять Петроград с помощью казачьих частей генерала П.Н. Краснова.
Эмиграция: с июня 1918 г. – Западная Европа (Великобритания, Чехословакия, Германия, Франция); с 1940 г. – США. Опубликовал ряд публицистических работ. Преподавал русскую историю в Нью-Йоркском и Стэнфордском университетах. Работал в Гуверовском институте войны, революции и мира. Автор трехтомной «Истории России», а также книги «Россия на историческом повороте».
111 Гучков Александр Иванович (1863/62?, Московская губерния, – 1936, Париж) – масон, российский политический и общественный деятель, банкир и предприниматель. Родился в известной московской старообрядческой купеческой семье. Работал в органах московского государственного самоуправления. Один из основателей (вместе с графом П.А. Гейденом и Д.Н. Шиповым), а затем бессменный лидер партии «Союз 17 октября».
Образование: 2-я Московская гимназия (1881), историческое отделение историко-филологического факультета Московского университета (1886); слушал лекции в Берлинском, Венском и др. университетах, изучал историю, международное, государственное и финансовое право, политэкономию, трудовое законодательство.
Служил в лейб-гвардии (1885 – 1886); младшим офицером Оренбургской казачьей сотни Особой охранной стражи КВЖД (1898); добровольцем участвовал в Англо-бурской войне на стороне буров (до мая 1900); сражался против турок в Македонии (1903); во время Русско-японской войны находился на театре военных действий (1904 – 1905).
Совершил ряд путешествий в конце XIX в. (Турция; переход через Тибет; Китай, Монголия, Средняя Азия).
Избирался представителем от торговли и промышленности в Государственный совет (май 1907), в 3-ю Государственную думу (ноябрь 1907), после избрания 221 голосом против 68 был ее председателем (март 1910 – март 1911). В годы Первой мировой войны (1915 – 1917) председатель Центрального военно-промышленного комитета и член Особого совещания по обороне, участник «Прогрессивного блока». Вместе с В.В. Шульгиным в Пскове принял от Императора Николая II манифест об отречении. Был убежденным сторонником конституционно-монархического строя. В первом составе Временного правительства – военный и морской министр (март – май 1917). Один из организаторов заговора генерала Л.Г. Корнилова. После Октябрьского переворота боролся против советской власти. Был направлен А.И. Деникиным в Западную Европу для переговоров с лидерами Антанты и пытался наладить поставки оружия в армию генерала Юденича.
Эмиграция: Германия, Великобритания, Франция.
112 Корнилов Лавр Георгиевич (1870, ст. Каркаралинская, Семипалатинской обл., – 1918) – генерал от инфантерии, Верховный главнокомандующий (до августа 1917). Участник Русско-японской и Первой мировой войн.
Образование: Сибирский (Омский) кадетский корпус (1889), Михайловское артиллерийское училище (1892), Академия Генштаба (1898).
6 лет служил в штабе Туркестанского военного округа. Публиковал статьи о Персии, Индии. Участвовал в военно-географических экспедициях по Памиру.
Служил на разных должностях в военных округах (1905 – 1907). Был военным агентом (атташе) в Китае (1907 – 1911).
Командовал 49-й, затем 48-й пехотными дивизиями с начала Первой мировой. Тяжелораненым попал в плен (1915), из которого бежал в 1916 г.
Командовал войсками Петроградского ВО, а затем Юго-Западного фронта (1917). Был Верховным главнокомандующим.
Был арестован Временным правительством за попытку мятежа. Содержался в тюрьме в г. Быхове. При содействии генерала Н.Н. Духонина бежал в Новочеркасск.
Возглавил – вместе с генералом Алексеевым – Добровольческую армию в Новочеркасске (декабрь 1917) и вывел ее в 1-й Кубанский («Ледяной») поход.
Погиб под Екатеринодаром от разрыва снаряда (31марта 1918).
113 Духонин Николай Николаевич (1876 – 1917, Могилев) – генерал-лейтенант, и. о. Верховного главнокомандующего. Георгиевский кавалер.
Образование: Киевский кадетский корпус (1894), Александровское военное училище (1896), Академия Генштаба (1902).
Выступил против власти большевиков. Убит в Могилеве.
114 В истории Белого движения известно несколько Духопельниковых: Василий Кондратьевич (ок. 1883 – ?) – зав. коневодством Верхне-Донского округа, генерал для поручений при штабе, эвакуирован из Евпатории на тральщике Т-412;
Лев Логинович (1857 – ?) – полковник, в ДА председатель военно-полевого суда, генерал-майор;
Лев Яковлевич (1880 – ?) – полковник, из дворян ВВД, казак ст. Кочетовской (Константиновской) Обл. войска Донского, окончил Донской кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище (1900), в ДА, ВСЮР и РА до эвакуации Крыма.
Эмиграция: Греция (о. Лемнос), Болгария.
115 Шведер Эдуард-Павел-Михаил Николаевич (1870 – 1918) – генерал-майор.
Офицер гвардейской кавалерии. В Добровольческой армии – в резерве чинов при штабе главнокомандующего (декабрь 1918).
116 Каледин Василий Максимович (1859 – 1919, Новочеркасск) – генерал-майор (1914), участник Первой мировой и Гражданской войн.
Происходил из старого казачьего рода станицы Усть-Хоперской на Дону. Кроме старшего брата, Алексея Максимовича, Донского атамана, имел брата Савву и двух сестер (Александру, по мужу Наследышеву, и Анну, по мужу Шарапову). Сын Василия – Константин. У Саввы – сын Семен и дочь Ольга, проживающая в Израиле.
Образование: 2-е Константиновское училище (1878).
Занимал командные должности: командир 2-й бригады 3-й Донской казачьей дивизии, командующий 4-й Донской казачьей дивизией.
Был управляющим отделом внутренних дел Донского правительства.
117 Бармасов А.П. упоминается в статье В.В. Курбатова «Странички истории развития охотничьего собаководства в Ленинграде» как известный судья-кинолог в испытаниях легавых.
118 Тостивен – управляющий общества «Унион» в г. Макеевке, где располагались рудники и металлургический завод, до января 1918 г., когда на основании решений IV съезда Советов Донбасса и Южного областного совета народного хозяйства была осуществлена национализация промышленности Донбасса.
119 В воспоминаниях о Гражданской войне и обзорах упоминается в числе прославившихся партизанский отряд кубанского сотника Грекова, сформированный в Новочеркасске в ноябре 1918 г. на базе возвращавшейся с фронта группы кубанцев и составлявший до 150 сабель и штыков. Греков А.Н. (? – 1920, Екатеринодар) – сотник, позже есаул. Прозвища свои – «Белый дьявол», «Альбинос» – получил из-за ранней седины и жестоких методов ведения войны. Расстрелян по приговору ЧК.
А.И. Деникина в книге «Борьба генерала Корнилова» пишет о нем: «Особенную известность получил отряд сотника Грекова «Белый альбинос», как сам он себя именовал, который в течение трех недель разбойничал в окрестностях Ростова, пока, наконец, отряд не был расформирован. Сам Греков где-то скрывался и только осенью 1918 г. был обнаружен в Херсоне или Николаеве, где вновь по поручению городского самоуправления собрал отряд, прикрываясь добровольческим именем. Позднее пойман в Крыму и послан на Дон в руки правосудия».
Известно стихотворение Н.В. Иванова «Последняя сотня» с посвящением «сотнику Грекову».
Если время для боя пришло,
Честь диктует другие законы.
Поднимая в атаку на Зло,
Мы сметем всех, кто будет не с нами,
Кто подняться над скотством не смог.
С нами будет российское знамя.
С нами будет непроданный Бог.
Мы исполнены веры и силы,
И бессмертна звенящая честь.
И жива еще матерь Россия,
И полки офицерские есть.
120 Чернецов Василий Михайлович (1880, ст. Калитвенская, Донецкого округа, – 1918, ст. Глубокая) – полковник (1918), участник Первой мировой войны. Георгиевский кавалер.
Образование: Каменское реальное училище (1907), Новочеркасское военное училище (1909).
Служил командиром сводной казачьей партизанской сотни при 4-й Донской казачьей дивизии, комендантом Макеевских рудников.
Организовал и возглавил партизанский отряд своего имени из офицеров-добровольцев и молодежи. Успешно действовал на Новочеркасском направлении.
В Добровольческой армии командир отряда. Под ст. Глубокой захвачен в плен и зарублен лично председателем Донского казачьего Военно-революционного комитета Ф.Г. Подтелковым.
121 Власов Михаил Евграфович (1869/79? – 1938, Пирей, Греция) – полковник. Из казаков ст. Новочеркасской Области войска Донского.
Командир 7-го Донского казачьего полка. В Донской армии комендант л.-гв. Казачьего полка. Во ВСЮР и Русской Армии до эвакуации Крыма.
Эмиграция: Греция.
122 Семилетов Эммануил Федорович (1872 – 1919, Новочеркасск) – участник Степного похода, генерал-майор (1918).
Образование: Новочеркасское военное училище.
В Донской армии: командир партизанского отряда, полковник, затем начальник собственного отдельного отряда, командующий Северной группой (1918). В Добровольческой армии и ВСЮР: командир Донского пешего батальона, командующий партизанскими отрядами Донской армии, начальник Сводно-партизанской дивизии (март 1919), начальник 3-й отдельной Донской добровольческой бригады.
123 Голубов Павел Васильевич (? – 1920, Екатеринодар) – авиатор, георгиевский кавалер.
Образование: Севастопольская авиационная школа (1912).
Капитан, командир 1-го авиапарка Румынского фронта. В Добровольческой армии и ВСЮР: помощник начальника авиации по технической части (1920).
124 Денисов Святослав Варламович (1878, ст. Луганская Области войска Донского, – 1957, Стратфорд, США) – генерал-лейтенант (1918), председатель Казачьего союза в США. Из дворян, сын генерал-майора ВВД, казак ст. Пятиизбянской.
Образование: Донской кадетский корпус (1896), Михайловское артиллерийское училище (1898), Академия Генштаба (1908).
Служил офицером л.-гв. Атаманского полка, командиром 11-го Донского казачьего полка.
В Донской армии на командных и штабных должностях: командующий Заплавской группой, начальник штаба Донской армии, командующий Южной группой, командующий Донской армией (май 1918), управляющий военным и морским отделом ВВД.
Эмиграция: Турция (Константинополь), Германия, США.
125 Дроздовский полк. Сформирован в Новочеркасске как Офицерский полк из стрелкового полка Отряда полковника Дроздовского (1918). В составе этого Отряда вошел в Добровольческую армию как часть 3-й пехотной дивизии, получив наименование 2-го офицерского. После смерти М.Г. Дроздовского стал носить его имя и с 4 января 1919 г. назывался 2-й офицерский стрелковый генерала Дроздовского полк. Входил в состав Дроздовской дивизии (октябрь 1919). Участвовал во 2-м Кубанском походе. В боях нес тяжелые потери.
Кроме Дроздовского полка известны Дроздовский офицерский конный полк, Дроздовский стрелковый полк, Дроздовская инженерная рота, Дроздовский артиллерийский дивизион, Дроздовская дивизия.
В эмиграции для чинов дроздовских воинских соединений был учрежден специальный нагрудный знак. На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа память воинов-дроздовцев увековечена специальным мемориалом.
Известна полковая песня дроздовцев.
ПЕСНЯ ДРОЗДОВСКОГО ПОЛКА
Из Румынии походом
Шел Дроздовский славный полк,
Для спасения народа
Исполняя тяжкий долг.
Много он ночей бессонных
И лишений выносил,
Но героев закаленных
Путь далекий не страшил.
Генерал Дроздовский гордо
Шел с полком своим вперед,
Как герой, он верил твердо,
Что он родину спасет.
Ведал он, что Русь святая
Истомилась под ярмом,
Словно свечка, догорая,
Угасает с каждым днем.
Верил он, настанет время,
И опомнится народ,
И он сбросит свое бремя
И за нами в бой пойдет.
Пусть вернемся мы седые,
Враг под натиском бежал;
Под трехцветным русским флагом
Славу полк себе стяжал!
126 Дьяков Василий Авраамович (1886 – 1945) – генерал-майор (1919), георгиевский кавалер. Из дворян, сын офицера ВВД, казак станицы Новониколаевской Области войска Донского.
Образование: Донской кадетский корпус; Николаевское кавалерийское училище (1905).
Службу начал в л.-гв. Казачьем полку, где стал полковником.
В Донской армии: участник восстания в Новочеркасске, затем в отряде старшины Семилетова. Позже командир 1-го полка 1-й Донской конной дивизии, командир л.-гв. Казачьего полка, командир гвардейской бригады 1-й Донской конной дивизии, ее начальник.
Эмиграция: Греция (о. Лемнос), Польша.
127 Поляков Иван Алексеевич (1886, Новочеркасск, – 1969, Нью-Йорк, США) – генерал-майор (1918), Донской атаман (1947 – 1965). Из дворян, сын офицера ВВД, казак ст. Новониколаевской Области войска Донского.
Образование: Донской кадетский корпус; Николаевское инженерное училище (1908); Академия Генштаба (1914).
В штабе 9-й армии – старший адъютант отделения генерал-квартирмейстера и начальник военно-дорожного отделения.
В Донской армии: на командных и штабных должностях. С мая 1918 по февраль 1919 г. – начальник штаба Донской армии и ВВД.
Эмиграция: Югославия, США. Во время Второй мировой войны участвовал в формировании казачьих частей германской армии. В РОА (с 1944).
128 Кирилл Владимирович (1876 – 1938) – Великий князь, сын Великого князя Владимира Александровича, контр-адмирал Свиты Его Императорского Величества. Участвовал в Русско-японской войне на кораблях Тихоокеанского флота, был контужен. За недозволенный брак в октябре 1905 г. был исключен из службы, а в ноябре 1908 г. был вновь определен на службу в прежнем чине. Во время Первой мировой войны – командир Гвардейского экипажа и начальник морской батареи в действующей армии с февраля 1915 г. Глава Дома Романовых в эмиграции .
129 Сидорин Владимир Ильич (1882 – 1943, Берлин) – генерал-лейтенант (1919), командующий Донской армией (1919), командир Донского корпуса (март – апрель 1920). Заместитель председателя Союза офицеров армии и флота. Георгиевский кавалер. Сын офицера. Из дворян Области войска Донского, казак ст. Есауловской.
Образование: Донской кадетский корпус (1900), Николаевское инженерное училище (1902), Академия Генштаба (1910), Офицерская воздухоплавательная школа (1910).
Служил на штабных должностях, в том числе начальником штаба Западного фронта, полевого штаба атамана Каледина, штабов Северного фронта Донских войск, Походного атамана, Донской армии. Участвовал в Степном походе (1918, начштаба отряда). Участник вербовочных организаций в Петрограде и Москве (1917).
Эмиграция: Болгария, Югославия, Чехословакия, Германия.
130 Куропаткин Алексей Николаевич (1848 – 1925, с. Шешурино) – участник Русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг., генерал от инфантерии (1900), генерал-адъютант (1902), военный министр (1898 – 1904), главнокомандующий Русской армией на Дальнем Востоке в период Русско-японской войны.
Образование: 1-е Павловское училище (1866), Николаевская академия Генштаба (1874).
Командовал 1-й армией (после 1905), был членом Госсовета. Во время Первой мировой войны – командующий 5-й армией, Северным фронтом.
Туркестанский генерал-губернатор и войсковой наказный атаман Семиреченского казачьего войска. Руководил подавлением Туркестанского восстания.
С 1917 г. жил в своем бывшем имении Шешурино, Холмского уезда, Псковской губернии, преподавал в средней школе. В 1964 г. на его могиле поставлен памятник с надписью: «Основателю сельскохозяйственной Наговской школы».
131 Временное Донское правительство образовано на Дону 21 апреля 1918 г. белыми силами и существовало до 11 мая 1918 г., когда Круг спасения Дона в Новочеркасске создал новое Временное Донское правительство и передал власть генералу П.Н. Краснову, избранному Войсковым атаманом и объявившему позже, 5 июня, Донскую республику частью Юго-Восточного союза.
28 августа 1918 г. решением Большого Войскового Круга было образовано новое правительство, названное Совет Управляющими отделами.
В начале 1919 г. все силы Юга, противостоявшие красным, возглавил А.И. Деникин, отдавший приказ об образовании здесь единого военного командования. Таким образом, Донское правительство лишалось своей самостоятельности.
132 Корженевский Митрофан Васильевич (? – 1926, Бельгия). Упоминается в VII главе книги «Всевеликое Войско Донское» П.Н. Краснова: «Атаман ничего не имеет против того, чтобы и дальше идти по этому пути, и финансовое совещание представителей Добровольческой армии с управляющим отделом финансов Донского войска господином Корженевским и директором Государственного банка окончилось совершенным согласием».
Во-видимому, его братом был Корженевский Всеволод Васильевич (1880 – 1959, Брисбен, Австралия) – выпускник Михайловского училища (1902), полковник, георгиевский кавалер, служивший в Русской Армии и ВСЮР, в эмиграции (Франция, Австралия) – заместитель начальника отдела РОВС.
133 Светозаров Владимир Николаевич – педагог, статский советник, член неказачьей части Донского правительства, созданного на Дону Кругом спасения Дона 21 апреля 1918 г. Известен также Светозаров Михаил Николаевич, окончивший сначала Тамбовскую семинарию, а затем Санкт-Петербургскую (с 1914 – Петроградскую) духовную академию в 1911 г. (курс LXVIII). Удостоен степени кандидата богословия второго разряда. Позже возглавлял в Москве школу № 622 в Таганском районе (Марксистская ул., 10). Возможно, брат В.Н. Светозарова.
Светозаров Николай Николаевич – штабс-капитан.
Образование: Пажеский корпус (1905).
Тяжело ранен в бою (1914). Погребен в Петрограде, в Новодевичьем монастыре, 12.09.1914. Вероятно, брат В.Н. Светозарова.
134 Мельников Николай Михайлович (1882/1883 – 1972, Кормнейан-Паризи, Франция) – последний председатель Донского правительства, председатель Совета министров Южно-Русского правительства.
Образование: гимназия в Царицыне, юридический факультет Императорского Московского университета (1906).
Служил мировым судьей, был избран председателем Съезда мировых судей 2-го Донского округа (1913), членом Новочеркасской судебной палаты (1918 – 1919).
Участвовал в работе Войсковых Кругов при атамане Каледине, сотрудничал с атаманом Богаевским.
Эмиграция: Турция, Франция.
Масон. Занимался литературной деятельностью.
С 1956 г. жил в доме престарелых в Кормней-ан-Паризи.
Похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.
135 Бобриков Степан Леонидович (1874 – 1956, Сен-Женевьев-де-Буа, Франция) – генерал-майор (1918). Из дворян ВВД, сын офицера, казак ст. Кривянской.
Образование: Донской кадетский корпус (1894), Николаевское кавалерийское училище (1896).
Служил офицером л.-гв. Казачьего полка. Полковник, управляющий конным заводом.
В Донской армии: участник восстания в ст. Заплавской, интендант армии, состоял при главном начальнике снабжений ВВД (1918), руководитель Одесского закупочного бюро (1919).
Эмиграция: Турция, Франция.
136 Петров Адриан Петрович (ок. 1879 – 1933, Белград) – педагог.
Служил инспектором Харьковского девичьего института, Родионовского Казанского, Мариинского Донского и Смольного институтов. В 1927 г. – 25-летие педагогической деятельности.
Эмиграция: Турция (Константинополь), Чехословакия, Югославия. Директор русской гимназии в г. Моравска Тржебова, инспектор Донского Мариинского женского института в г. Бела Црква, глава Белоцерковской группы Русского педагогического общества. Материалы о нем – на сайте, посвященном Марине Цветаевой.
Похоронен на Новом кладбище в Белграде у Иверской часовни.
137 Захаров Николай Михайлович (? – 1930, Моравска Тржебова, Чехословакия) – юрист, выдающийся судебный деятель. Председатель Новочеркасской судебной палаты.
Эмиграция: Чехословакия. Библиотекарь русской гимназии.
138 Росси Павел (1894, Одесса, – 1992, Рим). Похоронен на римском кладбище Verano. Там же покоятся: Росси Ксения Георгиевна, урожд. Лемини-Македон (1897, Одесса, – 1968, Рим), дочь Георгия Яковлевича Лемини-Македон и Нины Станиславовны, урожд. Кельдерс. Росси-Лемини-Македон Николай (1920, Стамбул, – 1991, США). Росси Екатерина (ок. 1914 – 1932, Стантон, США).
139 Лукомский Александр Сергеевич (1868 – 1939, Нейи-сюр-Сен, район Парижа, Франция) – известный военный и общественно-политический деятель. Участник Первой мировой и Гражданской войн. Генерал-лейтенант Генерального штаба (1916). Видный деятель Белого движения в России и за рубежом.
Образование: Петровско-Полтавский кадетский корпус, 1-е Павловское военное училище, Николаевское инженерное училище, Николаевская академия Генерального штаба (1897).
Службу начал во 2-м саперном батальоне, затем служил в Киевском военном округе, где был старшим адъютантом 12-й пехотной дивизии (1902 – 1907). Генерал-майор и начальник мобилизационного отдела Главного управления Генштаба (1910). Успешно подготовил и провел общую мобилизацию (1914).
Помощник военного министра (с 1915). Начальник 32-й пехотной дивизии на Юго-Западном фронте (апр. 1916). Генерал-квартирмейстер Ставки, зам. председателя Особого совещания по обороне государства (конец 1916). Начальник штаба Верховного главнокомандующего при генерале Корнилове (1917).
Был арестован Временным правительством вместе с Корниловым и помещен в Быховскую тюрьму. Бежал на Дон, участвовал в создании Добровольческой армии. Военный министр, председатель Особого совещания Вооруженных Сил Юга России.
Эмиграция: Турция, Франция, США. Был представителем генерала Врангеля, ведал эвакуацией Русской Армии из Крыма и ее поселением в Константинополе. Выполнял секретные поручения Великого князя Николая Николаевича. Был начальником всех воинских подразделений, связанных с РОВС на Дальнем Востоке и в Америке, с 1928 г. – в распоряжении председателя РОВС. Автор воспоминаний в двух томах. Похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.
140 Барон Врангель Петр Николаевич (1878, Ново-Александровск, ныне Зарасай, Литва, – 1928, Брюссель) – видный военный и политический деятель. Генерал от кавалерии. Участник Русско-японской, Первой мировой и Гражданской войн. Георгиевский кавалер. Основатель Русского Обще-Воинского союза (1924).
Из старинного дворянского рода Санкт-Петербургской губернии, сын директора страхового общества в Ростове.
Образование: Ростовское реальное училище, Горный институт в СПб. (1901), офицерский экзамен на корнета Гвардии при Николаевском кавалерийском училище (1902), Академия Генштаба (1910).
Службу начал вольноопределяющимся в л.-гв. Конном полку. Корнет во 2-м Аргунском полку Забайкальского войска. Со своим полком участвовал в боях в Германии (1914). Командовал Нерчинским полком Забайкальского казачьего войска, Уссурийской конной, 7-й кавалерийской дивизиями, сводным конным корпусом.
В Добровольческой армии (1918) командир бригады 1-й конной дивизии, начальник этой дивизии. Командующий Добровольческой армией (1918). Командующий Кавказской Добровольческой армией (1919). Возглавил Вооруженные Силы Юга России (позже Русская Армия) в марте 1920 г. Отдал приказ об эвакуации Крыма (11 ноября 1920), «беспримерной и успешной».
Эмиграция: Турция (Галлиполи, Константинополь), Сербия (Сремски-Карловцы), Бельгия. Работал горным инженером. Скоропостижно скончался от туберкулеза. По завещанию был перезахоронен в Белграде, в храме Святой Троицы.
141 Митрополит Анастасий, в миру Грибановский Александр Александрович (1873, Тамбовская губерния, – 1965, Джорданвилль, США) – видный деятель православной церкви в России (до 1919) и за рубежом. Из семьи священника.
Образование: Тамбовская духовная семинария, Московская духовная академия (1897). Кандидат богословия.
Пострижен в монахи в Тамбове (1898).
Архимандрит и ректор Московской духовной семинарии (1901). Епископ Серпуховской, викарий Московской епархии (1906), Холмский и Люблинский (1914), Кишиневский (1915). Архиепископ Кишиневский и Хотинский (1916).
Член Поместного собора Русской православной церкви (1917 – 1918), председатель отдела церковного имущества и редакционного отдела, председатель комиссии по выработке порядка избрания патриарха. Член Священного синода и Высшего Церковного Совета (1917).
Эмиграция: Турция (Константинополь), Палестина, Австрия, Берлин, США. Управлял русскими православными общинами в Константинополе (1919), возглавлял русскую миссию в Палестине (1924 – 1935). В сане митрополита (1935) возглавил Русскую зарубежную (Синодальную) церковь (1936 – 1964), эвакуировался вместе с Архиерейским синодом и канцелярией в Вену (1944), Мюнхен (1945), США (1950). На покое с 1964 г. Похоронен на кладбище Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле.
142 В эмиграции известны следующие Усачевы: Виктор Владимирович, Григорий Андреевич, Григорий Павлович, Лукьян Лукьянович, Николай Семенович, Петр Сергеевич, Федор Ф., Яков Куприянович, Аксюта Васильевна, две Анны Павловны, Екатерина Филипповна, Лукерья Васильевна, Лукерья Ф., Мавра Ивановна, Марфа Павловна, Наталья Валериановна.
Местами их проживания были Чехословакия, Франция, Югославия, Америка и в большинстве случаев (10 человек) Канада.
143 Александр Карагеоргиевич (1888, Цетинье, – 1934, Марсель, Франция) – король Сербов, Хорватов и Словенцев с 1929 г.
Отец Петр I, король Сербов, Хорватов и Словенцев. Мать Зорка Петрович-Негош. Брак с Марией Гогенцоллерн (1922). Дети: Петр II, король Югославии; Томислав и Александр Карагеоргиевичи.
Погиб в результате покушения.
144 Дрейер Николай Николаевич (1889, Ника, – 1975, Чехословакия) – педагог.
Образование: учился на агрономическом факультете Киевского политехнического института.
Служил офицером во время Первой мировой войны (по воспоминаниям Н.П. Анциферова).
Эмиграция: Турция (Константинополь), Чехословакия (Прага). Работал воспитателем в русской гимназии. По словам Т.Н. Камендровской, «все его воспитанники в один голос восхищались им, его знаниями, умением понять психологию молодежи, прямотой и честностью».
145 Гнедовский Д.Д. – упоминается в Памятной книге Минской губернии за 1915 г.
146 Газалов Михаил Мартынович (1867 – 1923) – до эмиграции полковник, геодезист, преподаватель Пажеского корпуса и профессор Технологического института.
147 Пащенко Алексей Георгиевич – подполковник, участник Русско-японской войны, командир 2-й батареи 9-й артиллерийской бригады. Упоминается в книге «История Русско-японской войны 1904 – 1905» под ред. И.И. Ростунова (М.: Наука, 1974).
Пащенко Василий Григорьевич (1868 – 1932, Моравска Тржебова, Чехословакия) – генерал-лейтенант, специалист по крепостной артиллерии.
Образование: Михайловское артиллерийское училище, Михайловская артиллерийская академия.
Руководил крепостным отделом Офицерской артиллерийской школы. Последовательно – начальник артиллерии Либавской крепости, сотрудник генерал-инспектора артиллерии Великого князя Сергея Михайловича, инспектор артиллерии 4-го Кавказского армейского корпуса.
Автор трудов по математике и артиллерии.
Эмиграция: Чехословакия. Преподаватель Русской реформированной реальной гимназии в г. Моравска Тржебова.
148 Ктитарев Яков (1878 – ?) – протопресвитер, в миру Ктитарев Яков Николаевич.
Образование: Санкт-Петербургская духовная семинария, курс LXI, магистрант Санкт-Петербургской духовной академии (1904), кандидат богословия.
Эмиграция: Франция. Преподаватель гомилетики в Свято-Сергиевском богословском институте в Париже (1942 – 1944). Настоятель православного прихода в Бийанкуре, священник Александро-Невского собора в Париже. Преподаватель гомилетики в богословском институте. Член Епархиального совета. Автор богословских трудов.
149 Когосьян(ц) Арам Емельянович (? – 1934, Прага, Чехословакия) – педагог. Директор русской гимназии в г. Моравска Тржебова, преподаватель русской гимназии в Праге.
150 Зеньковский Василий Васильевич (1881, Проскуров, Подольской губернии, – 1962, Париж) – философ, психолог, педагог. Протоиерей.
Образование: историко-филологический и естественно-математический факультеты Киевского университета, написал диссертацию «О психологической причинности» (1915).
Служил доцентом (1912 – 1915), затем профессором (1915 – 1919) Киевского университета (1912), министром культуры и исповеданий в правительстве гетмана Скоропадского (1918 – 1919).
Председатель Киевского общества по изучению религии и философии (1910). Работал на вечерних женских курсах А. Жекулиной, в мужской гимназии М. Стельмашенко, женской гимназии Е. Крюгер и М. Стельмашенко. Руководил социально-педагогическими и психологическими исследованиями «Дети и война» (1915), автор книги «Социальное воспитание, его задачи и пути» (1917 – 1918).
Эмиграция: Югославия (Белград), Франция (Париж), Чехословакия (Прага). Профессор богословского и философского факультетов Белградского университета (с 1919), основатель Российского педагогического института в Праге и руководитель кафедры экспериментальной и детской психологии (1923 – 1926). Глава Педагогического бюро по делам русской зарубежной школы (1923 – 1927).
Зеньковский Александр Васильевич (1878, Подольская губерния, – 1966, Нуарк, штат Нью-Йорк, США) – сотрудник П.А. Столыпина, о котором написал книгу «Правда о Столыпине», профессор, автор книги «Техника банковского дела».
Жизнь в России связана в основном с Киевом, где был одним из руководителей губернской управы и профессором Киевского коммерческого института.
В годы Первой мировой войны продолжал преподавать и работал в земстве.
В годы Гражданской войны приглашен в Константинополь французско-итальянской фирмой.
Эмиграция: Германия (Берлин), Чехословакия (Прага), США (в основном Нью-Йорк). Преподавал в Берлинском русском научном институте, в институтах в Праге. Член Русско-американского союза.
151 Астров Николай Иванович (1868, Москва, – 1934, Прага) – российский общественный деятель конца XIX – начала XX в. Из семьи врача.
Образование: юридический факультет Московского государственного университета (1892).
Член ЦК партии кадетов. Директор правления Московского городского кредитного общества. Гласный Московской городской думы и губернского земского собрания. Московский городской голова.
В годы Гражданской войны – участник Особого совещания при Главнокомандующем Вооруженными Силами Юга России.
Эмиграция: в основном Чехословакия (Прага). Написал воспоминания, изданные в Париже в 1941 г.
152 По-видимому, Безуглов Иван Иванович (1898, ст. Великокняжеская, – 1964, Нью-Йорк, США) – сын донского коннозаводчика, участник восстания в Орловской станице, видный деятель казачьего движения.
Образование: Великокняжеское реальное училище, Донской университет (не окончил), прослушал курс Сельскохозяйственного института в Брно.
Служил в Богаевском полку, участвовал в рейде Мамонтова, произведен в чин хорунжего.
В эмиграцию ушел в составе 6-го Донского казачьего полка. 12 лет был атаманом Общеказачьей станицы в Братиславе. Занимал ряд должностей в организациях казаков-националистов, был в том числе окружным атаманом в Словакии, помощником Руководителя, генеральным секретарем Казачьего Национального Движения, секретарем Верховного казачьего Представительства, зам. его председателя, а также избирался председателем Центрального правления КНД.
Активно занимался творческой и издательской работой в казачьих газетах и журналах, был редактором журналов «Казакия» и «Казачий вестник». С 1945 г. возглавлял Независимое национальное объединение в Германии.
Известен также Безуглов Иван Варламович, унаследовавший от отца, Безуглова Варлама Семеновича, коннозаводческое хозяйство и продолжавший вести его вместе с женой Анной Ивановной, урожд. Корольковой, до 1920 г.
153 След фамилии Зубаревых в эмиграции: Зубарев Василий Федорович (? – 1937, Жиен, Луара, Франция) – казак станицы Луганской; Зубарев Г.В. (1888 – 1933, разъезд Синхитун, Китай) – старший дорожный мастер, покончил жизнь самоубийством; Зубарев Георгий Андреевич (? – 1961, Виллебран, Франция) – сотник Донского войска; Зубарев Яков Александрович (? – 1931, Париж); Зубарева (в замужестве Голякова) Людмила Николаевна (1894 – 1990, Анже, департамент Мен-и-Луара, Франция) – пансионерка дома для престарелых в Ганьи.
154 Отец Сергий, в миру Аркадий Королев (1881, Москва, – 1952, Казань) – епископ Бельский, Казанский и Чистопольский.
Родился в семейном купеческом особняке на Пресне.
Образование: Дмитровское духовное училище, Вифанская семинария близ Троице-Сергиевой лавры, Московская духовная академия.
Служил послушником в Яблочинском монастыре на границе с Польшей, пострижен в монахи (1907), назначен епископом Бельским по распоряжению патриарха Тихона (1930). Хиротонисан в архиепископа (1931). Бельская епархия территориально относилась к Польше, отсутствие у отца Сергия польского гражданства стало поводом для его ареста и вывоза в Чехословакию (1922).
Эмиграция: Чехословакия (Прага), Германия (Берлин). Епископ Пражский, викарий митрополита Евлогия в Чехословакии, Австрии, Венгрии.
Отец Сергий неизменно вызывал глубочайшее уважение, духовную привязанность своих прихожан, их искреннюю любовь и безграничное доверие.
155 Исаакий, в миру Иван Васильевич Виноградов (1895, Санкт-Петербург, – 1981, Елец) – архимандрит, настоятель Казанского и Никольского храмов в Алма-Ате, благочинный Елецкого района, настоятель Вознесенского собора Ельца. Участник Первой мировой и Гражданской войн.
Образование: 1-е реальное училище в Санкт-Петербурге, 2 курса Санкт-Петербургской духовной академии (1913 – 1914), Владимирское военно-пехотное училище (1914 – 1916), Православный богословский институт в Париже (1928).
Служил прапорщиком армейской пехоты на Румынском фронте, рядовым стрелком в отряде М.Г. Дроздовского, участвовал во всех боях и походах Дроздовской дивизии (1918 – 1920), в том числе в Румынском походе. Был трижды ранен, дослужился до чина капитана. В Добровольческой армии генерала Деникина (1918 – 1920) получил звание штабс-капитана.
Эмиграция: Турция (Галлиполи), Румыния, Болгария (София, Севлиево, Габрово), Франция (Париж), Чехословакия (Прага). В Париже пострижен в монахи с именем Исаакий (1927), рукоположен в иеродьякона (1927), иеромонаха (1928). Там же посвящен в сан игумена (1933), в Праге – в сан архимандрита (1936).
После окончания Второй мировой войны арестован и отправлен в Карлаг. С 1947 до 1958 г. жил в Казахстане, с 1958 г. до конца дней – в Ельце, посвятив себя пастырскому служению.
156 Бискупский Василий Викторович (1878 – 1945, Мюнхен) – генерал-майор, командующий 3-й кавалерийской дивизией. Георгиевский кавалер.
Образование: 2-й кадетский корпус (1895), Николаевское кавалерийское училище (1897).
Службу начал офицером л.-гв. Конного полка. Командующий войсками гетмана в Одессе (1918).
Эмиграция: Германия. Глава Западнорусского правительства в Берлине (1919), участник Рейхенгалльского монархического съезда (1921). Начальник управления по делам русской эмиграции в Германии (с 1936). Генерал от кавалерии (по КИАФ).
157 Долгопятов Григорий Иванович (1897 – ?) – генерал-майор. Участник Первой мировой и Гражданской войн. Казак ст. Калитвенской, Донецкого округа, ВД.
Образование: Каменское реальное, Новочеркасское казачье училища, Пражский университет.
Службу начал казаком 19-го Донского казачьего полка (1915). Занимал в нем офицерские должности (1915 – 1918). Есаул (1917). В отставке (1918). В Донской армии (1918 – 19121): войсковой старшина (1918), генерал-майор (1920), командир 18-го Донского казачьего полка (1920 – 1921).
Эмиграция: Греция (о. Лемнос), Болгария, Чехословакия. Член правления Общества русских эмигрантских организаций в ЧСР.
158 Возможно, Ковалев Стефан Ильич (1897 – 1963) – полковник Алексеевского пехотного полка. Похоронен на Сен-Женевьев-де-Буа.
159 Маракуев Сергей Владимирович (? – 1945) – член Донского правительственного комитета (1917), председатель правления Юго-Восточного союза кредитных кооперативов (1919).
Эмиграция: Чехословакия. Директор Русского института сельскохозяйственной эмиграции (1921). Представитель Донского атамана в Чехословакии. Арестован в Праге (1945). Умер в пересыльной тюрьме.
160 Ефремов Константин Александрович, член Успенского Братства в Праге, – известно только место захоронения на Ольшанском кладбище в Праге: 2гор – 18 – 226.
161 Ерохин Феодор (? – 1959) – донской казак, родившийся в ст. Благовещенка, Донской области. Место захоронения на Ольшанском кладбище в Праге: 2гор – 20 – 67/178.
162 Горбушин Василий Иванович – упоминается в «Записках» П.Н. Врангеля: «Сушков, Скобцов, Горбушин, оба Успенки...», а также в 5-м томе («Вооруженные Силы Юга России») «Очерков русской смуты» генерала А.И. Деникина.
163 Возможно, Папко Алексей Николаевич (ок. 1914 – 1970, Спрингфилд, США) – казак станицы Тенгинской Кубанского казачьего войска. Похоронен на кладбище Ок-Гров.
164 Глазков Сергей Викторович (? – 1935, Париж) – штабс-капитан Особого пехотного полка. Похоронен на кладбище Сен-Жермен.
165 Чекунов Иван Степанович (1876, станица Раздорская, – 1957, Париж, Франция) – организатор и первый председатель Общеказачьего союза во Франции. До эмиграции был новочеркасским врачом (до 1920).
166 Барон фон Нейрат Константин (1873, Клейнлатбах, Вюртемберг, – 1956, Эйнцвейхинген) – один из главных военных преступников фашистской Германии. На дипломатической службе (с 1908). В качестве министра иностранных дел (1932 – 1938) обеспечивал дипломатическую подготовку немецко-фашистской агрессии. Возглавлял Тайный кабинет – консультативный орган по вопросам внешней политики (1938 – 1939). Как протектор Чехии и Моравии (1939 – 1942) осуществлял оккупационный режим в Чехословакии. На Нюрнбергском процессе (1945 – 1946) был приговорен к 15 годам тюремного заключения. Досрочно освобожден в 1954 г.
167 Асеева (Ассеева) Клеопатра Давыдовна – супруга Асеева, сестра князя Соломона Давыдовича Гегелашвили, полковника Корниловской артиллерийской бригады, дослужившегося до чина майора в чехословацкой армии, члена РОВС и Союза галлиполийцев. К.Д. Асеева активно участвовала в работе Дамского комитета Галлиполийского землячества в Праге.
Сын Клеопатры Давыдовны – Асеев Константин Антонович (1901 – 1993, Аргентина) – фейерверкер Корниловской артиллерийской бригады, сбежавший в Добровольческую армию во время Гражданской войны и получивший Георгиевский крест из рук генерала А.П. Кутепова.
168 Никольская Елизавета Николаевна – упоминается в книге «Дитя золотого века» Элеоноры Мусатовой, которая пишет, что она «брала уроки у знаменитой балерины Никольской», кроме того, – в документальном фильме «Русская эмиграция». В описании одного из кадров – перечень группы лиц: «Немирович-Данченко, Петр Струве, философ Лосский, балерина Елизавета Никольская».
169 Гижицкая Елена Ивановна (1874 – 1946) – бывшая фрейлина Ее Величества, урожд. баронесса Велио, супруга камергера Двора Его Величества и члена 3-й и 4-й Государственных дум Александра Степановича Гижицкого (1869 – 1938). В эмиграции А.С. был старостой Союза русских соколов. Супруги имели четверых детей.
170 Савицкий Петр Николаевич (1895, Чернигов, – 1968, Прага) – экономист, философ, педагог.
Сын члена Государственного совета, действительного статского советника. Ученик П.Б. Струве. Рано опубликовал первые научные работы. Был коммерческим секретарем российского посланника в Норвегии. Защитил кандидатскую диссертацию и готовился к профессорскому званию в Петроградском политехническом институте.
Во время Гражданской войны воевал на Украине на стороне гетмана Скоропадского. Был парижским представителем администрации генералов Врангеля и Деникина. Был членом правительства Юга России.
Эмиграция: Турция (Константинополь), Болгария (София), Чехословакия (Прага). Преподаватель русского института. Директор русской гимназии в Праге (1940 – 1944). Арестован, вывезен в Москву, осужден на 10 лет лагерей. Вернулся в Чехословакию по отбытии срока. Автор сборника стихов (1960).
171 Поляков Алексей Филиппович (1890 – 1961, Париж) – лейтенант, инженер-механик флота. Пел в хоре. Похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.
172 Атланов К.С. – участник восстания казаков на Верхнем Дону весной 1919 г. (см. газету «Новый ракурс», № 37, 1 сентября 2004 г.: «Первыми поднялись стаицы, которые под руководством казака Атланова вырубили всех находившихся в Еланской станице большевиков»). Урядник. Произведен сначала в вахмистры, затем в хорунжие, впоследствии атаман ст. Еланской.
173 След фамилии в эмиграции: Прохаска (урожд. Сперанская) Вера Александровна (? – 1954, Касабланка, Марокко); Прохаска Василий; Прохаска Елизавета (? – 1976, Белград).
174 След фамилии в эмиграции: Прокудин Иван Илларионович (?, Рассказово, Тамбовской обл., – 1934, Китай); Прокудин П.В. (? – 1954, США) – основатель шахматного кружка в Сан-Франциско; Прокудин-Березин Владимир Иванович (? – 1962, США); Прокудин-Горский (без имени) (? – 1961, Франция). Прокудин-Горская (урожд. Низовиц) Лидия Александровна (1896 – 1978, Франция); Прокудин-Горская (урожд. Беловежская) Лидия Антоновна (1895 – 1943, Франция); Прокудина Мария Федоровна (1883 – 1969, Париж); Прокудина Елизавета Ивановна (1876 – 1957, Франция).
175 Горчуков Мирон Афиногенович (1873, станица Кочетавская, Донской области, – 1952, Свято-Троицкий монастырь в Джорданвилле, США) – учитель, донской общественный деятель. Бывший товарищ председателя Донского округа. Супруга Горчукова (Пашутина) Вера Ивановна (? – 1931, Моравска Тржебова, Чехословакия) до эмиграции жила в Новочеркасске.
176 След фамилии в эмиграции: Кубанская Мария Петровна (? – 1955, Фюрт, Германия).
177 Комитет Освобождения Народов России (КОНР) – орган руководства русскими и другими национальными организациями, сотрудничавшими с Германией. Учрежден 14 ноября 1944 г. в Праге (замок Гратчаны) под председательством генерала А.А. Власова. В состав КОНР вошло прежде всего Освободительное движение народов России (ОДНР) с главной своей составляющей – Русским освободительным движением (РОД). Этими терминами именовалось движение советских граждан и эмигрантов, объединившихся для свержения государственного строя СССР. Движение опиралось на органы самоуправления на оккупированных фашистами территориях, военизированные формирования при этих органах, боевые части в составе германской армии, называемые Русской освободительной армией (РОА), а также на добровольных помощников тыловых служб. Отряды участников движения организовывались по национальному признаку, который был положен и в основу создаваемых с 1942 г. Восточным министерством Третьего рейха национальных комитетов и отечественных советов: азербайджанский, армянский, белорусский (Самопомощь), грузинский, калмыцкий, карачаевский, кабардино-балкарский, латвийский, литовский, татарский, туркестанский, украинский (Центральная Рада).
Одной из целей белоэмигрантских организаций было создание российского правительства и вооруженных сил. Одной из подобных попыток стало создание Национально-трудового союза (НТС).
Руководящий орган КОНР – президиум КОНР во главе с генералом А.А. Власовым. В его состав входили: генерал-майоры Ф.И. Трухин, В.Ф. Малышкин; генерал-майор профессор Д.Е. Закутный; генерал-лейтенанты Г.Н. Жиленков и Е.И. Балабин; профессора Ф.П. Богатырчук, Н.Н. Будзилович, С.М. Руднев.
178 Манифест КОНР был провозглашен одновременно с созданием КОНР 14 ноября 1944 г. в Испанском зале пражского замка Гратчаны в присутствии около 600 человек., 18 ноября состоялась встреча в Берлине, в здании «Европа-Хаус», в присутствии около полутора тысяч человек, преимущественно русских.
В своем выступлении А.А. Власов изложил свое понимание революционных событий как закономерных в истории освободительного движения в России. На «самом критическом своем этапе» революция была, однако, узурпирована большевиками, создавшими террористическую по природе своей государственную систему. Главной целью КОНР генерал А.А. Власов провозгласил борьбу с большевизмом, для которой необходимо «прежде всего единение антибольшевистских сил».
«Соотечественники! Братья и сестры!
В час тяжелых испытаний мы должны решить судьбу нашей Родины, наших народов, нашу собственную судьбу.
Человечество переживает эпоху величайших потрясений. Происходящая мировая война является смертельной борьбой противоположных политических систем.
Борются силы империализма во главе с плутократами Англии и США, величие которых строится на угнетении и эксплуатации других стран и народов. Борются силы интернационализма во главе с кликой Сталина, мечтающего о мировой революции и уничтожении национальной независимости других стран и народов. Борются свободолюбивые народы, жаждущие жить своей жизнью, определенной их собственным историческим и национальным развитием.
Нет преступления большего, чем разорять, как это делает Сталин, страны и подавлять народы, которые стремятся сохранить землю своих предков и собственным трудом создать на ней свое счастье. Нет преступления большего, чем угнетение другого народа и навязывание ему своей воли.
Силы разрушения и порабощения прикрывают преступные цели лозунгами защиты свободы, демократии, культуры и цивилизации. Под защитой свободы они понимают завоевание чужих земель. Под защитой демократии они понимают насильственное навязывание своей политической системы другим государствам. Под защитой культуры и цивилизации они понимают разрушение памятников культуры и цивилизации, созданных тысячелетним трудом других народов.
За что же борются в эту войну народы России? За что они обречены на неисчислимые жертвы и страдания?
Два года назад Сталин еще мог обманывать народы словами об отечественном, освободительном характере войны. Но теперь Красная армия перешла государственные границы Советского Союза, ворвалась в Румынию, Болгарию, Сербию, Хорватию, Венгрию и заливает кровью чужие земли. Теперь очевидным становится истинный характер продолжаемой большевиками войны. Цель ее – еще больше укрепить господство сталинской тирании над народами СССР, установить это господство во всем мире.
Народы России более четверти века испытывали на себе тяжесть большевистской тирании.
В революции 1917 года народы, населявшие Российскую империю, искали осуществления своих стремлений к справедливости, общему благу и национальной свободе. Они восстали против отжившего царского строя. который не хотел, да и не мог уничтожить причин, порождавших социальную несправедливость, остатки крепостничества, экономической и культурной отсталости. Но партии и деятели, не решавшиеся на смелые и последовательные реформы после свержения царизма народами России в феврале 1917 года, своей двойственной политикой, соглашательством и нежеланием взять на себя ответственность перед будущим не оправдали себя перед народом. Народ стихийно пошел за теми, кто пообещал ему дать немедленный мир, землю, свободу и хлеб, кто выдвинул самые радикальные лозунги.
Не вина народа в том, что партия большевиков, пообещавшая создать общественное устройство, при котором народ был бы счастлив и во имя чего были принесены неисчислимые жертвы, – что эта партия, захватив власть, завоеванную народом, не только не осуществила требований народа, но, постепенно укрепляя свой аппарат насилия, отняла у народа завоеванные им права, ввергла его в постоянную нужду, бесправие и самую бессовестную эксплуатацию.
Большевики отняли у народов право на национальную независимость, развитие и самобытность.
Большевики отняли у народа свободу слова, свободу убеждений, свободу личности, свободу местожительства и передвижения, свободу промыслов и возможность каждому человеку занять свое место в обществе сообразно со своими способностями. Они заменили эти свободы террором, партийными привилегиями и произволом, чинимым над человеком.
Большевики отняли у крестьян завоеванную ими землю, право свободно трудиться на земле и свободно пользоваться плодами своих трудов. Сковав крестьян колхозной организацией, большевики превратили их в бесправных батраков государства, наиболее эксплуатируемых и наиболее угнетенных.
Большевики отняли у рабочих право свободно избирать профессию и место работы, организовываться и бороться за лучшие условия и оплату своего труда, влиять на производство и сделали рабочих бесправными рабами государственного капитализма.
Большевики отняли у интеллигенции право свободно творить на благо народа и пытаются насилием, террором и подкупом сделать ее оружием своей лживой пропаганды.
Большевики обрекли народы нашей родины на постоянную нищету, голод и вымирание, на духовное и физическое рабство и, наконец, ввергли их в преступную войну за чуждые им интересы.
Все это прикрывается ложью о демократизме сталинской конституции, о построении социалистического общества. Ни одна из стран в мире не знала и не знает такого низкого жизненного уровня при наличии огромных материальных ресурсов, такого бесправия и уничтожения человеческой личности, как это было и остается при большевистской системе.
Народы России навеки разуверились в большевизме, при котором государство является всепожирающей машиной, а народ – ее бесправным, обездоленным и неимущим рабом. Они видят грозную опасность, нависшую над ними. Если бы большевикам удалось хотя временно утвердиться на крови и костях народов Европы, то безрезультатной оказалась бы многолетняя борьба народов России, стоившая бесчисленных жертв. Большевизм воспользовался бы истощением народов в этой войне и окончательно лишил бы их способности к сопротивлению. Поэтому усилия всех народов должны быть направлены на разрушение чудовищной машины большевизма и на предоставление права каждому человеку жить и творить свободно, в меру своих сил и способностей, создание порядка, защищающего человека от произвола и не допускающего присвоения результатов его труда кем бы то ни было, в том числе и государством.
Исходя из этого, представители народов России, в полном сознании своей ответственности перед своими народами, перед историей и потомством, с целью организации общей борьбы против большевизма создали Комитет Освобождения Народов России.
Своей целью Комитет Освобождения Народов России ставит:
а) Свержение сталинской тирании, освобождение народов России от большевистской системы и возвращение народам России прав, завоеванных ими в народной революции 1917 года;
б) Прекращение войны и заключение почетного мира с Германией;
в) Создание новой свободной народной государственности без большевиков и эксплуататоров.
В основу новой государственности народов России Комитет кладет следующие главные принципы:
1. Равенство всех народов России и действительное их право на национальное развитие, самоопределение и государственную самостоятельность.
2. Утверждение национально-трудового строя, при котором все интересы государства подчинены задачам поднятия благосостояния и развития нации.
3. Сохранение мира и установление дружественных отношений со всеми странами и всемерное развитие международного сотрудничества.
4. Широкие государственные мероприятия по укреплению семьи и брака. Действительное равноправие женщины.
5. Ликвидация принудительного труда и обеспечение трудящимся действительного права на свободный труд, созидающий их материальное благосостояние, установление для всех видов труда оплаты в размерах, обеспечивающих культурный уровень жизни.
6. Ликвидация колхозов, безвозмездная передача земли в частную собственность крестьян. Свобода форм трудового землепользования. Свободное пользование продуктами собственного труда, отмена принудительных поставок и уничтожение долговых обязательств перед советской властью.
7. Установление неприкосновенной частной трудовой собственности. Восстановление торговли, ремесел, кустарного промысла и предоставление частной инициативе права и возможности участвовать в хозяйственной жизни страны.
8. Предоставление интеллигенции возможности свободно творить на благо своего народа.
9. Обеспечение социальной справедливости и защиты трудящихся от всякой эксплуатации, независимо от их происхождения и прошлой деятельности.
10. Введение для всех без исключения действительного права на бесплатное образование, медицинскую помощь, на отдых, на обеспечение старости.
11. Уничтожение режима террора и насилия. Ликвидация насильственных переселений и массовых ссылок. Введение действительной свободы религии, совести, слова, собраний, печати. Гарантия неприкосновенности личности, имущества и жилища. Равенство всех перед законом, независимость и гласность суда.
12. Освобождение политических узников большевизма и возвращение на родину из тюрем и лагерей всех, подвергшихся репрессиям за борьбу против большевизма. Никакой мести и преследования тем, кто прекратит борьбу за Сталина и большевизм, независимо от того, вел ли он ее по убеждению или вынуждению.
13. Восстановление разрушенного в ходе войны народного достояния – городов, сел, фабрик и заводов за счет государства.
14. Государственное обеспечение инвалидов войны и их семей.
Уничтожение большевизма является неотложной задачей всех прогрессивных сил. Комитет Освобождения Народов России уверен, что объединенные усилия народов России найдут поддержку у всех свободолюбивых народов мира.
Освободительное Движение Народов России является продолжением многолетней борьбы против большевизма, за свободу, мир и справедливость. Успешное завершение этой борьбы теперь обеспечено:
а) наличием опыта борьбы, большего, чем в революцию 1917 года;
б) наличием растущих и организующихся вооруженных сил – Русской Освободительной Армии, Украинского Вызвольного Вийска, Казачьих войск и национальных частей;
в) наличием антибольшевистских вооруженных сил в советском тылу;
г) наличием растущих оппозиционных сил внутри народа, государственного аппарата и армии СССР.
Комитет Освобождения Народов России главное условие победы над большевизмом видит в объединении всех национальных сил и подчинении их общей задаче свержения власти большевиков. Поэтому Комитет Освобождения Народов России поддерживает все революционные и оппозиционные Сталину силы, решительно отвергая в то же время все реакционные проекты, связанные с ущемлением прав народов.
Комитет Освобождения Народов России приветствует помощь Германии на условиях, не затрагивающих чести и независимости нашей родины. Эта помощь является сейчас единственной реальной возможностью организовать вооруженную борьбу против сталинской клики.
Своей борьбой мы взяли на себя ответственность за судьбы народов России. С нами миллионы лучших сынов родины, взявших оружие в руки и уже показавших свое мужество и готовность отдать жизнь во имя освобождения родины от большевизма. С нами миллионы людей, ушедших от большевизма и отдающих свой труд общему делу борьбы. С нами десятки миллионов братьев и сестер, томящихся под гнетом сталинской тирании и ждущих часа освобождения.
Офицеры и солдаты освободительных войск! Кровью, пролитой в совместной борьбе, скреплена боевая дружба воинов разных национальностей. У нас общая цель. Общими должны быть и наши усилия. Только единство всех вооруженных антибольшевистских сил народов России приведет к победе. Не выпускайте полученного оружия из своих рук, боритесь за объединение, беззаветно деритесь с врагом народов – большевизмом и его сообщниками. Помните, вас ждут измученные народы России. Освободите их!
Соотечественники, братья и сестры, находящиеся в Европе! Ваше возвращение на родину полноправными гражданами возможно только при победе над большевизмом. Вас миллионы. От вас зависит успех борьбы. Помните, что вы работаете теперь для общего дела, для героических освободительных войск. Умножайте свои усилия и свои трудовые подвиги!
Офицеры и солдаты Красной армии! Прекращайте преступную войну, направленную к угнетению народов Европы. Обращайте оружие против большевистских узурпаторов, поработивших народы России и обрекших их на голод, страдания и бесправие.
Братья и сестры на родине! Усиливайте свою борьбу против сталинской тирании, против захватнической войны. Организуйте свои силы для решительного выступления за отнятые у вас права, за справедливость и благосостояние.
Комитет Освобождения Народов России призывает вас всех к единению и к борьбе за мир и свободу!
Прага, 14 ноября 1944 года
Председатель Комитета Освобождения Народов России
генерал-лейтенант А. Власов
Члены Комитета: генерал-лейтенант Ф. Абрамов; общественный деятель Г. Алексеев; профессор С. Андреев; проф. Г. Ануфриев; генерал-лейтенант Е. Балабин; общественный деятель Шамба Балинов; проф. Ф. Богатырчук; артист С. Болховский; полковник В. Боярский; рабочий К. Гордиенко; подпоручик А. Джапанов; генерал-лейтенант Г. Жиленков; генерал-майор Д. Закутный; капитан Д. Зяблицкий; обществ. деятель Ю. Жеребков; полковник Буняченко; полковник М. Меандров; доцент А. Зайцев; проф. A. Карпинский; проф. Н. Ковалев; журналист А. Лисовский; генерал-майор B. Малышкин; фельдфебель И. Мамедов; проф. И. Московитинов; литератор Ю. Музыченко; рабочий Н. Подлазник; профессор С. Руднев; унтер-офицер Г. Саакян; доцент Е. Тензоров; генерал-майор Ф. Трухин; проф. А. Цагол; крестьянка Х. Цымбал; капитал И. Чанух; врач Ибрагим Чулик; обществ. деятель Ф. Шлиппе; Ф. Янушевская.
Кандидаты: поручик В. Дубовец; рабочий В. Егоров; журналист А. Казанцев; инженер П. Кумин; обществ. деятель Д. Левицкий; рабочий Я. Родный; инженер П. Семенов; проф. Л. Смирнов; проф. В. Стальмаков; проф. В. Татаринов; майор И. Тельников; солдат А. Щеглов.
(Фамилии некоторых Членов и Кандидатов Комитета Освобождения Народов России не публикуются в связи с их пребыванием на территории СССР или в целях их личной безопасности)».
179 Розенберг Альфред (1893, Ревель, – 1946, Нюрнберг) – главный идеолог нацизма, заместитель Гитлера по вопросам «духовной и идеологической подготовки» членов нацистской партии, хорошо владел русским языком, поэтому был назначен рейхсминистром по делам оккупированных восточных территорий. По образованию инженер-строитель, окончил Высшее техническое училище в Москве (1918).
180 Возможно, Герасименко Петр Владимирович (? – 1943, Чехословакия) – капитан, похоронен в Праге на Ольшанском кладбище.
181 Янь Сишань (1883 – 1960) – китайский генерал, командующий войсками и губернатор (дубань) провинции Шэньси (1911 – 1949). Сторонник Чан Кайши (1927 – 1929), успешно завершивший Северный поход Гоминьдана взятием Пекина (1928), затем в активной оппозиции к правительству Чан Кайши (1929 – 1930). После поражения эмигрировал в Японию, откуда вернулся в 1931 г. на должность губернатора провинции Шэньси. С 1936 г. противостоял частям, руководимым Коммунистической партией Китая. В 1945 – 1949 гг. – командующий 200-тысячной Шэньсийской армией Гоминьдана. Вынужден был эмигрировать под напором Народно-освободительной армии Китая.
182 Чан Кайши (1887 – 1975) – главнокомандующий Национально-революционной армией Китая (1925), глава Гоминьдана (1927) и руководитель Китая (1928 – 1949), после поражения в гражданской войне с коммунистами – президент Тайваня.
183 Кромиади Константин Григорьевич (1893, Армения, – ?) – сотрудник штаба, начальник личной канцелярии генерала А.А. Власова. Участник Первой мировой и Гражданской войн. Участник похода полковника Л.Ф. Бичерахова, пытавшегося через Персию установить связь с английскими войсками в Месопотамии (весной 1917).
Эмиграция: Германия (Берлин). 16 лет работал таксистом. Приглашен работать в Министерство Восточных областей, где возглавил комиссию по распределению военнопленных по специальностям (сентябрь 1941). В Смоленске участвует в формировании РННА – Русской Национальной Народной Армии (1942), являясь комендантом Центрального штаба. В Пскове формирует 1-й Гвардейский батальон РОА – Русской Освободительной Армии (1943), назначен начальником штаба. Отозван в Берлин (август 1943) в штаб генерала А.А. Власова. После капитуляции Германии активно участвовал в спасении чинов РОА от выдачи в СССР.
184 Трухин Федор Иванович (1896 – 1946) – генерал, член КОНР, начальник штаба ВС КОНР.
185 Малышкин Василий Федорович (1896 – 1946) – генерал, член КОНР, начальник главного управления КОНР.
186 Жиленков Георгий Николаевич (1910 – 1946) – генерал, член КОНР, начальник главного организационного управления КОНР.
187 Имя Антонины Свечинской встречается в рецензиях на оперные спектакли.
188 В эмиграции известны:
Дудников Владимир Александрович (Харьков – 1996, Лос-Анджелес, США) – один из старейших кадетов Лос-Анджелесского кадетского объединения. Из семьи русского офицера.
Образование: 8 классов 9-го выпуска Крымского кадетского корпуса, 1-й Русский Великого князя Константина Константиновича кадетский корпус (26-й выпуск).
Дудников Виктор Семенович, служивший в 15-м Казачьем кавалерийском корпусе. Подъесаул 1-го пластунского Донского полка Казачьего Стана. Автор мемуаров. По инициативе В.С. Дудникова в Ростове-на-Дону была изготовлена последняя партия (10 штук) Каторжных крестов. Эта награда была учреждена в 1955 г. в ОЗЕР-Лаге (Иркутская обл.) только для казаков, участвовавших в Дальнем походе (передислокации казачьих формирований в страны Западной Европы в 1943 – 1945 гг.).
189 Дон-Донцовы – киевская дворянская фамилия. Среди ее носителей – заместитель начальника одесского сыска Дон-Донцов Александр Евгеньевич, допрашивавший котовцев.
190 След фамилии Михеевых в эмиграции: см. 16 записей в кн.: Незабытые могилы. Российское зарубежье: некрологи 1917 – 1999. М.: Пашков дом, 2004. Т. 4. С. 599 – 601.
191 Скворцов Михаил Алексеевич (1887 – 1967, Голливуд, штат Калифорния, США) – генерал-майор.
Образование: 3-й Московский кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище.
Служил хорунжим в Кубанском казачьем отдельном дивизионе в Варшаве (1907), в Собственном Е.И.В. Конвое (1910).
Во время Гражданской войны: первопоходник; командовал 2-м Кубанским казачьим корпусом. Награжден Георгиевским оружием, русскими и иностранными орденами.
В эмиграции: Югославия, США. Участвовал в работе Союза первопоходников и правления Зарубежного союза русских военных инвалидов. Почетный председатель Калифорнийского отдела Союза первопоходников. Во время Второй мировой войны в Русском корпусе.
192 След фамилии Томашевских в эмиграции: см. 15 записей в кн.: Незабытые могилы.
Российское зарубежье: некрологи 1917 – 1999. М.: Пашков дом, 2004. Т. 6. Кн. 2. С. 422 – 424.
193 След фамилии Демьяненко в эмиграции: см. 3 записи в кн.: Незабытые могилы. Российское зарубежье: некрологи 1917 – 1999. М.: Пашков дом, 2004. Т. 2. С. 343.
194 След фамилии Волошиных в эмиграции: см. 8 записей в кн.: Незабытые могилы. Российское зарубежье: некрологи 1917 – 1999. М.: Пашков дом, 2004. Т. 1. С. 617 – 618.
195 След фамилии Шевченко в эмиграции: см. 37 записей в кн.: Незабытые могилы. Российское зарубежье: некрологи 1917 – 1999. М.: Пашков дом, 2004. Т. 6. Кн. 3. С. 339 – 342. Известна исполнительница русских и цыганских песен и романсов Шевченко Евгения (сценическое имя Женя), родившаяся в 1927 г. в Киеве.
Эмиграция: Чехословакия, Франция, Австрия, Венесуэла, Бразилия, США. Брала уроки пения у Л.Ф. Шаляпиной в Париже. В воспоминаниях певицы упоминания о лагерях русских беженцев, в том числе под Зальцбургом.
В 1992 г. – гастроли в России.
196 Николай Кашников (1892 – 1974) – священник.
Эмиграция: Чили, США. Настоятель Св. Покровской общины в городах Винья-дель-Мар и Вальпараисо в Чили под юрисдикцией Русской православной церкви за границей (РПЦЗ). Служил также в Русской православной церкви в доме «Союза русских в Чили».
Похоронен с супругой, Марией Кашниковой, на кладбище Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле.
197 След фамилии Вишневских в эмиграции: см. 21 запись в кн.: Незабытые могилы. Российское зарубежье: некрологи 1917 – 1999. М.: Пашков дом, 2004. Т. 1. С. 581 – 583.
198 Фамилия Радзевич встречается в Памятных книгах Тобольской и Минской губерний начала ХХ в. След фамилии в эмиграции, в другом написании (Родзевич), – см. 3 записи в кн.: Незабытые могилы. Российское зарубежье: некрологи 1917 – 1999. М.: Пашков дом, 2004. Т. 6. Кн. 1. С. 224 – 225.
199 Агапеев Всеволод Николаевич (1877 – ?) – полковник Генерального штаба.
Образование: Воронежский кадетский корпус (1894), Павловское военное училище (1896), Академия Генштаба (1902).
В 1915 г. командир 141-го пех. Можайского полка. За отличия в бытность начальником штаба 38-й пех. дивизии награжден Георгиевским оружием (1915). Генерал-майор, начальник 38-й пехотной дивизии. В 1918 г. начальник штаба 5-го корпуса в гетманской армии, затем в украинской армии до апреля 1919 г. С весны 1919 г. в Вооруженных Силах Юга России; военный агент в Константинополе.
200 След фамилии Федоровых в эмиграции: на Ольшанском кладбище в Праге похоронены Федоров Алексей Иванович (1901, СПб., – 1971, Прага, 2гор) – инженер; Федоров Василий Георгиевич (1895 – 1959, Прага, 2гор – 19 – 209) – писатель-прозаик, автор трех книг рассказов; Федоров Константин Павлович (1859, Пермь, – 1936, Прага, 2гор – 19 – 182) – профессор, инженер, бывший директор Обуховского завода в Петербурге, руководитель Общества инженеров и техников Русского торгово-промышленного комитета в Чехословацкой республике; Федорова Анна Александровна (1861 – 1927, Прага, 2гор – 19 – 182) – жена инженера.
201 Шевяковы в эмиграции: Григорий Илларионович – подпоручик, фельдфебель в Русском корпусе, упоминается в мемуарах М.Д. Каратеева «Белогвардейцы на Балканах»; известны Алексей, Евтихий, Мария Арсеньевна, Феодора Ивановна.
202 Елчищевы ведут свое происхождение от полковых казаков города-крепости Тульской области Дедилова. В наши дни – село Дедилово, Киреевского района, Тульской области.
203 Князь Оболенский Александр Александрович (1905, Санкт-Петербург, – 1988, Сантьяго, Чили). Сын князя Александра Николаевича Оболенского, камергера Высочайшего Двора, и его супруги Саломеи Николаевны, урожд. Светлейшей княжны Дадиан-Мингрельской. Крестник Императрицы Марии Федоровны.
Был дважды женат: 1) на Ольге Валерьяновне Бутурлиной (поженились в Париже, в 1924, разведены в Париже, в 1943); 2) на баронессе Янине фон Клейст (поженились в 1948, в Сантьяго). Имел одного сына Валерьяна от первого брака.
204 Фамилия Буряковских связана с Харьковом и упоминается в материалах Харьковского частного музея городской усадьбы (Буряковский Михаил Матвеевич, Буряковский Ефим Степанович). В опубликованных в газете «Московская правда» (....) списках репрессированных значится Буряковский Владимир Григорьевич, 1889 г. р., возчик товарищества «Коммунарский возчик», проживал в Москве: Ленинградское шоссе, 124, кв. 2 (данные из дела № 17507).
205 Отец Илиодор, в миру Труфанов Сергей Михайлович (1880 – 1952) – крайне правый церковный деятель России, выпускник Петербургской духовной академии (1905). По происхождению казак Донской области.
206 Ульянцев Владимир Емельянович (1889, Москва, – 1984, Эль-Валье, Панама) – священник. Внук исследователя и географа генерала Н.М. Пржевальского, сын его единственной дочери Анны.
Эвакуировался из Крыма на одном из последних пароходов, на котором встретил свою будущую жену, медсестру Добровольческой армии П.Н. Врангеля Ольгу Кульчицкую, представительницу древнего дворянского рода.
Эмиграция: Югославия, Испания, Германия, Южная Америка (в том числе Чили). Полковой священник, иерей; священник 1-го кадетского корпуса им. Великого князя Константина Константиновича; служил в русском приходе в Чили.
207 Куракин Константин Евгеньевич – основатель, вместе с Вешняковым С.Я., русской колонии в Чили, организатор ее жизни. «Костя-офицер».
Образование: Одесский Великого князя Константина Константиновича кадетский корпус, Николаевское кавалерийское училище.
Службу начал корнетом в 18-м Драгунском короля Датского Христиана I полку.
Один из создателей и постоянно избираемый член правления Союза Русских Белых (Бланке) в Чили, ставшего средоточием всей жизни русской колонии Сантьяго, насчитывавшей более 100 человек. В помещении Союза была устроена церковь Казанской Иконы Божией Матери, открыты общественные библиотека, столовая, концертный и театральный залы. К.Е. Куракин – библиофил и создатель исторической библиотеки, домашнего музея. Исполнитель ролей в любительских спектаклях.
208 В эмиграции известна Анна Жаркова, послушница в Леснинском монастыре в Сербии (1940). На сайте «Генеалогия и архивы» упоминается Жарков Семен: фонд «Инспекторы народных училищ Оренбургского учебного округа Бирского уезда» (фонд № 223, опись 2, номер 197, год начала и окончания 1914).
209 Суше де ла Дюбуасьер (урожд. Козлова) Татьяна Викторовна (? – 1955, Сантьяго, Чили). Известны еще два носителя этой фамилии: Александр Адамович (1881 – 1923, Белград) – ротмистр 16-го гусарского Иркутского полка, и Гавриил Сергеевич (? – 1978, Париж) – капитан л.-гв. 2-го стрелкового Царскосельского полка.
210 Де Витт Алексей Львович (1900, Царское Село, – 1970, под Мюнхеном, Германия) – инженер, последний из сыновей генерал-лейтенанта Льва Владимировича Витта.
Образование: частная гимназия в Киеве (1918); Пажеский корпус (обучался); Высшая техническая школа (1928).
Служил вольноопределяющимся 2-й л.-гв. Конной батареи Добровольческой армии.
Эмиграция: Чехословакия, в 1931 г. открыл фабрику электротехнических аппаратов и первую фабрику по производству бакелита (резола). Германия, в 1931 г. открыл фабрику электротехнических аппаратов и первую фабрику по производству бакелита (резола). Чили, с 1947 г., работал в концерне селитры. Германия, с 1962 г.
211 Улагай Кучук Каспалетович (1893, Екатеринодар, – 1953, Чили) – участник Первой мировой и Гражданской войн. Полковник Кубанского войска.
Образование: реальное училище в Екатеринодаре; учился в Политехническом институте в Варшаве; Елисаветградское кавалерийское училище.
Служил в Северном драгунском полку (с 1913 до конца Первой мировой войны). Во время Гражданской войны командовал 1-м Конным Черкесским полком, воевал в Ставропольской губернии, участвовал в десанте на Кубань. 8 месяцев держался со своим отрядом в горах.
Эмиграция: Турция, Болгария, Югославия, Албания, Чили. Занимал высокий пост при короле Зогу (Албания), возглавлял Мусульманский комитет по освобождению Кавказа (Югославия). Работал в Военном географическом институте, выбран атаманом Общеказачьей станицы (Чили).
212 По-видимому, Вешняков Ианнуарий (Януарий) Сергеевич (1869 – 1937, Сантьяго, Чили) – генерал-майор, участник Первой мировой и Гражданской войн.
Образование: Михайловская артиллерийская академия (1895).
Командовал лейб-гвардии мортирным дивизионом (с 1913), 29-й артиллерийской бригадой (1915). Инспектор артиллерии 20-го корпуса (1916). Награжден Георгиевским оружием.
Эмиграция: Прибалтика, Чили. Основал Союз русских инвалидов в Юрьеве (Тарту), Союз русских офицеров в Чили, был его председателем. Создал Русскую библиотеку в Сантьяго, которая носит его имя. Один из основоположников русской колонии в Чили.
213 В эмиграции известны: Сальков Владимир Васильевич (? – 1946, Париж), по-видимому, водитель, и Салькова Наталия Петровна, в замужестве Воейкова (? – 1974, Брюссель).
214 В эмиграции известны: Глазунов Александр Константинович (1865, Санкт-Петербург, – 1936, Париж) – композитор, дирижер. Автор балетов «Раймонда», «Барышня-крестьянка», поэмы «Стенька Разин», симфоний, концертов. Глазунов (Глазунцев) Алексей (? – 1934, Китай) – поручик, служил в Русском охранном отряде станций Шаньши и Шитоухэцзы. Убит хунхузами вместе с А. Колычевым. Глазунова (по мужу Белосельская, затем Стефани) Анна Ильинична (ок. 1890 – 1974, Франция).
215 Маковой Павел Порфирьевич (? – 1976, Сан-Франциско, штат Калифорния, США) – ротмистр.
Образование: Виленское военное училище.
Служил в 8-м гренадерском Московском полку и пограничной страже.
216 В эмиграции известен Марьянов Александр Николаевич (? – 1929, Будапешт) – статский советник. Член комитета Красного Креста в Венгрии.
217 Киевская фамилия. Известны: Трипольский М., автор статьи «Русские мальчики для битья», и Трипольский Владимир Николаевич (1908, Киев, – 1980, Сан-Франциско, США) – поэт, работавший под псевдонимом Владимир Ант (см. книгу «Песни Космоса и Земли»). По образованию инженер-гидротехник, участвовал в строительстве речного порта в Киеве.
Эмиграция: Германия, США. В Калифорнии руководил кружком «Литературные встречи». Сам иллюстрировал свои книги как художник-график.
218 Андреюк Владимир Яковлевич (? – 1956, Сантьяго, Чили) – корнет. Известен также Андреюк Григорий Леонтьевич (?, д. Ветошки, Збергковской волости, Кобринского уезда, Гродненской губернии, – 1954, США) – член 57-го отдела РООВА (Нью-Касл, штат Пенсильвания, США).
219 Балабин Олег Александрович (1899, Новочеркасск, – 1963, Мельбурн, Австралия) – есаул, участник Белого движения, племянник Е.И. Балабина.
Образование: Тифлисское военное училище (1917).
Служил прапорщиком в Донском казачьем войске. Участвовал в 1-м Кубанском («Ледяном») походе (в Партизанском полку). В партизанском отряде Мамонтова, хорунжий в л.-гв. Казачьем полку (1919). В Русской Армии.
Эмиграция: Югославия, Австралия. Атаман казачьей станицы в Мельбурне.
220 Известен Колчев Александр Владимирович (? – 1967, Монбар, Бургундия, Франция) – капитан, участник Первой мировой и Гражданской войн. Галлиполиец.
Служил в Корниловском артиллерийском дивизионе.
Похоронен на местном кладбище в Монбаре (департамент Кот-д’Ор).
221 След фамилии Гордеевых-Зарецких в эмиграции: полковник М.Т. Гордеев-Зарецкий командовал ротой допризывной подготовки молодежи Русского Обще-Воинского Союза (РОВС) в Белграде.
222 Калиновский Игорь Георгиевич (? – 2002, Сан-Франциско, США) – врач, член Общества ветеранов и Общества друзей кадетского объединения. Похоронен на Сербском кладбище.
223 В эмиграции известны: Кубраков Алексей Кондратьевич (1895 – 1968, Париж) – ротмистр 1-го уланского Петроградского полка. Похоронен на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа;
Кубрак Никифор (1897 – 1930, Чехословакия) – казак станицы Новодмитровской Кубанской обл.
224 Латышев-Байкалов Сергей Николаевич (1906, Харбин, – 1983, Сен-Рафаэль, Франция) – поручик Русской освободительной армии, художник.
В 9 лет надел шинель как воспитанник Школы-приюта Наследника-Цесаревича для детей офицеров Заамурского округа Пограничной Стражи. Обучался в Киевском Владимирском, Сводном Киевско-Одесском, Русском кадетских корпусах, затем на двух факультетах Белградского университета (по словам самого художника, «сменил технику на философию»).
По окончании корпуса – Белград, где принимал деятельное участие в обществе «Русский Сокол», откуда вынес свои идеи панславизма. Стремление осмыслить причины происшедшего краха государства Российского приводит его в НТС и затем в Русский Национальный Союз, возглавляемый ген. Туркулом. Во время войны он вступил во 2-ю конную Казачью дивизию, вначале офицером связи, а затем командиром 6-го эскадрона. Награжден двумя орденами. В январе 1945 г. перевелся в РОА в распоряжение ген. Меандрова и был командирован в Югославию для связи с четниками, что и спасло его от преступной выдачи в Платлинге.
Эмиграция: Болгария (Варна), Страна Сербов, Хорватов и Словенцев (Сараево, Белград), Германия (Мюнхен), Испания, Чили, Франция.
225 Лебедев Алексей Иванович (1850/51, с. Бетино, Касимовского уезда, Рязанской губернии, – ?) – заслуженный профессор и академик Императорской военно-медицинской академии.
Образование: Рязанская духовная семинария, Медико-хирургическая академия (1875), двухлетняя стажировка за границей (Лейпциг, Париж, Лондон).
Директор акушерской клиники. Экспериментатор, впервые сделавший целый ряд операций. Автор трудов на русском, немецком, французском языках по акушерству, гинекологии, эмбриологии, бактериологии.
226 Фиалковский Георгий Александрович. След фамилии в эмиграции: Фиалковская Анна Евгеньевна (1934, Париж, – 1999, Париж); Фиалковский Георгий Евгеньевич (? – 1996, Монморанси, Франция); Фиалковский Евгений Владимирович (1896 – 1983, Франция) – капитан Алексеевского полка.
227 В эмиграции известны: Самойленко (без инициалов) – генерал Кубанского казачьего войска (? – 1931, Белград); Самойленко Борис Николаевич (? – 1936, Вильжюиф, пригород Парижа) – председатель Минской губернской управы.
228 Архиепископ Леонтий Чилийский (1904 – 1971) – в миру Василий Филиппович, родился в Киеве. Обучался в Киевском городском, Екатеринославском духовном училищах, на Высших православных богословских курсах в Петрограде. Защитил работу на звание кандидата богословия, посвященную житиям святых как основе церковной апологетики. В 30-х годах в Киеве был неоднократно арестован, однако продолжал церковное служение, в том числе в Житомирской епархии, в катакомбной церкви на Украине, а также в качестве архиерея Украинской автономной церкви. За рубежом путь о. Леонтия пролег через Варшаву, Вену, французскую оккупационную зону Германии, Мюнхен. Приняв юрисдикцию РПЦЗ, был направлен сначала викарным епископом в Парагвай, а в 1953 г. назначен правящим архиереем в новообразованную Чилийско-Перуанскую епархию.
229 Николаевская академия Генерального штаба – главный центр подготовки общевойсковых командиров и специалистов штабной службы. Основана в 1832 г. по проекту генерал-адъютанта барона Жомини как Императорская военная академия «для образования офицеров к службе Генерального штаба», а также «для вящего распространения знаний в армии».
Наименование, под которым упоминается в настоящих «Кратких справках», получила в 1855 г. В 1900 – 1901 гг. в Санкт-Петербурге для академии был построен специальный комплекс зданий на углу Суворовского проспекта (д. 32) и Таврической ул. (д. 2) по проекту архитектора А.И. фон Гогена.
230 Бьюкенен Джордж Уильям (1857, Копенгаген, – 1924, Лондон) – английский дипломат: посланник в Софии (1903 – 1908), Гааге (1908 – 1910); посол в России (1910 – 1917); посол в Риме (1919 – 1920). Масон. Автор «Мемуаров дипломата».
Играл столь активную роль в событиях 1917 г. в России, что, по мнению русской эмиграции 20 – 30-х гг., Бьюкенен способствовал свержению Императора Николая II и фактически направлял политику Временного правительства.
231 Николай Петрович Негош (1841 – 1921) – черногорский князь (1860), а затем король (1910). Принимал деятельное участие в международной жизни. Благодаря выгодным, зачастую династическим, бракам своих детей, которых у него с королевой Миленой (1847 – 1923) выросло 10 (родилось 12, однако дочери София и Мария умерли в раннем возрасте), Николу Черногорского называли «тестем Европы». Две из его дочерей, Милица (1866 – 1951) и Анастасия (1868 – 1935), стали женами Великих князей. Анастасия вышла замуж за Николая Николаевича Младшего (для него это был второй брак), Милица – за Петра Николаевича. Так «прекрасные черногорки» вошли в состав Российского Императорского Дома.
232 Граф Шувалов Павел Петрович (1859 – 1905) – генерал-майор Министерства внутренних дел, первый после отмены должности обер-полицмейстера московский градоначальник, вскоре после назначения убитый революционерами (супруга Павла Петровича, Александра Илларионовна, урожденная Воронцова-Дашкова, в это время ждала восьмого ребенка). П.П. похоронен на семейном кладбище в имении Варнемяги под Санкт-Петербургом.
233 Мин Георгий Александрович (1855, СПб, – 1906, СПб.) – военный деятель, генерал-майор Свиты Е. И. В. Происходит из древнего дворянского романо-германского рода. Участник Русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг.
Образование: 1-я классическая гимназия (СПб., 1874), экзамен на офицера при 2-м Константиновском училище.
Службу начал рядовым на правах вольноопределяющегося 2-го разряда в лейб-гвардии Семеновском полку. Славился как меткий стрелок гвардии. Командовал боевой ротой во время Русско-турецкой войны. Полковой адъютант (1884), полковник (1898). Участвовал в борьбе с чумной эпидемией в Самарканде. Председатель полкового суда (1899), командир 12-го Гренадерского Астраханского Императора Александра III полка (1903), командир л.-гв. Семеновского полка (1904), флигель-адъютант Его Императорского Величества (1905), генерал-майор (1906).
Особую известность получили умелые действия Г.А. Мина в 1905 г. по пресечению Семеновским полком вооруженных столкновений и кровопролития на Загородном проспекте в Санкт-Петербурге и освобождение Москвы и станций Московско-Казанской дороги от боевиков без больших жертв.
13 августа 1906 г. на скамейке Ново-Петергофского вокзала был на глазах жены и дочери убит пятью выстрелами в спину эсеркой З.В. Коноплянниковой. Похоронен рядом с могилами трех погибших в Москве солдат его полка – в полковой церкви, уничтоженной вместе с останками семеновцев после 1917 г.
234 Фон Бюлов Бернхард Хайнрих Карл Мартин (1849, Кляйн-Флоттбек, Голштиния, Германия, – 1929) – германский политический деятель, рейхсканцлер Германской империи (1900 – 1909).
В приемной земотдела Миронова ожидал какой-то старенький посетитель, в залежалом и неопрятном мундире, с болезненным лицом и дрожащими руками. С появлением Миронова он сразу поднялся, и тогда можно было заметить сквозь ветхость и болезнь гостя желание показать некую строевую выправку, усилие старого служаки показать себя вопреки возрасту и хвори. Он отвел свои локотки назад и выпятил грудь, и на старом френче Миронов увидел две дырочки как раз там, где крепились некогда царские кресты и ордена.
- Честь имею... - сказал болезненный старичок, прямо глядя слабыми, уже погасшими глазами на Миронова. - Честь имею просить приема у вас, Филипи Кузьмич... Я - полковник Седов. Точнее, бывший полковник Седов...
Миронов сиял кожаную фуражку с новенькой красной эмалевой звездочкой и, несколько оробев, смутившись отчего-то, остановился перед стариком.
Неужели этот человек всего три года назад командовал боевым казачьим полком, перешедшим на сторону революции?..
Это не изгладится из памяти никогда - первые бои в Новочеркасске, два революционных полка (10-й и 27-й, Седова) под общей командой Голубова врываются в войсковое правление, пленят все правительство с генералом Назаровым во главе... Провозглашен первый Совет рабочих и казацких депутатов, но при отступлении от немцев и мятежников штаб 27-го полка был схвачен, по собственной оплошке, впрочем, в хуторе Грушевском. Пригнали в Екатерининскую, всех посадили на баржу, пытали, морили голодом, требовали, чтобы "осознали вину". Полковника Седова, как дворянина, судил военно-полевой суд в Каменской, Краснов приказал осудить к расстрелу. Учитывая преклонный возраст, расстрел заменили двадцатью годами каторги с лишением дворянства, чинов, орденов и всех прав состояния. Старик Седов сказал на суде: "Да, я бывший полковник царской армии и потомственный дворянин. Но мой путь с теми, кто в бою не раз спасал меня от смерти, с кем вместе жили в окопах, - с трудовым народом России". Теперь он, совершенно не похожий на себя после трех лет тюрьмы и истязаний, стоял перед Мироновым, гордясь последней своей выправкой перед бывшим, вернее, недавним генералом Красной Армии...
- Василий Иванович! - воскликнул Миронов, гася жалость и боль в душе, понимая, какие муки пришлось вынести старику, чтобы дойти до такой прозрачности и слабости. - Дорогой Василий Иванович, спасибо, спасибо, что надумали зайти!.. Проходите, пожалуйста, и будьте гостем! После таких бед и тягот будьте, как говорится, своим в этом доме!
Окно председателя земельного отдела губисполкома было распахнуто в зелень молодой тополевой листвы, птицы щебетали азартно, на дворе был канун мая. Старичок нашел в ряду кресел яркое солнечное пятно и сел прямо на это теплое кресло, провел рукой по короткому седому ежику на шишковатой, словно усохшей голове.
Миронов оценил эту потребность обессилевшего старика к теплу, сходил в буфет и сам принес два стакана горячего чая в подстаканниках. Заварка была морковная, но что же делать, если нет пока ничего лучше. Старик чинно привстал и поблагодарил.
Вы знаете, Филипп Кузьмич, а я ведь не ропщу на судьбу, - сказал полковник Седов. - Нет, не ропщу! В такое-то время, да в подобной переделке-то! Конечно, в тюрьме я бы недотянул, но, знаете, произошла некая случайность, оказия! Весной прошлого года, точно если, так именно в эту пору, на вербное, выпустили меня под домашний арест, знаете. Да, без всякого судебного определения, и оказалось, что акцию эту проделал не кто иной - главный завыватель, пропагандист белого круга, Крюков... Не могу понять до сих пор, с какой стати? Причем действовал-то несообразно своему рангу и в обход атаманского дворца, через коменданта города полковника Грекова и начальника тюрьмы...
- На вербное, значит? - уточнил Миронов, усмехаясь. Он знал об этом больше, чем представлялось Седову.
- Да, да, это и спасло меня. Безусловно это! Я вообще-то великий удачник, если хотите... Ведь Краснов, этот проклятый душитель края, только расстрелял и запорол шомполами около сорока тысяч казаков, вы подумайте!
Миронов при этих словах вскочил.
- Сорок... тысяч? Вы не оговорились? Я знал, что экзекуции и расстрелы были повсеместно, с пристрастием, но... чтобы в таком массовом числе?
- Сейчас у нас в Новочеркасске работает специальная комиссия, Дорошев и другие партийцы. Все установлено по рапортам с мест, бумагам контрразведки, отчетам полковника Кислова. Это же ужас: чтобы посадить в седла шестьдесят тысяч казаков, пришлось почти столько же расстрелять и забить шомполами за уклонение и дезертирство!
- Спасибо, что вы пришли, Василий Иванович, - сказал Миронов. - Для меня это очень важно, я постоянно теперь выступаю по хуторам и станицам с докладами, агитирую, чтобы сеяли больше, спасали и себя, и всю остальную Россию от голода... Много работы, мало знающих людей, агрономов, кооператоров, глушь и темнота по хуторам. Керосина нет, гвоздей и подков тоже, лошади выбиты на войне, а работать надо.
- Я как раз с тем и приехал, - снова чинно привстал полковник, и на иссохшем лике его заиграло подобие улыбки и особой доверительности. - Я, знаете, не люблю есть даровой хлеб, какой мне дают теперь, как бывшему политическому узнику, нет, не люблю. Я хотя и военный, но по узкой профессии - артиллерист, интересовался в свое время авиацией, механикой... Немного знаю статистику... Так вот, Филипп Кузьмич, располагайте, пожалуйста, мной, как вашим сотрудником, право... Ведь надо же работать, работать упорно, ведь Россия должна восстать из пепла, несомненно должна! Большевики, и только они... Только им под силу одолеть нынешний наш развал...
- Дорогой Василий Иванович! Я сейчас же прикажу зачислить вас в плановую комиссию, это великолепно! А можете, если сочтете более удобным, поехать в Персиановку, там надо восстанавливать агрошколу и показательное советское хозяйство. Сами решите. Паек вам надо усиленный, поправиться и - засучив рукава!..
Седов расцвел и даже как бы поздоровел. Допил чай и бережно, как все старики, дрожащей рукой вернул подстаканник на стол.
- Филипп Кузьмич... - произнес вдруг со смущением он. - Вы бывали у Ленина, вы счастливый человек, и говорили с Дзержинским... Скажите, каков из себя Дзержинский? Это не праздное... мне почему-то важно это...
Миронов вновь усмехнулся и задумался. В самом деле, каков из себя Феликс Дзержинский?
Припомнилось волнение, с которым он поднимался по отлогой парадной лестнице Первого Дома Советов, оглядывал богатые лепные украшения бывшей фешенебельной гостиницы "Метрополь", входил в квартиру председателя Чрезвычайной Комиссии... Чувство удивления - он ведь считал, что его везут на Лубянку! - и некоторой раздвоенности, когда увидел в истопленной квартире самого Дзержинского, почему-то в накинутой шинели, как будто он собирался уходить...
Потом еще - кофейник в мосластой, исхудавшей руке Феликса Дзержинского, когда он наливал кофе крепкой заварки в пузатые чашки дорогого фарфора, приглашение подкрепиться.
Миронов был смущен всем этим, необычным помещением, необычным приемом, не совсем обычной мягкостью Дзержинского и, откровенно говоря, не знал, как держаться. Слишком открыто - может показаться панибратством, фамильярностью. А закрыто Миронов вообще не умел общаться с людьми, какого бы они ранга ни были... Но все таки...
Разговор о Саранске так или иначе должен был возобновиться, и, когда Дзержинский упрекнул его за опрометчивость и даже недальновидность, Миронов как-то покорно и непривычно для себя развел руками, держа в одной пузатую чашку:
- Приходится соглашаться, товарищ Дзержинский. Но я ведь - не политик, я - солдат. Точнее, военный до мозга костей человек.
Дзержинский тут же поймал некую ниточку неточности ложного самоуничижения, посуровел ликом:
- Нет, Филипп Кузьмич, вы политик, да еще какой! По-ли-тик, да еще со своей платформой. Этакий либерал девятнадцатого века с идеей Христа-спасителя: "Чтобы всем было хорошо..." А так не бывает, Филипп Кузьмич, - от этих слов было как-то неуютно, тянуло сквознячком...
- Каков же он, Дзержинский? - Седов, сидевший теперь перед Мироновым, с великим любопытством ждал ответа, и Филипп Кузьмич ответил:
- Как вам сказать... Сухой, высокий человек. Лобастый, глаза не ломкие, уверен в своей правоте. Нельзя сказать, что порывист, но внутри весь кипит, сгорает сухим жаром. Запален, как и мы с вами, вот и все.
- Я понял вас, Филипп Кузьмич. И насколько позволят силы мои, рассчитывайте на меня, пожалуйста... Я подумаю насчет вашего предложения, не лучше ли в самом деле обосноваться мне в персиановском хозяйстве...
Старик поднялся с кресла (солнце уже перекочевало за оконный косяк, стало прохладно), сказал, откланиваясь:
- Вам бы приехать, Филипп Кузьмич, к нам, в Новочеркасск да вмешаться... Понимаете, недавно разрушили и снесли два памятника: Платову и Бакланову. Тоже нехорошо, непорядочно как-то - царские генералы, мол! А сейчас уже молва идет - к Ермаку с той же киркой и ломом подбираются. Тут уж никакого оправдания после не будет. Ведь сам Ленин открывал в Москве памятник Разину, так Ермак-то ничем не ниже Разина, тоже гулевой атаман.
- И до Ермака, говорите? - оторопел Миронов.
- Есть разговоры... Приехать бы вам, - сказал старик на прощание.
- Приеду после праздников, Василий Иванович. На Первомай смотаюсь в родную Усть-Медведицу, в Вешенскую, погляжу, как там у Мошкарова сеют, а уж оттуда и к вам...
Старик протянул слабую, иссохшую руку. Миронов пожал легко, щадя слабые пальцы, и в душе ворохнулось предчувствие, что недолго протянет старик, испытавший двухлетнее заточение в красновском каземате...
Провожая гостя на крыльцо, увидел несколько автомобилей, выстроившихся перед подъездом. Машины были не только местные, но и чужие.
- Что за комиссии? - спросил мимоходом дежурного в вестибюле.
Дежурный вытянулся перед Мироновым, доложил по-военному:
- Члены трибунала, товарищ Миронов! Этого, Думенку, судить. Товарищ Розинберг из Москвы, еще товарищи Зорин и прокурор Белобородов, тот самый, что царя Николашку расстреливал. Совещаются у председателя, после праздников будто - суд...
"Странное дело, - подумал Миронов. - Только что вышел декрет об отмене расстрелов, а тут такая шумиха, вплоть до Москвы…"
- Закажите мне дрожки на вокзал, - приказал дежурному. Уезжаю в командировку.
И, выглянув через открытую дверь на ряд автомобилей, вспомнил слова предгубисполкома Знаменского: "Нет, не посмеют..."
Дело Бориса Думенко, комкора и героя Южного фронта, заключало собой длинную цепь падений и крушений всех мало-мальски заметных, прославленных командиров Красной Армии, выдвинувшихся в самый первый, партизанский и полупартизанский ее период. Обозначилась эта история, или, скорее, тенденция, еще весной 1918 года, скандалом и изгнанием главкома Кубано-Черноморской республики Автономова. Затем под удар попал командующий Таманской армией Матвеев: выйдя с обескровленной и полуживой армией из тисков деникинцев под Новороссийском, добравшись до своих в Армавире, он получил распоряжение атаковать с ходу белых на Ставропольском направлении. Армия и многотысячный обоз беженцев нуждались в отдыхе, не было патронов и снарядов, бойцов косил тиф. Матвеев выехал в штаб фронта, чтобы испросить хотя бы краткий отдых для переформировки частей. Реввоенсовет 11-й армии во главе с Яном Полуяном расценил этот поступок командарма Таманской как неподчинение, Матвеева расстреляли.
За какую-то мелкую провинность взъелись на комдива Жлобу, бывшего командира коммунистического Донецкого отряда шахтеров. Его тоже вызвали в штаб 11-й для объяснений, но сметливый шахтер понял опасность; дивизию свою, которая называлась Стальной и непобедимой, поднял по тревоге и увел к Царицыну под защиту Сталина и Ворошилова. Фактически к этому времени дивизия Жлобы была армией из двенадцати полков (в том числе четырех кавалерийских), она ударила с тыла по белоказакам Краснова и этим спасла Царицын. Царицынский губком РКП (б) ходатайствовал о награждении Стальной дивизии Почетным знаменем ВЦИК, а ее командира орденом Красного Знамени. Награждение состоялось, но в Царицын прилетел Троцкий, накричал, разжаловал Жлобу "за дезертирство с Кавказского фронта" и арестовал для последующего суда и расправы. Дивизия взбунтовалась, к ней присоединились и моряки Волжской флотилии, памятуя беду Автономова и Матвеева... Председатель Астраханской ЧК Грассис по совету Кирова обратился по этому поводу лично к Ленину, и начдив Жлоба был освобожден. Но уже не в прежнем своем звании, а только как... командир партизанского отряда для засылки в астраханские степи, по тылам Деникина.
Отряд Жлобы не погиб. Пополнившись казачьей беднотой и калмыками, сочувствующими Советам, он обрел черты кавалерийской бригады и был включен осенью 1919 года во вновь формируемый корпус Думенко. Все эти перипетии и злоключения научили Жлобу многому; во всяком случае, того Жлобы, что вел когда-то со светлой душой отряд шахтеров на Кубань, уже не было. Теперь был другой комбриг - расчетливый и дальновидный человек, понявший некоторые тайные пружины троцкистского руководства армией и умеющий хорошо пользоваться своим знанием; он-то и был основным свидетелем по делу комкора Думенко, обвинявшегося в партизанщине, пьянстве и юдофобстве.
Не забыли на Южном фронте и дела Сорокина, расстрелявшего председателя ЦИК Абрама Рубина, председателя крайкома Крайнего-Шнейдермана, председателя краевой ЧК Рожанского, видного работника крайкома Дунаевского и начальника городской ЧК в Пятигорске Власова-Богоявленского.
История была весьма запутанная, поработала достаточно и контрразведка генерала Деникина, так что в кармане френча Крайнего-Шнейдермана оказалось каким-то образом подметное письмо английской разведки. В нем вроде бы ставились условия, при которых Великобритания согласна взять новое государство - Кубано-Черноморскую республику под свое покровительство, в случае ее отделения от РСФСР...
Серго Орджоникидзе писал в Москву: "...Я считаю своим долгом заявить, что несмотря на его (Сорокина) преступление по отношению к нашим товарищам, с контрреволюцией он никаких связей не имел. Сорокинская история создавалась на почве отступления Кубанской армии и недоверия между Сорокиным и руководителями кубанской соввласти..."
Сам Сорокин ждал гласного суда в ставропольской тюрьме, готовил какие-то оправдательные документы. Но до суда, по странному стечению обстоятельств, опять не дошло. Однажды во двор тюрьмы каким-то образом зашел пьяный казак Мысленко, бывший комполка из Таманской, и спросил, плохо владея языком: - А дэ тут та Сорока, шо нашего незабвенного командарма, товарища Матвеева, расстреля?..
По странной случайности в руках Мысленко оказалась винтовка, и по той же случайности перед ним открыли одиночную камеру, в которой сидел Сорокин. Бывший командарм стоял спиной к двери, глядя в окно. Раздался выстрел, пуля размозжила ему затылок. Куда девался после этого Мысленко, история также умалчивает. Говорят, на другой же день был убит в бою.
...Каждая из этих историй, как видно, не производила, да и не могла произвести, на сограждан особого впечатления: чего, дескать, не бывает на войне, тем более - гражданской! Но, собранные воедино, эти трагедии командармов, корпусных и дивизионных начальников совершенно непроизвольно и вдруг выявляли одну, старательно маскируемую сущность. А именно ту, которая сводилась к злой и неуклонной дискредитации, с последующим уничтожением, всех народных вожаков и героев, выдвигаемых стихией революции и гражданской войны, делавших революцию и побеждавших в открытом бою белых генералов.
Преданность этих вождей своему народу, революции, правящей партии большевиков в ряде судеб как бы ровным счетом ничего не значила в момент окончательного подведения итогов. Зато все решали неожиданные, быстрые и неправые приговоры, направляемые лично Троцким и его людьми.
Все это в громадной степени осложняло самый ход гражданской войны, вооруженные массы шатались не только в тяжких битвах с генералами, под гнетом тифа, голода и усталости, но их разъедала изнутри неуверенность, озлобляла странная возня "верхов" около своих признанных вожаков, которым они безусловно верили.
Иной раз казалось, что главное военное руководство в лице Троцкого ведет дело не к скорейшей победе своих армий, а к затяжке и обострению гражданского междоусобия, продлению того лихолетья, которое все глубже поражало страну и народ голодом и разрухой, всеми социальными недугами безвременья на многие годы вперед...
Не заметить либо игнорировать все это было попросту невозможно. После мироновского дела и занятия 2-м Сводным корпусом Новочеркасска, за обедом, подвыпивший комкор Думенко будто бы сказал с гневом: "Что ж... Я - не Миронов, провода телефонные рубить не стану, я им, гадам, головы буду снимать..."
Сказал в запальчивости. Только что вступив в партию большевиков. Но слово не воробей, и таких слов не прощают.
Сразу же после праздников состоялся суд - скорый и неправый. Без свидетелей, без предварительного следствия...
...В первом часу ночи на 11 мая 1920 года, в глубокой тьме и соблюдении полной тишины, во двор ростовской тюрьмы въехал пустой автомобильный фургон. В это время в подвалах тюрьмы, в каменных клетках смертников, поднимали каждого с нар, крепко-накрепко связывали за спиной руки, выводили по узким проходам наверх и с той же молчаливой торопливостью и спешкой подталкивали через металлическую подножку в дверь автомобильного кузова.
Луны не было, в легком тумане зыбко и невесомо лучились аварийные электролампы вдоль каменной ограды и близ сторожевой вышки. Стоявший у подножки охранник в буденновском шлеме кратко окликал тех, кто неловко, спутанно, покачиваясь, нырял в кузов:
- Думенко, Абрамов... Блехерт... Быстрей, быстрей, следующего! Так... Колпаков! Вечно ты тянешься, как сытая вошь по потному... Кравченко! Ну, залез? Последний - Кравченко, порядок.
- Мы подали на помилование! - властно сказал в гукнувшем чреве фургона чей-то надломленный голос. Спрашивал вроде самый молодой и напуганный всем происходящим бывший комбриг Колпаков.
- Поедете в другую тюрьму, - кратко объяснил охранник, захлопывая внутреннюю, деревянную дверцу и устраиваясь в узком, отгороженном пространстве, называемом в среде этапируемых "собачником". - Помилование ждать надо!
- А почему руки связали?
Охранник по голосу узнал самого Думенко, мрачно усмехнулся, как всхлипнул:
- От вас всего можно ждать, вы же под вышкой!
Захлопнулась и наружная, металлическая дверь. Автомобиль качнулся на мягких шинах и медленно выполз из ворот. С тихим, украдчивым звяком сошлись за ним железные створки. Машину заколыхало но булыжным улицам Ростова.
Пятеро сидели молча - весь штаб красного кавкорпуса. Тьма и какая-то предрешенная неизвестность связывали крепче телефонных проводов, которыми были скручены руки. Говорить было не о чем. Но когда автомобиль плавно, на предельном торможении спустился в какую-то балку, а затем, воя и надрываясь мотором, начал взбираться на подъем, бывший начальник штаба Абрамов, хорошо знавший топографическую карту окрестностей, прикинул в уме:
- Кажется, в сторону Гнило-Аксайской... Какая же там тюрьма?
- Без дороги катят! - откликнулся из угла бывший комкор Думенко. И, помолчав, упавшим голосом выдохнул ругательство: - Даже обняться напоследок не дают! Ух... развязать бы руки!
Слышно было, как он пошевелился, будто порываясь разорвать телефонные провода, и заскрипел зубами. Блехерт, сидевший рядом, почувствовал, как ему на плечо прилегла больная, оплошавшая голова комкора.
Ах ты, судьба же, судьбина чертова! Ведь батрак был, иногородний, забияка и джигит, служил коноводом и объездчиком жеребцов-неуков на конном заводе Королькова! Пришел с германской вахмистром, скинул хуторского атамана, сгарбузовал конный отряд и назвал его "карательным" в защиту Советской власти.
Потом в Гашуне по приказу Ворошилова объединил под своим началом сотни Буденного, Городовикова, других партизан, загулял с дивизией по Сальской степи как герой... Разрывная пуля пробила и раскровянила правое легкое, лечился в Саратове. Еще полубольным принял под Камышином новый корпус, начал громить деникинскую конницу, ворвался в Новочеркасск... Боевой орден и Красное знамя ВЦИК принимал от самых высоких комиссаров, и вот - темный фургон. Везут бездорожно, ночной степью... Час, полтора?
- Я ошибся, - сказал начштаб Абрамов.
- Не к Гнило-Аксайской, а к Гниловской просто... Та совсем в других местах...
Машину кинуло на каком-то бугорке, и она стала. Открылась, слышно, крайняя дверца, там загомонили, затем распахнулся и внутренний лаз. Карманный электрический фонарик полоснул по кузову, ослепил. Картавый голос приказал властно:
- Вы-хо-дить! Строго по одному, прямо вперед!
В блуждающем луче фонарика поблескивала новая кожа черной тужурки, кожаный козырек фуражки. Никелированное полукольцо рефлектора с выпуклым стеклом сеяло мелкие пылевые брызги света. У двери, как и раньше, выросла длинная фигура охранника в буденновском шлеме, а человек с фонариком отодвинулся в сторону, пересчитывал выходящих из кузова.
Каждому приказал приставить ногу там, где полагалось:
- Первый, второй! Третий! Четвертый! Пятый... По одному - вперед!
Прошли еще несколько шагов в скудной тьме, наткнулись на свежеотрытый овражек... Приказано было остановиться и обернуться по команде "кругом".
- Вот и все, - упавшим голосом сказал Абрамов, почуя ногами мягкость взрытого чернозема.
- Жалобы наши не дошли...
В предрассветной мгле едва зарождался слабый ветерок, как дыхание волглой земли. Запахло майской зеленой травкой, а степь вокруг была пустынна и безмолвна. Если хорошенько приглядеться, то можно заметить было летучий проблеск тускнеющих звезд на штыках и стволах пяти винтовок, уже поднятых и неумолимо смотрящих на них...
Между тем человек в кожанке подошел ближе по флангу, обернул свет фонарика на лист бумаги, который держал в левой руке, и прочитал уже известный всем осужденным приговор, самую концовку:
- Именем Российской... Выездная сессия ревтрибунала Республики рассмотрела в особом присутствии дело военнослужащих Сводного Донского конного корпуса 9-й армии Кавказского фронта -
- ДУМЕНКО Борис Мокеич, 32 лет, командир корпуса, по происхождению из крестьян, бывший вахмистр царской службы, доброволец РККА, имел награды (орден Красного Знамени за № 5), член РКП (б) с декабря 1919 года...
- АБРАМОВ Михаил Никифорович, 26 лет, начальник штаба корпуса, по происхождению из крестьян, бывший штабс-капитан царской армии, доброволец РККА, беспартийный...
- БЛЕХЕРТ Иван Францевич, 26 лет, начальник оперативного отдела штаба корпуса, по происхождению из дворян, бывший штабс-капитан царской армии, в РККА по мобилизации...
- КОЛПАКОВ Марк Григорьевич, 23 лет, начальник разведки штаба корпуса, бывший комбриг, по происхождению из крестьян, доброволец РККА, беспартийный...
- КРАВЧЕНКО Сергей Антонович, 29 лет, начальник снабжения Второй бригады того же корпуса, по происхождению из крестьян, доброволец РККА, беспартийный -
ВСЕ ПРИГОВОРЕНЫ К РАССТРЕЛУ, ПРИГОВОР ПРИВЕСТИ В ИСПОЛНЕНИЕ
НЕМЕДЛЕННО...
- Сволочи! Развяжите руки, дайте обняться перед концом! - пьяно и невыдержанно крикнул издерганный нервами и водкой Блехерт. Он едва стоил на ослабших ногах между Абрамовым и Колпаковым и клонился то к одному, то к другому, нелепо поталкивая их, как пьяный, от бессилия и ярости. За каким чертом его понесло служить к этим краснозвездным каинам, живорезам и подонкам, обесценившим не только человеческую жизнь, но и самый смысл этой жизни?..
- Молчать! Кон-вой... ружья - на прицел! - вмешался командир в темной буденовке.
Серега Кравченко, считавший себя непричастным к "большим людям" корпусного штаба, случайно попавшим в эту кашу, надломился, затряс плечами и головой, роняя мелкие и злые слезы отчаяния. Потом тявкнул и зарыдал открыто и дурно, потеряв волю.
- Замолчи, дурак! - шагнул к нему бесстрашный Думенко, машинально дергая локтями связанных рук, напрягая из последних сил пустую грудь свою, из которой совсем недавно было извлечено хирургом пробитое белогвардейской разрывной пулей правое легкое.
- Не смей, курва! Не слышишь, как эта падаль... гугнить, картавить, по-русски слова сказать не умеет? Не поймет она твоих рыданий! У них - свой расчет!
- Сво-о-ло-чи-и!! - кажется, Абрамов, дисциплинированный, железный штабист с манерами хорошего штаб-офицера не выдержал, закричал с матерщиной. И тут раздалась команда "пли!", на близком расстоянии от них сверкнуло, ударило горячим.
Блехерт, падая, увлек за собою еще сопротивлявшегося юного Марка Колпакова, следом тихо и преданно прилег к прохладной земле Абрамов. Кравченко падал боком, будто его задело огромным тяжелым маховиком, чуть ли не развернув лицом в обратную сторону. Падал со стоном. Комкор Думенко - первая и, может быть, самая отчаянная сабля Революции, не первый раз видевший смерть в глаза, еще стоял минуту, как бы раздумывая, следует ли подчиниться злой и коварной воле, или еще воспротивиться, отдать и второе легкое во имя правды народной и возможности ненасытно рубить своею именной шашкой всякую сволочь на этом свете... Но и его развернуло вполоборота, лицом к друзьям, и он в последний раз выдохнул, все еще подергивая связанными телеграфным проводом руками. Упал, горбясь, вцепившись зубами в собственное плечо под бязевой рубахой...
Конвойные быстро составили винтовки в козлы, в несколько лопат забросали ровчик и молча отошли в сторону, перекурить. Машина гневно зарокотала нутром, задрожала вся, шофер включил фары. Из тьмы зачем-то подкатил другой, открытый грузовик, острые лучи фар скрестились над свежей могилой. Человек в тужурке подошел к ровчику и внимательно посмотрел туда, куда отбрасывался свет фонарика.
"Вы землю просили, я землю вам дал..."
Все было кончено.
...Ночь проходила, сел месяц. Над ровной степью медленно всходило прохладное, росистое солнце. Легкий пар поднимался на влажными травами. Там, где прошли резиновые скаты автомобилей, немощно и жалко увядали вдавленные в землю травинки, а головки лазоревых тюльпанов растекались по вдавленной земле клочками застывающей крови.
Парилась под солнцем земляная засыпка в ровчике, скатывались с бугорков и окраинцев комочки обсыхающей черноземной мякоти. И вдруг вся легкая, комковатая засыпка шевельнулась, поднялась холмиком и, осыпавшись, обнажила грязновато-белый рукав сорочки... Из-под земли нелепо и страшно выпростался локоть человека, словно подбитое крыло степной дрофы, показалась еще и окровавленная на плече сурово-полотняная рубаха. Человек медленно и трудно выпрастывался из земли, еще не открыв запавших и засыпанных землей глаз. Встряхнулся и беззвучно зашевелил губами...
Серега Кравченко, бывший доброволец и красный партизан, беспартийный, начснаб Второй неистребимой бригады из корпуса Думенко не был убит при расстреле.
Сквозная рана в плечо свалила его вместе с товарищами и побратимами в общую могилу, но кровь здорового, заматеревшего к тридцати годам конника скоро запеклась даже и на выходе, там, где был вырван пулей клок мяса. Кравченко упал, по-видимому, так счастливо, что плотно прижал к земле выходное отверстие раны и тем как бы приостановил ток крови. И вот утреннее солнце позвало его вновь на свет Божий, и он выбирался из ямы, отряхивался, раскрывал засыпанные землей веки, смотрел обезумевшими глазами округ себя.
- Что же они, людоеды, с нами... сделали? Иуды, изверги проклятые! Ведь мы же за них... кровь свою лили! Два с лишним года, а - они?..
Серега смотрел, не моргая, вокруг, видел яркое солнце над живой майской степью, красные головки лазорева цвета, метелки камышей и плюшевые головки чакана в ближней мокрой балочке, отлетавшего к дальнему лесу черного ворона. Видел воочию, чего хотели его лишить, какой красоты и правды, и медленно терял рассудок.
Он дернулся от страшной муки: кисти его рук уже мертвели и страшно ломили от тугой и жестокой перевязки, останавливался в них ток крови... Хотел закричать или подумать о чем-то, но душевный крик и желание разрыдаться в истерике пересилили все. Он скривил губы, как обиженный и непонятый взрослыми подросток, и вместо рыданий его потряс утробный, звериный смех потерявшего разум человека.
...По дороге, чуть в стороне, ехала большая донская арба, запряженная старыми красными быками. Медленно шли быки, переставляя короткие клешнятые ноги, тряся калканами, охлестывая отощавшие бока длинными метелками хвостов. Поскрипывало старое отшлифованное временем ярмо, постукивала в железном кольце дубовая притыка, и скрипело у арбы переднее левое, плохо подмазанное колесо. Старый казак полулежал на охапке сенца вдоль арбы, надвинув козырек фуражки на глаза, а в передке, свесив на развилок вия ноги в стоптанных чириках, погоняла быков престарелая женщина в накинутом белом платочке. Необычный звук, похожий на тявканье лисы, потревожил проезжающих.
- Фомич, поглянь-ка, человек вроде... - сказала казачка, не оборачиваясь к хозяину, сводя на груди концы платочка и машинально перевязывая их, чтобы не оказаться простоволосой перед посторонним.
- Чего - человек? - лениво спросил убаюканный тихой ездой хозяин и даже не открыл глаз. - Скулёж, брёх вроде?..
- Да ноет как-то, не то смеется в припадке, не то кричить по-мертвому, паралик его возьми. Ты глянь! Глянь, идол!
С арбы видно было: сидит на краешке рва, засыпанный чуть ли не до пояса человек со связанными руками и тявкает как-то не по-человечески.
- Справди! - всплеснула руками казачка. - Хтой-то ево так?!
Серега Кравченко, завидя быков и привставшего на арбе казака, перепугался при виде красного околыша. Упал ничком на мягкую землю, словно в окопчик, и, выламывая руки в суставах, пытался развязаться. Ему, возможно, показалось, что скачет на него какой-то белоказак-старовер в заломленной атаманской фуражке. У казака к тому же была борода, черная и лохматая.
Бородач спрыгнул с арбы и подбежал к ровчику. Увидя неладное, начал развязывать крепко стянутый узел на руках Сергея. Узел не поддавался, ножа у казака не оказалось, тогда он прилег рядом, стал растягивать и перегрызать телефонные провода зубами. Серега бился, как бы сопротивляясь, и стонал от боли.
- Царица небесная, а беда-т какая! - ахнула подошедшая ближе казачка. - Совсем руки побелели у сердешного, затекли! Эт чего ж, мертвяк оживел, что ль?..
- Да не городи ты черт-те чего, а лучше головную шпильку дай! - протянул к ней старик руку наотмашь: - Тут вот провода проклятые, никак я их зубами не возьму! М-мать бы их бог л-любил!..
Кое-как развязался узел. Серега со стоном мучительного удовлетворения перевалился на спину и раскинул руки. Лежал недвижимо, закрыв глаза, и только губы его нехорошо подергивались, как в припадке. Старик и старуха, сидя по обе стороны, растирали ему побелевшие в отеке запястья.
- Что делается-то, Фомич, что деется на белом свете, прям как перед Страшным судом, - охала и крестилась пожилая женщина.
- Три, одно знай! Не рассусоливай! Кабы не пропали руки-то, чем он тады хлеб свой заработает! Небось так вот не один часок - в перетяге! Палачи-люди, прости господи...
Серега, как бы очнувшись, приподнял голову и огляделся. Из глаз плеснула безумная тоска, когда он, привстав, хныкал, глядя в развороченную могилу:
- Они... нас! Как же они, июды проклятые, нас, красных героев! А? Красных, лихих конников! А? Мы - за свободу и землю, за Совецку власть, за Ленина, а они нас вон куды, в чернозем, а?!
С ним что-то стряслось, он упал на колени в разрытую мякоть и начал быстро-быстро, по-собачьи, разгребать скрюченными руками земную рыхлость. Греб ее азартно между коленей, наклоняясь, брызгая пеной с губ:
- Там же наш... незабвенная товарищ Думенка! Люди! Там же наш кровнай командир! Красный орел ре-во-лю... В бога мать! Июды подлы его со свету сжили! С Москвы приехали с ревсовету! А он - наш!
Старый казак крякнул, взял Серегу за локоть, чтобы вытянуть из ямы. Приговаривал тихо, внушительно:
- Охолонь, охолонь, парень, - не вернешь. Вижу, что у вас тут было... Одному - такая судьба, другому - другая... Ну, раз уж повезло те, милок, то вылезай, не дури...
Серега вылез. Безумно глянул на казака, но тут опять в его глазах плеснулся ужас. Дико взвизгнув, он шарахнулся прочь. Побежал от людей и от разрытой ямы, вихляясь, делая заячьи скидки и отмахиваясь будто от казака и его фуражки с красным околышем, и от престарелой станичницы в белом, крапчатом платочке, от арбы с красными быками. А может, и от всего земного, что он оставил но другую сторону от своего безумия.
Старик молча и не осуждая посмотрел вслед отдалявшейся его тени, махнул только рукой и, с болью разогнув поясницу, побрел к быкам. Казачка тихо заплакала, прижимая концы платочка к глазам и подбородку.
- Довоевались, анчибилы! - сокрушенно вздохнул старик, прожевав матерное слово, и сел в передок арбы, свесив ноги на развилок вия. Они поехали дальше, и еще долго видно было им, как по взгорью, удаляясь, бежал и бежал человек в окровавленной рубахе и грязных бязевых кальсонах, потерявший рассудок, но не избывший своей страшной памяти.
Потом слышали старик со старухой: бродит по станицам и хуторам, просит милостыню этот тихопомешанный. Хватает за руку каждого прохожего. Иной раз всплакнет, а то и закричит что-то непонятное о красной коннице и товарище Думенке, каких-то иудах, тайно убивших всю красную революцию и сживающих людей со света...
Спустя время разговоры сникли: Серегу взяли наконец под стражу, заново судили и, как нераскаявшегося врага и агитатора, отправили на 10 лет в Соловки...
На столе председателя Ростовского губисполкома Андрея Знаменского, отдельно от других бумаг и как-то отчужденно, лежала свежая, только что полученная телеграмма из штаба Кавказского фронта. Телеграмма была секретной:
Ростовскому исполкому
Реввоенсоветам 12, 14, 1-й Конвой и 13-й армий -
По приказанию Реввоенсовета фронта прошу запретить печати распространение известий расстреле Думенко.
Военком штаба Иорданский.
В первую минуту по прочтении этой телеграммы он испытал горькое недоумение. И перечитал снова, раз и два, не понимая, что происходит.
Уже - все, свершилось?..
Но как же его личный протест, как общественного защитника по этому делу, только что отправленный в Москву? Неужели и положенных семидесяти двух часов не назначили на обжалование приговора, не предусмотрели возможного помилования? Почему, наконец, не учли ходатайства РВС соседнего, Юго-Западного фронта о выдаче им Думенко со всем штабом па поруки? Ведь была телеграмма члена РВС Сталина, и он просил передать Думенко "Юго-Западному фронту, где он безусловно необходим..." И, наконец, записка командующего фронтом Егорова, который отлично знал комкора и, кстати, был ранен в одном бою одновременно с Думенко. Он тоже писал, что РВС фронта в целом берет арестованных на свое поручительство...
В чем же дело? И с каких пор повелось скрывать приговоры трибуналов, как того требует эта странная телеграмма за подписью военкома Иорданского? Приговоры советского суда всегда широко популяризировались в качестве воспитательной и пропагандистской меры, а теперь?
Следовало бы позвонить в особый отдел округа или в областную ЧК, навести справки, но о чем же теперь спрашивать, когда все так неожиданно окончилось? Глянув на стопу бумаг, ждущих решения, Андрей Александрович вооружился красным карандашом, отложив любопытные и горькие вопросы свои до вечера. Забот и дел в Донском губисполкоме этой весной, как, впрочем, и по всем иным губернским и уездным исполкомам России, было невпроворот. Сотрудники сбивались с ног, скакали верхами и на тачанках, не спали ночей, чтобы охватить навалившийся на них круг великих забот по восстановлению рухнувшего хозяйства. Ведь ничего не было под руками: ни машин, ни бензина, ни тягла в полной мере, ни пахарей, которые еще сражались где-то на юге и западе, а землю приходилось поднимать старикам, подросткам и калекам. Во многих хуторах уже пробовали этой весной пахать легкие, супесные наделы на коровах, бабы ревели около таких супряг в голос, ждали светопреставления. Уже появлялись и первые грозные признаки массового голода: бродили по станицам и поселкам пухлые, луковично-зеленые старики, умирали младенцы от недостатка материнского молока, которые не могли прожевать ни макухи, ни хлеба-мякинника с примесью желудей...
Похищенные на ростовском вокзале во время эвакуации от немцев архивы всенародной сельскохозяйственной переписи так и не удалось сыскать. Никаких документов, кадастров, таким образом, в земотделе не было, приходилось собирать скудные сводки по местным сельсоветам заново. Совнархоз тоже бедствовал, но там хоть крошечные финансы, но подбрасывала Москва, а что касается земли, то тут приходилось полагаться исключительно на революционный энтузиазм...
А ведь справились же с посевной! Заведующий земотделом Миронов но слезал с седла, скакал на сменных лошадях от Ростова до станицы Урюпинской, а оттуда вниз, до станции Торговой, но с января и до первой борозды по всем юртам, сельским обществам, артелям, ТОЗам, коммунам земля была нарезана, узаконены паевые, подушные и все другие общественные наделы. Через споры, через ругань, через потасовки - время такое, каждый себя считает обделенным, хочет урвать частицу у соседа, но каждого наделили желанной землей по закону и справедливости!..
Земля дана народу за счет помещиков, монастырей, крупных арендаторов, но она получена пахарями голой, забитой сорняками, сусликом, саранчой. Нет силы ее поднять всю, повсеместно, нет химикатов, инструкций, аппаратов-разбрызгивателей, да и знающих людей тоже нет... Миронов на заседаниях сидит с воспаленными глазами и докладывает со злостью: "У меня на каждый бывший округ - по одному агроному, все больше среднего звания, из Персиановской школы. На весь Багаевский район - один Васятка Волгин, ему двадцать четыре года, почти профессор! А в кусте Кумылги - Слащевки ваш однофамилец Иван Знаменский бегает марафоном от хутора Гремячего до хутора Крутого, лекции читает, и за то спасибо! Там еще кооператор Павел Фомич Федотов развернул кредитное товарищество, вовсю двигает кооперацию по станицам, вот и вся гвардия новой жизни! А в других кустах и вовсе ничего!" Но получили сортовые семена - правительство позаботилось - и худо-бедно, а посеялись! К майским праздникам южные округа рапортовали о полной управке дел, теперь бы протравы всякой, парижской зелени, удобрений бы подкинуть, чтобы упредить надвигающийся голод, но откуда взять?
А дури, глупости первостатейной сколько у нас, товарищи! В Тацинском районе жил-поживал до революции донской помещик Греков в прекрасной усадьбе. Окрестные безземельные мужики захватили землю, как и следовало, а усадьбу, разумеется, сожгли... Теперь письменно требуют денег и кирпича на постройку начальной школы. Молодцы, ребята, только вот денег и кирпича у нас пока что нет, придется подождать и подумать на досуге: куда же пропала помещичья усадьба? Ведь в ней-то и школу бы поместить можно... А вот - более горячая бумага: манычские станицы просят выделить мышьяковисто-кислый натр для борьбы с грызунами и насекомой тварью вплоть до саранчи, и тут надо помочь, но предварительно послать агронома-инструктора, не то потравят прудовую воду и мелкую птицу - были прецеденты...
Еще очередная бумага: Малодельская коммуна, притча во языцех... Тринадцать безлошадных дворов, рабочих рук - 4 пары, детей и стариков - 11, беременная женщина - 1, агитаторов - 7, пожарник - 1... Земля выделена и нарезана по севооборотам, семена завезены еще в марте, но пахать и сеять некому... Единственно позорная точка на всей весенне-полевой карте губернии - не управились! Просят:
1. Выделить скот и хозинвентарь в потребном количестве.
2. Дать не менее четырех молочных коров для спасения детей.
3. Прислать осужденных к принудработам казаков-повстанцев для выполнения хозработ и запашки земли - 20 человек.
4. Прислать фураж и сено для будущих коров и лошадей.
5. Снабдить семенами в полной потребности, так как ранее завезенные семена частично расхищены, а частично уничтожены мышами...
6. Приелать литературу по текущей политике и самообразованию.
7. Завезти дрова к предбудущим холодам.
8. Арестовать председателя ближнего Малодельского сельсовета Нехаева Кузьму за к. р. речи о вредности нашей коммуны для парода и всей Республики, а также попытку ее роспуска...
Над этой бумагой председатель исполкома задумался надолго. Запустил растопыренные пальцы в жидкие, приспущенные на лоб волосы и даже как-то обмер внутренне, совсем не зная, что тут придумать, как быть с этой коммуной.
С одной стороны - люмпены и шкурники, не умеющие не только работать, но и думать о себе, сосущие кровь молодой Республики Советов, старшие из которых по всем законам революционной совести подлежат суду за расхищение семенного фонда и убежденный и принципиальный паразитизм, с другой - беднота, голь, несчастные люди, сроду не наедавшиеся досыта черного хлеба, сломленные прежним, капиталистическим образом жизни... Можно, безусловно можно, ведь с течением времени даже ату кампанию лодырей приучить к долу, к земле!.. Будут ходить по шнурочку, как милые, в рамках той самой идеи, на которой сейчас пытаются паразитировать. Как дважды два - четыре! Но время, где ваять недостающее время, где набраться твердости, желании и умения помогать, откуда достать денег, скота, инвентаря, агронома для этой дохлой общины, в конце концов?
Коммуна... Как это Миронов говорит иногда в бессильной ярости: "Сонливый, вшивый и плешивый взялись советский воз везти! Лебедь, щука и рак!" Так-то оно, несомненно, так, но политика пока предписывает укреплять эти стихийные артели без всякой основы и называть ростками будущего... Кто-то придумал, и без задней мысли очевидно: "ростки будущего..." Приходится на заседаниях одергивать пылкого комиссара по земельным делам... А он упорно доказывает свое: если коммуна - цель, то как же можно начинать при нынешнем развале строить эту цель? Ведь к ней надо подходить медленно, именно прицеливаться, прикидывать, анализировать, да не один год, с необходимой осмотрительностью и средствами! Во всеоружии техники, агрономии, науки, постепенно воспитываемой сознательности, которой еще пока у нас нет! Надо же прямо сознаться - нет!
Да, эту бумажку из Малодельской ему лучше не показывать, как-то пустить по линии агитпропа, пускай поедут и разъяснят, что паразитические группы населения никто поддерживать не будет, даже если они и нарекли себя "коммуной"... Коммуна - это сообщество людей, которое и себя кормит, и армию может содержать, и другим угнетенным помочь, только так, дорогие сограждане...
Еще документ. Священник Егорьевский пишет с прискорбием, что местными молодыми юношами, из числа неверующих безбожников, выбиты кирпичами окна в божьем храме. Супротивно здравому смыслу, общественной морали и декрету об отделении церкви от государства. Просит священник Егорьевский через местную группу РКСМ урезонить наиболее отъявленных ребят, которые "в простоте душевной не ведают, что творят..."
Безобразие! Стекло денег стоит, да и завозить его не так просто! Написал резолюцию синим, гневным карандашом: "Губком РКСМ, не считать хулиганство антирелигиозной борьбой. Всыплю на бюро! Изыскать средства, остеклить выбитые окна. Обсудить случай на собрании ячейки".
Ворох бумаг не уменьшался, девушка из приемной подбрасывала новые. Снова вылезла на глаза телеграмма Иорданского. Не выдержал, сунул в самый дальний ящик стола...
Вошел без предварительного доклада Миронов.
Основательно исхудавший, на лбу черная полоса загара, шея кирпичного цвета, усы обвисли - не до форса, глаза горят, как у чахоточного... Взбил усы кулаком, с яростью. Ничего не остается делать, когда от всего обличья остались одни прославленные усы. Во всей Республике таких усов наперечет: у главкома Каменева, у Миронова, да еще у Буденного. На Дону, стало быть, ныне - единственные...
Но усталость прямо бросается в глаза. Прошел, покачиваясь, как при морской болезни, сел...
Что-нибудь срочное? - поднял голову председатель исполкома.
- Понимаете: разбился в седле! Кому сказать, особенно прошлогодним полчанам, блиновцам, - засмеют. В тылу, на тихой пашне, ихний командир Миронов растрясся, как пластунская копна, качает его. Смех и грех!
- Завтракали сегодня? - с усмешкой спросил председатель.
- Чего-то такое жевал... Да. Но дело не в этом! Я сейчас только что из Новочеркасска, Андрей Александрович. Прошу прекратить там очередное безобразие. Пресечь! Позвоните срочно, или я этого трижды подлеца Краева все-таки застрелю под горячую руку и уж тогда буду по всей справедливости ответ держать!
- Я слушаю, - настороженно сказал Знаменский.
- С первой минуты, как мы с вами съехались сюда к общей работе, вы знаете, земотдел из последних сил налаживает показательное хозяйство в Перепаковке. Не на базе коммуны, а на базе советской экономии, совхоза. Это - наша опора: старое учебное хозяйство, люди, питомник и все прочее надо восстановить на советской основе. Вспахали и посеяли все в срок. Теперь пары и полупар, кое-какой уход... Вчера узнаю: новочеркасский пред забрал из хозяйства пять пар рабочих быков... волов по-вашему! В Новочеркасск, в город! Зачем? Третьи сутки цепями и веревками на Соборной площади валят памятник Ермаку. Как вредное сооружение времен царизма! А он не падает, крепко в землю вбит, и, похоже, этих быков мне до зяблевой вспашки не вернут! Надо отменить головотяпство, Андрей Александрович.
- То есть как? Мы санкционировали уничтожение двух памятников: бывшим атаманам Платову и Бакланову, с разбором оснований и пуском кирпича и щебенки в дело. О Ермаке пока никакого решения... - замялся Андрей Александрович.
- Вот. Этот Краев - Он сверхэнтузиаст! Ему сказано: двух атаманов свергнуть, а он - под замах - и третьего норовят порушить. А про Ермака даже декабрист Рылеев песню сочинил, и весь народ с ней живет с рождения до конца дней...
- Н-да, что-то тут не так, - сказал Знаменский.
- Начали долбить основание, а оно чугунное, не поддается. Обкопали со всех сторон, на шеломную голову покорителя Сибири - петлю и - цоб-цобе! Третьи сутки потеют, веревки порвали, а он, говорю, все стоит.
У Миронова прямо руки чесались, но теперь он был учен, сдерживал гнев. После некоторого молчания сказал:
- Главное дело, быки нужны в хозяйстве. Там уже пропашка междурядий началась. Да и насчет Ермака в Новочеркасске нехорошие разговоры, дескать, Ермак-то царю не служил, за что же его-то? Это, мол, надругательство над всей бывшей вольницей... А кто и посмеивается со злорадством: "Ермак-то! Не могут с ним коммунисты справиться, стоит, как перед татарами!.." Это - к чему? И зачем, нам, коммунистам, свергать Ермака?
Странное дело. Резкий и вызывающий во всеми, Миронов, здесь, перед председателем исполкома, тишал, сохранял обходительность и даже покорность. И зависело это не от должностной подчиненности, не от того, что Знаменский был рекомендующим не так давно, а исключительно от внутреннего уважения к личности, к политическому стажу и каторжанскому сроку, отбытому в Александровском централе. Тем еще, что он отчасти напоминал Филиппу Кузьмичу покойного Ковалева...
- Я насчет Ермака должен выяснить, Филипп Кузьмич, - прямо сказал Знаменский. - Может, просмотрел какую-нибудь директиву?
Миронов понял: "Возможно, это указание высших органов?" И потупился. Говорить дальше было почти что нечего. Но сорвалось все же с губ непрошеное:
- Запросить бы ВЦИК, самого Калинина. Дело-то больное для нас...
- Запросим... Между прочим Совнарком отпустил нам двести миллионов исключительно на сельское хозяйство, - добавил Знаменский.
- Тогда я пошел, - сказал Миронов. - Дел по горло...
- Я вот что хотел... - задержал Знаменский. - В начале июня собирается I областная партконференция, а в середине месяца проведем II съезд Советов Дона. Очень много работы предстоит в части землеустройства и проведения в жизнь "Декларации по земельным отношениям на Дону", которую мы с вами проектировали. Подумайте, пожалуйста, над всем этим, приготовьтесь к выступлению. Сев, в основном, закончен, думаю, что вам можно посидеть и за служебным столом, сойти с седла... А насчет Ермака - завтра. Вызову кого следует.
- Разбился я, между прочим, не на севе, - усмехнулся Миронов. - Чтобы не было кривотолков, скажу: гонялся за милиционерами - сатрапами...
Председатель поднял брови и застыл в изумлении:
- Почему? Именно "сатрапами"?
- Ну, "земскими начальниками", если точнее! Некому за ними следить, а они уже во вкус входят, произвол и обложение натурой. Надо этот вопрос тоже бы обсудить на исполкоме...
- Ну, хорошо. До свидания, - сказал Знаменский.
Миронов вышел, прихватив документы, которые адресовались в земельный отдел.
...Через два дня узнал, что быков вернули в персиановское хозяйство, Ермака пока что оставили в покое. Но надолго ли?..
3
В первых числах июня армейские корпуса Кутепова и Слащева совместно с группой генерала Барбовича вышли из Крыма, сбили части 13-й Красной армии с рубежей, опрокинули и погнали в степь. Чуть ли не церемониальным маршем занимали один укрепленный район за другим, разливались по Северной Таврии от Каховки до Мелитополя. Вполне вероятен был прорыв белой конницы на Таганрог, к Дону.
Под Мелитополь была спешно двинута 2-я кавдивизия имени Блинова - едва ли не единственный резерв красного командования.
Сам Михаил Блинов в ноябре прошлого года погиб в тяжелом бою под Бутурлиновкой, нарвавшись в пешей атаке на пулеметы, тело его вывезли и похоронили в родной Михайловке, где он формировал недавно свои знаменитые полки. Ранен был и его преемник Мордовин, исчез незаметно из штаба комиссар Болдырев, обновились эскадроны больше чем наполовину. Но еще витали над головами конников Блиновской и прошлая слава и осенний призыв РВС Южного фронта, в котором поминали вольного казака Стеньку Разина: "...кому дорога Революции и Свобода, кто чувствует в своих жилах кровь вольного атамана, идет в свою родную Донскую дивизию!.."
Блиновцы с налета разгромили туземную Астраханскую дивизию генерала Ревишина под Новомихайловкорй, зарубили шестьсот и взяли в плен более тысячи белогвардейцев, пленив штаб и самого генерала. Но это был первый и единственный успех красной конницы в этот момент: одна, даже такая дивизия, как Блиновская, не могла обеспечить решительного перелома на целом фронте. Завязались новые кровопролитные охватки, Врангель вывел из резерва Донской корпус, и снова начали пятиться главные силы 13-й армии, отступая на правый берег Днепра. Временно оставили даже Каховку, Алешки. 2-я Блиновская медленно таяла в беспрерывных рейдах по тылам противника, крутилась в сабельных вихрях, принимая на себя всю ярость осатаневших рубак Гусельщикова и Калинина.
В красных тылах усилилась деятельность Махно.
С Кавказского фронта спешно перебрасывались в Таврию конкорпус Жлобы, ставшего преемником Думенко, и 16-я кавалерийская Семена Волынского. 25 июня последовала директива РВС: "Разбить Врангеля!" Прибывшие части, а также и Блиновская под временным командованием прославленного матроса Дыбенко и приданная им 40-я Богучарская стрелковая под объединенным командованием Дмитрия Жлобы получили задачу: прорваться в тыл врага в Черниговском направлении, уничтожить Донской корпус Врангеля и стратегические резервы у Мелитополя. Охватом правого фланга группировки противника отрезать пути отхода в Крым...
Корпус Жлобы после длительного марша нуждался в отдыхе и переформировке, 2-я Блиновская только что вырвалась из окружения, прорубив путь отхода через стаю белых казаков Гусельщикова, и не успела залечить ран, была явно не готова к активным действиям. Но возразивший приказу начдив Рожков (бывший комиссар 5-го Заамурского полка) был отстранен от командования. Фактор времени казался решающим, части бросили на прорыв...
Исход плохо подготовленного рейда решило и еще одно немаловажное обстоятельство: противник был прекрасно осведомлен о планах красного командования, которое еще не знало в данный момент, что по силе удара и маневренности врангелевская "бронированная" армия не имела себе равных... Упустили из виду и обилие железнодорожных путей и врангелевских бронепоездов в этом районе.
28 июня в 14 часов 6685 сабель Жлобы при 115 пулеметах и 24 орудиях стремительным ударом прорвали фронт противника и двинулись в его тыл. Врангель же подтянул резервы, завязал на рубеже речки Юшанлы изматывающие бои и замкнул кольцо окружения. Еще не зная о случившемся, Жлоба приказал 1-й кавдивизии продолжать наступление с захватом переправ на реке Молочной, а 2-й Блиновской ваять Мелитополь. С рассветом 3 июля блиновцы кинулись на вражескую конницу, смяли, понесли... готовы были переломить весь ход сражения - увы, над степью в это время поднялись эскадрильи белых аэропланов. Началось еще невиданное избиение конницы с воздуха в голой, освещенной солнцем степи...
Броневики Врангеля ворвались в колонию Лихтенфельд, где был штаб всей ударной группы, сильным пулеметным огнем погнали остатки штабного резерва в северо-западном направлении, к Большому Токмачу. Но здесь жлобинцы попали под шквальный огонь бронепоездов и в полном беспорядке покатились на юг. Жлоба потерял управление когда-то непобедимой конницей...
Была потеряна вся материальная часть, из окружения вышла едва ли четверть первоначального состава группы.
Следственная комиссия под председательством члена РВС фронта Берзина установила, что отдельных злостных виновников этого тяжелого провала не было, и это соответствовало действительности. Наряду с тем в докладе комиссии отмечалось, что "ворвавшись в тыл противника, начальники всех степеней, начиная с высших, проявили небрежность в деле разведки, охранения и связи, что можно объяснить лишь недостаточным пониманием боевой обстановки. Никто их трех начдивов не проявил свойственного кавалеристу хладнокровия, твердости воли..."
Остатки частей отвели в тыл, на станцию Волноваха. Жлобу понизили в должности, начдив-2 Иван Рожков возвращен на прежнее место. Но Врангель не отступал, война только еще разгоралась.
16 июля 1920 года приказом № 1307 штаб Юго-Западного фронта положил начало формированию 2-й Конной армии РСФСР. Командующим армией временно назначался бывший начдив-4 Ока Городовиков. Членами РВС - комиссар штаба фронта Макошин и член РВС 1-й Конной Щаденко.
Старый конник Григории Осетров, воевавший с. прошлой осени во 2-й Горской бригаде Фомы Текучева, во 2-м сводном, плакал, перебинтовывая холку и грудь своего израненного коня. Конь-то был родной, из дому, понимавший всякий знак хозяина, не один раз спасавший в бою. Но от аэропланов проклятых никакого спасения не было, погибла большая часть эскадрона, сам Григорий контужен, а коня изрешетило мелкими осколками бомб...
Влажный, выстиранный бинт из старой, разорванной на полосы простыни гладко ложился по окружности конской груди. Но грудь играла от боли желваками, вздрагивала, конь беспокойно сучил передними ногами, устало и гневно отфыркивался. Осетров то поднимался к лошадиной холке, то становился на колени - так неудачно прошел один из осколков по левой передней лопатке его Чалого, что пришлось выплетать из бинтов целую шлейку. Руки казака дрожали, конь прихватывал мягкими, бархатными губами то локоть, то обшлаг хозяйской гимнастерки, упрашивал тихим фырканьем бинтовать осторожнее: рана загнаивалась и болела. Осетров плакал.
Чистили и приводили в порядок сбрую у длинной коновязи на открытом подворье, волокли свежее, привядшее сено из ближней кучи, отдыхали. Мало осталось бойцов, говорить не хотелось, переводили молча табак.
- Чего ты над ним нюни распускаешь! - грубо и зло сказал молодой боец с курносым, рязанским лицом и веселыми конопинами вокруг широких ноздрей, лежавший ближе других. - Вон 15-я Инзенская, слышно, в эти места отодвинулась, вся как есть из татаров. Отведи на мясо, командир другого коня даст!
Никто не засмеялся, хотя сидели и лежали па подсохшей травке тут побольше десятка красноармейцев. Шутка была неуместная. Осетров перестал хлюпать мокрым носом, затянул узел на конской холке и лишь после этого обернулся к курносому. В глазах старого служаки не было гнева, а так, одно мертвое презрение. Только рукой махнул:
- Тебе бы, Комлев, в антилерии забавляться, души в тебе, видать, никогда не было! Да знаешь ты, кужонок пластунскый, что такое для казака - конь? У меня он, может, всего как второй, аж с той, германской, службы, из огня выносил! Как пошли с Мироновым за эти Советы, так и досе, без всякой смены, и сберегал он меня, я его, а теперя вот... Дай-ка закурить!
У весельчака Комлева, ясное дело, табачку не было, кисет с другой стороны протянул кубанец Павло Назаренко, хваткий политбоец в серой кубанке набекрень. Такая сборная бригада была у Текучева: по всему маршруту сводного корпуса - от самого Камышина до Екатеринодара, а теперь и по Таврии, подбирали выздоравливающих конников по госпиталям и сборным пунктам, невзирая на прошлую принадлежность к другим частям. Были тут из разных полков и дивизий донцы, ставропольские хохлы, бывшие драгуны из кацапов, ну и само собой кубанские казаки. Осетров присел на травку по-калмыцки, скрестив ноги, и заговорил между глубоких, крепких затяжек:
- Слухай, Комлев, про первого свово коня, Соколка, расскажу зараз! Ты боец молодой, дури в тебе полно, может, и перевеешь ее, сдует ветерком-то... Да. Дело ишо на германской было. Конь тот был родимый тоже, отцовский, с каким на действительную призывался, жена моя Ксения Федоровна выводила мне его за ворота и стремя придерживала рукой...
Осетров гудел утробным баском, пересиливая в себе что-то. Видно, что волнение еще загодя перехватывало ему горло. Не один конь Соколок, видать, душу теребил, если начинался такой широкий запев около того коня... Жена в бой провожала, в белом платочке, ситцевой кофтенке горошком, а волосы в тугой корзинке собраны, голову ажник оттягивают назад, э-э, да что вспоминать!..
- Вот ходили мы с им в атаки, рубились, пикой оборонялись, а где и тикали, нигде не подводили. Только, бывало, махнет хвостом - через любой, братцы мои, барьер! В атаке без поводьев делал нужный вольт - по моим коленям чуял, чего мне надо. С мадьярами, бывалоч, лучше не сходясь на шашки! У них - палаши, и ездют, надо сказать, не то, что ты, Комлев, посадка другая, не "кобель на плетне"! Ты не обижайся, эт к слову!.. Да. Так вот поперли нас от Карпат, значит, после атаки... Начали глушить и шрапнелью, и разрывным в хвост и в гриву, не хуже, как нынче, на этой трижды проклятой Юшанле! Скачем... Раньше-то, когда надо, бывало, крикнешь: "Соколок, ложись!" - он брык, и шею вытянул! А тут только трава тарахтит по копытам и стременам, давай бог ноги! И слышу - заковылял, стал мой конек! И что же, братцы вы мои... Соскочил, глядь, а у пего правую переднюю начисто срезало ниже колена...
Осетров равнодушной как бы рукой провел над краем голенища, где у коня срезало ногу.
- Видно, осколок от стакана самого, от днища... Ну, конь трясется от боли и от страха и, не поверите, братцы, так тихо, по-детски кричит слезьми... И обратно - стонет, как человек!
Бойцы, сидевшие вокруг Осетрова и Назаренко, примолкли, слушали рассказ старого конника, потупясь. Каждый понимал все: конь дли них - родной брат, а может, и роднее.
Этакая беда обрушилась на всадника, всю душу может перевернуть такая жаль!
- Н-ну, чего же, братцы мои... Обнимаю, значит, его за шею, целовать стал в мокрые глаза, пристрелить не могу, а думаю: застукают нас и пропали обое! И шрапнель кругом брызгает, хуторные скачут мимо, шумят одно: мол, спасайся, Гришка! Подскакивает урядник Попов, у него заводной конь... "Садись, мать твою!" - орет. Австрияки близко, мол! Ну, переседлал я, скачем. Догоняем своих, атака начала уж слабнуть, наши тут приглядели чужие окопчики, становятся в оборону. Едем с урядником тихо, шажком, слышу - топот. Оглянулся, братцы мои, и не верю своим глазам: Соколок-то нагоняет, скачет на трех ногах, как собака верная... А уж качается без силы, потому как кровь-то из ноги...
Осетров только рукой махнул, и опять полились у старого слезы.
- Я-то ему замотал тряпками ногу, дык ведь чего тряпки, когда там белая кость торчит, а кровища - фонтаном! И глядит на меня мокрыми глазами: "Умираю, хозяин!.." Эх ты, жизня наша военная, черт бы ее взял за так али бесплатно - отдал бы не ладясь!.. - и откинул высосанную до дна цигарку через плечо.
Казаки смущенно откашливались, опустив голову, не глядя на старого бойца и его перебинтованного конька Чалого. Рассказ Осетрова, чувствительный сам по себе, странным образом перекликался теперь с мыслями и тайными болями красноармейских душ после несчастливых боев, где погибло много друзей, бойцов и их верных коней.
- Вот, а ты говоришь... - мирно, успокоясь, выговаривал Осетров молодому красноармейцу Комлеву. - Коня уважай, на том наша строевая жизня стоит. Миронов, бывало! Сам под потник залезет рукой, и какую соломку или чего другое найдет - стыда перед всем полком нагонит, а то и наказание! Да в том ли дело - командир был!
- Думенка тоже, бывало, за коня, ежели чего не так, плетюганов через спину раза три вытянет, чтоб не забывал... - сказал кто-то.
И опять примолкли бойцы. Понятно было, о чем вздыхал старый Осетров, зачем помянул бывшего комкора другой боец. С общего молчаливого согласия главенствовало мнение, что страшный разгром ныне красная конница понесла исключительно из-за плохого, неумелого командования. Жлоба во всем был виноват, не вылазить бы ему лучше на пост комкора! Но, с другой стороны, и открыто говорить об этом не дозволялось. Павло Назаренко в бывшем комкоре души не чаял, а сам же, как политбоец, и обязан был пригашать всякие о нем воспоминания.
Какой-то рябой и тоже пожилой конник обмял морщинистое лицо огромной, мозольной пятерней, сморщился, как от боли, и сказал, глядя в землю меж своих рваных опорок, в какие был обут без портянок, на босу ногу.
- А все же, кубыть, он и есть-то... Бог, Саваох! Ей-богу, сидить, гдей-то за облаком, проклятый, и доглядает за всем, что тут деется, пра! Есть! Руку на отсечение!..
Бойцы приободрились, подняли головы, кто-то засмеялся. Тут все были безбожники.
- Эт ты ради чего? - спросил Комлев.
- Гляди, Родин, услышит политрук, он те растолкует! И про бога, и про все прочее!
- А как - нет, братцы? - упорствовал бесстрашный и рябой с лица Родин. - Вот возьмите сами, как это у них все вышло. Съели, значит, доброго командира, Думенку... Ну, какой всех до себя собрал и повел! У кого сроду и потерь таких не было, потому как не доверял этим штабам, где разные благородия позасели! Сам видел, не с чужих слов говорю: бывало, возьмет станцию, беляков порубит, патронные двуколки заберет в обоз, а тоды уж докладаит в верхи: задача ваша лихим ударом красной конницы выполнена! А задачи такой и не было, токо собирались, значит, ее давать... Да, все на три аршина в землю видал! Кабы не он, досе на Сале бои шли с переменным успехом, им ведь и война-то не в тягость, чужими-то руками и потрохами... И вот его порешили, и сел этот Жлоба в чужое седло... Кинулся, как бывало, Борис Мокеич: за мной, орлы, в атаку, руби! А не вышло: голова не та, разведки той нету, забота не за бойца, а за свою кальеру, черти...
- Миронов тоже, бывалоч, в первую голову: разведка, - добавил Осетров.
- А вот слышно, братцы, что Мокеича тоже простили, как и Миронова, - сказал кто-то. - Вызвали в Москву, а он им там все и доказал: как, чего и почему. Учиться его направили, в академию будто...
Ясно, такого рубаку и человека! Нешто там уж и умных голов нету, чтоб такими комкорами кидаться?!
- Таких-то как раз и не любят...
Снова замерла беседа, кто-то вздохнул тяжко.
Откашлялся политбоец Назаренко и сказал, перекрывая всеобщую неловкость:
- Старое давайте, робяты, не поминать. Вышли из кольца - ладно! А теперя у нас совсем другое, конармия! Пополнение гонят со всех концов, и командир тоже добрый, с Думенкой и Буденным в одной упряжке ходил на Маныче, Городовиков. Генерала Попова они тогда на Сале чехвостили, аж пух с него летел! Так что - ничего, братцы, живы будем, не помрем!
Бойцы уже знали, что будет теперь не конкорпус, а конармия. Поодиночке начали подниматься, отходить к коням.
Перекур кончился. Назаренко с веселым оскалом приставал к Ком леву:
- А ты свою кобылу не думал у цыган обменять, гусар? Бои у нас впереди, так что думай!
Те, кто стоял ближе, улыбались.
Комлева, бывшего пехотинца, так и не обучили за эти месяцы обращению с конем. Всегда он тянулся где-нибудь в хвосте атаки, поспешал к самой развязке. Как ни ругался взводный, как ни беседовал с ним эскадронный, толку не было. Весельчак Комлев только руками разведет, и все кругом со смеху покатом лежат: "А у меня, товарищ комэск, кобыла такая норовистая, с заносом! Ничего с ней поделать не могу. Как только услыхала трубу "в атаку", либо заорали кругом "ура", она тут же прижимает ухи, поворачивает и летит как оглашенная в тыл! Ближе к яслям и походной кухне!"
Все ржут, а Комлеву хоть бы что - кобыла такая, с заносом!
Эскадронный, и тот не может укорот ему дать:
- Ну, хотя бы "аппель" она у тебя понимает? ("аппель" - отбой атаки, сигнал к возвращению на исходные...)
- Не могу знать, товарищ комэск.
- Два наряда вне очередь, а кобылу чтобы в первом же бою сменил!
Команда была ясной и понятной, но эскадронные менялись, а бойцу все не выпадало случая сменить норовистую лошадь.
Бойцы улыбались, вспоминая эти взводные шутки, но у каждого на душе было по-прежнему облачно. Опять бои впереди, опять непроглядность, английские аэропланы и танки, и войне конца не видать... Даже и веры нет, чтобы домой возвернуться! Вот уже и двадцатый год перевалил на вторую половину, а война только в самый интерес вроде входит. Куда ж это - после Декрета о мире третий год из седла не вылезаешь! А все проклятые буржуи!..
Беда, и все! Чего тут больше скажешь. Хоть ты и политбоец, грамотный в жизни человек...
ДОКУМЕНТЫ
Председателю СНК тов. В. И. Ленину
Центральному Комитету РКП (б) и ВЧК
№ 2/сек. Ростов
1 августа 1920 г.
Кубань вся охвачена восстаниями. Действуют отряды, руководимые единой рукой - врангелевской агентурой. Зеленые отряды растут и значительно расширяются с окончанием горячей поры полевых работ - около 15 августа. Отдельные отряды появляются в Ставропольской губ., на границах Кубанской и Астраханской. В Донской обл. относительно спокойнее, но...
В случае неликвидации Врангеля в течение короткого времени мы рискуем временно лишиться Северного Кавказа. Начавшаяся налаживаться работа дезорганизована, агентура увивается в станицах, гурты скота угоняются бандами...
В интересах сохранения Северного Кавказа Кавказское бюро настаивает на необходимости: 1) коротким ударом покончить с Врангелем... и 2) усиливать Северный Кавказ ответственными работниками.
Еще раз обращаем внимание на чрезвычайную серьезность положения.
Кавказское бюро ЦК РКП (б) Киров, Орджоникидзе[44]
ПРИКАЗ РВСР
Об укреплении командных кадров на Врангелевском фронте
№ 1609/300
20 августа 1920 г.
Сильной стороной Врангеля является обилие у него квалифицированного военного элемента (бывшие офицеры). Необходимо и с нашей стороны всемерно усилить действующие против Врангеля армии лучшими нашими работниками из числа командного состава.
Всероссийскому главному штабу и полевому командованию при выполнении нарядов для пополнения командным составом армий, действующих против Врангеля, назначать самых опытных лиц, независимо от занимаемых ими должностей...
Зам. пред РВСР Э. Склянский.
Главком С. Каменев.
Член РВСР Курский[45].
4
Попытка вырвать инициативу из рук Врангеля не увенчалась успехом...
Вторая Конная, правда, прошла рейдом в глубине его обороны, из района Жеребец-Орехов до Каховки, но это был почти смертельный для армии поход. Командарму Городовикову не раз приходилось бросать в бой последний свой резерв, 9-й кавполк, участвовать самому в ожесточенных рубках. Противник несколько раз брал армию в окружение и прострельный огонь. Сводки из штаба Конной шли одна тревожнее другой. "Бои за сегодняшний день отличались особенной ожесточенностью, части переходили в рукопашную рубку пятнадцать раз. К вечеру 30 июля враг обрушился крупными силами на левый фланг 20-й дивизии, которая не выдержала удара превосходящих сил противника и отскочила до Васильевки, потеряв шесть орудий. Тяжело ранен командир 1-й бригады 21-й дивизии Харютин. 1-я бригада 2-й Блиновской дивизии, действовавшая на правом фланге 20-й дивизии, имела рубку, продолжавшуюся около часа с превосходящими силами противника, но, несмотря на это, не отступила ни на шаг. В этом бою с обеих сторон имеются значительные потери. Ранен тремя сабельными ударами бывший начальник 21-й дивизии Лысенко. Бой проходил под руководством командующего армией, под которым была ранена лошадь..."[46]
Прорыв Конной армии в тыл противника не был поддержан стрелковыми частями 13-й армии. Генералу Кутепову удавалось обходить открытые фланги конных дивизий красных. Войска правобережной группы из района Борислава - Каховки оказали слабую встречную поддержку. К концу рейда 2-я Конная выдохлась и почти потеряла боеспособность. Из 9 тысяч бойцов, пошедших в первый прорыв в середине июля, по донесению члена РВС Макошина, к сентябрю осталось в строю около 1500 сабель, а боеспособных из них не более 500.
Пока главный штаб Красной Армии был целиком занят осложнениями на Польском фронте, на Республику надвигалась новая беда: возникла реальная опасность утери Донбасса и, возможно, некоторых округов Дона и Кубани. Снова обострялся вопрос о топливе и хлебе. Становилось ясно, что из всех белых претендентов на власть в единой и неделимой России Петр Врангель оказывался самым предприимчивым и близким к цели.
27 августа Председатель Совета Труда и Обороны Ленин слушал доклад главкома Каменева о положении на Врангелевском фронте. Не назначалось большого совещания, но, кроме докладчика, в кабинете Ленина были члены СТО, представитель Казачьего отдела Макаров, лица, ведающие мобилизацией людских и материальных ресурсов. Во всем облике Ленина чувствовалась некоторая усталость, в бровях и усах поблескивали первые искры седины, но взгляд острых и как бы пронизывающих глаз, был, как всегда, полон силы и внутренней глубокой мысли. Ленин повторил лишь недавно высказанную мысль об остроте нынешнего положения - либо мы завершим гражданскую войну на Юге до первых морозов, либо война и разруха к весне задушат Республику - и пригласил Каменева к докладу.
Сергей Сергеевич Каменев, подтянутый, деловитый, с громадными, жесткими усами, посмотрел на серебряную луковицу карманных часов перед письменным прибором Ленина и сразу мысленно сократил доклад вдвое. Общая обстановка была всем хорошо известна, следовало лишь обратить внимание присутствующих на некоторые частности в войне с Врангелем, которые ныне оказывались решающими...
- Особо трудна борьба с бронированной конницей белых, обилие броневиков и танков, оборудованные пулеметами автомобили, - сказал Каменев. - Большое преимущество имеет противник также из-за особого состава войск: цветные полки бывшей Добрармии более чем наполовину состоят из боевых офицеров, обстрелянных и, конечно, озлобленных вояк. Такие партизаны-выдвиженцы в командном составе, как Покровский и Шкуро, изгнаны Врангелем "в отставку" с самого начала. Поэтому во всех нынешних операциях, рассчитанных преимущественно на кавалерийскую мобильность и охваты флангов, чувствуется грамотная и опытная рука бывалых штабистов. Именно поэтому главный штаб поставил перед РВС Республики вопрос о пополнении действующей армии на Юге наиболее опытными военными кадрами, где бы они ни находились в данный момент...
Ленин, охватив широкой ладонью лицо, потирал и незаметно массировал виски, мелкие морщины у глаз. Усталость все-таки давала себя знать. Недавно прошел II конгресс Коминтерна, давили но только внутренние, но и международные проблемы. Ленин вдумчиво оглядывал лица хорошо знакомых ему людей, встречался с ними взглядом, что-то прикидывал для себя, не упуская в то же время и сказанного докладчиком. На чистом листе бумаги, что лежал перед ним, появилась беглая, остроизломистая строка: "Фрунзе... Туркестан, срочно..." И тут Ленин как бы натолкнулся на упорно смотревшие на него глаза комиссара ВЦИК Макарова.
- Вы что-то хотели сообщить? - спросил он, едва Каменев закончил свой краткий доклад.
- Да. О военных кадрах, - поднялся Макаров. - К нам и одновременно в главный штаб обратился с заявлением бывший начдив Миронов. С просьбой направить его в действующую армию для борьбы с белоказаками Врангеля. Казачий отдел ВЦИК полагает...
- Какие виды на урожай в Донской области нынче? - спросил Ленин. - Он ведь там заведует земельным отделом? И потом - как мне известно - Миронов возглавляет комитет по борьбе с эпидемией чумы. Каково там положение?
Макаров ответил исчерпывающе на оба вопроса, он недавно вернулся из поездки по Ростовской и Царицынской губерниям. Урожай хлеба на тех полях, которые удалось вспахать и засеять, был повсюду хороший. Что касается вспышки чумы, то с появлением первых фруктов и улучшения питания, а также благодаря принятым мерам Донским исполкомом эпидемия может считаться ликвидированной. Миронов сам объехал станицы, подверженные эпидемии, и вернулся с убеждением, что угроза на этот раз миновала.
- В самом деле, - сказал Ленин, взявшись вновь за карандаш. - Ведь Миронов, говорили, великолепный тактик в управлении конницей?
- Миронов - самая подходящая фигура в нынешних условиях, Владимир Ильич, - вновь поднялся Каменев. - Я имею в виду нашу конную ударную группу в новом, разумеется, составе. Но Миронов с прошлой осени, после прискорбного саранского дела, не числится в военных кадрах. К сожалению.
- Это ничего но значит, - как бы между прочим, мельком, сказал Ленин. - Тяжесть момента, в условиях наших неудачных переговоров с поляками, я думаю, позволит нам вернуть Миронова в армию. Да. Это будет иметь и политическое значение, если учесть преобладание белоказаков в коннице Врангеля. Если главный штаб действительно выдвигает эту кандидатуру для ударной группы.
- Главный штаб поддерживает ходатайство самого Миронова, - уточнил Каменев.
- Казачий отдел ВЦИК также со своей стороны... - сказал Макаров.
Как только закончилось совещание, Ленин продиктовал секретарю Фотиевой записку в РВС Республики относительно скорейшей реорганизации Южного фронта: "Не назначить ли Фрунзе комфронтом против Врангеля и поставить Фрунзе тотчас?.. Фрунзе говорит, что изучал фронт Врангеля, готовился к этому фронту, знает (по Уральской обл.) приемы борьбы с казаками..."
Насчет "приемов борьбы" сделана была едва ли не умышленно уступка неизменному в РВС мнению о контрреволюционности казаков, но приемы, о которых шла речь, вряд ли можно было считать "борьбой". Еще в октябре прошлого года, едва освободив Уральск, Фрунзе, настоятельно просил Совнарком о помощи уральским казакам и объявлении амнистии. В принятом затем декрете, как помнил Ленин, объявлялась амнистия служившим по мобилизация у Дутова уральцам, демобилизовались старшие возрасты, а молодым красноармейцам-станичникам предоставлялся трехнедельный отпуск для поправки домашних дел. За конфискованного в прошлом коня выплачивалась компенсация до 6 тысяч рублей и еще тысяча - за седло и сбрую. Фрунзе, командовавший к тому времени уже Туркестанским фронтом, сам приезжал с казачьими нуждами в Москву и добивался этих решений. Надо сказать, что этой своей умной страстью к упорядочению всей жизни на новых, советских основах он в особенности и понравился Ильичу. Нечего было уж говорить о его качествах партийца и военного стратега, в короткое время сумевшего ликвидировать Колчака и объединенные силы белобасмачей в Бухаре.
Итак - Фрунзе и... Миронов.
Ленин дважды подчеркнул на листе бумаги собственные заметки. Подумал еще: Фрунзе прибудет в Таврию к концу сентября, раньше ему не поспеть, а Миронова необходимо посылать немедленно, для сколачивания ударной кавалерийской группы.. Объявить призыв добровольцев во 2-ю Конную на Дону и Кубани, а также но Тереку... Посмотрим, каков в самом деле Миронов в строю, очень много было разговоров о нем, как о талантливом партизане и мятежнике. Теперь же он - член партии, да и задачи иные...
Труба пропела побудку спокойно и мирно, никакой тревоги не ожидалось. Кавалерия стояла но северному берегу Днепра на отдыхе и переформировке. Эскадроны, полки, бригады, в которых оставалась едва ли пятая часть прежнего состава, медленно приходили в себя после изнурительного рейда и тяжких потерь. Прибывали новые, необстрелянные бойцы, группами и в одиночку. Здесь, за Бериславом. пока что не было боев, шла учеба без особого нажима и спешки, все понимали, что для приведения частей в боеспособную форму требовалось время.
И вдруг - седловка, по тревоге.
Забегали взводные и эскадронные, заголосили командирские глотки, как на передовых позициях: через четверть часа -готовность!
Конники выстраивались, держа коней под уздцы, на широкой площади украинского села. Вокруг церкви образовался квадрат из четырех дивизий. Прямо напротив паперти боевая Блиновская, слева - 21-я непобедимая, по правую руку - 16-я неистребимая, а по ту сторону плаца 20-я, жлобинская. И все-то они при нынешнем некомплекте поместились в одном кругу: что ни дивизия, то не больше одного хорошего полка, когда он идет на фронт... Такую армию в бой не двинешь, а потому и сбор был либо учебный, либо вовсе по непредвиденному случаю и тревоге, если, допустим, Врангель опять прорвал фронт и полез через Днепр. От него нынче всего можно ждать!
Стояли конники шеренгой, молча, командиры эскадронов похаживали перед строем в ожидании полковых и бригадных командиров, которые собрались в штабе. Ни разговоров в строю, ни пересмешек, хотя и "смирно" до времени никто не командовал. Кони, и те стояли понуро, и половина из них была разнуздана, будто не в строю, а на дневке или конном базаре в воскресенье.
Вдруг появились скопом на крыльце - командир Блиновской Иван Рожков, щуплый юноша в кожанке, бывший комиссар 5-го Заамурского, любимец и душа блиновцев; за ним начдив 21-й Михаил Лысенко, весь перебинтованный, несчастливый в бою, крепкий рубака, и начдив-16 Волынский в новой длинной шинели с "разговорами". Следом появился и разжалованный из комкоров Жлоба, похудевший и злой.
Вместе с командирами бригад, которые следовали за ними, разобрали у коновязи лошадей. Первыми вскочили в седла комбриги, разъехались па своим местам, а начальники дивизий давали им на это время, все еще совещались. Командарма Городовикова с ними не было.
Акинфий Харютин, бледный, только что вернувшийся из лазарета, с красной орденской розеткой на груди, и веселый, чисто выбритый Фома Текучев, бывший есаул, развернулись около своих правофланговых, а тут и начдив Лысенко остановился перед развернутым строем, коротко подобрал поводья, укрощал коня, отдохнувшего и норовившего ударить передним копытом...
- Товарищи красноармейцы и краскомы героической 21-й кавалерийской дивизии! - закричал начдив слабым голосом, превозмогая раны и усталость. - Довожу до вашего сведения, что приказом Реввоенсовета Республики от 30 августа... - Слева и справа, как эхо, отдавались те же рапорты начдивов 2-й Блиновской и 16-й кавалерийской, а из-за церкви доносился надтреснутый басок Жлобы, командира 20-й, и все о том же, слово в слово: От 30 августа новым командующим нашей 2-й Конной армии назначен товарищ Миронов Филипп Кузьмич!.. Красный казак, полководец, который еще в первые дни революции вместе с Подтелковым и Кривошлыковым на Дону неколебимо стал...
Было мгновение мертвой тишины, некоторого любопытства и удивления, и вдруг мощное, стоголосое "ура!" - чуть нестройно, вразнобой - пошатнуло окрестные сады, воздух, вздыбило понурые головы лошадей, подняло тучу пепельно-черных галок над церковными ржавыми купола ми. Это заревели восторженными голосами бойцы Блиновской, бывшие герои усть-медведицкой бригады Миронова и будто наперекор им, с новым подъемом и восторгом хватили глотки бывшей 3-й Донской бригады Акинфия Харютина, если не знавшие Миронова лично, то слышавшие не раз о его победах. Но никак не хотели уступать им и казаки 2-й Горской бригады Фомы Текучева, собранные во время думенковского рейда по верхнему и нижнему течению Хопра в зимние холода девятнадцатого года, когда подбирали по хуторам выздоравливающих после тифа и раненый. Справа кричали конники Волынского из бывших экспедиционных войск, слышавшие о Миронове, и все бросали вверх линялые, видавшие ветры и непогоды фуражки и шлемы-богатырки, а им откликались из-за церкви шеренги 20-й.
Боже ты мой, что поднялось вслед за тем в раздерганном, смешавшемся строю бывших усть-медведицких! Кое-кто без команды вскакивал в седло и выхватывал блестящий клинок, кто плакал, не стыдясь товарищей, в первом эскадроне качали комэска Мордовина, сменившего в бою под Бутурлиновкой самого Михаила Блинова, а в 3-м Быкадоровском полку эскадронный Ермаков вскочил ногами на седло, кик признанный мастер джигитовки, и орал "ура!" таким голосом, что буланый дончак под ним испуганно пританцовывал и прядал ушами, как при бомбежке. Шапки летели вверх, бойцы обнимались и троекратно христосовались, как на святой день.
Старый вояка Григорий Осетров в Горской вдруг упал на колени, поцеловал коня в мокрые ноздри и, держа суконный шлем в левой руке, начал вдруг креститься правым кулаком, сжимавшим повод. Бойцы даже расступились от неожиданности как от припадочного, до того было это удивительно в неверующей массе! А старый казак, подняв морщинистое, усталое лицо к небу, крестился и плакал:
- О господи, милостивый создатель, боже правый! Услыхал ты нашу мольбу ночную, внял горючей слезе!
- Встань! Очумел, что ли? - испуганно подхватил Осетрова под локоть стоявший рядом боец Комлев. - Про бога вспомнил! - и засмеялся зубасто. - Ништо и впрямь ты в бога веришь? Красный боец-воин?!
Молодые вокруг оторопело смотрели па Осетрова, улыбались как-то нехотя и напряженно. Волна криков, обежав церковь, приходила с другой стороны и поднималась с новой силой.
- Дурак ты! - грубо и гневно сказал Осетров, поднявшись с колен и медленно, без всякой злобы вывернув свой локоть из крепкого захвата чужих пальцев. - Дурак! Не в бога верую, а в правду! Правде и молюсь! Надо ж чему-то... Потому как хочу, чтоб ты, болван, живым был! Ну? Погляди, сколь нас осталось-то посля энтих командиров, какие Думенко да Миронова сменили? Довоевались, идолы! - Осетров вытер мокрые глаза наотмашь суконным шлемом. - А ты-то его знал, хоть чуть, самую малость, Кузьмича-то?! Нет? Вот то-то и оно!
Боец Комлев смущенно посмеивался, вытирал рот тылом ладони, а шум между тем помалу утихал. Рядом с начдивом Лысенко оказался на коне политкомиссар товарищ Экон. Поднял руку, требуя внимания.
- Товарищи бойцы! - сказал политком громко, чуть-чуть оступаясь на прибалтийском акценте. - Миронов Филипп Кузьмич - красный казак, еще в девятьсот шестом году выступил против царизма и с тех времен пошел вместе с трудовым народом! Подвергался военному суду и преследованию фараонов-жандармов, а в начале восемнадцатого года, как вам уже сказал товарищ начдив, вместе с незабвенными героями казачьего Дона Подтелковым, Кривошлыковым и другими начал биться за Советскую власть на Дону, товарищи! Как он бил генерала Краснова, тут многие свидетели есть, а на Дону про те подвиги удалой мироновской конницы нынче песни ходят!.. За голову товарища Миронова, как и других красных командиров, генерал Краснов назначал сотни тысяч рублей золотом, но сам сгорел осиновой головешкой, а товарища Миронова после назначили командующим 16-й армией на Западном фронте... Нынче он по решению высших военных органов, как выдающийся стратег и знаток кавалерии, направлен на Южный фронт командовать нашей конармией! Реввоенсовет Республики поручает товарищу Миронову завершить формирование, поднять боевой дух армии и разбить генерала Врангеля!
Комиссар Экон складно и громко рассказал бойцам о новом командарме, не находя нужным в данном случае касаться некоторых частностей прошлого года, когда Миронов не столько воевал с белыми, сколько метался по тылу и далеким от фронта штабам, доказывая очевидную истину, что народ в целом не может быть контрреволюционным и что в интересах Республики как можно скорее заканчивать гражданскую войну. Теперь эти выводы настолько назрели, что их не надо было доказывать, и, возможно, именно поэтому Миронов вновь оказывался в седле.
Начдив Лысенко прочитал свежий приказ:
- Нынче, 6 сентября, товарищ Миронов прибыл в расположение армии. Подучен приказ: всем дивизиям в том числе и нашей, 21-й, готовиться к смотру на 9 сентября! Комбригам и командирам полков приступить к подготовке сегодня же! Особо обратить внимание на прибывающих новобранцев и добровольцев с Дона! Коней вычистить до белого платочка, раскованных - подковать!
Из штаба фронта, дислоцированного в Харькове, ехал Миронов к войскам, через Александровск и Никополь, памятные ему с семнадцатого года города.
Что ж, здесь, в Приднепровье, началась его новая служба в 32-м революционном полку: здесь, в Александровске, многих его полчан-сослуживцев несли горожане на руках после парада и одаривали пачками табака и печенья, и тут он был счастлив родством и единомыслием душ со всем окружающим народом, с каждым встречным тружеником - на железной дороге, в ревкоме Никополя, на площади у трибун... Здесь глазами Нади, серыми и настежь открытыми, глянула на него сама молодость. И сюда, как будто по мудрому распорядку, кинула его судьба теперь, после всех недавних потрясений, утери каких-то драгоценных искр в уставшей душе, на новое дело. Может быть, именно здесь она и отойдет, окрепнет и оперится заново, чтобы начать новое движение по кругу жизни?
В Никополе Миронова ждали открытый автомобиль на резиновых шинах и полусотня конвоя из бывшей блиновской кавалерии. Почти никого не узнал в лицо Миронов, только разве командира полусотни Мордовина да вестового при нем Кирея Топольскова ездившего, помнится, с важным пакетом от Миронова в Царицын... Но стоило лишь сбиться со строевого шага при выходе из вагона, обнять около автомобиля старых своих полчан и побратимов, как бойцы соскочили с седел, бросились к нему, и стало жарко от объятий, толчеи, выкриков с радостными приветствиями, от нахлынувших слез. Бывалые рубаки, закаменевшие сердцем люди прослезились, увидя Филиппа Кузьмича живым и здоровым. Какой-то исхудавший паренек с добрыми, доверчивыми и простодушными глазами не выпускал локоть Миронова и старался перекричать окружающих: "А меня помните, Филипп Кузьмич? Я же с самого начала с Михаилом Федосеичем и с вами!.. Кучеровал на тачанке! Ну, Репников, Андреян, с хутора Курина Кепинской станицы! А мы о вас чуть не кажний день тут думали-споминали!.." Его перебивали другие, терлись ближе к командующему, обещали служить дерзко, верой и правдой за Советскую власть, как умели служить и в восемнадцатом, как умели гикнуть в сокрушительной лаве под Филоновым и Урюпинской, на Северском Донце после утомительных рейдов по степям и балкам...
Сладка и трудна для сердца минута встречи, срывает учащенное дыхание с губ. Обнял еще раз Мордовина, сказал тихо, просяще: "Пора, пора на конь, станичники!" - и все разом оказались в седлах. Пошли конвойные за автомобилем вполукруг, а потом вытянулись в колонну по трое, летели стремительной рысью, парадно обнажив клинки. Миронов оглянулся, погрозил шутливо пальцем, глядя в смеющееся, радостное лицо Мордовина: не озоровать у меня, шашки - в ножны! Клинки тут же исчезли в ножнах - делов-то! А все же радость и вечное казачье "кривое коленце" в пляске сумели, мол, показать, тем и рады!..
Ощущение грустного, после стольких потерь, праздника преследовало Миронова все эти дни. Особенно усилилось это чувство на параде встречи.
Городовиков, назначенный помощником Миронова, неплохо командовал строем и резервными колоннами из нестроевиков обоза; прошли мимо командующего все четыре дивизии, особый штабной полк, а ближе всех, жальчее была опять-таки родимая Блиновская.
Миронов - по уставу - приветствовал проходящие полки, слабые, некомплектные, но такие знакомые по обмундированию, оружию, посадке...
Славные заамурцы!
Доблестные белозерцы!
Герои быкадоровцы! - по имени погибшего командира полка.
Красные орлы-таманцы!
Бесстрашные лабинцы!
Красные артиллеристы!..
На рысях пролетали мимо бойцы, блестели зубастыми улыбками во весь рот, орали до самозабвения "ура!", а он видел опытным взглядом, как истощены кони, потрепана (хотя и ушита, подправлена к смотру) сбруя, изношено снаряжение. Бойцы, за малым исключением, изранены в недавних боях, когда пробивались из вражьего кольца у самой Каховки, требовался им, как и верным их коням, хороший и длительный отдых. Обмундирование ниже всякой критики: гражданская война вымотала все силы из Республики, чем тут оденешь громадную армию, какая разбросана по всей стране от Великого океана и Хабаровска до Вислы и Крыма?
Была одна надежда: заправиться и экипироваться за счет богатого английскими поставками неприятеля, да ведь до поры это как локоть - близко, а не укусишь! Одно только и было пока в активе у нового командарма настроение и боевой дух массы. Настроением нынешней 2-й Конной можно было, пожалуй, соперничать с любым свежим коммунистическим батальоном, с курсантской бригадой. Старая боевая спайка уцелевших в боях конников вокруг командиров и политруков получила еще и дополнительную крепость с приездом командарма Миронова, добавив еще чувство прежней славы и преемственности от первых красных формирований "Теперь за одним дело, - размышлял Миронов. Хорошие боевые учения на месяц, в крайнем случае, на две-три недели. Вывести из боев, укрепить новобранцами, обучить этих орлят полету, пониманию команды и маневра, а потом в добрый час!"
Миронов остался доволен смотром, поблагодарил командиров, сразу же наметил большую задачу: не только бойцам, но и командирам и особенности как можно скорее овладеть навыком и умением кавалериста джигита, выучить все приемы сабельной рубки, в том числе и знаменитому "баклановскому удару", рубке "с обманом", выработать проворство и умелое обращение с конем. (Памятник атаману Бакланову в Новочеркасске разрушили, так же как и Платову, но их умение воевать следовало еще изучать и хранить в боевых порядках!) Драгунские седла рекомендовал переделать на казачий манер - с выпущенными ремнями стремян (путлищами) на полную длину ноги всадника, особо обратить внимание на выездку коня, преодоление препятствий. Реввоенсовет фронта дает на все это необходимый месячный срок... Был разговор по телефону.
- В двадцатых числах, товарищи, проведем полковые учения и глянем тогда, кто и на что горазд: А то Врангель уже загостился в Таврии! - громко говорил Миронов с седла, сдерживая молодого, ретивого, но плохо выезженного дончака. - Кроме желания побеждать, нужно еще умение, братцы мои, и - отличное умение, чтобы раз и навсегда рассчитаться с отборными офицерскими бандами барона Врангеля! Это должны понять и почувствовать все!
Вечером, после показательных тренировок, где сам даже показывал наиболее трудные приемы либо смотрел, как показывает их блестящий кавалерист, маленький, удалой калмык Городовиков, он созвал к себе командиров дивизий, бригад и полков. Знакомился, обнимал некоторых, сажал к столу за самовар. Встреча была хоть и деловой, но почти что неофициальной, дружеской. Оку Городовикова обласкал, как мог, усадил рядом, по правую руку. Жил Миронов открыто, как всегда, исповедуя поговорку "Кто старое помянет - тому глаз вон!" Городовиков молчал, привыкая к не очень приятному своему положению, улавливая веселость в прищуре мироновских глаз: "Помнишь, калмык, я еще в тот раз, под станицей Аннинской, говорил, что не враг тебе..."
Оба члена РВС армии - озабоченные, хмурые политработники Макошин и Щаденко - уже сидели в переднем углу, ждали начала беседы. Миронов был для них пока что незнакомым человеком, "вещью в себе", как сказал в шутку Макошин, но беседа затягивалась. Командарм все еще встречал у двери каждого входящего, знакомился, вглядывался, оценивал, то по-дружески хвалил, то запросто, как-то по-хуторскому подковыривал шуткой за дневные упущения, промахи на манеже.
Помалу и члены РВС прониклись значением и чувством этих минут. Было тут кого уважить личным рукопожатием, приобнять на лету, ободрить шуткой старшего по званию и возрасту командира!
Вот начдив 21-й Миша Лысенко, бывший комбриг героического Донского сводного корпуса, весь израненный тремя сабельными ударами, перебинтованный, но не ушедший в лазарет, крепко еще сидящий в казачьем седле. Хотя и не опасными были раны, но потерю крови скоро ли восстановишь при нынешних харчах? То же самое и комбриг первой из его, Лысенко, дивизии - Акинфий Харютин. В чем только душа держится! Бывалый вояка, один из первых организаторов "Полка защиты прав трудового казачества" при ВЦИКе, друг Матвея Макарова, и душа у него держится в данный момент на ордене Красного Знамени, что пылает на груди свежей розеткой и глянцем эмали, да на боевой удали, смелости и наплевательстве Акинфия на всевозможные беды-несчастия до самого смертного часа. Этот понимает: взялся за гуж - не говори, что не дюж!
А вот Рожков Иван Андреич, начдив Блиновской, - и лет-то ему от силы двадцать пять, двадцать семь, но дивизию сумел взять в кулак, хотя кулачишко-то совсем небольшой, батрацко-бедняцкий... Хватку Михаила Блинова хранит в душе, умеет и на втрое сильнейшего неприятеля страху нагнать! По прибытии в таврическую степь дивизия под его командованием с налета разнесла в пух и прах целую дивизию генерала Ревишина, взяла в плен весь штаб - что тут можно сказать? Подучить бы самую малость военной науке - был бы отличный красный генерал! Главное, всегда спокойный, чуткий и ровный парень, и видно, что очень порядочный человек. Серьезное, редко улыбающееся лицо, доброжелательность в глазах. Будто говорят глаза Рожкова: "Понимаю все я, дорогой Филипп Кузьмич... Что ж, и меня было уволили в штабные чиновники, когда прямо сказал, что нельзя идти в этот прорыв, не разобравшись, очертя голову. Заменили матросом Дыбенкой. Но и матрос не выручил их в лихой час, пропал 2-й сводный по-глупому... Теперь вот заново будем силы собирать. Но ничего, в бою не подведем, можете положиться!"
После уж Миронов услышит его слова в деле, в рубке и не однажды похвалит, обнимет и расцелует по-отцовски! А вот и его, Рожкова, первый комбриг Никифор Медведев, бывший комполка 5-го Заамурского, снискавший добрую славу на красном Дону. Многие помнят. Этот постарше, лет ему за тридцать, и на широкие плечи его тоже можно положиться. Командира 16-й кавалерийской дивизии первый раз видел Миронов и ничего определенного о Семене Волынском пока сказать не мог, но знал, что эта дивизия на Кубани неплохо воевала, костяк для начала есть... А вот и командиры полков: Дедаев, Лесников, Ракитин - молодец к молодцу, все с орденами, один он, командарм Миронов, пока без ордена. Ну, не беда, орден - дело наживное...
Хотел уже начать разговор, уже и горячий чай разлили по стаканам, как вдруг появился адъютант и козырнул: к вам еще человек из центра, товарищ командующий!
Политработники первыми поднялись в углу, а Миронов как стоял посреди комнаты, так и остался стоять, разведя руками. Потому что в комнату вошел не кто иной, как Дмитрий Полуян - бывший начполитотдела 9-й армии, он же - судья в Балашове, а теперь уже и председатель Казачьего отдела ВЦИК! Примечательный человек эпохи революции...
- Здравствуйте, товарищи, - сказал Полуян, протянув руку Миронову. - Получил назначение... к вам.
- Очень хорошо, просим к нашему шалашу, Дмитрий Васильевич! - не растерялся и тут Миронов. И даже внутренне усмехнулся: всех сводит до кучи - и бывшего мятежника Миронова, и его бывших конников, и пленившего его Городовикова, и даже судью немилосердного...
Дмитрий Полуян, как всегда с иголочки одетый и чисто выбритый, козырнул и протянул конверт с предписанием:
- Спецприказом... Председателя Реввоенсовета Республики во 2-ю Конную... в качестве члена РВС, - сказал он, окидывая быстрым взглядом присутствующих. Миронов меж тем пробежал глазами направление - подпись Троцкого он знал преотлично! - и передал Макошину, как старшему из политработников.
- Садись к столу, Дмитрий Васильевич... - Миронов вдруг несдержанно засмеялся, молодо и весело, и сказал с каким-то плутовским восхищением: - В какой уж раз... не перестаю удивляться этой прозорливости товарищей из РВС Республики и самого товарища Троцкого! Езжай, Миронов, бей Врангеля, но... будь все-таки благоразумным, не нарушай дисциплину, не действуй без приказа - вот тебе и узелок на память! Два узелка! Ну что ж, друзья, будем работать, и дело и время у нас общие, не будем их терять. Вы-то как, Дмитрий Васильевич? Ничего?
- Хорошо доехал, спасибо, - уклончиво сказал Полуян. - Между прочим, в Реввоенсовете фронта решили послать товарища Щаденко на Дон в качестве уполномоченного по мобилизации и приему добровольцев для нашей армии. Как стало известно, там нынче объявилось много желающих... - глянул пронзительно в сторону Щаденко и Макошина. - Даже белобилетники, которые не подлежат службе, и те. Это и понятно: мироновцы на Дону только и ждали вашего появления на фронте, Филипп Кузьмич... Но ведь надо брать только годных, бои предстоят тяжелые.
- Если Миронова на Дону все еще помнят, то и Щаденко, конечно, не забыли! - постарался командарм сгладить неловкость в отношении Ефима Щаденко, которому прислали в замену Полуяна. - Верно? За этот месяц, что на отдых и переформировку нам выделил штаб фронта, успеем их, желающих, сюда перебросить?
Щаденко не ответил, задумчиво и с каким-то настойчивым выражением, протяжно посмотрел в глаза Миронова. "Опять нас разгоняют по углам? Нет чтобы собрать вместе тех, кто хорошо знает друг друга, помнит с семнадцатого! Дорошева бы сюда, а не Полуяна!"
Сказал после длительной паузы:
- Если собирать в Каменской, то успеем. Из Ростова - дальше.
- Ну, хорошо, - сказал Миронов. - Тогда поговорим о делах. Об отдыхе, учениях и о... Махно.
5
С прошлой осени, почти целый год, Александр Серафимович безуспешно разыскивал сына по Южному фронту. Анатолий фактически пропал без вести, кочуя по каким-то путаным предписаниям из части в часть. В записной книжке отца, столь же путаные и бестолковые, роились ничего не проясняющие записи: "3 августа утвержден политкомом бригады в 6-й кавдивизии... 11 сентября отозван распор. политотдела 1-й Конной... 10. XII ушел из 10-й армии..." Куда ушел? Почему? Как это ушел комиссар бригады? Сердце тревожно замерло, когда в списке частей, в которых побывал сын, обнаружился и штаб 2-го сводного корпуса, политотдел, в котором совсем недавно не углядели за комиссаром корпуса Микеладзе, и он был найден в какой-то балке, за Манычем зарубленным. Был ли здесь политком Попов? Никто не мог ничего путного сказать, заведующий политотделом Ананьин тоже куда-то перевелся, пропал с глаз.
Запись в журнале боевых действий 1-й Конной по пути на Польский фронт: в схватке с Махно зарублен Попов... Какой Попов, при каких обстоятельствах? Боже ты мой, но ведь комиссар бригады - не иголка, как же вы, товарищи? Ах, не тот Попов?
Чья-то рука намеренно путала карты, заводила в лабиринт, заметала следы. Какие то непроверенные сведения: заболел будто бы политком Попов тифом еще раньше этого рейда, схваток с Махно, отправлен на излечение в город Козлов, к самому Ходоровскому. Там-то и потерялись следы. По-видимому, умер в тифозном баране, похоронен в братской могиле...
А сердце отцовское не хотело мириться, ездил из части в часть, как военный корреспондент "Правды", наводил справки. За это время Южный фронт стал Кавказским, затем Юго-Восточным и вот снова Южным...
В мае сидел как-то в редакции, правил какой-то материал, и тут в комнату зашел молодой кремлевский курсант в длинной кавалерийской шинели: "Вы - товарищ Серафимович? Пожалуйста, вам письмо. Расписки не надо..."
Писал Ленин.
"Дорогой товарищ!
Сестра только что передала мне о страшном несчастье, которое на Вас обрушилось. Позвольте мне крепко, крепко пожать Вам руку и пожелать бодрости и твердости духа. Я крайне сожалею, что мне не удалось осуществить свое желание почаще видеться и поближе познакомиться с Вами. Но Ваши произведения и рассказы сестры внушили мне глубокую симпатию к Вам, и мне очень хочется сказать Вам, как нужна рабочим и всем нам Ваша работа и как необходима для Вас твердость теперь, чтобы перебороть тяжелое настроение и заставить себя вернуться к работе. Простите, что пишу наскоро. Еще раз крепко, крепко жму руку.
Ваш Ленин[47].
Конечно, следовало именно перебороть, как можно больше работать, быть в человеческой гуще, чтобы вовсе не растрескалось здоровье, не подавила тоска. Но он еще не примирялся с потерей сына, желание найти какие-то следы, хотя бы подробности гибели, могилу, гоняло его по местам недавних боев.
В начале августа был в Пятигорске, на чеченском съезде, сидел в президиуме с Дмитрием Фурмановым, совсем еще молодым комиссаром и репортером, жаловался на непорядки в учете политкадров, просил навести справки по всему Кавказскому фронту, по линии политотдела. А через две недели уже тянулся в слецвагоне РВС на Украину: из Харькова сообщили, что передвижная труппа здесь готовит постановку его революционной пьесы "Марьяна". Сведения из Харькова были как нельзя кстати: с одной стороны, важна была сама по себе постановка (московские режиссеры и некоторые актеры отказывались ставить эту пьесу-агитку, как они ее называли), с другой - опять-таки была возможность поспрашивать о сыне.
3 сентября 1920 года - премьера "Марьяны" на Южном фронте. Сидел в первом ряду, получил хороший отзыв от самого Гусева, члена РВС. Человек из старой интеллигентной семьи, ростовчанин, кривить душой не стал бы. Посоветовал заняться особо "темой Махно", весьма и весьма горячей, актуальной в данное время. Махно этот - тип: ни дня не был, так сказать, белогвардейцем, числится даже красным командиром, но постоянно сидит в крестьянской, эсеровской оппозиции, а наставники у него черт знает откуда... Эсеры, анархисты, всякая дрянь!
- Поезжайте к Миронову во 2-ю Конную, там сейчас основной театр действий против Махно, - сказал Гусев в антракте.
- К какому Миронову? - с горячностью спросил Серафимович, еще не веря, что назван не какой-то однофамилец, а именно тот, тот Миронов. - Он здесь?
- Да. Недавно приехал из Ростова, принял командование в нашей Конармии, - сказал Гусев. - Штаб в Апостолово, поезжайте.
К Днепру выезжала на днях труппа Харьковского агитпропа, везли пьесу "Марат" Шиллера и свежую пьесу "Марьяна".
Узловую станцию Синельниково проехали ночью, а утром, выйдя за кипятком на щербатый перрон в Славгороде, вдруг увидел при ярком солнце многокрасочный плакат, наклеенный на стенку их вагона. Под красным флагом летит черноусый всадник с занесенной шашкой над удирающим худосочным Врангелем в белой черкеске и бурке с черным, вороньим крылом. Поверху голенастыми литерами надпись: "ЕДЕТ МИРОНОВ - БИТЬ БАРОНОВ!" Черты лица в профиль схвачены верно, он - Филипп Кузьмич! "Когда, интересно, наклеили? - подумал Серафимович. - Неужели с самого Харькова еду под этим лозунгом и - не догадываюсь?.." Побежал в политотдельский вагон, в котором ехали новые сотрудники к Миронову, попросил десяток таких плакатов для себя лично, на случай встречи с земляками-конармейцами.
У нас их целая кипа, пудов пять, не меньше, - сказал маленький, кудряво взъерошенный человек в очках, - Пожалуйста, мы не жадные!
Серафимович пригляделся человек был явно знакомый, виделись с ним, кажется, под Бутурлиновкой, в штабе Хвесина. Загорелась слабая надежда в душе: разузнать что-нибудь о сыне. Схватил молодого политотдельца за руку: Послушайте, ведь мы, кажется, знакомы? Вы -Аврам... м м... забыл только фамилию, простите! Помните, под Бутурлиновкой, в прошлом году, я тогда приезжал в экспедиционный корпус! Да, вспомнил! Ваша фамилия - Гуманист?
- Помню вас, - сказал маленький, всклокоченный человек со смуглыми пальцами наборщика. - Действительно, встречались мы на совещании у Розалии Самойловны, и ваш сын тоже... Кстати, где он теперь?
- В том-то и дело... - развел руками Серафимович. - В том-то и дело, что с расформированием корпуса он как-то исчез, непонятно, знаете, пропал из виду и, кажется, навсегда! Розалия Самойловна, она так его любила, помогала всегда в работе, считала своим воспитанником, но даже она ничего не может о нем сказать! Все так осложнилось во время мамонтовского рейда, - свесил голову Серафимович. - А вы как?
- Тоже было всякое, - сказал Гуманист, махнув рукой. - Откомандировали сначала в группу товарища Пархоменко на разгром мятежа Григорьева. Ну, помните, летом прошлого года? А тут этот подлый Махно! Он же был "красным комбригом", а потом расстрелял всех наших!.. Едва спасся, знаете...
Беседу их наблюдала из угла вагона статная, подбористая женщина в легкой кожанке и короткой юбочке защитного цвета, с подрезанными черными волосами. Щеки ее постоянно цвели нездоровым, горячечным румянцем чахотки; в глазах - немое, самопожирающее пылание. Подошла к Серафимовичу, подала сухую, горячую руку, назвалась Стариковой, москвичкой, работавшей ранее в Царицыне, а теперь назначенной в инструкторский отдел Реввоенсовета 2-й Конной. И насмешливо кивнула в сторону своего незавидного по наружности спутника:
- Вы, товарищ Серафимович, напрасно интересуетесь у Аврама о его прошлом! Он с перепугу все перезабыл, даже не знает путем, как ему удалось выпутаться из лап Махно и одесского жулика Мишки Левчика, когда они всех коммунистов в штабе постреляли! Тут запутанная история, товарищ писатель. Вам бы ею и заняться, хорошая книжка могла б получиться!
Серафимович поежился от свирепого вида молодой женщины, определил мельком, что Гуманисту очень обидными показались ее слова, но Аврам лишь подавленно вздохнул и просяще оглянулся в ее сторону:
- Ну к чему вы все это говорите, товарищ Старикова? Я же давал подробные сведения самому Гусеву о штабе Махно... Просто не понимаю такого вашего пристрастия, Тая.
- Да вот и я тоже не понимаю кое-чего, - мстительно сказала Старикова, и Серафимовичу показалось, что женщина при этих словах даже скрипнула зубами.
- Да, такие вот наши дела, - вздохнул Серафимович, чтобы загасить назревающую размолвку меж молодыми людьми. - А я думал, что какие-то следы все же найду либо на Дону, либо здесь, на недавнем пути 1-й Конной... Но, как видно, напрасны мои надежды.
- Точно знаю лишь одно, - сказал Гуманист. - Что из корпуса его перевели в 6-ю дивизию. Потом, слышно, вызывали в Козлов, в политотдел фронта, но это из частных разговоров. А вообще я бы тоже хотел с ним встретиться...
Он услужливо отобрал десяток плакатов с броской шапкой "Едет Миронов - бить баронов!", скатал в трубочку и передал Серафимовичу. Даже проводил к выходу и в тамбуре, придержав за руку, сообщил, как заговорщик:
- А этой Стариковой... особо-то не доверяйте, она с завихрением, знаете ли! Дочурка у нее в Москве, у чужих людей, вот она и срывается иногда... К тому же и болезнь. Туберкулез, говорят, открытая форма.
Помог Серафимовичу сойти на высокой подножке, уважая возраст заезжего писателя и корреспондента центральной газеты.
"Никаких следов... - снова подумал Серафимович о сыне, пропавшем, как видно, навсегда. - Странно, очень странно все это, и тем не менее ничего не поделаешь - война, неразбериха..."
В Александровске вся группа агитпропа задерживалась на три дня: давали спектакли для красноармейцев 13-й армии. Серафимович не вытерпел, на вторые сутки уехал дальше, на Никополь и Апостолово.
Миронов обрадовался приезду старого друга и покровителя, был весел необычайно, и Серафимович не без тревоги заметил какой-то нездоровый горячечный блеск в его запавших глазах. "Тоже стареет казачок, переутомлен жизнью... подумалось. А ведь какой кремень был, сколько силушки в жилушках таил в молодые года!.. Ах, Филипп Кузьмич, милый ты мой! Ну вот, даже и слезы навернулись в глазах - это уж никуда!"
- Какими судьбами?! - кричал Миронов и обнимал, тискал станичника.
А вот видишь, Филипп Кузьмич: дела, командировки, и вдруг вижу: плакат на моем вагоне! "Едет Миронов - бить баронов!" Ну, ты посмотри! Увидал, дай, думаю, завезу самолично! - Серафимович отчего-то перенял эту запальчивую, несколько наигранную веселость от земляка, искал в ней спасения от недавней глухой тоски, все еще дававшей себя знать. - Посмотри, как нарисовали! И, говорят, по всей России такие плакаты нынче, по всем воинским маршрутам!
Плакаты развернули, раздали кому следует в штабе. Миронов усмехнулся, рассматривая шаржированные фигурки скачущих всадников:
- Ничего, похож как будто, но почему в черной папахе и бурке? Традиционно-закоснелые понятия у этих художников-горожан! Папаха у меня белая, полковничья. А Врангель, наверное, точнее схвачен, с фотографии. Так какими же судьбами, Александр Серафимович?
- Да пустой вопрос, Филипп! Был в Харькове, там мою пьесу в местном пролеткульте играли, там и узнал о твоем назначении, обрадовался. Ты не представляешь даже, как обрадовался! И вот, неделя не прошла, а я уже тут! Скоро этот театр и к тебе заявится, они в Александровске остановились дня на три...
- Ну, хорошо! И пьесы ваши посмотрим, и поговорим, но после, Александр Серафимович. У меня тут со временем просто беда... Поедем-ка сейчас во 2-ю дивизию, поговорим с казаками, там рады будут и заодно дело сделаем!
- Почему именно во 2-ю? - усмехнулся Серафимович.
- Потому что она - Блиновская, с Хопра и Медведицы.
- Замкнулся круг? Я так и предполагал... Весь круг гражданской войны! Надо бы на этой точке и кончать всю эту ужасную войну, а?
И только тут Миронов заметил крайнюю усталость и подавленность во взгляде пожилого земляка-писателя, пожалел мысленно. Но не стал допытываться, расспрашивать о причинах такого самочувствия: другим был занят Миронов, надо было ему за текущие недели скомплектовать и обучить боевому ремеслу целую армию - легко ли?
Во 2-й Блиновской нынче должны произойти решающие события в отношениях с Махно. С тем самым Нестором Махно, который терроризировал округу, и в последнее время тылам всего Юго-Восточного (а теперь уже Южного) фронта никакого покоя не было. И бороться с ним Миронов начал не только военными средствами, атаками на "партизан" Гуляйполя, а тесной дружбой красноармейцев с окрестными крестьянами-землеробами, помощью им. Впрочем, под защитой винтовки, конечно. Именно эти новшества свои и хотел показать сугубо мирному земляку.
- В седле сможете? - спросил Миронов.
Серафимович давно уж не прикасался к стремени и уздечке, погладил вислые усы и кивнул согласно:
- Тряхну, пожалуй, стариной... Здесь ведь недалеко?
Когда приехали в сельцо, занятое дивизией, Серафимовича поразила мирная тишина и пустота кругом, казалось, что даже дивизионный штаб выехал в воскресный день на пикник, не охранялся, а в длинном сарае-клуне мирно жевали сенцо штабные кони.
- Тихо? - сказал Серафимович, привставая в стременах и чувствуя, что немного разбился на тряской рыси. - И войны нет?
Миронов посмеивался, глядя на него, объяснял обстановку с дотошным старанием. Сейчас много работы у "незаможних селян", как тут называют мужиков; кое-где и кукуруза еще не убрана, картошку надо копать, неплохо и кизяки поделать во дворах вдов-солдаток, а то и дрова-хмыз привезти на обозных одрах из ближней лесной дачи. Всем этим и занимается нынче дивизия...
- А Махно? Как он на это смотрит? - спросил догадливый Серафимович. - Это ведь почву из-под него рвет?
- Для Махно это, конечно, нож вострый. Вот он и должен нынче налететь на сельцо, разгромить нас, у него раньше это все получалось как по писаному...
- Откуда известно, что налетит?
- С окрестных хуторов, - засмеялся Миронов, - От селян! Притом, там уже и наши люди есть.
- То есть... Вы сколько же здесь работаете?
- Да уж целую неделю! - вновь усмехнулся Миронов. - Пора и войти в местные условия! У меня в армии довольно и украинцев, и хохлов с Кубани, мы их в первую очередь направляем в села, верст на двадцать по окрестности, а то и больше. Без разведки, Александр Серафимович, дорогой мой, шагу ступить нельзя: не только бой проиграть можно, но и свои единственные брюки потерять. С лампасами! - довольно огладил усы Миронов.
- Засада с винтовками, значит, где-то сидит? - повеселел Серафимович.
- Само собой... Даже с пулеметами и орудиями.
Выехали к самой окраине села, скотиньему выгону. Тут над пересыхающей речушкой с гнилой осочкой но берегу красноармейцы, голые но пояс, заново ладили бревенчатый мосток - перевоз для крестьянских нужд, разломанный, видно, еще с начала германской. Кое-кто сидел в мутной глубокой заводи по шею, лазил руками под корягами в поисках рака. В глубокой тени, под обломанными широкими ветлами, четверо бойцов отдыхали за картами, играли в подкидного. Увидев подъехавших всадников с конвоем, на отдалении исчезли под мостом, будто их и не было.
- Идиллия! - сказал Миронов. - В другое время всыпать бы за всю эту идиллию, но сейчас - не возражаю, пускай отдохнут люди перед боями... - и поднявшись в стременах, смотрел вдаль, через ближайшие огородные прясла и низкорослые вишневые садочки по окраине. - Ну вот, совершенно точно, по диспозиции... Не хотите ли бинокль?
Серафимовичу бинокль не требовался, он уже простым, дальнозорким от возраста глазом видел расстилавшуюся по горизонту пылевую тучу, и его слуха достигали уже отдаленные крики и вопли набега.
- Идут?.. - тихо, напряженно спросил Серафимович.
- Идут, - кивнул Миронов и опустил бинокль на грудь. - Идут лавой, как и положено. Немного в азарте, немного под самогонкой, будут сейчас брать нас в охват. И, конечно, на испуг.
- А мы? - несколько поежился от этого спокойствия писатель.
- Надо посмотреть, как оно у них получится. Должно выйти, как по писаному, - упорно не хотел принимать чужой атаки всерьез Миронов.
С высокого обрыва над речкой, где стояли они, хорошо просматривалась вся луговая низина, раскинувшаяся версты на полторы до ближнего взгорья. И вдали, на степном изволоке, уже показались всадники в серых рубахах и посконных свитках, расстилавшиеся в бешеном намете. Поблескивали в тусклом осеннем воздухе крошечными просверками махновские шашки... Лава шла широко, раскидисто, едва ли не на версту по фронту, и у непривычного человека от страха, конечно, холодела кожа головы, стыли корни волос, и тогда, казалось, волосы шевелятся сами по себе либо встают дыбом. "Черт знает что такое!" - подумал мельком Серафимович, оглядываясь на мирные дворы, распахнутые двери штаба и пустую коновязь около...
- Скоро, что ль? Наши-то? - спросил он.
- Ночью, пока все спали, мы в тех вон садочках пулеметы поставили в секрет - на каждые десять сажен по "максиму". Думаю, что ни один конник не проскочит. А проскочит, тогда...
Пулеметы прервали слова командарма. Застрочило, будто сухой палкой по штакетному забору. В ближнем саду грохнуло прямой наводкой орудие, трехдюймовка со шрапнельным зарядом. В полуверсте по фронту огрызнулось другое и еще подальше - третье. Целая батарея ждала в садах этой пьяной атаки.
Миронов снова поднял бинокль.
За гривой садов уже не видно стало передних всадников, но Серафимович по задним видел, что урон там страшный. Кинжальный огонь пристрелянных пулеметов выкашивал чужую лаву начисто. Задние всадники на бешеном скаку вздымали коней на дыбы, разворачивали вспять. Раздерганная, как огромная копна сена под ветром, лава повернула в сторону, растянулась вверх по изволоку. Но на пути ее уже поднималось новое пылевое облако - там заходила с фланга красная конная бригада, изготовленная к рубке...
- Вот сейчас Никифор Медведев завернет их опять сюда, к нам, - не скрывая торжества и веря в беспроигрышный исход всей этой мелкой в общем-то операции, усмехнулся Миронов.
Слева по фронту тоже запылило. Серафимович вопросительно кивнул в ту сторону.
- A-а, это полк Лесникова поджимает с другой стороны, чтоб далеко не ушли, - сказал Миронов.
Вразброс цвели по горизонту красные флажки на пиках, охватывали махновскую лаву в полукруг, потом замкнули вовсе и стали закручиваться огромной воронкой, сокращая площадь окружения. Это был психический, смертельный водоворот, от которого Серафимович содрогнулся. И махновцы, которых оставалось уже не так много, прекратили сопротивление, поднимали руки.
На мосту глазели безоружные бойцы, недавно строившие мост. Кивали друг другу, с восторгом глядя на приближавшуюся конную массу, в окружении которой шла полусотня пленных.
- Вот и все, Александр Серафимович! - сказал Миронов с оттенком похвальбы, гордости. - Вот и все! На огородах у селян наши обозники работают, а у конников - приватные учения, так сказать. Привыкают. Ну, а противник, хотя и смелый, но совершенно глупый, с Врангелем не сравнить.
Подлетел на бешеном галопе комбриг-1 Медведев. Распален как черт, гимнастерка на груди прилипла от пота, вся в темных подпалинах. Ремни крест-накрест, вдоль стремени отливает алым опущенная шашка. Отсалютовал командарму:
- Все, товарищ командующий!
- Спасибо, Никифор Васильевич, - сказал Миронов. - Видел лично: все построения выполнили исправно и даже с блеском. Ведите бойцов к штабу и - митинг! Самых куркулей и командиров бандитских сулить будем, а рядовую сошку надо потом отпустить. Поработает с ними политотдел и пускай катятся по своим хатам, галушки йисты!..
- Слушаюсь!
Серафимович залюбовался выправкой комбрига. Черт возьми, ну что за трехжильное племя! И откуда у них силы берутся!
- Заамурец, герой, каких мало, - сказал Миронов и погрустнел глазами.
После митинга зашли в политотдел дивизии, поговорить за самоваром. И тут из боковой комнатушки выбежала неузнаваемо исхудавшая, простоволосая, с коротко стриженной прической Павлина Блинова, с плачем кинулась на шею Миронову. Она в первый раз увидала его после той вешней разлуки в марте прошлого года. И очень многое произошло с тех пор, но самое страшное - смерть Михаила, мужа ее, в неравном бою под Бутурлиновкой...
- Родимый ты наш, Филипп Кузь-ми-ич!.. - закричала Павлина по-мертвому, стиснув Миронова за шею крепкими руками и обвиснув на нем. - Да что же это сделали-то с нами проклятые нелюди-то, куды же это завели-то народ наш доверчивый, Мишу мово, ненаглядного, ведь к смерти прямо... подвели! По умыслу черному, все так и говорят, по умыслу!..
Вот так раз! Уж этого-то Серафимович никак не ожидал. Командир кавгруппы Блинов погиб героем, о промахах высшего командования знали и могли судить немногие, а тут вот прямо женский вопль "про умысел и волю вражескую...".
- И вас-то я в первый раз... Слыхала: приехал опять Миронов командовать, а где ж там увидеть!.. - Павлина не выпускала Миронова, каталась головой на его груди, обмирала вся от какой-то истерики, давнего своего бабьего горя. Лицо было мокрое, но не краснело, а как-то осунулось и подурнело.
Он, напружинясь, расцепил ее руки, усадил на диванчик с гнутыми ножками, велел вытереть слеаы. Поругал для вида:
- Нельзя так, Паша... Война! Кто виноват, как все получилось - после судить будем. Теперь надо в комок душу взять, выходить из этой общей беды с победой, ну? Мишу Блинова ни мы, ни народ революционный не забудут, вон и дивизия Блиновская есть, и останется она в советских войсках до скончания веку, а ты...
Сам Миронов отвернулся и в волнении вытер глаза носовым платком.
- Встретились, что называется...
Павлина, потупясь, дрожа, хлюпала в конец белого платочка, кинутого второпях на плечи, и только сейчас увидела рядом с Мироновым этого незнакомого старика в городской панамке. А старик сел с ней рядом и загудел в усы, тронув за руку:
- Собрались живые, а слез-то море немереное, родимая моя землячка! - говорил он. - Я вот тоже целый год только что не плачу навзрыд. Слезы у самого горла стоят, наружу просятся. Сына потерял. Старшего!
Павлина успела осушить лицо, вздохнула при этих словах с непомерной глубиной, будто из воды вынырнула, и пришла в себя.
- Сы-на?!
- Девятнадцати лет, милая моя Паша... Был тоже комиссаром, да вот нету, и концов не найду. Даже на могилку не съездишь, пропал без вести. Не в бою, а в тифу, говорят, сгинул без всякого догляда и внимания. И мне тоже обида всю душу иссушила за этот год... - старик свесил голову, лохматые брови принависли над влажно мерцавшими глазами.
Миронов слушал этот рассказ Серафимовича уже второй раз, знал, что последнее письмо Анатолия отцу было из 6-й дивизии корпуса Буденного, писал он, что хорошо воюет. А в начале сентября откомандировали его в распоряжение политотдела сводного Донского, а потом в политотдел фронта, к Ходоровскому, и больше - ни писем, ни известий, только потом уж вроде откопали в каких-то тифозных списках. Но и эти сведения весьма приблизительные, никто этих списков ему не показывал...
Насторожило вдруг Миронова время, самый момент откомандирования политкома Попова из 6-й дивизии.
- Говорите, в сентябре это было? - переспросил он.
- В первых числах, - кивнул Серафимович.
- Опять все сводится в одну, большую точку, как видим... - неуверенно произнес Миронов. - Ведь в это время 6-я дивизия вместе с 4-й выдвигались на пути моего саранского воинства... Ну? Вот и не хотели, видно, оставить Попова в политсоставе, как сочувствующего "мироновцам". Такая печальная деталь прибавляется ко всей прошлой истории. Ведь Анатолий прекрасно понимал тогда и обстановку... и все окружающее... Очень бы мне хотелось, Александр Серафимович, ошибиться насчет этого совпадения, но...
Адъютант Миронова Соколов внес в полусумрак комнаты зажженную лампу, поставил на стол и вышел, заметив, как все замолкли при его появлении. Лампа вкрадчиво потрескивала фитилем, потолок за жестяным абажуром будто исчез и поднялся зыбким пятном. И хотя одна створка окна была распахнута в осенний, дымно-пахнущий палисадник, все же казалось, что в комнатушке нечем дышать.
- Так вот, - сказал писатель, пожав сверху ладонь притихшей Павлины.
Она немо кивнула в ответ, а Филипп Кузьмич открыл дверь в переднюю и крикнул чрезмерно громко, пересиливая спазм гортани:
- Соколов, скажи пожалуйста, нет ли у нас в тачанке... водки или хотя бы спирта?
Странная просьба до того ошеломила адъютанта, что он вышел в комнату и замер у порога в странной позе с разведенными руками:
- Что вы, Филипп Кузьмич, сроду с собой не возили... От вас же - наказ такой был!
- Ладно, Соколов... Отдыхай. Иди. Извини, брат...
После чая Павлина убрала посуду и, снова посморкавшись в платок, ушла. Знала, что у мужчин по-нынешнему много всяких дел и забот. Но мужчины на этот раз не тревожили текущих дел, сидели у стола, тихо переговаривались. Разговор был серьезный, с большими паузами, так что нелегко прослеживалось глубинное течение мысли. Серафимович все еще выкладывал свои сомнения и все свое душевное неустройство:
- Сказал я как-то Марии Ильиничне обо всем, она в редакции, пожалуй, самая душевная, нет на ней налета "официальной строгости", ну и прочего... Вдумчивая и - все понимает! Она, кстати, весной прошлого года меня от Троцкого спасла! Да. Ну, так, понимаешь, через некоторое время получаю сочувственное письмо от самого Владимира Ильича... Сочувствие большое, товарищеское, и даже как бы сознание общей вины: вот, мол, не сумели уберечь, недоглядели. А где ж тут, в этих условиях, уберечь, доглядеть, когда... Ведь вражьи руки почти на глазах, почти открыто действуют, не стесняясь...
Миронов сидел, опираясь на стол, низко склонив голову. Когда-то жесткий и высокий чуб его поредел, расслабленно свисал над хмурой бровью. Говорил, иногда потирая пальцами усталые, приспущенные веки глаз:
- Признаться, Александр Серафимович, я только теперь, с августа прошлого года, проснулся в этой жизни, огляделся, многое понял... Бывало, в прошлые дни, удивляюсь едва ли не каждодневно: да откуда же столько зла-то? Зла - в жизни! Люди-то, бывало, такими не были - в массе, я хочу сказать. Так где же оно копилось, в каких темных углах произрастало? Почему не показывалось раньше, как я мог упустить из виду, что и этак вот в жизни может случиться, именно этак, а не иначе? Ну, понимаешь, сам-то я ведь не ожесточился даже и теперь, после тяжкого потрясения, почему же другие-то... с самого начала были взвинчены? Почему я, к примеру, сознаю, что мое счастье и мое будущее рассеяно в общей доле, в благополучии всех, даже далеких от меня людей, человеков... а другим - невдомек? Почему?
- Это ты хорошо сказал, Филипп Кузьмич, - рассеянно, - кивнул писатель. - Именно. И вот когда поймут, то и наступит, как говорят, новая заря. А до тех пор...
- Нет, нет, дослушай мысль до конца! - прервал Миронов. - Не о том я. Так считать, что "я" вроде бы лучше других, это ведь попросту дикий бред и - грех, прежде всего... Да! И наконец-то прозрел: люди просто оказались прозорливее меня, они всю эту музыку, весь этот подмен идей и словес другим, подоплечным содержанием Троцкого и компании, до меня увидели и поняли! И вот думаю теперь: а за что же, собственно, я себя умным человеком считал, а? Что же я такое в самом-то деле? Легковерный романтик при седой бороде? А?
Было тут несомненное душевное терзание человека, и Серафимович хорошо понимал, о чем речь. Он и сам иногда терзался тем же и успокаивал душу трезвым размышлением: недостатки человеческие суть продолжение их достоинств, каждый судит о мироздании "в меру своей испорченности".
- Не казнись. Филипп Кузьмич, мягко усмехался Серафимович в седеющие, колючие усы. - Здесь слишком уж крутой перепад событий, трудно было бы все схватить сразу. От революции ждали - и мы с тобой в том числе - немедленного исполнении надежд, высшей справедливости! По только земли - крестьянам, но именно духовного раскрепощении. Аудитории университетов, рекреационные залы кадетских корпусов оглашались - если не возгласом "Долой царя!", то воплем "Долой насилие!", слева кричали: "Долой монархию!", "К позорному столбу правящую династию!" - и справа откликались: "Свободу разуму и свету!" Умилительное единство тех и других, не правда ли? А ведь цели и задачи у тех и других были совершенно разные! Я уж не говорю о глубоко запрятанной, меж тех и других, негодяйской фракции, которая всегда имела большие силы и действовала почти неотразимо! Вот где беда-то!
- О том и думаю теперь, - сказал Миронов убежденно. - Думаю, что надо скорее кончать ату войну. Слишком затянулась она, всему нашему народу на погибель! Мало, что враги вершат свое дело, но беда еще и та, что в этой кровавой круговерти и шумихе человек человека не докричится, а это опасно вдвойне! В мирном обиходе оно все виднее станет, определеннее! И Ковалева, покойника, часто вспоминаю: надо Ильича поддержать, а то вновь могут завертеть дело, как на брестском вопросе...
Проговорили допоздна, и чуть свет пришлось скакать обратно, в штаб армии. Во 2-ю Конную приехал председатель ЦИК Украины Григорий Иванович Петровский.
...После спектакля в бывшей школе (Харьковский пролеткульт поставил "Разбойников" Шиллера) Григорий Иванович выступал перед бойцами. Бывший думский депутат, политкаторжанин и опытный пропагандист Петровский умел увлечь красноармейцев не митинговыми звучными, но уже прискучившими словесными оборотами, а брал за живое самой болью и надеждой нынешнего дня. Политработники армии Макошин и Полуян слушали Петровского с той же самозабвенностью, как и рядовые бойцы, потому что говорил честный, думающий человек, знающий жизнь и все ее нужды.
Скамьи и стол для президиума вынесли из помещения в сад, бойцы расселись прямо на траве, сбились то плотными кучками, то просторно, в темноте не было лиц, только помигивали огоньки самокруток. И лишь над столом утлые огоньки ламп освещали напряженные, хмурые лбы тех, кто сидел в президиуме.
- У вас тут трудно, товарищи, большие потери, страдания, головы свои кладете, это все так! - говорил Петровский ровным голосом, без надрыва. - Но послушайте, что там в тылу, у рабочих, которые рвутся из сил, чтобы дать вам сюда оружие, снаряды, амуницию... День и ночь без хлеба работают они, чахнут в нужде, в холоде, в лишениях до того, что иногда прямо у станка надают от слабости. На Брянском заводе, при наступлении Деникина, рабочие - голодные, без пайков, не отрывались от станков и машин, действительно падали от голодных обмороков! Их выносили на носилках, и случалось, что умирали после в амбулатории... Зато к вам шли отремонтированные бронепоезда, громили Деникина, облегчали вашу задачу. Вот такая нынче жизнь в тылу, и рабочие ждут, что скоро вы прикончите с врагами революции и трудового народа, вернетесь к труду и общими силами начнем душить голод и разруху! Так что же, товарищи, им сказать от вас - сломите вы хребет Врангелю?
На земле уже никто не сидел, не лежал, цигарки угасли, их втаптывали в землю.
Реванули так, что поздние листья на яблонях затрепетали и отдалось эхо у церкви и ближнего лесочка, за селом:
- Сло-о-омим! Пора кончать эту беду, товарищ! Передайте там нашим! Мы тоже тут не навечно, пора и по домам!
- Там, в России, жены, матери, дети, сестры и братья ждут! - в лад выкрикам сказал Петровский, и все заметили, как сорвался и сел от волнения его басовитый голос. - Исстрадалась голодная, холодная Россия на пороге величайшего счастья новой жизни...
Белый носовой платок отчетливо мелькнул в руках председателя Всеукраинского ЦИК, а потом он снял очки, и все увидели, что глаза у него мокрые.
Кто-то крякнул в темноте, сдерживая боль души, кто-то шепотом заматерился. Серафимович отошел за дерево, растроганно сморкался. Во тьме рявкнул надтреснутый волнением угрюмый бас:
- Там ишо якысь Фунт Стерлингаф прэ! О гады! Усех теперя зметем! И танки ихни, еропланы подлючьи!..
Когда проводили Григория Ивановича к отведенной квартире, распрощались до утра с Макошиным и Полуяном, Миронов и Серафимович постояли еще вдвоем у крыльца штаба, послушали тишину, глубокую ночь сентября с темным шатром неба, близкими шорохами сада, падучими звездами над украинской землей. Миронов был задумчив, с особой чуткостью вслушивался в далекие всплески у моста, как будто ждал ночного нападения махновцев. Либо ощущал просто движение вечности над головою, над поселком Апостолово, над всем этим дорогим ему, смертным и вечным миром. Но посты не поднимали тревоги, было тихо.
Сказал, положив руку на поручень крыльца:
- Теперь и поводу их... на самого дьявола, этих ребят. И они ему череп сломят, будь он хоть о семи головах!
Достал носовом платок и вытер в темноте глаза.
6
Командующим Донским корпусом своей армии барон Врангель назначил старого казачьего штабиста и сухаря-служаку генерала Абрамова. Заносчивый и своенравный Сидорин, все время настаивавший на каких-то особых условиях для донцов в русской армии, теперь не подходил. Злые языки утверждали, что решающую роль в крушении Сидорина сыграла его опрометчивая фраза в Ясиноватой, где он будто бы оговорился: "Не ему (Врангелю) быть правителем России и блюстителем престола - при его баронском титуле!" Последовавшая затем гибель князя Романовского (законного "блюстителя", пригревшегося за спиной генерала Слащева), а также выезд за границу председателя военного суда генерала Дорошевского приоткрыли завесу над закулисной стороной дела.
Как бы то ни было, в суворинской газете "Вечернее время" появился свежий приказ Врангеля, весьма удививший и расстроивший демократическую общественность Крыма:
"Пробил 12-й час нашей ожесточенной борьбы с большевиками. Нам надо направить всю свою мощь, чтобы соединенными силами готовиться к отражению вражеского удара. Между тем в штабе Донского корпуса царит политиканство. В издаваемой штабом газете "Донской вестник" сеется вражда между добровольцами и казаками, поносятся вожди Добровольческой армии и проводится мысль о соглашательстве с большевиками.
По соглашению с донским атаманом приказываю газету закрыть, предаю редактора, графа Дю-Шайла, военно-полевому суду по обвинению в государственной измене, отрешаю от должности командира корпуса ген. Сидорина, начальника штаба ген. Кельчевского и генквартирмейстера ген. Кислова. Главному военному прокурору назначить предварительное следствие для выяснения соучастников преступления, учиненного сотником Дю-Шайла..."
- В суд? - засмеялся будто бы на это генерал Сидорин. - Часть судная - самая поскудная! Часть оперативная - тоже препротивная! Лучше пойдемте, господа, в ресторан! Дело было проиграно, смею уверить, гораздо раньше!
И пошли. После ресторана, впрочем, всем им пришлось выехать из Крыма в Европу. Одновременно на место генерала Писарева, потерявшего в бою с блиновцами половину обоза, к кубанцам для поправки дел был назначен отчаянный осетин Бабиев.
Стремительный выход войск из крымской "бутылки" на простор Северной Таврии и молниеносный разгром и избиение с воздуха конной группы Жлобы (только в плен было взято четыре тысячи красноармейцев!) неизмеримо подняли авторитет Врангеля в международной прессе. Журналисты сравнивали нового русского главкома с Наполеоном, из Франции прибыла специальная группа военных спецов изучать "операцию". Одновременно с союзных дредноутов сгружались новенькие танки, пушки и быстролетные аэропланы новых марок.
Пока Донской корпус держали в резерве, не доверяя донцам по старой традиции, генерал Абрамов медленно, однако с завидным упорством сумел переформировать войска, сменить разложившихся, а кое-где и за воровавшихся офицеров, вводил строгость. Уволенным разрешалось эмигрировать куда угодно: на Мальту, Принцевы острова, в Египет, на недоброй памяти остров Лемнос, приют казаков-некрасовцев, а у кого сохранились деньжонки, даже и в желанный Париж... Остатки мамонтовского корпуса свели во 2-ю Донскую дивизию под начало храброго генерала Кутепова, железной рукой укрощавшего пьянство и окаянство в штабе. В войсках совсем не осталось "химических" офицеров и "прапорщиков от сохи", как обычно называли скоропостижно произведенных в офицеры урядников и рядовых казаков времен Вешенского восстания. Донскому атаману Африкану Богаевскому, вместе со своим правительством вернувшемуся из Константинополя на английском судне "Барон Бек", тактично дали понять, что нельзя без конца отмечать подвиги своих воинов повышением в чинах. Поуменьшилось число "африканских" полковников и войсковых старшин...
Старого генерала Абрамова, формалиста и нелюдима, многие считали не только черствым в обращении, но и совершенно слепым в части догляда за штабной публикой, разного рода закулисными операциями и связями. Но это не совсем отвечало настоящим качествам генерала. Все-таки он добился относительного порядка в войсках, в курортной Евпатории, где располагался штаб корпуса, не терпел вовсе доносительства и оскорбленных самолюбий. "Господа, господа! - увещательно, по-отцовски любил успокаивать он штабные дрязги, - Таврическая губерния, господа, не Таврический дворец! Поменьше словопрений!"
После того как на Днепре красные вновь отбили Каховку и плацдарм вокруг (из-за этого пришлось сместить генерала Слащева), Врангель собрал экстренный совет. Главком предупреждал своих генералов, что именно теперь, накануне нового большого наступления, нельзя - недопустимо! - проигрывать даже малые, текущие схватки с красными. На конец сентября Врангель назначил новое, решительное наступление на Каховский плацдарм с развитием успеха на другом фланге, в сторону Донбасса.
После военного совета генерал Абрамов попросил личной аудиенции у Врангеля.
Главнокомандующий стоял за столом в излюбленной своей черкеске с блестящими наконечниками газырей в несколько картинной позе триумфатора и вершителя судеб. Смотрел чуть в сторону, на большую карту южной Украины и Крыма, размеченную синими и красными флажками позиций. Синие флажки были покрупнее, занимали выгодные позиции и теснили красных повсеместно. Только на левом фланге досадно торчал у самого Днепра - вопреки общей гармонии и здравому смыслу - каховский значок красных. И очертания самого плацдарма напоминали очертания крепкого коренного зуба...
В душе Абрамов извинил Врангелю все: и толику позы, и надменность бледного лица, и чрезмерную натянутость приема; он понимал, что для белого движения и самой армии Врангель сделал так много, что имел право на подчеркивание своей исключительности. Кроме того, этикет и устав ведь всегда играли немалую роль в обществе, а тем более в офицерском собрании, в штабе. Так что для пользы дела следовало, вне всякого сомнения, терпеть эти картинные позы и белые черкески, к которым барон по роду службы ныне имел весьма отдаленное отношение...
- Ваше высокопревосходительство! - гулким басом сказал Абрамов, сунув большой палец правой руки за полу кителя у средней пуговицы и тем подчеркивая некоторую вольность, неподвластность солдафонской струне, исключающей самостоятельность мышления. - Не рискуя подменять главный штаб и его оперативную часть, ваше высокопревосходительство, я решил все же просить вашего приема по соображениям чисто деловым, оперативно-стратегическим...
Лицо Врангеля было бесстрастно и холодно, но умные глаза заинтересованно приблизили к себе казачьего генерала, будто в них повернули объектив, обнаружив за ними и мысль, и глубину.
- Да, да, - после некоторой паузы сказал Врангель.
- Смею обратить внимание, ваше высокопревосходительство, на одно немаловажное обстоятельство последних дней... Нынешнее совещание глубоко оценило и приняло к исполнению ваш приказ о ликвидации вражеского плацдарма у Каховки как чрезмерно опасной зацепы у основания всего будущего прорыва и наступления... Это, безусловно, глубокое предвидение, но мне бы хотелось указать еще на одну опасность, грозящую непредвиденными осложнениями. Дело в том, что за Днепром, в районе Никополя - Апостолово, в настоящий момент заново формируется ударная кавгруппа красных, именуемая 2-й Конной армией, и, главное, командующим этой группой назначен на днях бывший войсковой старшина Миронов...
Врангель согнал с лица гримасу скучающего внимания:
- А разве я еще не уничтожил этот красный сброд, только по недоразумению именуемый конармией? - спросил он.
Абрамов внутренне поежился. "Боже мой, что делает с человеком даже частный успех! Не мы, оказывается, разбили корпус Жлобы, не мы потрепали и обескровили конную Городовикова, не генералы, не солдаты и казаки, а он!.. В таком случае и поражение Слащева у Каховского зуба следовало бы принять на свой счет?.."
- Разве я не уничтожил их? - повторил Врангель уже с некоторым раздражением.
- Бесспорно, ваше высокопревосходительство, - наклоном головы Абрамов подчеркнул свое полное согласие. - Бесспорно, от этой конармии осталась жалкая, потрепанная до полной небоеспособности бригада в семьсот, может быть, восемьсот сабель, никак не больше. Но сейчас именно, с обновлением командования, группа эта стремительно растет. Не только за счет маршевых пополнений, но и за счет выздоравливающих из лазаретов, притока бывших дезертиров, так называемых "зеленых", которые идут к Миронову массой... - здесь Абрамов несколько замялся. Он должен был бы сказать, что с Дона к Миронову потянулись добровольцы, почти как весной восемнадцатого, но посчитал неудобным лишний раз компрометировать родное казачество. - Главное же заключается... именно из-за чего я и рискнул тревожить наше высокопревосходительство, - в новом командире Миронове. Дело в том, что этот изменник казачеству, к великому нашему сожалению, обладает незаурядными способностями именно в вождении конных масс... Что касается меня, то я еще в русско-японской знал сотника Миронова и четырежды вручал ему офицерские награды, из них одну в присутствии командующего Куропаткина. Я считаю, что в данных условиях никак нельзя позволить Миронову отмобилизовать и обучить строю эту массу прибывающих новобранцев, ваше высокопревосходительство! Надо упреждающим ударом покончить с группой, пока она только формируется. Хотя для этого и потребуется форсировать Днепр. Иначе... - тут Абрамов снова сдержал ход своей мысли. Он мог сказать прямо: если Миронова выпустить с крупной кавалерийской группой на оперативный простор, то можно уже сейчас заказывать места на иностранные корабли, стоящие в бухте Севастополя. Но этого говорить он, конечно, не мог. - Иначе, ваше высокопревосходительство, наши операции могут быть в значительной степени ос-лож-нены. Нельзя даже предположить, насколько это серьезно, ибо Миронова никогда и ничем не удавалось еще предвосхитить: блестящий талант! Если вы помните, Петр Николаевич Краснов за вражеских начдивов обычно назначал суммы не превышающие двадцати, тридцати тысяч николаевскими, а за голову Миронова, смею напомнить, - четыреста! Краснов, как донской атаман, хорошо знал, за что давал такую массу денег.
Врангель смотрел на карту, оценивая синюю преграду Днепра, флажки красных у Александровска, Никополя и Апостолово. Лицо передернула бледная улыбка.
- Ваш бывший сотник, Федор Федорович? - со скрытым упреком и печалью спросил он.
- К сожалению, ваше высокопревосходительство! Как сказано: не вскормивши и не вспоивши, не наживешь врага смертного. Истинно так, - Абрамов с не меньшей грустью склонил седую, стриженную под бобрик голову.
Врангель вышел из-за стола, ближе к настенной карте. Сказал, касаясь острым ногтем мизинца синей речной линии от Каховки до Никополя.
- Я благодарю вас, Федор Федорович, за уместное и своевременное освещение этих перемен в красном лагере, но... сейчас это уже не имеет большого значения. Дело в том, что я уже подписал приказ о ликвидации заднепровской группы Миронова. И отнюдь не из-за его личных качеств как партизана и разведчика. Все диктуется соображениями высшей стратегии, походом на Москву, Федор Федорович, и, конечно, нашими отношениями с Пилсудским, переговорами поляков с Москвой... На днях получите приказ. Еще раз благодарю вас, генерал...
7
Фрунзе, молодой, бородатый крепыш, с окающим баском и пронзительными глазами, прибыл в Харьков с твердыми директивами Ленина и политбюро и уже на третий день созвал командармов на Военный совет.
Он был озабочен и хмур: давила не столько сложная фронтовая обстановка, где противник прочно удерживал инициативу, но и странная возня в РВС Республики вокруг его имени, возня, не прекращавшаяся со времен Восточного фронта. Вообще-то все эти происки, попытки скомпрометировать и оскандалить были понятны Фрунзе: товарищ Троцкий больше пекся о фракционных своих успехах, комплектовании "подводной когорты" единомышленников "на всякий случай" в будущем, чем о делах насущных, общепартийных и государственных. Особо не терпел он молодых выдвиженцев в партийных рядах, таких, как Киров, Куйбышев, Сергеев-Артем, ну и, понятно, его, Фрунзе... Но при этом Михаила Фрунзе все-таки удивляли и поражали та самоуверенность и то вероломство, с которыми Троцкий осуществлял свою "политику". Даже теперь, после больших побед Фрунзе на Восточном и Туркестанском фронтах, после наград от имени Республики и доверия, недвусмысленно выраженного Лениным и ЦК.
Началось с того, что прибывший на Казанский вокзал поезд бывшего командующего Туркестанским фронтом Фрунзе был оцеплен военными чекистами и обыскан со странным подозрением: не везут ли красные герои-штабисты из Средней Азии золото и бухарские ковры? Фрунзе возмутился и потребовал составить протокол по всей форме о том, что никакой такой "контрабанды" штаб его в Москву не привез. Начальник охраны, умный латыш, протокол составил и намекнул исподтишка, что обыск проводился исключительно по настоянию тов. Троцкого.
А и Реввоенсовете Фрунзе известили, что его собираются кинуть не на Врангеля, а на кубанских "камышатников", дезертиров и бело-зеленых, коими безуспешно пока занимается Кавказский фронт и его командующий Тухачевский... До самого заседания ЦК партии Фрунзе кипел внутренне, собираясь давать бой недоброжелателям, отстаивать свое право сразиться с последним ставленником Антанты и кончить всю гражданскую войну к началу зимы, как он обещал в своих письмах Ленину. Здесь, на заседании ЦК, и обнаружилась пустая, но тем не менее провокационная путаница в аппарате РВС: никто даже и не думал посылать Фрунзе на Кавказ...
Шило, однако, вылезло в другом месте: Троцкий не позволил сформировать новый штаб Южного, вновь создаваемого фронта из старых, хорошо известных Фрунзе работников. Федор Федорович Новицкий, ближайший помощник и друг, авторитет в военных делах, был оставлен в Средней Азии. Начальником штаба назначили бывшего командарма-13 из военспецов с мало что говорящей фамилией Паука. Фрунзе должен был полагаться больше на полевой штаб и своего бессменного адъютанта и помощника Сергея Аркадьевича Сиротинского.
Но при всем этом Фрунзе с большим желанием и радостью выехал по новому назначению.
На Военный совет прибыли: новый командарм-6 Авксентьевский, спутник Фрунзе еще из Иванова, командарм-13 Иероним Аборевич, талантливый юноша в пенсне, с сухим прибалтийским профилем и жестоким ртом, и, наконец, командарм 2-й Конной, старый вояка Миронов, смуглолицый и сухощавый пожилой казак с длиннющими усами и мрачноватыми, темно-кофейными глазами вприщур... То, что взгляд у Миронова направлен внутрь себя и неприветлив, понять легко: человек только год назад вышел из-под расстрела за свой сумасшедший мятеж в Саранске. Надо развеселить его тут хорошенькой встряской, дать настоящую работу. Говорят, из донцов... Фрунзе видел донские пополнения в Чапаевской дивизии, слушал их песни - самолюбивые, дьяволы, похуже уральцев, хотя корень-то у них один, от Ермака-гуляки... К донцам у комфронтом Фрунзе особый счет: хромота, негнущееся колено, как у Тамерлана. В девятьсот шестом, на маевке в Шуе, какой-то охломон в лампасах поймал Фрунзе арканом за ногу и поволок но улице, да через забор и канаву... С тех пор нога не сгибается в колене. Невеселые ассоциации... Но Миронова надо оградить от "ассоциаций", к нему и без того особое отношение со стороны председателя РВС. Тут, что называется, единство судеб...
Заняли свои места член РВС фронта Сергей Иванович Гусев-Драбкин и представитель 1-й Конной Ворошилов, прибывший с Польского фронта. Рядом с ними поместились приехавшие из Москвы главком Каменев с начальником главного штаба Красной Армии Лебедевым. Сергей Сергеевич Каменев и представил всем нового командующего фронтом, передав ему слово.
Фрунзе коротко поставил главную задачу: вырвать из рук Врангеля инициативу в ближайшее время и следом за тем разгромить его главные силы.
Поражение наших войск на Висле, - говорил Фрунзе необычно гулким, округляющим гласные баском, не глядя почему-то на представителя РВС 1-й Конной Ворошилова, своего давнего знакомца по Стокгольмскому съезду, скрывая волнение. - Это поражение серьезно осложнило внутреннее и внешнее положение Советской Республики. Врангель не замедлит протянуть руку Пилсудскому, выход его на Правобережную Украину неминуем, и с этой стороны следует выдвигать наш контрплан...
Докладывали командармы 6-й и 13-й. Ворошилов в свою очередь известил, что эшелоны Конармии Буденного прибудут в район Берислава не раньше как через месяц, в лучшем случае, к 25 октября. Последним поднялся для доклада Миронов.
Миронов впервые видел двух соседей-командармов, старого большевика Гусева, главковерха Каменева, самого Фрунзе. Только отчасти знал Ворошилова. Все эти люди прославились именно в тот момент, когда сам Миронов занимался земельными делами в Ростове, знали друг друга. Он для них был фигурой не то что новой, но попросту занятной и почти одиозной. Саранск еще не был забыт, а кое-кто и старательно муссировал ту печальную память. Говорить следовало коротко и точно, без отвлечения в детали и тем более в эмоциональные крайности, причин для которых хватало с избытком.
- За двадцать истекших дней состав армии с полутора тысяч сабель вырос до десяти тысяч кавалерии, а всего едоков, включая обслугу и обоз второго разряда, - около семнадцати тысяч, - доложил Миронов. - Пополнение - за счет маршевых частей по мобилизации, но почти столько же стихийно-добровольческого элемента с Дона и отчасти Кубани... Проводятся систематические учения конников, без чего войска не смогут достойно встретить конницу Врангеля: владение конем и шашкой, джигитовки, стрельба на скаку... Эскадроны готовы к атаке лавой, разомкнутым и сомкнутым строем, учатся брать полевые препятствия. Артиллеристы осваивают меткость стрельбы с тем расчетом, чтобы запечатать с двух-трех залпов батарею противника, это особенно важно при постоянном голоде со снарядами... Занятия проводились каждодневно с восьми утра до одиннадцати вечера с коротким перерывом на обед, уделялось особо пристрастное внимание учебе командного состава. Но, к сожалению, учебный период нельзя считать законченным, новобранцы из центрально-русских губерний, можно сказать, впервые видят строевого коня и седло... Политработа стоит на высоте, все политкомы не только пропагандисты, но и первостатейные всадники, умеющие вдохнуть силу и азарт в нужный момент и показать бойцам пример. Через некоторое время, считанные дни, армия будет готова к активным действиям.
Фрунзе, и без того мрачноватый, нахмурился:
- Вы считаете, таким образом, армию еще не готовой к боевым действиям? А если Врангель завтра форсирует Днепр, что, вообще говоря, вполне вероятно, и ударит по вашей коннице?
Все с интересом смотрели на Миронова. Он подумал, прежде чем отвечать на вопрос комфронтом.
- Значит, доучимся в бою. Кроме того, важно, какими частями Врангель рискнет переходить Днепр, товарищ командующий. Если пустит, к примеру, Донской корпус, то дело его проиграно.
- То есть?
- Командующий там старый, безвольный штабист. Манекен. Постараемся вначале измотать, а потом перетянуть часть обманутых казаков на свою сторону. Несговорчивых - вырубим. Во всяком случае, развернуть крупные наступательные операции не дадим.
- Гм... А если пойдут "цветные" добровольческие полки и дивизии? - усмехнулся Фрунзе.
- Тогда попрошу подкрепление - одну стрелковую дивизию из резерва фронта, дабы обеспечить свободу маневра своей коннице, и - точно так же постараюсь разгромить противника... наголову.
Ворошилов и Каменев сдержанно усмехнулись, достаточно хорошо зная Миронова. Член РВС фронта Гусев поправил пенсне и молчаливым кивком испросил у главкома разрешения говорить. Согнал с полных, влажных губ мимолетную усмешку.
- Относительно слабой подготовленности 2-й Конной армии... ее командарм Миронов, по-моему, пытается докладывать здесь с позиций вчерашнего дня, с некоторым "запасом" и даже "запросом", товарищи, - сказал Гусев. - Можно, конечно, понять хозяйскую струнку товарища Миронова, но мы располагаем иными сведениями, о чем я уже доложил телеграммой в главный штаб... - поклон в сторону Каменева. - Как известно, в Конной армии проводилась недавно инспекторская проверка военными спецами Кавказского фронта, для объективности. Они отметили, что благодаря усиленной работе командарма, товарища Миронова, и всех штабных и политических работников достигнуты достойные замечания успехи в части изжития партизанщины и приведения частей, прибывших по мобилизации, в состояние регулярной конницы. Работники Кавказского фронта заявляют, что дивизии неузнаваемы. Таково же и мое мнение после приличного осмотра. Сейчас все еще идут новые пополнения, но они вливаются уже в подготовленные ряды... Хотел бы еще обратить внимание на ценную инициативу товарища Миронова и члена РВС товарища Макошина в части сотрудничества с окрестными селянами, организации массовой помощи в сборе урожая, особенно вдовам и многосемейным, потерявшим кормильцев... Это произвело переворот в отношении к нам большинства украинских середняков, не говоря уж о пролетарской прослойке, так называемых "незаможник селянах"... Махно в значительной степени потерял почву в близлежащих селах и вынужден вновь пересматривать свою путаную линию. Недавно были попытки с его стороны завязать переговоры с нами на предмет общего союза против Врангеля...
- Авантюра, - сказал Ворошилов, почти не разжимая зубов. Крепенькое, мускулистое лицо его чем-то напоминало дверной замок-гирьку. - Этот Махно... уже один раз помогал нам бить Деникина, но все знают, чем это кончилось! В самый горячий момент откроет фронт - вот вам и "союзник"... Не стоит!
- Сейчас момент другой, - не согласился Гусев. Поправляя пенсне, сел на место.
Фрунзе коротко глянул на Миронова, словно обещая еще свои комментарии по докладу, и быстро спросил начальника полевого штаба:
- А сколько басмачей у этого запорожского курбаши... на сегодняшний день?
Никто не засмеялся невольной шутке командующего. Все знали, что Фрунзе "проел зубы" и наломал руку в общении с малыми и большими басмачами в Туркестане. Он их привлекал на свою сторону, разъяснял политику Советов, а после необходимой чистки состава прямо зачислил в кадровые части красных республик Хорезма и Бухары. Тем и победил, хотя эмир Бухарский вначале имел превосходство в коннице против войск Фрунзе в четырнадцать раз!
- Сколько у него этих сорвиголов? - переспросил Фрунзе о Махно.
Более десяти тысяч, товарищ командующий, - отвечал начштаб. - Состав несколько колеблется, но вот триста пулеметных тачанок постоянно на колесах, и тут есть смысл поработать.
- Еще бы! - засмеялся Фрунзе, предчувствуя почему-то успех и от удовольствия задирая подбородок. За русой каймой бороды открывалась при этом чистейшая розовая кожа, и всем вдруг становилось ясно, сколь еще молод Фрунзе, какая юная сила скрывается за строгой бородой и мужиковатыми усами. - Еще бы не поработать! Развал у противника - есть залог нашей победы!
И обернулся к адъютанту и постоянному своему советнику Сиротинскому:
- Здесь, Сергей Аркадьевич, придется сразу же брать быка за рога! Напишите, пожалуйста, срочную телеграмму к Махно. Да. Без всякого шифра. Примерно так... Готовы? Срочная, по месту нахождения... Пишите: "Командующему революционной повстанческой армией товарищу Эн Махно. Приказываю немедленно прибыть ставку Южного фронта Республики, город Харьков, на Военный совет по поводу окончательного разгрома врага трудового народа и крестьянства, ставленника белой Антанты барона Врангеля. Командъюж ФРУНЗЕ. Точка". Дату и время отправки. И пусть только откажется!
Фрунзе с подчеркнутым вниманием, искрясь ясными глазами, посмотрел на Ворошилова и кивнул, приглашая к пониманию вопроса. Извини, дескать, Клим, но приходится с тобой не согласиться. Здесь ведь совсем иная обстановка, чем была в прошлом году с Деникиным! А вообще ты мужик дельный, никто не спорит. Сообщи и своему командарму Буденному, что мы его очень и очень ждем у Днепра и очень на 1-ю Конную надеемся...
- Ну что ж, - сказал Фрунзе. - Военный совет считаем законченным. Приказ армиям получите особо. Желаю боевого успеха, товарищи. И помните, что за нашими действиями пристально наблюдает ныне из Москвы товарищ Ленин.
Прощаясь с Мироновым, задержал руку в молодом, уверенном захвате:
- Товарищ Миронов, мы не упускаем из виду, что свой прорыв Врангель может начать именно на вашем боевом участке, где-нибудь меж Александровском и Апостолово, возможно, в районе Никополя. Поэтому штаб выделил в ваше оперативное подчинение резерв - 1-ю стрелковую дивизию из 6-й армии. Свяжитесь с товарищем Авксентьевским.
- Спасибо. Весьма кстати, - сказал Миронов.
...Вместе с Мироновым в штаб 2-й Конной выехал главком Республики Каменев. Хотел лично ознакомиться с частями ударной группы, осмотреть рубежи, береговые укрепления над Днепром, ибо оперативные сводки, а также и зрелая интуиция военного говорили главкому одно: именно здесь, на правобережье Днепра, развернется в ближайшие дни решающее, может быть, сражение с бронированной конницей "черного барона". Именно над правым флангом 13-й Уборевича, а стало быть, и над конницей Миронова, обязанной прикрывать стык под Александровском, нависает главная опасность.
ДОКУМЕНТЫ
Москва. Ленину
Из телеграммы № 17/Щ
3 октября 1920 г.
… На нашем правом фланге от Александровска до Херсона противник пассивен, но занят подготовкой к развитию операций. На всем остальном фронте продолжает рядом сильных ударов громить 13-ю армию. Части армии надломлены предшествующими неудачами и, несмотря на значительные вод крепления, ударов врага не выдерживают. <...>
Наша задача - во что бы то ни стало продержаться на левобережном участке и прикрыть Донбасс, не вводя в бой пока неготовой правобережной группы (Миронова)... Самым скверным считаю запоздание конницы Буденного, на что обращаю постоянное внимание главкома…
В конечном успехе, несмотря ни на что, не сомневаюсь.
Фрунзе[48].
РВС 1-й Конной
Буденному. Ворошилову
По прямому проводу
4 октября 1920 г.
Крайне важно изо всех сил ускорить продвижение вашей армии на Южный фронт. Прошу принять для этого все меры, не останавливаясь перед героическими.
Ленин[49].
Москва. Ленину
№ 9/уде, Харьков
По телеграфу
13 октября 1920
Предполагавшаяся операция на Перекопе сорвана. Инициатива целиком в руках Врангеля. Сейчас мы только обороняемся. Фрунзе и Гусев полагают, что мы можем вновь начать порванную операцию не ранее чем через 15 дней. При этом нельзя не принять во внимание распутицы. Главная надежда на скорейшую переброску 30-й дивизии, на ускорение движения 1-й Конной армии, куда сейчас выезжаю.
Главком Каменев[50].
8
Началось перед рассветом 8 октября...
Под прикрытием ураганного артиллерийского огня 1-й армейский корпус и Кубанская кавдивизия белых под общим командованием генерала Кутепова форсировали Днепр. Их части шли через остров Хортицу, имея в виду взятие с ходу города Александровска. Кубанцам и пехоте Корниловской и Марковской дивизий удалось отбросить 3-ю дивизию красных и стремительно распространиться в западном, а затем и юго-западном направлении, стремясь окружить и уничтожить армию Миронова.
С рассветом Миронов дал приказ начдиву-21 Лысенко немедленно связаться с 16-й и совместными усилиями (имея в виду также 3-ю стрелковую из 13-й армии) прижать десантные части врага к берегу и вырубить как можно быстрее, чтобы не дать закрепиться на новом рубеже. Верный своей тактике, Миронов сразу же переправил одну из бригад 1-й стрелковой дивизии на левый берег, давая понять противнику, что он может оказаться в полном окружении. Увы, этот маневр был несоизмерим с масштабами последующего сражения... Несмотря на то что группе Лысенко-Волынского удалось остановить продвижение противника в западном направлении, а затем отрезать главные его силы от Кичкасской и Хортицкой переправ, вызвав полное замешательство, а 3-й кавбригаде Масленникова даже разгромить наголову группу противника под колонией Шенеберг, бои только еще разворачивались.
Пока конница Миронова отражала с успехом фланговый удар войск генерала Кутепова (по силам равных примерно 2-й Конной), на рассвете следующего дня новая ударная группа белых в составе двух армейских корпусов под общим командованием генерала Драценко форсировала Днепр западнее, под Никополем, и беспрепятственно устремилась к станции Апостолово, где располагался штаб 2-й Конной...
- Там же, по общему мнению, непроходимые плавни! На десятки верст! Куда же смотрела наша разведка?
Миронов смотрел на карту, свисавшую со стены, кусал кончик правого уса, нервничал. Он понимал, что инициатива вчерашнего дня, отбитая с великими трудами у десантных дивизий Кутепова под Александровском, вновь упущена.
Член РВС Макошин и начальник полевого штаба армии Тарасов-Родионов молчали. Первый, понятно, не отвечал за разведку, второй же прибыл в армию совсем недавно, только входил в дело.
- Врангель использовал понтоны и прошел плавнями в одну ночь, - сказал он.
Командарм вздохнул, только искоса посмотрев на тонкое, интеллигентное лицо своего помощника. Тарасов Родионов, бывший подпоручик одного из гвардейских полков, чекист, вместе с матросом Дыбенко пленивший в ноябре семнадцатого под Гатчиной генерала Краснова с комиссаром Временного правительства Войтинским... Лет тридцати, подтянутый и исполнительный, но каковы его навыки и способности в штабной работе? Чьими заботами он прислан в армию к Миронову?
- Уточните, пожалуйста, какими силами Врангель осуществил этот новый десант, - сказал командарм.
- Через час уже будут сведения, - исполнительно ответил Тарасов-Родионов.
Позвали в аппаратную. На проводе был штаб фронта, Миронов узнал Фрунзе. Коротко доложил обстановку, подтвердив посланные ранее сведения.
- Вы должны иметь в виду не только стратегическую инициативу барона, которую он желает закрепить во что бы то ни стало, - сказал Фрунзе, - но и политическое значение начатых им операций. Они стоят в тесной связи с проходящими в Риге мирными переговорами... Стремясь подчеркнуть слабость красных войск, барон оказывает прямую поддержку белополякам, срывает мирные переговоры. Надеюсь, вы понимаете, что на вас лично теперь лежит самая ответственная задача, от быстроты и энергии выполнения которой зависит вся судьба нынешней кампании. Короче говоря, сильным и энергичным ударом... все, что переправилось, должно быть смято и уничтожено. Надеюсь, что вы и вверенная вам армия с задачей справитесь скоро и решительно.
Макошин и Тарасов Родионов слышали приказ Фрунзе, и оба с тревогой взглянули на Миронова, ожидая каком-нибудь вспышки, на которую Миронов был способен при нелепых или трудно понимаемых указаниях сверху. Ведь и сейчас отражать новый десант у Никополя было фактически нечем. Одна штабная кавбригада особого назначения, с нею комендантский взвод, и все... Но ведь и у Фрунзе, наверное, не легче!
Миронов сказал угрюмо, не возвышая голоса:
- 2-я конная, товарищ командующий фронтом, успешно выполнит возложенную на нее задачу. Сейчас отправляюсь к войскам.
Миронову противостояли три армейских корпуса и две кавдивизии противника, более чем вдвое превосходившие его силы...
После паузы Фрунзе сообщил:
- Свяжитесь с 6-й армией, Авксентьевскому дано указание поддержать вас... Да, у него есть кавалерийский резерв... И хочу, товарищ Миронов, сказать, что завтра с утра начинаю наступление всем нашим восточным флангом, в 13-й Уборевича. С выходом на линию Верхний Токмак, Пологи, Гуляйполе, Славгород. Группа Федько и корпус Каширина сделают все, чтобы переправившаяся группа белых посильнее озиралась на свой тыл.
- Выезжаю к войскам, - повторил Миронов.
Когда вышли из аппаратной, разведотдел уже приготовил последние сводки о боях под Ушкалкой-Бабино, где закреплялся десант генерала Драценко. Пришлось созвать экстренный совет.
Армия оказалась разбросанной, Миронов понимал, что в этих условиях легче легкого потерять управление войсками. Но - с другой стороны, за ним оставался еще оперативный простор и крепкие тылы, возможность постепенно закружить врага, сбить с толку. Маневрировать, уходить и вновь наступать, не допуская больших потерь со своей стороны... Готовы ли к этой сложной работе его части?
- Константин Алексеевич, - сказал Миронов Макошину, - мы тут посоветуемся, а вы свяжитесь, пожалуйста, с Авксевтьевским, узнайте, чем и когда он может нас поддержать. Острая нужда.
Был Миронов натянуто спокоен, даже невозмутим в эти минуты. Но сведения поступали одно хуже другого. Врангель укреплял правобережные части под Александровском, наращивал силу ударов. Необстрелянные новобранцы не выдерживали ярости конных атак. Полки 21-й дивизии под напором превосходящих сил расходились в степи нелепым веером. Блиновцы и 16-я Волынского попросту отскочили от противника и замялись в ожидании каких-то перемен, подхода резервов, на которые оглядывается обычно слабейшая сторона. Не чувствуя их давления, противник уже всей массой обрушился на дивизию Лысенко, теснил к Никополю, куда выходил от новых переправ с рейдовой конницей генерал Бабиев. Это угрожало 21-й полный уничтожением...
"Вот так и проигрываются сражения... - подумал Миронов… - День-два, и все потеряно, ничего не соберешь. Повторяется тот наглядный урок, что был преподан корпусу Жлобы, но тогда масштабы все-таки были менее угрожающи... Надо маневрировать, сохранить живую силу, временно отдать даже Никополь... Что там у Авксентьевского, надо же преградить генералу Драценко путь на Апостолово!.."
- Из 6-й сообщили: дают нам в помощь кавбригаду Саблина, Филипп Кузьмич. Состав бывалый, обстрелянный... Но это все.
- Когда будет?
- По-видимому, к вечеру...
- Свяжитесь, пожалуйста, с нашей бригадой особого назначения, ободрите Урицкого.
"Вот сейчас может появиться авиация Врангеля, и тогда все..."
Вызвал своего командира авиационного отряда Феликса Ингауниса, у того в распоряжении пятнадцать "ньюпоров"-этажерок с малой скоростью и два еще более неповоротливых бомбардировщика "Илья Муромец". Ждать особой поддержки от них не приходилось, но Миронов приказал любыми средствами прикрыть конников с воздуха.
- Под вашу ответственность: никаких пиратских налетов Врангеля с неба!
Латыш Ингаунис приложил два пальца к правой брови и стеклянные окуляры, поднятые на лобную часть кожаного шлема, холодно вспыхнули, отражая хмарное окно.
- Машины заправлены горючим, вылетаем по первому приказу. Хозяйничать врагу не дадим, - сказал он. - Будем... как это по-русски... лоб в лоб та-ра-нить!
- Вот-вот, иной раз надо уметь лечь костьми!
- Латыши все умеют, товарищ командарм, - сказал Ингаунис хмуро.
Позвали вновь в аппаратную: на проводе начдив-21. Михаил Лысенко не спал ночь, можно было понять его усталость и тревогу. Доложил, что две окруженные бригады только что вырвались с жесточайшей рубкой из вражеского кольца.
- Противник? - спросил Миронов.
- Противник навязывает непрерывные атаки, девять раз бросался в рубку, но сейчас как бы приутих. По видимому, обходит наши фланги...
Миронов помолчал. И бойцы, и командиры его устали, падали духом. Да и не мудрено: Врангель все лето владел инициативой, теснил и разбивал красные части. Атаки его отличались не только бешеным напором, но и грамотным расчетом, и, конечно, жестокостью, на которую способны только обреченные... Сейчас красным нужно бы почувствовать собственную силу, устоять перед обнаглевшим врагом. Но где передышка, да и как устоять при таком соотношении сил?
Миронов сказал:
- Противник потому поутих, Михаил, что чует за спиной две наших дивизии, которые с утра отскочили в степь и никак не проявляют пока себя. Приказываю: обороняться активно, бить по зубам, части держать в кулаке! К блиновцам и в 16-ю высылаю нарочным соответствующий приказ: будет и тебе помощь! А завтра с утра переходят в наступление части Уборевича, будет совсем иная обстановка, Михаил. Держись там!
Мало было поддержать начдива-героя словом, в ночь отослал своего помощника Городовикова и члена РВС Макошина к частям разыскать отступившие дивизии Рожкова и Волынского и, действуя самостоятельно, атаковать противника непрестанно.
21-я Лысенко откатывалась к западу, минуя Никополь...
В полночь Миронов отдал свой приказ № 01/оп: из частей 1-й стрелковой дивизии, 21-й кавалерийской и двух кавбригад - Урицкого и Саблина - создать ударную группу под командой начдива-1 Афонского. С утра перейти в решительное наступление, овладеть станциями Подстепное и Ток, войдя в соприкосновение с левым флангом 6-й армии.
С рассветом, как и в прошлые дни, по всей линии от Александровска до Апостолово загремела встречная канонада, возобновились тяжелые бои, атаки и прорывы с обеих сторон. Весы успеха заколебались... Миронов то находился на командном пункте ударной группы с Афонским, то скакал по фронту в сопровождении ординарцев, командовал конницей.
К полудню части генерала Драценко дрогнули, замялись... Со стороны далекой станции Чертомлык все настойчивее доносилась частая артиллерийская пальба - там активизировались две дивизии, объединяемые теперь под командой Городовикова. К вечеру начдив Лысенко сообщил, что сбил с позиций шесть кавалерийских полков противника, отбил батарею, десять станковых пулеметов. Первая стрелковая выбила в тяжелом бою противника из села Шолохово...
Надолго ли этот первый успех?..
Связь между частями наконец заработала образцово. Но белые вновь перехватили инициативу под Никополем и Александровском. Вечером в штаб Афонского прискакал вестовой с личной запиской Макошина. Указывая на крайнюю серьезность обстановки, член РВС просил Миронова приехать в северную группу и взять на себя личное руководство дивизиями. "Завтрашний день может стать роковым", - писал Макошин.
Миронов оценил обстановку на обоих флангах, написал ответ:
Константин Алексеевич!
Получил Вашу записку. По обстоятельствам мне важнее быть здесь. Приказ посылается. Будьте при 16-й дивизии и берегите нас от удара в тыл со стороны Никополя. Завтра решается судьба барона Врангеля. Подтяните командный состав и ободрите бойцов.
Миронов.
Была такая уверенность у Миронова, что Врангель выдыхается, хотя перевес сил и вся инициатива еще в руках барона...
Вестовой с запиской и штабным приказом под крепкой охраной спешным аллюром направился к Чертомлыкским хуторам, в группу Макошина - Городовикова...
ДОКУМЕНТЫ
Из сообщения штаба ген. Врангеля
Вторая армия [ген. Драценко] форсировала Днепр и последовательными ударами разгромила две пехотные дивизии /1-ю и 3-ю/ и нанесла поражение 2-й Конной советской армии... Исход операции ясен - разгром 6-й, 13-й и 2-й Конной армии красных обеспечен... Сопротивление красных полков слабеет, лишь конница до некоторой степени сохраняет боеспособность. Ощущается у красных недостаток вооружения и боевых припасов...[51]
Командарму Второй Коммой
По телеграфу. № 087/с. 303/оп
Из Харькова, 11 октября
Невзирая ни на какие изменения в обстановке в районе Апостолово, Никополь, Александровск, нами не может быть допущен разгром левого фланга 6-й армии и отход ее с линии р. Днепр и, в частности, с Каховского плацдарма. 2-я КОНАРМИЯ ДОЛЖНА ВЫПОЛНИТЬ СВОЮ ЗАДАЧУ ДО КОНЦА, ХОТЯ БЫ ЦЕНОЮ САМОПОЖЕРТВОВАНИЯ.
Командъюж Фрунзе[52].
9
От чего зависит исход сражения? Разве только от соотношения сил?
Известно, что успех, в первую очередь, предопределяется разумом и талантом командующего, не в меньшей мере зависит от "духа войск", не учтенного ни диспозицией, ни сводками штабов, а то и от настроения солдат в зависимости от того, наступают ли они или обороняются, желают боя или же уклоняются от него... Но каждый военачальник знает, что нередко успех или крушение в полной мере определяет случай, нелепый, странный, возникающий как бы из ничего, прямо в бою, либо в канун боя, когда трудно уже что-либо поправить.
Перед рассветом едва задремавшего командарма подняли по тревоге. В полевой штаб вернулся раненый, едва живой сотрудник штаба, посланный связным в группу Городовикова, и доложил, что под Чертомлыком их ожидала засада, весь конвой перебит, он спасся чудом, и чудом же пакет с приказом не попал в руки противника...
- Под каким Чертомлыком?! - сразу же сорвался Миронов. - Вам куда приказывали доставить приказ?!
- В Чертомлыкские хутора, - дрожа от усталости и страха, сказал связной. - Но проводник из местных селян сказал, что так короче...
- Так короче к ревтрибуналу! Это же разные адреса! Он где, проводник?! Ему лично было сказано: не в Чертомлык, а на хутора!
Связной доложил, что проводник погиб вместе с охраной. Измены, возможно, не было, но осложнение было столь велико (группа Городовикова теперь, по сути, изолирована), что командарм приказал отдать под суд как связного, так и начальника связи армии.
Утром пришлось затянуть время атаки, а это привело к тому, что противник ударил первым. Ночью там подошли подкрепления. Объединенная группа из трех кавдивизий под командованием генерала Бабиева бешеной атакой обрушилась на Шолохово, выбила оттуда 1-ю стрелковую и 21-ю кавдивизию. Одновременно другая группировка Врангеля вновь ударила в стык 2-й Конной и 6-й армий, потеснила Отдельную кавбригаду Саблина и 52-ю стрелковую дивизию. Весь красный фронт снова перешел к обороне. Сведений от Городовикова все не было.
Медлить было уже нельзя. Миронов сам бросился к 21-й дивизии, на полном карьере приостановил отход бригады Текучева, повел в рубку... Огонь артиллерии с обеих сторон достигал ураганной силы. Врангелевская конница была ошарашена дикой, полубезумной атакой только что отступавших красноармейцев, дрогнула и замерла в нерешительности...
Осколочный рванул прямо на пути командарма, крупный осколок разворотил грудину взвившегося коня. Миронов по привычке выхватил носки сапог из стремян и полетел наземь, рядом с кричащим в агонии конем и убитым насмерть бойцом охранения.
- Коня! - закричал он чужими, посиневшими от контузии губами.
Начдив Лысенко, следовавший обок с командармом, потирал рукой зашибленную, больную еще от прошлых ранений голову. Держал коня в поводу, смотрел с деревянной улыбкой на уцелевшего командарма.
- Живы, товарищ... Филипп Кузьмич?..
- Коня, черт бы... вас всех... Минуты уходят, Лысенко, слышишь?
- Коня командарму! - кричали где-то в стороне, в десятке сажен. Время растягивалось до тоскливой одури, как в мучительном сне. У ног Миронова, мелко вздрагивая, издыхал окровавленный конь.
- Что-то они... примолкли там... - сказал рвущимся от волнения голосом Лысенко, глядя вперед, туда, где творилось главное столпотворение атаки. - Что-то они ждут вроде бы, белые...
Чуть слышно отдалась в ушах дальняя канонада с северо-востока.
- Слышите, Филипп Кузьмич?..
- А то! Победа, Михаил, - сказал Миронов, хватая Лысенко за плечи и прижимая, словно младшего брата, от великой радости. - Победа! У Городовикова получили наконец-то приказ, аспиды!
Подвели заводного коня, командарм, не чувствуя потрясения от контузии, вновь вскочил в седло. Держа обнаженный клинок вдоль стремени, изо всех сил сдерживал в себе азарт этой решающей нынешний бой атаки, говорил сорванным голосом, почти что хрипел:
- Братцы мои, умоляю: только вперед!
Скакали ординарцы и вестовые с приказом атаковать, не отпускать противника, лишить маневра и отдыха.
По левому флангу с диким воем пошла в атаку излюбленной казачьей лавой резервная бригада Аккнфия Харютина. Сшиблись с белыми в полуверсте. Миронов приказал перевести огонь батарей, бивших прямой наводкой, вглубь порядков противника, упредить их отступление, бить по тылам.
- Текучев ранен! - донеслось справа.
Миронов подозвал своего пору чепца Качалова, бывшего у Жлобы когда-то начальником штаба корпуса. Сказал уже с явным спокойствием, понимая, что главное в этом бою сделано:
- Владимир Яковлевич, кажется, Текучев ранен, подмените его в бригаде, пожалуйста. Шолохово надо вернуть во что бы то ни стало.
Качалов, нудившийся в порученцах, бросился выполнять приказ. Бригада Фомы Текучева ждала сейчас больше всего моральной поддержки, слов командарма...
Вместе с Отдельной бригадой Урицкого конники пошли во фланг генералу Бабиеву.
Миронов смотрел в бинокль, рядом теперь был только член РВС Дмитрий Полуян, все остальные командиры связи были в частях.
- Дмитрий Васильевич, посмотрите в бинокль: не кажется ли вам, что 1-ю стрелковую нам лучше вывести из боя, она только связывает маневр конницы?
Полуян брал теплый от руки Миронова бинокль, смотрел с кургана в ту сторону, куда указывал командарм. Ничего, по сути, понять не мог в мельтешении людей, лошадей, дыма, скользил взглядом по туманному горизонту. Удивлялся странному характеру Миронова, каким-то неестественным перепадам настроения. С одной стороны - почти театральная история, нашумит, накричит, натопает, глядь - опять холоден, как лед, расчетлив до мелочей, спокоен, как будто уже выиграл дело. Черт его поймет, этого заговоренного от пули и осколка человека!
- Пожалуй что следует отвести, - кивнул Полуян, возвращая бинокль. - Бабиев может, отступая, вырубить ее...
Миронов не слышал. Записывал на клочке бумаги боевой приказ о выводе стрелковой дивизии из боя. Передал подскочившему ординарцу и велел доставить лично Афонскому.
На северной окраине Шолохова пыль поднялась столбом. Это 2-я Блиновская как будто услышала молчаливый зов своего отца-командира, прорвала наконец-то фронт белых с той стороны, от Чертомлыкских хуторов, летела на выручку. Сказывалась подготовленность, школа бойцов.
- Ну молодец Рожков, ну молодец, окаянный заамурец! Слышишь, Дмитрий Васильевич, как они начали их шматовать?! Как собаки медведя! Теперь пошло-поехало, во вкус входят красные казачки, орлы мои боевые!
"Сейчас расплачется, никак не иначе... - с непонятной издевкой хмыкнул Дмитрий Полуян, еще не поверивший в успех дня. - Нет, определенно задергал себя человек до психической болезни!.."
Бой разворачивается к северу.
Принесли сообщение: село Шолохово - наше, беляки бегут, на окраине села разрывом снаряда убит генерал Бабиев...
Миронов снял с горячей головы серую папаху и, оправив сникшие усы, вытер прохладным курпеем лоб. Полуян видел, что командарм испытывает непреодолимое желание перекреститься.
Белая конница откатывалась к станции Ток. Обрубая постромки, бросала пушки, пулеметные тачанки с перебитой прислугой и лошадьми. На пути валялось обозное имущество, винтовки без затворов.
Миронов приказал вести преследование до полной темноты, и лишь в глубоких сумерках трубач заиграл отбой атаки.
Все чувствовали, что победы еще нет. Завтра - каждому ясно - Врангель вновь попытается на этом рубеже вернуть инициативу в свои руки.
- К утру всю армию сосредоточить у Шолохова, для атаки, - сказал Миронов и ушел вздремнуть час-другой, стряхнуть тяжкую усталость.
Всю ночь мучили кошмары, со всех сторон шли валом чужие полки, оголтелые бородачи с пиками, как в восемнадцатом, под Секачами. Он пытался маневрировать, отводить части, брать зарвавшихся в "вентерь", но сила все же ломила вражья, спасения не было. "Мало сабель в конармии, мало, как ни вертись, а большого урона не миновать... - скребла в глубине души потаенная мысль. - Но, может быть, есть какой-то выход? Может быть, и у противника "глаза велики от страха"? Какой у них расчет на завтра? Атаковать? Расширять правобережный плацдарм? Это бесспорно. А какие опасения? Есть ведь и у них опасения на завтра?"
Опасение у Врангеля было, и большое. Он должен был уничтожить Миронова и смять левый фланг 6-й армии красных именно завтра, 14 октябри, до подхода 1-й Конной! Упредить, не дожидаясь огромной и сметающей все на пути конницы Буденного!
Все верно.
Значит, они ее ждут со дня на день, конницу Буденного?..
Что-то такое неясное, но уже веселящее душу неожиданной находкой мелькнуло в сознании, и Миронов в первый раз за эти сутки усмехнулся. Нашел, отыскал никому неведомый резерв, и, засмеявшись, кивнув кому-то с вызовом и хитростью, провалился в короткий, сладкий сон-забытье. Душа, усталая и сникшая, вновь как бы расправляла крылья...
...Густой осенний туман, скрывавший местность и построения конармии, с восходом солнца начал рассеиваться. Миронов, чисто выбритый, в новой шинели с красными петлицами-"разговорами", со своей серебряной шашкой, объезжал выстроенные части, поздравлял с одержанной вчера победой. Горяча рыжего, белоноздрого дончака, норовившего пробить передним копытом подмерзшую корку грязи, Миронов вставал на стременах, кричал высоким привычно-митинговым голосом:
- Товарищи красные бойцы-кавалеристы! Орлы революции! Сегодня великий исторический день нашего торжества! Сегодня красное знамя рабочих и крестьян празднует свою победу, оно будет гордо реять над нами в сокрушительной атаке... и, завидев его издали... сердце "черного барона" сожмется от страха! Сегодня мы схватим его за продажное, белое горло и задушим... раз и навсегда!
Комбриги стояли в седлах с омертвевшими, усталыми лицами, хотели верить в пророчество командарма. Кони устало всхрапывали, меняли ногу. Марево истаивало, солнце, поднимавшееся из-за холмов, сбивало прямыми и острыми лучами слезинки росы с пожухлых, перетоптанных трав, зажигало кровавым светом ниспадавшие полковые стяги, узкий кумач эскадронных значков.
- Умереть, но добить нынче лютого врага Красной Республики! - Миронов выхватил свой именной клинок и вознес сверкнувшую сталь над головой. - Зову вас на победу и славу, братцы мои, зову к упорству, беспощадной удали ради близкой победы! За землю и волю, за красное знамя на всей земле... вперед!
Бойцы выпрямлялись в седлах, подбирали поводья. Заодно пружинили ноги, проверяя крепость и длину выпущенных стремянных путлищ, съедали глазами командующего, и великая отвага начинала теснить изнутри их души. И знал каждый, уверился за неделю прошедших боев: с этим командармом их никто не победит, не стопчет копытом, не застигнет сверху.
Оба члена Реввоенсовета, Макошин и Полуян, стояли в седлах по бокам командарма, завпоармом Яков Попок непривычно горбился в седле, а чуть в стороне - начальник полевого штаба Тарасов-Родионов и личный порученец командующего, тоже бывалый конник Владимир Качалов - все воздели над собою блестящие клинки, кричали "ура!". Всем было приказано стать в строй.
"Сразу ли начинать главный маневр или в разгар боя? - мучительно соображал Миронов, оглядывая местность. - Когда лучше показать свои резервы? Сейчас или после? В этом весь секрет..."
- В атаку, товарищи, по диспозиции, - махнул он рукой. Боевая 21-я развернулась лавой и пошла карьером на опорные села белых Марьинское и Грушевку. По пути вырубила в короткой атаке заставы под Усть-Каменкой и колонией Николай-Таль. Подоспевшая бригада Саблина, от 6-й армии, взяла в работу левый фланг противника. Отдельная кавбригада Семена Урицкого залегла было под жестоким пулеметным огнем, но батареи красных накрыли пулеметный рубеж, а вылетевший на передовую позицию помкомандарма Городовиков поднял бригаду в атаку пешим строем, повел в штыки. С фланга заходил его резервный эскадрон...
Тут не было сумятицы, была хорошо обдуманная и умело проводимая военная операция, которая сама по себе могла подавить воображение командиров на той стороне. Творилось что-то небывалое и почти немыслимое: та ли конница нынче у красных, что такое произошло с нею за две-три недели?
По три-четыре раза сходились в рубке с белыми лавами бригады Лысенко. Тяжесть была страшная, урон велик, но не падали духом бойцы, вновь шли в атаку. А свою возлюбленную Блиновскую дивизию Миронов еще не выпускал в дело, держал в резерве.
Полевой штаб армии был вынесен на высокий курган, почти над самой линией фронта. Без помощи бинокля великолепно просматривалась вся окружающая равнинная местность. Солнце поднималось, видно было, как от Марьинского шли подкрепления к белым, рысила конница - как видно, последние сотни...
Вызвали к телефону.
Звонил лично начальник штаба фронта Иван Христианович Паука, спокойный, вяловатый военспец.
- Командующий фронтом просил передать, что противник с утра бешено атакует каховский плацдарм па левом берегу, следует ожидать прорыва вновь на фланге 6-й армии. Поэтому просим обратить особое внимание на Грушевку и теснее связаться с флангом Авксентьевского... Самые решительные действия конармии могут спасти положение! Бригаду Саблина, по-видимому, следует вывести в резерв на стыке, армий!..
"Даже Паука поднял голос! Видимо, под Каховкой и в самом деле горячая обстановка..."
- Передайте командующему фронтом товарищу Фрунзе, что его указания приняты к решительному исполнению, товарищ начальник штаба, - сказал Миронов. - У меня все.
- А как... вообще, Филипп Кузьмич? - помедлив, спросил Паука.
- Ничего, Иван Христианович, - сказал Миронов. - Бешено атакуют, но это, думаю, их последние атаки. Сейчас начинаю главную свою операцию с участием резерва.
- А у вас есть еще и резерв? - в трубке послышался невеселый смешок и вздох.
- Да. Имеем... на крайний случай, Иван Христианович...
- Ну, с богом, как говорят, Филипп Кузьмич...
Дали отбой связи.
Миронов дал команду вывести на исходные рубежи, к двум невысоким холмам впереди, резервные бригады Блиновской.
- Позвать комбригов!
За шумом и гвалтом ближнего боя, взрывами снарядов, пулеметной трескотней и за десять шагов никто бы не расслышал тех указаний, какие давал командарм своим резервным бригадам. Что касается штабных и адъютантов, то они немало удивлены были, что комбриги, до того бывшие в мрачно-сосредоточенном настроении, вдруг заулыбались, закивали папахами, а Никифор Медведев, комбриг-1, даже гулко захохотал, откинувшись в седле. И с места бросил жеребца в карьер, к своей непобедимой казачьей братве.
Командарм и штаб взяли к глазам бинокли. Но и было ж на что посмотреть впереди!
Пока третья бригада из Блиновской в шальном намете полетела на помощь Лысенко, первая и вторая начали вдруг странные занятия по конной маршировке и перестроениям вокруг ближних курганов. Любо было видеть этот парадный марш эскадронов, распущенных взводными колоннами на дистанции, с красными знаменами и даже оркестром. Каждая бригада шла почему-то на самую вершину холма (по-видимому, лишь для того, чтобы командиры могли хорошенько рассмотреть впереди поле сражения) и на быстрой рыси спускалась на той стороне. Но, затерявшись в кустах, у подножия, эскадроны незаметно возвращались по окружности холма в исходное место и возобновляли новый марш к вершине...
- Что они делают? - спросил Полуян, глянув на Макошина.
Макошин едва заметно пожал плечом и усмехнулся:
- Какая-то карусель вокруг кургашков... Дайте закурить.
- Да, веселая минута! Закрутили донцы-молодцы, как в песне... - вновь усмехнулся Макошин. - А между тем уловка неплохая, Дмитрий Васильевич. Вы только представьте, какая картина открывается теперь с той стороны, от Днепра. Ведь противник видит эти курганы и непрерывное течение конницы, лавы за лавой... А?
На вершины холмов вслед за четырьмя эскадронами вылетели еще четыре. Спустя несколько минут - снова, эскадрон за эскадроном, несчетно. С широкими флагами, с эскадронными значками на пиках, вовсе без пик и флажков, но с медными трубами оркестра впереди... Если смотреть с низины, от Днепра, то этим конным массам и вправду не было конца!
- Теперь смотрите в бинокль, Дмитрий Васильевич, - сказал Полуяну смеющийся Макошин. - Боюсь, что с белыми вам сегодня встретиться лицом к лицу не придется. Хотя и готовились мы с вами к настоящей рубке!
- Да. По-моему, там какое-то смущение, - не очень уверенно проговорил Полуян и стал проворачивать меж трубок бинокля регулятор четкости.
Миронов подозвал начальника политотдела армии и сказал, протягивая заготовленную здесь же телеграмму:
- Товарищ Попок, прошу вас лично доставить эту телеграмму на узел связи для командующего фронтом. Очень важно. И срочно. Прочтите текст здесь же на всякий случай...
В телеграмме говорилось:
Вторая Конная выполняет смой революционный долг и ждет дальнейших приказаний Республики. Есть уверенность и надежда выбросить противника на левый берег Днепра. Бой продолжается.
Миронов. Макошин. Поилуян.
Начальник политотдела с конвоем выехал к ближнему селению. Миронов же потребовал коня и с резервным Заамурским полком пошел сам в конную атаку.
Белые бежали. В долине раздался вопль: "1-я Конная пришла! Разворачивается для атаки!" и начался панический отход по всему фронту. Три вражеских кавдивиаии стоптали и повернули за собою две пехотных. Пошла неудержимая и ужасающая рубка бегущего противника. Артиллерия между тем била шрапнелью с хорошим упреждением, доставая даже тех, кто уже скрывался в плавнях, в густоте камышей.
ДОКУМЕНТЫ
Донесение в РВС Южного фронта
14 октября 1920 в.
Правый берег Днепра и Каховский плацдарм спасены. Корпус генерала Барбовича, поддерживаемый 6-й и 7-й пехотными дивизиями, разгромлен. После семичасового упорного боя на линии сел Марьинское - Грушовка - Покровское противник в беспорядке бежал к переправе у села Бабина... Пока сведений не имею, но убежден, что только жалкие остатки ушли на левую сторону.
Жду указаний. Миронов[53]
Ходатайство РВС 2-й Конной в РВС Южфронта
Прошу срочного разрешения украсить грудь доблестного начдива 2-й кавалерийской т. Рожкова орденом Красного Знамени и ходатайствую о награждении начдива 21-й т. Лысенко, как имеющего таковой, - золотым портсигаром за боевые подвиги 13 - 14 октября.
Командарм 2-й Конной Миронов
Член РВС Макошин[54].
Фрунзе мучила старая язва желудка, обострявшаяся в дни, подобные нынешним, когда все силы были на пределе, не было ни сна, ни отдыха. Запаздывали эшелоны с пополнением, боезапасом, провизией для бойцов, плавсредствами для форсирования Днепра... Затяжные, с переменным успехом бои в течение целой недели могли истомить и здорового человека. Под Каховкой лезли на Блюхера новые, несокрушимые, окрашенные в рыжий "колониальный" цвет английские танки. 13-я Уборевича никак не могла взять инициативу, разбегалась под ударами вражьей конницы, либо погибала с мужеством и проклятьями, на Миронова ударили с двух концов вдвое и втрое превосходящие силы. Казалось, что фронт Южный будет смят, ждали на подмогу 1-ю Конную. Но вот что-то случилось на позициях решающее, пришел наконец-таки успех! Миронов сумел все же выйти из тяжелого положения, смял неприятеля. Гонит в плавни, в болото! Отбил у них всю артиллерию!
Боли, мучившие комфронтом в эти дни, держали его в штабе, не мог выехать в Апостолово, к конникам. По вечерам с ним по обычаю засиживался Гусев, вспоминали прошлое, каторгу и ссылку.
В этот раз, после составления подробного доклада в ЦК, Ленину, Гусев просмотрел бегло представления из армейских штабов о наградах особо отличившимся и посмотрел на Фрунзе:
- Начдива Рожкова, как просит штарм-2, наградим и комбрига Журавлева из 6-й, разумеется, тоже наградим. Но ведь надо и самих командармов не забыть, полагаю?
Фрунзе достал из ящика стола еще два наградных документа. Сказал, держась за правый бок:
- Сегодня... Иван Христианович уже изготовил листы на Миронова и Авксентьевского. Учли результаты боев. Оба заслуживают орденов Красного Знамени. Я подписал и прошу засвидетельствовать согласие Реввоенсовета фронта. Но тут вот такое дело еще... Письмо из РВС Республики, от самого, - Фрунзе, крепясь, попробовал квело и надменно усмехнуться. Он не терпел Троцкого ни вблизи, ни на расстоянии.
- И что? - спросил Гусев. Глаза прятались за большими стеклами очков, в которых пламенели огоньки ночной лампы.
- Прочти. Требует сместить именно этих командармов.
- Ну да? - хмыкнул Гусев.
- Именно сейчас. Не нашел ничего лучшего...
- Так в чем дело?
- Авксентьевского хочет послать командармом-16, на запад...
- Отчего же не Миронова? - засмеялся хмуро Гусев, - Один раз он его уже отсылал в 16-ю, это всем нам дорого обошлось. А теперь?
Сейчас он на место Миронова придумал поставить... Ворошилова, - сказал Фрунзе. Как будто в 1-й Конной и делать нечего!
Гусев подумал собранно, прикинул все за и контр, выругался:
- Знаешь что? Пошли лучше ужинать. Ну его к черту! А наградные давай подпишем!..
10
Собственно говоря, что же получается? Там, на юге?
На столе перед глазами Ленина появились почти одновременно две телеграммы с Южного фронта, от 13 и 15 октября, но совершенно исключающие одна другую.
Телеграмма главкома Каменева была, по сути, панической: "Мы только обороняемся, инициатива полностью в руках противника..." - но следом за нею принесли чуть ли не парадную реляцию Фрунзе:
№ 17/УД-С
По телеграфу
15 октября
С рассветом 8-го переправой на правый берег Днепра у Хортицы своих лучших ударных частей Врангель начал выполнение большого стратегического плана, сулившего при удаче полный разгром нашей ударной группы и делавшего его хозяином всего Черноморского побережья.
В результате семидневных ожесточенных боев по всей линии фронта план этот ныне потерпел полное крушение.
В районе Марьинское, Грушевка, ст. Ток нами разбиты три кавалерийские дивизии и две пехотные, и противник в панике начал отход на левый берег Днепра, неся большие материальные потери.
...Эта неудача, несомненно, является началом крушения Врангеля...[55]
Поступила к тому же почта с представлением к награде командармов Миронова и Авксентьевского.
Что же, в самом деле, произошло там, и что скрывалось за столь странным совпадением исключающих друг друга телеграмм? Никто, знающий главкома Каменева, не мог бы допустить мысли, что он в своем донесении продемонстрировал слабое понимание складывающейся в этом районе стратегической и тактической обстановки. О Фрунзе и говорить нечего: он докладывал о результатах сражения и ошибиться не мог. Значит, там действительно произошло нечто невероятное, из ряда вон выходящее?
Безусловно, хотелось бы знать подробности с юга, но сам Каменев еще не приезжал, Троцкого же, как водится, в нужную минуту не могли сыскать. Владимир Ильич поэтому пригласил Калинина, который собирался выезжать с агитпоездом "Октябрьская революция" на Южный фронт и знал многое.
Некоторое время говорили о предстоящей поездке, затем Владимир Ильич подал оба телеграфных донесения собеседнику в руки и как бы затаился в позе любопытствующего, ожидая впечатлений от Всесоюзного старосты. Калинин читал медленно, вдумываясь в смысл, прикидывая что-то, но не спешил с ответом.
- Сравните даты отправки, - подсказал Ленин.
- Так ничего удивительного! - блеснул очками Калинин, откладывая на край стола военные сводки. - Там битва шла целую неделю, с переменным успехом, "весы" качались довольно резко, так что заранее никто бы не мог предсказать подобный конец: противник уничтожен, вся артиллерия его завязла в плавнях и теперь ее вытаскивают на сухое место. Этот Миронов... просто невероятный командир, оказывается! Фрунзе его представил к награде, говорят.
- Да. Его и Авксентьевского. У вас откуда сведения? - спросил Ленин, имея в виду подробности боев, сообщенные Калининым.
- Макаров, казачий наш комиссар, только вчера говорил с кем-то из Харькова и сразу же рассказал мне, - сказал Калинин. - Там все смеются, между прочим: такой тактический ход выдумал Миронов!
- Смеются - это хорошо, - кивнул Владимир Ильич с усмешкой. - До последних дней в Харькове все ходили грустные... И от их реляций все больше плакать хотелось... Так что же Макаров рассказывает? Кстати, не пригласить ли его к нам, если сведения у него из первых рук?
- Владимир Ильич, я его беру с собой комиссаром поезда, так что сейчас вряд ли мы его сыщем. Много всяких мелочей перед отправкой.
- Хорошо. Слушаю вас.
- Смеялся Макаров оттого, что прием психологического воздействия Миронов применил старый и, говоря прямо, банальный, который, по зрелому размышлению ума, никак не мог вроде бы привести к желаемому эффекту. Но, как видим, все получилось наперекор здравому смыслу... Говорят, еще во время русско-турецкой кампании один казачий генерал - кажется, Лошкарев! Да, точно так Макаров назвал: Лошкарев! - придумал такой маневр. Первым подойдя к исходным под Плевной и не обнаружив пехоты генерала Гурко, которая запаздывала, применил то же самое. Ложную демонстрацию войск... Момент упускать нельзя было, следовало с ходу атаковать турок, поэтому этот Лошкарев и должен был изобразить подход к крепости несметного войска...
- И каким же образом... он? - явно заинтересовался Ленин.
- Несколько казачьих полков пущены были через вершину горы, в виду неприятеля. Затем они же незаметно возвращались у подножия той горы и вновь всходили на вершину. Со знаменами и пиками. Получалось зрительно, со стороны оборонявшихся, что силы подошли несметные. Турки упали духом и сдали крепость.
- Великолепно! Надо это хорошенько продумать и запомнить! - засмеялся Владимир Ильич и от удовольствия даже потер ладонями. - И напрасно вы считаете, что у Миронова был риск в повторении приема! Недаром говорят, что за новое у нас часто принимают хорошо забытоё Старое. Не так ли?
- Для белой конницы все эти приемы, все эти выкрутасы фантазии не новы, вот в чем вопрос, - объяснил Калинин. - Миронову все сошло с рук по той причине, что он прекрасно учитывал фокус момента, фактор времени! В этом все дело! У Врангеля даже в приказе особо указывалось: уничтожить 2-ю Конную немедля, до подхода основных красных сил, в первую очередь Конной Буденного! Они и ждали с опаской, разумеется, этих главных сил! Боялись, спешили! В этом секрет.
- Великолепно! И - архиинтересно, Михаил Иванович! - снова засмеялся Ленин. - Надо хорошенько прославить этот подвиг Южного фронта в нашей печати и, конечно, оперативно, быстро наградить особо отличившихся. В первую очередь и командарма 2-й Конной. Предстоят новые бои на полное уничтожение Врангеля, надо поднять дух кавалерии.
Ленин положил телеграфные донесения в папку и продолжил мысль:
- Фрунзе так и считает: Конную Буденного, с ее подходом, поставить в тылы Врангеля, от перешейков, чтобы взять всю армию белых в кольцо и уничтожить. Чтобы не пришлось брать крымские перешейки с бою... Расчет великолепный, если, разумеется, успеет подойти Буденный. Он еще в пути, где-то между Бердичевом и Бориславом...
Оба посмотрели на карту, оценили расстояния, затем Калинин сказал:
- Награды я буду вручать сам, в этой поездке. Чтобы не возникло какой-либо заминки... как в прошлый раз с Мироновым. Он ведь уже награждался однажды, но, по-видимому, даже не знает об этом.
- То есть? О чем не знает? - правая бровь Ленина поднялась и замерла в удивлении.
- Недавно обнаружилось, что один из первых орденов Красного Знамени, третий по порядку присуждения, предназначался Миронову, но своевременно не был вручен из-за путаницы. Пропустили фамилию Миронова.
- Как же это? Свердлов наградил человека без фамилии?
- Сказано было: "командира Усть-Медведицкой красной бригады товарища Филиппа Кузьмича..." И все. Девицы в секретариате у нас все больше француженки, Владимир Ильич, приняли отчество за фамилию, как видно...
- Именно. У нас это случается нередко, к сожалению! - нахмурился Ленин. - Это, представьте себе, вопиющее безобразие! И что же, орден так и не был вручен?
- Конечно. И досадно то, что орден-то в высшей степени заслуженный! Бригада Миронова тогда охраняла протяженный участок железной дороги под Царицыном, там шли эшелоны с хлебом для Москвы и Петрограда.
- Вопиющее безобразие, - повторил Ленин.
Калинин поднялся и сказал, отходя к двери:
- Человек он, как видно, не обидчивый, делу служит, а не самолюбию. К орденам же у него своеобразное отношение, Макаров сказал, что у него было восемь царских боевых орденов за храбрость и тактический ум.
- Восемь? - поднял голову Ленин с некоторым изумлением.-- И такой офицер не раздумывая пошел в революцию?.. А вы, Михаил Иванович, между прочим, воздержались на политбюро, когда мы решали его судьбу после Саранского недоразумения. Так, кажется?
Калинин хитро сощурился, не отнимая руки от двери.
- Наверное, меня тогда не так поняли, Владимир Ильич. Я воздержался, полагая, что этого казака следует направить на военную работу, на более высокую должность, тогда как вы настаивали на другом. Я не мог упорствовать, тогда голоса разделились бы поровну. Да было и не совсем удобно поддерживать "левую" сторону...
- Ах так! Ну, спасибо, - засмеялся Ленин. - Но представьте себе, что именно в тот момент Миронова никак нельзя было возвращать под начало предреввоенсовета, мы бы могли его попросту потерять. Пришлось тоже сделать этакий тактический ход...
- Теперь я в этом разобрался, - сказал Калинин.
- Счастливого вам пути, Михаил Иванович! И передайте от меня, пожалуйста, личный привет героям-конникам Миронова и, разумеется, самому Фрунзе. Теперь я верю в большой и скорый успех на Юге!
...Приезд Калинина на фронт для командарма Миронова явился в некотором роде спасением, ввиду назревавших осложнений со штабом фронта, попыткой его уклониться от выполнения боевого приказа...
Уж так не хотелось Миронову выполнять "сломя голову" директиву о форсировании Днепра немедленно, "на плечах отступавших войск противника", прямо по захваченному у Никополя понтонному мосту! Не хотелось по многим причинам, из которых главной была - усталость и истощенность армии после тяжелых рубок. Понтон под Никополем был порван в трех местах, середину вылавливали ниже по течению, следовало наводить переправу заново, и эта переправа сразу же стала пристрельной точкой для белой артиллерии. Ни специальных команд для наведения другой, новой переправы, ни подходящего инженерного имущества для этого в хозяйстве конармии пока не было. Вплавь же глубокой осенью Днепр взять нельзя...
Сам Миронов считал, что под Никополем стоило лишь демонстрировать попытки переправы малыми силами, чтобы в ином, неожиданном для Врангеля, месте перебросить мост. Уже разосланы были разведчики и местные жители вниз по Днепру, чтобы найти брод, подходящее место. Но кроме всего прочего, был еще один тайный довод в пользу некоторого промедления, который Миронов не мог высказать открыто никому, таил про себя. Довод этот заключался в том, что не стоило вообще теперь класть людей и лошадей под прямой наводкой чужих пушек, на шаткой переправе, до выхода конницы Буденного в тыл Врангеля. Ведь совершенно ясно: как только Буденный "опечатает" перешейки Крыма (переправившись, кстати говоря, совершенно беспрепятственно у Каховки), так вся масса белых бросится без боя от Днепра к югу, к Сальково и Чонгару, и только тогда-то 2-я Конная мигом должна быть на левом берегу, "на плечах отступающего противника". Тогда! А сейчас надо готовиться, искать мели, броды, чтобы после гнать плоты и лодки на шестах, крепить понтоны. Горячность тут ни к чему.
Но эти доводы никого не интересовали, победа под Шолоховой прямо кружила головы. Штаб фронта торопил, в оперативное подчинение Миронову теперь передавалась вся ударная группа Федько - 3-я и 46-я стрелковые дивизии и Отдельная кавбригада Кицука. Только вперед, только на ту сторону!
Вечером 19 октября Миронов говорил по прямому проводу с Фрунзе. Он доложил, что обнаружено очень удобное место около села Верхне-Тарасовского, с лесистым островом почти на середине реки, причем одна, правая протока глубокая, с протяженной дамбой, а левая - очень мелкая, фактически брод, не более полутора аршин глубиной, которую можно преодолевать без больших затруднений даже с артиллерией. Начаты-де уже подготовительные работы, там сосредоточена полностью 16-я кавдивизия...
- Я прошу отсрочить переправу, товарищ комфронта, хотя бы до 24 октября, - сказал Миронов. - Слишком ранний срок моей переправы по сравнению с днем общего наступления может поставить армию в весьма тяжелое положение. Противник, никем не отвлекаемый на других направлениях, свалится на нее всею тяжестью своих резервов и будет, конечно, трепать ее прежде времени по частям...
Было некоторое волнующее затишье на том конце провода: Фрунзе и сам не любил опрометчивых решений...
- Хорошо, - сказал он, - если потребуется отсрочка для окончания устройства переправ, то таковая может быть дана... - еще подумал, с паузой, и повторил сроки тяжелеющим от напряжения голосом, - но... отнюдь не позднее 24 октября. Имейте в виду, товарищ Миронов, что на вас и на вверенную вам армию возлагается целиком ответственность за успех всей операции.
Миронов вздохнул с облегчением: и это "хлеб"! За трое суток дивизия Волынского спокойно подновит дамбы, устроит мосты под Верхне-Тарасовским, дивизия Федько сосредоточится под Никополем, у старых переправ, и отвлечет на себя внимание противника... Белые должны там сосредоточиться крупными силами. И тогда-то 16-я Волынского бросится через водную преграду, форсированно зайдет с фланга и тыла и утонит всю вражью группировку на глазах красных пехотинцев Федько! Чтобы они, молодые бойцы, видели, как орудует на просторе 2-я Конная!
Главное теперь - достать побольше красной материи, каждому взводу и эскадрону идти с большим знаменем, потому что атаки в дальнейшем начнутся встречные, на рассечение и охват белой конницы, важно своих не порубить... Интенданты забегали, кинулись в Борислав, Александровск, оголили все столы в ревкомах, крытые кумачом, реквизировали частные лавки, кто-то уже выдвинул идею красить в кумачовый цвет обыкновенные простыни...
Все же готовились к переправе на 24-е, хотя, по разумению Миронова, и это был преждевременный срок. И вдруг - как по мановению волшебной палочки - новый приказ: переправу временно, впредь до особого на то распоряжения, приостановить...
Везло Миронову в Таврии до чрезвычайности!
Оказывается, приехал на фронт с агитпоездом сам Всероссийский староста, Михаил Иванович Калинин. Длинный состав классных вагонов на всех парах шумел по уныло-серой, вылинявшей степи меж Синельниковом, Александровском и Никополем, и здесь уже выстраивались для встречи сводные эскадроны и полки героев из 21-й Лысенко и 2-й Рожкова. Стояли при знаменах и духовом оркестре для приветствия красного президента и получения наград революции.
Да, везло в эти дни Миронову, как никогда. Буденнонские кони уже ржали под Бориславом, сосредоточивались у Каховской переправы. Все складывалось счастливо, с удивительной целесообразностью, как будто он сам командовал всем ходом операции на Врангелевском фронте, от Мелитополя и Синельникове до Апостолово и Борислава...
Классные вагоны, обшарпанные и серые, расписаны и обляпаны яркими красками, разводами вьющихся знамен, зубцами шестеренок и колес, языками хищного пламени - так оформили художники агитпоезд. Во всю длину штабного вагона кричащая пляска неровных, прыгающих букв:
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПОЖАР МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ!
В этом вагоне прибывают Калииин и Макаров.
Встречают Макошин, Полуян и приехавший из Харькова товарищ Гусев. Миронов во главе конного строя, развернувшегося по перрону влево и вправо, замерших по команде "смирно" двух полков из дивизий Красной Рабоче-Крестьянской армии, над которыми витает навечно отвоеванная слава, ужас всесокрушающих атак...
Паровоз еще исходил одышкой и белым паром, как на подножках штабного вагона появился Всероссийский староста Калинин, небольшой человек с лукавым лицом и бородкой клинышком, в очках, за ним теснились Макаров, другие члены агитбригады. И в тот же миг взвились блестящие шашки конников, ахнуло хриплое, торжествующее "ура" в полтысячи глоток. Командарм отсалютовал клинком, соскочил молодо с высокого седла, вестовые подхватили чумбур и придержали коня. Два пальца - к правой брови, под обрез белой папахи. Рапорт Миронова:
- Товарищ председатель Центрального Исполнительного Комитета Советов! 2-я Конная армия приносит торжественный рапорт родной Советской Республике победой над ее врагами! Наглая вылазка барона Врангеля и всей мировой буржуазии в его лице отбита в Заднепровье и будет пресечена повсеместно! 2-я Конная ждет новых боевых приказов своего рабоче-крестьянского правительства!..
Потом говорил Калинин.
Вновь гремело "ура!", кони прядали ушами, просили повод как перед атакой. Миронов вскочил на коня, скомандовал перестроение. Начался парад.
К вечеру Калинин был в расположении 16-й кавдивизии, которой предстояло первой идти через Днепр. Украинское село Верхне-Тарасовское встречало первого гражданина Республики, а с ним и прославленного командарма Красной Армии Миронова.
Снова был парад войск. Свежая дивизия, почти не принимавшая участия в недавних боях, выстроилась вдоль широкой улицы, на пологом скате, лицом к синему, похолодавшему Днепру. Солнце скатывалось к закату, в синей прохладе неба - чистота и простор. Над осенними туманами поймы с той стороны реки, за порыжелыми и частично уже облетевшими сквозными купами займища одиноко и призывно белела колоколенка полузаброшенного монастыря. От заходящего солнца меркло поблескивал в глазах конников серебряный крестик отвергнутой ими веры. И, показывая вздетой в руке шашкой на далекую колокольню, Миронов вновь кричал звучным, командирским голосом:
- Ваша дивизия, товарищи красноармейцы, еще не была в деле, не рубила головы вероломных и жестоких бандитов генерала Врангеля, вы стояли до времени в резерве... (Какой там "в резерве", просто неповоротливый и хитрый начдив Семен Волынский проволынил дважды, не поспел подойти ко времени, успевал лишь к развязке дела. Надо бы судить за это, да время не позволяет! И говорить об этом сейчас тоже не стоит...) Вы стояли в нашем секретном резерве, товарищи, но я уверен и глубоко убежден, что завтра вы не уроните чести героической 2-й Конной армии, первыми займете плацдарм на вражеском берегу, вон у того монастыря, что блестит так призывно за лесом! Не кто иной, вы, героические и неудержимые всадники революции, возьмете Врангеля за горло, чтобы он отдал нам всю Таврию и весь Крым!
Калинин смотрел, щурясь, на далекую колокольню за Днепром, и на его лукавых глазах наворачивались слезы от блеска солнца, от призывных речей Миронова, берущих за душу.
В Апостолово возвращались в автомобиле Калинина. Приходилось спешить, так как сам Фрунзе назначил на семь часов вечера в Апостолове Военный совет фронта. По-видимому, из уважения к успехам доблестной Конармии-2.
По пути Миронов пытался говорить с комиссаром ВЦИК Макаровым, но особенно разговор не связался из-за спешки: все с тревогой посматривали на часы и на закатывавшееся солнце, боясь опоздать к сроку.
Прибыли, конечно, вовремя, но оказалось, что опаздывал поезд, с которым ждали Фрунзе.
Войдя в приемную штаба, услышали в глубине комнат громкий и довольно-таки вольный для серьезного помещения гомон мужских голосов и даже отчаянный хохот, немало озадачивший прибывших.
Миронов с удивлением посмотрел на сопровождавшего его Полуяна и шагнул на гомон.
В большой комнате штаба сидели новый командарм-6 Корк, командарм-13 Уборевич, совсем юный начдив-46 Иван Федько, в углу, за круглым столом, топорщились усы командарма 1-й Конной Семена Буденного, а в самом центре, облокотись, а точнее развались у стола, восседал какой-то штатский товарищ внушительных размеров и потешал всех вольным рассказом... Бросилась в глаза его круглая, начисто бритая голова и круглые, немного навыкате, глаза. Миронов кашлянул, расстегивая "разговоры" шинели, лапнув свежую розетку ордена.
Увидя Калинина, все разом поднялись. Толстый штатский гражданин первым шагнул навстречу и подал руку Михаилу Ивановичу.
- Ах, это вы, Ефим Алексеевич, оказывается, здесь собрали массовку? - усмехнулся Калинин, не очень охотно отдаваясь в объятия толстого человека. Высвободившись, обернулся к Миронову:
- Познакомьтесь, пожалуйста, Филипп Кузьмич... Поэт "Правды" и "Бедноты" наш Демьян Бедный!.. - и отрекомендовал с другой стороны командарма Миронова.
Ручища у Демьяна, как ощутил ее Миронов, была явно не интеллигентская, скорее бурлацкая, не стеснительная. Но уже отчасти и барская, ленивая, шашку такой рукой не удержишь... Старался Демьян показать силушку в захвате, но Миронов легко отобрал у него желание первенства, словно клещами захватив толстое запястье.
- Ого! - сказал Демьян, округлив глаза. - Есть силушка в жилушках, казак, есть!
- Новые стихи читали, что ли?.. - Калинин подходил к каждому из командиров, знакомился, пожимая руки. На каждого смотрели из-за очков лукавые, с прищуром глаза.
- Манифэст барона Врангэля! Уморил нас... - смеясь, сказал с небольшим прибалтийским акцентом Август Корк, недавно сменивший на посту командарма-6 Авксентьевского. - Товаришч Демьян само-лич-но доставил нам послание барона в переводе з немецкаго!
Интеллигентный юноша Уборевич, пряча смех, потупился, начал поправлять пружинку пенсне... Столь же юный Федько открыто улыбался во всю ширь скуластого лица, словно деревенский парняга на уличной потехе. Что выражало лицо Буденного, на отдалении нельзя было понять, но и он, кажется, с удовольствием бы посмеялся еще, подбивая согнутым указательным пальцем концы своих тяжелых усов.
- Так что же? Тогда и мы послушаем, если так интересно? - сказал Калинин, отходя к приготовленному для него креслу. - Почитаете, Ефим Алексеевич?
- Отчего же? Всегда го-тов! - сильно "окая", важничая без меры, согласился Демьян. И, выйдя на середину, стал в некой царственной позе, подняв правую десницу, похожий скорее на Цезаря, чем на Врангеля.
- Итак... "Манифест барона Врангеля"! Свежее, так сказать, создание авторской фантазии! Написано в штабе Южного фронта по листовкам и воззваниям как самого барона, так и его идейного вождя Кривошеина, боготворившего некогда царицу Алису Гессенскую, подругу Гришки Распутина... Они все, как известно, плохо говорили по-русски, картавили...
Читал Демьян громовым голосом и, надо сказать, с выражением:
Вам мой фамилий всем известный:
Ихь бин фон-Врангель херр барон.
Я самый лючший, самый шестный
Есть кан-ди-дат на царский трон.
Послюшай, красные зольдатен:
Зашем ви бьетесь на меня?
Правительстф мой - все демократей,
А не какой-нибудь звиня...
Миронов, до сей поры сохранявший невозмутимость, как хозяин помещения, в котором творилось нечто непонятное ему, покатился со смеху. За ним грохнули остальные... Ломаный язык почему-то потешал особенно Августа Корка, которые сам грешил акцентом и неумелым обрывом окончаний некоторых русских слов. Что касается Вани Федько, то он просто обмирал от удивления и смеха перед столь замысловатым текстом Демьяна. Он дотянулся локтями до стола, распластался над краем, кожаная тужурка горбом взъехала ему на бритый затылок. Гром ко взрыкивал Семен Буденный, не умея сдержать внутренний смех. Только Уборевич усмехался с мягкой, застенчивой иронией и даже краснел отчего-то...
Демьян лоснился скуластым, самодовольным ликом, басил громче:
Часы с поломанной пружина -
Есть власть советский такова.
Какой рабочий от машина
Имеет умный голова?
Какой мужик, разлючный с полем,
Валяйт не будет дурака?
У них мозги с таким мозолем,
Как их мозолистый рука!
Новый взрыв хохота заглушил чтение. И сам Михаил Иванович Калинин как-то застенчиво и смущенно склонился лбом на растопыренные пальцы, пряча глаза. Плечи его мелко тряслись, всклокоченные, вьющиеся волосы прыгали, словно в давней, молодой пляске.
Миронов жевал и проглатывал смех, у него болело, подрезало в скулах. Он разом примирился с этим громоздким, давящим, отчасти самодовольным человеком в своем штабе. Вот он какой, Демьян, вон какая у него российская душа! И никто не сочинит за него подобного "манифеста", никто!
Вы должен верить мне, барону,
Мой слово - твердый есть скала.
Мейн копф ждет царскую корону,
Двуглавый адлер - мой орда!
И я скажу всему канальству;
"Мейн фольк, не надо грабежи!
Слюжите старому начальству,
Вложите в ножницы ножи!"
Еще были там другие слова, про "святую Русслянд" и белого коня ("пферд") у стен Кремля, но никто уже не мог ничего усвоить нового, всех обезоружили окончательно эти ножны-ножницы... Все дружно и едино хохотали, вытирая слезы, и Калинин вовсе уж обессиленно и как-то безвольно отмахивался ладонью: "А ну вас, Ефим Алексеевич, право!.."
Удивительное дело - сам Демьян был невозмутим. То ли привык к своему тексту, вжился в образ барона, то ли выручал артистизм натуры, крепкий мужицкий приумок.
Отсмеялись, отблагодарили, Миронов позвал всех в боковую комнату, к самовару. И тут Демьян Бедный признался, что у него почти готово еще одно стихотворение, уже совсем другого смысла, - почти ода! - посвященное как раз мироновским конникам. Но читать рано, потому что стихотворение еще "сырое", "не созрело", как он сказал.
Миронов, конечно, насторожился: не дай бог попасть на острое перо и столь же острый язык баснописца! - но все приступили с настойчивой просьбой прочесть оду. Демьян достал из внутреннего кармана тужурки смятые листки бумаги, шутил:
- Прямо горячее, с пылу, с жару, не обессудьте!.. До блеску еще далеко, один кураж, но закваска уже есть. Вот, значит - экспромтом, в штабе 2-й Конной...
Стихи, по правде сказать, были еще корявые:
По фронтом по всем кочуя,
Насмотрелся я чудес.
Вот и нынче к вам качу я -
Еду, еду, что за бес,
Где же Конная Вторая?
Впереди да впереди!
"Мне ее, - вздыхал вчера я, -
Не догнать, того гляди!"
Трух да трух моя кобыла -
Кляча, дуй ее горой!
Доскакал я все ж до тыла
Конной армии Второй...
Тут поэт сделал гримасу, разведя руками: дескать, какой-то перерыв здесь должен быть, пауза, целое четверостишие, но его пока нет... А дальше уже написано и зачищено:
Целый табор у костров,
Разомлел я, будь здоров!
Спал. И все казак Миронов
Мне мерещился во сне:
Вздев на пику трех баронов,
Он их жарит на огне!
В конце было и вовсе неловкое четверостишие: загорелась, оказывается, у поэта шинель от костра, бойцы, разбудили, смеялись, желали, чтобы скорее от Врангеля "осталась одна зола..." Но все одобрили стихотворение, оно все-таки очень подходило к моменту, всеобщему подъему в рядах армии. Михаил Иванович Калинин порекомендовал читать стихи в красноармейских клубах и на митингах, которые предстоят на пути агитпоезда.
Чаепитие продолжалось. Только поздней ночью прогудел маневровый на станции и оттуда позвонили, что прибыл поезд командующего.
Совещание отложили на завтра, 26 октября. А в полночь прибыл на совещание с громкими песнями конвоя еще один участник - помощник командующего повстанческой армией полубатька Каретник. Сам Махно, подписавший все-таки Старобельское соглашение с красными, не приехал, сказался больным. От общеизвестной двуединой заповеди его "Бей красного, пока побелеет, лупи белого, пока покраснеет!" теперь, по-видимому, оставалась в силе только вторая половина анархической идеи. До времени, разумеется. Закрашивались и задки тачанок с надписью "Не догонишь!" в пользу обновляемых передков с кличем "Не уйдешь!".
Фрунзе наутро решил передать все махновское воинство в оперативное подчинение Миронову...
ДОКУМЕНТЫ
Крым. Из штаба ген. Врангеля
Газета "Военная Россия" № 155
Настойчивые переправы через Днепр в разных местах и сравнительно пассивное положение красных на северо-восточном фланге определенно указывают на сосредоточение крупных сил краевых на правом берегу Днепра, почему днепровский фронт снова приобретает первенствующее значение в предстоящих боях. Этим в некоторой степени можно объяснить и оставление нашими войсками г. Александровска 10 - 13 октября (ст. стиля). При оставлении г. Александровска нами красные не только не оказали давления, но, по сведениям наших летчиков, летавших вчера в 17 часов над Александровском, красные, опасаясь попасть в мешок, еще не занимали города.
Положение по всему фронту устойчивое. Два наших бронепоезда произвели налет в ночь на 7 (20-е) октября на ст. Синельниково, где рассеяли своим огнем пехоту красных и захватили 89 пленных. Бронепоезда красных, не приняв боя, ушли на Павлоград...
ВОЗЗВАНИЕ
Реввоенсовета 2-й Конной Красной армии
к солдатам генерала Врангеля
В боях 30 сентября и 1 октября (13 - 14 октября н. ст.) у сел Шолохово, Грушевка и Марьинское 2-я Конная Красная армия нанесла сокрушительный удар конному корпусу ваших генералов Барбовича, Бабиева, Наумова и др., причем генералу Бабиеву, этому "черту в красных штанах", как его звали в царской армии, свернули голову.
Из опроса пленных солдат и офицеров выясняется, что младший командный состав не прочь сложить оружие, но... боится расстрела, самосуда. <...>
Сейчас в помещении Реввоенсовета повешено отбитое в этих боях черное знамя генерала Шкуро с волчьей головой и надписью: "Вперед, за великую, единую Россию!" Другой эмблемы, как волчья голова, для характеристики генеральской души трудно и придумать. Хищник-волк равноценен хищнику-генералу. Им кровь нужна.
И льется эта кровь трудящихся крестьян, казаков и рабочих вот уже три года во имя хищников-капиталистов. хищников-генералов.
ОФИЦЕРЫ, КАЗАКИ, СОЛДАТЫ Врангеля!
ДОВОЛЬНО КРОВИ!
ОПОМНИТЕСЬ И ВЕРНИТЕСЬ В СЕМЬЮ ТРУДЯЩИХСЯ МАСС!
Как ни тяжело сознание огромного зла, причиненного вами русскому трудящемуся люду, он найдет в себе великодушие и простит ваше заблуждение.
От лица Рабоче-Крестьянской Республики Реввоенсовет 2-й Конной армии призывает вас сложить оружие, прекратить безнадежную для вас борьбу, в которой вы отдаете свои молодые жизни за чуждые вам интересы.
РЕВВОЕНСОВЕТ ТОРЖЕСТВЕННО ОБЕЩАЕТ СОХРАНИТЬ ЖИЗНЬ всем сдавшимся и искренне раскаявшимся офицерам, казакам и солдатам.
Казаки и солдаты, обманутые братья наши, одумайтесь, опомнитесь! Не "великая, единая Россия" генералов Врангеля, Шатилова, Абросимова, Барбовича, Наумова, Богаевского и др., зовет вас великая Россия рабочих и крестьян, Россия трудящихся кричит: "Дети, вернитесь домой!"
Помните, что Врангель, сидя в Севастополе, уже поглядывает на английский пароход, чтобы удрать за пределы "великой, единой России". Куда поедете и побежите вы?!
Последний раз обращаемся к вам с призывом: СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ!
Иначе карающий меч рабочих и крестьян обрушится всей своей тяжестью на ваши головы.
СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ!
Командующий 2-й Конной армией
казак Усть-Медведицкой станицы Миронов.
Члены Реввоенсовета К. Макошин и Д. Полуян.
Пом. командарма
казак-калмык Платовской станицы Городовиков[56].
Октябрь 1920 года
11
Едва пропела труба горниста над селом Покровским, где располагались основные части 21-й кавдивизии, кубанский казачок Юхненко с охотниками-дружками из третьего взвода (набралось желающих 12 человек) столкнули легкие баркасы-плоскодонки с правого берега и под покровом сумерек и спокойного, умиротворенного настроения по всему фронту благополучно выбросились на противоположную песчаную отмель, подняв затем стрельбу и переполох. Сняли заставу белых из тринадцати нерадивых пластунов и вернулись восвояси...
На другую ночь собралось охотников сорок человек: Миронов велел начдивам приучать бойцов к инициативе, добровольности. Переправились в другом месте на лодках и плотах, с лошадьми. На берег вышли аккуратно, тихо, затем оседлали коней, сделали налет на Большую Знаменку и, переполошив гарнизон, вырубили на церковной площади до сотни не проспавшихся солдат, а двух офицеров Корниловского полка захватили с собой.
В эту же ночь 46-я стрелковая дивизия Ивана Федько бросилась через Днепр у Никополя, используя, кроме понтонной переправы, подручные средства: челноки, плоты, баркасы. Одновременно 16-я кавалерийская к рассвету 26 октября без особых помех скрытно перебралась на левый берег у Верхне-Тарасовского и сразу же, разбиваясь в эскадроны, ударила на село Балки, потеснив части Марковской дивизии белых. Закипел жесточайший бой по всей днепровской излучине на сотни верст фронта. Напор Миронова был жесток и неудержим, в первые же часы под шашками красных лег целиком 12-й Донской пеший полк, офицеры которого помешали солдатам и казакам вовремя выкинуть белый флаг...
Начальник Марковской, генерал Третьяков, которому поручалась охрана всего речного рубежа, покончил с собой.
Близились главные бои. В ночь на 29 октября над всем левобережьем неожиданно разгулялась непогода, закружили снежные бураны. Снег укрыл дороги и тропы, засыпал овражки, окопы, воронки от снарядов и мин. Застаревшие от засухи бурьяны на взлобках холмов и суходольных скатов приоделись в серые, льдистые жемчуга, тихо позванивали на ветру. Пала ранняя стужа.
Плохо одетая армия, в изношенной, разбитой обувке, коченела в окопчиках и секретах, конные эскадроны укрывались в редких селах и зимовниках, им было легче...
Бригада Фомы Текучева расположилась на ночевку в полузаброшенном хуторке под селом Верхний Рогачик, еще под утро взятом с бою. Конники 1-го эскадрона 122-го кавполка облюбовали теплую каменную овчарню с большой кирпичной трубой, расшуровали мелкий дровяной хмыз, старые бодылья подсолнуха, легкий кизяк. Натопили с вечера, чтобы выспаться перед завтрашним боем. Старый казак Осетров опять рассказывал у распахнутого печного жерла разные побывальщины из прошлой боевой жизни, про то, как Миронов с полусотней охотников всю Маньчжурию в девятьсот четвертом году из конца в конец облазил, все ихние телефонные провода на локоть намотал, как они с другим сотником Тарариным страх на японских хунхузов наводили... Потом беседа растеклась, стали поминать разруху и нужду нынешнюю. ("До чего жизня-то дошла, братцы, рубахи - домотканые, штаны - из овечьей кожи, да хорошо, коля б дорогой выделки, а то хрустит промеж ражек, вроде как через сухостой лезешь! На ногах - сыромятные постолы, да ще хорошо, колы е! А колы и того нема?") И тогда политбоец Павло Назаренко, дождавшись паузы, решил поправить дело политической беседой. Уцепил ближнего тавричанина за пуговицу и прервал жалобы нацеленным вопросом:
- Не понимаешь ты, Мотузок, всей тяготы настоящего момента! Ты вот скажи, к примеру, что есть классовая борьба? И почему она так жестока к бедному люду?
Кругом притихли, зная, что темный Мотузок, только в прошлый месяц приставший к эскадрону, обязательно сгородит какую-нито чушь.
- Говори давай! Ну? Как понимаешь? - гаркнули из дальнего угла.
Мотузок оробело смотрел в огонь печурки, шевелил распухшими от дневной стужи губами:
- Классова? Шут ее... О то! Бачив сам, едри ее... В економии, у немца! О то!
- Ну, вывози, вывози, выволакивай тезис, родимый! Говори! - тянул за рукав с другой стороны боец Комлев. - Как ты ее бачив, родимую?
- О то ж! - осмелел Мотузок, по-прежнему щурясь от близкого огня, плимкая окурок, подсунутый со стороны. - На провеснях, это... Хлынула у Таврию к нам голытьба с голоду, начала в наем навязываться! За полцены, а то и за гольный харч, гады! А нам-то как? Местные мы, жить тожа надо. Начали эту пришлую голь утюжить батожьем да кулаками, чтоб цену не сбивали целое отражение на панском дворе! До кольев дело дошло, а немец управитель токо словом нас разводить хотел... Да где там! Он - со словом, а они - с вилами да косами один на одного! Вот тут я и дал тягу с этой економии, будь она проклята все равно что... Никого но признаё та борьба, шоб вона сказались!
В темной овчарне раздался одинокий хохоток грубияна Комлева, остальные почему-то не спешили смеяться, всех пригнула к земле темная исповедь батрачонка Мотузка. И беседа приобретала уже вполне серьезный характер. Политбоец Назаренко обнял хохленка за тощие плечи, сказал вразумительно:
- Плохо ты понимаешь, Мотузок, суть нашего дела, я тебе в другой раз все растолкую про вашего немца-колониста, как он барыш на этой неразберихе снимал, а счас время нет, надо свежую газетку вам, братцы, почитать, раз уж возникла минута подходящая...
Достал Назаренко из подсумка свернутую в тугую пачку свежую газетку армейского политотдела "Красная лава" и склонился к печному свету, огромным красным снопом бьющему в потный сумрак овчарни. Буквы он разбирал с трудом, потому что пламени было много, огонь прыгал и шевелился. А когда чуть стало пригасать, послали нерадивого бойца Комлева за новой вязанкой подсолнечных и кукурузных бодыльев. Дверь хлопнула, отклубился морозный пар у порога, Назаренко продолжал читать статью под самым заголовком:
- "Разбитые у Никополя, потрепанные у Орехова, должны быть разгромлены у Перекопа!" Ясно, товарищи? Такой заголовок во главе всей нашей геройской газеты стоит и не дает нам кроме ни о чем думать, как о проклятом Врангеле! Передовица тож называется: "Скорей кончать!" Ясно и понятно - кого и зачем? Вопросы имеются? Теперь берем вторую страницу, в ней - статья "Беспартийная конференция Второй конармии", я тут подчеркнул карандашом главное. Стояло, товарищи, на конференции шесть вопросов! Организация Красной Армии - раз, оборона Республики - два, третий - роль и значение конницы в гражданской войне, тут все об нас говорилось, потом четвертый вопрос: что такое Коммунистическая партия и Советская власть, дальше - "Наш наказ" и последний вопрос: текущие дела! В заключение конференции член Реввоенсовета армии товарищ Макошин сказал. Слухайте: "Я уверен, что если бы здесь побывал представитель буржуазии Ллойд Джордж и посмотрел, с каким умением мы разбираем вопросы своей внутренней жизни и борьбы, то он на шестьдесят процентов потерял бы уверенность в том, что революцию можно победить, что рабочих можно разгромить!"
По общей сосредоточенной тишине в темноте овчарни Назаренко понимал, что слушают его с громадным вниманием.
- На шесть-де-сят процентов! - значительно подсказал со стороны старый служака Осетров.
- Дальше-то о чем там говорится, Павло! Вали дальше!
- А вы ж прения затеяли, не даете читать. Свет ишо у нас... Ни беса не разберу по мелкому! Ну вот ишо, отчеркнул я тут ишо засветло карандашом: приветствие нашей беспартийной конференции товарищу Ленину!
- Читай давай! Громчей!
Назаренко встал, оправил новую шинель с красными "разговорами" во всю грудь, откашлялся. Два бойца светили ему лучинками, напеременки поджигая в печи гаснущие сухие прутики и кукурузные сухие перья с початков.
- Вот, товарищи, сказано: "Общеармейская беспартийная конференция 2-й Конной армии, собравшись в тяжелый момент для Советских республик, для власти рабочих и крестьян, шлет свой горячий привет вождю мировой революции и заявляет... Что бойцы 2-й Конной армии, честно сражавшиеся долгое время за великое дело освобождения труда, за пролетарскую революцию, в сей раз, когда белогвардейский барон выполз из крымской норы и белая Польша старается с запада задавить революцию, выполнят свой долг, разгромят врага и под вашим руководством со всем пролетариатом пойдут до последней победы, до торжества коммунизма. Да здравствует мировая революция и ее вождь товарищ Ленин!"
Все-таки не митинг тут был, а ночлег, привал, и поэтому, видно, никто не вскочил, не завопил "ура", наоборот, возникла глубокая, вдумчивая тишина, безмолвие мысли и общего дыхания, сознающего высокий обет перед Лениным, обет, имеющий цену жизни и смерти. И это безмолвие общего дыхания и общей кровной мысли объединяло красноармейцев первого взвода не хуже того геройского возгласа-призыва, какой взвивается в нужную минуту над головами атакующих.
Назаренко кашлянул с сознанием важности самой этой минуты, прошуршал газеткой и сел опить к гаснувшему устью печки. Заметил тихо, в раздумье:
- Тут приводятся еще письма рядовых бойцов, надо б почитать... Да где ж он запропал, этот Комлев? Печка ж вовсе не светит! Чтоб его черти там заморозили!
Именно в эту минуту снова хлопнула дверь овчарни с облаком мороза, заскрипел снежок, и в сумраке явились сразу не одна, а две плечистые фигуры. Комлев кинул охапку мягких кукурузных стеблей к ногам Назаренко и вытолкнул к середине другого, безмолвно стоявшего во тьме.
- Поглядите, кого я привел-то, черти забывчиваи! А? На морозе, середь снегу откопал!
Крепкоплечий, здорово обросший бородой и потому неузнаваемый боец гулко, простудно закашлялся. Сел, горбясь, к пригреву, напротив света, с видимой заботливостью пристроил на коленях тощую торбочку.
- Ты, что ль, Родин? - ахнул Павло Назаренко. - Так тебя же убили, ишо в первый день наступления, восьмого, али девятого? Когда Бабиев ишо живой был и горячего жару нам в мотню засыпал, ну? Ты, что ль?
- Родин? Ах ты, черт рябой, да мы ж тебя схоронили, было! - заорал из угла бас.
- Он и есть, - с небрежностью человека, знающего больше других, сказал Комлев. Рядом с Родиным протянул руки к печному теплу. Пламя от сухой кукурузы теперь хорошо освещало низкую овчарню, придвинувшиеся к середине золотисто-багровые лица бойцов.
- Родин! Верующий в богов и святых - с того свету! - сдержанно улыбался и рокотал озябшим голосом Комлев.
- Ты откуда, Родин? - на полный серьез, с заботой спросил политбоец Назареко.
- Сказать точно, братцы, так из врангелевского плену! - признался Родин, и каждая рябинка на его побитом оспой лице засветилась тихой благодарностью судьбе, что оставила она его живым и здоровым на этой зыбкой дорожке. - Сказать по совести, так и сам не верю до сих пор, что живой! Там нашего брата не дюже милуют, злые, как нечистая сила, и никак не думал с вами обратно свидеться, братцы! Тут вот, не дале как вчера, видал, по первой пороше и самой мерзлой земле... наших пленных красноармейцев, из пехоты... погнали к перешейкам в босом виде! Ну, г-гады, изверги человеческие!.. - Родин вдруг прижал свой рябой лоб к торчмя поставленным коленям и заскрипел зубами. Рыжеватые, свалявшиеся колтуном вихры его будто дымились на затылке от яркого печного огня.
Тут, откуда ни возьмись, подошел и сам взводный командир Михаил Батанов и стал незаметно у печи, тоже вроде бы грея руки.
- Да ты-то как же... уцелел? Все видели, что убитый? - сказал Назаренко не столько с любопытством, сколько с заботой о правде. Ну как... - развел руками Родин. - Ахнуло в трех шагах, передние ноги у коня оторвало совсем с нагрудником, а я на всем скаку шашкой махнул как раз, будто с обрыва, вниз головой..., На том память и отшибло. Грохнулся, понятно, с такой высоты об сухую землю-солончак, ясное дело...
- Конешно, контузия тут едва ль не смертельная, со мной тоже было, - подсказал кто-то со стороны, сочувствуя.
- Без памяти. И сам думал, что мертвый, - начал ощупывать сам себя Родин, вроде бы не доверяя чему-то. - А тут вас отбили, оттеснили, сказать, всех ранетых начали они пристреливать. Это уж посля узнал я и сообразил, чего сам не видел... И, конечное дело, прикололи б раба божьего, кабы знали, что живой...
Все слушали с живым вниманием: как-никак, человек с того света!
- А на мне как раз добрые сапоги были! Ну, Павло, ты ж помнишь, какие были сапоги, с одного офицерика кавказского, с бритой губой. Я его рубанул, было дело, под Серогозами тогда... - Родин задрал ногу и показал обувку. На нем были теперь губастые, драные сапоги, явно другие.
- Ты покороче. Родин. При чем тут сапоги? - сказал взводный Батаков.
- А при том, какой-то азият с этой ихней дикой дивизии наладился теперь с меня сапоги кровные стянуть, а я тут открыл глаза, и - откуда сила ваялась! - по мордам, значит... А другой - в карман ко мне, а там и табачок, и свежая газетка "Красная лава", слава богу, нашлась. Сидят, курят и думают, как бы поскорей в плен к нам сдаться. Читали газету, пока закуривали... С другой стороны, как со мной-то быть? Ну, так и не решились. А тут как раз мимо пленных гнали, человек десять, может больше, не знаю. "Здоровый?" - спрашивают с издаля. Значит, не раненый? Если б раненый, то каюк! А тут на военную работу, на Турецкий вал им пленные понадобились, рабы... Ну вот и остался живой, только сапоги, понятно, сняли, черти дикие!
- Ну и дальше? - совсем заинтересованно спросил комвзвод.
- А дальше... Три дни там проработал, в военнопленных, и тут прямо на траншеях подходют важные офицеры, гады, спрашивают: из 2-й Конной? Так точно, говорю, конной... Какого полка, эскадрона? Не скажу! А нам, говорят, это и не надо. Хочешь, говорят, домой сбегать, с друзьями повидаться? Да вы что, говорю, расстрелять, что ли, собрались, дак не валяйте ваньку, господа хорошие! Нет, говорят, у нас к вам дельное предложение: мы нам жизнь сохраним, а вы окажите нам услугу, гражданин красноармеец Родин!
- Прямо сказки бабушки Арины! - сказал недовольный бас из темного угла. И кашлянул с политическим значением.
- Так нет, чего там, пуская до конца расскажет, - спокойно осадил чужое нечистое рвение взводный. - Ты говори, Родин, мы тебе доверяем. Сам знаешь.
- А мне что! Мне, самое главное, из плена этого было... А тут - условие! Доставить тайное письмо самого генерала Врангеля нашему командованию!
- Да ну?! Вот те и сказанул!
- Не спьяну брешешь-то?!
- Это какое такое письмо? И почему тайное?
- А потому, что в буханку хлеба его запекли и эту буханку мне дали, - сказал Родин и встряхнул с опаской лежавшую на коленях грязную торбочку. - Вота! В торбе буханка-то, а в ей это самое письмо! Сам барон Врангель, сказано, писал!
- Кому? - переспросил с подозрением политбоец Назаренко.
- Красному командованию. Я ж сказал! - крякнул с досадой Родин. - Сколько раз говорить! А я обязан этую буханку доставить в штаб. Три дня сидел в этом хуторе, у белых, все соображал, как через Днепро переправляться в такую погоду, а вы ровно узнали про мою нужду, выбили их с хутора! Теперя мне легче, понятно. Я тут зашел в одну хату, а мне говорят: 1-й эскадрон рядом, ну я и пошел искать. А ту он, Комлев, за будыльями вышел, так я до слез, братцы, обрадовался!
Родин говорил простодушно и откровенно, и на глазах вроде наворачивалась слезинка, но было вокруг некоторое замешательство, минута подозрительной тишины. И в эту минуту снова бухнул простуженный и злой басок из темного угла:
- Ну, а ежли б тебе заряженную бонбу дали в красный штаб оттащить, ты б тожа согласился?
Родин хмыкнул и от удивления развел руками:
- Эт чего? Дурак я, что ли? Я бы ее, бонбу, по дороге разрядил, да и все! Чудной человек ты, пра!
Взводный Батаков взял торбочку с колен Родина. Подержал на весу, как бы определяя на глаз ее тяжесть. Родин тоже привстал, не выпуская одного угла холстинкового мешочка, держась за него, как за последнее спасение.
- Знаешь что, Родин, - сказал Батаков. - Дело это явно нечистое, белой контрразведкой пахнет. Так что зря не болтай, пойдем лучше к комполка, он лучше разберется. Что с этой буханкой и с тобой делать. Пошли!
Четкой, деловой походкой, перешагивая через лежащих, взводный тронулся к дверям. Родин неуверенно пошел следом.
Командир 122-го полка Лунев только что вымыл в теплой хате голову над корытом, сменил белье и, блаженствуя в чистом, брился у стола, при свете яркой керосиновой лампы. Новенькие подтяжки охватывали крутые плечи рубаки Лунева, молодое розовое лицо с клочьями мыла под носом, на подбородке враз посуровело, как только взводный доложил о причине своего появления.
- Разрежь буханку! - сказал комполка, кончив бритье.
- Тут вот бороздка... - пояснил Родин. - Надо по ней, чтоб не повредить.
Взводный Батаков аккуратно располовинил ржаную буханку, положил на стол. В мякише, и правда, запечатан был синий пакет.
...Письмо Врангеля было доставлено в Никополь, лично командующему армией. Миронов пробежал глазами первые строки и позвал Макошина. Сказал, жуя от великого возмущения правый ус, что делал лишь в минуты самые жестокие и нелепые.
- Вот, Константин Алексеевич, восчувствуйте! Ну, никакими средствами не брезгуют, подлецы! Надо было еще Полуяна позвать: он свидетель, что и генерал Краснов также вот подкапывался под Миронова... Надо немедленно переправить в Особый отдел, чтобы никаких кривотолков...
Письмо было короткое, адресовалось лично Миронову. Макошин, брезгливо оттопырив губу, прочел:
Крым. Ставка Верховного Главнокомандующего
За великую, неделимую Россию!
Командующему 2-й Коммой Кратной армией Ф. К. Миронову
Войсковой старшина Миронов!
Как и в прошлую военную кампанию 1918 - 1919 годов на Дону, именно Вы являетесь ныне главным камнем преткновения на великом крестном пути русских армий к главному большевистско-еврейскому гнезду - Москве, к желанному возмездию и победе.
Вы, Миронов, в простоте душевной искренне разделили всеобщее заблуждение так называемой "мыслящей интеллигенции" России о благотворности революции и всяческих свобод для темного народа. Вы имели достаточно времени и опыта, чтобы понять, какая бездна русскому народу уготована международным альянсом Интернационала. Но по их же поговорке: есть время разбрасывать камни и есть время их собирать - одумайтесь! Сердце русское отходчиво: все мы ходили с красными бантами после крушения монархии и теперь вкушаем заслуженные плоды. Не будем злопамятны!
Ваше место, Миронов, в рядах истинных патриотов, в рядах белой армии. Чин генерал-лейтенанта и командующего Русской армией - за Вами, если вы искренне раскаетесь и вернетесь в стан патриотов.
В случае Вашего согласия прошу направить Вашу армию в район Херсона - Николаева, разгромить части 6-й советской армии и войти в непосредственную связь с Русской армией.
Барон Петр Врангель.
Макошин прочел текст дважды, поморщился, сказал со странным удушьем в горле:
- Прекрасная бумага, почти что гербовая и, по-моему, даже пахнет мужским одеколоном... Любовное письмо для нашей контрразведки! Может быть, прямо выбросим его в печку, чтобы без лишних разговоров?
- Зачем? - нахмурился Миронов. - Любопытных станет еще больше! Надо передать Полуяну, пусть свяжется с особым отделом фронта. Это же черт знает что такое! "Петр Врангель! Ваш кровный брат!" Когда охаживают его в хвост и в гриву! Но... между прочим, сейчас меня тревожит другое: нежелательные перемещения в командном составе Донского корпуса.
- Генерал Говоров вас беспокоит, Филипп Кузьмич?
Макошин, как и Миронов, знал, что за поражение под Никополем Врангель отстранил от должности командующего 2-й армией генерала Драценко и поставил на его место педантичного старика Абрамова. Донским корпусом теперь командует бывший начштаба молодой генерал Говоров...
Миронов сказал, медленно вытягивая из себя слова:
- Нет, Константин Алексеевич, насчет Говорова пусть никто не обольщается: лизоблюд, стратег из поповичей, дрянь! С такими воевать нетрудно... Но вот на его место, начальником штаба корпуса, теперь волею судьбы выдвинут из низов генерал Тарарин, вот этого я и боюсь! Знаю еще с русско-японской... Непременно задаст нам задачку, прекрасный был офицер! Если еще не съела крымская ржа... Во всяком случае, ушки надо держать востро! А письмо Врангеля передайте через Полуяна по назначению, прошу вас... - и, подумав еще, добавил: - Да еще личная просьба у меня: сделайте так, чтобы красноармейца, который по глупости доставил эту дрянь, не судили и не наказывали. Человека можно понять: хотел домой вернуться. Не его вина. Да и без того слишком много крови вокруг...
12
На левом берегу у Днепра Врангель активизировал действия войск, надеясь вернуть инициативу в свои руки.
Донской корпус белых обрушился на 16-ю кавдивизию, державшую стык с 13-й армией. Удар не был неожиданным - разведка Блиновской дивизии своевременно перехватила приказ генерала Говорова о предстоящем наступлении, но меры противодействия, принятые командованием 2-й Конной, оказались явно недостаточными. В 16 часов 30 минут 29 октября командующий группой на этом участке Иван Федько доносил спешно:
"16-я кавдивизия не выдержала натиска трех дивизий противника, отступает из района Орлянка - М. Белозерка. Противник, развивая наступление, занял Балки, распространяется в направлении Днепровка. Наши 23-й и 24-й полки захвачены в плен. 22-й полк с артиллерией отошел на север и занял позицию севернее с. Балки. Части 3-й дивизии приводятся в порядок... № 4209".
Получив такое донесение, Миронов с Макошиным спешно выехали из Никополя в район Днепровки - Белозерки, чтобы лично направлять действия отступающих частей. Грязь в пойме была невылазная, перемешанная со снегом. За переправой автомобили забуксовали, в наступившей темноте Миронов погнал во все стороны вестовых, ночь прошла в полной неразберихе, с чертыханием и матом всадников и храпом усталых коней. Тащили одну из машин конной тягой, ее кидало в размытых колеях, свет фар плясал на замызганных конских крупах, грязно-пегой от разбитого снега дорожной полосе.
- Положение, прямо сказать, незавидное, - гудел всегда спокойный Макошин. Он курил здоровенную солдатскую цигарку и брызгал искрами.
- Да. Удар Тарарина, - сказал Миронов, - Кое-что успели ему противопоставить, но, как видим, маловато... Надо бы до рассвета выбраться.
Помолчали. Оба хорошо знали, что никакого настоящего плацдарма за Днепром, с укреплениями, проволокой, волчьими ямами, у них не было. Была спешка, и она-то теперь могла обернуться роковыми последствии ми.
Видимо, Буденный замешкался на переправах, - сказал Макошин в раздумье. - Или идет слишком скрыто от противника. Врангель и Абрамов занялись исключительно нами...
Перед рассветом в сплошном тумане выбрались к селу Днепровка. Наскоро развернули полевой штаб, сюда и начали поступать обрывочные и разноречивые сведения от Федько, Волынского и Лысенко. 2-я Блиновская молчала, словно провалилась в эту мокрую снеговую хлябь.
Миронова стало покидать спокойствие и самообладание, каким ой обычно отличался в сложной боевой обстановке.
- Что пишет, что пишет, гимназист сопливый! - закричал он, потрясая донесением начдива-16 Волынского. - Вот... "Сообщаю о переходе на сторону противника двух полков 3-й стрелковой дивизии и своем вынужденном отходе по этой причине в западном направлении..." Вы слышите, Константин Алексеевич? Сам "отходил" в аллюре "три креста", небо в овчинку показалось, оттого и пехотинцев в обиду дал! А? Срочно начальника связи! Где начальник связи!
Разошелся командарм как-то даже и нехорошо. Кричал на связиста, пугая трибуналом:
- Чтобы через два часа - от силы! - связь с Блиновской была! Лично!
Адъютанты, что называется, рыли землю, но от этого было нелегче.
Туман стал рассеиваться, но с ним рассеивались и надежды на благополучный выход из положения. Противник всюду забирал инициативу. Грязь, холод, ненастье, удар в челюсть, от которого откидывается в полусознании голова и летят искры из глаз... Ну, погоди, бывший полчанин и бывший сотник Тарарин, с которым игрывали в подкидного по вечерам в молодые годы! Погоди...
- Где же все-таки Блиновская, ч-черт возьми?!
Прибежал ординарец Соколов, сказал, немея от взгляда
Миронова:
- Товарищ командарм, - начальник связи... застрелился!
- Что-о?
Миронов осекся, плечи сразу опали, нервными пальцами сжал нижнюю челюсть. Этого еще не было у него за всю службу - паники!
- Черт бы их... слабонервных... А? - Макошин молчал, в глазах его Миронов не мог отыскать сочувствия. Сказал тихо, будто оправдываясь: - Попросите Погребова с оперативным отделом. Надо же искать 2-ю дивизию с Рожковым. И где Лысенко? Отменить прошлый приказ, дать совсем иную задачу, по обстановке. Немедленно!
Отлично, спокойно, как всегда, работал штабист для особых поручений при командарме бывший оконный офицер Качалов. Всегда так получалось, что у него и связных достаточно, и сметка есть, и хладнокровие. Выходы ищет и находят с необходимой быстротой.
- Лысенко приказ получил, занимает позиции твердо, товарищ командарм. С этой стороны угрозы не предвидится.
- Что с Блиновской?
- Пока неясно...
Только через два часа стало известно о трагедии в штабе Блиновской. На рассвете прямо во дворе штаба, когда собирались выезжать к войскам, убиты разрывом тяжелого снаряда начдив-2 Рожков и начальник штаба Берендс. Ранен начальник политотдела Друян.
Дивизия отошла под натиском превосходящих сил в полном порядке, готовится вернуть Большую Белозерку...
Рожков, начдив-2, молодой коммунар, 26 лет, почти мальчик... - что о нем знал Миронов? Только то, что он уроженец Калужской губернии, питерский мастеровой, бывший комиссар 5-го заамурского полка? И все? Заамурцы рассказывали о нем: "Такой плохонький был, одежа помятая, сапоги нечищены, самый неказистый из пулеметчиков. А как пришла революция - другой стал. Опрятный, подтянутый, во всем - образец, выбирать его всюду стали..."
Нет, пожалуй, знал Миронов о нем совсем немало, очень чутком и очень ровном, очень порядочном юноше с серьезным, редко улыбающимся лицом. Это он. Рожков, когда-то воспротивился безрассудному рейду конницы в тыл Врангеля под началом Жлобы и был за то отстранен от должности. Но когда трагедия свершилась, когда корпус погиб, а родная Блиновская выскользнула из огненного кольца полумертвая, но сохранившая себя, единая прежним воспитанием, зализывающая раны, тогда Рожкова снова вернули в дивизию, исправили дорого стоившую ошибку…
Потом еще в бою под Грушевкой, когда успех решали минуты и Миронов сам пошел в атаку с последним резервом заамурцев. Рожков не дал тогда командарму вырваться вперед. С возгласом "Командарм близко, с нами!" он кинулся в рубку с азартом мальчика, и тогда судьба сберегла ему жизнь. Оставалось еще у него две недоли до разрыва этого проклятого снаряда во дворе штаба...
Еще одна потеря дорогой жизни, еще одна зарубка на сердце.
Как живой представился начдив Рожков - на параде, когда Калинин вручал награды. Подошел Иван Андреевич Рожков, получил из рук в руки орден Красного Знамени, молча, сомкнув губы, посмотрел на Калинина и сконфуженно сунул орден в карман. Не подозревая совсем, что он герой, достойный этой награды.
Миронов вытер глаза носовым платком, не скрываясь, вызвал порученца своего Качалова.
- Пожалуйста, Владимир Яковлевич, поезжайте к блиновцам, примите командование. Бой там тяжелый" но имейте в виду все же" что на подходе к вам Лысенко. Я с 16-й пока здесь повожусь... Счастливо, Владимир Яковлевич.
Подвижный здоровила Качалов, умница, в заломленной по-кавалерийски черной папахе, откозырял и тут же исчез с вестовыми и связистами штаба.
- Ничего, ничего, генерал Тарарин, скоро у тебя снаряды кончатся. По такой хляби тяжело их подвозить. Тогда уж и мы заиграем артподготовку... Ничего, туман как будто падает в лощины, скоро оглядимся! - подогревал себя несвойственным, лекомысленным задором Миронов. Кончались, по-видимому, нервные силы.
Вслед за первым, обнадеживающим донесением от Качалова из Блиновской ("Противник отброшен, Большая Белозерка вновь за нами...") доставили из тыла огорчение: "Вероятно, в верховьях Дона прошли дожди, тонкий лед поломало, по реке идут мелкие льдины и шуга, переправы сорваны!"
В том, что переправы сорваны, таилась большая беда. Большая, чем могли предполагать в штабе... Противник не должен об этом знать, иначе катастрофа неизбежна. Наверняка прервется поступление снарядов и прочего боезапаса!
Ну, что скажешь, командарм Миронов, куда подевалась боевая выучка твоих эскадронов, куда запропали полтора месяца учений и боев, почему от крепкого удара все посыпалось на глазах, рушится вдрызг, затаптывается в грязь? А?
Потому что - война. Потому что боевое счастье изменчиво, на твою выдумку и твой риск существуют сотни неведомых ответов, есть иные головы в стане врага, которые тоже умеют думать и решать...
Надо продержаться. Не может от одного крепкого удара рассыпаться армия Миронова, должен быть перелом.
Перелома еще нет, зато налажена связь со своим армейским штабом и штабом фронта...
Сведения с позиций: 21-я Михаила Лысенко вышла в тыл генералу Говорову, сбила встречную лаву, поворачивает противника вспять, с Качаловым у него прочная связь. И на том спасибо... Можно наконец вздохнуть спокойно. Сражение медленно и верно возвращается "на круги своя", инициативу снова берем в свои руки.
Командарм видел разъяренную конную массу блиновцев, идущих по взбитому, грязному снегу южнее Белозерки в жуткую, неудержимую рубку - напролом, на уничтожение, за смерть любимого начдива Рожкова...
Но еще рано говорить о переломе: здесь, поблизости, бьют и мотают 16-ю дивизию как бы в отместку за то, что именно она, неудачливая в прошлом, неповоротливая и вялая, первой форсировала Днепр и вышла в неприятельские тылы.
Еще рано успокаиваться, надо выручать неудачливого начдива Волынского...
- Правда ли, что Миронов разбит и будто бы повстанческая дивизия Махно предательски ударила по его тылам? Тут у нас все с ног сбились, целые сутки не было связи!..
- Какая чушь, господи прости! Я привезла докладную Миронова, ничего подобного там не было и не могло быть. Я только что из дивизии Махно! Впрочем, самого батьку не пришлось видеть, командует пока его помощник Каретник, - Старикова, "бой-баба" из политотдела армии, смотрела на штабных девиц, не нюхавших пороха, почти с презрением. Опять они муссируют всякие небылицы про Миронова, про измену во 2-й Конной, им хочется "остренького", "небывалого", "душещипательного" и обязательно с кровицей, чтобы рассказывать с придыханием и восторгом! Черти из благородного салона!
Армия Миронова отбивается с большими потерями, скрывать нечего, но у нее, Стариковой, была цель отнюдь не штабная, в стратегию ей незачем влазить, она инструктор политотдела, а к Махно ездила вообще едва ли не по собственной инициативе. Надо было развязать кое-какие узлы прошлого, выяснить подробности расправы над коммунистами в штабе махновской армия в декабре прошлого года, когда армия состояла в союзе с красными против Деникина. Между прочим, как роз в тот момент, в ночь "святого Варфоломея", Аврам Гуманист был там, на политической работе, но как-то уцелел, спасся, увильнул из-под неусыпных глаз Левы Задова и Мишки Левчика, садистов и гадов, и до сих пор молчит, как воды в рот набрал... Руки у него дрожат, глаза бегают, как у мелкого жулика, но рассказать членораздельно ничего не может. Пришлось ехать к махновцам, но там разве что узнаешь?
Штабные девушки липли к Таисии Ивановне, искали сенсационных сведений, но ей-то было не до них, спешила сразу в отдел, к самому начальнику со странной фамилией Попок...
Вообще говоря, вся эта история прошлогодняя почти не прояснилась, надо было через начальника нажимать на Аврама, пусть наконец все расскажет и объяснит!
Махно, он ведь никогда не входил в блок с белогвардейцами. Воевал все больше на два фронта либо примыкал к нашим силам. В конце восемнадцатого года громил петлюровцев под Екатеринославом, и большевики даже назначали его главкомом района. В январе девятнадцатого, например, силы махновской армии доходили до 30 тысяч штыков и сабель, и он воевал с Деникиным в составе 7-й Украинской советской дивизии. Потом дело осложнилось. Анархическая конфедерация "Набат" направила к Махно своих эмиссаров Иосифа Гутмана, Макса Черного и Аршинова-Марина, которые и убедили Нестора Ивановича, что пора переходить к безвластию... На помощь им явился из центра анархист Волин-Эйхенбаум, именно тогда Махно ушел с поста комбрига Красной Армии. А дальше начался бунт, расстрелы. Мишка Левчик, начальник махновской контрразведки, в одну ночь расстрелял начдива Полонского с женой и коммунистов штаба Азарова, Семенченко, Вайнера и Бродского. Гуманиста почему-то пощадили...
Некий "крючок" Старикова все же нашла в махновском штабе и, бережно храня его от посторонних, везла с собою. Дело в том, что Аврам, оказывается, был в бандитском застенке вместе с другими арестованными, а потом почему-то его выпустили на свободу. Именно, не "сумел бежать", не "скрылся в момент арестов", а вышел из тюремных ворот целым и невредимым! Это было новостью, и не только для одной Стариковой.
Ко времени прихода Стариковой в политотдел Яков Александрович Попок завершал беседу с красноармейцем Родиным по поводу доставленного им письма от барона Врангеля. Присутствовал на беседе также член РВС Полуян. Боец Родин, напуганный и смятый неожиданным расследованием пустого, по его понятиям, дела, сидел в углу на табуретке с потными и взъерошенными волосами, наморщив лоб, и тупо смотрел на ярко освещенный стол. Перед начальником политотдела горела большая керосиновая лампа-молния. За окнами было черно.
Яков Александрович просил бойца вспомнить дополнительные подробности момента, когда ему вручали буханку хлеба с письмом барона, но боец Родин ничего не мог вспомнить. Спросили там его, из какой армии, когда попал в плен, хочет ли домой, к полчанам, и попросили передать каравай в руки большим командирам, и все...
- "К полчанам" - это было сказано дословно? Или ты сейчас обмолвился? - подался к нему плечами Дмитрий Полуян.
- Сказали, офицерья... Точно, - кивнул Родин.
- Значит, из казачьей контрразведки дело вышло, - сказал Полуян, напряженно глядя на политотдельца. - Словцо-то чисто донское: полчане, полчанин...
- Ну, тем более, - согласился Яков Александрович. - Дельце-то не столь уж безобидное, как может представляться на первый взгляд!
- Черт его знает, на моей памяти это уже второй случай: генерал Краснов тоже... знаете, пытался заговаривать... на эту тему, - Дмитрий Полуян говорил полунамеками исключительно по той причине, что боец Родин не должен был знать или слышать этих прошлых подробностей.
- А по-моему, Дмитрий Васильевич, в этой истории еще не все ясно, - упорствовал Попок. - Думаю, стоит в ней еще покопаться... Так что бойца придется, видимо, еще подержать у вас. Конечно, с вашего ведома...
Родин при этих слова огорченно вздохнул и привстал:
- Чего же держать-то, товарищ, ведь там и конь у меня, и взвод, да и война, к слову, идет?
- Воевать хочешь? - усмехнулся Попок.
- А то! - заулыбался Родин, прижав суконную богатырку к груди. - Скорей отвоюемся, скорея домой пойдем, рази мы не понимаем? Тоже и друзья ведь там, как их однех оставить? Место мое там...
- В том-то и дело, - опечалился Яков Александрович Попом, - что могут убить тебя. Родин. Убить! Понимаешь? А ты нам еще понадобишься, как я понимаю. Поэтому уж лучше посиди у нас. Тут безопасней, Родин.
- Так меня ж в кутузке держут, - обиженно сказал Родин, Тожа - не у тещи на блинах! Долго ли?
- И за это обиды не держи, Родин: в твоих же интересах, чтобы чего с тобою но случилось. Понял? Бераженого, сам знаешь...
Вызвали конвойного бойца и приказали увести.
Полуян выкурил папироску, напомнил, что Миронов просил не наказывать оплошавшего в плену бойца, и пошел к двери. На пороге посторонился: к начальнику шли, чуть ли не под ручку, двое политотдельцев, Гуманист и Тая Старикова. Лица у обоих напряжены до крайности - опять какая-нибудь свара, Полуян не стал возвращаться, только вздохнул с глухим матерком, выходя на темное крыльцо.
Старикова держалась воинственно. Она уже докладывала раньше о сомнительности политической репутации Аврама Гуманиста, ждала подробного следствия и разбирательства и на медлительность начальника политотдела отвечала необходимым партийным натиском: "До каких пор этот махновский туман будет застить нам глаза?!."
- Товарищ Попок, я выяснила, что Аврам находился в застенке анархистов, чего мы раньше не знали. Выйти живым и невредимым из лап Мишки Левчика и Осипа Черного - это не простая случайность! Такое пятно на репутации члена партии немыслимо. Я требую, чтобы товарищ Аврам признался честно и разъяснил всю подоплеку своего освобождения...
Аврам позеленел от возмущения и, напрягшись, выдавил из самой гортани, обиженно:
- Товарищу Татьяне, - он почему-то упорно называл Таисью Татьяной, - я, по-видимому, ненавистен лично... Судя по ее пристрастности, было бы ей намного легче, если б меня растерзали эти одесские собаки!
- Нет! - живо откликнулась Старикова. - Мне было бы это хуже, товарищ Гуманист! Я тоже член партии, и твоя жизнь, как коммуниста, мне дорога и близка, тут говорить особо не приходится. Но жизнь твоя должна быть кристально чистой и отнюдь не замаранной! В этом наша с тобой правда, товарищ!
Они еще некоторое время препирались, и Яков Александрович Попок чувствовал всю прочность позиций под москвичкой Стариковой и очень сложное положение Аврама. Что там, в логове Махно, было? Почему других политработников расстреляли, а Гуманиста отпустили с миром? Как объяснить, да и достаточно ли будет словесных объяснений, когда возникает со всей очевидностью персональное дело?
От этой Таи Стариковой просто не избавиться, она с Красной Пресни, девчонкой еще носила патроны и харчи старшим, сражавшимся на баррикадах. Она к тому же больна чахоткой, это все знают, и она не щадит себя ни в бою, ни на работе... С другой стороны - Аврам тоже заслуженный человек, он с весны восемнадцатого года на ответственной работе, говорит, что в Ростове его сам чрезвычайный комиссар ЦК Орджоникидзе выдвинул в актив ревкома! Да и молод он, может еще поработать для общего дела...
Попок строго посмотрел на всклокоченного Гуманиста, на его обвисшие от обиды и безволия губы и обратился к Таисии:
- Старикова, я не понимаю твоей настойчивости именно в такой момент. Именно не понимаю твоего сиюминутного какого-то наскока! Кругом же бои, смерть вокруг нас ходит, а ты... Я уже приказал Авраму написать наиподробнейшее объяснение по поводу, каким образом он… ну и - так далее! Приказал! И ты напишешь, Аврам, не больше недели сроку тебе, запомни, - Попок мстительно кинул взгляд в сторону Гуманиста. - Но это не пожарное дело, Тая, это официальное разбирательство, тут горячка не нужна.
У Стариковой, как всегда, пылали запекшиеся губы, она облизывала их сухо и готовилась сказать излюбленное насчет кумовства и семейственности, мешающих принципиальному разбору дела, но Яков Александрович не дал ей говорить.
- Это не пожарное дело, Таисия Ивановна, еще и потому, что назавтра мы все обязаны выехать в части, на позиции! - Попок поднял голос: - Этого требует от нас Реввоенсовет армии, а Миронов так вообще возмущался, что штабы забиты людьми даже в самые тяжелые моменты боев! Старый его загибчик: выгонять весь политсостав в голову атаки! Но признаемся, что в данный момент такой приказ и справедлив, Врангель обнаглел совершенно, в частях наших большие потери! Так что готовьтесь, пожалуйста, на рассвете выезжаем в дивизии. Все.
Старикова застегнула на груди малиновые "разговоры" шинели, подняла колючий суконный ворот вокруг тонкой шеи и, мстительно глянув на обоих - начальника и инструктора, - умелась из комнаты.
Попок несколько минут молчал, потом поднял на Аврама выпуклые, усталые, с кровяными прожилками глаза:
- Ну?..
- Ну как я могу, Яков, что-то объяснять, когда сам не знаю, в чем там было дело,-- развел руками Аврам. - Какая-то фантасмагория, честное слово! Этот фармазон с Молдаванки, Левчик, бил меня по лицу и хотел моей смерти это безусловно...
- Ну? - повторил Попок, снижая в голосе недоверие и пристрастность.
- А потом приехал этот... Черняк-Черный. Ну, Осип… ихний теоретик! Перед самым расстрелом Азарова, Семенченко и других...
- Так, - поощрил Попок.
- А там, у них в делах, валялась моя записная книжка с адресами. Совершенно случайно! И вот этот Осип с Одессы вызывает меня на допрос и разворачивает книжечку и тычет пальцем: "Это кто такой... М. И. Мукасей? Кем он тебе приходится?"
- Да-а? - заинтересованно подался к Авраму начальник.
- Ну, я никакого подвоха не почувствовал, ответил, что Мукасей Михаил Иванович мой знакомый из Козлова, аптекарь... А он: "Какие у него мнения были о тебе?.." Что за вопрос, говорю, - самые наилучшие! Он меня устраивал даже в агитпроп, ведь из Ростова и Воронежа я ехал в Козлов без всяких протекций, чуть ли не на голое место! И вообще, штабы Южного фронта тогда еще только формировались!
Яков Александрович Попок, по-видимому, все уже понял, как тонкий и дальновидный человек. Он усмехнулся, правда, но усмехнулся без всякого подобия улыбки, а лишь внутренне, от сознания своей проницательности и верности своих оценок.
- И Осип, конечно, сразу переменился к тебе? - спросил он тихо.
- В том-то и дело! Представляете? Вернул мне даже записную книжку и тут же, не мешкая, темной ночью вытурил из тюгулевки, как они это место называли. Да. И сказал, чтобы я, при случае, передавал от него привет Михаилу Ивановичу, это, говорит, очень почтенный и уважаемый человек...
- Да. Но этого не надо больше нигде объяснять, рассказывать, - грустно заметил Попок; - Это может, скомпрометировать тебя, ведь они люди другой политической веры. В таких случаях, Аврам, говорят, что хорошо бы получить легкое ранение, исчезнуть с глаз этой Стариковой, полежать в госпитале! Лучшего выхода я, пожалуй, не вижу.
- Пуля, она не выбирает, куда и как ранить, - трезво, с некоторым напряжением сказал Аврам.
- В том-то и дело... - кивнул Попок. - А там тяжелейшие бои, все будем под богом, как говорится... Но с тобой все же надо подумать более основательно, ты еще пригодишься в нашей борьбе. Тут есть бумага из Реввоенсовета об откомандировании наиболее проверенных товарищей, из молодых, на учебу в Москву.,.
- Яков Александрович!.. - взмолился Аврам. - Ради бога!
- Нет, нет, обещать еще ничего не могу, - остановил его Попок. - Надо еще согласовать кое-что с Гусевым в Бела-Куном... В общем, завтра как-нибудь задержись с выездом, до вечера. Я тоже здесь буду... И тогда все прояснится. А сейчас надо укладываться на сон грядущий, уже поздно! И спи, пожалуйста, спокойно...
Аврам шел темной ночью к своей квартире, спотыкался на мерзлой скользи, и не было покоя у него на сердце.
С ужасом вспоминал махновский застенок, сухие, темные кровяные пятна по грязной штукатурке стен, ночные крики, близость и неотвратимость смерти. Надежд не было никаких, бандитская шпана зверствовала пьяно и напропалую, стреляли и рубили шашками в соседнем помещении, от душераздирающих воплей терзаемых людей у него замерзала кровь в жилах. И все его существо молодо бунтовало и не соглашалось принять столь ужасную участь...
"Как же так? Ведь жизнь моя дарована мне свыше самой природой, это же священный дар! Я не волен ни в рождении своем, ни в смерти, так может ли кто посягать на мое святое право - жить? Ведь я - это все, это средоточие самой природы и высших сил, даровавших людям разум и понятие не убивать друг друга! Даже волки не загрызают друг друга до смерти, а вы, люди?.. Боже, во мне может угаснуть до времени целый мир, вся вселенная, миллионы клеток, которые созданы разумом Бога!.. - он стал молиться, не делая, впрочем, никаких движений, но поминая Бога, своего и чужого, - Да, во мне погибнет весь мир и тогда наступит всеобщая тьма, как же они не понимают этого, звери! А мы-то их за людей считали!.."
Мольба, по-видимому, дошла до высших сил этого мира. Потому что расстреляли всех коммунистов штаба: супругов Полонских, Азарова, Вайнера и Бродского и даже хохла Семенченко, а его, Аврама, отпустили с миром, для жизни и новых свершений.
И вот Старикова, чахоточная гадюка, лезет в душу. Хочет, чтобы он признался в споем падении, в мольбе, в той тайне, которая должна быть скрыта от всех. Но этого ей, конечно, не добиться - есть еще иные выходы, есть и люди, которые помогут. Если не сегодня, так завтра! Главное - не спешить, как сказал Яков Александрович, задержаться с выездом... Пусть Тая Старикова сама поедет...
К великому своему удивлению и даже с испугом Аврам вдруг осознал в себе жуткую ненависть к простодушной фабричной женщине, которая допекала его каверзными вопросами, как товарищ по партийной ячейке. И не только ненависть испытал он, а даже как будто желание ее гибели, смерти. Нет, пусть даже не физической кончины, а просто духовного ее распыления, отсутствия в ближайших к нему пределах...
Аврам смирил чувства, сжав кулаки и втянув голову в плечи. Ночь была промозгло-холодной, с изморозью, от которой бросало в дрожь...
13
Да, старый вояка Абрамов, командующий 2-й армией у Врангеля, выдержал экзамен на тактическую зрелость. Они с Тарариным потеснили на полсуток конницу Миронова, как раз настолько, чтобы дать время остальным армиям барона перегруппироваться и вырубить почти две дивизии 1-й Конной у Сальково...
Сводка на рассвете 1 ноября: Донской корпус Говорова отходит на юг, переходя в контратаки. Сдерживает конармию Миронова.
Приказ Миронова: всеми дивизиями одновременно ударить по арьергарду белых, ни в коем случае не отрываться от противника, идти буквально "на плечах" врага!
За сутки 1 ноября 2-я Конная прошла на бешеном аллюре больше пятидесяти верст, с налета заняла село Петровское и стала на дневку, чтобы унять усталость бойцов и утомление лошадей. Разведка доносила: 1-й армейский корпус Кутепова и конкорпус генерала Барбовича выбили части 1-й Конной из села Рождественского, окончательно расчистив для себя путь отхода и Крым, по Чонгару и Арабатской стрелке, и прекратили дальнейший отход...
А куда ускользнул Донкорпус генерала Говорова?
Разведка Блиновской дивизии сообщала: захвачен ординарец командира 6-й пехотной дивизии белых с оперативной сводкой для генерала Кутепова, из коей явствует, что 6-я дивизия и Донской корпус отскочили к северо-востоку, дабы оказаться в тылах зарвавшейся мироновской конницы... Еще раз вспомнишь, Миронов, собственные откровения, что с бывшим сотником Тарариным шутить нельзя! Умен, черт!
Но есть выход. Блиновскую дивизию, родимую, и отдельную кавбригаду в таком случае развернуть фронтом на северо-запад и тем обезопасить свои тылы. Двумя другими дивизиями брать Рождественское, предварительно нащупав связи с ближайшими частями Уборевича и, конечно, 1-й Конной. Действовать незамедлительно, пока части Барбовича и Кутепова перестраиваются...
- Ну, Михаил Филиппович, на тебя вся надежда. Опять на тебя! - обнимая Лысенко, едва не прослезился Миронов. - Заходи от Сальково, не пускай белых к переправам на Чонгаре. Соседние части попрошу оказать помощь тебе. Может быть, подоспеет и Буденный! Рассылаю свой оперативный приказ соседям, должны помочь. Обязаны. Иди!
Сколько уж раз лихая 21-я кавдивизия решала исход этой затянувшейся битвы с бароном Врангелем, и вот опять вся тяжесть ближайшего боя на ней!
Бой 2 ноября по плотности артогня и жестокости конных атак превзошел даже кровопролитные схватки недавних дней у Шолохово. Мощный артиллерийский и пулеметный огонь с большой точностью резал атакующие массы конницы с той и другой стороны. 16-й дивизии удалось все же выбить противника из Рождественского, и когда части Кутепова и Барбовича, направляясь к переправам, навалились у Сальково на 21-ю, Миронов с Макошиным были уже в штабе у Лысенко.
Положение того требовало, ибо силы были снова неравные. Соседи - 30-я дивизия и части 1-й Конной, по горло занятые собственными заботами, отбивались. Пришлось Миронову снять из собственных боевых "тылов" Особую кавбригаду и подкрепить отчасти дивизию Лысенко.
Маневр, маневр и еще раз маневр! Малыми силами создать видимость круговою охвата противника! Обескуражить смелостью! Давить, где можно. Отходить, где узел завязывался насмерть, выскальзывать, изворачиваться и вновь налетать в сумасшедшем, уверенном азарте конной атаки - это и есть толковый кавалерийский бой на изнурение и медленное истребление запутавшегося противника!
Красноармейцы видели командарма и начальника полевого штаба вместе со знаменщиками армии в атакующих линиях, это вселило нужную уверенность в исходе схватки. Огромная, высоченная фигура комиссара, члена РВС Константина Макошина маячила тут же. Бойцы орали своим командирам "ура!" не столько от восторга, как от благодарности за их присутствие, за вселяемую в них веру: командиры самые большие тут, значит, бой уже выигран... Кричали "ура" храбрые конники и пролетали мимо, поднимая истолченные вдрызг, грязные снега... Толчея на сальковской дороге стояла страшная.
- Командарм ранен!
Черт возьми, этого бы не стоило громко кричать. Никто не должен знать, кроме личной охраны и ближнего фельдшера! Рана-то небольшая, пуля глубоко укусила голень, пустила кровь и причинила боль, конечно. А кость, по всему видно, цела, и командарм живой. С тугой перетяжкой может еще прыгать, опираясь на ножны шашки, может скакать в седле. Но все равно не ко времени нашла пуля Миронова - бой впереди.
- Константин Алексеевич, прошу вас... Поезжайте к Новомихайловке, теперь вся масса противника ударит туда, там - ворота к перешейкам. Туда же перевожу и Блиновскую, пока Говоров притомился и зализывает раны. Когда хватится, тогда что-нибудь придумаем... Дивизий насмерть не класть, побольше маневра! Буду сейчас пытаться говорить с самим Фрунзе...
В ближней избушке оборудовали полевой штарм, наладили связь. Миронов рвал и метал, пока дождался желанного уведомления далеких штабных телеграфистов: "Командующий фронтом на проводе..."
- Товарищ командующий, обнаруживается все резче безобразное непонимание соседей - армий и дивизий - самых насущных тактических задач момента! 1-я Конная слишком долго приводит себя в порядок, не тот момент, чтобы прохлаждаться. Уже пятый час ведем тяжелейший бой, но никакого движения с ее стороны... Известно, что из четырех дивизий там большой урон понесли только две! Нет, я совершенно не склонен винить в собственных затруднениях соседей, но сейчас все армии Врангеля заняты исключительно 2-й Конной, прошу проверить сводки и донесения. Латыши вообще прошли мимо, будто по грибы или в увольнение... Главный принцип военной тактики: действовать по обстановке, выполнять приказ соседнего старшего начальника для совместной операции. По-видимому, к вечеру упустим Кутепова и Барбовича в Крым.
- Чонгарский мост должен быть взорвал Конной Буденного, - сказал Фрунзе издалека. По-видимому, и на других направлениях было нелегче.
- Чонгар в руках у головорезов Гусельщикова, - доложил Миронов. - Буденного там нет, не пробился.
- Хорошо, - ответил Фрунзе. - Командование полагается на вашу армию и на ваш боевой опыт, товарищ Миронов... Я в скором времени прибуду на фронт. Все.
Отключили связь. Миронов стоял у аппарата, грыз зубами ус.
Под вечер стало известно: блиновцы и Особая бригада Бадина уничтожили белый гарнизон в Новомихайловке, захватили большие трофеи, но тяжело ранен член РВС армии Макошин. Миронова больно задело это сообщение.
Он чувствовал, что бои не ослабевают, обстановка вокруг армии сгущается. Попросил начальника полевого штаба написать неофициальную грамотку Буденному с просьбой встретиться и обсудить положение. Начштарм Тарасов-Родионов, старый журналист с писательскими наклонностями, изложил необходимую просьбу необидно для командарма-1 и самым изысканным слогом: "Командарм 2-й Конной ввиду весьма важных, полученных из доставленного донесения противника сведений о последнем просит Вас не отказать прибыть для военного совещания сегодня ночью в полевой штаб 2-й Конной в село Рождественское, возле церкви. Не откажите также любезности поделиться снарядами... Начполештарм Тарасов-Родионов".
В это время привезли Макошина. Он тоже был ранен в ногу, как и Миронов, но куда серьезнее. Осколок разворотил бедро, была большая потеря крови, задет нерв... Бледный, с закушенными губами, огромный, этот человек за короткое время стал для Миронова не то что другом, но даже как бы родным по душе, по убеждениям и привычкам. Главное, он был храбрый человек в бою, не обходил опасностей.
Миронов ваял свежую записку к Буденному и пошел с нею в лазаретную. Хотел все же посоветоваться. Как-никак, Буденный - прославленный человек, не обидится ли на приглашение?
Макошину только что сделали перевязку. Лежал на серой холстинной простыне, задрав небритый, изуродованный старым ранением подбородок. Веки болезненно прижмурены, в уголке глаза прикипела одна, последняя слезинка от боли и напряжении при чистке раны. На полу, у кровати, валялся оброненный клочок кровавой ваты. Миронов незаметно сунул его носком сапога под кровать.
- Константин Алексеевич... Мне тут будет сильно не хватать вас, - хромая сильнее обычного, опираясь на ножны отстегнутой от портупеи шашки, сказал Миронов. - Это никуда не годится!.. - И после паузы добавил: - Спасибо за все, Константин Алексеевич. Думаю, скоро встретимся, не в лазарете, разумеется, а на мирной стезе, после этой войны. Врачи говорит: много крови... но кость цела...
- Залатают, - скупо дрогнула ладонь неподвижной, вытянутой вдоль тела руки. Макошин говорил очень тихим, ослабленным голосом, - Спасибо, что навестили, Филипп Кузьмич, в такой момент... Я знаю, какая обстановка...
- Отбиваемся на всех фронтах, - кисло усмехнулся Миронов. - Попробую продержаться несколько дней в седле, завернуть их!
- Вы думаете, в несколько дней это кончится? - Слабая, безвольная усмешка тронула бледные губы Макошина. Он был до того слаб, что уже не верил в благополучный исход нынешних боев, по-видимому.
- В несколько дней именно они рассыплются, - твердо сказал Миронов. - Там все у них - на волоске... Вот решил, знаете ли, пригласить командарма-1 на совет. Нет больше выхода. Иначе Врангель еще будет огрызаться и бить нас поодиночке. Не знаю, удобно ли приглашать...
- А почему неудобно? - спросил Макошин, стараясь поднять голос.
- Просим-то прибыть в Рождественское, - объяснил Миронов суть неудобства. - А Рождественское по первоначальным планам и диспозициям должна бы удерживать Буденновская... Вышло не совсем как-то... Не получилось у них, и выйдет эта записка вроде упрека...
- Ничего. Стерпит, - усмехнулся Макошин.
- Значит, посылать? - без тени улыбки, иногда теряя врожденное чувство юмора, спросил Миронов.
- Разве у вас есть лучший вариант на завтра?
- Если бы!
- Так о чем разговор?
Протрубил рожок санитарного автомобиля. Приехали за Макошиным, его следовало эвакуировать в тыл, к хорошим врачам. Миронов сжал неподвижную руку своего комиссара. Припомнился почему-то Ковалев, его неожиданная, несвоевременная кончина. Сказал еще раз с настойчивым сожалением в голосе:
- Очень жалею... И очень мне будет вас не хватать. От всей души говорю. Не знаю, кого теперь подошлют вместо вас.
Как-то даже сломался глуховатый голос Миронова под конец.
- Думаю, пришлют достойного человека, - оживился Макошин, повернув голову к Миронову, но глядя мимо, на дальнее окно и к двери, откуда могла прийти к нему помощь в облике приехавших медиков. - Будет все хорошо, Филипп Кузьмич. Делами Южного фронта, и в частности 2-й Конной, сейчас очень интересуются и ЦК партии и сам Владимир Ильич. Это я для вас только, по секрету... - Вновь дрогнули паленные красноармейскими цигарками, небритые губы Макошина. Улыбнулся через силу, довольный своими словами, их смыслом.
- Спасибо. И до свидания, Константин Алексеевич.
- Еще увидимся, конечно... До свидания, Филипп Кузьмич, - обессиленно прошептал Макошин. Его брали на носилки. - Как в песне: "Як не сгину, то вернуся!.."
Автомобиль оказался тесным и коротким для Макошина. Кое-как положили, из угла в угол. Распрощались[57].
Отправив спецсвязью записку командарму-1, Миронов приказал усилить сторожевое охранение, вести глубокую разведку в сторону противника, чтобы не допустить какого-либо срыва встречи.
Буденный приехал поздно ночью с крепкой охраной, с ним был начальник полевого штаба Зотов, бывший есаул, толковый штабист.
...Присивашские села - Строгановка, Ивановка, Владимировка - в дыму костров, в шуме и гомоне тысячных пехотных и конных войск, в гомоне людском, ржании коней, сутолоке штабов, лазаретов и передвижных агитповозок...
Врангель ушел в Крым.
Ветер дует пока с запада, выдувает мелкую, вонючую воду из Снвашских ильменей к Азовскому морю, но все равно морозный, суховатый воздух над степями и всем пологим побережьем таит в себе тревогу, солоноват и горек предчувствием новой большой крови. За непроходимостью Сивашских зыбей, за Турецким валом и мостом на Чонгаре затаился Врангель. Там тепло и тихо, еще не сникла зелень, а тут - голая равнина, стужа, снега сдуты непрерывными ветрами в балки, овражки, к руслам пересыхающих речек. Пыль: копыта конных дивизий растолочили широкие таврические шляхи, будто орды кочевников прошли по этим просторам.
Приехал к самому Сивашу командующий фронтом. Осмотрел берега, опросил местных старожилов насчет возможных бродов напротив Строгановки и Владимировки. Атака на Турецкий вал с ходу не увенчалась успехом, 51 -я дивизия Блюхера и Латышская готовятся к штурму заново. Левее, на Чонгаре, у Геническа, пойдут 13-я и вновь организованная 4-я армия, а также 3-й кавалерийский корпус Николая Каширина. 1-я и 2-я Конные стоят пока во вторых эшелонах, чтобы войти после в прорыв с шашками наголо... Но сначала надо взять Турецкий вал и Юшуньские укрепления за ним, в глубине перешейков, изрезанных солеными озерами.
Военный совет штаба фронта. Ночь. Керосиновые лампы чадят, люди не смыкают глаз до утра. Все взвешено и учтено, слова командующего Фрунзе тяжелы и неотвратимы, как сама необходимость:
- Прежняя задача - не допустить противника в Крым - сорвана. Врангель искусными действиями конницы сумел спутать наши карты и частью через Чонгар, частью через Арабатскую стрелку, где по непростительной небрежности конницы Буденного не был взорван мост через Генический залив, ушел в Крым... Отсюда возникает новая, труднейшая задача: взять Крым! Взять в кратчайшие сроки, добить во что бы то ни стало Врангеля до нового года! Владимир Ильич на Всероссийском совещании политпросветов на днях сказал... - Фрунзе вооружился газетой и прочел отмеченные заранее красным карандашом строки:
" Победы над Врангелем, о которых мы читали вчера и о которых вы прочтете сегодня и, вероятно, завтра, показывают, что одна стадия борьбы подходит к концу, что мы отвоевали мир с целым рядом западных стран, а каждая победа на военном фронте освобождает нас для борьбы внутренней, для политики строительства государства"[58]. Вот, товарищи командиры и комиссары, как стоит вопрос: "Республика не может откладывать далее конец гражданской войны, Республика зовет нас любой ценой победить, уничтожить Врангеля! Поэтому заготовлен боевой приказ, в котором армиям фронта ставится задача - по крымским перешейкам немедленно ворваться в Крым и энергичным наступлением на юг овладеть всем полуостровом, уничтожив последнее прибежище контрреволюции. Части 6-й армии сегодня в ночь атакуют Перекопский вал с одновременным ударом через Сиваш, в тыл перекопским позициям. 15-я Инзенская и 52-я стрелковая дивизии должны ночью форсировать Сиваш, взять и надежно удерживать плацдарм на Литовском полуострове Крыма, куда в необходимый час пойдет для выполнения специального моего задания Конармия товарища Миронова. Повстанческую армию немедленно, по получении приказа бросить в тыл перекопских укреплений... Командармам 4-й и 13-й энергичным преследованием разбитого противника обеспечить плацдарм на южном берегу Гнилого моря в районе Чонгарских переправ и устья реки Салгир... Командарму 1-й Конной спешно привести в порядок конницу и готовиться к переправе вслед за пехотой 4-й армии... Все операции проводить сосредоточенными силами и с максимальной энергией, доводя атаки во что бы то ни стало до успешного конца!
Затянулось совещание перед решительным штурмом.
Все вместе с командующим фронтом вышли на крыльцо, в холод и тьму, в пронизывающий ветер и горько-соленые запахи близкого Гнилого моря. Вблизи посверкивали цигарки, на отдалении по всему берегу пылали сотни, а может быть, и тысячи костров. В огонь подбрасывали больше сухого камыша, степного курая, чтобы осветить край подмерзающего Сиваша, пологий спуск в коварную низину. Эти же огни должны маячить за спиной проводников и штурмовых групп пехоты в дальнейшем, для ориентировки.
Сгущалось вокруг сдержанное, напряженное движение: подходили и вновь исчезали командиры и вестовые, отдавались короткие команды, над спускавшейся к Сивашу передовой колонной Инзенской дивизии проплыло широкое, смутно проступавшее во тьме, расчехленное знамя.
- Пошли, - вполголоса сказал начдив 15-й Раудмец, стоявший по правую руку от Фрунзе.
- Плацдарм на Литовском взять и держать любыми средствами, - сказал Фрунзе и спросил точное время. Сиротинский посветил фонариком и ответил. Фрунзе застегнул белую дубленую бекешу на все крючки и стал прощаться. Засветились яркие фары автомобиля. Фрунзе пожал руки Блюхеру, Раудмецу, Корку, следом подошли Миронов и новый член РВС 2-й Конной Горбунов.
Свет фар проскользил по дороге, машина, заурчав, пошла на подъем; Фрунзе ехал в Каховку и Борислав, поближе к штабу фронта, чтобы позаботиться о резервах: битва предполагалась широкая, кровопролитная и, по-видимому, последняя в этой войне. Надо было предусмотреть все.
Постепенно берег опустел. Войска Раудмеца исчезли в темной низине, командующие разъехались, только Миронов и Горбунов еще стояли вместе с начдивом-15, смотрели в непроглядную темень, в направлении Крыма, ожидая возможной перестрелки, каких-либо нежелательных известий. Вовсе было тихо, заставы белых на Литовском спали, здешние связисты суетились с проводами, налаживая связь...
Ничего. Спит теперь Фостиков на Литовском и хорошие сны видит, - уверенно сказал Миронов, прощаясь с Раудмецом. - Важно будет закрепиться на плацдарме, отбить первые атаки. А там... - приложил пальцы к краю папахи и, прихрамывая, пошел в глубь темной, спящей улицы, к своему штабу.
Николай Петрович Горбунов - двадцати восьми лет от роду, молодой бородач-ученый, секретарь Малого Совнаркома при Ленине и член коллегии Высшего научно-технического отдела ВСНХ, последние полтора года обретался на политической работе в 13-й и 14-й армиях. 27 октября в связи с тяжелым ранением Макошина последовал приказ из Москвы: назначить Горбунова членом РВС во 2-ю Конную Миронова.
В этом был определенный смысл, поскольку к Миронову и Фрунзе проявлялся повышенный интерес ныне в самых высших инстанциях. Сам Горбунов, внимательно следивший за всеми перипетиями военных операций в Северной Таврии, и в особенности за "чудом у Никополя", не без удовольствия принял новое назначение.
О Миронове, впрочем, в штабах говорили всякое. Неуживчив, излишне суров в боевой обстановке, а зачастую и просто вздорен, взрывается по пустякам. Партизан, предлагает всякого рода авантюристические и необоснованные "прорывы" и "охваты", на которые ни один здравомыслящий командир не решился бы... За плечами - огромный военный опыт, слава "непобедимого" и в то же время несмываемая пока тень приговора к высшей мере наказания, помилование и полное снятие всех обвинений, наконец - принятие в партию большевиков с ведома и по утверждению в ЦК... Тут слабый не выдержит, да и сильный нахмурится: жизнь, полная кипучей мысли и бессонной работы, душа мятущаяся, больная. Он сам, лично, повел казаков и казачек всего Верхнего Дона, с Хопра и Медведицы, со всеми их домами и семьями к новой жизни, к партии большевиков и Ленину и теперь отвечал жизнью своей за их судьбу. Хорошо ли им будет в новой жизни-то, когда третий год кипит не кончается гражданская война, голод и холод навалились на Донщину и всю Россию, плач народный стоит до неба, - тут заболит душа, что и говорить! Другого бы согнуло и скорежило к сорока семи, зубы повыпадали, а тут, изволите ли видеть, самолично показывает командирам-новичкам из пополнения приемы верховой езды и укрощения коня-трехлетка, джигитовок и рубки "с обманом"... При всем том - молодая жена, отчаянная кавалерист-девица, которая не пожелала остаться в теплой ростовской квартире (он там был членом губисполкома), приехала на военные позиции, поближе к мужу...
Присутствовал Горбунов на одном собеседовании в штабе фронта, по пути во 2-ю Конную, как раз обсуждались там последние бои ударной группы Миронова в Заднепровье. Начальник штаба фронта, старый военспец Паука, прямо сказал, что результаты двухдневного сражения с корпусом Говорова - белых донцов - заслуживают самого подробного изучения, поскольку результаты эти никак не вытекают из соотношения сил: 2-я Конная была резко ослаблена после решающих боев под Шолохово, наконец 16-я кавдивизия оказалась попросту рассеянной... И все-таки Миронов сумел искусными маневрами "истаскать" за собою усиленный и подготовленный к боям корпус белых и завернуть его к югу. Отход же Донского корпуса вслед за тем был задуман великолепно, коварно, с целью подвести наступающую конницу Миронова под неожиданный фланговый удар. Но и здесь сработала интуиция, а, может, попросту отличная разведка, командарм-2 снова вышел "сухим из воды" и, как говорится, "на коне"...
Иван Христианович Паука, умный штабист, сказал в заключение:
- Тут многие считают, что Говоров после контрудара с фланга по Миронову сам бросился сломя голову к Сальково и Геническу. Это так, ибо в тылу у всей армии Врангеля, как вы знаете, замаячила 1-я Конная. Но не следует забывать, что его контрудар длился двое суток, товарищи. Это не толчок с ложным выпадом, не разведка боем, а генеральное сражение с прицелом полного уничтожения противника. Да. Лично я склонен считать, что будь на месте 2-й Конной какая другая кавгруппа, не исключено, что повторилась бы летняя трагедия: легкий пепел и запах "горелого"... Повторяю, что эту операцию Миронова нам всем надо еще изучать и изучать.
Командарм встретил Горбунова без особого интереса (как это часто бывает, он свыкся с бывшим членом РВС Макошиным), просил только другого политработника Дмитрии Полуяна поскорее ввести нового человека в курс дела, поскольку предстоят решающие бои... Миронов не понимал, что Горбунов был прикомандирован к нему именно затем, чтобы разобраться наконец, каков же из себя он, Миронов, - молодой член РКП (б) и столь же новый командарм?
Теперь они шли к штабу рядом, плечо к плечу, даже касаясь иногда локтями в абсолютной темноте, и Миронов сказал в раздумье, как бы и не затрагивая члена Реввоенсовета:
- Очень хмур и сосредоточен командующий... Смущен, по-видимому, трудностью задачи на Перекопе. Да. Тут еще эти листовки с самолетов. Что касается меня, то я предпочел бы обойти, конечно, Перекоп. Тем более что ветер согнал воду, это уже не море, а лужа грязи...
Листовки Врангель действительно разбросал над прибрежными селами, по линии наших войск, и все знали содержание этих листовок дословно: "Красные! Уходите! Вы никогда не возьмете Перекопский вал! Когда бы вы ни пошли в атаку, вас встретит огонь сотен орудий и тысяч пулеметов... Вы взорветесь на фугасах, повиснете на проволочных заграждениях, падете от пуль и осколков, сгорите на нашем огне..."
Горбунов шумно вздохнул и сказал тихо, вполголоса, так, чтобы слышал его только Миронов:
- Не в этом, по-моему, дело. Идея Перекопа созрела не только в голове командующего, она ныне владеет сознанием всех армий: умереть, но взять Крым! Не только вражескую территорию этого полуострова, но последнюю точку войны. Чтобы к весне, к посевам хлеба, жить уже по домам, оглядеться, справиться с инвентарем, подремонтировать что надо. И тут, как снег на голову, действительно - телеграмма наркомвоена, полученная утром, а в ней те же мысли, что в прошлой его газетной статье: помните, он обрушился на Гусева за его победные реляции о первых успехах наших на правом берегу... И вот уже новый член РВС у нас на фронте - Смилга.
- Да? - насторожился Миронов. Он еще ничего не знал о телеграмме Троцкого и был благодарен Горбунову за откровенность и ясную доверчивость к нему.
- Наркомвоен считает, что атаковать Крым преждевременно, Врангель еще силен, необходимо построить рокадные железные дороги, подвезти тяжелую артиллерию морских калибров, ну и так далее...
- Чем же занять на это время войска? - спросил Миронов.
Рассуждения Троцкого, как и многих других сугубо "статских" военных, его бесили. Всякому человеку армии и войны хорошо известна непреложная истина, что большие массы, мобилизованные в час войны, нельзя долгое время держать в бездействии. В мирное время, может, конечно, существовать армия, но небольшая, кадровая, спаянная традициями и дисциплиной, строго регламентированная уставами и порядком. Но миллионная масса войны, она должна либо воевать, либо идти по домам, к мирной жизни...
- Предполагается часть войск перебросить временно на Кубань и Дон для отражения возможных десантов. Ну и, разумеется, для подавления разного рода камышатников...
- Н-да, - крякнул Миронов неопределенно. Наученный горьким опытом прошлого, он не рисковал теперь прямо осуждать директивы Троцкого. Подлые, заведомо предательские директивы, но это ведь всем ясно, говорить тут нечего...
- Командующий сказал, что телеграмма эта писалась... видимо, под диктовку самого Врангеля, - с молодой неосторожностью сообщил Горбунов.
- В переносном смысле, конечно, - засмеялся Миронов. - Это уж не в первый раз! Весной девятнадцатого на целый год удалось ему затянуть в Донщине гражданскую войну. Теперь снова... желает протянуть кампанию до весны. До полного истощения...
- Трудно понять это. Даже странно как-то, - сказал Горбунов.
- Теперь-то уже не трудно, теперь этот "дым" помалу рассеивается, - сказал Миронов, плохо скрывая внутреннюю ярость.
Подошли к штабу, и разговор сам по себе прервался.
В штабе ждали их командиры дивизий. Миронов задержал их ненадолго. Попросил начальника полевого штаба зачитать свежий приказ о подготовке войск к десанту через Сиваш для выполнения особого задания и велел расходиться, чтобы хорошенько отдохнуть до утра. Здесь доставлена была в штаб почта, в том числе и некоторые газеты "с той стороны". Миронов счел нужным тут же просмотреть их и в "Южных ведомостях" за 24 октября (старого стиля, конечно), № 233, обнаружил статью самого барона. Статья дышала верой в несокрушимость "Крымских твердынь", прочли статейку вслух. Врангель писал и этой статье:
"Стратегический план большевиков благодаря хорошо поставленной у нас агентуре был нам заранее известен. Развивалось чрезвычайно энергичное наступление десятитысячной конницы Буденного, подкрепленном двумя пехотными дивизиями. Она глубоко проникла в наш тыл и к вечеру передовыми частями вышла на линию желдороги в районе ст. Сальково. Неприятельские резервы проникли даже на Чонгарский полуостров. Красные, видимо, считали свое дело выигранным... Между тем одним переходом в ночь на 18 октября (31 н. ст.), отбивши атаки 2-й Конной противника, наша ударная группа неожиданно подошла к расположившимся на ночлег в районе Сальково красным. На рассвете 18-го наша группа атаковала красных, прижав их к Сивашу. Одновременно ударом с северо-запада конница Буденного разбита. Мы захватили 17 орудий, более 100 пулеметов и целиком уничтожили латышскую бригаду. В то же время Донской конный корпус, разбивая частые атаки 2-й Конной и 13-й армии противника, захватил полностью три полка в плен и 9 орудий..."
Тарасов-Родионов читал все это негромко, монотонно, без всякого выражения, чтобы снизить как-то впечатление от прочитанного. С одной стороны, конечно, в статейке была известная доля пропагандистской лжи - силы 1-й Конной, например, заведомо преуменьшались, в ней было до 20 тысяч сабель, и поражение ее было не столь уж "полное"... - но факт оставался фактом: Врангелю удалось выскользнуть из красного кольца, уйти, нанеся при этом противнику чувствительные удары.
Миронов сказал, опустив голову:
- Как ни печально для нас, но надо сознаться: может быть, единственный раз за три года войны, генералы именно здесь блестяще выдержали экзамен на звание военных... Несколько с запозданием, но выдержали. Наше дело теперь разобраться и вынести урок...
На рассвете Турецкий вал загремел и задымился от непрерывной канонады. На расстоянии десятка верст слышался грохот тяжелых батарей, вздрагивание земли, вспышки залпов, - там бились и умирали на крутых скатах мерзлой земли штурмовые батальоны 51-й дивизии Блюхера и Особой ударно-огневой бригады красных курсантов.
Первые атаки к полудню 9 ноября были полностью отбиты белыми. Неся огромные потери, цепи красных откатились и залегли. Началась лихорадочная переформировка, передвижка частей, подход резервов, но и второй штурм не принес успеха.
Поздно вечером Фрунзе вызвал Василия Блюхера к проводу и сказал коротко:
- Ветер изменил направление, Сиваш заливает водой. Наши части на Литовском полуострове могут быть отрезаны. Надо взять вал во что бы то ни стало. Я надеюсь. Или...
- Хорошо, - сказал Блюхер.
- Я надеюсь, - повторил Фрунзе. Голос его не предвещал ничего хорошего.
В два часа ночи вновь поднялись в смертельную атаку изреженные цепи красноармейцев.
На рассвете стало известно, что Крымский вал взят. Противник откатился под защиту Юшуньских укреплений, на 20 верст к югу. Там были еще окопы в полный профиль и шесть проволочных заграждений...
14
Личный поезд генерала Врангеля стоял под всеми парами на узловой станции Джанкой. Турецкий вал был временно сдан красным, но ничто еще не говорило о решающем поражении и тем более катастрофе. Станция была забита резервными стрелковыми частями, эшелонами со снарядами и минами, санитарным имуществом, броневиками и танками. Спесивые, вылощенные адъютанты, как в лучшие времена, стояли у дверей, картинно отдавая честь старшим офицерам.
Поздно вечером 10 ноября по новому стилю Врангель пригласил к себе генерала Барбовича и, стоя посреди салона, вытянувшись во весь свой рост, сказал:
- Генерал! Красным удалось потеснить нас на Перекопе. Но прорвалась через укрепления лишь небольшая горстка... Да! Более десяти тысяч их легло при штурме вала, генерал! Но, как я сказал, эта небольшая горстка все-таки прорвалась на перешейки и настойчиво штурмует Юшуньские линии нашей обороны... Времени для переформирования и передислокации частей у меня предельно мало. Необходимо пресечь дерзкую попытку красных именно здесь, на перешейках, в районе озер, между Юшунью и Армянским Базаром. Я возлагаю на ваш сводный корпус, генерал, священную задачу: уничтожить всех, кто посягнул на крымскую землю. В этом успех сражения, успех всей зимней кампании.
Барбонич пристально смотрел чуть выше плеча Врангели, на карту Крыма и Северной Таврии, размеченную красными и синими флажками позиций. Он, подобно главнокомандующему, верил и надеялся, что эту зиму еще удастся провести а Крыму, за надежной преградой Перекопа и Сивашских болот, с тем, чтобы ранней весной начать полный разгром изнуренной голодом и разрухой Красной совдепии.
Врангель истолковал его молчание превратно, как усталость или сомнение в предстоящем, повторил со значительными нотками в голосе:
- Красных под Юшунью очень мало, генерал. Полагаю, не более трех - пяти тысяч...
Барбович подтянулся. Сказал, все так же глядя на карту Крыма:
- Ваше высокопревосходительство. Насколько известно, в Строгановке сосредоточена вся конармия Миронова. Она стоит в резерве, но это ничего не значит. Не исключено, что ее уже вводят на перешейки вслед за остатками пехотных частей, взявших вал...
- Чтобы бросить на колючую проволоку под Юшунью? Вряд ли. Мы уже смогли убедиться, что некоторые операции они проводят грамотно. - Врангель переживал всей душой роковую неудачу на просторах Таврии и за Днепром. Говорил, напряженно двигая костенеющими мышцами лица: - У Миронова, как нам известно, теперь осталось не более семи тысяч боеспособных сабель, у вас будет более десяти. И помните всякую минуту, генерал, беззаветного героя и великого воина Бабиева, который говорил всегда своей коннице одно: "Идя в этот решающий бой, мы должны считать себя уже погибшими за веру и Россию..." Вырубите красных поголовно, генерал! В ваших руках все.
Врангель был прав. Корпус Барбовича оставался последним конным резервом. Последним серьезным резервом армии, который еще мог переломить ход сражения на перешейках. Барбович взял белую папаху на руку, почти доставая алым верхом до крестов и медалей на левой стороне груди, и склонил большую, седеющую на висках голову в полупоклоне.
Врангель сделал шаг вперед. Значимость минуты была такова, что ни он, ни Барбович не думали о какой-либо церемонности. Просто на кон ставилось нынче все - это понимал каждый. И потому глаза Врангеля на бледном, костяном лице горели исступлением и верой...
Едва только забрезжил рассвет, залиловело на востоке и поднялись первые печные дымки над прибрежным крымским селением Караджанай, как Блиновекая дивизия выбралась из гнилых, хлюпающих, замерзающих на ветру солеными брызгами пространств Сиваша на земную твердь. За нею спешили 21-я Лысенко и Особая кавбригада, пулеметно-тачаночный дивизион и, наконец, большой транспорт с сеном, фуражным зерном и пресной водой в бочках - необходимым запасом на сутки-двое в пустой и безводной степи.
Сиваш пройден был с предельной скоростью, без особых помех, все опасные топи-зыбуны и залитые теперь поднимавшейся водой ямы-чеклаки были загодя отмечены длинными шестами с метелками камыша или бурьяна, эти шесты-вехи, поставленные пехотой, так и остались на опустевшей, взбаламученной и растоптанной полосе Сивашей от северного берега до южного. И тут, на Литовском полуострове, под глухие раскаты недалекой канонады закрутились, забегали адъютанты и связные, раздались протяжные команды, начались перестроения к бою. С командармом были только начальник полевого штаба Тарасов-Родионов и член РВС Горбунов (Полуяна зачем-то вызвал приехавший на фронт Ивар Смилга...). И если Тарасов-Родионов вместе с Мироновым наводили необходимый порядок, отдавали команды и распоряжения, то Горбунов, как новый человек, только наблюдал за ходом операции, старался ничего не упустить из вида, понять, каким образом удастся Миронову выйти из невероятно трудного положения: противник и на этот раз едва ли не вдвое превосходил численно. Разведка, уже принесла эти весьма невеселые данные: за исключением Донского корпуса, который еще удерживал на Чонгаре 4-ю армию красных и Конную Буденного, здесь, на перешейках, Врангель собрал все свои конные резервы - до 15 тысяч сабель, офицерские полки...
Прискакал начднв-2 Качалов с адъютантами, разгоряченный и злой, козырнул. Губы немели на каленом ветру. Миронов сидел на коне сутуло, чуть боком: болела в тесном голенище поцарапанная пулей голень.
- Ну, что там? - спросил, морщась.
- 16-я опять отходит без боя, видно, жарко приходится. А фланг? У меня фланг открыт! - Качалов указал плеткой в сторону и сжал обветренные губы.
- Хорошо, - сказал Миронов. - Пошлите кого-нибудь за Медведевым, надо обдумать мелочи...
(Горбунов тут отметил про себя, что Миронова как бы и не коснулось сообщение об отходе 16-й, был он занят какими-то "мелочами", неведомыми стороннему человеку...)
Медведев Никифор, перед самым рейдом сменивший начдива Волынского, обожавшего волокиту и затяжки, появился скоро по собственной нужде за подкреплениями. Доложил с напряженным спокойствием, что конница Врангеля сбила пехоту Блюхера под Юшунью, рассеяла и вырубила ослабленные роты. Часть той конницы приближается к Армянскому Базару, а две-три дивизии рвут сюда, удержу им никакого нет, силы явно превосходящие, поэтому, мол, пришлось попятиться...
- Это хорошо, - невозмутимо сказал Миронов. - Хорошо, что они в азарте. Чуют большую кровь, сволочи...
Горбунов смотрел хотя и со стороны, но с пристрастием, и покуда ничего не понимал. Минута была, мягко говоря, не для спокойных размышлений.
Командарм между тем подозвал начдивов вплотную, кони сошлись мордами и обнюхивали гривы и спутанные челки. Миронов сказал, по-прежнему кривясь от боли в ноге и жесткого ветра на этой голой, по-осеннему мертвой равнине:
- Значит, план у нас старый, обговоренный... В авангарде вы, Никифор Васильевич (взгляд в сторону Медведева), и одна бригада Блиновской, поведет лично Качалов... (столь же пронзительный взгляд в сторону любимца начдива-2). Держаться в атаке до последнего момента, до самого накала страстей, за четыреста - пятьсот сажен, а то и поближе! Дыхание врага услышать. Отскочить в стороны по флангам надо в полной панике и беспорядке: беляки должны видеть вашу малую численность и смятение, испуг от близкой рубки, ну, не мне вас учить! В этом и будет вся закорюка...
Начдивы держали коней на коротком поводу, слушали со вниманием.
- А когда вы освободите пространство тыла, саженей на сто по фронту хотя бы, навстречу вылетает 21-я, и я с ней буду. Мы и примем основной удар на себя. Лысенко, ты выдержишь?
Командарм обернулся в подветрие и чуть заметно усмехнулся, пошевелив усами. Но Михаилу Лысенко было не до того, чтобы замечать всякие оттенки голоса и усмешки командарма: его дивизия, красные кубанцы, чуть ли не весь месяц не выходила из боев. Потери страшные, а тут новая затея: принимать лобовой удар белого корпуса, в душу мать!..
Хмуро отмахнулся рукавом шинели Лысенко - шинель новая, с малиновой окантовкой на обшлагах и "разговорами" во всю грудь:
- Нам не в первый раз... Надо, значит, выдержим, товарищ командующий. 21-я все выдержит!..
- Ничего, Михаил Филиппович, потерпи... Больше сделали, меньше осталось. Я даже думаю, что потерь у тебя нынче не будет вовсе... - Командарм удивил этими словами Горбунова и обернулся к другим начдивам. - Итак, в путь, полагаюсь на вашу выдержанность, товарищи! Нынче все дело будет в нервах: уже и запечет "под ложечкой", уже вроде бы и пора тикать, ан продержитесь как можно дольше в атаке, отойти всегда будет минута. Минуты такие дела и решают. Все, братцы!
Медведев и Качалов сразу тронули коней куцым галопом, Миронов задумчиво и протяжно посмотрел им вслед, затем приказал найти начальника пулеметно-тачаночного дивизиона Федорова.
Рослый, багроволицый, перетянутый по коже ремнями, Федоров на буланом жеребце выглядел куда внушительней командарма. Но честь отдал по всей форме, трепеща каждой жилкой, понимая авторитет командарма и всю важность момента.
- Сколько тачанок в порядке? Все перебрались? - спросил Миронов.
- Так точно, сто пятьдесят шесть, товарищ командарм! Прислуга полная, запас лент и цинков - по уговору хватит полосовать до самого Джанкоя! Жду команды, товарищ Миронов.
- Задачу помнишь: ни на шаг не оторваться от кавалерии в атаке?
- Так точно. Пойдем впритир...
- Интервал между тачанками по фронту не меньше восьми шагов, для немедленного и одновременного разворота. Чтобы не было толкучки! Учти, товарищ Федоров, момент будет горячее некуда, надо не сплоховать при развороте. Иначе, сам понимаешь, ничего от тебя не останется, один гуляш-рагу... Конница у Барбовича злая, офицерье, казаки-перестарки! В общем, хочешь жить - развернись мигом и вдарь. Разом!
- Тачанки разверну, - хмуро сказал Федоров. - Неделю отрабатывали маневр, товарищ командарм.
Миронов снова усмехнулся, как показалось Горбунову, с крайней беспечностью и добавил для большей лихости:
- Если хоть на сотню шагов отстанешь от конницы, не показывайся на глаза! - Миронов пригрозил сжатой в руке нагайкой. - Не жалеть кнутов на передках! Расстояние в атаке будет не больше трех верст, кони выдержат без запалу!.. Да, между прочим, вот и товарища Горбунова, члена Реввоенсовета, на одну из тачанок бы взяли. Он должен нашу атаку вблизи посмотреть. Там будет главное.
Горбунов от неожиданности как-то вздрогнул весь и с недоумением взглянул на Миронова. Надо ли быть им, ему и командарму, в сомой толчее? Теория и практика кавалерийского боя тому ли учат?
Командарм понял ого озадаченность и кивнул в ответ как-то запросто, вроде по-отечески, с грубой фамильярностью, и в голосе его прозвучала неуместная шутливость: Ничего, Николай Петрович дорогой, я бы и сам с тачанками пошел, там опытный глаз нужен для точности маневра. Но на Федорова могу положиться, да и жаль, не могу бросить резервной дивизии Лысенко, подстрахую вас в случае чего... Поезжайте, пожалуйста.
- Советуете пересесть прямо в тачанку? - румянея скулами, спросил Горбунов.
- Нет, в седле. Вместе с товарищем Федоровым. Желаю удачи!
Миронов козырнул члену РВС, и полторы сотни тачанок загрохотали по мерзлой дернине вслед за кавалерией. Ездовые сразу же привстали на передках, засвистали кнуты, растянулись рыжие и вороные гривы по ветру, только пыль темными облачками завилась из-под колес. Тачанки медленно растягивались по фронту, догоняя идущую на рысях конницу, и Горбунову стало видно, как передовые дивизии тоже разворачиваются в лаву для атаки...
По правую руку мелькали густые, но чахлые от соли камыши Красного озера, слева, от озера Старого, выкатывалось в сизой мгле багроволикое солнце. Вся степь, розоватая от холодного тумана, была впереди засеяна бегущими фигурками пехотинцев, в панике бросивших Юшуньские позиции. Их было слишком мало, и вот их уже нагоняла с той, встречной, стороны сплошная туча пыли, конского топота, ярости и матерщины... Проблесками крошечных молний сверкали в пыли шашки атакующих. Огромная белая лава, разгоряченная азартом погони и кровью близкой и неминучей победы, шла на предельном карьере, рвущем из-под копыт землю и ощущение страха. Она как бы стаптывала и обращала в пыль, в ничто отдельных, настигаемых ею пехотинцев, праздновала и вымещала злобу за потерянный Перекоп. Мало того, именно в ближайшие часы все красные силы, просочившиеся на полуостров, должны быть сметены, уничтожены, и спокойная зимовка обеспечена для всей белой армии до самой весны!
Но конница красных, по-видимому вся мироновская армия, так некстати вылезшая из гнилой зыби Сивашей, нестройной, жидковатой лавой пробовала встать на пути... Где-то в белых тылах генерал Барбович принял донесения, перекрестился столь удачному стечению обстоятельств и махнул рукой - с богом! - будучи уже не в состоянии выйти из этой главной атаки во всей своей жизни. И вот уже две конные лавины мчались встречно одна другой, и померкло солнце в глазах каждого всадника, и смерть опахнула крылом узкое пространство в озерном дефиле...
Горбунов мчался следом за тачанками, а тачанки шли, что называется, впритирку за кавалерией. И вот в виду встречных всадников почувствовался сбой впереди, возникло какое-то смущение, испуг... Дрогнули, кажется, передовые всадники прославленных дивизий Качалова и Медведева и стали отходить, отплывать на обе стороны, делясь на два вялых, испуганных крыла. Бежали к чахлым камышовым гривам, теснились к мерзлым окраинцам озер. И страшной была эта сумятица поражения, замирало сердце от предчувствия страха, но властная сила атаки продолжала втягивать Горбунова и Федорова глубже, к самой сердцевине боя.
Мироновская конница распалась, последние всадники уходили влево и вправо... Был текучий, неуловимый миг, когда Федоров выпалил из ракетницы и остановил коня.
Уже близок был грохот копыт чужой встречной лавы, уже доносились дикие вопли и крики, гиканье и свист идущих в рубку сотен. Уже можно было различить за триста - четыреста шагов запененные морды лошадей, растрепанность грив, мелькание лиц с распяленными, орущими ртами:
- Ура-а-а-а...
- Ага-а, дрог-ну-ли прок-ля-тыи христо-про-давцы, пошли врас-сып-ну-ю, мать в-вашу!.. Р-р-руби!
Орали бородатые урядники и вахмистры, прикрывавшие собой вторую, сплошь офицерскую лаву. Вставали на стременах, опуская правые руки с клинками к лампасу для "затека", тяжести скорого удара. И, подчиняясь некоему закону сходящихся лав, клином шли в образуемый красными разрыв...
Но именно в этот момент, в доли минуты, привычно развернулись тачанки красных! Левые пристяжные, хрипя, осаживаясь, чуть ли не ломая дышла, коренники с ржанием и фырканьем забирали влево, правых пристяжных секли кнутами, чтобы не унять скорости в развороте...
Скакавший рядом с командиром дивизиона Горбунов видел с высоты седла своими глазами всю эту удивительную и страшную операцию пулеметных тачанок.
Они отработали маневр образцово, как понял он, потому что все встали в прямую линию, колесо к колесу, выставив навстречу атакующей вражьей коннице тупые стволы пулеметов. Пулеметчики сгорбились за щитками и сжали ручки затыльников, и Федоров подал в нужный момент команду "огонь". И грянул гром небесный: конница генерала Барбовича попала в шквал шестислойного пулеметного огня.
Первые же очереди пулеметов срезали начисто передние линии атакующих. Кони падали, летели через головы, растягивались намертво в полете, всадники то никли в седлах, то вскидывали руки и картинно, как в дурном сие, вылетали из седел, пропадали внизу, в густой и уже кровавой пыли. А сзади напирали новые ряды обреченных на смерть.
Это было невероятное, ужасающее зрелище. Ничего похожего не приходилось видеть Горбунову за два года войны в Таврических степях. Не слышал подобного он и от старых конников - это был новый маневр Миронова, продуманный еще на Днепре, на марше через Сиваш, а может быть, и раньше. Была задача: уберечь в бою красных казаков всех до единого, а белых разгромить наголову... Горбунов вспомнил небрежно сказанную Мироновым злую фразу: "Чуют большую кровь, сволочи!.." и понял настроение, с которым она была сказана: смертью наказать безумие этой последней атаки белых!
Пулеметы еще били по клубящейся пыли, хлестали огнем по бьющейся в смертной агонии чужой конной массе, когда из недалеких тылов, слева, при ясном солнце замелькали широкие красные полотнища 21-й дивизии Лысенко, идущей в атаку во главе с самим командармом. А от камышей, из болотной зыби, будто восставшие из мертвых, разворачивались эскадроны Блиновской. С гиканьем и криками, коршунами кидались в погоню за уцелевшими белыми всадниками.
Сколько времени продолжалось все это - пять, десять минут? Или, может быть, целый час?
Отстрелявшись, тачанки стали но одной разворачиваться и переходить на преследование врага. Федоров сказал Горбунову:
- Спасибо, товарищ член Реввоенсовета, за душевную поддержку... Потому как за ворот прямо жар сыпался, когда лицом к лицу мы с ими вышли, да! Ну вот, и все дела! Теперь, думаю, тут ничего занимательного не будет, можете с адъютантом ехать к товарищу Миронову, вон туда... - и показал с седла в направлении пологих курганов, где еще мелькали маленькие фигурки красных кубанцев.
- Теперь, считаете, там будет главное? - не скрыл усмешки бородатый юноша Горбунов, понимая, что все главное в этом сражении уже совершилось только что, на его глазах.
- Командарм приказал: как, говорит, отработаешь свое, так отпусти товарища комиссара ко мне. Я, мол, далеко зарываться в атаке не буду, вернусь...
- Так и сказал? Значит, был уверен в успехе?
Федоров не ответил на вопрос, только засмеялся зубасто и как-то освобожденно, сбрасывая с души последнее волнение боя. После некоторого молчания разъяснил:
- Никто не знал ведь про эту уловку, товарищ комиссар. Мы разворот с тачанками отработали давно, а для чего и сами не знали! И начдивы, сами знаете, разъяснения получили за час до атаки, - такой вот командарм, шпионам около него делать нечего..,
- Это и я заметил, - кивнул Горбунов, не переставая удивляться тому, что произошло на его глазах полчаса тому назад.
Когда Горбунов с ординарцем прибыли в тылы 21-й дивизии, Миронов уже возвратился из боя и рассматривал в бинокль широкую равнину, на которой все еще перекипали мелкие схватки с уцелевшими врангелевцами. Рядом спешенный держал коня в короткой узде Михаил Лысенко.
Горбунов заметил, что начдив кубанской с восторгом и благодарностью следит за командармом и как будто ждет каких-то слов-приказаний. Он готов был теперь броситься в любое пекло, ведь, и правда, в этом страшном бою он не потерял пока ни одного бойца!
Миронов, бледный от волнения, коротко взглянул на подъехавшего Горбунова и оборотился к Лысенко:
- Ну, Миша, теперь давай. За тобою дело. Выводи остальные бригады из засады и - гуляй, казак, до самого Джанкоя! Может, и самого Врангеля прищучишь где-нибудь на путях: он-то еще победных реляций ждет от Барбовича. Иди!
Тяжеловатый Лысенко кинулся в седло, группа всадников сразу же оторвалась от штабного значка. Зато сам командарм неловко сполз с седельных подушек и медленно, кривясь лицом, перебрался в открытый автомобиль.
- Проклятая нога... Вы, Николай Петрович, тоже идите сюда, поговорим. Теперь пускай штабные потрудятся! - Обернулся к начальнику полевого штаба Тарасову-Родионову: - Ваша забота, Александр Игнатьич, добить остатки Барбовича, ваять Джанкой так, чтобы ни один эшелон не ушел в глубь Крыма! Там крупные боезапасы и весь ихний медснаб... И не забудьте связаться со штабом фронта: как там у них? А я часок отдохну, да и ногу надо перебинтовать...
ДОКУМЕНТЫ
Председателю СНК и Совета Обороны т. Ленину
По телеграфу
Ст. Воинка, 12 ноября 1920 9.
11 ноября 2-я Конная армия вступила в Крым.
Противник бежит в беспорядке. Бросает орудия, пулеметы, взрывает танки и броневики. Бросает лошадей и оборудованные технические поезда, сжигает вагоны со снарядами и пулеметами. В бессильной злобе мстит населению, уничтожая пшеницу и фураж.
Войска 2-й Конной армии шлют Вам привет и выражают уверенность в кратчайший срок покончить с бароном, чтобы затем покончить с пешкой мирового империализма Петлюрой...
Командарм Миронов. Члены РВС Полуян, Горбунов[59].
...За двое суток Крым был очищен. В полдень 13-го конница Миронова вступила в Симферополь. По пути вырубила до 10 тысяч бегущих солдат противника и взяла в плен 20 тысяч. Все дороги оставались усеянными трофейным имуществом, брошенной артиллерией, тачанками с обрубленными постромками, полевыми лазаретами с ранеными и скарбом. До двухсот вагонов, груженных военным имуществом, было захвачено только на станции Джанкой.
Почувствовав за спиной десант Миронова, донцы Говорова оставили Чонгарские укрепления и спешно начали отход к Керчи. На их плечах в Крым ворвались 3-й кавкорпус Каширина и 1-я Конная...
В Севастополе царила паника. Штабы Врангеля грузились на крейсер "Генерал Корнилов" и транспорт "Херсон", а члены правительства и их семьи уже скрывались на морском горизонте, где дымил французский дредноут "Вальдек Руссо"...
16 ноября Миронов прощался с Горбуновым, которого срочно отзывали в Москву. Как обычно случается, все уже знали, что Горбунов займет пост управделами СНК, при Ленине. Поэтому на станции Симферополь провожающими были не только армейские знакомые Горбунова, но и политработники штаба фронта Гусев и Бела-Кун.
Редкий, слабый снежок падал на перрон, роился в изуродованных, обломанных ветвях акаций и тополей у простреленного и разбитого снарядами вокзала. Ветер едва колыхал красные флаги на паровозе - это был едва ли не первый советский поезд из Крыма в Красную Россию.
Миронов подошел прощаться последним, как-то странно, по-граждански снял папаху - так хотелось ему стать штатским человеком, кончить наконец-то войну. Но вспомнил все же, что он военный, от младых ногтей, что называется, надел папаху на лысеющий лоб. Пожелал Николаю Петровичу счастливого пути, успешной работы в Москве и добавил после некоторого раздумья:
- Что ж... передавайте, пожалуйста, мой поклон Сергею Сергеевичу Каменеву, вы его, конечно, увидите. Он знает мою просьбу, пусть поторопится с переводом. Мне в Крыму оставаться далее нет смысла, устал, знаете, да и армию, наверное, скоро расформируют, пора уж и демобилизовать старшие возрасты: мир на земле и благоволение в небеси... - И повторил, встряхнув сильной рукой кисть Горбунова: - Счастливо вам! Путь теперь повсюду мирный... Ну и будет случай, передавайте нижайший поклон Владимиру Ильичу. От души.
- Спасибо, Филипп Кузьмич. Передам... - Горбунов держался левой рукой в кожаной перчатке за холодный поручень классного вагона, а теплой молодой ладонью сжимал пальцы Миронова. - Спасибо, и до скорого свидания. Я полагаю, что очень скоро мы с вами увидимся... А насчет усталости и прочего, то ни-ни, как говорится! Ни в коем случае! Мне даже кажется, что предстоит как раз немалая работа, новые бои и сражения, но - на мирном поприще. До встречи!
Поезд лязгнул сцепами и стал медленно отплывать в сторону Джанкоя. Провожающие подняли папахи и платки, махали вслед. Лицо Горбунова, молодое, улыбающееся сквозь бороду, исчезло, двери закрылись. Белая пороша кружила в воздухе. Пахло свежим морозцем, кирпичной пылью и остывающим паровозным шлаком...
15
Донской корпус грузился на пароходы в Керчи...
Вдоль железной дороги Джанкой - Владиславовка - Керчь без помех, веселым аллюром и с победными песнями шли полки красных уральцев, 3-й кавкорпус Николая Каширина. Всего-то чуть более суток требовалось им на этот путь до конечного убежища белых, и этого времени было вполне достаточно для эвакуации, поэтому бежавшие донцы не предпринимали даже арьергардных боев.
На рейде дымили небольшие суда, увозившие в Константинополь штабы, генералитет с семьями, членов Донского круга и правительства во главе с последним атаманом Африканом Богаевским и председателем Харламовым, кассу, выметенную до последнего рубля, личную охрану. Ночью говорили о том, что турецкое правительство временно предоставит убежище доблестным донцам, какой-то неведомый никому Чаталджинский район близ Константинополя и, возможно, обжитый когда-то беглыми казаками-некрасовцами остров Лемнос...
Последним должен был сойти с берега самый отчаянный и веселый из донских генералов - начальник "цветной" дивизии Гусельщиков, своими развесистыми усами и орлиным взором разительно напоминавший давнего покорителя турок генерала Скобелева. Он стоял на балконе приморской гостиницы "Европа" и, приходя в себя после ночной попойки с Богаевским, проветривался с обнаженной головой и расстегнутым воротом френча, смотрел на море, на дымившие за краем бухты последние корабли. Ночью говорилось и о том, что начальником временного лагеря на чужбине будет он, Гусельщиков, как человек, заслуживший доверие в тяжкой войне и еще не потерявший головы при последних неудачах. Но, разумеется, лишь временно, для того только, чтобы заново договориться с союзниками, собраться с силами для нового сражения с большевиками...
Но то, что грезилось ночью, в пылу надежд, никак нельзя было принять всерьез днем или даже на сереньком, вполне трезвом рассвете, в виду этой бухты и дымящих на рейде судов. Ясно уже было, если не всем, то лицам генеральского звания, что союзники не только хотели именно помочь белому движению, демократии или монархии, против красных, но старались при этом усугубить и растянуть во времени саму гражданскую войну, анархию и вакханалию в России, дабы ослабить, а при случае и вовсе умертвить эту страну-исполина.
Герой и сквернослов, любивший разбрасывать вокруг гирлянды замысловатых ругательств, Гусельщиков теперь молчал, осознав вдруг всю непоправимость случившегося, беспочвенность надежд. Разрозненные, вялые мысли копошились, каждая сама по себе, и не подчинялись утомленному рассудку. Свежий ветерок с рейда, словно привычный степной зазимок, насухо брил лицо генерала, выжимал из прижмуренных глаз бисеринки мелких, злых слез.
Снизу, из распахнутой форточки буфета на втором этаже, неслись пьяные выкрики, нестройный гомон, берущий за душу гитарный перебор - еще с вечера шла последняя попойка офицеров его дивизии. Генералы и атаманское окружение давно отошли ко сну либо, наоборот, мучились бессонницей и головной болью, а боевое офицерство еще гуляло, еще праздновало и веселилось на собственных похоронах.
- Г-гниды, - мрачно и бессознательно, скорее лишь по привычке пробурчал отчаянный генерал Гусельщиков и, застегнув на все пуговицы френч, велел подавать автомобиль и охрану: он отвечал еще и за погрузку в порту.
...В запущенном буфете второго этажа гостиницы в узком кругу знакомых офицеров обмывал новые, совершенно необношенные погоны есаула штабист и полковой поэт Борис Жиров.
Торжественность момента, понятно, омрачалась общей растерянностью и неразберихой эвакуации. Да и погоны были хотя и не "химические", как во времена верхнедонского восстания, но всякий отдавал все же отчет в их "африканском происхождении" (Африкан Богаевский в последнее время не скупился на чины и награды), и даже сам свежий есаул Жиров хорошо понимал, что повышение в чине производилось с единственным расчетом на получение сносной пенсии от какого-нибудь эмигрантского благотворительного общества или комитета в дальнейшем, и только. Поэтому-то не было ни громких хлопков шампанского, ни заздравных спичей, друзья собрались скоротать за горькой рюмкой эти последние часы на последнем русском берегу.
Чаще прочих звучало турецкое слово "лемнос", означавшее в данном случае изгнание.
Жиров по своему обычному легкомыслию был, впрочем, достаточно бодр и весел. "Наша жизнь копейка, и пропадем мы ни за грош!" - этот припев походной казачьей песни как бы органично жил в нем еще с начала германской, и он даже не помышлял о каком-либо нравственном сопротивлении печальному рефрену, повторявшемуся после каждого неловкого поворота той песни. И не грустил, как и всякий порядочный офицер, по поводу сильно затянувшейся всеобщей игры со смертью. Жиров, как мог, развлекал друзей, бренчал па старенькой гитаре, пел что-то привычное и замызганное, вроде "были когда-то и вы рысаками", до самой полуночи, когда в тесный буфет зашел вдруг чужой офицер, не казак, неизвестно почему оказавшийся в Керчи. И тогда решительным образом сменились и настроение, и характер разговора, утвердившиеся с вечера.
Усталый, только что с дороги, поручик огляделся, хмыкнул удивленно и, раскрыв объятия, пошел на самого именинника:
Ми-и-и-лый мой Боря, свет ненаглядный, да неужели же это тебя довелось увидать снова па краю земли! Сколько лет, как говорится"… - и уже обнимал есаула, тряс по-дружески его тяжелые, мясистые плечи, обремененные свежими погонами, радостно смеялся. И никакого уныния на челе новоприбывшего никто при всем желании не смог бы обнаружить.
- Поручик? Какими судьбами здесь? - удивился Борис Жиров.
Перед ним стоял тонкий, спортивного вида поручик Щегловитов, старый контрразведчик еще со времен Лавра Георгиевича Корнилова и Каледина, в последние годы успешно лазавший по красным штабам то в роли особого порученца фронтового масштаба, то комиссара в черной кожаной тужурке и при особых полномочиях. Была у него там даже и своя сеть, случайно порушенная и разоблаченная в середине девятнадцатого, но сам он был еще жив и здоров, и только временно, видно, отирался по эту сторону.
- Какими судьбами? - повторял веселый и немного хмельной Жиров, так и этак оглядывая неистребимого лазутчика.
- Все теми же, не-ис-поведимыми! - сказал Щегловитов, жадно оглядывая разгромленный стол с остатками жирной еды. Он был с дороги, это заметили все. Не удивительно, что человека сразу же потянуло к еде.
Щегловитова усадили на чье-то место, дали чистую тарелку и вилку.
- Контрразведка, как всегда, не дремлет? - не без юродства, имея в виду полное крушение всяческих предприятий на этом свете, спросил Жиров. Щегловитов с излишним вниманием взглянул на знакомца - они знались со времен печальной эвакуации из Новороссийска, - глянул, как бы стараясь прощупать душу есаула, и кивнул неопределенно, вроде: "сейчас наемся, потом отвечу..." и принялся за остывшую баранину. Официант из крымских татар принес под салфеткой свежую порцию зелени и соусник, забрал пустую посуду.
- Красные далеко? - спросили из темного угла.
Щегловитов тяжело дышал, наливая водку в пузатые рюмки толстого стекла, морщился. Всю порядочную посуду здесь, как видно, уже давно перебили, приходилось столоваться "без ложных претензий". Рюмку брал плебейским движением: не за ножку, а в обхват, всеми пальцами. Сказал, ни к кому в отдельности не обращаясь, лишь для констатации положения:
- Корпус Каширина? На полпути к желанной гавани. Завтра будет здесь. Уральские казаки под командой бывшего подъесаула Каширина сидят у вас, так сказать, на хвосте... Что касается 2-й Конной, то она уже в Симферополе и не сегодня, так завтра довертит дело. Если, разумеется, не грянут ерихонские трубы и не начнется суд праведный... - правая сторона лица и уголок рта у поручика нехорошо дернулись в нервном тике. - За ваше здоровье, господа офицеры.
Говорить, собственно, было не о чем. Все слова были исчерпаны еще в тот момент, когда под Петроградом и близ Новочеркасска заговорило оружие. Теперь и оружие, кажется, вынуждено было смолкнуть. Начиналась пора черного кладбищенского молчания.
Из полутемного угла выдвинулся молодой сотник с длинным, иссохшим чуть ли не до черепных костей, лошадиным лицом и горящими глазами. В глазах пылала великая надежда и решимость стоять до конца.
Ему давали дорогу. Это был тот самый бывший вольноопределяющийся Пухляков, что весной восемнадцатого молча пристрелил командира революционных отрядов Голубова, прибежавшего каяться прямо в партизанский штаб полковника Денисова. С тех пор он стал сотником, и его знали все.
Сотник пристально всматривался в лицо Щегловитова, еще раз исказившееся тиком, и без спроса присел рядом. Взгляд его кричал изнутри и одновременно вопрошал, чувствуя некую родственность настроений. Щегловитов же хранил мрачное нерасположение духа: с одной стороны, он был все же обижен нелестным упоминанием о контрразведке, с другой - ему нечем было ответить на зов святой, жестокой и ничего не прощающей взрослому миру юности в лице сотника Пухлякова.
- Вы понимаете... - сказал сотник, невежливо притронувшись бегающими, тонкими пальцами к рукаву Щегловитова, - понимаете, все как-то смирились! Словно отравленные газом... Но был ведь ледяной поход, было и самопожертвование, поручик! Я прошу, скажите им...
Тут совсем некстати затренькал на гитаре Жиров и запел неприхотливые куплеты собственного сочинения. Слушать их было жутко, но до времени никто не посмел прервать хозяина пирушки. Поздний час и общая усталость примиряли. Жиров, отвались к стене, пел. Около него, на грязном блюдце, чадила дешевая, обмокшая по краю папироса.
Вначале шли дела отлично.
Брыкался Врангель энергично,
И, развивая в красных злобу,
Разбил зарвавшегося Жлобу,
На север Таврии залез,
Но тут-то и попутал бас -
И вместо славы, вместо блеска
Вдруг получалась юмореска...
- Бож-же мой, г-господа! - вне себя, но как-то немощно и хрипло вопросил сотник Пухляков, поочередно шаря глазами по лицам друзей вкруг стола, - Господа, что же мы?! Нельзя же глу-мить-ся!
- Ладно, - махнул бледной рукой кто-то рядом, - Недолго музыка играла, недолго плакал арлекин... Что уж там, сотник!
- То есть... Что вы этим хотите сказать?!
Ответа на многозначительное восклицание вообще не последовало. Простые души, как и всегда, уклонялись от понимания высокого и вечного. А Борис Жиров, усмехаясь, продолжал бренчать на гитаре:
Генеральный же наш штаб
Оказался слишком слаб,
И весь план его мудреный
В пух и прах разнес Миронов...
Никто особенно не вслушивался в кощунственные куплеты, но никто и не хотел возражать и вдаваться в подробности. И все же последняя частность из этой плебейской частушки все-таки задела Щегловитова. Он был дворянин и однофамилец знаменитого министра юстиции при Петре Аркадьевиче Столыпине, во времена порядка и благоденствия. Он не мог стерпеть и сказал, не скрывая брезгливости:
- Уд-ди-ви-тельный народ, эти казаки, право! Чтобы не сказать хуже, но... Как изволите понимать, есаул, эту вашу извечную м-м... сепаратистскую оп-по-зиционность к существующему порядку вещей? Царь был плох - это ясно! Как апельсин! Франкмасон Керенский, скрытый еврейчик и краснобай, главноуговаривающий в войсках и все к тому прилагаемое... Никто его не поддерживал, в том числе, разумеется, и "донцы-молодцы"! Не изволите ли знать подробности? Так вот... В ночь на двадцать пятое октября старого, разумеется, стиля... в самый разгул министр-председатель всея Руси поднимает трубку телефона и вопит отчаянным голосом в штаб 4-го Донского полка, расквартированного в столице: спасайте, режут! Лезут в Зимний дворец и Оружейную палату! А? И что же? По полку дежурит обольшевиченный есаул... как его, ч-черт!.. Ку-эю-бердин, не изволите ли знать? Кузюбердин, полукалмык, полусволочь, так вот он-то и ответил министру-председателю, ничтоже сумняшеся: "Казаки, мол, уморились и сплять, будить по такому пустяковому случаю не считаю нужным!" А? Коронная фраза, достойная анналов... Так что вы на это скажете? Е-са-ул Донского казачьего войска Кузюбердин - прошу запомнить!
Все молчали. Щегловитов с недоумением обвел бледневшие лица офицеров злым взглядом и остановился на Жирове:
- В общем, Керенский вам не подошел, равно как и государь-император. Ну, что касается большевиков, то и с ними, насколько я знаю, "была без радостей любовь..." Не так ли? - он распахнул тужурку и, переводя дух, растирал грудь округлыми движениями правой руки. - Едва появился Деникин - снова свара, неподчинение, черт знает что! Да что говорить, своего-то атамана, Петра Краснова, и то съели, не мудрствуя лукаво: в куль да в воду! Теперь - Врангель, святая душа, кремень, искупитель всех прошлых вин русского офицерства, несмотря ни на что отсрочивший конечную развязку на целый год... Целый год жизни, господа, и какой жизни, каких побед! Так и его вы тоже оголяете посреди непристойной частушки, глумитесь, как... Не могу и не собираюсь омрачать вашего дня, тем более в такое тяжкое время, но - есаул! Пора ведь и образумиться, есть же что-то святое в конце концов у всех нас за душой? Россия - наконец, отечество?!
Сотник Пухляков как бы ожил и расцвел изнутри, глаза прояснились и ждали высочайшего откровения, способного не только увлечь, но и спасти на самом краю бездны. Но Жиров не дал ему торжествовать. Он коротко спутал гитарный перебор мягкой ладонью, унял струны и отбросил музыку на засаленный бархат зеленой банкетки у стены. В нем что-то произошло за время этих откровений поручика. Он сбросил с лица глуповатую маску, спасительную в этот немыслимый час общего крушения и расплаты, и сказал вызывающе грубо, исключительно ради вдохновившегося так некстати земляка-сотника:
- России? Ради какой России? - Спазма ненависти перехватывала ему дыхание: - Той самой, что спустила собственную кровь еще в удельной междоусобице до Калки и Трубежа? Ради тех ее сынов-умников, что поочередно радовались тому, как Батый отворачивал им головы, полонил жен и дочерей? Или России Ивана изверга, выжигавшего глаза и вырывавшего языки самым прозорливым на страх друзьям своим и в назидание потомству? России, которая только умела умирать за себя, но никогда не умела жить? Той России, что от века запускала на горб народу то шведов-вояк, то немцев Биронов, то полную Немецкую слободу Монсов и прочего торгового жидовья? Да, господи, я уж умолчу о плавучих качелях, пускаемых по Дону Петром-просветителем, искоренившим все лучшее, что было на русском земле -казачье демократическое устройство жизни, мало-мальски терпимые формы общественного существования! Формы свободы железного порядка, когда воистину "один за всех, все за одного!"
Он перевел дух и договорил более спокойно:
- Бракосочетания царствующих особ! Во что это пылилось? И наших царевен брали в свои семьи французы, немцы, австрийцы, шведы, датчане, и наши белотелые красавицы хаживали в Луврах и прочих дворцах в роли королев и великих герцогинь, но ведь даже и в голову никому не могло прийти, чтобы там после бракосочетания заполнить двор "своими", а потом и прибрать к рукам целый народ! Именно - в голову не могло прийти - нам! А Зимний дворец, Царское село, культура наша, законы, гнет на Руси - разве это все русское? Наше? Да боже сохрани, кругом одни Бенкендорфы, Клейнмихели, Фредериксы и Штюрмеры, не говоря уж о миллионерах Цейтлиных... и при каждом нашем Чайковском обязательно ихний Рубинштейн, как в наказание господне, - до каких же пор, поручик?
Он был не прост, этот свежий есаул, бездарный полковой поэт. Это еще и раньше, в Новороссийске, понял Щегловитов, но он не знал, что Жиров "не глуп" до такой степени, да! Жиров просто не считал возможным, по-видимому, показывать себя в натуральную величину в светских кругах, каким-то манером уживался душой в лохани собственной пошлости и цинизма - это было просто невероятно! Да может ли так человек?
- Но была же и другая Россия?! - громко вскричал Щегловитов, мучась от искреннего непонимания. Рука до боли в косточках сжимала мельхиоровую вилку и вздрагивала от напряжения.
- Другая? Не знаю, не видал! - так же громко, в неправедном запале ответил Жиров, приподнимаясь и снова плюхаясь на место. - Есть, конечно, что-то такое... Неопределенное, нечто! - пощупал воздух пальцами, проваливаясь в пустоту. - Нечто. Но прости, поручик, именно так... Хочется рыдать, или пулю в лоб, может быть...
Ярость улеглась, пыл проходил, хмель рассеивался.
- Сколько помню себя, сколько знаю нашу русскую историю, - побледнев, заговорил снова Жиров, - бьются люди над одной нелепой загадкой: что такое есть она, Россия? С выбитыми зубами, с пустыми глазницами, ослепленными шилом, плюясь кровью, во-про-шают: что сей грозный призрак означает? Почему такая сила притяжения ко всему этому, откуда, боже мой, такая любовь, а? Не оттого ли, что все нутром чуют: она, мать-Россия - в рабстве? Сама сирота? Да вот стихи, послушай, - нет, нет, не мои, другие! Я их помню издавна, буду помнить даже на краю могилы, как вот и сейчас!
Жиров - бесталанный поэт, как ни странно, помнил чужие настоящие стихи и читал их:
За что любить тебя? Какая ты нам мать.
Когда и мачеха бесчеловечно злая
Не станет пасынка так беспощадно гнать.
Как ты людей своих казнишь, не уставая?
Мечты великие без жалости губя.
Ты, как преступников, позором нас клеймила.
Ты злобой душу нам, как ядом, напоила,
Какая ж мать ты нам?
За что любить тебя?..
Хотелось крика, стенания, всхлипа, и оттого, видно, замолк полковой поэт Жиров, потеряв голос от волнения. И тогда не выдержал молодой сотник и закричал с пьяной истовостью:
- Но дальше! Есть же еще и другие слова! Дальше должны быть непременно: без веры нельзя!
Щегловитов молча смотрел на Жирова, ощупывая мертвыми пальцами мельхиоровую вилку, и чувствовалось, что скоро он отбросит ее и начнет расстегивать кобуру пистолета. Но Жиров бесстрашно усмехнулся, небрежно как-то махнул кистью короткопалой руки и сел.
- Есть, конечно, и другие слова, - едва ли не икнув, сказал он после длинной паузы. - Есть. Но не про нашу честь, откровенно говоря...
- Прочтите же стихи до конца, черт вас возьми! - закричал Щегловитов, и нервный тик вновь задергал правую сторону его лица.
Жиров послушно встал, и было видно, как он тихо покачивается. Нет, не от выпитого. От перенаполненности души.
Сказал-прочел как бы даже не первую строчку четверостишия, а просто обращаясь к соседу, или вопрошая сердечного друга:
- За что любить тебя? За что - не знаю, но...
Разрывая крючки и петли, оттягивал ворот тужурки с грязным от пота подворотничком, высвобождая палившийся кровью кадык. И читал погружен но в тишину и самого себя:
За что - не знаю я, но каждое дыханье,
Мой каждый помысел, все силы бытия -
Тебе посвящены, тебе до издыханья!
Любовь моя и жизнь - твоя, о, родина моя!
За то, чтоб день один мог снова подышать я
Свободою полей и воздухом лесов, -
Я крест поднять бы рад без стона и проклятья,
Тягчайший из твоих
Бсе-чис-ленных
Крестов!..
- Господа... Но это... - продолжал Жиров, красный от духоты, водки и волнения, в распахнутой на все крючки куртке. - Это, господа, не про нас!.. Это скорее про Миронова, господа! Только про одного Миронова, которого мы все прокляли, как блудного пса, и предали анафеме не единожды, а он один... смог предугадать Рок, нависший над всеми нами и над его народом! Да, он смог - именно это сказал в свой смертный час Федор Дмитриевич, светлый ум, простивший всех нас, грешных... А я, к сожалению, понял, все это слишком поздно, господа! - Жиров вдруг содрогнулся всей мощью своего тела и закрыл лицо руками.
Сотник Пухляков с недоумением оглядел присутствующих и стремительно вышел за дверь, оставив ее открытой.
Никто не хотел смотреть на свежего есаула, так некстати опьяневшего не столько от выпитого, сколько от всей бессмысленной тирады о продавшемся большевикам войсковом старшине.
Беседа оказалась слишком долгой и тягостной.
- Как-кая чушь! - выговорил наконец Щегловитов и брезгливо отшвырнул на середину стола вилку, звякнувшую посреди стеклянной посуды. - Какая интеллигентская слюнявость, есаул!
- Вы это поймете позже, - трезво сказал Жиров и мокро хлюпнул носом.
- Я этого никогда не пойму, ибо я, слава богу, не донской казак! - весь напрягаясь, сказал Щегловитов. - Я не казак, я еще не раскис от этой социальной антимонии и сантиментов, я еще намерен бороться! Теперь уже, правда, без поручений свыше, единственно - на свой страх и риск! И не иначе. Только так и возможно оправдать эпикурейски-бессмысленное прозябание на этой грешной земле, в этом лучшем из миров!
Да, Щегловитов мог бы теперь объяснить, зачем он появился в Керчи, а не в Севастополе, куда сбежалась вся полудохлая, пахнущая нафталином и псиной аристократия Крыма! (О, как он их всех ненавидел, этих сановных бездельников и обирал!) Нет, здесь он мог еще затеряться в толпах завтрашнего дня, снова надеть кожаную куртку и фуражку со звездой и появиться, как несгорающий из пепла, в неразберихе и кутерьме красного праздника, в штабе дивизии или корпуса, у самого товарища Каширина. И продолжать свое дело дальше, дальше, до полной победы над врагами его белой России, либо до собственной смерти, как уж повезет!
Но Щегловитов не успел ничего сказать даже приблизительно (личных секретов в пьяной компании выдавать он и не собирался), потому что на третьем этаже прогремел сухой выстрел, и все бросились в коридор и на лестницу. Знали, по-видимому, кто и где выстрелил.
- Сотник, господа! - тонко закричали наверху. - Готов!
Щегловитов немо смотрел на Жирова, вопрошая и укоряя в чем-то. Тот невозмутимо закурил свежую папироску и сказал, помахивая обгорелой спичкой:
- Сейчас... там! - поднял глаза к потолку, на третий этаж. - Там торжественный момент встречи усопших не по своей воле... душ! Негодяя Голубова и молодого искателя истины и чести, Пухлякова. А вы... Впрочем, что ж! Как вам пьеска?
- Допьем? - примиряясь, спросил Щегловитов.
- Не хочу. Колыхает уже... - покривился Жиров.
- Мне надо, есаул. На посошок, или, как у вас на Дону гутарят, стременную! Завтра у меня новый ход... конем, есаул.
- За это - пожалуйста.
И Жиров выцедил последнее из бутылки, точно разделив содержимое над двумя плебейскими рюмками толстого стекла. И почему-то долго еще держал опрокинутую бутыль в руках, не ощущая ее пустоты.
Щегловитов же был совершенно трезв. И вокруг него продолжалась вполне трезвая жизнь, ценная каждой своей подробностью и каждым своим неповторимым мгновением.
Миронов...
Много всего было за плечами, а все-таки осень эта, третья осень Советов, с самых первых дней сентября и до настоящей минуты была безраздельно его, цвела кровью и красными флагами его непрерывных, блистательных побед! Пусть еще жила тревога в душе от неверной возни неких близких сотрудников, провокаций чужой контрразведки, настораживал приезд Смилги, но правда-то была пока с ним, та правда подвига, какую не затушуешь никаким наветом... Ратный успех переполнял душу и окрылял к жизни и новым свершениям. Как бы то ни было, но все знали: последний залп в гражданской войне дали пушки 2-й Конной армии, подавив последний очаг сопротивления белых. За четверо суток - с 11 по 14 ноября - армии Миронова захватила в плен 25 тысяч солдат Врангеля, более 60 орудий, до 100 пулеметов, тысячи снарядов, 4 миллиона патронов, 32 аэроплана, миллионы пудов продовольствия и разной другой военной добычи. В штабе Фрунзе хорошо знали также, что, начав операции 8 октября с огнеприпасами своих складов, армия Миронова продолжила военные действия вплоть до окончательного разгрома противника исключительно на трофейном боезапасе. Она буквально жила за счет белых, захватывая их обозы и отбивая артиллерию и транспорт. Потому-то нынешний парад на симферопольской площади с десятками кумачовых знамен и флагов, с шеренгами конных и пехотных дивизий, где Республика чествовала героев, был и в его честь.
С трибуны, увитой по краю гирляндами южной хвои и лавровишни, говорил член Реввоенсовета фронта Гусев-Драбкин:
- ...Перед нами стояла армия Врангеля, лучшая белогвардейская армия за все время гражданской войны, в которую стекались все те элементы, которые сражались на Восточном фронте, в рядах Юденича и в Польше. Это отборный цвет белогвардейцев, махровый цветок, который ни в коем случае не пошел бы на мир с Советской Россией! Врангель создал сильные укрепления на Перекопе, в районе Сальковского перешейка и Чонгарского полуострова... У них были прекрасные танки, много аэропланов. Мы по сравнению с ними были нищие. Геройский подвиг Красной Армии совершенно не поддается описанию. Ничего подобного в течение всей гражданской войны мы не видели! В две недели крымские белогвардейцы были уничтожены, и самая большая заслуга в этом как группы товарища Блюхера, сдержавшей первый натиск врага под Каховкой, а затем взявшей Перекоп, так и, без сомнения, 2-й Конной армии, которая в относительно короткий срок трижды увенчала себя славой непобедимой конницы революции!
Стояли позади выступавшего оратора сам Фрунзе, командармы Авксентьевский, Буденный, Уборевич, член РВС 1-й Конной Ворошилов, начдив-51 Блюхер, Миронов. Слушали Гусева.
- Напоминаю, товарищи, что 2-я Конная армия в начале октября представляла из себя остатки прежней 2-й Конной, ослабленной, растрепанной предыдущими боями. В течение двух недель благодаря энергии работавших там товарищей слабо подготовленную армию удалось пересоздать! 2-я Конная проявила в бою такую силу, что Врангель был введен в заблуждение и принял ее за армию Буденного... - при этих словах Ворошилов, стоявший рядом, легонько тронул Миронова за руку и усмехнулся: дескать, знай наших! Миронов ответно кивнул: стараемся, мол... - ...Врангель выставил против предполагаемой 1-й Конной свои лучшие дивизии марковцев, корниловцев и дроздовцев и часть донской кавалерии... Но перед ним стояла грозная стена! Он этого в первый момент не понял, не угадал. Он счел возможным давать приказы, чтобы разбить 2-ю Конную армию, но мы смеялись над этим приказом!
После доклада Гусева на высокой трибуне награждали прославленных командармов и начальников дивизий, отличившихся в самой жаркой схватке на последнем рубеже гражданской войны. Миронов стоял и аплодировал каждому, потому что знал: ни одна награда здесь не давалась даром, все было оплачено подвигом и кровью. И вышел к самому барьеру трибуны Михаил Фрунзе, держа в обеих руках перед собою кавалерийскую шашку с золотым эфесом, в богатом литом окладе с тяжелой, золотой кистью темляка. Сказал громко, подняв черную, густую свою бородку:
- Товарищи! Если говорить коротко, то, по-моему, командовать конницей надо всем нам учиться у товарища Миронова!
Заревела площадь слитными, восторженными голосами - это бригады 2-й Конной приветствовали командующего фронтом Фрунзе, а с ним и своего командарма. Лошади фыркали и прядали ушами от оглушительного рева красноармейских глоток, прокуренных и простуженных в недавних боях. Кое-кто по старинной партизанской практике еще кидал вверх шапки, папахи и остроконечные, ушастые богатырки, и эскадронные строго косили глазами, приглашая к более организованному выражению чувств в парадном строю. Кричали заодно и первоконники, отличившиеся на Чонгаре (их командарм уже имел Золотое оружие с прошлого года), и уральцы Каширина, и пехота, выделенная для парада из 4-й, 6-й и 13-й армий.
Фрунзе стоял, выпрямившись и даже несколько откинувшись плечами, пережидал, пока отшумят страсти, пока уляжется шум от сознания общей великой радости - окончания войны. Выбрал время и, все так же держа тяжелую шашку на вытянутых руках (золотой темляк медленно покачивался ниже его правой руки), громким голосом прочитал на память строгие и торжественные слова наградного постановления:
- В ознаменование исполнения гражданином Филиппом Кузьмичом Мироновым, командующим 2-й Конной армией, своего долга перед социалистическим Отечеством в бою против его врагов во время войны с белыми армиями Врангеля, за выдающуюся храбрость и талантливое командование Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов вручает ему высшую воинскую награду - Золотое Почетное оружие Республики, боевую шашку в золотом окладе!
И, переведя дыхание, сказал тише:
- Товарищ Миронов, подойдите для получения награды!
Миронов принял шашку по староказачьему обычаю, преклонив колено, поцеловал орден Красного Знамени, наложенный на позолоченную обоймицу ножен. Встал.
- Помните, товарищ Миронов, какую шашку вы получаете, - сказал Фрунзе. - Республика рабочих и крестьян выражает вам величайшее доверие как своему лучшему коннику и стратегу. Берегите это доверие!
Миронов взял "на караул" и сказал побледневшими губами:
- Я слуга советского народа до последнего моего вздоха. Клинок этой шашки не посрамлю в грядущих боях, за дело трудящихся!
Ножны со сверкающим эфесом казались непривычно тяжелыми. Ветер был холодный, перепархивали снежинки, и леденящее золото жгло жаром ладони. Оркестр играл туш так же, как после предыдущих награждений.
Выходили к награде Ворошилов, Каширин, Авксентьевский...
К Миронову подошел Блюхер и помог пристегнуть к портупее новую шашку, ободряюще встряхнул за локоть.
Начинался парад. Шли повзводно пехотные части, на дальнем краю площади разворачивались к маршу кавалеристы. Миронов вздохнул с великой радостью, всей душой ощутив вдруг главный смысл митинга: ведь гражданская война, в самом деле, кончилась, завершилась нынешним днем! Свершилось главное, ради чего он отдал столько сил и крови.
Усмехнувшись тому, что Золотое оружие приличествует больше мирному времени, чем военному, примерил руку к тяжелому эфесу. Было непривычно, и он медленно, с потягом обнажил до половины голубоватую, полированную и украшенную чернью полосу клинка, сделанного в Златоусте. И вдруг обожгло глаза и душу глубокое тиснение по булату, исполненная навечно каллиграфическая вязь:
"Народному герою - от ВЦИК".
16
"...И вечный бой, покой нам только снится!.." Какой поэт именно написал эти беспокойные строки, Миронов не помнил, а слова эти повторял в последние дни с особым пристрастием. Выезд его в Москву задерживался, оказалась бессильной подпись Склянского: ам нарком Троцкий приказал силами корпусов 2-го и 3-го подавить на Южной Украине вновь забродившую махновщину, это разбросанное по степям "гуляй-поле". Миронов еще по привычке назывался командармом, а конница его уже входила в рамки мирного времени в ранге корпуса. Дивизии таяли, красноармейцы старших возрастов уезжали по домам, некоторых забирали в Трудовую армию.
В первых числах декабря уехал в Москву Дмитрий Полуян, чтобы приступить к обязанностям председателя казачьего отдела ВЦИК. Вслед за ним отозвали комиссара штаба Михаила Карпова, и через несколько дней на его место прибыл бравый, подтянутый, хорошей офицерской выправки комиссар - Сергей Никонович Щетинин, кажется, из резерва кавкорпуса Каширина.
Миронову было не до того: махновские отряды возникали то тут, то там, метались по завьюженной приморской полосе бывших запорожских степей, умело уклоняясь от красных дивизий. Пришлось брать под свой контроль большую округу восточнее Мелитополя. От реки Молочной, где дозор несли старые блиновцы, до Большого Токмака, занятого дивизией Лысенко - больше двухсот верст. И все это стенное пространство по ночам простреливалось большими и малыми бандами, они терроризировали милицию, налетали на штабы. Со стороны железной дороги Пологи - Бердянск Миронов рассредоточил 16-ю дивизию Медведева и медленно стягивал кольцо окружения. Но батько Махно, находчивый и жестокий партизан (с ликвидацией Врангеля вновь вышедший из подчинения у красных), сумел выскользнуть все же с главными силами из кольца и неожиданно устремился в Донбасс, на границы Донской области. Миронов не особенно огорчился этому, стараясь избегать крупных кровопролитий. Судьбу Махно решало само время, важно было лишить его пространства, маневра и питательной связи с родными селами.
Салон-вагон командармв-2 со штабными теплушками и охраной медленно кочевал на восток, минуя Молочанск, Большой Токмак, Розовку, и далее по шахтерским закопченным, вымирающим от голода и стужи полустанкам без числа и названия до родимой донской границы - станции Гуково и зовущей к себе Лихой...
На станции Камыш-Заря поджидала его Надя, ехавшая от родителей из городка Марганца. Вбежала в вагон, как только притормозил состав, молодая, свежая с холода и желанная, в распахнутом дубленом полушубке с белой опушкой - у Миронова в эти минуты перестала болеть плохо заживавшая рана, забыл про боль, про усталость, треволнения последних недель и даже про Махно. Чувствовал одно - не молодая жена его повисала на шее, целовала в жмуристые глаза и привядшие, сухие скулы, а просто сама молодость вновь возвращалась к нему, щадила жизнь приуставшую и уже заметно запаленную в невиданном жизненном аллюре...
- Ну, ну, люблю, люблю, Надюша, милая, что ж еще сказать, - соскучился и заждался, как служивый первого призыва, ей-богу! Какая ты вся упругая, сильная у меня!..
Надя тоже чувствовала, какие сильные руки у него, самого лучшего на свете человека, мужа ее, самого прославленного теперь и знаменитого командарма! Боже мой, а сколько за плечами всего, чуть вспомнишь - и слезы из глаз!
Военные дела временно поручил начальнику штаба, испросил у доктора краткосрочный отдых на ранение и усталость. Втайне же со дня на день ждал нового вызова из Москвы, но вестей все не было...
На новый год к ним в вагон пришла Таисья Ивановна Старикова, старший инструктор политотдела, временно заменявшая отбывшего в командировку Якова Попка. Коротко стриженная тридцатилетняя женщина с лихим, почти мужским чубом и бесоватинкой во взгляде, которую Миронов тут же отрекомендовал Наде "бой-бабой" и "чертом в юбке". Подружились. Старикова была из тех женщин, о которых бывалые вояки после вспоминают с восторгом и удивлением, а в жизни сторонятся, чтобы не попасть в "коготки" и на острые зубы... Впрочем, у них с Надеждой много было общего в характере и способах самоутверждения в жизни, только Надя около мужа отчасти угомонилась, "обабилась", отвыкла от кавалерийского седла, а для Стариковой - увы! - еще не предвиделось ни привала, ни дневки.
За горячим самоваром рассказывала о себе и там, где надо бы всплакнуть, начинала острить, грубить и бешено сверкать черными, озорными глазами. Где-то у чужих людей, в рабочей слободке при фабрике "Сиу" в Москве, росла у нее маленькая дочка, да были за плечами два тюремных срока, да партийный стаж чуть ли не с девятьсот пятого - вот и вся ее жизнь. О гражданской войне уж нечего и говорить: была сначала на петлюровском фронте, потом в Царицыне, а теперь вот - Врангеля доломали, домой хочется, а нельзя...
- Тоже не пускают домой? - усмехнулся Миронов, тайно сочувствуя и чужому ожиданию вызова в Москву.
- Другие вон едут, когда хотят! - скрипнула зубами Тая и наскоро поведала Мироновым историю Аврама-инструктора, сбежавшего от ее расспросов прямо к товарищу Троцкому, в Реввоенсовет... - А тут вот - не получается, куда ни крути, кругом - Золушка!
Тая шутила с глубоко запрятанным ожесточением, хлопала себя по бедрам с неподдельной безнадежностью... Уходило ее время, ведь уже за тридцать побежали годы-годики - иной раз, мол, и задумаешься...
Облокотилась на стол, долго и пронзительно смотрела на Миронова я его молодую жену и сказала с вызовом, игриво скрипнув зубами:
- Ох, Надька! Не была б ты, товарка, такая молодая, годная, отбила бы я у тебя Филиппа Кузьмича, ей-богу! Ну, а что? Почему эт тебе одной? Какая тут справедливость? Эх, судьба моя, политика гольная!..
Надежда и такие шутки умела принять, но общественное равенство насчет мужчин отрицала категорически:
- Надо бы, Тая, хватать его раньше, под Царицыном, когда он без орденов и золотой сабли в атаки ходил, когда по нем стреляли в каждой атаке, вот когда!.. А теперь-то что, теперь и всякая не отказалась бы! Теперь, после Балашова, слез моих и бед горьких - не отдам!
Прикладывала голову к плечу мужа, а Миронов, гладя ее волосы, не прочь был поддержать этот шутливый разговор.
- Не говори, Таисья Ивановна, - где только мои двадцать лет! Не говори, дорогая моя комиссарша! Не было бы Надюшки, так я бы особенно-то и не артачился, ей-богу... Наше дело такое: не зевать! А кто в этом свете праведник, тот пускай бросит в нас камень!.. А? Только вот нога сильно побаливает, ходу не дает, и шашку эту, золотую, я скоро вроде посоха либо инвалидного костыля буду носить. Бывают, говорят, и незаживающие раны от осколков и разрывных нуль, вот беда! Вникни, Тая, что при этом у меня еще и жена молодая!
- Ничего, в Москве еще увидимся, товарищ командарм! - обещало Старикова. Это хорошо, что вас в Москву зовут, значит, будут и у меня свои люди там, хорошие знакомцы. А то ведь сразу-то не найдешь, много всякого люда кружится, а путных - мало... Вот тут еще комиссар новый приехал, тоже не поймешь, что за таинственный френч... Вроде я его где-то видала, а где - не вспомню!
Смеялись, балагурили, распивали чаи целую ночь, и в том было доброе предзнаменование на весь новый год. Уже и приморились все, за вагонным окном порядочно рассвело. Поезд и тот укачался, тихо тормозил на какой-то небольшой станции. Миронов отодвинул серенькую шторку, прочел вслух вокзальную вывеску: "Щётово..." и опустил ткань.
- Какая... станция? - вдруг, очнувшись, громко спросила Старикова и поднялась со стула.
- Щётово, - повторил Миронов.
- Вот, вот, вот!.. Эта самая фамилия и была! - вдруг, как ненормальная, спохватилась Таисья Ивановна, быстро надевая на голову свою новую суконную богатырку со звездой. - Ах ты, гад ползучий, а я его никак раскусить не могла! А теперь - пожалуйста, мы - в дамках! Извиняйте меня, товарищи дорогие, но мне в Особый отдел опять надо! Бегом!
Тут Старикова заскрипела зубами от истинного негодования и, накинув полушубок, кинулась из салон-вагона. Мироновы с недоумением посмотрели вслед ей и переглянулись.
- Я же говорил: черт в юбке, - махнул рукой Филипп Кузьмич.
Вновь пришла Старикова только на второй день и рассказала совершенно дикую историю.
На последнем совещании в политотделе (Миронова туда не приглашали из-за болезни ноги и "медового месяца" после разлуки с женой...), так вот, на этом совещании выступил неожиданно штабной комиссар Щетинин и завел речь о повышении политической бдительности, в частности - о недоверии некоторым военным спецам из числа бывших офицеров... В частности, отметил в резкой форме, что надо особо выяснить связи Миронова с Махно, о чем его предупредили, мол, в Реввоенсовете фронта. Заявил так: Миронова неоднократно уличали в тайных связях с генералом Красновым, с ним пытался наладить недвусмысленные отношения и Врангель. Что касается его, Щетинина, выступления, то оно вызвано двусмысленной игрой Миронова с бандами Махно, которого почему-то не смогли уничтожить в Гуляй-поле, а лишь оттеснили в пределы бывшей Донской области, чтобы, возможно, использовать для затравки среди бывших белоказаков, которые готовы всякую минуту поднять восстание...
В этом месте ее рассказа Миронов, конечно, взорвался, закричал и забегал по всему салон-вагону, невзирая на больную ногу и прихрамывание. Судя по глазам, он вовсе потерял самообладание.
- О, дураки и сволочи, богом проклятые! Не напились они еще этой кровушки, какая называется "гражданской войной"! Ну что ж это получается, скажите на милость!.. Ведь умирает уже махновщина-то, умирает естественной смертью! Стоило только загнать их в чужие места, оторвать от Гуляйполя, и дохнут, как бродячие собаки, без очков видно! И кому же это все не ясно? Тому, кто про казаков любит всякие небылицы складывать? Так ведь и это хорошо известно, что казаки нынче против Советской власти восставать не будут! Не однажды и горько учены, да и нету уж среди них таких, чтобы ярились!
Старикова слушала, покусывая губы: он не давал ей довести рассказ до конца, свое доказывал. Вот, мол, совсем на днях в оперативных сводках сообщалось, что в слободе Михайловке, центре Усть-Медведицкого округа, действительно взбунтовалась и подняла мятеж караульная команда исполкома, командир - бывший штабс-капитан Вакулин. Точно, было волнение! А то, что казаки из местных не поддержали бунт, - несмотря на ужасающий голод и смертность в округе, жестокое проведение продразверстки! - и не могли поддержать, об этом почему умалчивают? Миронов еще на митингах девятнадцатого года не раз кричал своим казакам, что тяготы нынешней жизни, временные во всех смыслах, нельзя полностью относить на счет новой жизни и новой власти, во многом повинна и старая жизнь! Да и война трехлетняя - кому ж это не ясно? Вот и получилось, что Вакулин этот, подняв бунт в донской стороне, вынужден был уйти сначала в саратовские края, а потом пытался даже пробиться в тамбовские, к Антонову. Но ничего у него но вышло, настигли карательные части из Царицына!
- Да вы мне-то спасибо скажите, весь этот оговор уже ликвидирован! - закричала в тон Миронову Таисья Ивановна. - Мне-то горше всего было слушать это, потому что я в Конной с прошлой осени, а этот Щетинин только заявился! Вроде мы тут все близорукие, а он, видите, бдит! Ну, верно сказать, не одной мне такое выступление его показалось удивительным и странным, прямо ногами по потолку заходил этот свежий комиссар! И тут мне как в голову ударило: а ведь чем-то знакомый человек, где-то я его уже видела, а где - не пойму!
Миронов ходил, прихрамывая, слушал. Таисья Ивановна даже раскраснелась от возбуждения, и стал особенно заметен нездоровый оттенок ее румянца, - чахотка медленно и неотступно сжигала ее горячую душу. "Точно, как мой бывший Ковалев! - вздохнул Филипп Кузьмич. - Отчего это все честные люди так рано сгорают в жизни? Ведь это беда, им-то и надо бы железную крепость влить в жилы, гляди, и другим полегче было!.."
- Ну, не тяни за душу-то, Таисья Ивановна, а то совсем разобижусь на твои новости! - закричала Надя.
- Точно! - убежденно кивнула Тая. - Видела, только был он тогда без бороды и с другой фамилией! На коммунистическом субботнике речь держал, в Царицыне, еще на провеснях, как только наши отбили у Деникина город! Не могу ошибиться, но какая-то другая у него фамилия была, и хоть режь не могу вспомнить... Ну, побежала в Особый отдел. Так и так, прошу как следует проверить, что за нового человека к нам прислали, темнит что-то такое, путает, тень на плетень в ясный день наводит!.. А начальник Особого отдела, сами знаете, строгий. "Как же вы, Таисья Ивановна, такое важное дело возбуждаете а прошлой фамилии у этого Щетинина не помните?" - говорит. И все в окно посматривает... А вот и не могу вспомнить, говорю, ровно как затмение в голове!
- Ну, окаянная артистка, - сказал Миронов и, стоя в отдалении, закурил с досады. - Поменьше чувств, и - покороче, сможешь?
- В том и дело! - засмеялась Тая. - Поезд как раз проходил на медленной скорости станцию, ну, утром! А вы и говорите: станция, мол, Щётово! Ну, вы подумайте, вроде как наколдовал кто! Вот я и кинулась опять в Особый отдел! Кричу ему, нашему чекисту: Щеткин! Товарищ Щеткин он был в Царицыне! Вспомнила! Повезло, говорю. И что бы вы думали? Достал он какую-то тетрадочку из стола, сверился и внимательно смотрит на меня. "Не ошибаешься, товарищ Старикова?" - "Нет, говорю, теперь-то уж могу и перед судом свидетельствовать". А он опять засмеялся и говорит: "Тогда вот прочитай, оперативная сводка трехмесячной давности: разыскивается по показаниям деникинского шпиона и бывшего жандарма Мусиенко, расстрелянного в Воронеже, агент белой контрразведки, Щегловитов. Последняя его фамилия-псевдоним в красных частях - Щеткин..."
- Вот какие люди бывают! - вспыхнула Надя сгоряча и как бы натолкнулась на острие последней фамилии. - Щегловитов? Я одного поручика тоже встречала... Он еще с Татьяной тогда что-то замышлял, ну, которая потом... Сдобнова!.. - расширенными от гнева глазами глянула Надя на мужа.
Миронов ее в этот момент не слышал, занятый странным созвучием этих шпионских фамилий и кличек.
- Щеткин, Щетинин, Щегловитов... Кругом - Щ! "Волк в овечьей шкуре", - с сердцем выдохнул Филипп Кузьмич и недокуренную папироску швырнул к порогу, через весь вагон. - Так вот откуда этот молодец! Всю жизнь, оказывается, за мной охотится! Пишет всякую гнусь, а печатают - наши газетки, бывает! И ведь с какой наглостью, прямо - в комиссары штаба, и там, в штабе, - навет на командующего! С одной стороны - непостижимо, а с другой, когда раздумаешься, то и ничего, ведь игру-то ведут люди ва-банк! Ну, так где же он сейчас-то, этот Ще, волк в овечьей шкуре?
- Взяли ночью, без шума, - сказала Таисия. - Сегодня. Он даже и за кобуру не схватился, когда вошли.
- Слава богу, - сказал Миронов. И, хромая, ушел на диван.
- Надо таких расстреливать, - сказала Надя.
- Вешать надо. Гирляндами! - в ярости добавил Филипп Кузьмич.
На душе было нехорошо, смутно...
Нехватка продовольствия в стране определила новые отношения с деревней до наступления сева. Январский пленум ЦК партии постановил принять "возможные меры быстрого облегчения положения крестьян", образована комиссия под председательством самого Всероссийского старосты, Калинина. Но мнения по этому вопросу сразу же разделились, возникли на удивление острые споры. Особенно активно вели себя бывшие "левые", сторонники "завинчивания гаек" в деревне. Как и в пору Брестского мира, запахло дискуссией в партии.
- Одна война закончилась, вторую надо начинать, - хмуро говорил Миронов, негодуя на "твердолобых", всякий раз отвергающих единственно спасительные меры но борьбе с голодом и разрухой. Но на этой фразе: "Одна война кончилась, вторую надо начинать..." Миронова сразу "поймал" Яков Александрович Попок и попросил (а скорее -предупредил), что на посту командарма следует выражаться осторожнее, точнее формулировать мысль... Они ехали верхами в Горскую бригаду 21 й дивизии проводить митинг в связи с отправкой части отслуживших бойцов в Трудармию, и тут, наедине, Попок и высказал эти мысли.
Филипп Кузьмич понимал, что, по сути, его начальник политотдела прав. Командарму слова на ветер бросать нельзя, да и балашовский процесс еще не источился в памяти, и следовало бы принять замечание без всякого спора. Но, как всегда, его забрало лишь содержание спора, суть разногласий. Форма общения как бы ничего не значила для Миронова, когда возникала речь о судьбе людей, целого народа.
- Я понимаю вас, - стараясь держаться мирного тона, сказал он, и при этом даже потрепал коня по холке, чтобы унять внутренний огонь. - Понимаю, что момент горячий и не следует его разжигать необдуманными словами... Беру эту фразу обратно, ее могут истолковать расширительно. Но, по-моему, дело все-таки не в словах, а в делах, в практической политике. Разве можно тянуть дальше с отменой продразверстки? Что вообще мы будем есть на будущую осень?
- А что бы вы предложили? - холодно и отчужденно спросил Попок.
- Я бы предложил - не душить крестьянина, а дать ему возможность свободно трудиться на земле, - сказал Миронов. - Дать ему советский пай земли, помочь семенами, кое-где и тяглом для запашки и объявить твердый, не чрезвычайный, а вполне мирный налог. И мужик за один год "восстанет из пепла" и накормит Республику. Больше выхода нет. Об этом и на партийных верхах поговаривают, насколько я знаю.
- Поговаривают, знаете ли, не все... - усмехнулся Попок, плохо сидя в седле, поерзывая. - Не все так думают, товарищ Миронов. Другие спрашивают: а за что же боролись и когда обещанная коммуна будет? Зачем опять кулаку простор давать?
- Это... какому же кулаку? - с нажимом на слово спросил Миронов.
- Деревенскому, - столь же прямо ответил Попок.
- Так ведь в деревне поровну переделили землю! О каком кулаке речь? Под ним же хозяйственной, имущественной базы нет!
- Ну знаете, кулак всегда свою щель найдет. За кулака, пожалуйста, не ручайтесь! И вообще - власть пролетариат брал не за тем, чтобы отступать!
- Это все - политическая риторика, Яков Александрович, без ликбеза, - из последних сил сдерживаясь, со спазмой в горле сказал Миронов. - Вы лучше ответьте: кто будет пахать и сеять, если политика в деревне останется прежняя?
- Мы за тем и организуем Трудовую армию, чтобы выйти из положения и не менять политики. Трудармия, и только она выручит нас. И сегодня, и завтра.
- Такую армию содержать постоянно невозможно, люди домой запросятся... Здесь у вас что-то не продумано. Урожаи от этого не прибавятся, верьте слову! Я ведь совсем недавно заведовал земельным отделом в Ростове, говорю не понаслышке! И вообще... когда же будет пересмотрена вся политика военного коммунизма? Ведь война-то кончена - в основном?
- Этот вопрос пока не стоит... - холодновато, с сознанием собственной правоты протянул Попок, так же, как и Миронов, стараясь не горячиться, не высказываться до дна. - Военный или не военный коммунизм, но он будет в России, иначе незачем было заваривать социальный переворот. Надо это понять. Сознательно идти на жертвы во имя мировой революции.
- Гм... А Ленин, между прочим, неоднократно и настойчиво утверждает, что политика военного коммунизма - вынужденная и временная мера, - не в силах противостоять политической демагогии, ухватился Миронов за непререкаемый для себя авторитет. - И с этим наконец должен быть согласен всякий здравомыслящим человек! Вы разве не бывали в деревне, не слышали, о чем там говорят и думают?
Попок несколько минут ехал молча, меняя позу на седле, чтобы избежать разбитости, и по его виду можно было понять, что он не склонен к продолжению разговора. Однако, подумав, ответил:
- Точка зрения товарища Троцкого, насколько известно, совсем другая. Давайте дождемся съезда, он будет через два-три месяца. И тогда доспорим до конца...
Миронова этот разговор никак не удовлетворил. Он даже его насторожил, как огромная, ни с чем не сравнимая опасность, таящаяся внутри общества, в основном - городского, берущегося решать сугубо сельские деда.
После митинга они с начальником политотдела зашли в бригадный лазарет, поговорили с выздоравливающими бойцами, пообещали улучшить харчи, а при выходе наткнулись на санитарные носилки с мертвым - его выносили из изолятора бойцы похоронной команды. Красноармеец умер вчера от огнестрельной раны в спину. Седоватый ежик волос, крупный лоб и серые, поношенные усы крутым навесом над подбородком привлекли внимание командарма. Он "вгляделся в морщинистый профиль и спросил, как фамилия убитого.
- Осетров Григорий Тимофеич... - доложил отделенный, стоя навытяжку. - Домой уж засобирался, перестарок был...
Миронов как бы очнулся, припомнив, кто такой был Осетров. Это ж вахмистр усть-хоперский, перебежавший осенью восемнадцатого в его дивизию от Краснова... Самый трудный час был, и Миронов тогда очень надеялся, что мобилизованные Красновым казаки начнут переходить к Советам. И едва ли не первым пожаловал Григорий Осетров... Как это он докладывал тогда? "Говорили, что в три месяца разобьем красных, а немцы, понимаешь, наложили на Дон контрибуцию: сто миллионов пудов да миллион голов бычков... А на хрена, скажи ты, нам это спонадобилось?.." И еще - "многие казаки желают к Миронову ныне переходить, токо побаиваются, как их примут..."
Долго воевал казак Осетров, с первого дня германской, считай - седьмой год разменял... А вот не дошел до дома...
- Где его? - спросил Миронов глухим голосом.
- На посту, в охранении. В спину! - сказал тот же отделенный.
- В спину?!
- Одно слово, махновцы... Выше лопатки, пуля из-под ключицы вышла, товарищ командующий...
Миронов постоял над убитым, сняв папаху. Начальник политотдела тоже постоял рядом, сочувственно вздохнул.
- Знакомый ваш? - спросил после.
- Да. Красный партизан с восемнадцатого, земляк.
- Жалко, конечно, - кивнул Попок.
После ехали молча и разошлись холодно, почти не попрощавшись. У Нади был готов самовар, и сама она казалась очень свежей, праздничной, но Филипп Кузьмич был неразговорчив и хмур, его давил прожитый день, и вновь приходили на ум оспариваемые кем-то слова: "Одна Война кончилась, вторую придется вести... Не миновать новой схватки!.."
Поздно вечером пришел адъютант Соколов в сопровождении старшего шифровальщика Боярчикова из штаба. Улыбался и цвел ликом, будто привалило всем и лично ему большое счастье. В руках - бумага.
- Филипп Кузьмич! - вольно, не по уставу обратился Соколов. - Поздравляем вас! Правительственная телеграмма - только что. Срочная, лично вам, в руки командарму товарищу Миронову...
Шифровальщик Боярчиков протянул Миронову только что полученную телеграмму и, отступив, вытянул руки по швам.
Миронов прочел, несколько отнеся руку от глаз:
...Постановлением ВЦИК, Совета Труда и Обороны Вы назначаетесь инспектором кавалерии РСФСР. Имеете отпуск устройства личных дел до двух недель. Прибыть Москву исполнения обязанностей главном штабе Красной Армии не позже 15 февраля 1921 года.
Каменев, Горбунов.
На станции Лихая зашел в вагон - повидаться и поздравить с высоким назначением - старый знакомец Ипполит Дорошев. Он теперь, оказывается, работал в Донисполкоме заместителем председателя, больше все занимаясь земельными делами. Посидели короткое время, обменялись новостями и мнениями в связи с начавшейся дискуссией по продразверстке, поговорили о предстоящем партийном съезде.
Дорошев плохо выглядел - исхудал, изнервничался, как видно. А возможно, даже какая-то болезнь съедала его изнутри. Полные и когда-то витые в благодушной улыбке губы его теперь не хотели без причины улыбаться, их подрубили по углам рта свежие морщины. Миронов не хотел спрашивать о причинах, но Ипполит сам рассказал о своих глубоких тревогах в последнее время.
- Понимаешь, Филипп Кузьмич... Особо смущает то, что не дают дышать разного рода фракции и оппозиции! Возьми ты хотя бы и нынешний вопрос. О продналоге. Ведь назрел, назрел до боли и крови этот вопрос об отмене продразверстки, и каждому ясно, что надо успеть его решить до начала полевых работ! До начала весны, если не хотим полностью оголодать страну и народ к осени, так нет! В одну дудку со всех сторон дудят эти - Блохин, Френкель, другие их люди - не давать потачки мужику! Углублять военный коммунизм и никаких, мол, новых политик по этому вопросу! Боюсь, что будет раскол, как было в свое время по Брестскому миру! Ну, тогда-то сами события и немцы изучили уму-разуму, а теперь? Только разве голод научит?
Миронов понимал все не хуже политработника Дорошева.
- Ясное дело, - хмуро сказал он. - Им коммуну подавай - немедленно и чуть ли не по "щучьему ведению"! Видел я таких мечтателей с холстинной сумой через плечо. Скрытые враги, как правило.
- Кстати, насчет коммун...
Дорошев отстегнул клапан верхнего кармана своей полувоенной тужурки и достал пачку бумаг. Выбрал один листок и подал Миронову.
- Вот, отпечатали копии. Возьми, Филипп Кузьмич, на всякий случай. Письмо Владимира Ильича нашим железнодорожникам, на станцию Пролетарская. Ну, бывшая Великокняжеская... Я знаю, что тебя однажды обвиняли в непонимании этого вопроса, так можешь держать в кармане эту бумагу в качестве... как бы сказать, высшей охранной грамоты! - Толстые и какие-то невеселые губы Дорошева слабо улыбнулись. - У нас в исполкоме такие копии розданы всем работникам... Там ясные и верные слова по этому вопросу - в самом конце...
Миронов взглянул только на подпись и, не читая, положил свернутый вчетверо листок во внутренний карман вместе с партбилетом. Времени до отхода поезда оставалось в обрез.
- Как-нибудь на досуге почитаю, - сказал Миронов, когда Дорошев протянул на прощание руку. - И вот что... Передавай, Ипполит Антонович, мой самый нижайший поклон Андрею Александровичу Знаменскому. Мы с ним когда-то дружно работали...
- Знаменского уже нет на Дону, - сказал Дорошев. - Уехал вслед за Блюхером в Хабаровск, назначен наркомом внутренних дел Дальневосточной республики... Сейчас и председателя-то у нас нет, всеми делами вершит временно председатель губкома товарищ Лукашин. Ну, Срабионян, если помнишь! Да и тот собирается ехать в Эривань, надоели и ему эти леваки донские!.. Еще и Землячка наезжает иной раз, для контроля. В общем, работы хватает по горло, партийных кадров маловато, как всегда. Жаль, что вас, Филипп Кузьмич, забирают в Москву!
- Мне это лучше, - тихо заметил Миронов. - Подальше от политических споров с местными вождями. К чертям! Мое дело: конь, всадник, овес, снаряжение и, когда надо, - атака. А вы уж думайте, в свою очередь, как страну и армию накормить, вооружить! Вам и карты в руки, - и засмеялся невесело, сознавая в словах некую уступку свою, неискренность. Больше, конечно, от усталости... И добавил: - Скоро здесь, у Донца, прощальный смотр проводить буду. Жаль, что не сможете принять участие, Ипполит Антонович...
- Да. Жаль. Но не могу: командировка срочная в Каменскую... Всего хорошего, - Дорошев подал руку, встряхнул ладонь Миронова и быстро вышел из вагона. Дежурный дал отправление.
Когда под вагонным полом мерно заговорили стыки, Миронов достал из кармана листок, полученный от Дорошева, и внимательно прочитал дважды и трижды:
Рабочим, мастеровым, служащим и комячейке станции Пролетарская
20.1.1921 г.
Дорогие товарищи!
Через посланных вами товарищей Лаврика, Маликова и Быкова я с большим удовольствием узнал о том, как вы организовали посылку подарка трудящимся города Москвы.
Особенно меня заинтересовало открытое вами коммунистическое сельское хозяйство. Сейчас одной из главных задач, стоящих перед Республикой, является развитие и подъем сельского хозяйства. <...>
Вы должны позаботиться о том, чтобы сельское хозяйство ваше было правильно организовано, как учит агрономическая наука, для чего советую вам привлечь к вашему делу знающего агронома.
В особенности прошу ставить работу в коммуне так, чтобы помогать окрестным крестьянам и иметь с ними наилучшие отношения. Без этого и без делового, практического, хозяйственного успеха я коммунам верю плохо и немного даже коммун боюсь.
Посылаю вам всем свой товарищеский привет.
В. Ульянов (Ленин)[60].
Миронов бережно сложил лист, водворил на место, к партийному билету, и мысленно поблагодарил Дорошева за большую поддержку.
Поезд остановился на каком-то полустанке, пришел вестовой Соколов и откозырял:
- Товарищ инспектор кавалерии, Филипп Кузьмич! Тут Блиновская дивизия почти в полном составе... Ждут вас, хотят видеть и проводить, как говорится... По уставу.
Миронов как бы очнулся, оправил волосы, усы, надел шинель и шашку.
В белой, полынно-снежной степи, на самой границе родной Донщины, еще раз промчались парадно, при развернутых знаменах красные казачьи полки Блиновской, отсалютовали блеском клинков, взволновали кровь раскатистым ypa, и себе, и отъезжавшему из армии старому своему командиру. Конские копыта взбивали неглубоким, колючий снег, и сквозящая поземка тут же завивала снежную пыль, сдувала на обочины, в заиндевелые кусты и полосы старых бурьянов.
Было тут и свое торжество, праздник. Но грустно было на сердце Миронова, режущий февральский ветер с далеких отсюда усть-медведицких бугров выжимал слезу. Мало примечал он знакомых лиц в эскадронах, припоминался явственно недавно убитый станичник Осетров. Почти все те, что сошлись когда-то на его призыв в Арчединской и Михайловке, под Секачами и Филоновом, почти все они полегли в нескончаемых схватках лихого и непоправимого уже трехлетия, когда один порядок жизни схватился в рукопашной с другим, неведомым... Пришла победа, но не все дожили до этого дня, и слишком много лютого, неизбывного горя скопилось в сердце, чтобы теперь безоглядно и просто радоваться нынешнему дню. Мешало рыдание, схватившее спазмой за горло, выжимавшее влагу из глаз.
Шепотом, едва шевеля обветренными, сухими губами, повторял славные имена подков, как на всяком торжественном смотре:
Славные блиновцы-хоперцы!
Доблестные заамурцы и белозерцы!
Герои-быкадоровцы, сыны мои любимые!
Бесстрашные лабинцы и герои-таманцы! Слава вам!..
Возглашал Миронов славу героям, благодарил красное казачество за лихую работу в боях с Врангелем и Махно, салютовал именной золотой шашкой и на прощание обнялся с начдивом Качаловым - всё! До свидания, мои боевые орлы!
Тут же присутствовал и новый комкор-2, принявший дела, Николай Томин, бывалый кавалерист с Урал-реки, друг Николая Каширина. Он и проводил Миронова на станции, когда салон-вагон прицепили к очередному маршруту. Уезжал в Москву и Тарасов-Родионов, бывший штабист и политработник, а теперь журналист и писатель.
Особой охраны с Мироновым не было, только два ординарца при салон-вагоне. Впрочем, до Царицына тем же эшелоном следовала Особая бригада краснознаменца Акинфия Харютина, направляемая для подавления мятежей на Волге и в Тамбовщине. Таисья Ивановна Старикова, незаменимый инструктор политотдела, всплакнула, обнимая Надю, сказала что-то горько-смешное, бабье, и подняла руку с красной косынкой... Поезд дернулся, начал отплывать маленький станционный поселок, остались на платформе провожающие, оторвалось еще раз что-то дорогое от сердца - прожитые и пережитые дни вместе, понятое за это время умом и сердцем.
Взмахнула напоследок косынка Таи Стариковой, и ветер отнес и развеял над белыми снегами и скачущей гривой при морожен но го бурьяна ее голос:
- Прощайте, дорогие мои! До встречи! В Москве увидимся!..
А вагонные колеса уже набирали скорость, и перестук их отдавался в душе, как предостережение, знак неизбывной военной тревоги.
17
С отъездом Сырцова на работу в Одессу жизнь и положение Евгения Ефремова, способного пропагандиста и деятельного человека, заметно изменилась в лучшую сторону: его перестали шельмовать и третировать. Сказывались, по-видимому, и успехи красной конницы Миронова на фронтах, и то, что во главе губернской партийной организации стал умный и принципиальный человек Лукашин. Уже в конце прошлого года Донком решил укрепить окружные и районные Советы местными, проверенными людьми. Ефремова, в его 26 лет, избрали председателем Усть-Медведицкого окрисполкома в слободе Михайловке.
Неимоверные испытания переносила молодая жизнь, и еще горшие тяготы обещала будущая голодная весна. Михайловские партийцы и члены исполкома жили зимой в состоянии постоянной мобилизованности, без всякой личной жизни и свободных минут, глодали ржаные сухари и пайковую воблу при пустом чае, спали в охраняемых служебных кабинетах по столам и диванам с продавленными пружинами, положив под голову две-три пухлых папки с циркулярами и наган. Казарменная жизнь изматывала, каждый ходил с ввалившимися скулами и горячечными глазами, но иного выхода не было, шла война. Между тем в станицах уже начали пухнуть от голода дети и старики и, хотя население откровенно не поддержало бунт местной караульной команды с ее командиром Вакулиным, по ночам нет-нет, а нее же гремели кое-где одиночные выстрелы обрезов, сводились давние и новые счеты... Пропагандисты выезжали в хутора без большой охоты, население требовало уже не пустых слов, а керосина, гвоздей, соли, мыла в обмен на изымаемый хлеб и картошку, но ничего этого у новой власти пока что не было…
В начале января на Дону вновь замаячил Ивар Смилга - его назначили в РВС Кавказского фронта - Ефремов это заметил. А чуть позже неожиданно отозвали в Ростов председателя окружкома партии, бывшего питерского партийца Раевского, а взамен его на неопределенное время приехал член "тройки" по борьбе с бандитизмом в Донской области Кржевицкий с помощником и адъютантом Барышниковым. Ефремову стало труднее: Кржевицкий, еще даже не кооптированный в окружном, стал очень размашисто вмешиваться в работу, гонял продагентов как в самые горячие дни ссыпки хлеба, закручивал все гайки, какие только возможно. В ближнюю станицу Арчединскую выезжал сам для показательного суда над злостными должниками по хлебной и денежной контрибуции, и в конце концов арестовал там председателя совета "за потачку населению, саботирующему разверстку..." Временно же поставил самоуправно на место председателя верного своего человека Барышникова.
Именно в этот момент и взбунтовался Вакулин.
Ефремов по молодости кипел и возмущался, пробовал, конечно, выяснить отношения с Кржевицким, но успеха, понятно, не имел. Да и правду сказать, этот старший товарищ, Кржевицкий, мало-помалу прибирал к рукам и самого председателя исполкома Ефремова, то прижимая своими очевидными полномочиями "из центра", то поддерживая в иных, трудных положениях, а то и прямо захваливая в докладах. Наконец, на днях произошел и такой случай, что Евгений просто симпатией проникся к приезжему товарищу.
Сразу после Нового года, скромно отмеченного всей ячейкой, Кржевицкий вдруг созвал экстренное совещание исполкома с довольно странной повесткой дня: "О политической бдительности, борьбе с провокациями и укреплении дисциплины" и туда же вызвал одного из охранников продкома, бывшего красного партизана Скобиненко.
Никто не мог бы, даже с течением времени, понять и оценить этот спектакль, не говоря уж о молодом Ефремове или даже его заме Лавлинском.
Кржевицкий сделал необходимую паузу и после объяснил конкретно:
- Каждую неделю, товарищи, от него, так сказать, верноподданнический донос: "Я заметил, я видел, я предполагаю..." Я, я, я! И все - на своих же товарищей по ячейке! Вот, Скобиненко, как хочешь, но я буду здесь читать твои... произведения!
Скобиненко стоял, вытянув руки, то прижимая, то оттопыривая большой палец правой руки, будто взводя курок тяжелого пистолета...
- Вот, скажем... письмо на продкомиссара Абрамчика... Читать? Абрамчика теперь нету, отложим. А вот - на бывшего председателя исполкома Еровченко, который теперь в наркомземе, в Москве, - тоже отложим. А вот и на товарища Ефремова - читать?
Все, конечно, пожелали ознакомиться с содержанием. Письмо было дико несуразное, клеветническое. Всем стало стыдно и противно, не по себе...
С видом победителя, а скорее - жреца, приносящего богоугодную жертву, Кржевицкий взял из грязноватой бумажной пачки неряшливо оборванный листок из ученической тетрадки в косую линию и снова вперил глаза в несчастного осведомителя:
- А вот письмо и на представителя Дончека, старого большевика Прохватилова... Этот Скобиненко, товарищи, ничем не брезгует! Любого коммунара затопчет в навозе, на посмешище, за чечевичную похлебку! Неужели и это будем читать? Лучше не стоит, товарищи. Этот гражданин, с позволения сказать, - Кржевицкий небрежно и досадливо отмахнулся от Скобиненко, - ставит нас прямо в затруднительное положение, мы не поспеваем расследовать эти донесения-наветы! Думаю, что Скобиненко, как личность - просто психически неустойчивый субъект, и нет нужды привлекать его к судебной ответственности за эти преступления. Но, товарищи, он безус-лов-но! понесет! наше! возмездие! - продекламировал едва ли не по слогам Кржевицкий. - Да! Возмездие, справедливое в своей сущности и не-от-в ратимое! Возмездие коллектива, чистого и политически зрелого, не желающего далее терпеть Скобиненко в своих рядах! Правильно, товарищи?..
Сам Кржевицкий сидел в середине, развалясь за столом в роли судьи, а длинный Скобиненко, в грязной, потрепанной шинели, стоял перед ним с вытянутыми вдоль шинели руками и дрожал. Кржевицкий говорил меж тем, обращаясь к сидевшим вокруг работникам исполкома:
Товарищи, политическая работа требует исключительной четкости и честности от ее исполнителей... Это состоит в том, что мы то и дело впадаем в крайности, либо пропуская искусно замаскированного врага в самое средоточие нашей работы, к жизненным нервам нашей Республики, либо, наоборот, подозреваем и подвергаем напраслине честных людей! Мы в этом случае отсекаем от себя аб-со-лютно здоровые члены рабоче-крестьянского ор-га-низма и тем также вредим делу! Особо следует обратить внимание на клевету и ложные доносы, товарищи. Это - особо опасные деяния в наш напряженный век, на переломе жизни... Вот перед вами стоит наш член ячейки, бывший красногвардеец, имеющий ранения... Но, к сожалению, я должен сказать: за последнее время этот бывший боец, как увидим далее, совершенно выродился в своего антипода и скрытого врага советского строя!
При этих словах исхудавшее лицо Скобиненко с острыми мослаками ниже глаз и тонкой, голодной кожей на скулах взялось мучной, крупитчатой бледностью. Дело попахивало если и не расстрелом, то многолетней тигулевкой и всеобщим отчуждением, чего Скобиненко боялся больше смерти. Он неуверенно и сопротивляясь внутренне тому, что говорилось о нем, переступил с ноги на ногу. Башмаки его "просили каши", одна подметка прикручена телефонными проводами - он был попросту жалок.
- Ты бы, Скобиненко, хоть подметку прибил! - насмешливо сказал Кржевицкий, играя черными, нахальными глазами. - Ишь, моду взял - под убогого да хромого инвалида рядиться! С семнадцатого года никак подметку он не мог приладить, горемычный... Смотрите на него: по виду - мухи не обидит, а между тем, товарищи, этот деклассированный элемент завалил наш отдел в Ростове ложными письмами-доносами! Клеветник!
(После, через неделю, месяц, соображая все это с последующими событиями, Ефремов должен был согласиться, что весь этот спектакль Кржевицкий провел на таком высочайшем уровне фантазии, что не позволил никому из присутствующих хотя бы отчасти усомниться, заподозрить какую-либо подстроенность в происходящем...)
Скобиненко вдруг заплакал.
Искренне, без утайки - задергался, захныкал, из самого нутра у него прорвалось жалкое, глухое урчание, он икнул, как малое дитя, у которого отняли любимую игрушку. И хотя слез никто не увидел, и сухо просверкивали прячущиеся его глаза, все же страх и обида сжали его детски-жестокую душу - видел каждый. В довершение Скобиненко раскрылил зачем-то локти и уронил из-под мышки свою изношенную окопную папаху "здравствуй-прощай". Склонился и, словно слепой, ощупью нашарил на полу вытертый от давности хлопчатный каракуль.
- Что скажешь, Скобиненко, в свое оправдание? Как дошел до жизни столь подлой? - смотрел с издевкой Кржевицкий.
- М-меня... товарищи Севастьянов и тезка мой Федорцов на это наставляли, чтоб глядеть, не прощать гадам кровь нашу пить! - внятно сказал Скобиненко, проглотив последнюю спазму страха. - Офицерье которое и всяких благородных, змей подколодных, какие за пазуху нам, рабочему люду... влезли!
Опять проглотил он сухое рыдание и замолк, голодно и ждуще, как-то по-собачьи глядя в глаза Кржевицкого. Кржевицкий засмеялся от удовольствия.
- Ну, а на товарища Стукачова, председателя "тройки" по восстановлению соввласти в нашем округе, кто писал? Он-то, Стукачов, - плоть от плоти, как и ты, Скобиненко... А? Или тот же товарищ Прохватилов, он разве из офицеров?
- Все одно... И Прохватилов - из казачья он! - Скобиненко вновь заработал большим пальцем правой руки, взводя невидимый курок. - Товарищи Севастьянов и Федорцов обратно ж требовали... Ходил в Усть-Медведицкую тожа... всяких казачьих охвицерьев тады брали на мушку...
Начал Скобиненко уже и болтать лишнее. Кржевицкий сразу прервал:
- Севастьянова, как нам известно, царицынская Чека разоблачила, как скрытого левоэсера, Скобиненко. Знай и не забывай! А Федорцов с тяжелым порицанием ис-клю-чен из актива! Не знаешь? Так знай: за провокацию скандала с командирами и политкомами Красной Армии изгнан из рядов еще в восемнадцатом году, запомни! И чтоб в будущем никаких ссылок на скрытых врагов и дураков от политики с твоей стороны не повторялось! Мы исключаем тебя из своих монолитных рядов. Все. Ты свободен. И к складам продкома мы теперь тебя не пустим, будешь... конюхом в похоронной команде!
Скобиненко постоял недвижимо посреди комнаты, похрюкал, словно соображая непонятную для себя задачу, и вышел тихо, неслышно наступая на подметки. Он сразу успокоился, как только решилась его судьба. "Ах, вы так? Ну и я знаю тоже, как мне дальше служить! Могу, при случае, и к Никулину податься, после с вами, дружками, сведу счеты!.."
Так, во всяком случае, читалось со стороны его молчаливое, сосредоточенное удаление.
Когда за ним закрылась двухпольная дверь, Кржевицкий оглядел всех членов исполкома и повинился, нагнетая в голосе бархатные нотки:
- Я, товарищи, немного поторопился, предрешая общее решение, но... как видите, иного решения ведь и быть не могло? Как вы считаете?
Члены исполкома промолчали. Что тут скажешь? Несмотря на явную преступность действий Скобиненки, все же что-то сегодня и удивляло их. Мало ли шло в секретные и особые органы ложных доносов, наветов и попросту глупых, невежественных кляуз, так на то и сидели там доверенные люди, чтобы отсевать эти плевелы от зерна истины, изымать нужное, а иное выбрасывать в мусорную корзину. К чему весь исполком нервировать в такое напряженное время?
Сам Ефремов отчасти раздвоился душой. С одной стороны, он молча благодарил Кржевицкого, отводившего пустые наветы как от самого Ефремова, так и от других, безусловно порядочных работников УМО, с другой же - он не понимал, не постигал сути "спектакля" и оттого мучился душевно и даже предчувствовал недоброе.
На другой день оказалось, что и окружного военкома Николая Степанятова, бывшего красного командира из 23-й стрелковой дивизии, отзывали в Ростов, на учебу, а взамен ему прибыл прямо из Москвы новый человек. Степанятов сам и привел своего преемника в исполком, чтобы представить местной власти. Небольшой, костлявый, носатый человек в огромной буденовке и кожаном пальто уверенно и четко прошагал от порога и протянул Ефремову короткую, мускулистую руку с захватистыми пальцами.
- Имею честь... Военный комиссар Пауков... С сего числа приступил.
Держался он, как и Кржевицкий, хозяином. Ефремов не подал вида, коротко побеседовал с ним, проверил письмо, в котором Степанятов отзывался на учебу, и приказ Реввоенсовета Кавказского фронта о командировании товарища Паукова в распоряжение Ростовского губернского военкомата с дополняющим его областным приказом о назначении в Усть-Медведицкий округ. Пожалел в душе, что приходятся расставаться со Степапятовым, но вслух, конечно, ничего не сказал. Тем более что сам Степанятов был искренне доволен этим отъездом на учебу...
Сначала Ефремов задумывался, по какой надобности в округе вершились все эти перемены, потом стал о них забывать. Закрутились большие и малые дела, январь прошел, а на сретенье - по местным обычаям оттепельный день - закрутила и помела по овражным степям морозная поземка. Хлестало ветром и колючим снегом по облупленным стенам, ржавым кровлям, закрытым ставням голодной и холодной слободы. Скрюченные, молчаливые прохожие на улицах пробегали мимо, не останавливаясь, не узнавая друг друга. Боялись растерять последнее тепло, кутались в воротники от жестокого засилия последних морозов. Совсем мало осталось во дворах скота, коз, не слышно стало и собачьего лая. Ранними утрами, при лимонно-студеной зорьке, с придонских, скудных, вылизанных ветром бугров спускались к окраинным дворам волчьи стаи, выли простудно и тоскливо, не находя привычного, пахнущего коровьим стойлом и овечьим закутком тепла.
Ефремов с товарищами теперь заботился единственно об одном: запасти семена и любыми путями обязать, уговорить, заставить казаков и крестьян засеять свои земельные наделы, ту самую землю, от которой под бременем продразверстки отказывались теперь многие. Москва на середину марта созывала очередной партийный съезд, работы в исполкоме стало еще больше.
Восьмого февраля, в первой половине дня, позвонил знакомый телеграфист со станции, сказал, что прибыл (будто бы по пути в Москву) командарм Миронов, знакомец не только Ефремову, но и всей слободе; персональный вагон его уже отвели на запасный путь; сказал, что поедет в Усть-Медведицкую дня на три, повидать семью, детей... И уже совершенно точно известно (телеграфистам всегда все известно!), что назначен наш Миронов главным инспектором кавалерии и вызывает его в Москву сам Ленин.
Ефремов со Степанятовым, сдавшим дела и собиравшимся в отъезд, зашли к уполномоченному Кржевицкому, чтобы вместе подъехать к вокзалу, поприветствовать знаменитого земляка и крымского героя. Но Кржевицкий отказался, сказал, что перегружен делами, а Миронов, мол, здесь остановился по личным делам и сугубо временно, так что лишнюю шумиху устраивать незачем. Другое дело, что по возвращении из станицы надо бы усадить его в президиум партийной конференции как почетного гостя и героя, это другой вопрос. Конференция открывалась на днях.
Отправились на вокзал вдвоем, но по пути к ним присоединился еще председатель "тройки" Стукачев.
У вокзала кучилась толпа, по улицам, обгоняя Ефремова и его друзей, спешили к площади многие жители. Перекликались, чаще всего раздавалась фамилия Миронова. Знобкий ветер с песком, шлаковой пылью и снегом заставлял каждого прикрывать лицо, прятать голову в воротник, а то перебегать боком, спиной на ветер, и все же люди переговаривались, из дворов выскакивали новые и новые любопытные.
- Слыхали, говорят, Миронов приехал!
- Да ну?! Откуда?
- На станции, проездом! К семье, сколько не видался, поди!..
- Миронов?
- Сам, у него цельный вагон! Командирский!
- Бежим!
На бетонном крыльце грязно-белого, закопченного и обшарпанного вокзала со стрельчатыми окнами стоял Миронов в шинели посреди кричащей и размахивающей руками толпы, и Ефремову еще издали стало слышно, что был совсем невеселым тот крик, многие обидные слова и даже плач примешивался к восторженным восклицаниям, нашлось уже немало и жалобщиков. Сновали оборванные дети в толпе, то ли вокзальная беспризорщина, то ли свои...
Когда подошли вплотную, Ефремов весело кивнул Наде, закутанной близ Филиппа Кузьмича в белую дубленую боярку с черной опушкой по холодной погоде, и встретил немного растерянный взгляд больших серых глаз. "Неужели это никогда не кончится, Евгений, ну хоть ты вырви его из этой мала кучи!" - как бы вопрошали ее обиженные глаза. Но тут какой-то хромающий детина в грязной шинели, с перекинутой через плечо замызганной торбой и с надорванным по строчке наушником выношенной буденовки заслонил Надю, заорал что есть мочи:
- Ну и завоевали мир, правильна! Завоевали, токо нас тут обратно голодом морют! Всякие разные!.. Управы нетути!.. Куда теперя деваться-то, а?..
Многие оборачивались к Ефремову. Какая-то женщина с закутанной в попону толовой, с черными провалам я глаз на иссохшем лице вдруг со жгучей ненавистью приступила вплотную, сунув пискнувший сверток прямо в лицо. Небрежно развернула рваное одеялишко, и там, в рванье, закопошилось и захныкало бледненькое существо с бескровным личиком. Женщина заголосила:
- Вот он - третий! Двух с осени схоронила, а этот - последний уж с голоду гибнет, а отца ихнего кадеты здесь у Таврыи сгубили, а мы туто погибаемо! А вы у кожу позализлы, тай бай дюжа вам, нехристи проклятущи! Хлиба нэмае, картохи нэмае, а где ж ваша слобода?!
- Тише, баба! - остановил ее тощий старик на деревянке. - Не ругайсь.
- Да будьте вы прокляты, нехристи, шоб вам подавыться!..
Попонка развернулась, женщина одной рукой медленно распатлывала, растягивала волосы с головы. Губы чернели и дергались.
"Встретили земляка... - поежился Ефремов душой. - Что же с ними делать, с жалобщиками? Самое безвременье, февраль, до первой зелени еще далеко..."
- Гражданочка, гражданочка, успокойтесь! У всех теперь... - отталкивая ее, тесня своим ростом и мощью, говорил председатель "тройки", мрачноватый и рассудительный Стукачов. - У всех ныне животы подвело, и в тужурках тоже прохватывает до костей. Зря вы это, гражданка!
Баба распатлалась вовсе. Кричала, кидая попискивающий сверток с руки на руки. Толпа, только что мирно окружавшая Миронова, готовая приветствовать и радоваться приезду гостя, махнув рукой на голод и всю свою пропащую жизнь, вдруг нехорошо замерла, ощетинилась внутренне. Ее тоже нервировал, кромсал душу этот бабий крик по умершему.
Миронов шагнул к ней, склонился и приоткрыл угол рваного одеяльца, желая как-то успокоить крик. Под сопревшим еще год назад одеяльцем он увидел восковую бледность лица ребенка - словно весенний картофельный росток из подвала... - и почувствовал сильнее холод окружающего мира и сквозящий озноб внутри, под сердцем. Обнял женщину за плечо и сказал в самое ухо:
- Неси, неси ты его скорее на печь, соседка! Ведь простудила ты его, малого, ветер-то! Не дури, слышишь? - он вытолкнул ее из круга силой и, не дав опомниться, сорвал с головы белую папаху, даже как-то размахнулся ею на высоком крыльце:
- Граждане!
Граждане начали, как всегда, умолкать, подшибленные властью знакомого и верного для них голоса, а отчасти и собственным любопытством. Пропал с глаз хромой солдат с надорванным наушником старой буденовки...
Граждане! Мы с вами... всех кровавых врагов, все четырнадцать держав осатанелой Антанты разбили, душу из них вытряхнули, показали им кузькину мать! Ну, теперь-то самое малое терпение надо иметь, до первой зелени, до щавеля и крапивы, первой картошки! Мильоны красноармейцев уже вертаются по домам, берутся за плуг и наковальню, товарищ Ленин для поправки дел приказал даже временно учредить Трудовую армию - для подъема порушенного хозяйства и транспорта! Заверяю: теперь жизнь наша начинается настоящая, за какую бились и помирали! Никому ни помереть, ни сгибнуть Советская власть не позволит, нельзя в такой момент падать духом! Ты, соседка! - он снова оборотился к женщине, топтавшейся в сторонке, не имевшей сил вырваться из толпы. - Иди, соседка, сначала домой, отогрей дитя, а после - в исполком, в собес, проси помощи, хлеба, для дитя погибшего красного воина - дадут! По всей России такая помощь выделяется, дадут и тебе, у нас за столом теперь обделенных не будет!
И слова-то были самые расхожие, те, которыми говорили примерно все агитаторы с начала революции, те слова, которыми нельзя накормить и согреть в один момент целую толпу, даже одну эту женщину с умирающим младенцем. Но Миронову - верили. По старой доброй памяти, возможно. Или оттого, что Миронов всегда отвечал за свои слова.
Он еще говорил о скорой весне, о том, чтобы посеять вовремя на свободной земле, собрать все силы и все средства на этот посев, потому что в нем - жизнь на долгие годы вперед. А семена сортовые Советская власть уже припасает, будет помогать через кооперацию, и ссудой, и всяк, чтобы сообща выходить из проклятой разрухи и всенародной беды!
Выступил Ефремов, пообещал скорую поправку дел, кое-как свернули этот неожиданный, стихийно возникший митинг, народ начал расходиться. Миронов все стоял на вокзальном крыльце, вытирал папахой вспотевший лоб с высокими залысинами, поругивал Ефремова и Стукачова ("Ну и встречу вы мне приготовили! Что ж это у вас никакой заботы в слободе о красноармейках?.."), и видно было, что спешит с отъездом. Тут подогнали санки-обшивни с серой, толстой полостью, в парной упряжке. Завезли Надю и кое-какие вещи в дом Голиковых (самого Александра семья еще не дождалась со службы), тут же у калитки распрощался с местным начальством. Стукачов попросил было провести митинги в Усть-Медведице и соседних хуторах, Миронов сказал резко:
- Дайте туда предписание телеграммой, тогда выступлю. Сам собирать народ не буду, - и попросил заодно позвонить по телефону в Арчединскую и Зимники, попутные селения, чтобы там подготовили для него сменных лошадей...
Надя, уже без полушубка, в теплой кофте и пуховом платке, выбежала из дома, бросила в сани большой овчинный тулуп, обняла мужа. И скрылась.
- Любит она вас... - простодушно сказал Соколов, державший вожжи.
- Чего ж не любить, - столь же простодушно усмехнулся Миронов, глядя прищуренными глазами на Ефремова и Стукачева. - Вот лет через десяток скажется разница в возрасте, тогда, конечно, уже не вынесет тулуп...
- И тогда вынесет, Филипп Кузьмич! - несогласно крутнул головой Соколов.
- Может, и вынесет... Как знать! - еще раз кивнул провожавшим Миронов и сел в задок обшивней. Соколов тронул лошадей, и сани покатились к выезду из слободы, на знакомый шлях.
Почти тридцать верст степного, обдутого ветрами, полынного гребня - и ни души вокруг! Непонятно даже, есть ли жизнь в этой степи, кто этот зимник торил, разве что почтовые сани да конные уполномоченные продкома?..
- Чудно! - Сказал Соколов, сидевший на облучке. - Ведь без всякой охраны едем, Филипп Кузьмич! А? Вот те и Донщина!..
- Сказал бы это кому другому, скажем, в Донбюро, а не мне... - хмуро усмехнулся Филипп Кузьмич. - Это им под каждым кустом бандиты мерещатся!..
К полудню, когда знобящий ветер пронизал, кажется, до самых костей, и надоело греться короткими пробежками за санной грядушкой, расписанной красными и синими жар-птицами и невиданными цветами, когда от лошадей повалил парок и начали они спотыкаться на ровной, прикатанной дороге, показались сады и снежные крыши Арчединской.
На спуске железные подреза легких обшивней запели веселее, Миронов отнял вожжи из окоченевших рук ординарца Соколова, велел пробежаться для согрева, и Соколов то бежал сзади, держась за грядушку, то становился на концы полозьев и, смеясь, ехал на запятках.
Станица показалась брошенной или, может быть, даже вымершей. Только ветер сдувал тонкую метелицу над сугробами, только взлаивали за сиротливо нахохленными садами одинокие собаки и чуть-чуть припахивало на морозе бурьянным дымком, теплилась где-то жизнь. Но ни людей, пи подвод, ни ребятишек с клюшками не встретилось им до самого сельсовета. Снова заскребло душу Миронова, как и утром у вокзала, когда увидел он толпу и эту обезумевшую от горя женщину с младенцем. "До чего мы довоевались, народ-то у нас едва живой... А ведь надо еще весной и землю вспахать, и зерно посеять, и огороды вскопать! Кто же все это пособит нам поднять, на кого опереться? Конечно, много красноармейцев домой вернется, верно, да сколько среди них горьких калек, да раненых, да ослабленных после возвратного тифа?.."
Соколов начал распрягать запаренных лошадей, а Миронов, держа под локтем брезентовый портфель с бумагами, своими записными книжками и документами, придерживая одновременно эфес тяжелой, золотой шашки, взбежал на две-три ступеньки бывшего станичного правления, теперь - сельского Совета. Быстро пройдя через пустую, холодную прихожую, распахнул двери с бумажной табличкой "Председатель".
Распахнул и остановился тотчас у порога.
Из-за стола, привычного, конторского, залитого посредине чернилами и усиженного мухами, навстречу ему поднялся... старый знакомец по офицерскому собранию, трижды попадавший к нему в плен, Барышников.
18
Если бы впоследствии Миронову показали со стороны все то, что происходило с ним в течение этих трех, коротких, перенасыщенных делами, встречами и разговорами, митингами и спорами, дней, то он без особого труда при своей природной сообразительности, смог бы, конечно же, выделить, "вылущить" некую главную интригу, плосковатый и низкий сюжет, словно в провинциальном "домашнем спектакле" или дурном, дергающемся синематографе.
Со стороны все было бы куда яснее и понятнее, но поскольку весь дьявольский сюжет, замысленный в тайне, до мельчайших подробностей и даже отдельных "реплик", избрал центром и средоточием именно его, Миронова, то он, до поры до времени, и не мог ощутить поблизости некой посторонней воли или же роковой связи между отдельными репликами и "явлениями" спектакля. Все, происходящее с нами, представляется "изнутри" нашего сознания, безусловно, истинным, случайным, непреднамеренным и естественным, как сама жизнь. В особенности, если мы лишены от природы низкого расчета и коварства...
Он увидел Барышникова за столом председателя Арчединского сельсовета и, разумеется, несколько удивился. Но уже через мгновение допустил в мысли естественность такого положения, что Барышников стал председателем сельсовета. Хотя бы потому, что за время гражданской войны многие офицеры, первое время активно воевавшие у Краснова и Деникина, попадая в плен или переходя сознательно в красные, стали верными попутчиками и даже работниками новой власти. В этом, собственно, и была сила и праведность новой власти, что она перетягивала "середняков" и колеблющихся на свою сторону! Отчего же не допустить, что Барышников именно из таких людей?
Но было и сомнение...
Миронов сдержанно кивнул Барышникову, оправил заиндевелые усы в теплой комнате и спросил, был ли телефонный звонок из округа насчет лошадей. Поскольку он должен в короткое время побывать в родной станице и вернуться на станцию...
И тут началось то, что неминуемо сбивает с толку всякого, даже уравновешенного и непылкого человека - начался спектакль. Барышников сделал удивленную мину, напыжившись, выпятив губу и пожав плечами... - он, надо сказать, был упитан и гладок, не в пример Миронову, и хорошо выбрит, - и развел чистыми, белыми ладонями:
- Звонок-то был, но о каких лошадях речь?
- О сменных лошадях. В Усть-Медведицкую или до Зимницкого, - сухо повторил Миронов. Нераспорядительность всякая легко выводила его из себя…
- Вам? По личному делу-с?.. - ехидно усмехнулся Барышников. - Никаких лошадей свободных у нас нет. Да и откуда? За чей счет?
- То есть... как? - Миронов, естественно, выражал непонимание, хотя обязан был сразу все понять. - Разве у вас нет служебных лошадей?
- Служебные-то есть... Но вы хотите их иметь лично, как некий генерал, "ваше превосходительство"? Тогда законно спросить, как некие середнячки спрашивают нынче: за что боролись? До революции были генералы, и теперь - генералы, и прогонные им подавай!
Барышников вел разговор, словно пьяный, ищущий скандала. А Миронов испытывал душевное смятение, потому что выходка бывшего сослуживца была слишком внезапной, неожиданной. Перспектива скандала сбивала его с толку еще и потому, что ни зрителей, ни ценителей этого спектакля вокруг не было, а потому эта провокация казалась совершенно бесцельной...
- Н-ну, лошадей может и не быть под руками... - помертвев, судорожно сжав губы, выдавил Миронов, - но оскорблять...
Шагнул ближе к столу и с силой ударил Барышникова в лицо. С нешироким размахом, тычком, как в ребячестве, под левую скулу.
Барышников оступился и сел на свое председательское место.
Это был срыв "задуманного" и новая непредвиденность - теперь уже для Барышникова, - но он все же нашелся, спокойно вытер под усами тылом руки и сплюнул под стол розовую слюну.
- Был бы у меня сейчас наган, Миронов, я бы, не моргнув глазом...
- Молчать! - коротко бросил Миронов, расстегивая крючки шинели и лапая новую, желтую кобуру справа... Барышников сразу побледнел, как покойник, а Миронов все же унял желание, отвел кобуру в сторону, чтобы не мешала присесть к столу, и сел. - Белая шкура, ты у меня сейчас найдешь и лошадей, и сам поедешь за кучера. Ну?..
Пришла откуда-то изнутри желанная свобода - он, видимо, все понял или почти все... Не боялся, что войдет ординарец Соколов и увидит всю эту неподходящую сцену, хотя, разумеется, Соколову этого не следовало видеть.
- Ж-живо! - повторил он.
Барышников поднялся, чтобы выполнить приказ, но именно в этот момент в прихожей, пустой половине, раздалось покашливание, шарканье ног, и в раскрытых дверях выросла длинная, нескладная фигура в замызганной, наперекосяк застегнутой шинели и окопной старой папахе "здравствуй-прощай". Чем-то знакомый солдат закричал радостно, с зубастой ухмылкой:
- Ага! Так их, товарищ Миронов! По сусалам, по барским мордам, поганым офицерским шкурам! Пробрались, гады, куда их вовсе и не просили, в окружкоме то же самое, равная жидовня и офицерство теперя хозяйнують! Дулом их тама не провернешь!..
Да. Что-то знакомое было в этом солдате, но Миронов сбился с памяти, почему-то ища сходство в этой папахе и шинели с тем красноармейцем, что утром вопил на вокзальном митинге в Себрякове, размахивал руками. Но сходства не было, и это озадачивало его.
- Дак вы меня не узнали, что ль? - радостно ощериваясь прокуренными зубами, кричал этот, станичный солдат. - Я же - с первого отряда у вас, товарищ Миронов! Еще на Секачи отступали вместях!.. Ну, Скобиненка моя фамиль, еще насчет Себровской камуны разговор был, а? Товарищ Миронов, мы за вас завсегда эту офицерскую контру на мушку возьмем, верьте старому красногвардейцу! Токо прикажите! А то они нас, первых бойцов и револьцинеров, не очень-то стали чтить! Меня вон дак из коллектива выгнали, мать-ть их... Приехал один Мосей из Ростова, сказать мелкий жидок, грит: Скобиненке нельзя доверять, товарищи! А ему, значит, можно! Ну, мы ишо поглядим, кому можно, а кому нет!.. Списали Скобиненку в ездовые, грит: хошь в Сергиевскую, хошь в Усть-Медведицу отваливай, возчиком, по причине малограмотности... Я их маму мотал, товарищ Миронов, я в Усть-Медведицу подался, и вы вот тожа...
Был Скобиненко вроде под хмельком, и это сразу кинулось в глаза. Было в нем что-то липко-неприятное... Но у Скобиненко имелись, как оказалось, свежие лошади, а Миронову хотелось как можно скорее ехать отсюда, потому что более гадостного и отвратного, чем эта встреча с Барышниковым, и представить нельзя... Этот Барышников с появлением Скобиненки как-то стушевался, вышел из события в сторону. Только порозовевшую скулу потирал белой ладошкой, вздыхал и кисло усмехался. Вас, дескать, тут много, спорить с вами, фронтовиками, опасно, я - умываю руки.
- Когда прибыл сюда? - строго спросил Миронов у Скобиненко.
- Дак вечером ишо, вчера, к родне тут забегал. Звините, конешно, товарищ Миронов, ежели что не так...
- Лошади - в порядке?
- Кони перестояли с попонами и у овса, товарищ Миронов, - сробел и тут же нашелся Скобиненко. - Лошади добрые! Мы - завсегда, для товарища Миронова, счас... перепрягем! Я тут с товарищем Соколовым уже перекинулся словом, знаю! Разрешите перепрячь?
...Ах, Миронов, Миронов, святая твоя душа! Ну, хоть ворохнулся бы душой, засомневался, откуда взялись эти подкормленные овсом кони! Нет, нет, тысячу раз - нет! Не может до поры до времени усомниться в человеке, забыл даже и Саранск, выкрики этого Скобиненко на митинге против Ларина и других политотдельцев, - а ведь стоило бы вспомнить! Стоило бы...
В соседней хате попили свежего молока, утрошника, и вот уже Миронов ехал дальше, кутаясь в припасенный Надей тулуп, теснясь в задке обшивней с тушистым ординарцем Соколовым, а на облучке теперь орудовал верный солдат Скобиненко и задавал коням кнута. Потом перепрягли лошадей еще и в хуторе Зимняцком и под утро были уже под станицей, переезжали Дон по горбатой, унавоженной дороге. Ветер на русле реки был режущий, он сбривал намерзающий на бровях и усах иней, леденил щеки. Зима была тут суровая, даже старую полынью под крутояром затянуло коркой льда и забило снегом. Огней в станице еще не было - самая безлунная, темная пора перед рассветом...
Была встреча с семьей, натянутая и холодная со Стефанидой и душевная, слезная с детьми, внуком, но лишь накоротке. Поступила телеграмма от товарищей Ефремова и Стукачова с просьбой провести митинги с контрпропагандой в связи с воззваниями бунтаря Бакулина. Этот Вакулин, добитый уже под Саратовом красной бригадой второконников Акинфия Харютина, будто бы ссылался в момент восстания на возможную поддержку ему, Викулину, со стороны конных армий Буденного и Миронова. Эту-то опасную версию и следовало опровергнуть лично, Миронов не мог отказаться. По хуторам его сопровождали старые ревкомовцы Кочуков, Голенев и Степан Воропаев, бывший связист-мироновец, который после ранения оставался при здешнем Совете.
К вечеру свалили все экстренные дела с плеч, и Филипп Кузьмич пригласил всех домой на вечерний чай, кстати и для того, чтобы не оставаться на целый вечер с глазу на глаз со Стефанидой.
Держал на коленях тринадцатилетнего, взрослеющего своего сына Артамона, вручил ему на память серебряную шашку, полученную в конце восемнадцатого от Реввоенсовета 9-й Армии. Артамон был крепенький, вихрастый, сильно похожий на отца, он таил в глазах угрюмую подозрительность. Уже понимал, видно, нешутейную размолвку отца и матери и держал, понятно, домашнюю сторону. Да что поделаешь, жизнь и война продиктовали такой вот оборот событиям... Стефанида держалась обособленно, холодновато, но все же сознавала, что надо дать ему такую возможность: повидать и приласкать детей... Что ж, он оказался прав, сгинула напрочь старая жизнь, пропали без следа не только окружные атаманы и предводители дворянства, старые офицерские льготы и привилегии, надежды на благополучие. А он выдержал испытание, понял жизнь, и семья его в станице теперь не простая - семья красного командарма. Только немым укором стояла еще за ним смерть дочери Вали - не сшить эту рану и боль заново...
Впрочем, в этот вечер не было ему покоя и от станичников. Только сели к самовару, заявилась депутация местной караульной команды, из красноармейцев свежего призыва. Жаловались на скудный харч, плохое обмундирование, запустение в каптерке, опасность новой вспышки тифа от вшивости, баня не топилась, не было дров... Миронов принял письменное заявление, а самих жалобщиков выпроводил с обещанием побывать в казарме утром. А вообще посоветовал утрясать такие дела с местной властью... Наговорил строгостей и гостям: Кочукову, Голеневу, Воропаеву, и тут Стефанида Петровна поставила на стол сахарницу с колотым сахаром и блюдо с домашним печеньем, примирила на время. Зашел еще и зять (муж Марии) Вадим Чернушкин, которого Филипп Кузьмич, как бывшего юнкера, собирался взять с собой в Москву, в военное училище, и за ним явился еще гость незваный - солдат Скобиненко. Застенчиво стянул с головы ветхую папаху, приветствовал хозяина и гостей:
- Дозвольте и мне посидеть, один я тут, в станице, никого знакомых, товарищ Миронов...
Как было отказать? Миронов тут же встал и лично принес из горницы венский стул для бывшего своего бойца, выручившего с лошадьми в Арчединской.
- Садись, садись, солдат! Стакан чая и для тебя найдется, с морозцу - надо!
Пили чай, переговаривались. Избегали семейных дел, чтобы не трогать сидевшую за столом Стефаниду Петровну. Скобиненко, напившись чая, начал задавать вопросы по текущему моменту, от имени "трудящих крестьян и казаков", как он сказал, которых волнует в особенности назревающий голод... Миронов тут же включился в беседу, обещал, что скоро состоится партийный съезд, который должен отменить старый порядок продразверстки, и тогда деревня вздохнет свободнее. Что же касается обычных для Дона "перегибов", то надо об этом своевременно сообщать в Москву, хотя бы и ему, поскольку он рассчитывает по этим делам докладывать лично Всероссийскому старосте Калинину, а если будет возможность, то и самому Ленину.
Накурили хоть топор вешай, но Стефанида Петровна и это стерпела, потому что лишь к этой нынешней беседе вдруг выяснила, какой у нее муж еще молодой, горячий да честный перед людьми и жизнью, как отзывчив душой до всякой человеческой и всенародной боли! Как он действительно сгорал от заботы о судьбе окружающих, самых простых людей, даже таких немытых, как этот прохожий солдат-конюх... Беседа была у самовара задушевная, каждый в ней открывал душу, и Филипп Кузьмич, невзирая на года и чин, горячился, спорил, накидывался на Кочукова и Голенева за непорядки в станице.
Да, хороший муж был у нее когда-то, любимый и редкий человек, да вот упустила она его как-то незаметно, из упрямства и твердого своего нрава, и упустила навсегда. Вот нынче - последняя их встреча и последняя холодная разлука, как с чужим, заезжим казаком. Не постелет она ему мягкую постель, не приляжет головой на сухую, мускулистую Филиппушкину руку, постелет отдельно: в детской, чтобы простился с семьей, послушал сонное дыхание Артамошки, торопливый шепоток за стеной Клавы и пришедшей на ночь в отцовско-материнский дом Марии... Пусть послушает, поболеет душой, как она переболела... Ах, проклятая жизнь, проклятая война, разорвали вы все же такую единую, такую крепкую семью, старую любовь! Теперь-то уж ничего не вернешь и не поделаешь, если в Михайловке, в доме Александра Григорьевича Голикова, - она знала - мерзла и скучала его молодая любовница-жена, змея подколодная, а на запасных путях уже стоял, их поджидаючи, особый командирский вагон-салон до самой Москвы! Чего уж... Не вернешь, душа горькая моя, Стеша...
Допоздна говорили и спорили за столом, горел огонь в доме. И не гасли окна едва ли не по всей станице, в ближних улицах: вся Усть-Медведицкая знала, что Миронов приехал, командарм и первый помощник Ленина по красной коннице, скоро белополяков и всю Антанту изрубит в мелкое крошево! Он никогда, ни в одном бою поражений не знал, спросите хоть кого на Дону, всякий скажет!..
Утром Миронов сходил, как и обещал, в казарму караульного батальона, вернулся хмурый и озабоченный. Все жалобы подтвердились, творилось в станице нечто неладное, людей просто вынуждали к какому-то возмущению. Собирался побывать еще и в Совете, но принесли новую, срочную телеграмму: окружком вызывал его в качестве почетного гостя на 14-ю окружную партийную конференцию, на 12 февраля, снова надо было собираться в дорогу.
Младший из детей, Артамон, заплакал первым, узнав о срочном отъезде отца...
Сидел Миронов в президиуме партийной конференции как почетный ее председатель, гость, сидел, облокотясь на красную скатерть, поставив между колен почетную золотую шашку, вникал в разговоры, реплики, доклады с мест и удивлялся: ни одного слова о новой партийной дискуссии по вопросу о крестьянах, о положении с севом, по этим, самым жгучим вопросам нынешней политики! И это - перед самым съездом, до которого остается уже не больше месяца... А тогда зачем же и конференцию созывать, если главный вопрос, поставленный временем и всем ходом жизни, замалчивать? Разве для трепотни об успехах в оргработе, сборе взносов и пожертвований в пользу МОПРа?
После третьего или четвертого выступления делегатов Миронов попросил слова и вышел к трибуне, повитой пышным кумачом. Откашлялся...
Он заговорил о главном, потому что не мыслил иначе: надо жить для жизни, для людей, для дела, для всенародной нужды наконец! А все, что змеилось и путалось до времени под ногами, за пределами этой основной жизни, почти не занимало его. Да, надо сказать, ничего особо обидного для присутствующих он и не сказал, утверждая, что даже самую правильную, или самую неизбежную, нужную политику нельзя доводить до абсурда нашей прямолинейностью! Но сразу же в президиуме возникло какое-то движение, в зале заворошился шумок, кто-то многозначительно кашлянул... Миронов не обратил на это внимания, показал на Ефремова:
- Если бы я не знал товарища Ефремова по прежней его принципиальности и честности, когда он был комиссаром в корпусе, если бы я не звал, что исполком у нас в округе новый, только принявший дела, то за старое я бы здесь, пожалуй, спросил строго и внес единственно уместное предложение: полностью сменить состав исполкома, как не отвечающий делу и нуждам населения! Конечно, мы - партийцы - обязаны бороться с мешочничеством и пресекать спекуляцию... Но ведь речь идет о спекуляции, как роде занятий, практике поведения, не так ли? Но когда черный и пухлый от голода казак или крестьянин - в большинстве бывший красный партизан или конармеец... у которого смерть в доме, пухнут дети... понес последний лахун, пиджачишко, потрепанные сапожонки в Воронежские слободы, в Криушу, где можно еще выменять на это барахло фунт отрубей или два фунта пшена, озадок пополам с куриным и мышиным пометом... Это - спекуляции? Это - спасение от смерти! И вы, товарищи, не мудрствуя лукаво, ловите такого голодного человека, как спекулянта и мешочника! Неужели так трудно разобраться: где мешочник и мироед, а где умирающий от голода труженик, хлебороб? А до чего вы довели караульный батальон в Усть-Медведице, был ли там кто из вас в последние дни? Я уж не говорю о приварке и хлебе, но почему-то не выделяется и хворост на порубку, в казарме собачий холод!..
Тут поднял руку председательствовавший Кржевицкий:
- Я вынужден прервать выступление товарища Миронова! - сказал он строго. - Действительно, его же словами говоря: если бы мы не знали товарища Миронова, как героя и революционера, то могли подумать, что с этой трибуны говорит классовый враг или просто незрелый человек...
Миронов обернулся и с удивленной усмешкой посмотрел на говорящего. И руку поднял на уровень глаз, как бы защищаясь от удара:
- Товарищ... не знаю, как ваша фамилия. Вы бы меньше думали о моей персоне, больше о нуждах края, о своих обязанностях, раз вы сидите за этим высоким государственным столом. О величайшем бедствии, нависающем над народом, таком, как голод в преддверии сева! Странно и то, что в докладе товарища Ефремова, как временного председателя окружкома, и прозвучавших выступлениях ни слова не сказано о решении январского пленума ЦК партии... В девятнадцатом году мы сталкивались с прямой провокацией народного недовольства, были такие люди, часть из которых расстреляна по справедливости... И вот я думаю, нет ли еще среди нас таких, что все еще собираются греть руки на народной беде?..
Кржевицкий стоял за столом, опираясь на пачку бумаг и красную скатерть. Не уступал в споре:
- Теперь нам понятны становятся и прежние ваши отклонения от линии, товарищ Миронов, например, в части коммун! Вас все не устраивает: продразверстка, политика в отношении мешочника, даже коммуны!
- Неслыханно! - воскликнул женский голос. Это поднялась за столом молодая делегатка Сцепинская, приехавшая из Ростова вместе с новым военкомом Пауковым.
- Относительно коммун могу внести ясность, - сказал Миронов. - Коммуну, как нашу цель и социальный идеал, я всегда поддерживал и поддерживаю. Но считаю ее именно целью, к которой надо стремиться, медленно строя и совершенствуя промежуточные формы, в том числе и наше сознание! Это не "отклонение от линии", как вы утверждаете, товарищ, а именно - линия! Да хотя что же нам спорить, когда есть совсем свежие на этот счет материалы... - тут Миронов весьма ко времени вспомнил о письме Ленина рабочим станции Пролетарская, достал из кармана и разгладил на покатой кафедре порядочно затертый на сгибе листок с густой лиловой печатью машинки. - Вот! Товарищ Ленин придерживается тоже известной осторожности от скоропалительности и перегибов...
- Вам лично, что ли, Ленин-то прислал? - грубо спросил сидевший в конце стола военком с коротко стриженной, рыжей головой.
- Неслыханно! - легонько всплеснула руками Сцепинская.
- Не мне, скорее, а вам именно, пишет вот товарищ Ленин, - сказал Миронов, собираясь читать письмо. Но ему не давали читать.
- Мы такого не получали! Может, письмо-то фиктивное? - крикнул Пауков.
Миронов стал в тупик, вдруг судорожно свернул письмо и сунул в карман. Припомнилось вдруг партийное собрание в Саранске, где разбиралось его первое заявление в партию. Там над ним открыто глумились Ларин и Рогачев. Неужели и здесь - то же?
- Товарищи, я могу оставить трибуну, - сказал он даже неожиданно для себя, сорвавшись. - Если многим неудобно слушать эти слова...
- Почему?! Просим! Про-о-о-сим! - вдруг громко заявили о себе на зала Фролове кие делегаты-деповцы и машинисты с бывшей Веберовской мельницы, кто-то из старых конников слободы Даниловки. В переднем ряду поднялся широкоплечий и сильный Степанятов, еще не уехавший на курсы, имевший делегатский мандат.
- Товарищи! - жестко сказал Степанятов, глядя снизу вверх на сцену, но от этого не теряя голоса. - Многим тут, в зале, непонятно, почему позволяется такой тон в разговоре с Мироновым, нашим гостем и героем гражданской войны? Мы его знаем, он не ошибается, когда говорит... И не только критикует, но и предлагает свои решения... по-партийному! Так же нельзя, товарищи! Шельмовать своих же героев, орденоносцев... никто нам не позволит! Стыдно!
Тут встал посредине красного стола Ефремов, чувствуя, что вина за "уклон" Миронова, как и к Саранске, может снова упасть на его молодую голову. Заговорил мирным тоном, стараясь сблизить точки разногласий:
- Товарищи, материал январского пленума ЦК у нас идет согласно повестке вторым вопросом... Это - для сведения. Но я хочу заметить товарищу Миронову, безусловно, уважаемому нами герою и члену партии, что до тех пор, пока центр не отменял постановления о разверстке и своих директив о ее проведении на местах, критиковать эти директивы или ослаблять их проведение нам, как бы сказать, не с руки. Мы, конечно, знаем, что предстоят реформы, и мы их ждем сознательно, так же как и вы, Филипп Кузьмич. Но витать в облаках добрых пожеланий до времени... ни нам, ни кому другому не позволительно.
Миронов удивленно взглянул на него и, с досадой махнув рукой, пошел от трибуны. Пошел уже не за стол президиума, а в зал, в массу.
- Мальчишка! - уничтожающе пробурчал он.
- Так же нельзя! Не дали говорить! - прогремел из зала Степанятов.
- Пускай Миронов читает письмо Ленина! - предложили из самой глубины зала.
В президиуме несокрушимо стоял Кржевицкий.
- Думаю, надо объявить перерыв, товарищи, - сказал Кржевицкий усталым голосом. - Длительный перерыв, для уточнения некоторых спорных моментов и выработки общих точек зрения... Объявляется перерыв до завтрашнего утра, девяти часов.
...Кржевицкий закрыл заседание и через сцену вышел из помещения. Быстро пошел к зданию окрвоенкомата. В коридоре, у приемной Паукова, сидел, как ни в чем не бывало, солдат Скобиненко. Он знал, что Пауков еще не пришел с конференции и поэтому не торопясь мял на коленях свою видавшую виды папаху под искусственного барашка.
Увидя Кржевицкого, поднялся с готовностью.
- Все написал? - быстро и сухо спросил Кржевицкий.
- Все, как сказано, - сопнул Скобиненко.
- Давай.
Мельком глянув в первую бумажку, вторую сунул в карман не глядя.
- Все, Скобиненко. Ты свободен. К начальнику заходить не надо.
- А как же насчет меня?
- Завтра позвоню в предком. Можешь вернуться на прежнюю работу. Все. Ты понял?
- Угу.
- Вот и хорошо.
Кржевицкйй коротко глянул на него и толкнул двери в кабинет Паукова. В это время распахнулись крайние двери, показался и сам военком, пришедший с заседания чуть позже...
Миронов вернулся в дом Голикова осунувшийся и озабоченный. Разговаривать ни о чем не стал, только велел Наде собирать вещи в дорогу и чуть позже, уже в сумерках, услал своих ординарцев на станцию, чтобы вывели вагон с запасных путей, поставили в рейсовый поезд на Москву.
Надя чувствовала его настроение, пыталась разговорить, но он не отвечал ей, скрывая молчаливую, глухую тоску, и только покусывал и пощипывал, как обыкновенно, сникший ус. Один раз глянул как-то мстительно мимо нее, в неизвестную точку, в зашторенное окно, и пробурчал что-то неразборчивое, злое, а потом - вслух: "Ничего, ничего, завтра, с рассветом, - в Москву! Там разберемся!"
Было уже часов десять вечера, время гасить лампу, но вестовых со станции все не было. Филипп Кузьмич встревожился, накинул полушубок, вышел на крыльцо. Постоял во тьме и мертвом молчании слободы Михайловки...
"Боже мой, откуда же столько зла? Кривды, напраслины? И кто все это заваривает?.. - сердце непрестанно болело от предчувствия большой беды, общей, для всех. - Кто они, где, в какой щели сидят, что замыслили смерть тебе и народу твоему? Да, может, и большинству из тех, кто сидит ныне на конференции, в клубе?.. Как шпионы - в щелях, но жалят насмерть!.." Злобная предвзятость Кржевицкого на конференции как-то непроизвольно соединилась и связалась с тактичными возражениями Попка в споре недельной давности. Выяснялась исподволь некая единая линия загибщиков и врагов...
Холод и поземка со степи пронизывали до самого сердца. Тонкий месяц едва протаивал в льдистых застругах и снежно-сугробистых завалах неба, тьма обнимала со всех сторон. Только над станцией железной дороги небо чуть-чуть подсвечивалось желтизной фонарей, и казалось, что там вставал над землей багрово-непроницаемый, лютый зимний рассвет. Миронов запахнул плотное полушубок, собираясь уходить в дом, и тут увидел вдруг, что дом окружают вооруженные, темные фигуры в островерхих буденовках...
Ефремова подняли с дивана в его исполкомовском кабинете перед рассветом. Не дали выспаться. Дежурный красноармеец трогал за плечо, поднимал, а в дверях стоял Кржевицкий и приглашал в свой кабинет.
Когда Ефремов проморгался и всухую протер полотенцем вялое, сонное лицо, у Кржевицкого уже собрался весь актив. Сам он сидел, насупясь, за столом и поигрывал пальцами обеих рук, словно играл на невидимых клавишах. Поднял глаза к Ефремову, председателю исполкома:
- Товарищ Ефремов, как бы вы поступили, если... стало известно, что Миронов приехал в округ только затем, чтобы организовать и поднять здесь новое восстание против Советской власти? Если у него все готово к выступлению?
Все недоуменно переглянулись, слишком уж неожиданным был вопрос. Вчера многие настроились против Миронова, думали его "проработать" за резкость, но о каком-то "восстании" и думать никто не мог...
- Что за странное предположение? - спросил Ефремов.
- К сожалению... уже не предположение, - усмехнулся Кржевицкий. - К сожалению, факт. Но... все-таки, ответьте на вопрос. Это очень важно, для вас - особенно.
Он припугивал, да и разговор до поры был пустой. Ефремов сказал:
- Конечно, в этом случае арестовал бы Миронова. Но... все это не укладывается в понятие. Объясните, но крайней мере, в чем дело?
- В том дело, товарищи... - сказал Кржевицкий и положил перед собой два листа мятой бумаги с какими-то линиями и записями. - Вот протокол секретного совещания, проведенного им в Усть-Медведице по приезде, причем втянутыми в заговор оказались и советские работники! Речь шла о немедленном восстании всего Верхнего Дона... И вот еще - схема визовых ячеек... "Ячеек авантюристов", как он их сам назвал...
- Позвольте! - сказал Ефремов, захватывая "схему" и поворачивая так, чтобы можно было читать. На схеме небрежно и кое-как было вычерчено подобие дерева с кружками на окончаниях веток, некие ягодки и цветочки одновременно... - Позвольте! Миронов не только грамотный, но и образованный офицер и красный командир, он не мог давать заведомо глупого, компрометирующего названия этим ячейкам... если они вообще им организовались! Что за вздор?
- Но ведь налицо документы? - сказала Сцепинская, сжав губы.
- Так вот, я вас информирую, товарищи... - строго сказал Кржевицкий, не обращая внимания на возникший спор. - Это не вздор, а факты. К сожалению, все это прошло мимо органов Чрезвычайной комиссии, узнали об этом люди товарища Паукова, военная контрразведка. Миронов ночью арестован и отправлен с обвинительным актом в Москву. Там разберутся. Я же вас созвал лишь затем, чтобы вы были в курсе. Могут быть нежелательные разговоры и даже выступления на конференции, по станицам...
- Все это сильно попахивает провокацией! - резко сказал Ефремов, не боясь ростовских представителей. Инцидент произошел в его округе, ему и отвечать за все. - Одно дело - спорить по тактическим вопросам на конференции, а другое - арестовывать командарма, едущего по правительственному вызову! И такие вот, с позволения сказать, обвинительные документы! "Ячейки авантюристов..." Кто, кстати, подписал протокол такой ячейки?
Кржевицкий был готов и к этому вопросу:
- Подписи Миронова нет, все у них на скорую руку... Но за секретаря подписался Скобиненко, который, оказывается, и ждал Миронова на пути, даже лошадей... сменных приготовил!
- Вот. Еще и Скобиненко опять замаячил... - вздохнул Ефремов. - Но он же заведомый провокатор! Вы же сами на днях его...
- Он мог именно поэтому и быть провокатором, что выполнял враждебную работу здесь...
- Он что - арестован?
- Зачем же? Он сам и принес эти бумаги, раскаялся, - солидно сказал Кржевицкий. - Вы, Ефремов, не горячитесь по молодости-то, не горячитесь! Я, возможно, на днях уеду в Ростов, поэтому вам, товарищ Ефремов, придется здесь возглавлять всю работу. Не надо себя по пустякам расплескивать!..
Целый день Ефремова душили злость и бессилие перед цепью этих немыслимых, дьявольских фактов, он мучительно и безрезультатно искал способа как-то вмешаться в дело с арестом Миронова. Но как? Чего ради и по какому праву вмешиваться, когда все делалось на уровне губернии и Ростова? Дело это, с "ячейками авантюристов", было, определенно, нечистым, даже провокационным, но люди, совершившие его, были не то что неподконтрольны ему, Ефремову, но даже, как говорится, "совсем наоборот"...
Выход нашел - но весьма относительный, только для очистки собственной совести.
Поздно вечером, закрывшись на ключ в кабинете, он вызвал по служебному каналу Ростов. Ему нужен был областной военкомат, но военкома не нашли, и тогда он дозвонился до штаба округа. Сухим, деревянным голосом, без всякого выражения и сочувствия, известил:
- У нас, в Михайловке, военкомом Пауковым арестован командарм Миронов, следующий по правительственному вызову в Москву. Органы ЧК от этого устранились... Прошу поставить в известность главный штаб и лично Ленина, ибо, в случае какой-либо ошибки, отвечать будет военкомат и штаб военного округа... Кто говорит? Говорит член окружкома партии Ефремов...
ДОКУМЕНТЫ
Справка
За исключительную энергию и выдающуюся храбрость, проявленные в последних боях против Врангеля, награждены орденом Красного Знамени командарм 2-й Конной армии Ф. К. Миронов (вторым), члены РВС армии К. А. Макошин и Д. В. Полуян, а также 200 других бойцов и командиров. .
Приказ РВС Республики № 41 от 5 февраля 1921 в.
По телеграфу. Москва, Совет Народных Комиссаров, Ленину
Секретно
17 февраля 1921 в.
По донесению окрвоенкома Усть-Медведицкого т. Паукова, по имеющимся у него сведениям, за правильность которых он ручается, прибывший в отпуск в Усть-Медведицкий округ бывший командарм 2-й Конной Миронов подготовлял в округе широко организованное восстание против Советской власти. В восстании должны были принять участие местное население, местные войсковые части, якобы части 21-й Кавказской дивизии, прибывшие в это время через станцию Арчеда в Камышин, части 15-й Кавказской дивизии.
13 февраля окрвоенкомом Миронов был тайно от населения и войсковых частей арестован и отправлен в отдельном вагоне с обвинительным актом в Москву.
В заговоре участвовали якобы отдельные представители исполкома. В настоящее время Дончека производятся аресты участников заговора, все арестованные не позже 18 февраля должны быть уже доставлены в Михайловку (станция Себряково).
Наштакавказ Пугачев.
Военком Печерский[61].
Заместителю пред. Реввоенсовета Республики
Секретно
5 марта 1921 г.
Т. Склянский!.
Где Миронов теперь?
Как дело стоит теперь?
Ленин[62]
19
Казалось, Миронов исчез бесследно.
Управделами Совнаркома Николай Горбунов, которому с получением секретного донесения из Ростова Ленин поручил немедля навести необходимые справки, бился в течение десяти дней, искал концы о Миронове, но безуспешно. Роковым образом на ход расследования повлияли грозные события в Кронштадте, в связи с которыми никто в Совнаркоме не мог заниматься иными делами до 5 марта. А на 8 марта назначалось открытие очередного X партсъезда с очень важными и неотложными вопросами; Ленин был загружен выше всякой меры и все же нашел минуту, чтобы справиться у своего управделами о Миронове.
Николай Петрович Горбунов доложил, что:
Миронов сдал корпус преемнику 30 января и выехал к семье, в станицу Усть-Медведицкую, через Зверево - Царицын;
5 и 6 февраля находился в Царицыне, в наробразе, вел переговоры об устройстве дочери Клавдии на рабфак и педагогическое училище...
8 февраля салон-вагон командарма Миронова прибыл на станцию Себряково, оттуда сам Миронов с одним адъютантом отправился лошадьми в родную станицу, где гостил два дня... Провел митинги в окрестных селениях против мятежника Вакулина и вообще повстанческих настроений;
12 февраля присутствовал на 14-й окружной партийной конференции в слободе Михайловке, где выступал с критикой местных руководителей, возбудил горячие споры и разногласия...
13 февраля арестован окружным военкомом Пауковым и отправлен спецвагоном в Москву. Органы ЧК к этому аресту отношения не имели, Дзержинский в настоящее время, как председатель правительственной комиссии по улучшению быта рабочих, находится в Донбассе. Секретарь ЧК Герсон ничего положительно сказать не может...
- Со стороны наркомвоена Троцкого и его зама Склянского тоже ничего определенного установить не удалось, - закончил Горбунов свой неутешительный доклад.
Именно в этот момент, 5 марта, Ленин и написал короткую записку-запрос Эфроиму Склянскому: где Миронов?
Три дня не было никакого ответа, затем начался партийный съезд.
...В последних числах марта Склянский докладывал Председателю СТО свои дела по военному ведомству. Когда вопросы были исчерпаны и Склянский уже собирался выходить, Ленин напомнил о своей записке и выразился в том смысле, что на его запросы и записки вообще-то принято отвечать, иногда - немедленно... Склянский повинился с расстроенным лицом:
- Товарищ Ленин, поверьте... только из-за партийного съезда я нарушил служебный порядок в отношении вашего запроса! Больше этого не повторится. Что касается Миронова, то... он, по-видимому, был серьезно виноват и восстание казаков все-таки готовил. Дело в том, что еще там, на станции, он пытался бежать и убит при попытке к бегству. Такие у нас сведения.
Ленин встал, опираясь кулаками на край стола... Только что состоялся разговор с главкомом Каменевым, и Сергей Сергеич, возмущаясь, сказал, что Миронов был бы просто необходим в данный момент для подавления бунта в Кронштадте, он бы сделал это скорее других и малой кровью. Но Миронов "пропал среди бела дня посреди Республики, это неслыханно!" Лицо Ленина теперь выразило крайнюю досаду и на мгновение даже растерянность:
- То есть как?.. Убили, короче говоря? Без суда и дознания?
- При попытке к бегству, с поезда... Не было, по-видимому, другого выхода.
- Куда же он... бежал? - едко спросил Ленин. - В Москву, где все его ждали?
Склянский покорно склонил голову с чистым пробором и замолчал. Никакими другими сведениями он, к сожалению, порадовать не мог. Почему так все случилось, он, конечно, сказать не может... Почему об этом не знают в Чрезвычайной комиссии? Это неясно и ему, Склянскому...
Ленин машинально протянул руку к внутреннему телефону, хотел вызвать Дзержинского, но тут же вспомнил, что он в отъезде.
- Хорошо, - сказал Ленин, - Я не держу вас больше.
Склянский вышел, еще раз выразив сожаление о задержке с ответом.
Была минута возмущения, за которой по всем законам психологии должен последовать взрыв, какое-то сильное действие, удар по нерадивости или преступлению внутри аппарата... Но обстоятельства нынешние были таковы, что Ленин принужден был не торопиться, а глубоко задуматься над целой цепью таких фактов, суть которых окончательно прояснилась только теперь, на съезде, и отчасти вот в этой немыслимой новости о каком-то "побеге" и смерти одного из известнейших командармов гражданской войны...
Троцкий. Вот кто прояснился до конца и стал гол, как тот самый король, который до времени гулял в новом платье большевика, благо, что его многочисленная фракция и весь сонм приспешников из аппарата услужливо славословили его несуществующее облачение!
Ленин, как мыслитель и практик, глубочайше поверивший во всеобщую силу и необратимую значимость идей революции, в том числе и в идею беззаветной преданности ее идеалам, просто не допускал мысли, что в ряду вождей могли ныне находиться двурушники, живущие по иным понятиям, преследующие корыстные цели. Он не мог этого допустить, но факты - уже в который раз! - говорили ему обратное: великая и справедливая идея не избавляла, к сожалению, от ошибок, перегибов и сознательного ее извращении с корыстной целью!
Вместо служения истине и народу - служение мелким, эгоистическим целям группы близких почему-либо людей, политиканов... Вместо интернационалистской дружбы в едином, партийном коллективе - насаждение тайной спайки и сговора по земляческому, местечковому, семейному и прочим мещанским признакам, не имеющим ровно никакого отношения к революции и ее идеям... Наконец, устранение неугодных - систематическое и неуклонное, с вытаптыванием их окружения, при непомерной жестокости, в назидание возможным противникам и несогласным... Эти мысли и вытекавшие из них выводы были в высшей степени серьезны.
С этой точки зрения прояснялась, например, суть разногласий с "левыми" и причины так называемых "перегибов".
Скажем, в России, сплошь крестьянской стране, выдвигается "сугубо революционная", а на самом деле провокационно-злобная догма о каком-то "всеобщем мужике" и его враждебности революции вообще, без различия классов, состояний и социальных интересов! С задачей - немедленной экспроприации крестьянина наравне с помещиком и откупщиком. Слово крестьянин в обиходе заменяется понятием кулак... Как это выглядит на практике? Беда-то в том, что у этой догмы оказалось не так уж мало рьяных последователей-исполнителей в губернских и уездных ревкомах, они - как государство в государстве. И тогда станет ясным, почему все эти годы в Смольном, в Кремле и Доме Советов не было прохода от ходоков из деревни, ищущих правду народную и партийную. Что, в самом деле, творилось сплошь и рядом на селе? Там люди, которые называли себя партийными, нередко оказывались проходимцами, насильничали самым безобразным образом, смешивали середняка с кулаком...
Главное же - Троцкий с присными желают вообще прибрать всю власть к рукам - никакой демократии, никакой гласности, только один бесконечный "военный коммунизм"! И диктатура пролетариата уже не средство, а самоцель всей нашей бывшей, настоящей и будущей работы! Какое глумление над идеей, какое вероломство!
Ленин ходил вдоль своего кабинета и с некоторым изумлением припоминал старые, полузабытые уже факты партийных разногласий, получавшие в новом свете совершенно новое, неожиданное, может быть, но, безусловно, правильное объяснение. Их много.
Например, факт предательства со стороны тайных приверженцев Льва Троцкого, Каменева и Зиновьева, перед самым Октябрьским переворотом.
Или споры по Бресту. Практика саботажа и срыва с целью ослабления большевистских позиций - теперь это уже ясно. А тогда были "левые" одежды, очень трудно было и разобраться, естественно... Отсюда - рукой подать - до предательства на фронтах, провокации мужицких бунтов, подобных Верхнедонскому или Антоновскому восстанию на Тамбовщине.
Бой на съезде, попытки "испугать" нэпманами в городе, полное непонимание того, что новая экономическая политика выдвинута всем ходом работы не столько для города, сколько для деревни, восстановления земледельческого хозяйства... Вот стоило принять постановление о продналоге, и все мужицкие бунты либо улеглись, либо идут определенно на убыль!
Не забыть к этому же ряду: выстрелы Блюмкина в германском посольстве с провокацией войны и то, что Блюмкину удалось выкрутиться, Троцкий взял его личным телохранителем, держит в Реввоенсовете - на какой еще случай? Или отравленные пули пресловутой Фанни Каплан. Она расстреляна, а меж тем пущены слухи, что "сам Ленин ее уважает и не приказывал расстреливать...". Кем пущен слух? Для чего?
Иногда Троцкий бывает просто великолепен. Когда он, к примеру, устраивает обыск в салон-вагоне командующего Туркестанским фронтом Фрунзе, облеченного полным доверием ЦК партии и Совнаркома. Зачем? Может быть, чует возможного соперника в будущем? Или когда он печатает в своей газете совершенно дикую статью о невозможности победы над Врангелем в нынешнюю кампанию, предлагая более чем сомнительные планы передислокации частей. Если кто-то считает, что Троцкий просто иногда ошибается, что свойственно людям, то считать так уже не следует. Слишком обдуманные, "типовые" ошибки!
Или уважаемая Александра Михайловка Коллонтай! Блестящая представительница этой группы лиц... Перед самым съездом опубликовала свою брошюру "Что такое "рабочая оппозиция". Тогда Ленину пришлось прямо с трибуны обратиться к ней с вопросом: "Вы сдавали последнюю корректуру, когда знали о кронштадтских событиях и поднимавшейся мелкобуржуазной контрреволюции! Вы не понимаете, какую ответственность вы на себя берете и как нарушаете единство! Во имя чего?"
Как горох об стену. И не удивительно, именно она еще в апреле семнадцатого ставила вопрос об объединении с троцкистами!..
Да. В свое время вызванный в Москву командарм Кубанской Красной армии Автономов ходил по Совнаркому и высказывал совершенно немыслимую идею, что политическое руководство на Юге все сплошь ставленники Троцкого, который сознательно ведет дело к поражению в войне с белыми. Тогда это звучало попросту дико, никто слушать не хотел. 11-я армии погибла. Потом, летом девятнадцатого, то же самое высказал Миронов при личном свидании, и в этот раз мысль показалась уже не столь одиозной. На памяти еще были и Таганрогский десант, и Таманский поход обреченных на гибель армий Юга... Автономов был ошельмован, пропал ни за грош. Теперь вот еще Миронов... Погиб... при попытке бегства. Куда?
Ленин ходил по кабинету, вспоминал, анализировал, сопоставлял... Выявлялось полуподпольное, точнее, почти открытое, подлое и наглое явление - троцкизм. Не брезгующее оговором, клеветой, даже выстрелом при случае и, безусловно, аптекарским ядом... Которое все более развивается на почве кумовства и землячества, беспринципного политиканства... Вот та внутренняя опасность, с которой предстоит еще вести жесточайшую и непримиримую борьбу.
Ленин думал о близком будущем и о своем расшатанном здоровье, о тех людях, которые будут способны противостоять в партии натиску троцкистов. Во всяком случае, требовалось уже на очередном, XI партсъезде расширить значительно, в полтора-два раза, состав ЦК. Наконец, в ряду других мер обдумать кандидатуру генсека...
Здесь следовало особо и глубоко разобраться. Необходима была не только абсолютная преданность делу революции и народа, идеям партии большевиков, но и незаурядная воля. Характер. Железная настойчивость в преодолении всякого рода "подводных" порогов и ловушек, умение сломить и вероломство, и неразборчивость в средствах нынешних ультрареволюционеров, крикунов и анархо-коммунистов! На посту генсека должна быть личность совершенно особая, выдвигаемая чрезвычайным характером положения. Может быть, даже и на короткий срок...
Верные люди в партии и ЦК были, и Ленин знал их. И все же многих подавлял и морально подчинял себе Троцкий. Следовало подумать и об этой стороне. Некоторые заражены интеллигентским чистоплюйством и ради собственного либерализма, добрых отношений с оппозиционерами не раз уже поступались принципами...
Кто же?
Ленин вглядывался в каждого поочередно:
Дзержинский, Красин, Сергеев (Артем), Калинин, Молотов, Сталин...
Сергеев - молод и очень на месте в Московской городской организации...[63] Больше практик, чем политик, Дзержинскому везти и дальше ВСНХ, для этого у него есть знания, авторитет...
Снова - Красин, Калинин, Молотов, Сталин...
Да, совершенно исключительная и подходящая с точки зрения момента личность Красина Леонида Борисовича! Этот большевик мог бы поправить положение в самый короткий срок. Но он - в Англии и сильно болен.
Так кто же? Калинин? Молотов? Сталин?
Калинин - Всероссийский староста. Менять нельзя. Не только партийная фигура, но и - символ. Партийной работой к тому же не занимался, новый для нее человек! Молотов? Новый человек, молод...
Только так. Выдвинуть, кроме того, на пост наркомвоена и председателя Реввоенсовета - Фрунзе, забрать с Украины, вполне достоин. Дзержинский остается в ЧК и ВСНХ, в помощь ему - Куйбышева. И - генсек Сталин. При такой расстановке руководства Троцкий, как деятель, умрет от политического истощения, и как сухие листья опадут и его сторонники. Партия минует эту опасность внутреннего кризиса, безусловно. Решено.
Ленин придвинул к себе блокнот-памятку и сделал краткую запись, бегло, почти неразборчиво: "XI п/съезд. Расширен, состав ЦК... Генсек Сталин?" и подчеркнул дважды: СТАЛИН.
Роковые решения диктуются роковыми обстоятельствами.
* * *
Никто бы не мог сказать точно: сознательно или же невольно вводил в заблуждение Склянский, говоря о гибели Миронова; но точно известно, что в этот час Миронов был жив, томясь в неопределенном ожидании за стеной Бутырской пересыльной тюрьмы, в получасе езды от Кремля и главного штаба РККА, где его ждали...
Сначала привезли его вместе с женой в лубянскую внутреннюю тюрьму и начали следствие по всем правилам, в соответствии с обвинительным актом из Михайловки. Но обвинение сейчас же развалилось, иссякло, поскольку "шитость белыми нитками" никогда не воодушевляла здешних чекистов. Уже одно то, что Миронов якобы сам называл предполагаемых своих сподвижников авантюристами, вызывало горькую улыбку. Он был грамотный человек, хорошо писал приказы, воззвания и даже дневниковые записи, которые были здесь же, при деле, и работали полностью на его чистую репутацию.
Когда следователь (смуглый человек с кавказской фамилией) прочел агентурные данные некоего Игнатова - бойца железнодорожной охраны со станции Арчеда, который будто бы слышал контрреволюционные, повстанческие разговоры в вагоне красного комбрига на перегоне Лог - Себряково, Миронов хотел по привычке вспылить, но как-то неожиданно, как в бою, сумел взять себя в руки и сказал, скрипнув зубами:
- Нельзя же так, товарищи-граждане! Все у вас во имя крошечного момента, нынешней секунды, а там хоть трава не расти! Нельзя. Вот понадобилось оскандалить Миронова, и на сцену выводится мелкий и подлый провокатор с ложным доносом... Тыловая крыса пачкает грязью комбрига Акинфия Харютина! Кто такой Акинфий Харютин? Один из организаторов отряда красных казаков семнадцатого года, тех, что вместе с питерскими рабочими и матросами отбили под Гатчиной Краснова, разложили его "корпус" в 700 сабель. У Харютина на груди - два ордена Красного Знамени и шестнадцать ранений на поле боя за Советскую власть! О Миронове уж умолчим, а кто такой этот Игнатов?
Вспомнился маленький, суетливый солдатик с белесыми, изреженными волосами на клин-голове, с быстро бегающими глазками, любитель обысков и реквизиций, который все порывался угодить Паукову при аресте, - не тот ли?
Следователь попросил говорить спокойнее.
- Ну хорошо, - согласился Миронов. - Это все нервы. Но я прошу навести справки о "летучей" бригаде. Времени прошло порядочно, можно узнать, где сейчас бригада краснознаменца Харютина и чем занимается? Подняла ли она мятеж или, может быть, передумала?
Через три дня следователь доверительно сообщил, что бригада Харютина, скомплектованная полностью из коммунистов и членов РКСМ 21-й кавдивизии, принимала участие в ликвидации кулацких мятежей под Саратовом и в настоящее время расквартирована в районе восстания. Так что обвинения агентурного порядка полностью отпали. Миронов раздраженно кричал:
- Так! Ложь себя выдала в две недели! Но вы ведь ей поверили на какое-то время? Вы поверили ей, дабы оскандалить человека, неугодного вам или вашему начальнику? Значит, побоку правду и товарищеское доверие, да здравствует всеобщая "агентурность" и клевета? Я человек пожилой, мне эти пружины виднее, чем другим...
Следователь нехорошо усмехнулся.
- Товарищ Миронов, в этой части я установил вашу полную невиновность и считаю ваше дело прекращенным. Но... не кажется ли вам, что вы слишком много и неосторожно говорите? Вы критикуете порядки так, как будто не вы их устанавливали, а кто-то другой. Для человека свежего и неподготовленного ваши слова легко истолковать как вражью пропаганду. Время-то какое! Вы бы поостереглись, товарищ Миронов. Нынче каждое слово - все равно что военный секрет, а военные секреты вы ведь не разбрасывали направо-налево!
- Виноват... - сказал Миронов. - Но я другие порядки устанавливал. И почему надо со всем этим смиряться?
- Смиряться не обязательно, - сказал следователь. - Но, безусловно, надо помнить, о чем говоришь и как... Так обстоят дела. Думаю, что днями все это кончится, товарищ Миронов.
Чекист называл его в этот раз "товарищем", видимо, верил полностью. Но Миронова не выпустили, перевели в пересыльную Бутырку. Он шел пешим этапом в толпе прочих, и рядом шла поникшая, заплаканная Надя. Он брал ее под локоть и говорил, что скоро их выпустят, клевета отпала...
Бутырка была переполнена разной сволочью, от карманников и бандитов до опытных расхитителей народных ценностей из банка и вновь созданного при наркомате финансов Гохрана. Сидели тут и старые офицеры с невыясненными биографиями, и фальшивомонетчики, и вшивые барыги с Сухаревки и Хитровки, бывшие красноармейцы, уличенные в мародерстве, и просто дезертиры.
...Общая камера - два десятка лиц, судеб и неописуемых трагедий, порожденных трагическим временем.
Солдат из кавбригады Ивана Кочубея, с Кубани, с дрожью в голосе рассказывал про своего геройского комбрига и его страшном конце. Миронов никогда не слышал про Кочубея, теперь внимательно расплетал слезливую хохлацкую балачку, вылущивал главное:
- Ваня Кочубей! Его ж уся Кубань знала, та героем величала! Як рубанэ билого гада, так до пупа! Сам Покровский от його тикав, та ще как! И колы сгибла уся наша Красна Армия у тих астраханьских писках, заела ее вошь и гнида, то пробилась тильки одна-разъедина бригада наша у целости и по хворме до той клятой Астрахани, шоб вони сгорела! Комиссары ихни у город нас не пускалы, бо, мол, уся та бригада стала вроде уже не бригада, а якась анархия! О, чув? Анархия стала, колы у баню треба идти да вошь парить, а колысь Деникин у фост и грыву их шкварыв, то и Ваня Кочубей був крепко нужон!.. О то, он и скажи им: "Эх, добраться бы до товарища Ленина та рассказаты ему все, а потом бы возвернутися на Кубань та й порубаты усю этую сволочь!.."
Камера слушала кубанца с напряженным вниманием.
- Они його: вне закону! Ну шо поделаешь, браты, велел тоди наш Ваня Кочубей бригаде усей заради дорогой общей жизни и ради помывки у бани сложить оружию у ног тих гадов ползучих, шо носят кужурки, а сам же со штабом утик степями аж на Царицын, щоб тама правду якусь скаты! Да був вже в тифу, так попав у степу до билых кадюков у плен...
Боец заплакал, вытирая грязным кулаком слезы. Тут выскочил в лохмотьях некий вор-фармазон малых лет, но великой наглости, с голым пузом, украшенным синими наколками, и стал рассматривать вблизь кубанского конника. Сказал с насмешкой:
- "Федул, чево губы надул?" - "Ка-а-а-фтан прожег..." - "А велика ли дыра?" - "Да, бачка, один ворот остался!" Ну даете, падлы! - и, отмахнувшись, зачикилял на одной ноге в угол.
Кубанец не обращал на него внимания, у него было великое горе:
- Його вылечилы у билом лазарети та й сталы уговориваты до кадюков перейти... Сам генерал до його пришов, полковником обещал сделаты. А он шо ему казав? Он казав: я не собака бродяча, шоб свое мясо жрать! Та й плюнул тому генералу в очи... И повесили Ваню Кочубея кадюки-генералы, а посля нашли у газыре последне слово Вани у записци: "Як мы тут поляжемо уси, а сюды прыйде Красна Армия, то нас лыхом ни поминайте, а одэжу отправьте до дому..." Отож...
Люди спрашивали бойца, за что он попал в тюрьму. Он рассказывал:
- Отож! Разоружили нас у клятой Астрахани, а опосля опять оборужилы, та й кажуть: 11-я армия! Та й пойшлы по берегу до Питровска, а там и дале до самых нефтяных земель под Бакы, начали и там Совецку власть гарбузоваты! Сгарбузовали Совецку власть, йдемо по домам, ан ще рано, постоять у горах треба... Ну слухайте, яке дило! Був геройский комбриг у нас, товарищ Тодорский! Уж геройски, точно, хоть и не Ваня Кочубей, но ихних кадюков дожинал добре, дали йому тут орден! Чуть время миновало, оженився наш товарищ Тодорский на якойсь черноокой видьмочке по имени Рузя. Ага. Рузя Чирняк! Шибко чирнява, жидовочка. Бачимо, наш товарищ Тодорский уже не комбриг, а доразу - комкор! Через два чина - у гору! Тут мы и стали думку соби думати: за шо ж мы боролыся, колы Рузя таку власть к рукам прибрала?
В камере продолжали посмеиваться, никто бойца не прерывал.
- Ото! Сидим со взводным у костерка вечером, балачки разводимо... я и скажи: "А на якой бы мини Рузи ожениться, шоб доразу командиром эскадрону б мини сделалы, га?" А тут який малый у той кужурки биля нашей беседы остановивсь. "Какие такие речи ведете, товарищ Неподоба?" Неподоба - моя родительская хвамилия. "Так и шо? Не можу вже и о жинке слова казаты?" Не, говорит, я вас с усей строгостью допросить должен, чьи у вас речи? "Мои!" - говорю, а он - свое. И пошла карусель от тих гор до сей каменной тюрьмы. А сроду ту Рузю и не бачив... Таки, браты, дила на Руси и Вкраини, шо тилькы руками развесты...
Кубанец был явно не в себе. К нему подходил старый еврей-растратчик из Гохрана, специалист по драгоценным камням и благородным металлам (его в камере авали Соломон Мудрый) и говорил бойцу с невеселой насмешливостью:
- Товагищ боец, совегшенно глупо в наших условиях делиться своими сомнительными воспоминаниями. - И пояснил свою мысль более пространно: - Яхве сказал Моисею, что удостоил Аагона званием пегвосвященника. Сам Яхве! Жаловаться в данном случае некуда и некому, товагищ боец.
- А это уж позвольте не поверить вам! - вступал в разговор поношенный субъект из бывших акцизных высокого ранга или юристов-пьяниц. - Позвольте уж не наводить тень на ясный день! Тем более - по библии! Каждое слово ваше - яд и подлость, потому что вы упорно хотите скрыть главное, именно то, что ваши-то миссионеры, от Иеговы, все и замыслили!
Беседа втягивала новых спорщиков. Из дальнего угла подходил детина саженного роста в накинутой матросской тужурке, по виду из землемеров или грабителей по несгораемым шкафам. Вмешивался, беря акцизного субъекта за лацкан поношенного сюртука:
- А вы, уважаемый, знаете ли, что такое мурундук?
- Нет. А что?
- Надо знать. Мурундук - это деревянный гвоздь, затычка, продеваемая сквозь ноздри верблюда для управления и крепления узды.
- Да - и что?
- Ничего! Поговоришь вот так, поговоришь, и вставят тебе, дражайший, мурундук в ноздрю да и поведут куда надо! Сократись!
Поношенный субъект смотрел несколько мгновений на детину в матросском бушлате и, усмехнувшись, отводил за локоть в сторонку:
- Позвольте, я и так в тюрьме, чем вы мне угрожаете? Я говорю: они не скроются от суда, хотя все рассчитали предельно точно! Они заварили кашу именно в России, потому что эта страна - лакомый кус! И к тому же трудно найти среду, более питательную, более удобную для экс-пе-римента! Нет, не подумайте лишнего, народ, сам по себе, ничем не хуже других европейцев, может быть, и лучше... Как сказано у Достоевского: "Зверь, конечно, но... зверь благородный!.." Слышите? А питательность среды для сволочи, видите ли, из-за чрезвычайной перенасыщенности, великого множества голов и глаз около всякого лотка, у любого злачного места! Всегда есть возможность, знаете ли, отсортировать нужный кон-тин-гент для палачей и мерзавцев!
- Брось, дядя! Брось нуду разводить! - закричал давешний фармазон в лохмотьях и, выскочив из угла, прошелся по свободному пространству камеры этаким кандибобером, вырубая носками и пятками разбитых штиблет цыганочку:
- Ах, какой же я дур-р-рак, надел ворованный пинжак! И - шкары, и - шкары! И - шкары! Зачем пропил последний грош... у шмары, у шмары, у шмары!..
Миронов отметил, что здесь едва ли не каждый старался потешать, развлекать и смешить другого от безнадежности положения. Сидевший на соседнем топчане толстый хохол (по виду - махновец) в домотканом зипуне-свитке хитро поглядывал на него выпуклыми, здоровыми буркалами и согнутым пальцем что-то перед носом водил, вроде подзывал к себе. Оказалось, хотел рассказать селянскую байку:
- Отож, у нас було... Йихав хохол наш с баштану! Виз до дому кавуны! Ну, еде все у гору та у гору, до самого вирху... Взъихав, а тут канава, ось поломалась, або чека выскочила та колесо слетело, ну воз и перевернувся! Шо ж воно робыться, кавуны у си в разны стороны покатилысь! Посыпались, як с печки, оглашении... Ну, сив хохол на том бугорочки, пригорюнився, та й всэ. А писля и указуе сам соби пальцем: гля! А вон тот, рябый кавун, найбольш, так, мабуть, далее усих, аж до той балочки, покативсь!
Окружающие снова смеялись, рассказчик в домотканой свитке ржал, взявшись за бока. Миронов хмурился.
Дни тянулись необычайно длинные, какие-то бессмысленные. Не было ни допросов, ни перекличек, ни свиданий с лжесвидетелями... Впрочем, на общей прогулке дважды встретил Надю - она снова, как и раньше, сопутствовала ему в тюрьме. Плакала, шагая рядом, касаясь ладошкой его руки, и он пытался ее успокаивать...
Стали тревожить Миронова тяжелые сны.
Чаще других виделся мертвый комбриг Кочубей, в белогвардейской петле, под перекладиной, в открытой зимней степи. Этого Кочубея он никогда не видел, но рассказ конника с Кубани слишком глубоко запал в душу. "Эх, добраться бы до товарища Ленина, рассказать ему! А потом возвернуться и..."
Висел Кочубей промеж двух столбов в чистом поле, где-то между Ставрополем и Астраханью, покачивался на морозном ветру, и от этого ветра его разворачивало, крутило, как будто он оглядывал всю степь, от края до края, вопрошал о чем-то и мертвыми глазами искал ответ по окрестному горизонту.
Дальше невозможно стало терпеть. Миронов вызвал тюремное начальство, просил перевести его в одиночную камеру, дать бумаги и чернил.
Он понимал, что с ним творили неладное, держали в тюрьме беззаконно, чего-то откапывая в его жизни такое, чего сроду в ней не бывало. Поэтому решил он напомнить о себе Ленину, Калинину и Дзержинскому, чтобы они лично занялись его судьбой.
Ведь не прошло и трех месяцев с тех пор, как ему вручили золотую шашку Народного героя Республики. Всего два месяца назад его вызвали в Москву с высокими назначениями, наконец, он еще не получил награды, заслуженной в боях за Советскую власть.
Ему дали бумаги и чернил, перевели в одиночку. Он просил газеты - "Правду", "Известия" - и внимательно следил за ходом партсъезда, поражаясь тому, как верно и подробно освещали делегаты положение дел на местах, кляли все то, что проклинал он, предрекали голод в России, если не будет принято срочных мер... И ему казалось, что ничего иного в заявлении писать не следует, а просто ваять выдержки из стенограмм съезда и подписаться: я - Маронов, уже целый год утверждал то же самое и за это меня арестовали. Я жив, я надеюсь на правду и справедливость и прошу скорее меня освободить, потому что нет больше сил страдать в тюрьме понапрасну...
Вспомнилось ему начало своей речи, "последнего слова" на Балашовском суде: "Всю жизнь я бился за свободу и вот оказался в тюрьме..." И он стал писать большое письмо вождям.
ДОКУМЕНТЫ
В порядке партийного письма
Председателю ВЦИК гражданину Михаилу Ивановичу Калинину Копия: Председателю Совнаркома В. И. Ульянову
Председателю РВС Республики Л. Д. Троцкому
Председателю ЦК РКП Л. Каменеву
и Центрально-контрольной комиссии РКП
Уважаемый гражданин и товарищ Михаил Иванович!
В письме Центрально-Контрольной Комиссии (№ 61, Правда) говорится: "...партия сознает себя единой сплоченной армией, передовым отрядом трудящихся, направляющим борьбу и руководящим ею. Так, чтобы отстающие умели подойти, а забежавшие вперед не оторвались от тех широких масс, которые должны претворять в жизнь задачи нашего строительства".
В другом письме ЦК РКП ко всем членам (№ 64, Правда), между прочим, читаем: "...события показали, что все мы слишком поторопились, когда говорили о наступлении мирного периода в жизни Советской Республики, и что задача всех партийных организаций заключается в том, чтобы проникнуть поглубже в деревню, усилить работу среди крестьянства и т. д. Партия решила во что бы то ни стало уничтожить бюрократизм и оторванность от масс..." Письмо это заканчивается восклицанием: "К массам... вот главный лозунг X съезда".
За 4 года революционной борьбы я от широких масс не оторвался, но отстал или забежал вперед и сам не знаю, а сидя в Бутырской тюрьме больным сердцем и разбитой душою чувствую, что сижу и страдаю за этот лозунг.
Из доклада тов. Ленина на X съезде о натуральном налоге (№ 57, Правда) я приведу пока одно место: "Но в то же время факт несомненный и его не нужно скрывать в агитации и пропаганде, что мы зашли дальше, чем это теоретически и политически было необходимо". Эти выдержки я взял, чтобы спросить с себя и других: кто же в конце концов оказался оторвавшимся от широких масс и кто оказался забежавшим?
Но как бы я за себя ни решал этого вопроса, я не могу ни догнать, ни подождать коммунистической партии, чтобы быть в ее рядах на новом фронте (объявленном партийным съездом) в борьбе за лучшее будущее человечества, ибо лишен свободы.
Вы, Михаил Иванович, в приветствии к съезду работников железнодорожного и водного транспорта 23. III (№ 63, Правда), между прочим, заявили: "Советская власть говорит, что мы должны помогать везде и всюду усталым и истерзанным людям..."
Вот за этой-то помощью из Бутырской тюрьмы к Вам обращается один из самых уставших и истерзанных, что Вы увидите из такого медицинского свидетельства, выданного мне 29 сего марта за № 912:
"Дано сие заключенному Бутырской тюрьмы Миронову Филиппу Кузьмичу в том, что он страдает хроническим перерождением сердечной мышцы (расширение сердца), акцент. II тон. аорты, тяжелой формой неврастении".
К Вам обращается тот, кто ценою жизни и остатком нервов вырывал 13 - 14. X. 1920 г. у села Шолохово победу из рук барона Врангеля, но кого "долюшка" сохранила, чтобы дотерзать в Бутырской тюрьме; тот, кто в смертельной схватке свалил опору Врангеля - генерала Бабаева; от искусных действий которого 27. X застрелился начдив Марковской генерал, граф Третьяков.
К Вам обращается тот, кто в Вашем присутствии 25. X. 20 г. на правом берегу Днепра у с. В.-Тарновское звал красных бойцов 16-й кавдивизии взять в ту же ночь белевшийся за широкою рекой монастырь, а к рождеству водрузить красное знамя труда над Севастополем.
Вы пережили эти минуты высокого подъема со 2-й Конной армией, а как она исполнила и ее командарм Миронов свой революционный долг красноречиво свидетельствует Приказ по РВС Республики от 4. XII. 20 г. № 7078.
К Вам обращается тот, кто вырвал инициативу победы из рук Врангеля в дни 13 -14. X, кто вырвал в эти дни черное знамя генерала Шкуро с изображением головы волка и надписью: "За единую неделимую Россию", и передал в руки Вам, как залог верности социальной революции между политическими вождями и Красной Армией... К Вам обращается за социальной справедливостью именно усталый и истерзанный...
И если Вы, Михаил Иванович, останетесь глухи до 15.1 V.21 г., я покончу жизнь в тюрьме голодною смертью.
Если бы я хоть немного чувствовал себя виноватым я позором счел бы жить и обращаться с этим письмом. Я слишком горд, чтобы входить в сделку с моею совестью (...)
Михаил Иванович. Ознакомьтесь с литературой белых, что отобрана у меня при аресте и что имёется в архивах революции, и Вы увидите цель предателей. Им жалко барона Врангеля, жалко европейской буржуазии...
Не хочу допускать мысли, чтобы Советская власть по подлому, необоснованному доносу гильотинировала одного из лучших своих борцов - "доблестного командарма 2-й Конной армии" (приказ РВС Республики № 7078).
Не хочу верить, чтобы подлая клевета была сильнее очевидности моих политических и боевых заслуг перед революцией, моей честности и искренности перед ней.
Не хочу верить, чтобы подлая клевета затмила яркий образ ордена Красного Знамени - этого символа мировой пролетарской революции, который я ношу с нескрываемой гордостью; не хочу верить, чтобы под ядовитым дыханием клеветы потускнел клинок Золотого Почетного оружия и чтобы минутная стрелка золотых часов остановила свой ход, когда рука предателя сдавит мое горло под его сатанинский хохот.
Я хочу верить, что поведу красные полки к победе к Бухаресту, Будапешту и т. д., как я говорил в злополучное 8.II злополучной для меня "пятерке", в коей нашлись провокаторы.
Откуда же я черпаю такую надежду?
Прежде всего в своей невиновности пред Советской властью. Затем то, что заставляло страдать и неотвязчиво стучало в голову, признано и X партийным съездом, признано и Вами.
Все вышеизложенное в связи "с новым поворотом в хозяйственной политике Соввласти" (№ 62, Правда), в связи "со взятым курсом на решительное сближение с массами" (№ 58, Правда) дает мне веру, что ВЦИК по Вашему докладу ускорит мое освобождение, ибо я не признаю за собой никакой вины.
Режим тюрьмы пагубно действует на мое слабое, расшатанное тяжелой многолетней борьбой здоровье. Я медленно чахну.
Что помогло мне сделать на протяжении месяца (5.IX - 5.Х) 2-ю Конную армию не только боеспособною, но и непобедимою, несмотря на двукратный перед этим ее разгром, несмотря на пестрое пополнение, бросаемое со всех концов Республики наспех? Только искренний голос души, которым я звал разбить Врангеля. Только таким голосом можно увлечь массу. Эхо его Вы найдете в моих мемуарах "Как начался разгром Врангеля", отобранных у меня при аресте...
"К массам... главный лозунг X съезда".
И если этот возглас иллюстрировать декретом (№ 67, Известия) о разрешении свободного обмена, продажи и покупки хлебных и зернофуражных продуктов, то, казалось бы, что для соввласти как раз настало время через меня, как партийного и для партии, претворить в жизнь во всей силе брошенный лозунг и решительно сблизиться с массами - а меня вместо этого бросили в тюрьму.
Этот новый декрет переносит мои воспоминания назад и заставляет поделиться с Вами весьма характерным явлением нашего бурного времени.
В числе отобранных бумаг и документов имеется ряд заявлений на то, что население У .-М. округа, гонимое голодом, вынуждалось ехать в соседний Верхне-Донской округ, где еще в отдаленных станицах и степных хуторах имелись запасы хлеба, с тем, чтобы на последнюю рубашку выменять кусок хлеба для пухнущих детей, и как оно там безбожно обиралось. Приемы агентов власти на местах были просты. Если им нужны были вещи, то, не допуская до обмена, они отбирали вещи; если же нужен был хлеб, они, дав возможность совершиться обмену, выпускали намеченную жертву в путь, а потом, нагнав, отбирали хлеб.
Страдания и слезы голодных, обираемых людей заставили меня поднять этот вопрос на окружной партконференции 12.II.1921 г. и всесторонне его осветить, дабы принять какие-нибудь меры и против надвигающегося голода, и против чинимого над голодными людьми произвола, а также и в целях приобретения на весну посевного материала, дабы не повторить осеннего опыта, когда поля остались не обсемененными за отсутствием семян.
Предложение мое вызвало горячие споры близоруких политиканов, не замедливших бросить мне обвинение в тенденции к свободной торговле, т. е. чуть ли не в контрреволюции, что заставило меня сделать протест против пристрастного освещении моей мысли. Я думаю, что это зафиксировано протоколом заседании для очередного доноса на крамольные мысли мои.
Отстал ли я тут или забежал, но жизнь показала нам, что и центральная власть 23.III.21 г. своим декретом о свободном обмене, продаже и покупке стала на ту же точку зрения. И вот за эту прозорливость меня собираются судить. Соввласть фронт принуждения заменила фронтом убеждения, на каком я был так силен (разгром Каледина, Краснова, Врангеля), но стоять в рядах бойцов этого жизненного фронта мне пока не суждено.
Если протестующий гнев тов. Стеклова (№ 62, Правда) против французской буржуазии, томившей 4 коммунистов в тюрьме 10 месяцев до туберкулеза и потом их оправдавшей, помещен не для числа строк в его статье "Обреченный режим", а как глубокий протест возмущенной души, то Вам, Михаил Иванович, будет понятна моя уверенность, моя глубокая надежда, что Советская власть не последует французской буржуазии, не будет томить меня не только 10 - 12 месяцев (есть в Бутырке примеры), но даже и лишнего дня, и не доведет до медленной голодной смерти - ведь я тоже коммунист...
Еще раз хочу верить, что, освободив меня от клеветы и тяжкого незаслуженного подозрения, вернув мне доверие как перед разгромом Врангеля, ВЦИК найдет во мне по-прежнему одного из стойких борцов за Соввласть.
Неужели клевета восторжествует над тем, кто искренне и честно, может быть спотыкаясь и ошибаясь, отставая и забегая, но шел все к той же одной для коммуниста цели - для укрепления социальной революции?
Неужели светлая страница крымской борьбы, какую вписала 2-я Конная армия в историю революции, должна омрачиться несколькими словами: "Командарм 2-й Конной Миронов погиб голодной смертью в Бутырской тюрьме, оклеветанный провокацией..."
Да не будет сей позорной страницы на радость битым мной генералам Краснову и Врангелю и председателю Войскового круга Харламову.
Остаюсь с глубокой верой в правду - бывший командарм
2-й Конной Красной, коммунист Ф. К. Миронов.
1921 г. 30.III. Бутырская тюрьма[64].
ДОКУМЕНТЫ
Из Харькова, по телеграфу
В Центральный Комитет РКП (6)
Ввиду исключительных заслуг Миронова, проявленных в борьбе с Врангелем, прощу ЦК РКП (б) о проявлении внимания к нему.
Командующий войсками Украины и Крыма,
член РКП (б) М. Фрунзе[65].
29
Второго апреля, в этот сорок шестой день пребывания под арестом, может быть, впервые за все время у Миронова улучшилось самочувствие. Возможно, повлияла встреча с Надей во время вчерашней дневной прогулки, когда она успела шепнуть ему, прижавшись, что беременна, а он передал ей пачку бумаги, копию своего письма Калинину и сказал, что письмо отослано, что вскорости муки их кончатся, и обязательно все будет хорошо... А возможно, человек просто не мог беспрерывно бунтовать душою и возмущаться, сгорать от недоумения и ярости второй месяц изо дня в день. Нужна была душевная перемена, и она пришла. Чувствовал Миронов, что главное дело в его нынешнем положении исполнено, не сегодня так завтра там получат заявления, какой-то один экземпляр должен же пробиться к адресату? Радовало и то, что он не замкнулся в своей беде, сумел внятно и доказательно высветить всю тяжесть положения пахаря нынешней весной, все огрехи прошлой политики - это главное.
Камера, в которой он писал свое заявление, была в нижнем этаже и крайней по коридору, у самого выхода на тесный прогулочный дворик. Утром в маленькое, высокое окошко с железным прутом заглянуло солнце, настоящее, вешнее, и если отойти в угол камеры, то можно было видеть клочок ярко-синего, какого-то березового, талого неба с летучими облачками. Во всем этом было предзнаменование, добрый знак: в отосланном письме, во встрече с Надей, в том, что камера крайняя, от нее уже некуда больше идти, кроме как на волю, во двор...
Часа за полтора до прогулок (в это время за дверью начинался бесконечный топот туда и обратно), когда еще было тихо, в наружном замке с характерным металлическим щебетанием провернулся ключ, сняли железную накладку с петли, и в камеру вошел дежурный с одним из тюремных рабочих, как видно, маляром. Тот держал старое малярное ведро с разводе иной известкой и сработанную, вытертую кисть на длинной палке. Они осмотрели камеру так, будто в ней никого нет, оценили трещины и грязные разводы на потолке, и после этого дежурный вроде заметил Миронова, сказал ему:
Надо, знаете, уборочку сделать, камера-то все равно освобождеется, говорят... Как бы нас не затруднить? Может быть, выйдете пока во двор, погуляете эти минуты? Там хорошо, и двор еще пустой...
- С удовольствием, - сказал Миронов. Его тронули и подкупили вежливость дежурного и в особенности нечаянные слова о том, что камера скоро освобождается.
- Хорошо. Двери пусть будут открыты, чтобы скорее просохло...
Маляр тут же занялся делом, размешал известку и начал пробеливать дальний угол потолка, а Миронов, даже не надевая шинели, не раздумывая, миновал коридор и вышел без всякого присмотра на мощенный каменными плитами дворик.
Свежий воздух весны и радость близкой свободы опьянили его. Вокруг, правда, были высоченные стены и будка часового на дальнем углу, но все равно - воля была рядом, и в небе пылало яростное, теплое солнце, просушившее каменные плиты двора с выбивающейся по щелям рыжей, прошлогодней травкой...
Как было не радоваться, когда за стеной постукивали трамваи, на карнизе неистово орали воробьи и кругом была весна - первая весна без войны, без продразверстки, без всесветного террора, весна свободного крестьянского поля...
Как там, на Дону?
Скоро все кончится, скоро все станет на подобающее место...
Он ходил по двору, по овальному кругу, вытоптанному на плитах другими подошвами за сотни лет, пока стоит тюрьма, и радостно отдыхал душой, открывался солнцу слева и справа, полуприкрыв глаза, вслушиваясь в звонки трамваев за кирпичной высотой стены, смотрел под ноги, где топорщилась рыжая, прошлогодняя травка в щелях...
Рыжая, блекло-серая травка, которая скоро зазеленеет! Душа разрывается! А помнишь, Миронов, как ты улыбался в Петрограде, пятнадцать лет назад, когда твой земляк Крюков чуть не разрыдался над пучком серенькой степной травки с мятно-цветочным, тонким ароматом - чебором с родных бугров? Дело-то было не в запахе чебора, а в том, что он напоминал человеку, что пробуждал в душе.
Свяжи в пучок емшан седой,
И дай ему, - и он вернется!
Емшан-трава, одолень-трава, от века зовущая путника к возвращению в отчий край, к порогу и очагу матери и отца...
Миронов поднял голову и увидел край кирпичной стены, синюю безбрежность неба и легкое, юное, бесцельно летящее в просторе, розоватое от солнца облачко. И вновь закружили душу воспоминания, вспомнилось давнее облачко в грозовом небе над Доном, шаткий паром, хриплый, предостерегающий шепоток перевозчика деда Евлампия: "Остерегайся Идолища погана, Филя!.. Идолища - о трех головах!.." Наверное, и прав был бедный старичок, зла в жизни хватает с преизбытком, даже и многовато на одну-то душу живую, но ведь на то и живем, на то и топчем землю, чтобы сопротивляться, доказывать свое... Ну, а волков бояться - так в лес не ходить!
Перевел взгляд в конец стены и улыбнулся грустноватой своей усмешкой часовому на низкой, угловой голубятне...
Часовой был совсем молодой деревенский парень в зимней папахе, той самой, оконной, по имени "здравствуй-прощай", в шинели, с белесыми, расплывчатыми бровями на скуластом, простоватом, отчего-то вроде испуганном и напряженном лице. Из тех, что вечно отстают на марше с распустившейся обмоткой. Винящихся и все же ненавидящих младшего командира...
Солдат положил ствол винтовки на деревянный барьер вышки, неумело возился с затвором. Забыл, наверное, красноармейское наставление, девятый параграф: никогда не целить в товарища из баловства или шутки, не поворачивать без причины ствол в сторону людей, - говорят: на грех и палка стреляет! Точно такой красноармеец однажды спросил его под Перекопом, зачем, мол, так много красных флажков и флагов приказано раздать при атаке, и понятливо кивнул на быстрый ответ комиссара полка Белякова: атака, мол, будет на прорыв, а в тылу противника тоже наши части, может выйти смешение всадников. Флажки эти для того, чтобы своих не порубить...
Часовой на вышке все возился с винтовкой, а Филипп Кузьмич уже обошел очередной круг и снова обернулся к нему, вспоминая что-то такое, что обязательно хотелось вспомнить из той атаки. Красные флажки, словно сорванные осенние листья клена, мельтешили перед взором, кони резервного полка нетерпеливо сучили ногами, цокали копытами, звякали удилами, всадники напряглись перед смертельным броском. Рядом были адъютанты и командир резерва. Все изготовились к атаке... И тут Миронов почему-то вспомнил Михаила Блинова, летучую и славную смерть его под Бутурлиновкой и вдруг непроизвольно, заиграв скулами, как будто сопротивляясь року, безвременной гибели побратима своего, тихо произнес его, Блинова, последние слова:
- Знамя - ко мне!
Красное знамя развернулось вокруг него языком пламени, ослепило на мгновение и подняло в стременах... Он лапнул слева, ища ножны и эфес именной, золотой шашки, но руки провалились почему-то в пустоту. А красный свет знамени вдруг налился иным, непроглядно-бурым и вовсе черным светом, запеленал глаза и память последней полуночной тьмой беспамятства.
Выстрела он не слышал. Был только дружный топот копыт и визг последней победной атаки его конницы. Но выстрел был прицельный, с вышки-голубятни, почти в упор.
Пуля точно нашла то незащищенное место на френче, где еще не выгорел и не обмялся след орденской алой розетки, и пронзила сердце Миронова.
Этот странный, одинокий выстрел посреди Москвы, за кирпичной стеной, слышали в позванивающем трамвае, который ходко катил по Бутырской улице к центру. Но людей в старом, дребезжащем трамвае было порядочно, гомонили, переспрашивали остановки, делились текущими заботами, так что винтовочный выстрел за стеной не произвел особого волнения. Только сухонький старичок со столярным ящиком в руке, из которого торчало небольшое топорище и рукоятка пилы-ножовки, задел скрюченными пальцами рукав стоявшего рядом служащего в новеньком военном френче, буденовке с поднятыми наушниками и больших роговых очках. Волосы у военного были распущенные, как у попа:
- Кажись, стреляли там... товарищ командир?
Стоявший рядом военный Аврам Гуманист, сотрудник Реввоенсовета Республики, был занят совсем другим, в трамвае этого маршрута оказался почти случайно, но близкий выстрел все-таки слышал и отрицать не мог.
- Возможно, - сказал он, не глядя на старика-столяра. - Возможно. Идет ведь очистка города от карманников и грабителей, ловят какого-нибудь скокаря...
- Палиха! - объявила горластая кондукторша в матросском бушлате, и стоявшие в проходе начали привычное движение, постепенно продвигаясь к выходу. Старичок в этот момент нашел свободное место, сгорбился на скамеечке и оставил военного. Гуманист между тем посмотрел в проем окна - стекол в трамвае не было - и весь как-то подобрался внутренне, насторожился. В толпе садящихся, штурмующих заднюю площадку, он вдруг заметил знакомое лицо, характерный разлет коротко стриженных темных волос и направленные мимо него, к двери, жгучие, палящие жестокостью глаза Таисии Стариковой. Это она в красной косынке, повязанной набочок, с кавалерийским форсом, в легкой комиссарской кожанке пробивалась в трамвай.
"Неужели - она? Но лучше бы, черт возьми, миновать это удовольствие! - подумал Аврам и непроизвольно сделал еще шаг к выходу, хотя сходить было еще рано, он ехал до Страстной площади. - Лучше всего с нею, гадюкой, не встречаться!.."
Встреча была бы, конечно, совершенно лишней, и хорошо, что этот трамвайный маршрут для него был случайным. Больше он тут не поедет.
Аврам жил теперь на Тверской, у самого памятника Пушкину, в доме купца Елисеева, бывшего, конечно, а ездил в данном случае далеко, за Савеловский вокзал, выбирать для сестры Софы дачу из реквизированного фонда в Останкине. Сестра приехала в начале года из Орши и уже вышла замуж за одного видного дипкурьера, ей надо было устраиваться. Но она не знала, какую дачу лучше выбрать, и Авраму пришлось съездить. Но в следующий раз он никогда не сядет в этот маршрут: во-первых, поблизости стреляли и, во-вторых, ни к чему эти нечаянные встречи с этой невозможной Таисой...
Странное дело, в нынешнем их положении она бы ничего не смогла сделать для него худого из своего какого-нибудь районного женсовета на Палихе или Новой Слободе, но все же испуг душевный возник, скрывать этого он не мог, тем более перед самим собой. И поэтому не хотел никакой встречи с нею, никаких воспоминаний. "Опять затеет свои нелепые дознания о Махно и Мишке Левчике! - подумал Аврам в смятении. - Либо вспомнит про какого-нибудь Мозолькова, карательный эскадрон под Монастырщиной!"
Аврам боялся обернуться, боялся встретиться с нею глазами. Только искоса, через оконный проем он следил за посадкой и знал, что она уже проникла в трамвай, теснится в толпе и, возможно, уже смотрит на его буденовку, прямо в затылок.
"А если она работает не в женотделе? И вообще - откуда такая мысль, про женотдел? Такая баба может работать теперь и в Чека, у Дзержинского... А? Вот так возьмет да и окликнет ласково: товарищ Гуманист, мы ведь, кажется, с вами знакомы еще по фронтам гражданской войны, и один разговорец у нас с вами еще остался неоконченным... Не правда ли?.."
Черные, исстрадавшиеся, ничего не прощающие глаза, зоркие, как сама судьба, с задней площадки вагона могли узнать его даже в спину. Аврам начал потихоньку пробираться к выходу. И тут же внезапно пришло успокоение.
Стоп. Он сильно перетрухнул и, вероятней всего, без большой на то причины! Времени-то немало прошло, и притом - она ведь чахоточная! Почему она до сих пор жива? Почему бы ей не умереть, этой досужей свидетельнице, как умирали сотни и тысячи других после войны?
Да. Ей теперь не до него, ей надо лечиться и думать исключительно о себе, о своей жизни! У нее забот полон рот: всякие жилплощади, пайки, служба, тяжба с соседями - да мало ли! Одних анкет за день не перепишешь! Это хорошо придумано: озаботить их, очевидцев и свидетелей, великой нуждой и заботой на каждый день, каждый час, черт возьми, и тогда им будет уже не до выяснения полузабытых обстоятельств из прошлого! Как это в гимназии называли: плюсквамперфект. Вот именно! Да и стоит ли? Задним числом ничего уж не поправить...
Он подумал о тяжком своем времени, неурожае, скученности людской по общежитиям и, вздохнув, плотнее натянул за козырек буденовку. Что ж тут говорить, война-то лишь вчера кончилась, кругом голод, холод, коллективные бараки и самогонка! Да еще чахотка - тут и про самою себя забудешь, будь ты хоть сто раз Таисия, бывший инструктор политотдела!
Его никто не окликал, трамвайный вагон был все же длинный и порядочно наполненный, легко было затеряться. И когда кондукторша хрипло объявила Садово-Триумфальную, Аврам сделал последнее усилие, протолкался в тесноте передней площадки и выскочил через ступени на мостовую.
Не оглядываясь, быстро перешел на тротуар и зашагал вперед с бьющимся сердцем, все еще ожидая оклика по имени и отсчитывая секунды, пока дребезжащий трамвай катил мимо, обгоняя его и оставляя в покое.
Трамвай прошел.
Гуманист вздохнул спокойнее. Отсюда до Страстной площади было уже недалеко...
Конец
КНИГА-СУДЬБА
От автора
...С некоторых пор могу понять тихую удовлетворенность пушкинского летописца над заключительной страницей своей грамоты: "Исполнен труд, завещанный от бога, мне, грешному..."
Ни один писатель не знает заранее, некая из его книг для него - главная. Это вне всякого сомнения. Между тем иные из книг как бы предопределены нашей судьбой, написаны нам на роду. Осознание этого, впрочем, приходит уже позже, когда цепь замкнулась, замысел вылился в форму, строки - плохие или хорошие, уж какие выйдут! появились из-под пера. И тогда только отдаешь себе отчет, тебя как бы осеняет мгновение: так вот именно это и вдалбливала в меня прожитая жизнь, а я и не догадывался! Именно эта книга и есть моя, потому что все сказанное в ней не мог сказать никто другой, это было поручено сказать именно мне и никому другому.
Вообще-то писатель вынашивает тему, вначале как бы не сознавая ее. Во всех случаях. На исход темы, стало быть, могут влиять всякие частности и случайности, и никто не может заранее сказать, какая из простейших, текущих и как бы ничего не значащих подробностей бытия окажется решающей, какая станет тем "главным звеном" сюжетной и смысловой нити, которое потянет за собою всю цепь или пить. А тут другое. Тут - предопределенность с самого начала, может быть, от самого рождения твоего.
Сначала вспоминается давнее и до сих пор незабываемое, первое отроческое удивление и потрясение гримасами жизни, душевное расстройство и моральная царапина на всю глубину детского сердца - голод 1933 года на Дону. Кубани и Южной Украине, - голод в той степени, какую не испытавший вряд ли могут себе вообразить.
Наша семья жила в однокомнатной квартире бывшего "кулацкою дома" а райцентре Нехаево Сталинградсой области, отец работал каким-то мелким служащим а райпотребсоюзе, мать - портниха - день и ночь строчила на машинке "Зингер", вводя во гнев фининспектора. И таким образом семья кое-как сводила концы с концами. Люди вокруг пухли от голода, ждали весны и первой зелени - крапивы и щавеля, из которых тоже можно варить щи... Помню, наша семьи спаслась тем, что отец собрал кое-какие пожитки (оставался в доме еще его конармейский полушубок и не очень поношенные военные сапоги с высокими голенищами и "козырьками") и отправился в ближние воронежские слободы Верхний Мамон и Бутурлиновку менять на продукты. В Центрально-Черноземной области положение было куда лучше.
Именно в это время, когда стало по-вешнему пригревать солнце и, как сказано у М. А. Шолохова, "хорошо пахли вишневые сады", из летней кухни-овчарни в том же бывшем кулацком дворе, где мы жили, вылезал на соляцегрев и молча сидел на завалинке какой-то живой скелет. Не очень старый, но изможденный, слабый и бледный ликом, в бабьей дубленой шубе внапашку, в черной островерхой папахе искусственного каракуля, в опорках на босу ногу. Он "доходил" на наших глазах от какой-то болезни, то ли от военных ран с гражданской войны. Звали по фамилии этого человека Булах, и был у него сынишка, мой ровесник, в ту весну мы с ним "выливали сусликов" - была такая забава-повинность по пионерской части, дабы сохранять будущий урожай зерновых от грызунов. Шкурки же от сусликов принимали по хорошей цене Заготживсырье, а мясо кое-кто употреблял в пищу.
И вот однажды Ванька Булах, когда шли мы уже с поля с добычей, вдруг предложил мне своего рода услугу: пересвежевать и моих сусликов, а шкурки, понятно, отдать мне. Только рогулек на пялила у него, мол, не хватит... Видимо, были какие-то у него расчеты, или просто он хотел по-дружески отблагодарить за то, что я иногда рисовал для него и давал цветные карандаши - в одиннадцать лет бывает такая дружба, самая искренняя и до самопожертвования! И я, скорее всего из-за лени, тут же переложил ему в ведерко своих сусликов.
Мама заметила, конечно, что явился я с пустыми руками, спросила, была ли добыча. Я объяснил все, как есть. Она задумалась, потом взяла глубокую эмалированную мяску, больше похожую на тазик, зачерпнула с верхом из мешка ржаных отрубей (тех самых, "драгоценных", из Бутурлиновки) и сказала каким-то "мокрым" голосом:
- Отнеси, Толя, Булахам, прямо в руки Ванюшкиной матери. Пускай - без отдачи.
Я удивился, не понимая, какая в том нужда. Она только прикрикнула:
- Не понимаешь, что ли? Да ведь они их едят! Теперь многие едят то сусликов, то ракушек из речки! Гос-споди, что де-ется!..
Я чем-то прикрыл миску, помчался... И лучше бы не ходил с теми отрубями. Мать Ванюшкина, увидя этот неожиданный дар, - а они никогда не знались с моей мамой, - вдруг залилась такими горючими слезами, запричитала навзрыд, что весь порядок по улице подняла на ноги. "Спасибо, спасибо!" - твердила бедная женщина, а я пятился к двери и чуть ли не дрожал, переживая этот плач, похожий на вой.
Спустя некоторое время больной Булах умер.
И каково же было удивление на улице, когда похороны этого несчастного больного и как будто никому не нужного человека в старой тубе вдруг превратились в некое грандиозное шествие, в огромный митинг сначала около халупы-овчарни, в которой он жил, а потом и на кладбище, недалеко от МТС… Приехал из окружной станицы Урюпинской духовой оркестр, появилось какое-то большое начальство и, повязав на рукава красно-черные ленты, говорили над гробом речи. Милиция салютовала над свежей могилой из ружей и наганов.
Оказалось, что умерший И. А. Булах - орденоносец гражданской войны или, как тогда говорили, "краснознаменец...".
- Но ведь он был в красных? И - партизан, если у него орден? - пытался я расспрашивать мать и отца. Они отвечали невразумительно, так я и не смог ничего понять. Да и кто бы мог разобраться в моем возрасте?
Еще помню примечательный случай.
Как-то отцу пришлось заполнять дома какую-то дотошную анкету. В то время все заполняли много анкет. Над вопросом о службе в армии он задумался, потом обратился за советом к матери:
- А как же заполнять службу в 23-й дивизии? (Много позже я уточнил, что он был писарем в штабе дивизии...)
- А напиши просто, что служил в красных частях, и все, - беспечно сказала мама.
И на это по младости я тоже не обратил, конечно, внимания.
Году в 1937-м ваша семья переехала жить в станицу Кумылженскую. И там однажды один чрезмерно любопытный сосед в удобный момент обратился ко мне с вопросом:
- А про Миронова отец что рассказывал?
Я не был подготовлен к сути вопроса и в силу своей обычной разговорчивости мог выложить что угодно; к счастью, отец мой об этом никогда ничего не говорил...
- Про Миронова? - удивился я, - Кто такой?
- A-а... Ну и ладно, - переменил разговор чрезмерно любопытный дядя, как бы смутившись своего любопытства.
И я, конечно, позабыл снова этот, ничего не значивший для меня случай. Не придал, да и не мог придать ему какого-либо значения.
...Во время войны работал я, как многие знают, на стройках в Коми АССР. Изведал долю разнорабочего "на подхвате", выдвинулся в конце концов в десятники каменного карьере, потом стал старшим нормировщиком ТНБ (тарифно-нормировочного бюро) на большом деревообрабатывающем предприятия "Ветлосян" близ Ухты. Мы делали лыжи для фронта, по 500 пар в смену. По условиям военного времени, затруднений с продовольствием, и в особенности с овощами, решено было открыть при заводе подсобное хозяйство. И летом, в порядке производственной мобилизации, пришлось мне косить сено в сборной бригаде, быть вроде помощника у бригадира Артамона Филипповича Миронова.
Жили мы все лето в палатках в шалашах близ речушки Пожни, косили и стоговали сено. Мужик он был справедливым. и как мне показалось при моих двадцати годах, пожилой - ему было лет тридцать пять. При этом он был на удивление молчалив и хмур.
Как-то я опросил косарей (из "полублатных", которые все и всегда знали), что, мол, за человек этот Миронов и почему такой хмурый, чем обижен?
- А бог его знает, - сказали у костра. - Говорят, стеклодув, из-под Брянска... Может, больной? Сын какого-то командарма...
Сказано было без обиды и насмешки, поскольку бригадир был у нас уже в авторитете.
Как-то я выбрал время - один на один - и спросил его:
- Верно ребята толкуют, что у вас отец был командарм?
- Верно, - ответил односложно бригадир.
- Какой же армии?
- Конной...
- Но там же был Буденный?! - удивился я.
- Была и вторая, - сказал он.
Его что-то удерживало от объяснений. Он посмотрел на меня, как на пустое место, и пошел отмерять рогатой саженью новые улеши травостоя над болотом.
...Прошло лето 1943 года на покосе, забылись встречи и разговоры, все выветрилось из памяти. Как забылось голодное время 1933 года, суслики, Ванька Булах, вопрос дотошного соседа в станице, желающего как-то "зацепить" моего отца вопросом...
Мы разъехались с Севера, прошло много лет. И однажды я спросил у отца, уже престарелого, почему он ничего не рассказывает о своем прошлом, гражданской войне...
- О чем там рассказывать! - как-то скептически махнул он рукой.
Ну хотя бы о Буденном! (Последние два года в гражданской отец был при штабе 1-й Конной, писарем штабного эскадрона.) Такой командир вас водил, прославленный!
Отец сказал хмуро:
- Что ж, Буденный - тоже командарм... Были, видишь, у него хорошие штабисты: сначала военспец Щелоков, потом начальник полевого штаба наш есаул Зотов, - вот они-то и делали военное дело. А Буденный был больше фигурой политической, как я понимаю. Да и очень ему повезло и с этой стороны, был при нем близкий человек - Климент Ефремович! Повезло...
Вот так раз! А я считал себя образованным в части понимания гражданской войны, и "Тихий Дон" прочел не однажды!
А отец с той же грустью добавил:
- Если уж говорить о красной коннице, то был всем командирам командир - Филипп Кузьмич Миронов! Наш герой! Белые, бывало, за сорок верст либо врассыпную от него разбегались, либо повинно сдавались в плен... Да. И не только этим он прославился. Любил еще человек правду, умел и честь свою беречь. С Лениным встречался и переписывался. И люди простые в нем души не чаяли.
Загрустил и не стал больше рассказывать.
И снова - на годы! - оборвалась заветная нить.
Время шло, стирало заметы памяти, отец скоро умер... Странно, я никак не связал этот разговор 1957 года, в канун 40-летяя Октября, с далеким 1943-м, с бригадой А.Ф. Миронова, в которой я работал. Все это было до времени мелкой прозой жизни, как бы не стоившей внимания... Да и прошло так много лет, так много событий: конец войны. Победа, переезд на новое место жительства, попытки писательства, какие-то минутные "успехи" на новом поприще и, наконец, женитьба, рождение детей - да мало ли... Но главным "затмением ума" в этом смысле было то, что я считал тему гражданской воины давно открытым материком, отчасти недоступным, а отчасти и ненужным мне в творческом плане.
Все забылось снова, даже последний разговор с отцом. Мало ли было в нашей истории полузабытых командармов и даже маршалов?..
И вот появилась статья журналиста В. Гольцева в "Неделе" за 3 июня 1961 года "Командарм Миронов", потом книжка Ю. Трифонова "Отблеск костра", в которой, хоти и мимоходом, но очень высоко оценивалась личность командарма 2-й Конной. Главное же для меня было в том, что через Миронова открывался какой-то новый и более широкий взгляд на гражданскую войну на Дону и Кубани, на казачество в целом и его историю. Это было ново и страшно важно для меня.
Миронов, как личность и как персонаж литературы, властно позвал к себе. (После выяснилось, что многие писатели, как Ю. Трифонов, и многие литераторы-любители взялись соревноваться за право рассказать о Миронове и его времени...)
Но как собрать возможно полный материал?
Клубок событий и биографических подробностей начал разматываться через старых конников, ветеранов, которые добились реабилитации оклеветанного еще в 1921 году командарма. Одни из них, старый учитель из Волгограда, лектор обкома КПСС И. Ф. Васильев, снабдил меня десятком книг, из которых - зачастую косвенно, между строк - проглядывала затушеванная ком-то личность Миронова. Он же передал мне и новую, только что выпущенную Воениздатом книгу В. Душенькина "Вторая конная". Пенсионер П. Р. Дорин из станицы Кумылженской передел мне сборник документов Волгоградского издательства "1905-й год в Царицыне", где приводились подлинные документы о революционной деятельности Ф. К. Миронова в период первой русской революция...
Собрать материал для этой книга в одиночку и за давностью событий было бы немыслимо. Пришлось, во-первых, детально ознакомиться с трудами историков-ростовчан Д.С. Бабичева и Ф.И. Тюрьморезова. Несколько десятков архивных документов - уникальных! - представлены были ревнителями исторической правды и патриотами, ветеранами Краской Армии Е.Е. Ефремовым, В.И. Волгиным, 3.Ф. Топилиным, И.М. Лебедевым, А.Я. Казаковым, К.А. Стефановым, сыном писателя А.С. Серафимовича московским любителем истории И.А. Поповым... Наконец, волгоградец И.Ф. Васильев связался с дочерью Миронова Клавдией Филипповной, пенсионеркой учительницей из г. Серафимовича, и переслал мне адрес сына, командарма А.Ф. Миронова, живущего в поселке Ивот Брянской области. Можно ли себе представить, что я, отправляя письмо А.Ф. Миронову с просьбой помочь собрать материал об его отце, не подозревал что это тот самый Артамон Филиппович, ухтинский бригадир, с который я целое лето работал на сенокосе тридцать лет назад!
А в книге В. Душенькина "Вторая конная", выпущенной в 1968 году в Москве, я отыскал в списке награжденных орденом Красного Знамени за подвиги в разгроме Врангеля и фамилию И.А. Булаха. Стало понятно, почему он в безвестности провел последние дни жизни и почему после ого кончины кто-то, будто спохватившись, приказал предать тело его земле с приличествующими краснознаменцу почестями. Круг познания этой необъятной темы замкнулся…
История жизни и смерти борца-революционера и блестящего полководце, первого инспектора кавалерии РСФСР Ф.К. Миронова должна стать достоянием нашей истории, достоянием народной памяти. И я, как писатель, вношу посильный вклад в общее дело и, пользуясь случаем, ПРИНОШУ ГЛУБОКУЮ БЛАГОДАРНОСТЬ всем названным мною труженикам правды за их бескорыстную помощь в создании этой книги.
Одно из воззвании Миронова в период так называемого "Саранского мятежа" адресовано было в Реввоенсовет фронта и - в копии - ВСЕМУ ТРУДОВОМУ РУССКОМУ НАРОДУ. Увы, до народа оно в то время не дошло. Пусть же его жизнь и его большевистская правда, по справедливости высоко оцененная тогда же Владимиром Ильичом Левиным, станет достоянием нашим, достоянием народным...
1979 г.
Анатолий Знаменский
Примечания
1 ЦГАСА, ф. 1304, оп. 1, д. 162, л. 2.
2 Стенографический отчет VIII съезда РКП(6). - М.: Политиздат. 1963. - С. 173.
3 Оржоникидзе З. Путь большевика. - М.: Политиздат, 1956. - С. 229.
4 Там же. - С. 244 - 246.
5 ЦГАСА, ф. 60/100, оп. 1, д. 26, л. 252.
6 ЦГАОР, ф. 1235, оп. 82, л. 15, л. 174-177.
7 Трифонов Ю. Отблеск костра. - М.. 1966. - С. 151.
8 П.Н. Кудинов (1891-1967) - казак-середняк, участник первой мировой войны, хорунжий, георгиевский кавалер 4 степеней, возглавлял вешенское восстание. В 1920 г. эмигрировал в Болгарию, вышел на беженское положение. В 20 -30-е годы при царской власти и в годы фашистской оккупации Болгарии политическая позиция П. Кудинова была дружественной по отношению к СССР, В Софии в документах царской охранки, в списке "просоветскнх эмигрантов" значился и П. И. Кудинов. За деятельность по разложению русской и казачьей эмиграции в Софии, за коммунистическую агитацию и издание прогрессивного журнала высылался из Болгарии.
После войны долгое время работал садоводом в крупном кооперативе (см.: II р и й м а К. И. С веком наравне. - Ростов и/Д., 1981. - С. 158).
9 ЦГАСА, ф. 1304, оп. 1, д. 180, л. 21 - 24.
10 Ленин В. И. Поли. собр. соч. - Т. 50. - С. 280 - 290.
11
Седина А. На крутом повороте. - М., 1976. - С. 114.
12
Там же. - С. 121 - 122.
13
Ленин В. И. Полн. собр. соч. - Т. 50. С. 387.
14
Там же. - С. 341.
15
ЦГАСА. ф. 3/4. оп. 2, д. 145, д. 364.
16
ЦГАОР, ф. 1235, оп. 82, д. 15, ч. 2, л. 390 - 413. Докладной В.И. Ленин не получил, она была задержана Ходоровским.
17
ЦГАОР, ф. 130, оп. 3, д. 133, л. 515.
18
ЦГАОР, ф. 1235, оп. 82, л. 4, с. 62-63
19
Хуторской атаман - выборный сельский староста на общественных началах.
20
ЦГАОР, ф. 1235, оп. 82, д. 15, ч. 1, л. 320 -324.
21
ЦГАОР, ф. 1235, оп. 82, д. 15, ч. 1, л. 390 - 413.
22
ЦГАСА, ф. 430/24400, оп. 1, д. 1, л. 47.
23
ЦГАОР, ф. 1235, оп. 82, д. 15, ч. 1, л. 350-370.
24
ЦГАОР, ф. 1235, оп. 83, д. 13, л. 172.
25
Боевой путь блиновцев - Ростов н/Д., 1930. - С 41 - 42; Ставропольская, имени Блинова. - Ставрополь, 1971. - С. 27.
26
ЦГАОР, ф. 1235, По докладной М. Я. Макарова во ВЦИК.
27
ЦГАСА, ф. 430/24406, оп. 1, д. 1. л. 23.
28
Троцкий Л. Как вооружалась революция. - Т. II.- С. 292.
29
ЦГАОР, ф. 1235, оп. 82, д. 4, л. 73.
30
ЦГАОР, ф. 1235, оп. 83, д. 1, л. 44.
31
ЦГАОР. ф. 1235. оп. 82, д. 15, л. 370-374
32
Дата ошибочна, фактически собрание было 24 августа.
33
Коммунистов Миронов не проследовал и не арестовывал.
34
События и Саранске летом 1919 г. нашли отражение в исторической литературе. В книге Л. Бера и К. Хмелевского "Героические годы" (Ростов В/Д., 1964. - С. 308).
35
ЦГАСА, ф. 1304, оп. 4. д. 40, л. 7-17.
36
ЦГАСА, ф. 33987, оп. 2, д. 32, л. 441.
37
ЦГАСА, ф. 33987, оп. 2, д. 32, л. 443.
38
ЦГАСА, ф. 33987, оп. 2, д. 32, л. 443.
39
ЦГАСА, ф. 33987, оп, 2. д. 32. л. 398.
40
ЦГАСА, ф. 246, on. 6, д. 1, л. 249.
41
Биографическая хроника В. И. Ленина. - Т. 7. - С. 594, 602.
42
Ходоровский стал начальником Медсануправления Кремля в 1934 г.
43
Из истории гражданской войны в СССР: Сб. документов. - Т. 3. - С. 23.
44
ЦПА, ф. 461. д. 30025, л. 1.
45
ЦГАСА, ф. 5/6, оп. 1, д. 260, л. 154.
46
Душенькин В. Вторая конная. - М., 1968. - С. 54.
47
Ленин В. И. Полн. собр. соч. - Т. 51. - С. 198 - 199.
48
Фрунзе М. В. Избр. произведения. М., 1957. -Т. 1. С. 352 - 353
49
Ленин В. И. Полн. собр. соч. - Т. 35. - С. 391.
50
ЦПА, ф. 461, л. 30558, л. 1.
51
Красный архив. - М., 1930. - Т. 3/40. - С. 27. Цит. но кн.: Душенькин В. Вторая конная. - С. 144.
52
Фрунзе М. Избр. произведении. - М., 1957.- С. 369.
53
Душенькин В. Вторая конная. - С. 151.
54
Военно-исторический журнал.- М., 1980.- № 7.- С. 64.
55
Фрунзе М. В. Избр. произведения. - М., 1957. - С. 375.
56
Архив историка Д. С. Бабичева: Фотокопия.
57
К.А. Макошин замечательная личность. Род. в 1895 г. в Серпухове, закончил гимназию с золотой медалью, учился на кораблестроительном факультете. Доброволец германской войны, за храбрость награжден Георгиевским крестом. Член РКП (б) с 1917 Г. 5 февраля 1921 г. награжден орденом Красного Знамени. Выполнял ответственное правительственное задание: проник в среду белоэмигрантов под Константинополем, склонил ген. Слащева и многих солдат к возвращению на родину. Трагически погиб в автокатастрофе в 1933 году.
58
Ленин В. И. Полн. собр. соч. - Т. 41. - С 406 - 407.
59
Военно-историческим журнал. - М., 1980. - № 7. - С. 64.
60
Ленин В. И. Полн. собр. соч. - Т. 52 - С 50 - 51.
61
Ленинский сборник № 20. - М.: Полит адат. С. 17 (с примеч.).
62
Там же.
63
Осенью текущего годе Артем погибнет при испытании аэровагона... (Примеч. автора.)
64
ЦГАСА, ф.246. д. 1. л. 229 - 256.
65
ЦГАСА, ф.25899. оп. 1. д. 10. л. 181.
Источник: Анатолий Знаменский. КРАСНЫЕ ДНИ. Роман-хроника в двух книгах. КНИГА ВТОРАЯ
Приложение 1
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О.Е. БАЛАБИНОЙ, ДОЧЕРИ ГЕНЕРАЛА Е.И. БАЛАБИНА
Мамин отец, мой дедушка, Вячеслав Евграфович Воробьев, происходил из старинного боярского рода. Первый известный его предок был боярином при Иване Грозном, по прозвищу Калина – воробей. Отсюда и пошла фамилия Воробьевых. Дедушка мой, как и мама, были записаны в пятую дворянскую книгу (пятую часть. – Е.Б.), что равнялось боярству высокого чина.
По профессии дедушка был инженером путей сообщения и действительный статский советник.
Бабушка моя, Лидия Павловна, была дама гордая, холодная и неприступная – дедушка веселый, талантливый и очень добрый. Очень они друг другу не подходили, и, думаю, дедушке она счастья не дала.
Папин род, по официальным записям, числится со времени Петра I Великого. Их было 2 брата, служивших при Петре. Во время Стрелецкого бунта Петр I расправлялся круто, казнил, направо и налево, не разбираясь.
Один из братьев Балабиных бежал с молодой женой «от царского гнева» на Дон.
Известно, что «с Дона выдачи нет». Земли на Дону плодородные, обширные и в те времена совсем мало заселенные. Там они и обосновались. Выделили себе луга, поля, развели виноградники и жить стали спокойно, собственноручно работая и в поле, и на виноградниках.
Однажды Царь, Петр Великий, приехал инкогнито на Дон. Раз он проезжал один на лодке, смотрел по сторонам (наматывал на ус) и увидел молодую женщину, работающую на винограднике. Царь пристал к берегу, а женщина ему поклонилась и сказала: «Здравствуй, Царь Петр Алексеевич!» Царь удивился: «Откуда ты меня знаешь? Чья ты?» Она ответила: «Я Балабина». – «Это которого же Балабина?»
Петр сказал ей, что на следующий день он будет в то же время здесь, и если мужа тут не будет – ему несдобровать.
На следующий день встреча состоялась. Петр вышел на берег, все выяснил и бегство ему простил, вернув ему дворянство. Обещал из Питера прислать «грамоту», что сразу и сделал. Кроме «грамоты» Царь прислал как благословение икону Божией Матери. Эта икона свято хранилась родом Балабиных.
Мама моя родилась в Петербурге. Там она окончила консерваторию, по курсу (классу?) пения, и уже была принята в оперу Мариинского театра, но выступить ни разу ей не пришлось: познакомилась она в семье Похлебиных, хороших друзей семьи, с офицером Гвардейского полка – Балабиным. А гвардейцам (офицерам. – Е.Б.) на артистках жениться запрещалось.
Пришлось маме от оперы отказаться. Петь разрешалось только на благотворительных концертах и на полковых вечерах.
Письмо В.И. Ленину о положении на Украине*)
26.06.1920
Харьков
Дорогой Владимир Ильич!
Спешу ответить, что я не подчинился только букве предписания ЦК, я не на даче, но я усиленно лечусь водолечением. Врачи нашли только нервное переутомление, а все остальное в полном порядке, в том числе и легкие. Я и лечусь усердно, желая еще поработать.
Положение здесь внутреннее в общем идет и гору. Можно с уверенностью сказать, что если из центра будут безустанно нажимать и посылать работников, то и Украина станет скоро честной советской. В деревне устали от банд и тоскуют за твердой властью. Каждый честный наш работник, посылаемый в провинцию, находит почву, и видны уже результаты. Только этих работников страшно мало. Жалоб не слышал.
В области моей специальности здесь обильный урожай... Громадной помехой в борьбе — отсутствие чекистов-украинцев. С Махно мне не везет. С ним можно было скоро расправиться, имея конницу. У меня ее не было. Только теперь удается мне сколотить полк из эскадронов, которые удалось выклянчить. Надеюсь через неделю пустить этот полк в действие.
Я хотел бы, чтобы ЦК решил, как долго мне здесь оставаться. Мое пребывание здесь усиливает темп работы ЧК, и мне кажется, что дальнейшее пребывание необходимо. Но из Москвы т. Ксенофонтов и другие по ВЧК и Главкомтруду жалуются, что я слишком засиделся на Украине, и от этого там работа страдает. Мне самому трудно решить. Я думаю побыть здесь еще недели две, потом на неделю вернуться в Москву, чтобы затем приехать сюда обратно. Буду ждать решения ЦК.
Привет,
Ф. ДЗЕРЖИНСКИЙ
Источник: В.И. Ленин и ВЧК: Сб. документов (1917–1922 гг.). М., 1987. С. 333.
**) Всероссийская Чрезвычайная Комиссия (ВЧК), была создана 7 (20 по новому стилю) декабря 1917 г. постановлением Совета Народных Комиссаров (СНК) РСФСР, по инициативе В.И. Ленина. [1]
Основанием для принятия решения о создании ВЧК стал доклад Ф.Э. Дзержинского, сделанный в СНК РСФСР накануне, 6 декабря, посвященный проблеме саботажа распоряжений Советской власти государственными служащими и проблеме «происков контрреволюции» вообще.
Председателем ВЧК был утвержден Ф.Э. Дзержинский, в состав коллегии вошли также: Г.К. Орджоникидзе[2], Я.Х. Петерс[3], И.К. Ксенофонтов, Д.Г. Евсеев, К.А. Петерсон, В.К. Аверин, Н.А. Жиделев, В.А. Трифонов[4], В.Н. Васильевский. В таком составе комиссия собиралась только один раз, – уже 8 декабря 1917 г. все члены комиссии, кроме Дзержинского, Петерса, Ксенофонтова и Евсеева, получили новые назначения, а вместо них в состав коллегии ВЧК были назначены В.В. Фомин, С.Е. Щукин, И.И. Ильин.
7 января 1918 г. Коллегию ВЧК пополнили В.Р. Менжинский[5], а также представители партии левых эсеров: В.Д. Волков, М.Ф. Емельянов, П.Ф. Сидоров, В.А. Александрович; последний стал заместителем председателя ВЧК. Позднее Александровича сменил Г.Д. Закс.
В начале 1918 г. ВЧК разделялась на следующие отделы:
– борьбы с контрреволюцией (Мартин Лацис)[6].
Внутри этого отдела было создано небольшое отделение по борьбе с иностранными шпионами в РСФСР, во главе я Яковом Блюмкиным[7];
– политического следствия (позднее – следственная часть ВЧК; Манцев);
– борьбы с бандитизмом;
– борьбы с саботажем и спекуляцией;
– охраны границ.
На ведущие позиции вышел Особый отдел, занимавшийся напрямую подавлением политического сопротивления Советской власти, организацией красного террора и работой в армии. Этот отдел возглавил Михаил Кедров[8], а в конце Гражданской войны – Вячеслав Менжинский.
Для оперативной работы (приобретение и ведение агентуры) создается Секретно-политический отдел, во главе с Николаем Скрыпником[9], а для работы с местными отделениями ВЧК – Иногородний отдел, во главе с Григорием Морозом. Кадрами ВЧК ведал Административный отдел (Моисей Брагинский). Было создано также Управление делами (Генрих Ягода)[10].
В 1918 г. был создан Тюремный отдел, отвечавший за все места содержания заключенных, глава которого одновременно являлся и комендантом следственной тюрьмы ВЧК – Бутырской, потом – Лефортовской, а также внутренней тюрьмы на самой Лубянке. [11] Первым его начальником был Евсеев, позднее – Бялогородский. 24 января 1918 г. Совнарком принимает решение о введении принудительного труда в местах заключения, а 15 апреля 1919г. ВЦИК принимает Постановление о создании лагерей принудительных работ (концлагерей), система которых находилась в ведении Тюремного отдела ВЧК. Именно так и зарождался ГУЛАГ – главное управление лагерями [12].
В 1919 г. в ВЧК был создан Специальный отдел по техническим делам и надзору внутри самой партии большевиков, который возглавил Саак Тер-Габриелян, которого позднее сменил Глеб Бокий,ранее – начальник Петроградской ЧК. «Технические дела» включали в себя перлюстрацию переписки, прослушивание телефонных переговоров, ведение наружного наблюдения и вербовку внутренней агентуры в рядах партийного аппарата.[14] Аппаратом государственным (Советы, и прочее) занимался Отдел по борьбе с контрреволюцией. Регистрационный отдел, ведавший учетом дел, возглавил Роцен.
В 1920 г. был создан Иностранный отдел (ИНО) ВЧК – внешнеполитическая разведка, во главе с Яковом Давтяном. В своей работе ИНО опирался на возможности Коминтерна. Организацией внешней разведки (на сопредельных территориях) занимался и Отдел охраны границ – силами пограничных отрядов. Тогда же в ВЧК появился Юридический отдел. Наконец, в том же 1920 г. появился Отдел охраны государственных деятелей (будущая «Девятка») во главе с Яковом Беленьким. На практике это означало постановку руководства страны – включая Ленина – под чекистский контроль. Дзержинский пытался взять под контроль и военную разведку, но ее специфика не позволила этого сделать, к тому же, в таком случае ВЧК становилась бы единственным источником внешней информации для руководства страны [15].
Согласно решению СНК от 21 декабря 1917 г., приоритетными задачами ВЧК были:
– пресечение актов саботажа и любых контрреволюционных выступлений;
– предание суду Революционного трибунала всех, виновных в таковых и выработка мер борьбы с ними;
– ведение предварительного следствия и принятие в отношении подозреваемых лиц мер пресечения.
Основное внимание этим решением предписывалось обратить на:
– печать (цензура);
– саботаж (ВЧК получила право арестовывать «нарушителей трудовой дисциплины», и стало возможным арестовывать за опоздание на работу или брак – задолго до 30-х годов);
– кадетов (борьба с открытыми противниками большевиков);
– правых эсеров (борьба со вчерашними союзниками; к правым эсерам скоро добавились меньшевики, с апреля 1918 г. – анархисты, а с июля 1918 г. – левые эсеры. В 1920 г. список пополнили бундовцы. Против националистов окраин работа велась отдельно: в Особом отделе ВЧК было создано соответствующее Направление в 1919 г. Такие Направления создавались по каждой партии, по мере необходимости );
– стачечников (подавление забастовок)[16].
Позднее – весной 1918 г., – в самостоятельное направление работы выделяется борьба с церковью.
Мерами, которые ВЧК могла применять в отношении виновных либо подозреваемых лиц, назывались Лениным):
– конфискация имущества;
– выдворение (выселение из жилища);
– лишение продовольственных карточек (фактически означало голодную смерть);
– опубликование списков врагов народа (было равносильно смертному приговору) [17].
Все эти меры были внесудебными, и применялись ВЧК по своему усмотрению.
Таким образом, ВЧК получала, по сути, неограниченные полицейские полномочия. Поскольку никаких критериев, определяющих, кто «враг народа», а кто – нет, не было, неизбежным становился произвол. Красный террор теперь становился всего лишь вопросом времени, а точнее – вопросом повода для его начала. Аппарат для его осуществления в лице ВЧК уже был создан, и получил все полномочия.
Как мы видим, ВЧК изначально создавалась не как орган государственной безопасности, а как орган для подавления политических противников большевистской партии. Эта особенность – политический и репрессивный характер создаваемой спецслужбы, – сохранилась до конца советской эпохи.
21 декабря 1917 г. СНК постановил, что за деятельностью ВЧК должно осуществляться наблюдение со стороны Народного комиссариата юстиции, народного комиссариата внутренних дел и президиума Петроградского Совета[18], но это было не более чем видимостью. На деле контролировать чекистов моли только Ленин и Троцкий: первый – как глава правительства, второй – как председатель Реввоенсовета РСФСР. Но самое интересное в том, что деятельность ВЧК должна была осуществляться на основе инструкций, разрабатываемых ею самой. То есть, Дзержинский получал от Ленина карт-бланш на любые действия, а в само основание советских спецслужб была заложена еще одна их отличительная черта: бесконтрольность.
Изначально права вынесения смертных приговоров поначалу ВЧК не имела, но уже 26 февраля 1918 г. [19] Декрет Совнаркома такое право ВЧК дал. [20] 26 июня 1918 г. ВЧК получает право расстрела на месте, а также право административного ареста граждан на неопределенный срок, – без доказательств их вины – по подозрению. В 1920 г. было уточнено, что срок, на который ВЧК может самовольно арестовывать граждан, не должен превышать двух лет[21].
Первоначально численность аппарата ВЧК была невелика: всего 40 сотрудников, не считая техперсонала. К июлю 1918г. там работало 120 человек[22]. Но это только формально: исполнение чекистских функций (включая производство арестов, обысков, допросов и казней) часто предоставлялось лицам, на службе в ЧК не состоящим[23]. А к концу Гражданской войны ВЧК уже была многотысячной структурой, пронизывавшей своим влиянием все общество.
Ленин заявил на 5-м съезде Советов: «Революционер не может отказаться от смертной казни». И, если Ленин допускал хотя бы в теории понятия «суд» и «следствие», то Мария Спиридонова, лидер левых эсеров, призывала вообще отказаться от понятия суда и следствия, как от «буржуазных пошлостей»[25].
Точное количество жертв чекистского террора времен Гражданской войны неизвестно до сих пор. ВЧК издавала журнал «Красный террор» (редактор – М. Лацис), в котором печатались списки расстрелянных, и производился обмен мнениями по поводу методов казней и допросов[26].
За период с 1917 по 1922г. ВЧК прошла эволюцию – от «вооруженного отряда партии» до практически хозяина положения в стране. ВЧК стала на деле оказывать решающее влияние на политику советского государства. Подобное положение не могло быть терпимым, и 6 февраля 1922 г. решением ВЦИК ВЧК была ликвидирована, а ее полномочия перешли к НКВД, в рамках которого создали Государственное Политическое Управление (ГПУ).
Речь, однако, вовсе не шла о восстановлении законности или защите прав человека. «Суд должен не устранять террор, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас. Формулировать надо как можно шире…» (Ленин). [27] Смена названия – с ВЧК на ГПУ при НКВД, – не означала исчезновения тоталитарной, репрессивной сути организации, возникшей 20 декабря 1917 года. Основные ее черты: направленность на подавление политических противников большевистского режима, практическая бесконтрольность и крайне широкие полномочия при наличии всепроникающей структуры и абсолютной закрытости от общества, сохранились и в дальнейшем.
[1] ВЧК в Ленинской России. М., 2010.
[2]Орджоникидзе Георгий Константинович. В дальнейшем – нарком тяжелой промышленности. К ЧК отношения боле не имел. Застрелился в1938 г.
[3] Петерс Янис (Кюзис). Командовал карательным отрядом латышских стрелков. Прославился жестокостью. Расстрелян в 1938 г.
[4] Трифонов Валентин Алексеевич. Член коллегии ВЧК. Организатор подавления крестьянских восстаний в Западной Сибири. Лично отдавал приказы о массовых убийствах. Подробнее: Сибирская Вандея. Сборник документов. В 2-х тт. М., 2000-2001.
[5] Менжинский Вячеслав Рудольфович. В 1926-1934г.г. – председатель ГПУ, затем – ОГПУ. Несет прямую ответственность за насильственную коллективизацию и высылки крестьян в Сибирь. Организовывал фальсифицированные политические процессы конца 20-х – начала30-х годов, в том числе, в Беларуси. Умер в 1934 г. Подробнее: В.Р. Менжинский: интеллигент с Лубянки. Сборник очерков. М., 2005.
[6] Мартин Лацис (Судрабс). Один из организаторов красного террора. Руководил Казанской ЧК, лично расстреливал заключенных. Расстрелян в 1937 г.
[7] Яков Блюмкин. Авантюрист и провокатор. Убил немецкого посла графа Мирбаха, работал в ЧК, потом бежал за границу, был связан с Л.Д. Троцким. Расстрелян в 1929 г. Подробнее: Бажанов Б. Воспоминания личного секретаря Сталина. М., 1992.
[8] Кедров Михаил. Один из организаторов красного террора. Руководил террором в северных областях России. Умер в психиатрической больнице в 1940 г.
[9] Скрыпник Николай. Создатель масштабной сети осведомителей ВЧК. В дальнейшем – нарком НКВД УССР. Один из организаторов массовых репрессий. Расстрелян в конце 1930-х.
[10]Ягода Генрих Григорьевич нарком НКВД СССР в 1934-1936 гг. Один из организаторов массовых репрессий. Подробнее: Залесский К. Кто есть кто в НКВД. М., 2003. Расстрелян в 1938 г.
[11] ВЧК в Ленинской России.
[12] Лубянка- Старая площадь. Сборник документов. М., 2009.
[14] ВЧК в Ленинской России.
[15] ВЧК в Ленинской России.
[16] Голинков Д.Л. Крушение антисоветского подполья в СССР.Т.1.
[17] В.И.Ленин и ВЧК. Сборник документов (1917-1922гг.) М.,1975
[18] Ленинский сборник. Выпуск 21.
[19] ВЧК в Ленинской России.
[20] Борьба за власть Советов на Киевщине (март1917 –февраль 1918). Сборник документов и материалов. Киев., 1957.
[21] ВЧК в Ленинской России.
[22] Пролетарская революция, 1926, №9.
[23] Известия ВЦИК, 15,19 декабря 1917 г.
[24] ВЧК в Ленинской России.
[25] Голинков Д.Л. Крушение антисоветского подполья в СССР. Т.1.
[26] ВЧК в Ленинской России.
[27] В.И. Ленин. Полное собрание сочинений. Т. 45.
Выступление на международной конференции «Права человека: преодоление культурного водораздела»
Милан, 15 ноября 2004 г.
Уважаемые дамы и господа!
Уважаемые коллеги!
Я искренне рад вашему приглашению и благодарен за него. Во время предварительных согласований я почувствовал, что мои уважаемые организаторы хотели бы услышать мою лекцию по-английски.
Однако я вынужден извиниться перед аудиторией, поскольку не смогу выполнить данное пожелание.
Во-первых, потому, что я уже 20 лет не практикую английский, а любой неродной язык, как вы знаете, подобен мороженому – он быстро тает. К сожалению, потребуется слишком много времени, чтобы вытащить из уголков памяти те или иные иностранные слова.
А во-вторых, речь идет об очень серьезных вещах, касающихся обстановки в моей стране, что требует особой корректности.
* * *
Я особенно благодарен тому обстоятельству, что сегодняшнее собрание навеяно интересом к моей книге «СУМЕРКИ» и проблемам, которые в ней поставлены. Хотя очень трудно рассказать об этом в коротком выступлении.
О чем, прежде всего, идет речь?
Над Россией снова нависла туча чиновного произвола. Догоняя будущее, мы заскользили в прошлое. Как пишет Михаил Жванецкий: «Пройдя путь эволюционного развития по спирали вниз, мы вернулись туда, откуда вышли».
Понятно, что сказано слишком круто. Но за хвост схвачена тенденция, заболевшая чесоткой вернуться на ту землю, где тиранствовал Страх, умертвлявший в человеке все человеческое, где миллионы живых – мудрецов и простаков – стояли на коленях перед убийцами и каменными истуканами, продолжающими свой дьявольский промысел до сих пор, хотя и в других формах.
Конечно, данная картинка может показаться слишком черной, а, значит, и не совсем справедливой.
Новая Россия за очень короткое время шагнула в новую эпоху. Подобного сжатия событий история, на мой взгляд, еще не знала. Это правда.
Опрокинута система ленинско-сталинского фашизма, положено начало построению гражданского общества социального либерализма.
Но пока что российский ковчег еще продолжает плыть по океану смуты, дергается из стороны в сторону, пытаясь на ходу залатать неисчислимые дыры от красных штыков большевизма.
Еще живет стремление почистить «пыльные шлемы» разрушителей России. И когда я сегодня вижу рваные пробоины в этом еще хрупком здании, причем искусственно сотворенные, я не могу сдержать эмоции, в справедливости которых у меня нет сомнений.
Почему это происходит?
На мой взгляд, верховные жрецы последних лет не знают, или не хотят знать, что и как было на тернистом пути к свободе, сколько это стоило сил и нервов тем, кто связал свою жизнь с реформаторством.
Самопожертвование и предательство, клеветы и восторги, надежды и разочарования, удачи и ошибки, грязь прошлого и вера в будущее, – все это смешалось в какой-то мучительный ком душевных страданий, но и раздумий о бренности человеческой.
Впрочем, все по порядку.
* * *
Реформация России – Перестройка – объективно вызревшая в недрах общества попытка излечить безумие диктатуры большевизма, покончить с уголовщиной и безнравственностью власти.
К слову сказать, через аналогичные процессы «самоисправления» проходили все крупные социальные повороты и в других странах. Ни один из них не был свободен от преступного элемента. На поверхность весенней реки грязь всегда всплывала первой.
Революция Кромвеля, французская 1789-1793 годов, буржуазно-демократическая в США, время после фашизма в Германии, Италии, Испании, – все эти события проходили через периоды нравственного самоочищения, хотя и в разных формах и в разные сроки.
Перестройка 1985-1991 годов взорвала былое устройство бытия, пытаясь отбросить не только ее уголовно-репрессивное начало, но и все, что его объективно оправдывало и защищало, на нем паразитировало: это беспробудный догматизм, хозяйственную систему грабежа и коллективной безответственности, организационные и административные структуры бесправия.
Мой 16-летний опыт работы в качестве председателя Комиссии по реабилитации жертв политических репрессий утвердил мое убеждение, что государственный переворот в 1917 году является контрреволюцией со всеми вытекающими отсюда последствиями.
На обломках самодержавия и демократии, порожденной Февральской революцией, образовался террористический режим во главе с Лениным.
На основе документов я утверждаю, что он является главным вождем и организатором международного терроризма в XX веке, автором «массовидности», по его словам, террора в России – физического, политического, нравственного, духовного, в результате чего казнено, убито, утоплено, уморено голодом десятки миллионов ни в чем не повинных людей, в том числе тысячи детей.
Ленин – организатор гражданской войны в России, в которой погибло до 13 миллионов человек, да умерло от голода еще 5 млн. Оказалось за рубежом около 2 млн. Многие интеллектуалы – ученые, художники, композиторы были изгнаны из своей страны.
Бухарин утверждал, что большевики делают эксперимент над Россией, такой, как студент-первокурсник производит над трупом бродяги, который он купил в анатомическом театре.
Вот почему я считаю в высшей степени аморальным, что мы, в моей стране, продолжаем терпеть мавзолей Ленина, памятники ему в каждом губернском городе, жить на улицах, учиться в школах и университетах имени убийц, работать на заводах имени террористов.
Ленинская похоть всемирной власти через всепланетный коммунизм привела к обнищанию и отсталости моей страны. Ленин считал Россию всего лишь «хворостом» для костра мировой революции.
Кроме всего прочего, Ленин сумел скомпрометировать идею социал-демократии в России, она до сих пор не может выйти из кризиса, хотя точнее других отражает характер задач, стоящих перед страной.
Я утверждаю далее, что «холодная война», постоянно державшая мир на грани всеобщей катастрофы, возникла не после второй мировой войны, а в результате октябрьской контрреволюции, расколовшей мир на две враждебные системы. Многолетний процесс противостояния значительно повысил уровень агрессивности и нетерпимости не только между государствами, но и внутри национальных общественных структур.
В этой связи я выдвигаю тезис о коммунистическом империализме большевистского типа. По моему мнению, такой подход многое может прояснить в истории XX века.
В связи с изложенным я считаю не только правомерным, но и общественно необходимым признание в моей стране и в мире в целом, что Ленин подлежит суду за преступления против человечности.
Это нравственное деяние явится не только национальным покаянием за сознательное или вынужденное служение преступному режиму, но и снимет политико-нравственные тормоза для подлинных демократических реформ в России.
Я, конечно, не думаю, что можно надеяться на скорое официальное признание факта контрреволюции 1917 года. Это далеко не простой вопрос. Ведь в случае такого признания историческая логика и логика морали потребуют кардинального поворота в историографии России, а главное – в сознании людей. Тогда придется повернуться к фактам и отказаться от политических и идеологических мифов.
А это означает, что Ленин и его группировка являлись антироссийской разрушительной силой, а патриотами страны, пытавшимися сохранить Россию на путях естественного развития, были такие деятели, как Керенский и его правительство, Колчак, Деникин, Корнилов и многие другие достойные люди.
В пользу такого подхода говорят, повторяю, документы.
Международный фонд «Демократия», который я возглавляю, издает серию ранее засекреченных документов Политбюро, Правительства, спецслужб (издано уже более 50 томов), из которых очевидным образом явствует, кто есть кто в советской истории.
Аналогичный ленинскому раздел моей книги «СУМЕРКИ» и о Сталине. Личная подпись Сталина имеется на расстрельных списках на 44 тысячи человек. Повторяю, личная. Думаю, что еще не все списки обнародованы.
При Сталине государственная власть приобрела фашистские черты, перемешанные с традициями азиатской деспотии. Он в значительной мере расширил ленинскую политику физического и экономического террора, придав ему формы коллективизации, индустриализации, различных фальсифицированных политических блоков.
Он завершил ленинскую политику уничтожения партий, в том числе социалистических, небольшевистских средств массовой информации, ликвидировал офицерство, дворянство, промышленников и банкиров, любой частный бизнес.
Я убежден, что Сталин, как и Ленин, подлежит суду за преступления против человечности.
Утверждая подобное, я пытаюсь объяснить, почему до сих пор каждый пятый из голосующих в моей стране отдает свой голос остаткам большевистской партии, почему до сих пор таскают на митингах портреты ни с кем не сравнимых убийц.
Я не могу согласиться с мнением, что эти люди борются за идею советского социализма.
Тут могут быть несколько объяснений. Назову лишь два из них.
Первое. Через ГУЛАГ за эти годы прошли миллионы людей. Но другие миллионы обслуживали ГУЛАГ: расследовали, фальсифицировали, расстреливали, арестовывали, охраняли. В лагерях – лазареты, детские дома. В стране были специальные конвойные войска. Стоит вспомнить сотни тысяч оплачиваемых спецслужбами стукачей, осведомителей.
Перестройка лишила их той самой жизни и тех самых привилегий, которые выделяли их из общей массы людей – нищенствующих и бесправных.
Второе. Ошибки демократической власти в социальной сфере, которые создали значительную протестную массу, так и не понявшую, кому служит либеральная демократия – человеку или чиновнику.
Кстати, российские либералы, к которым я и себя отношу, отступили от принципов российского либерализма XIX века, провозгласивших концепцию «социального государства». Тот факт, что учителя, врачи, ученые, пенсионеры оказались в нищенском состоянии, дорого обошелся российской демократии.
Может быть, еще тяжелее сказались на авторитете демократии криминализация государственной власти и социальная безответственность бизнеса.
Россия всегда страдала левизной и ненавистью к чужому богатству. Учитывая это, нынешний социальный раскол очень опасен. Кроме всего прочего, на этом расколе активно спекулируют неофашисты, большевики, разного рода ряженые патриоты. Надо сказать, их работа находит отклик, падает на удобренную почву.
В своей книге я ставлю задачу доказать, что события 1985 года, которые получили название Перестройки, являются по своему содержанию революцией эволюционного, ненасильственного типа. Я называю ее мартовско-апрельской революцией.
Нас, реформаторов, часто обвиняют в том, что мы начали Перестройку без плана, без программы и прочих бумажек. Это никчемные обвинения.
Крупные общественные перемены, связанные со сменой общественного строя, не могут иметь точно обозначенных программ, тем более – расписаний. Очень часто многое складывается из случайностей, неожиданностей, характеров и капризов людей, особенно лидеров, их трусости и смелости, коварства и мягкосердечия, совести и подлости. Трудно, скажем, поверить в историческую закономерность термидорианского переворота во Франции в 1794 году или октябрьского переворота в России в 1917 году. То и другое произошло вопреки «законам истории», на которых строится догматика марксизма.
В конкретных условиях 1985 года было бы политическим мальчишеством, губительным авантюризмом предложить правящей номенклатуре некий «план» коренной реформации общественного строя, ликвидации моновласти, моноидеологии и монособственности.
Кто бы его принял? Кто? Аппарат партии? Армия? КГБ? Да никто. А мы бы оказались где-нибудь на Колыме, в новом ГУЛАГе.
Еще одна проблема, которую я поднимаю в своих работах, это проблема двоевластия. Что я имею в виду?
Обычно принято считать, что КПСС и вожди-небожители обладали абсолютной властью. Это не так. На самом деле Ленин в целях выживания создал и наделил спецслужбы широкими политическими функциями. Недаром он требовал, чтобы каждый коммунист был чекистом, а Дзержинский создавал осведомительную службу не только среди интеллигенции, рабочих, крестьян, в армии, в школах и даже в детдомах, но и в партии.
Я был членом Политбюро перестроечного периода и знаю, как все это работало. Мы сидели в ЦК и надували щеки, изображая, что обладаем полной властью. Конечно, власть была, власть огромная. Но не меньшая власть была у спецслужб. Дачи, в которых жили члены Политбюро, секретари ЦК, принадлежали КГБ, весь обслуживающий персонал, включая охрану, шоферов, уборщиц, поваров, садовников, – все штатные работники КГБ в офицерском звании.
Спецслужбы о работе ЦК знали все, а ЦК о работе спецслужб знали только то, что сообщали сами спецслужбы. За границу выехать можно было только с разрешения КГБ, карьерная лестница каждого номенклатурщика определялась тоже спецслужбами. Добавлю, что организаторами и главными исполнителями заговоров и дворцовых переворотов во времена Хрущева и Горбачева были тоже спецслужбы. И до сих пор эта часть номенклатуры является наиболее сплоченной и организованной силой, а подчас и решающей. Двоевластие продолжается.
Нам, реформаторам перестроечной волны, многое удалось сделать. Свобода слова и творчества, парламентаризм и многопартийность, окончание «холодной войны», изменение религиозной политики, прекращение политических преследований и государственного антисемитизма, реабилитация жертв репрессий, удаление из Конституции шестой статьи – о руководящей роли партии – все это свершилось в удивительно короткий срок, во время революции – Перестройки 1985-1991 годов.
Политические реформы пришлось осуществлять по ходу, причем общественному сознанию еще предстояло переварить по-настоящему ее основные принципы, такие, как свобода слова и творчества, многопартийность, разделение властей, частная собственность, рыночные отношения и другие.
Но все же это были сущностные реформы, определившие постепенный переход к новому общественному строю на советском и постсоветском пространстве. Даже военно-большевистские мятежи в 1991 и 1993 годах не смогли изменить ход событий.
Но многое мы не успели сделать, а, возможно, и не смогли. Мы не смогли создать социальную базу реформ, прежде всего в среднем сословии.
Кроме того, мартовско-апрельская революция, сделав крупные шаги на пути к демократии, тем не менее продолжала находиться под давлением марксистско-ленинских концепций. В газетах и журналах, на телевидении и по радио, на собраниях и съездах еще продолжали звенеть разные побрякушки о революции как эффективной форме общественного прогресса (хотя это варварская форма прогресса), что сбивало людей с толку, мешало пониманию смысла эволюционной Реформации в СССР.
В результате этой двойственности Россия и по сегодняшний день еще не отмылась от крови прошлого, она еще не слезла с баррикад, в ней еще клубится дым нетерпимости, мы еще солдаты, а не пахари, в нас еще живут имперские бациллы.
Практика политической Реформации после 1991 года получилась многослойной. По своему содержанию она была и социал-демократической, и либеральной, и нэповско-социалистической. От этого винегрета шли разные запахи. В экономической политике принципы социальной демократии не нашли своего места, что и привело к забеганию вперед, к опережению реальных возможностей страны.
Некоторые либеральные экономические реформы после 1991 года проводились столь круто, что привели страну на грань общественного шока. Они служили далекой стратегии, но проводились без учета специфики российской жизни, замусоренной психологией иждивенчества, воровства, разгильдяйства и лености.
Я не буду останавливаться на других вопросах, которые поднимаются в моих работах, особенно в «Сумерках». Там есть политико-психологические портреты Хрущева, Брежнева, Андропова, Горбачева, Ельцина, с которыми мне пришлось работать.
А сейчас, пожалуй, надо поразмышлять о нынешнем этапе нашей жизни. Это тоже присутствует в книге.
Для начала скажу, что, по моему глубокому убеждению, наше прошлое продолжает терроризировать настоящее. Причем по многим направлениям – в экономике, политике, в психологии, в моральном плане, в методах управления – нас тяготит незавершенность реформ.
Исторически это логично, прошло всего 20 лет после начала преобразований, но и тревожно, поскольку авторитарные тенденции, а они очень прилипчивы и соблазнительны, могут закостенеть, превратиться в социальную болезнь.
Это создает какую-то двусмысленность в нашей жизни. Если внимательно прочитать путинские обращения к федеральному собранию, то они достаточно либеральны, правильно отражают существенные проблемы, которые ждут своего решения. Но если мы наложим эти программные положения на реальную жизнь, то обнаружим их обширную несовместимость.
Выборы 7 декабря 2003 года закончились существенным поражением демократии.
Парламент стал одноногим. Альтернативность исчезла, а вместе с ней и реальный парламентаризм, поскольку демократии без оппозиции не бывает. Без оппозиции не могут вырасти и новые лидеры с новыми идеями.
Правящая партия чиновников празднует победу. Радуются и национал-социалисты. Значит, снова придет, как они надеются, «светлое прошлое».
Самое опасное состоит в том, что дирижерская палочка, управляющая реставрационными конвульсиями, находится в верхах номенклатуры.
Мне порой кажется, что президент под тяжелым грузом ответственности, который свалился на его плечи, страдает недооценкой последствий тех преступлений, которые совершены большевистским фашизмом.
Не хочется верить в заранее обдуманный план. Но бросается в глаза жесткая последовательность. Сталинский гимн, однопартийная система, послушный парламент, назначаемость Сената, примат государственности над человеком, вождизм, сращивание государственных структур с бизнесом, особенно с криминальным, приручение средств массовой информации, приспособление истории к интересам власти, отсутствие подлинно независимых судов, расширение сферы деятельности и влияния на политику специальных служб, – все это тревожные сигналы.
Нельзя всерьез верить в случайность участившихся всхлипов о прошлом и любовного облизывания сапогов Ленина и Сталина, равно как и спецслужб, которые изображаются в героическом плане. Мы упорно ищем и врагов и героев.
Видится мне, что номенклатурная челядь, будучи еще советской по характеру, полагает, что восторги толпы по поводу некоторых действий властей – это и есть поддержка линии на установление «порядка», хотя давно известно, что восторги у нас легко переходят в улюлюканье и проклятия.
Я верю, что удушить полностью демократию чиновничий класс пока не в силах, а вот использовать обстановку в целях ползучей реставрации – в состоянии.
И все же складывающаяся ситуация кажется мне достаточно противоречивой. Мне не хочется верить, что Президент лично задумал нечто такое, чтобы двинуть страну вспять. Уж очень опасная это игра, в том числе и для Президента. Трудно представить, чтобы он сам решил бить по своей голове кувалдой.
Можно предположить, что именно в испуге перед умопомрачительными свалками и завалами советской истории ему или кому-то другому и пришла мысль, показавшаяся спасительной.
Она предположительно состоит в следующем. Экономические реформы остановить нельзя, прежняя советская система обанкротилась вчистую. Да и время другое.
Но поскольку разрушение централизованной системы через приватизацию проходило хаотически, а порой и хищнически, то в голову и прискакала идея навести тут некий «порядок». Причем «порядок» не через демократические законы, а через силовые структуры, через номенклатурную вертикаль, через отмену выборов местных властей.
На мой взгляд, это ошибочная концепция. Без свободы слова, без оппозиции, без развития малого бизнеса в экономике, без гражданского общества мы еще больше усилим примат государства над человеком, то есть вернемся к тупиковому варианту развития. Обвенчание либерализма с авторитаризмом не может быть прочным и долговечным.
Конечно же, и сталинократия, и головокружение демократов, и близорукость олигархов, и безответственность местных князей, – все это внесло свою лепту в пугающую реставрацию общества при радостных восклицаниях номенклатуры.
Но почему же все-таки сделан такой выбор, выбор в пользу авторитаризма? Повторяю, он вырос как результат извечной борьбы в России между либерализмом и авторитаризмом.
Авторитаризм слаще, ума особого не надо, им болеет Россия уже сотни лет.
В силу многолетних традиций авторитарность в нашей стране перенасыщена психологией нетерпимости и догматизмом, не приемлющим перемен. Отсюда и тоска по Ленину, Сталину, Андропову, и возврат к старому гимну, и новая цензура, и активность подхалимов, и памятник Дзержинскому, и обманчивые надежды на военных, способных якобы «навести порядок».
Сегодня локомотивом авторитарной тенденции является номенклатурно-чиновничий класс, заменивший КПСС. Номенклатура, вышедшая в основном из рядов советской социалистической реакции, упорно стремится к «легитимному авторитаризму». Она удобно пристроилась к демократическим процедурам. Является вдохновителем постоянного реакционного наката на завоеванные свободы.
* * *
Да, реформация не дала ответов на многие вопросы, предельно остро вставшие перед страной. Во многих случаях она лишь подошла к ним, причем настолько открыто и честно, насколько реформаторам хватило ума и мужества.
Не буду спорить, время откровений и точных оценок еще не пришло. Улягутся страсти, закончится всероссийская ярмарка тщеславий, ослабнет мутный поток всякого рода большевизма-фашизма, тогда белое станет белым, черное – черным, тогда все цвета радуги станут естественными.
Пока же для меня ясно одно – на вызов истории наша страна в принципиальном плане дала правильный ответ. В любом случае народу, чтобы выжить, надо было выбираться из пропасти, в которой он оказался в результате бесконечных войн, октябрьской контрреволюции, гражданской войны, ленинско-сталинского режима, войны 1941-1945 годов, безумной милитаризации экономики. Нынешнее очередное заболевание авторитаризмом в начале нынешнего века тоже пройдет.
Когда я пытаюсь анализировать характер и последствия крупных поворотов и перемен 20 века в России, я постоянно натыкаюсь на цепочку схожих явлений, истоки которых точно понять не могу.
Что я имею в виду?
17 октября 1905 года, сто лет назад, появилась практически первая в России демократическая Конституция, провозгласившая широкие политические свободы. И что же? Анархия, смута, коррупция, бандитизм и прочие «радости». Но самое главное, Россия растерялась. Манифест 17 октября повис в воздухе как бы за ненадобностью. Шелест новой страницы истории Россия не услышала.
В 1906-1911 годах Сергей Витте и Петр Столыпин – великие реформаторы России – начали преобразования, которые изменили облик России. Особенно судьбоносной была аграрная реформа Столыпина. И снова бунты, поджоги поместий, разгул террора. И снова Россия растерялась и как бы проскочила мимо времени.
Февраль 1917 года. Великая демократическая революция. Мирная. Отречение императора. Создание Временного правительства, объявившего политические свободы. Началась подготовка к созыву Учредительного собрания.
И снова напасть. Горлопанство, преступность, вооруженные авантюры большевиков, анархия и разруха. Кучка экстремистов во главе с Лениным, опираясь на ошалевших от пьянства матросов и дезертиров с фронта, совершает контрреволюционный переворот, положивший начало режиму насилия.
И никто, заметьте, никто не выступил на защиту завоеваний Февраля. И снова Россия не услышала мощный зов к свободе.
Март – апрель 1985 года. Наша Перестройка. На почве обанкротившегося режима, исчерпавшего ресурсы террора, вызревает критическая протестная масса, которая двигает общество к эволюционным преобразованиям революционного характера.
И снова бунт номенклатуры, преступность, коррупция, продажность чиновничества, заказные убийства, разложение государственной власти.
И снова Россия растерялась. Больше того, номенклатура, пользуясь тем, что народ устал и впал в полусонное состояние, начала постепенное движение во «вчерашнее завтра». Колокол свободы не был услышан, а глубина перемен не нашла достойной оценки. Странно, очень странно, мы справляемся с голодом, войнами, разрухами, но никак не можем оседлать свободу.
Древний Помпей, уже растерявший к концу правления восторги толпы, продолжал пестовать свою самоуверенность, утверждая: «Топну ногой в землю, и из земли вырастут легионы».
Увы, опыт истории противоположен. Никто не обнаружился для защиты самого Помпея, или, скажем, Робеспьера, для защиты Николая II, не выросли легионы и для защиты Керенского и демократии. И сегодня не вижу легионов, готовых идти на защиту свободы.
Уважаемые коллеги!
Мои критические оценки могут показаться слишком острыми. Особенно в условиях, когда в моей стране вновь в ходу слова о «пятой колонне», «врагах», «критиканах».
Но я уже прошел лабиринты власти, знаю ее изнутри. Она мне просто не интересна, даже скучна.
Я люблю свою страну и болею за нее. Я могу ошибаться в оценках, но твердо уверен в одном: только свобода человека способна обеспечить его богатство и достоинство, и только закон способен сделать государством сильным и процветающим.
Путь из варварства - только через диалог
«Искусство кино», № 10, 2004 г. Записала Ж. Васильева.
Мне совершенно непонятна психология тех людей, которые снова хотят облизывать сапоги Ленина, Сталина, Дзержинского, Андропова – фактически палачей, если говорить сегодняшним языком.
Давайте так посмотрим. Мы сегодня боремся с международным терроризмом. Кто такие террористы? Люди, которые убивают людей, устраивают взрывы в метро, самолетах. В то же время памятники идеологу терроризма, автору теории массовидости террора Ленину у нас стоят на всех губернских площадях. «Массовидность террора» – это термин, который Ленин изобрел специально для России, чтобы подчеркнуть отличие массового террора от индивидуального. Ленин подписал декрет о терроре. После этого ЦК рассылало инструкции: не обязательны доказательства вины человека в суде, надо проводить террор по социальному принципу. Расстреливали же учащихся кадетских училищ, не разобравшись даже в том, что одно дело – ученики-кадеты, а другое дело – члены кадетской партии.
В 1917-1918 годах, в период Октябрьской контрреволюции, не кто иной, как Ленин, лично, своей рукой писал резолюции: «Повесить», «Непременно повесить». И таких телеграмм десятки. Требовал – «повесить!» виновных даже за то, что снег не расчищен на дороге для подвоза хлеба. Он же автор идеи заложников, в том числе из детей. Он в резолюциях писал: «Взять заложников из семей богатых, офицеров». Он же создатель концентрационного лагеря в Ухте. Красный террор, организатором и вдохновителем которого был Ленин, – величайшее преступление против человечества, против человечности.
Тем не менее его имя носят учреждения. И не только его, но и других палачей и террористов. Как это совместить? Мы боремся с международным терроризмом и кланяемся до сих пор организаторам массового террора в России против невинных людей. Для меня это совершенно непонятно. Ни с нравственной, ни с политической точки зрения.
Рационального объяснения тут быть не может. Тут какая-то продолжающаяся политическая шизофрения. Когда с XX съезда началась постепенная десталинизация общества, многим людям становилось не по себе. Многие до сих пор против этого. Спросим себя: почему? В данном случае ответ простой. В ГУЛАГе сидели, гнили, умирали миллионы людей. Но обслуживали ГУЛАГ тоже миллионы. Конвойные войска, следователи, охранники, люди, входившие в расстрельные команды, врачи, работавшие в лагерях, воспитатели в детских домах, куда отправлялись дети репрессированных и т.д. Это огромная масса людей со своими привилегиями, со своим особым положением власти над другими. И когда началась десталинизация, эти люди подспудно, на подкорочном уровне ощущали свою вину, не признавая ее. Нынешнее заигрывание с прошлым – с рассуждениями о том, что не все, мол, было так плохо, что надо показывать историю объективно и использовать позитивные моменты для воспитания детей, – находит отклик у детей и внуков тех, чьи отцы несут прямую ответственность за то, что происходило в стране.
Можно сказать: «Зал был наполовину полон». Можно – «зал был наполовину пуст». И здесь возникает нравственный, так сказать, нюанс. Стоило сказать: «Нет, нет, зал не был наполовину пуст», как немедленно появились люди с вылущенной совестью, которые начали говорить только об одной истории и забывать о другой. Не из идейных соображений, а из материальных.
Посмотришь некоторые исторические фильмы и думаешь: «Постойте, а почему же вы не сказали о том, что человек участвовал в расстрелах, что он подписывал расстрельные списки...» Как можно зарабатывать деньги на крови и на такой вот забывчивости? Не секрет, что Сталин лично подписал около сорока расстрельных списков на сорок четыре тысячи человек. Я имею в виду не просто его ответственность за происходящее в стране, а личную подпись, являющуюся смертным приговором невинным людям. Сталин лично ответствен за убийство сорока четырех тысяч невинных людей. Так почему же вы говорите с экрана телевизора, какой он был гениальный, добрый, внимательный? Очнитесь! Посидите немножко и подумайте! Погуляйте по улице и подумайте. Время ведь движется вперед. Подумайте хотя бы о том, что ваши дети о вас будут думать.
Покорное следование наших золотых перьев воображаемому свистку власти меня, мягко говоря, расстраивает. Причем у меня создается впечатление (я внимательно за этим слежу), что никто сверху, из властных структур, и не заставляет упоминать одни факты и не упоминать другие. Авторы передач и статей делают это по своей воле. Мне хочется в этой связи напомнить, что во время Великого террора от 70 до 80 процентов дел было сфабриковано по доносам. Люди о своих соседях, сослуживцах сообщали, например, что те рассказали нехорошие анекдоты о любимом вожде. И неважно было, правда они рассказали их или нет. «Рассказчиков» брали и расстреливали. И я вижу прямую параллель сегодняшней тенденции с тем опытом.
Мне, честно говоря, это все претит. Я не понимаю тех, кто охотно гнет спину даже тогда, когда их об этом никто и не просит. На всякий случай.
Я всегда считал, что власть не может быть демократичной. Она всегда авторитарна, если не ограничена законом. Но кто тебя заставляет из собственного носа делать биокомпьютер, который вынюхивает обстановку и приспосабливает ее для своих личных интересов? Кто заставляет предугадывать: если я сообщу, что этот человек лично расстрелял три тысячи человек, это может не понравиться власти? К чему это – будоражить людей? Не надо все валить на власть-то. Покопайтесь в себе. Может, тебя никто и не заставляет? Может, ты сам так понимаешь желания власти? Или думаешь, что так тебе денег больше заплатят? Или хочешь карьеру делать и потому хочешь понравиться власти?
А может, ты ошибаешься? Вдруг пройдет какое-то время, и власти это не понравится? Значит, ты побежишь по другим кустам и будешь искать пути к новым настроениям власти? Или уж совсем высохло все в душе, где теплилась совесть человека? А ведь умирающая совесть – это умирающая нация. Если потерять совестливое начало в жизни, то мало сказать, что мы заблудились. Это значит – мы умерли как люди. В этом вся проблема и вся трагедия.
Мы уже прожили под самодержавием тысячу лет. И все время у нас превалировали прямые, быстрые, силовые решения. Было только, заметьте, несколько моментов в истории, когда мы пытались вырваться на свободу.
В 1905 году появился Манифест 17 октября – фактически первая конституция России, объявившая политические свободы. И что? Мы испугались. Мы не услышали шелест новой страницы истории России. Начались смуты, уголовщина, столкновения, которые назвали почему-то революцией. Россия растерялась от свободы.
Второй момент – Февральская революция. Мирная, ненасильственная. Царь отрекся от престола. И что? Опять Россия растерялась. Поджоги, стрельба, уголовщина. В результате власть захватила ленинская группа экстремистов, объявившая террор добродетелью общества. Никто не защитил свободу. На защиту этой свободы Корнилов, Колчак, Деникин встали уже после, в Гражданскую войну...
В 1985 году начался переход от тоталитарного режима к свободному демократическому обществу. И что же мы видим сегодня? Коррупцию, доносительство, слив компромата, террор в разных формах. Опять мы растерялись.
Так сложилась история. Мы в России не боимся голода, не боимся войны. Но боимся свободы. Мы с ней не справляемся. Даже циничная фраза появилась: «Свобода не масло, на хлеб не намажешь». Так и хочется согласиться со словами великого поэта Федора Ивановича Тютчева, который говорил, что в российской истории до Петра I – сплошная панихида, а после Петра I – сплошное уголовное дело. Это он еще не знал о периоде ленинско-сталинском.
Нам вылезать из психологической трясины, видать, еще очень долго. В других государствах на это потребовалась смена трех-четырех поколений. Человека не очистишь от грязи силовыми методами. Только он сам может размышлять, выбирать, следовать соблазнам или отказываться от них. Очевидно, самоочищение не может быть просто автоматическим.
Власть может тормозить это самоочищение или помогать ему. Мы все время говорим об экономике. Не будет хорошей экономики, пока не будет хорошего образования, хорошего здравоохранения, высокой культуры, хорошей семьи. Эти четыре фактора и могут обеспечить базу для того, что люди создадут хорошую экономику, богатство. И, конечно, приоритеты деятельности самоуправленческой власти (я верю в самоуправление) должны быть определенными, направленными на помощь этому самоочищению.
Все кругом сейчас говорят о сильном государстве. А что такое – сильное государство? Государство сильно богатством и свободой человека. Для меня это значит, что Бельгия или Австрия – это сильные державы. А если государство демонстрирует ракеты, угрозы, претензии на имперскую власть, то извините, это от бессилия. Сильное государство предпочитает диалог. Пусть даже он будет длиться сотню или сотни лет.
Пора нам переходить все-таки от варварства к цивилизации. Мы делаем вид, что мы цивилизованные люди. Нет, мы варвары. Потому что мы убиваем друг друга. Вот кончим убивать, тогда можно сказать – да, мы теперь стали цивилизованными людьми. Путь к этому единственный – диалог цивилизаций.
И последний вопрос. Сегодня снова входит в обиход термин «пятая колонна», существует ли она? На мой взгляд, да. Она здравствует в чиновничестве, в фашистах, в коррупции власти, в чудовищной людской нетерпимости и властном авторитаризме. Что же касается инакомыслящих, то именно в них я вижу подлинных патриотов России, способных защитить завоеванные свободы.
Кумир из «органов».
«Московский комсомолец», 29 июня 2004 г. Беседу провел М. Дейч.
– Александр Николаевич, нынешний пьедестал для Андропова – это экспромт или планомерная акция? Чем вы объясняете внезапно вспыхнувшую к нему любовь и столь масштабные акции по проведению его юбилея?
– Лучше спросите меня, как бы я предложил отметить этот юбилей.
– Спрашиваю.
– Я бы предложил выпустить роскошно изданную книгу, состоящую из двух частей. В первой части – донос второго секретаря Карельского обкома КПСС Андропова на первого секретаря того же обкома Куприянова. В своем доносе тов. Андропов извещал вышестоящее партийное начальство о неправильной партийной линии, которую проводит тов. Куприянов, о его действиях и высказываниях, противоречащих партийным установкам... Куприянов был тогда арестован и провел в лагерях 10 лет. А первым секретарем обкома стал тов. Андропов. Много позже выяснилось, что его донос состоял из сплошного вранья. Куприянов был реабилитирован. А вторая часть этой книги – письмо председателя КГБ СССР Андропова в Политбюро ЦК КПСС «об антисоветской деятельности» Сахарова и Солженицына. И его регулярные докладные записки в то же Политбюро об инакомыслящих. О том, что они враги народа, что они занимаются подрывной деятельностью против социализма, подрывают доверие граждан СССР к коммунистической партии и к той правде, которую партия несет народу.
– О Сахарове и Солженицыне написано в том же ключе?
– О них Андропов докладывал в Политбюро неоднократно. Однажды он начал так: «Я давно обращал ваше внимание на деятельность Сахарова. Пора с этим кончать». В другом докладе Политбюро информировалось о том, сколько раз Солженицын встречался с Сахаровым, о чем они говорили, сколько иностранцев приходило в квартиру Сахарова.
– Вы часто встречались с Андроповым?
– Достаточно часто. Расскажу об одной встрече. Я был тогда послом в Канаде. Приехал в Москву в отпуск, пришел к Суслову. Говорю ему: «Михаил Андреевич, все твердят о провалах наших разведчиков. Третий секретарь нашего посольства (резидент КГБ. – М.Д.) ездит на американской машине, а советник посла ходит пешком. Неужели канадской контрразведке не ясно, кто есть кто?» «С этим иди к Андропову», – отвечает мне Суслов. Между прочим, они с Андроповым друг друга терпеть не могли. Иду. Опять подробно все рассказываю. Андропов поддакивает машинально, а потом вдруг говорит: «Не кажется ли вам, Александр Николаевич, что наши люди очень уж разговорились, болтливые стали? Сплетни вот распространяют, будто в семье у Леонида Ильича не все ладно. Мол, дети его – кто-то пьет, а кто-то темными делами занимается. А ведь это неправда, это ложные слухи распространяются». К тому времени, кажется, уже вся страна знала, что это правда. И Андропов, конечно, тоже знал. А я никак не мог понять, зачем он мне все это говорит. И тут меня осенило. Незадолго до этого в Канаду приезжал Олег Табаков. Обедали мы с ним в нашем консульстве, он мне рассказывал про Юрия Брежнева, про Галину. Что один пьет, а другая... Я-то знал, что все прослушивается, пытался как-то незаметно его остановить, перевести разговор на другую тему. Но Олег Павлович – человек увлекающийся, эмоциональный... Как я понимаю, распечатку этой прослушки и положили на стол Юрию Андропову.
– Тогда, как я понимаю, он был председателем КГБ. Позже он стал генсеком, хотя и ненадолго. Чем он вам запомнился в роли первого лица страны?
– В этой роли Андропов запомнился многим – идиотскими кампаниями и унижением людей. По его указанию на улицах, в магазинах, парикмахерских, даже в банях начали вылавливать тех, кто на момент отлова должен был находиться на работе. Облавы не обошли и научные институты. Ведь люмпен, пусть даже в генсековском обличии, уверен, что ученый должен сидеть за канцелярским столом и с 9 утра до 6 вечера делать научные открытия. С перерывом на обед. Однажды прихожу в институт (я был тогда директором Института мировой экономики и международных отношений) и вижу при входе каких-то неизвестных людей и наших растерянных старушек-вахтерш. – Предъявите ваши документы, – говорит мне один из этих людей. Я немного ошалел, спрашиваю у вахтерши: – Это кто такие? – Говорят, комиссия из райкома. – Какая комиссия? Кто разрешил им зайти в институт? – Ваш заместитель. – Позовите его сюда. Проверяющие заволновались, попытались объяснить мне, что находятся здесь по решению райкома партии, чтобы «зафиксировать» опоздавших или вовсе не явившихся на работу. Подошел мой заместитель, я спросил его, кто разрешил этим людям какую-то проверку. Тот начал что-то объяснять, а я попросил проверяющих покинуть институт и без санкции прокурора сюда не приходить. Весть об этой истории быстро разнеслась по Москве. Мне звонили и поздравляли.
– Вероятно, ваше отношение к Андропову связано не только с этой кампанией?
– Ну, как можно было относиться к вдохновителю кровавых венгерских событий? Тогда, в 1956 году, будучи послом СССР в Венгрии, Андропов телеграммами бомбардировал ЦК, подзуживал руководство, чтобы ввести в Будапешт войска, пугал: иначе, мол, коммунистический строй в Венгрии падет. Подзуживание закончилось большой кровью, о роли Андропова в тех событиях я знал. Знал и о том, что с его подачи в СССР началась карательная медицина. Именно Андропов разработал систему, по которой инакомыслящих объявляли сумасшедшими и отправляли на принудительное лечение, где подвергали нечеловеческим пыткам. После хрущевских разоблачений проводить открытые политические процессы было не слишком удобно. Вот Андропов и придумал: советский человек, будучи в здравом уме, не может выступать против коммунистической системы – такой замечательной и гуманной. А если все-таки выступает, значит, ненормальный. Андроповское руководство к действию было таким: инакомыслящих в СССР нет. Есть либо уголовники, либо душевнобольные. Однажды премьер-министр Канады Пьер Трюдо попросил меня уведомить Москву о его беспокойстве за судьбу одного из правозащитников. Я уведомил и получил ответ от Андропова: «Передайте Трюдо, что в нашем социалистическом обществе права человека защищены в такой степени, какая и не снилась людям в капиталистических странах». Услышав это, Трюдо с грустью сказал мне: «А мне говорили, будто Андропов – умный человек».
– Чем вы объясняете, что именно сейчас началось возвеличивание Андропова?
– Попыткой реванша. Власть – это зараза, болезнь, но ее потеря воспринимается как трагедия. В особенности если речь идет о действительно огромной политической власти, которой обладал КГБ. Собственно, для этого Ленин и создавал ЧК. Во многих случаях НКВД и КГБ имели гораздо большее влияние на жизнь страны, чем партия. Скажем, работая в ЦК, я не мог послать человека за границу без санкции КГБ. Кстати говоря, начало главенствующему положению чекистов положил тот же Ленин, сказав, что каждый коммунист прежде всего должен быть хорошим чекистом. А почему сейчас?.. Вероятно, потому, что бывшие и нынешние сотрудники этого ведомства решили, что их час настал. К тому же во главе государства – их коллега.
– В начале 90-х Комитет госбезопасности лишился пограничных войск, а потом и сам был разделен на четыре основные независимые службы: разведка, контрразведка, охрана и связь. Теперь все они вновь объединяются в единое учреждение. Как вы это расцениваете?
– Это тревожный сигнал. Создается новый кулак карательных служб. Честно говоря, я не считаю принципиально важным, в чьем ведении будут находиться пограничные войска. Но я убежден в том, что разведка, контрразведка и служба охраны должны быть независимы друг от друга. В противном случае появляется государство в государстве (в нашей истории оно уже было) и как следствие – возникает серьезная опасность для демократического развития и свободы людей. Именно я первым предложил разделить комитет на независимые друг от друга службы. Как раз с того момента и по этой причине бывший шеф КГБ Крючков объявил мне войну, причем «воевал» он подло, не брезгуя клеветой и всякими мерзостями в мой адрес. И все-таки я надеюсь, что кампания вокруг Андропова – временная. Я надеюсь, что никому из старой и новой номенклатуры уже не удастся повернуть страну к большевистской и чекистской морали. По-моему, эту станцию мы уже проехали.
Александр Яковлев. Из личного архива.
АЛЕКСАНДР ЯКОВЛЕВ: историю надо знать.
«Эхо планеты», № 23-24, 4–17 июня 2004 г. Беседует Т. Замятина.
– Моя точка зрения очень простая, – сказал Александр Николаевич. – Без второго фронта, если понимать под ним не только высадку в Нормандии, но и вклад союзников в боевые действия в целом, мы бы войну проиграли, оказались в конечном итоге где-то на партизанских тропах Сибири. В первые три с половиной месяца войны пятимиллионная Красная армия была, по сути, разбита: почти половина из этих пяти миллионов попала в плен, а другая половина погибла. То есть воевала уже не регулярная армия, как таковая, а призванное в армию ополчение. Поэтому помощь союзников для достижения победы была если не полностью решающей, то судьбу нашей страны она решила определенно.
– Сталин требовал от союзников открытия второго фронта чуть ли не с первых дней войны. То обстоятельство, что Черчилль и Рузвельт откладывали сроки, расценивалось Москвой как сознательная затяжка, приводившая к росту потерь Красной армии. Справедливы ли были эти обвинения?
– Конечно, помощь союзников запоздала. Нам было бы куда легче, если бы второй фронт был открыт раньше. Но при этом надо помнить, что по вине Сталина, а не по вине Запада не были заключены соответствующие союзные соглашения с французской и английской делегациями. Сталин не захотел заключать эти союзы. До самого начала войны он верил в дружбу с Гитлером, называл его своим другом и в конечном итоге напоролся на агрессию.
– Советская пропаганда была склонна приуменьшать вклад союзников в разгром фашистской Германии. В частности, это относилось к ленд-лизу. Истинные размеры помощи, поступавшей к нам по этому каналу, до недавних пор были неизвестны. Какую роль сыграл ленд-лиз в наращивании оборонного потенциала СССР?
– Афишировать помощь союзников советской пропаганде было невыгодно. Узнай люди, какую огромную помощь мы получили, они усомнились бы в гениальности Сталина. Я как фронтовик подтверждаю, что Красная армия ездила на американских «студебеккерах», воевали мы на американском порохе. Ведь склады вооружений на западе страны были захвачены немцами, ресурсы по многим составляющим вооружений фактически кончились. Нас в значительной мере спасала именно американская и частично английская помощь. Того, что сейчас обнародовано, многие еще не знают. Когда я говорю об этом некоторым фронтовикам, они отвечают: «Не может этого быть».
– И для меня это откровение, хоть я и дочь фронтовика. А как вы оцениваете объемы помощи, в частности, по вооружениям?
– Точных цифр привести не могу, но по некоторым позициям мы получали половину потребности в вооружениях, а то и больше, например, по пороху, по грузовым автомашинам. Между прочим, даже Покрышкин летал на «Авиакобре», американском самолете, как и некоторые другие наши летчики-асы.
– После войны было немало споров о наших долгах союзникам, выплатам по ленд-лизу, предполагавшему поставку военного оборудования в долг и в аренду. Как в итоге разрешился этот вопрос?
– У Кремля был план вообще не платить долгов. Мы, мол, кровью заплатили за победу. Но кто заставлял платить кровью? Платили бы умом, воевали бы грамотно, а то положило бездарное руководство страны, командование во главе со Сталиным почти 30 миллионов жизней… Насколько я знаю, вопрос с долгами урегулирован. Частично нам их простили, частично мы заплатили. Но вообще, когда берешь в долг, надо отдавать, а не спорить.
– Была ли неизбежна холодная война? И кто несет за нее ответственность – Сталин или обе стороны?
– Я бы не так ставил вопрос. Считаю, что холодная война была неизбежной, но началась она не после Второй мировой, а после контрреволюционного переворота в России 7 ноября 1917 года, когда планета распалась на две системы. Тогда дипломатия разных стран и довела дело от холодной до горячей войны.
– Если согласиться с вашей трактовкой, то союзнические отношения СССР с США, Англией и Францией в годы Второй мировой войны были вынужденной паузой в холодной войне?
– Да, опасность распространения фашизма заставила руководство этих стран искать союзников и вместе с СССР нейтрализовать врага. А потом отношения вновь охладели, вернулись на круги своя: мы воспитывали Арафата, они – Бен Ладена.
– При разности политико-экономического строя СССР и западных стран «большой тройке» удалось обеспечить успешное сотрудничество в ходе боевых действий и, до известной степени, в построении послевоенного мира. А сегодня, когда идеологических противоречий у нас с Западом нет, в отношениях с ним, особенно с Вашингтоном, то и дело возникают проблемы. Не следует ли нам ныне, когда отмечается 60-летие второго фронта, с большим вниманием отнестись к былым традициям боевого содружества?
– Меня бесконечно удивляет, когда в ходе опросов общественного мнения первым врагом большинство опрашиваемых россиян называют США. Может быть, они просто не знают, что ни один американский солдат не убил ни одного советского или российского солдата. И ни один советский солдат не убил американского солдата. Во всяком случае, в открытом бою. Летчики, правда, говорят, что бывали такие случаи во время войны в Корее, но то была тайная война. Почему же тогда главным врагом называют Соединенные Штаты? Во всех войнах США фактически были на стороне России. Да и Россия еще в XVIII веке во время войны за независимость поддержала американцев, а не англичан. Тогда чуть ли не целый российский флот был послан к берегам Америки для демонстрации силы и для намека англичанам, что им не следует зарываться. Хотя бы поверхностное знание истории не позволило бы российским гражданам считать американцев главными врагами. Я отношу этот казус к результатам нашей длительной фальшивой антиамериканской пропаганды, на которой мы воспитаны. Сталин ведь не мог жить без врага внутреннего или внешнего. Вот внешним врагом и был избран империализм во главе с США.
– Но, с другой стороны, и американцы не считают русских ни союзниками, ни партнерами.
– Я и не хочу сказать, что мы во всем виноваты. У американцев есть дурная черта – самонадеянность силы. Они привыкли считать себя абсолютно правыми во всем. Американцы сами над собой шутят так: «We are not the first, but never the second» («Мы можем не быть первыми, но никогда не будем вторыми»). Их показной, театральный патриотизм, когда они цепляют на себя национальные флажки, – тому свидетельство. Казалось бы, ну и на здоровье. Лишь бы это на геополитической психологии не сказывалось. Однако они не только русских не считают достойными партнерами, но и всех других. И тем не менее американцы – это люди, с которыми можно договариваться. При этом вовсе не обязательно делать какие-то уступки. Идущих на уступки никто не уважает. Американцы любят достойных переговорщиков, разговаривающих на равных, и готовы идти с ними на серьезные соглашения. А соглашения они умеют выполнять, поскольку у них работающая демократия, а не та, правила игры которой можно менять каждый день. Понимаете, у них право рождает силу. А у нас очень часто до сегодняшнего дня сила рождает право. То есть кто сильнее, то и прав.
Александр Яковлев. Из личного архива.
В.А. Кувакин. Хорошо известно, что Вас — с полным на то основанием — называют архитектором или прорабом перестройки, которая началась с середины 1980-х гг. и которая открыла принципиально новую, свободную и демократическую эпоху в истории России. Сегодня также очевидно, что начатые со времени перестройки преобразования развивались и продолжают развиваться далеко не так, как это себе представляли и как того желали демократические силы, вдохновленные идеями свободы и демократии. Вопрос о том, почему многие начинания до сих пор не удалось претворить в жизнь, — это особый вопрос, вокруг которого шли и будут идти споры среди политиков и ученых. Нас же, гражданских гуманистов, в данном случае интересуют не столько те или иные конкретные шаги, скажем, в финансовой или экономической области, сколько та система фундаментальных ценностей, которая лежала в основе самой концепции радикального поворота страны от тоталитаризма к демократии. Не могли бы Вы дать хотя бы краткую характеристику этой системе ценностей, составлявших идейную суть перестройки?
А.Н. Яковлев. Да, это действительно фундаментальный вопрос. Ведь если говорить о стержневой проблеме этого исторического поворота, то был проделан пусть и относительный, пусть иногда иллюзорный, но в главном — реальный путь от тоталитарного режима к свободе. Так вот, фундаментальным вопросом всего поворота было, как я себе представлял, перевернуть извечную пирамиду российского общественного устройства. С тех пор, как человек стал что-то осознавать, он по ряду причин — как объективных, так и субъективных — создал себе государство. По замыслу, оно должно было защищать его, организовывать его жизнь, обеспечивать порядок, охранять его племенную или национальную территорию. Потом государство стало по отношению к человеку достаточно агрессивным... Перевернуть отношения между человеком и государством — это была эпохальная задача. И это не что-то риторическое. Задача здесь в самом деле эпохальной значимости. Со времен Древней Греции и Рима стали произноситься клятвы о служении человеку. Начали говорить, что все общественные устройства, государство — для человека. А в жизни человек все больше и больше оказывается под прессом власти.
Общество исторически усложнялось, оно, естественно, играет огромную роль в жизни людей. Но что такое государство? Это группа нанятых людей, можно сказать, профессионалов, которые должны делать то, что индивидуум не может или не хочет делать. Но, к сожалению, государство настолько проросло в жизнь общества и в сознание человека, что до сих пор, даже соглашаясь в том, что свобода человека — это высшая ценность сама по себе, мы, однако, продолжаем убивать друг друга. Мы клянемся быть гуманными по отношению друг к другу, но как только дело доходит до практики, оказываемся еще пещерными людьми, дикими людьми и часто не заслуживаем того, чтобы называться цивилизованными людьми.
Иными словами, государство стоит над обществом и над человеком. Отсюда и все беды. И так будет до тех пор, пока главенствующую роль в жизни не станет играть человек, который образует гражданское общество и формирует властные структуры.
Но пирамиду никак не удается перевернуть. Повинна здесь власть, идеалы власти, имеющие мало отношения к идеалам человека. Идеалы власти как бы автономны от идеалов человека. Человек, поскольку он продолжает находиться под властью государства, более всего озабочен тем, чтобы власть хотя бы не мешала ему жить. Что интересно, коммунизация всего, в том числе и человека, создание коллективного хозяйства, как и коллективной совести, что было провозглашено Марксом и претворялось в жизнь его последователями в России, Лениным и большевиками, никак не дает возможности перевернуть эту пирамиду отношений между человеком и властью. При этом оказывается, что действия властей всегда прикрываются именем народа, интересами народа. Как только власть начинает говорить о демократии — то это в интересах и от имени народа. Как только она начинает поворачивать к диктатуре, то это тоже в интересах народа, к автократии — как сегодня — в интересах народа. Это стандартный демагогический штамп, поведенческий стереотип, если хотите — матрица, заложенная в механизм действия власти. Любые формы власти: демократическая, тоталитарная — в этом смысле одинаковы. Власть сама по себе авторитарна, и другой она быть не может. Власть властна, ей нужна власть. Но суть-то вопроса в том, что в демократическом обществе действия властей регулируются законами, в авторитарном — людьми.
Возвратимся к вопросу о ценностях. Почему терпят неудачи многие ценности и, прежде всего свобода человека, свобода в широком смысле — политическая, экономическая и т.д.? Я не сторонник какого-то «третьего» или «особого» пути для России. Но в ее истории так сложилось, что на пути своего развития она как бы задержалась на принципе беззакония, властного произвола. Тысячу лет в России властвовали люди, а не законы. Это не только результат жажды власти властвовать. У человека сложилось представление, что сам он вроде бы уже не обязан что-то делать — пусть власть все делает. Не было у власти и народа настоящего общественного договора. И до сих пор его нет. Поскольку законы у нас только-только складываются, власть имеет объективную возможность для злоупотреблений. У нас пока нет еще четкого и ясного механизма привлечения чиновников к ответственности за нарушение или за невыполнение закона.
Когда мы говорим о демократическом обществе, то применительно к России сталкиваемся с серьезными трудностями. Да, мы говорим сейчас свободнее, чем раньше. Нам удалось устранить самые грубые наслоения тоталитаризма, те, что были навязаны обществу сверху силой, то есть насилием, идеологией нетерпимости, разнообразными властными методами, с помощью репрессий, доносительства и т.п.
Давайте посмотрим на историю России. Как у нас проявлялась, осуществлялась свобода, как осуществлялись рывки перестроек, которых у нас было немало? Эти перестройки все время оказывались подарками власти. Когда же они шли вроде бы как инициативы снизу, то это были в основном извращенные пути достижения... той же власти. Вспомним разинщину, пугачевщину... Не случайно все шло под лозунгом требования справедливого государя. И до сих пор все наши надежды на что? На нового президента, как будто у него в кармане скатерть-самобранка, которую он с доброй улыбкой богатыря раскрывает: ешь, народ, пей, народ!.. И можно уже не работать... Конечно, молодежь теперь думает немного по-другому, но трудно сказать, как дальше пойдет дело. Очень сильна инерция прошлого, сильна деформация сознания, его искривления из-за этих вот надежд. Это тяжелые гири на ногах людей. Конечно же, этим активно пользуются любители популистской идеологии, они активно эксплуатируют эти настроения, эти надежды. Они «пляшут» на надеждах людей, будь то религиозных, экономических, националистических. Все это вместе со многими другими негативными обстоятельствами и не позволило добиться большего в ходе начатой около 20 лет назад «эволюционной революции».
В.А. Кувакин. Во времена существования СССР считалось, что народ с КПСС во главе борется (ведь мы тогда всегда с чем-то или за что-то боролись) и живет по законам социалистического (пролетарского или коммунистического) гуманизма. О том, как фактически понимали социалистический гуманизм наши вожди и лидеры, откровенно и верно сказал еще в 1918 г. «любимец» В. Ленина Г. Зиновьев (цитирую по Вашей книге «Сумерки»): «Чтобы успешно бороться с нашими врагами, мы должны иметь собственный социалистический гуманизм. Мы должны завоевать на нашу сторону 90 из 100 миллионов жителей России под Советской властью. Что же касается остальных, нам нечего им сказать, они должны быть уничтожены». Программа этого «гуманизма» была перевыполнена.
Только с начала перестройки стали вполне искренне говорить об общечеловеческих ценностях, о гуманизме без каких-либо ограничений, тем более политических.
К сожалению, по многим объективным причинам эта идея не превратилась в мощный и необратимый консолидирующий моральный фактор, хотя я твердо убежден, что не будь период перестройки столь концентрированно просветительским в высшем и благородном смысле этого слова, неизвестно, какими острыми и жестокими могли бы оказаться те процессы, которые начались после ее фактической остановки из-за противодействия коммунистической номенклатуры. Вековая боль, горечь и отчаяние народа могли бы столкнуться с тупым упрямством и бездушием власти и породить все что угодно, вплоть до гражданской войны и распада страны на мелкие осколки. В этом смысле перестройка стала буфером между «зрелым социализмом» и «диким капитализмом», периодом, предотвратившим самые ужасные сценарии перехода от одного к другому.
Потом вместо гуманизма стали употреблять слово «духовность», которое очень быстро монополизировала Русская православная церковь, наполнив его не столько морально-религиозным, сколько сугубо церковным и обрядовым содержанием. Но гуманизм в мировой культуре зародился задолго до рождения христианства, и его традиции много глубже и шире. В середине 1990-х, через 10 лет после начала перестройки, ученые и педагоги создали Российское гуманистическое общество, будучи твердо уверенными в том, что гуманизму в его собственном смысле нет никакой реальной альтернативы — ни клерикальной, ни светской тоталитарной, поскольку его основа — естественно присущая человеку человечность, которую можно давить и искоренять, фальсифицировать и извращать, но которая снова и снова будет прорастать из сокровенных глубин человеческой природы и заявлять о себе как таковая, как весенняя листва или каждая новая утренняя зорька, как жажда достойной жизни. Сегодня наше общество гражданских гуманистов стало хотя и небольшой, но реальной ячейкой становящегося в России гражданского общества, делающей свою каждодневную работу по ознакомлению россиян, особенно молодежи, с современным гуманизмом как мировоззрением, имеющим довольно прочную научно обоснованную этику, психологию, философию, систему правовых ценностей и т.д. В этой связи хочу спросить: каково Ваше отношение к гуманизму, просто к гуманизму как таковому, а не какой-либо его разновидности — атеистической или христианской, экологической или коммунистической?..
А.Н. Яковлев. Вот в начале своего вопроса Вы сказали, что слово «гуманизм» использовалось и при советской власти. Да, как «социалистический гуманизм» оно использовалось, даже довольно активно. Слово благозвучное, но оно противопоставлялось всем другим, «ложным гуманизмам»: религиозному, буржуазному, мелкобуржуазному, и никакого реального содержания эти определения не имели. Когда употребляли слово «гуманизм», то имели в виду, скажем, то, что нужно любить рабочего человека, но это была вроде бы любовь, якобы любовь. По сути, подобный «гуманизм» был прямо направлен на раскол общества, это была раскольническая идеология, разделявшая людей. С моей точки зрения, истинный гуманизм — это накопленный человечеством опыт добра, общечеловеческого добра, общечеловеческих ценностей. Конечно, гуманизм всякий раз наполняется дополнительным содержанием, он всегда и старый, и новый, меняется он и по мере развития человечества.
В свое время практика насилия была доминирующей. Скажем, практика колониализма. Но потом началась эпоха, по меньшей мере, желания отделаться от насилия. Насилие все меньше рассматривалось как «акушерка истории», стали рассматриваться возможности решения общественных вопросов ненасильственным путем, нереволюционным. Сейчас откровенных теоретиков и проповедников насилия как одной из форм жизни найдется немного. Терроризм в современном мире уже не рассматривается как допустимый образ жизни для человечества.
В свое время никто не подвергал сомнению идею, что чем больше у страны колоний, чем больше у человека крепостных, тем лучше. Да и сами крепостные нередко были против того, чтобы их освобождали... как и мы сегодня. В этом наша беда! Беда в том, что мы не хотим быть свободными: или не можем быть ими, или не умеем... И нас все время тянет то в анархию, то в индивидуализм, то в равнодушие и пренебрежение свободой. («Зачем она мне нужна? Да идите вы со своей свободой... Вот есть у нас власть, пусть она этим и занимается».) Свобода — не прерогатива власти! Свобода — антипод власти! Свобода — это внутреннее состояние человека, который считает других свободными, и, может быть, в последнюю очередь — себя.
Теперь — что касается гуманизма. В центре его — свобода. Давайте вновь обратимся к истории России. История трудная, агрессивная: это и история закрепощения, и история завоеваний, и история подавления личности. Так началось с самого начала образования государства. При этом трудно судить, когда точно это началось, когда государство было сильнее, когда нет, поскольку когда государство самовластно, когда для него люди — это просто средство для своих целей, то оно, это самовластие, всегда и создает свою историю. Особенно явственно это проявилось с царствия Романовых. Большевики создали свою историю России, полностью основанную на откровенной лжи. Сейчас власти пытаются создать свою историю, свою историографию, чтобы история служила и этой власти. То есть власть всегда приспосабливает историю через историографию к собственным целям. Поэтому трудно судить, что было в прошлом на самом деле. Разгадаем ли мы то, что было в действительности, отделим ли мы ее от всяких выдумок, от мифов, которыми наполнена наша история? Вопрос трудный. Ведь даже сегодня, когда некоторые из мифов стали очевидными, немалое число преподавателей в вузах и школах не хочет от них отказываться.
Когда приходит новая власть, ей нужен успех, авторитет, или, как сегодня говорят, — рейтинг (началась эпоха рейтингов). Она ищет путей достижения этого рейтинга и всегда наталкивается на дилемму: или ты выбираешь короткий путь, путь быстрых, прямых решений, или длинный путь, который тебе не принесет популярности, а если и вспомнят о тебе, то через многие годы после твоей кончины. А властный человек честолюбив, его распирает гордыня, причем исторического масштаба, он хочет популярности сегодня, и он все время забывает, что за сегодняшним быстрым успехом следует крах, упадок и позор. Беда власти в России, которая выражалась в разных формах, с разной степенью силы, — в том, что она властвовала через насилие — прямое, физическое, или нравственное, информационное, или через насилие, опирающееся на инерцию прошлого, на страхи прошлого (это может выражаться и через демагогию). Человек в России власти не доверяет, ругает ее: такая, мол, она и сякая, врет она все, но сам он ей... верит. С моей точки зрения, выбор властью короткой дороги к успеху всегда порождает антигуманизм. Гуманизм в России может возродиться на почве принятия решений нового качества (хотя это не единственный путь), решений, уважительных по отношению к человеку и основанных на действительном договоре власти с людьми. В значительной мере возрождение гуманизма должно произойти через гуманные законы, а не только от простой нравственной проповеди. То есть тогда, когда закон станет привычкой, обычным, нормальным делом, над которым даже думать не нужно, а просто его исполнять.
Вы резонно заметили, что никакой нравственной проповеди в России сейчас не услышишь. Я, например, в свое время поддерживал церковь. Это в мою сферу деятельности входило. Помнится, это были и организация мероприятий по случаю 1000-летия крещения Руси, и освобождение церкви из-под гнета государства, из-под КГБ, которое руководило церковной деятельностью, и т.д. (Правда, сейчас иерархи РПЦ об этом забыли.) Конечно, из-под государства ей не очень хотелось вылезать, но вот из тюрем духовенству, конечно, хотелось выйти.
Я из интереса захаживал в сельские церкви. Более гнетущего впечатления я в своей жизни не испытывал. Глупые проповеди, очень часто политического характера, причем грубо-назидательного характера... Человек обязан, обязан, обязан... И опять: обязан, обязан... Какая-то большевистская по духу галиматья.
В.А. Кувакин. Я, должен сказать, тоже в свое время надеялся, что церковь в России возродится и понесет людям какое-то моральное, чистое слово. Но потом я очень быстро разочаровался.
А.Н. Яковлев. Я считал, что церковь освободится от этого большевистского синдрома и перейдет к проповеди, главным содержанием которой будет мысль: ты человек, ты человек, ты человек, ты гражданин... Внушить человеку, что он человек, а не скотина, не быдло, не раб, — это было бы великое дело! Но этого не случилось.
В.А. Кувакин. Хочу заметить в этой связи: Вы говорили о «длинном пути» и «коротком пути». Мне кажется, что власть в данном случае соблазнилась простым, слишком простым решением. Она решила все дело просвещения, вопросы ценностных основ жизни отдать в руки РПЦ. Государство систему ценностей хочет поставить на религиозную основу. Я не думаю, что это правильное решение. Но психологический, политический, рейтинговый эффект здесь действительно достигается быстро. Вот сейчас смотришь — и М. Фрадков уже стоит со свечкой рядом с В. Путиным, и все в этом смысле в порядке у них, но я думаю, что все это не связано с гуманизмом. У гуманизма, думаю, есть в России своя миссия.
А.Н. Яковлев. Здесь срабатывает властное лицемерие. Мне приходится иногда видеть крестящихся людей, которые в недавнем прошлом читали антирелигиозные лекции. Это, конечно, их право — менять убеждения, но пусть они об этом скажут открыто — а то при удобном случае снова станут атеистами.
В.А. Кувакин. Александр Николаевич, иногда мне кажется, что в условиях современной России гуманизм никому не нужен. Наступит ли когда-нибудь время, когда к нам, организованным гуманистам, кто-нибудь прислушается, когда нам скажут: ребята, вы делаете хорошее дело, давайте мы вас поддержим? Может ли такое случиться?
А.Н. Яковлев. Обязательно случится. Понимаете, многие беды в России, да, пожалуй, все, идут от нищенства и бесправия. И как следствие этого мы до сих пор «на баррикадах», до сих пор у нас атмосфера нетерпимости, враждебности. Это было и есть, но так не будет всегда. Когда человек станет собственником, когда он станет свободным, его обязательно потянет к добру. Ведь многие вещи происходят от «нервов народа», когда у него кончается терпение, то есть он устает терпеть произвол власти, тогда у него теряется и здравый смысл. Вот говорят, что у мелких собственников, у «лавочников» преобладает расчетливость, что они каждую копейку считают. Да, это верно. Но они не жадные. Наступает период, когда богатство ему кажется банальностью и ему хочется поделиться. Ведь редкий магнат в Америке, если у него есть возможность, не содержит университет, на худой конец — факультет. Да, конечно, в России такая традиция прививаться будет дольше. Но когда это будет происходить, тогда будет больше и терпимости.
Характерно, что даже церковные расколы проходили в Западной Европе мягче, гуманнее. У нас же власть изгоняла из страны многих церковных диссидентов: раскольников, духоборов и других. Конечно, эти движения очень часто были радикальными, они отрицали посредников между человеком и Богом, всякую церковную мишуру, они отрицали и силовые атрибуты власти. Этого ни церковь, ни государство им простить не могли.
В.А. Кувакин. Но будет ли происходить очеловечивание отношений между человеком, государством и церковью?
А.Н. Яковлев. Сначала должны отпасть какие-то несуразицы. Я даже думаю, что если и дальше РПЦ будет проводить такую линию, как сейчас, то произойдет отток он нее людей. Надоест людям смотреть на все это церковное богатство, на стремление церкви «прислониться» к власти. Столько их сегодня — «прислоняющихся» к власти... У церкви другая функция. У нее и поведение должно быть другим.
В.А. Кувакин. Мой следующий вопрос может показаться тенденциозным или даже идеологически мотивированным. Хотя я считаю, что он, напротив, порожден тревогой в связи с некоторыми идеологическими тенденциями, противоречащими ряду принципиальных положений Конституции РФ. Я имею в виду настойчивые усилия РПЦ и активно поддерживающих ее государственных структур, особенно (бывшего) Минобразования, ввести вероисповедные предметы — «основы православной культуры» (для школ) и «богословие» (для вузов) — в качестве учебных дисциплин. С первого взгляда эти инициативы кажутся понятными и продиктованными заботой о повышении морального сознания молодежи. Но при ближайшем рассмотрении обнаруживается, что мотивы этой фактической клерикализации российской школы совершенно иные. Во-первых, очевидна заинтересованность РПЦ в увеличении числа своих прихожан, то есть цель у нее вполне корыстная, эгоистичная. Священники приходят в школу прежде всего как миссионеры, «ловцы человеческих душ». Во-вторых, церковь приходит в школу отнюдь не как союзница научному (хотя чаще говорят — атеистическому) образованию. Один из тогдашних заместителей министра образования прямо противопоставил науку, якобы не способную ответить на вопросы о смысле жизни, религии, без которой, оказывается, и образования не бывает. Такая постановка вопроса заставляет опасаться за качество образования в нашей стране. Это, думаю, прямой обскурантизм. В-третьих, ни связанные с образованием государственные структуры, ни тем более РПЦ не хотят и разговаривать о реальном выборе воспитательных дисциплин школьником или студентом. «Факультативу» по православию никакой альтернативы нет. Но какой же это факультатив? В прошлом году мы пытались вступить в контакт с (теперь уже бывшим) министром образования Филипповым и предложить ему нашу, гуманистическую, альтернативу в качестве факультатива наряду с основами православной культуры и богословием. К сожалению, нас не захотели ни слышать, ни видеть. Каково Ваше мнение относительно продолжающегося внедрения вероисповедных учебных дисциплин в светскую, государственную школу? Правильно ли мы делаем, предлагая альтернативу религиозным дисциплинам?
А.Н. Яковлев. Сказать, что вы действуете неправильно, я не могу. Но у меня на этот счет такое мнение. Я бы на современном этапе и в российских условиях, учитывая наши исторические наслоения, предложил некоторый, условно говоря, «моральный трезубец», как бы отвечая на самые животрепещущие потребности нашего народа: первое — семья, второе — этика отношений, культура, третье — здоровая среда обитания. Борьба за семью, которая и есть фундаментальная ценность. Этика и культура отношений — это тоже гуманистические ценности. И любовь к природе, к среде обитания, как к родному брату, как к отцу и матери. Вот это и есть гуманизм. Вот вы и преподайте это людям. Нужен современный «новый завет», включающий все эти три вещи.
В.А. Кувакин. Читая Вашу книгу «Сумерки», я вместе с Вами снова пережил последние 20 лет нашей истории. Не хочу обвинений в лести, но не могу не сказать, что книга Ваша произвела на меня глубокое впечатление как своей правдивостью, так и морально-психологической окрашенностью. Вместе с тем во время чтения я все время ловил себя на мысли, что в Вашем сознании борются между собой оптимистические и пессимистические идеи. Но, думаю, в итоге оптимизм и надежда одерживают верх. В этой связи вопрос: какими Вам видятся ближайшие и среднесрочные перспективы исторического развития России и какими могут и, с Вашей точки зрения, должны быть пути решения наиболее острых и тревожных проблем нашей сегодняшней общественной жизни?
А.Н. Яковлев. В долговременном плане я оптимист. Все-таки любая власть вынуждена делать уступки времени. И нынешняя власть, выступая «конструктором» определенного отката в области политических реформ, все равно будет вынуждена идти на компромисс со временем. А время все решает по принципу здравого смысла. По-другому оно не может. Иначе род человеческий прекратился бы. Власть, будучи иерархической структурой, несет на себе все оковы прошлого и в практике, и в психологии, и она ленива, чтобы всерьез думать о будущем. Она больше обеспокоена самосохранением, сохранением трона, и, тем не менее, спасая свой трон и борясь за выживание как социального института, как феномена, она вынуждена идти на уступки времени. Власть — это игры, это искусство. А время объективно. Искусственное всегда слабее, и в конце концов оно сгибается перед временем. Как люди сгибаются перед властью, так и власть сгибается перед временем. Если люди — рабы власти, то власть — раба времени. Поэтому в долговременном плане я оптимист. И даже сейчас, после некоторых пессимистических настроений, у меня в душе появились надежды на то, что российские правители получат большой урок, который будет преподан им временем. В какой форме это произойдет, как и когда, я не знаю. Об этом нужно думать, размышлять, рассматривать различные исторические аналогии, изучать этот вопрос, но с точки зрения времени безнаказанным все это быть не может.
Если говорить о тысячелетней трагедии России, то главное здесь — противоречие между сущим и должным. Мы все время слышим: должно, должно, должно... Мы должны делать это, это, это... Хотя в целом сущее — это самое важное. Конечно, надежда всегда богаче реальности, тем не менее разрыв между надеждой и реальностями жизни может достигать и критического момента. Как только накоплена эта «критическая масса», время обязательно дает щелчок тем, кто забывает о нем, кто забывает о надежде и поклоняется только рейтинговому успеху.
В.А. Кувакин. Благодарю Вас, Александр Николаевич, за столь подробное интервью. Надеюсь, что наша встреча не последняя и мы впредь будем поддерживать контакты.
Новый кризис демократии в России
Москва, февраль 2004 г.
Десять лет назад я писал о неизбежности отката как исторической закономерности, а также о необходимости для демократов тщательной подготовки к нему, поскольку формы революций и контрреволюций могут быть весьма разнообразными – от кровавых до бархатных. Но эйфория победы затмила демократам разум, а номенклатура, временно притаившись, дождалась своего часа.
Первым проверочным шагом новой власти после Ельцина, ошеломившим меня, было возвращение к сталинскому гимну. И страна покорно запела. Подобное глумление над нашей памятью показало, что мы еще рабы, что можно и дальше творить то, что заблагорассудится власти, что мы готовы снова и безропотно лезть в пасть правящего удава.
Затем успешно была проведена операция по медленному удушению свободы слова, по ликвидации либеральных программ телевидения. Номенклатура встретила удар по свободе слова громкими аплодисментами. Впрочем, и среди журналистов тут же появились, как водится, хулители свободы слова и сторонники цензуры.
Был разогнан Совет Федерации, а над избранными народом руководителями регионов надзирают особо доверенные люди по округам. Администрация Президента, подменяя правительство и нарушая Конституцию, постепенно взяла на себя распорядительные функции, включая цензуру, то есть вернула себе бывшие функции аппарата ЦК КПСС.
Таким образом, образовалось два правительства – реальное, которое правит, и декоративное. У новой правящей партии нет ни одной заслуживающей внимания идеи, кроме клятв верности президенту, да еще выкриков «навести порядок», «ввести цензуру» и прочей рухляди из старого тоталитарного сундука. Снова начались любимые игры большевиков – в секретность как метод запугивания людей. За отсутствие «патриотического настроя» началась атака на учебники по истории. В эту борьбу включился и президент России.
Сотни лет священное писание уговаривает христиан: не сотвори себе кумира, а мы, шагая по стопам язычников, сотворили омерзительные портреты террористов Ленина и Сталина, а теперь новая рать подхалимов начинает непотребно облизывать нового кумира. Стыдно и горько.
Ленин и Сталин создали, наряду с партией коммунистов, вторую политическую организацию – всесильную, всевластную, бесконтрольную и преступную партию чекистов. Сталин внимательно наблюдал за борьбой между ними, укрощая или поддерживая властные аппетиты той или другой партии. О верховной власти спецслужб мечтал Берия, но не получилось. Андропов оказался более удачливым – он сумел создать мощную группу «сочувствующих» среди членов ЦК. Крючков, будучи ничтожеством даже в области политической арифметики, провалил операцию по захвату власти, но заодно развалил Советский Союз. Но вот пришла пора, когда демократия уснула, а люди устали от бесконечной политической возни, и к власти пришли спецслужбы с идеей управляемой демократии.
Каждое действие подобного рода можно было бы посчитать досадной ошибкой неопытной власти. Но взятые вместе они представляют собой продуманную программу изменения политического курса. Наибрающее силу отмывание преступного прошлого, как грязных денег, особенно злодеяний Ленина и Сталина, кровавого опыта спецслужб, – очевидное тому доказательство. Возрождается система военизации сознания под флагом необходимости создания сильного государства, как будто сильное государство создается пушками, а не свободой и богатством.
Складывается система реставрации, но под именем стабилизации. Социалистический централизм взял себе новое имя – вертикализм. Пользуясь нашей слепотой, высшая номенклатура возвращает нас к авторитарной власти советского типа.
Советский чиновник, который продолжает править в стране, готов сполна использовать российское наследие. Причем при «громких аплодисментах» толпы. Впрочем, еще Достоевский говорил, что бунтовщики не могут вынести своей свободы и ищут, перед кем преклониться. И в этом идолопоклонстве перестают быть людьми и становятся пресмыкающимися.
Авторитарное сознание – болезнь опасная. Не настиг бы нас снова страх, который держал общество в своих когтях многие столетия. Мы, русскоазиаты, привыкли радоваться бесконечному великодушию власти: не посадили в тюрьму – радуемся, не выгнали из квартиры – бьем поклоны, выдали заработанные тобой же деньги – снова восторгаемся, не избили в милиции – восхищаемся. Приказали снова петь гимн сталинского государства, опять же радуемся – все же не похоронный марш. Быстро привыкаем к унижениям человеческого достоинства и нарушениям прав личности, привыкаем к хамскому поведению чиновников. И радуемся, что не тебя, а других оскорбили и облили навозной жижей.
Такова психологическая инерция затянувшегося духовного рабства. Подобная психология – питательная почва для продолжения гражданской войны, порожденой октябрьской контрреволюцией 1917 года. Хотя на рубеже веков эта война обрела другие формы – бюрократического произвола, компроматного доносительства, грабежа народа чиновничеством, роста фашистского экстремизма.
Сегодня локомотивом авторитарной тенденции является номенклатурно-чиновничий класс, заменивший КПСС. Номенклатура, вышедшая в основном из рядов социалистической реакции, упорно стремится к «легитимному авторитаризму». Она удобно пристроилась к демократическим процедурам. Является вдохновителем постоянного реакционного наката на завоеванные свободы.
Все это делается медленно, потихоньку, по принципу старой частушки: «Если вы утопнете и ко дну прилипните, две недели полежите, а потом привыкнете».
И верно, прилипнем и привыкнем, нам не впервой.
Самое опасное в складывающейся обстановке состоит в том, что дирижерская палочка, управляющая реставрационными конвульсиями, находится на самом верху власти. Но это только половина правды. Другая половина, и не менее весомая, заключается в том, что партии демократического направления нагромоздили столько ошибок, что их как раз и хватило для поражения. И только критическое отношение к собственной деятельности и здравая социальная программа могут вернуть доверие к демократии и оздоровить общую политическую обстановку в стране.
На самом деле демократы не сумели создать прочную социальную базу в малом бизнесе, среди врачей и учителей, не до конца решили проблему частной собственности. Ничего не было сделано для того, чтобы остановить властный произвол чиновничества. Бесконечные расколы в рядах демократов тоже сыграли свою губительную роль. Демократы во власти и в парламенте проморгали или не захотели увидеть процесс перерождения демократии в бюрократическую диктатуру, особенно на местах. Демократические процедуры формально действовали, но они все заметнее имитировали жизнь, а сама жизнь запрыгала по коррупционному пути. Правительство (центральное и местное) своей политикой принуждало граждан к обману, воровству и махинациям. Практически власть душила инициативу людей, начисто забыла о своей главной функции – не мешать людям работать. В стране стала верховодить коррупция, которая способна уничтожить страну. Над обществом засвистела уголовщина, как метель в холодную зимнюю ночь, заметая дороги к былым надеждам. Авторитет демократической формы правления существенно подорван.
Я верю в свободу человека, несмотря на все зигзаги и капризы истории. Полагаю, это дает мне право сказать моим друзьям – демократам: ищите причины поражения в самих себе, тогда и надежды приобретут жизненный смысл и принесут реальные результаты.
Выборы президента в марте этого года по сути своей антидемократичны, поскольку безальтернативны, хотя формально были и другие претенденты на этот пост. Но, к великому моему огорчению, некоторые кандидаты были настолько одиозными, что как бы по чьему-то замыслу придают выборам характер клоунады. Тем более что победитель был заранее известен, поэтому и получились выборы – без выбора.
Коснусь еще одного стыдного вопроса.
Престарелый священник Дмитрий Дудко объявил: «Я сейчас очень надеюсь на Владимира Путина. Мне он многим напоминает Иосифа Сталина. И Путин, надеюсь, пойдет тем же путем. Его трудно понять, много еще плохого делается в стране. Но Сталин тоже не сразу стал решительным».
Владимир Путин – он Россию возродил,
Объединил умело все народы.
Политик, гениальный от природы,
И у него на все хватает сил.
…
Владимир Путин – самый светлый гений
И самый лучший на планете Человек.
Вирши называются «Гениальный политик», опубликованы они в газете «Президент третьего тысячелетия» (есть, оказывается, и такая!)
А некий студент из города Челябинска сочинил что-то вроде оды – «Песнь о Президенте»:
Ты скажи мне, Россия, ты ответь на вопрос:
Почему президенту ты веришь?
И, смотря на него, ты не чувствуешь слез,
И душой за него ты болеешь?
Все плохое уйдет, и вернется рассвет.
Тот, который мы все долго ждали.
Это наш президент, это наш президент,
Россияне его поддержали.
С этими стишатами вышел забавный казус. Их процитировал в своей статье корреспондент берлинской газеты Tageszeitung, утверждая: «Ким Ир Путин разрешает себя прославлять».
Летом минувшего года в Москве состоялся форум сторонников «Единой России». Сторонников-делегатов было три с половиной тысячи. Секций было 10, в каждой – своя тема. К примеру: «Вести верную политику»; «Верность воина присяге»; «Вместе всегда победим»; «Встанем, вспашем, посеем»... Обратите внимание на начальные буквы названий тем: в каждой из десяти секций они складываются в аббревиатуру ВВП.
И ведь кто-то придумал этот лакейский бред. Впрочем, «встанем-вспашем-посеем...»
В лизоблюдском арсенале не только стихи и песни. Портреты Путина имеются на коврах, гобеленах, часах и даже на фальшивых купюрах. А еще есть «эскимо Президент» и сорт помидоров «Владимир Путин».
В городе Изборске директор местного музея-заповедника изобрел туристический маршрут «Прогулка по местам пребывания в Изборске президента Владимира Владимировича Путина». Стоимость экскурсии необременительная – 45 рублей. Длится она полтора часа – именно столько президент провел в Изборске. Путешествуя вместе с туристами «по путинским местам», экскурсовод рассказывает: вот тут Владимир Владимирович осматривал старинную крепость, там – общался с местными жителями, а здесь он пробовал малосольные огурцы, угощался блинами и пил воду из родника.
Ювелир из Челябинской области наладил выпуск значков и медальонов из меди, серебра и золота с профилем Путина.
Кстати, почему-то именно Челябинская область проявила особые способности по линии «возвеличивания и восхваления». В Магнитогорске отлили бюст Путина из чугуна. Тот самый студент с его одой, о которой я уже писал, – из Челябинска. Челябинский хлебозавод стал выпускать торт «Наполеон» с портретом президента на коробке.
Может быть, там, вокруг Челябинска, какая-то природная аномалия?
Немалую лепту в «путиниану» внесли и наша «новая» отечественная литература. Вот лишь некоторые названия вышедших книг: «Владимир Путин. История жизни. Книга первая»; «Владимир Путин. Дорога к власти. Книга вторая»; «Спасет ли Россию президент Путин?»; «Воспоминания о будущем президенте»; «Юрий Андропов и Владимир Путин. На пути к возрождению»; «Загадка Путина»; «Время Путина»; «Владимир Путин – действующий президент»; «Владимир Путин – последний шанс России». Разнообразием эти книги не отличаются. Диапазон характеристик: от «выдающийся» до шварцевского «Вы, ваше величество, гений».
После краткого пребывания Путина в поселке Славянка (Приморский край) там появилась мемориальная доска в честь вышеупомянутого пребывания. За всю историю России это был второй случай, когда высшее лицо государства посетило это далекое место. Первым был государь-император Николай II. Тогда, правда, никому не пришло в голову увековечить высочайшее посещение мемориальной доской.
Чем дальше от Москвы, тем неистовее холуйство. Причина понятна: хочется, чтобы заметили. Пожалуй, всех переплюнул некий профсоюзный деятель из Новосибирска, г-н Бобаков:
«На Руси все Владимиры были мудрыми – от Владимира Красное Солнышко и Владимира Мономаха до Владимира Ильича. А Вы мудры на генетическом уровне, потому что Вы Владимир Владимирович».
Этот г-н никому не оставил свободного места на президенте. Все вылизал сам.
К 50-летию президента московские ювелиры преподнесли Владимиру Путину копию шапки Мономаха. С трудом, но еще можно понять, если бы «шапка», будучи точной копией, задумывалась как искусная, но все же подделка: позолота вместо золота, стразы и самоцветы – вместо алмазов и других драгоценных камней. Но наше верноподданническое чувство такого не допускает. И если так – представляю себе, сколько стоит эта «точная копия». Вернее – не представляю. Но думаю, что на эти деньги несколько детских домов вполне сносно просуществовали бы не один год. Церемонию вручения «шапки Мономаха» мельком показали по одному из телеканалов. Было заметно, что юбиляру не по себе от этого «скромного подарка». И в этой неловкости – хотя бы какая-то для нас надежда. Но ведь никто не наказан за подобный подхалимаж.
Возможно, Путин хитрит, хотя едва ли. Если он надеется, что, получив поддержку «левых» (коммунистов и аграриев) и крайне правых (национал-социалистов, элдеперистов и профессиональных патриотов), он сможет беспрепятственно проводить необходимые либеральные реформы, то здесь очевидно глубокое заблуждение, поскольку заманивание в свой лагерь людей с идеологией «вперед в прошлое» снова и неизбежно приведет в социально-политический тупик.
Я, конечно, верю, что удушить полностью демократию чиновничий класс пока не в силах, а вот использовать обстановку в целях ползучей реставрации – в состоянии. Потихоньку-полегоньку, мелкими шажочками все ближе продвигается он к заветной цели – снова превратить человека в пугливого зайца, но зато живущего якобы в «великой державе нескончаемого успеха», пронизанной «всеобщим патриотизмом» за прошлое, настоящее и будущее, гордящегося своим «богатством и свободой».
Снова мифы и снова ложь.
Уверен я и в другом. Все равно, рано или поздно, но за ошибочно избранный курс придется отвечать перед судом истории – строгим и справедливым.
Я не желаю вам зла, но я хочу добра России.
Миллионы «Сталиных» – страшная сила
«Аргументы и факты», №4, 2004. Беседу провел Вячеслав Костиков.
– Александр Николаевич, вы ошибались в оценках происходящих в стране процессов?
– Да, в период Горбачева и раннего Ельцина были розовые сны. Казалось как: если мы перестанем тратить деньги на «мировую революцию», на поддержку зарубежных компартий и «прогрессивных режимов» в Африке, если сократим бремя военных расходов и прекратим транжирить бюджет России на подкормку союзных республик, то народ станет свободным, богатым и счастливым. Не получилось...
– Может быть, надо было идти по китайскому пути?
– Это иллюзия, что китаец хорошо живет. У них есть несколько «островков счастья». Там капитализм строится при жесткой диктатуре компартии Китая. Основная же масса населения довольствуется плошкой риса, а в деревне во многих семьях – один пиджак на несколько членов семьи. Но есть область, гда они поступили умнее нас. Они начали реформы с экономики, а не с политики. В сельском хозяйстве им удался рывок, поскольку землю отдали крестьянам.
– Почему же мы сразу схватились за политику?
– Народу так обрыдла «советская власть», руководящая роль КПСС и бесстыдная ложь коммунистов, что он стихийно бросился в политику. Власть разрушили полностью. Получили свободу, а достатка так и не дождались.
– Почему сегодня уже не бунтуют против власти? Народ любит президента, ходит на выборы...
– Народ перешел на подножный корм и власти не верит. А поскольку без веры жить нельзя, верит в президента. Терпит потому, что устал от революций, от анархии. Есть и историческое объяснение. Ведь народу никогда не жилось хорошо. Бедность – наша традиция. Когда при Сталине молоко дешевело на несколько копеек, народ ликовал. Так и сейчас: подбросили 30 рублей к пенсии и думают, что осчастливили народ.
– На ваших глазах сменилось несколько поколений лидеров. И все они что-то обещали народу...
– Мы в России привыкли все связывать с лидером. Вначале восторгаемся ими, а потом валим на них вину за все безобразия. Так было с Горбачевым, с Ельциным. Сейчас у нас в лидерах В. Путин. И снова иллюзия, что он может все. Плохо, если эту иллюзию разделяет и сам президент. Вот по результатам последних парламентских выборов ему, возможно, кажется, что он выиграл партию. А выиграл-то не он, а чиновники. Ведь вышедшая из выборов однопартийная система в парламенте делает его заложником бюрократов.
– У нас президентская республика, но в последнее время все чаще высказывается опасение, что к власти идут силовики. Кому же реально принадлежит власть?
– Силовики, особенно «питерские», сильно мифологизированы. На самом деле это очень разнородная масса. Там есть свои демократы и консерваторы. Есть умные и глупые, как в любой профессии. Меня сегодня больше волнует не концентрация власти в руках силовиков или у Путина, а то, что происходит в регионах. Вот где настоящая диктатура!
– Какие еще просматриваются опасности?
– Есть признаки демонтажа некоторых важных элементов гражданского общества. Фактически поставлено под контроль телевидение. Хорош ли, плох ли был Совет Федерации, но в нем были представлены выборные региональные лидеры. Очень опасен возврат к однопартийной системе. Без оппозиции строить демократическое общество просто невозможно. Каждое второе решение, принятое без оппонирования, будет ошибкой. Неизбежно начнет формироваться новое поколение политиков-подхалимов. И движение в этом направлении уже чувствуется. Пока это не культ, но смотреть неприятно. «Зацеловывание», даже если оно оправдывается народной любовью, должно оскорблять и настораживать демократического президента. Не нужно забывать, чем кончалась «всенародная любовь» к Горбачеву и Ельцину. Значение имеют и, казалось бы, чисто символические шаги – возврат к сталинскому гимну, под звуки которого функционировала тоталитарная мясорубка, строился ГУЛАГ. В уме ведь многие поют – «нас вырастил Сталин»... В России, как нигде, значимы символы, знамения. В стране, где 500 лет сажали то на кол, то в Алексеевский равелин, то в «Лефортово», опасны даже «правильные посадки». Посадили одного-двух, а ждущие Большого хозяина уже слышат призывный «звук трубы».
– А Конституция? Разве она не ограждает от рецидива авторитаризма? В. Путин в последнее время неоднократно заявлял, что не допустит ее ревизии.
– У нас действительно хорошая Конституция. Но о ней вспоминают только в торжественные дни. Потому что это Конституция не прямого действия. У нас правят не законы, а люди. Конституция со всех сторон обложена законами, инструкциями. И наши законы законы составлены так, что без чиновника не действуют. В результате производят только одну продукцию – коррупцию. Кого сегодня боится человек? КГБ? ФСБ? Да нет же! Мы трепещем от встречи с чиновником. Он человека будет гонять по кругу до тех пор, пока не получит взятки. Ведь государство и при рыночной экономике оставило себе такие же функции, что при централизованной. Госплан и Госснаб кончились, а система запретов осталась у государства.
- Верите в успех только что созданной антикоррупционной комиссии?
– Боюсь, начнется очередная кампанейщина. Найдут и посадят десяток «оборотней-бюрократов», а миллионы останутся. Бюрократия – вот главный тормоз развития сегодняшней России. Коллективный бюрократ сильнее президента. Вот в запале полемики кто-то назвал В. Путина наследником Сталина. Это чушь! Посмотрите его программные заявления, послания. Все сплошь либеральные. Но ничего же не делается! Авторитаризм идет не от президента, а от чиновника. Потому что ему свобода только мешает. Особенно свобода слова. Настоящие наследники Сталина работают не на Лубянке. Миллионы «карликовых сталиных» работают в госаппарате. Ни Горбачев, ни Ельцин не понимали страшной власти бюрократии. Она проглотила не одну прогрессивную реформу.
– Получается, что от реформ выиграл только чиновник...
– В Германии мне рассказали интересную вещь: если немецкий чиновник не уложился в определенное время для выдачи нужной справки или разрешения, то его штрафуют. Вы можете вспомнить случай, чтобы у нас за подобное наказали хоть какого-то чиновника? Наши ведомства обросли коммерческими структурами. Хочешь получить разрешение – гони баксы. Не хочешь платить – замучают в очередях. Во Франции, например, нет техосмотра. Какой же дурак поедет с неисправными тормозами? А у нас будут гонять автолюбителей по кругу до тех пор, пока не выжмут взятку.
– Судя по итогам последних выборов в Государственную дума, бизнес, поддерживавший правых, вчистую проиграл бюрократам. В чем его ошибка?
– Бизнес повторил ту же ошибку, что и перед октябрьским переворотом. В 1917 году русские капиталисты вдруг возлюбили большевиков, активно финансировали революцию. Думали, что если купить новую власть, то можно будет ею вертеть. В результате одни оказались в эмиграции, другие – на Соловках. Наши богатые тоже решили, что держат власть за бороду. Совершенно откровенно говорили об этом, называли министров и депутатов и кому сколько давали. Не учли, что при отсутствии социальной опоры даже самый крупный бизнес беззащитен. А те, кому давали «конверты», первые и предают. Опору нужно было создавать не во власти, а в среднем классе. Наши же олигархи, как могли, зажимали средний и мелкий бизнес. Все хотелось поиметь самим. Плюс «головокружение от успехов», высокомерие, полное отсутствие у правых политиков понимания народа. Это же настоящие сектанты! Они и сегодня, похоже, ничего не поняли.
– Почему же не слышно голоса интеллигенции? Где «совесть народа»?
– Если говорить о творческой интеллигенции, которая вертится вокруг телевидения, то она «подкормилась», наслаждается богатством, подпевает власти. По сути дела, куплена. Когда-нибудь у русской интеллигенции были «мерседесы», квартиры и дачи за рубежом, счета в банке? Сроду не было. А посмотрите, как они публично обжираются, бахвалятся богатством! И это в то время, когда традиционная русская элита – ученые, врачи, инженеры, военная интеллигенция – придавлена бедностью. Кто у нас звучит по всей стране? Кто герой нашего времени? Разве ученые, врачи, инженеры? Ну, если только кому-то дадут Нобелевскую премию, тогда пригласят и в Кремль. Власть выбирает по своей мерке. Выбирает попсу, значит, сама из той же породы.
– Александр Николаевич, вы были советником и при генсеках, и при двух президентах. Нашелся бы у вас совет для В. Путина в преддверии президентских выборов?
– Скорее пожелание... Спросить у бюрократии, что она хочет, и поступать наоборот... И еще: не верить аплодисментам и крикам ликования со стороны чиновников. Обязательно предадут.
Чекистская партия ещё не распущена
«Новая газета», № 60 (893), 18-20 августа 2003 г. Беседовал Борис Батарчук.
– Вы, Александр Николаевич, пессимист?
– В дальнобойном плане – нет, оптимист. Но вообще-то, когда мы в середине 80-х начинали, надежды были более радужные. Большие были надежды.
– Значит, сегодняшнюю ситуацию вы оцениваете как...
– ... откат. Если рассматривать в историческом плане, взлеты и откаты неизбежны. Другое дело – как их использовать. Взлет демократического развития мы использовать не сумели. А откату не сопротивляемся. Сдаемся.
– Как далеко можем откатиться?
– Тоталитарное прошлое не вернется, нет. Зависит это, конечно, прежде всего от нас, но вмешается и международный фактор. Нынче мир, Запад, интеллигенция цивилизованных стран уже не пойдут на оправдание экстремистских действий вроде строительства коммунизма на костях заключенных. Фейхтвангеры уже не приедут.
– Свои Горькие найдутся.
– Вот это – особый разговор. О роли и лице нашей интеллигенции. Продолжим?
– Обязательно. Только сначала – о путче. Мы ведь беседуем в канун очередной годовщины августовского путча 91-го года. Нам грозит что-то подобное? Хотя бы в «дальнобойной» перспективе?
– Бог с вами! Какой путч, кому он нужен? Вот вам случай. Один бывший начальник КГБ (или ФСБ – не суть важно) зашел как-то в российский парламент, еще при Ельцине было. Посмотрел, посмотрел в зал: «Почти все наши!» А вы – путч...
– Александр Николаевич, в вашей книге черной нитью проходит тема КГБ. Вы ввели термин: «диктатура двоевластия». Взаимозависимость партии большевистской и партии чекистской как условие существования тоталитарной системы. А сейчас разве нет признаков той же ситуации? В парламенте – «почти все наши»! Даже президент «наш», чего раньше не бывало. Разве не так?
– Не так просто. Что касается «чекистской партии» – она ведь никогда не была оформлена, как вы понимаете. Но самый крепкий союз – не тот, который заключен формально, а тот, который скреплен общностью интересов. Так вот, сама по себе «чекистская партия» стала, пожалуй, слабее, но гораздо существеннее то, что произошло слияние итересов думской номенклатуры и чиновничества исполнительских структур с сыскными службами. Прежде между ними была стена, КГБ знал все обо всех, но в эту структуру вход был закрыт даже для членов Политбюро. Теперь стена осела. Политикам, чиновникам, всем смертным можно говорить все, что они думают. Нет прежнего страха – и нет прежнего антагонизма элит. А вот властные интересы стали общими.
– Разве в этом не заключена опасность? Разве не опасна вседозволенность спецслужб?
– Скорее – бесконтрольность... Но не меньшую опасность я вижу в другом. Вот читаю в «Литературке» беседу Патрушева с представителями интеллигенции – и вижу, что шеф ФСБ высказывается гораздо либеральнее своих собеседников. Те требуют усилить власть, контроль, а он урезонивает: нет, мол, в демократическом государстве нельзя. Вы подумайте только! Мы при Сталине бежали голосовать, не зная, за кого, аплодировали расстрелам... Мы во всякую муру верили, мы были манкурты!.. И вот я снова слышу: «Пор-р-а навести пор-р-ядок!» И добро бы этого требовали КПРФ и ее филиалы – нет же, писатели, деятели театра.
– Вижу, Александр Николаевич, вы всерьез обижены на интеллигенцию?
– Включая и себя! По моему убеждению, российские интеллигенты гораздо более эгоистичны, чем «простые люди», очень амбициозны, несговорчивы. Вы говорите: новый переворот, диктатура. А я говорю: неспособность демократов договориться между собой – вот изначальная опасность. Все дело в нас самих, в каждом – такое у меня сейчас умственное направление. Мы добивались свободы, но оказалось, что она нам не нужна – мы не умеем ею пользоваться. И еще: у нас очень короткая историческая память... Главные наши проблемы лежат не в политической и не в экономической области, а в психологической.
– Все же вернемся, Александр Николаевич, к главе 17-й вашей книги, к путчу 91-го. Главное ощущение, которое у вас от него осталось?
– Неожиданность.
– Как? Вы же с весны официально предупреждали (и в книге приводите тексты писем) о готовящемся перевороте! Вы ожидали...
– Да. Но, во-первых, самым неожиданным оказывается то, чего ожидаешь. Во-вторых, я все-таки ожидал не того, что произошло. Не этой глупости. Думал: ну, проведут пленум «в интересах народа...», оформят решением Верховного Cовета изменение направления политики. А они – танки! Идиотизм полнейший. Да и то сказать, сами-то путчисты – политические идиоты, один к одному. А вообще должен сказать: многое в этом путче еще не ясно до конца. Многое.
– Все тайное рано или поздно становится явным.
– Нет, не все.
Вожди очень торопились, когда речь шла о расстрелах
«Независимая газета», 26 октября 2001 г. Беседовала Наталия Ростова.
– Александр Николаевич, некоторое время назад ходили слухи о том, что существование вашей комиссии находится под вопросом...
– Я об этом не слышал. Из беседы с президентом Путиным ничего подобного не вытекало. Но в конце концов, если речь пойдет обо мне лично, не вижу здесь трагедии. Это дело президента, я к таким вещам отношусь спокойно – в этой должности я 13-й год, она общественная, без зарплаты. Могу только сказать, что реабилитация еще далеко не закончена. Пройдет еще года два, и мы сможем доложить народу России, что доброе имя миллионов людей восстановлено. Когда мы реабилитировали военнослужащих, миллионы военнопленных, которых Сталин бросил в лагерях Гитлера, и через 50 лет признали их полноправными солдатами, то получили очень много писем от их родственников. Или реабилитация духовенства... Ведь было около 300 тысяч расстрелянных священников, даже в войну до тысячи священнослужителей в год арестовывались, многие из них были расстреляны. Это, конечно, для них, мертвых, – ничто, но для их родственников – великое дело, это многого стоит. Большим событием была реабилитация крестьянства. Тоже миллионы невинных людей... Однако остаются сотни тысяч дел, среди них особенно много дел военнослужащих.
По инициативе президента прокуратура и ФСБ получили дополнительные ставки специально для ускорения реабилитации, там работает большое количество людей. На нас возложена функция координации и решения наиболее сложных, запутанных вопросов. Я не думаю, что комиссию кто-то будет ликвидировать. И менять-то у нас комиссию не на кого. У нас в членах комиссии – генеральный прокурор, руководитель ФСБ, министр обороны, директор внешней разведки, министр внутренних дел, министр иностранных дел, представитель Москвы, два бывших заключенных.
Я знаю, что есть люди, особенно много их среди членов КПРФ, которые считают, что не нужно будоражить память людей реабилитацией. Это дурацкая постановка вопроса: ведь только правда может успокоить людей и очистить государство от уголовного прошлого.
– Как происходит процесс реабилитации?
– Наша комиссия – не юридический орган, мы сами реабилитировать не можем, это вопрос закона. Известно, например, что Сталин судил и отправлял в тюрьмы и уголовников, и политических по одним и тем же статьям. Задача комиссии – выяснить на основании документов, что это было: уголовное или политическое преступление. Людей сажали за антисоветскую агитацию, за высказывания против Сталина, за подготовку террористического акта, – это все липовые дела, сфабрикованные, но они тоже шли по уголовным статьям. Вот в таких случаях мы обращаемся к прокуратуре с просьбой возбудить протест перед судом.
– И сколько же всего реабилитированных?
– Мы реабилитировали около четырех с половиной миллионов человек. Но это только те, кто прошел, скажем так, через наши руки. А были еще другие законы – о реабилитации малых народов.
– Охотно ли правоохранительные органы вам помогают?
– Никаких препятствий нет, тем более что их руководители сами входят в комиссию. Хотя некоторые начальники неохотно расстаются с документами. Если бы я был на их месте, то, наверное, у меня появилось бы то же самое чувство – не давать их никому, потому что стыдно, по-человечески стыдно за деяния предшественников. Ведь если ты работаешь в конкретной сфере, то у тебя появляется некий «патриотический кретинизм», становится неудобно за контору, когда видишь, что на основании анонимного доноса расстреливают рассказчика анекдотов о Сталине... Или, скажем, на восток едут помощники Ежова и берут с собой три тысячи дел. В поезде, пьяные, соревнуются, кто быстрее поставит на делах букву «Р». Не читая дел, ставят знак о расстреле. Существовало даже соревнование между отделами – кто больше политических дел заведет. Подобные вещи – по ту сторону добра и зла. Однако серьезных препятствий в получении документов нет. Тем более что по этому поводу есть указ президента – предоставлять документы беспрепятственно...
Сейчас мы рассматривали дела военных. Армию нашу начали уничтожать начиная еще с Кронштадта, а не только перед войной. Сталин, по-моему, особо ненавидел армию и боялся ее. Сначала уничтожил всех военных спецов, которые пришли из царской армии, потом их знакомых. Потом стали искать всяких «врагов народа», «шпионов», «террористов» и к началу войны обезглавили армию полностью.
– Эмоциональная нагрузка, наверное, очень велика...
– Да, это тяжелое дело, особенно когда представляешь этих людей живыми, а не мертвыми. Недавно я одно дело читал. Зина Адмиральская, ткачиха на ивановской мануфактуре, красивая девушка... В 1938 году ее по указанию ЦК выдвинули на комсомольскую работу. Из ткачих – в первые секретари ивановского обкома. После этого руководитель НКВД ее вызывает, говорит откровенно – есть группа для подготовки теракта против Сталина – и дает список людей... Предлагает ей возглавить эту группу, мол, ты сознательная, ты только скажи, что они члены твоей группы. А мы всех арестуем, но тебя не тронем. Она отказалась, но имела неосторожность сообщить об этом в обком партии. Группу все равно сфабриковали, всех расстреляли, ее тоже. Почему я об этом рассказываю? Перед расстрелом она попросила зеркало, хотела, видимо, умереть красивой, гордой... Поправила волосы и сказала: «Вот теперь – стреляйте». Но так никого и не оговорила. Эта история на меня жуткое впечатление произвела: вот так молодую девочку...
– Вы себе не пытались объяснить, почему это происходило?
– Это понять невозможно. Я пытался поначалу... Есть, видимо, в человеческой породе, психологии то, что объяснить невозможно. Ведь не объяснение же, что Сталин был параноиком. Родственников всех своих расстрелял, родственников обеих жен... Как-то вспомнил о своем друге в Грузии, пригласил его, давно не виделись. Выпили, поужинали. Ночью за ним пришли в гостиницу и той же ночью расстреляли. Как это возможно?
Вожди очень торопились, когда речь шла о расстрелах. К примеру, только 22 ноября 1937 года Сталин, Молотов и Жданов утвердили 12 списков на 1352 человека, 7 декабря того же года – 13 списков на 2397 человек, из которых 2124 подлежали расстрелу. 3 января 1938 года те же и Ворошилов с Кагановичем утвердили 22 списка на 2770 человек, из них 2547 подлежали расстрелу, в феврале – 28 списков на 3699 человек, из которых 3622 подлежали расстрелу, в марте – 36 списков на 3286 человек, из них 2983 на расстрел. В апреле без участия Ворошилова утвердили 29 списков на 2799 человек, 10 июня 1938 года Сталин и Молотов подписали 29 списков на 2750 человек, из них 2371 человек подлежал расстрелу, 12 сентября Сталин, Молотов и Жданов утвердили 38 списков на 6013 человек, из них 4825 к расстрелу.
Подпись Молотова имеется на 373 списках на 43 569 человек, Сталина – на 361 списке на 41 391 человека, Жданова – на 175 списках на 20 985 человек, Кагановича – на 189 списках на 19 110 человек, Ворошилова – на 186 списках на 18 474 человека.
20 августа 1938 года Сталин и Молотов утвердили представленный Ежовым список на осуждение по «первой категории» 15 жен врагов народа, все они были расстреляны. В списке, в частности, значились жены Чубаря, Эйхе, Косиора, Егорова, Скрыпника, Дыбенко, Агранова, Артузова и других. Из 15 расстрелянных 10 были домохозяйками и две студентками. Их мужья были расстреляны позднее, в начале 1939 года. Репрессиям в качестве членов семей изменников родины и врагов народа подверглись 40 056 человек.
- Светлана Аллилуева возлагает большую часть вины на Берию...
– Берия-то пришел в 1938-м, а сколько до Берии было уничтожено Ежовым, Ягодой? Берия ведь хитрый был, ничем, конечно, не лучше, чем другие, но в 1938 году он стал чистить НКВД. Но потом он стал делать то же самое, что и его предшественники. Сталин предпочитал назначать людей необразованных, людей с вымытой совестью. У них не было никаких моральных тормозов: надо расстрелять – то расстрелять. Вот Каганович любил писать резолюции о расстрелах матом, на человеческих судьбах. Эту проститутку, эту б... – писал, – эту гадину расстрелять. О Господи, стыдобушка, еще и хуже писали, хуже!!! О бывших друзьях писали в том же стиле. Фонд «Демократия» выпустил 21 том документов, в том числе с подобными резолюциями.
– Наверное, Берия и Ежов никогда реабилитированы не будут?
– До тех пор, пока я жив, нахожусь в этой должности, такого предложения я вносить не буду, несмотря на то, что, с точки зрения юриспруденции, они реабилитации подлежат. Действительно, Берия не являлся агентом 14 разведок, в чем его обвиняли, не пропускал немецкую армию через Кавказский хребет. А Ежов не принадлежал к правотроцкистскому блоку и не имел никакого отношения к шпионажу. Их судили не за расстрелы миллионов людей, а за «контрреволюцию», за «шпионаж». Но вы представляете себе реакцию общества, если мы реабилитируем сегодня Ежова и Берию? Сегодня мы реабилитируем только тех, кто был безвинно по их приказу расстрелян или сослан в лагеря.
– Одним словом, реабилитация тех, кто судил и арестовывал во времена репрессий, сегодня невозможна?
– Дело в том, что за реабилитацию этих людей выступают единицы – их родственники. А меня больше интересуют люди, которые невинно пострадали. Конечно, это тоже большой вопрос. Ведь в 1938 году были арестованы 42 тысячи бывших следователей, и большинство их них были расстреляны. Сталин любил прятать концы и закапывать свидетельства преступлений...
– Почему же тогда был реабилитирован Судоплатов?
– Я не занимался этим делом, его реабилитировали до того, как я пришел на эту должность. Верховный Суд, убежден, сделал это под чьим-то нажимом. Я бы был против его реабилитации.
– Вы как-то говорили о том, что в 2002 году будет создан Музей ГУЛАГа...
– Давно бы пора, я выступал по этому поводу, письма подписывал... Но, скажем, в Магадане есть подобный музей. Жуткий музей, но он очень точно напоминает человеку о зверстве человека, о его низости, подлости. Там есть потрясающий лозунг: «На заботу партии и правительства о нас, зэках, ответим стахановским трудом».
— Александр Николаевич, что повлияло на ваш выбор заниматься политикой?
— Любопытный вопрос, меня об этом еще никто не спрашивал... Во-первых, повлияла политизированная до крайности жизнь того времени. Жизнь и сейчас политизированная, но на других принципах. Тогда же она была политизирована насильственно. Постоянно осуществлялся нажим на сознание, на мышление сверху. Была создана целая система политизации жизни — сначала человек становился октябренком, потом пионером, потом он вступал в комсомол. Другие общественные организации тоже были придатками партии. Их так и называли: «проводники идей партии».
Так вот, эта самая политизация жизни общества, конечно же, оказывала влияние на выбор людей. Попасть на партийную работу было определенной мечтой каждого человека.
Второй ряд причин моего выбора складывается из случайностей. Пришел я с войны. Был там не на политической работе, а на командной, служил в морской пехоте. Мальчишками на фронте мы кричали: «За Родину! За Сталина!» Теперь-то я понимаю, почему за Родину. Но за Сталина-то почему? Ну, так было, так было, потому что…
Понимаете, мы ленивые умом. Нам как-то не хватало времени подумать, нас устраивало положение вещей. Мы считали нашу жизнь вполне комфортабельной. Не считали нужным думать, а принимали всё на веру. Тем более в то время нам постоянно внушали, что власть всегда говорит правду.
— Но помните, у Бориса Васильева есть повесть «Завтра была война». В ней школьники, которым по шестнадцать-семнадцать лет, задумывались над тем, почему им запрещают читать Есенина, почему отца их подруги арестовали ночью энкавэдэшники.
— У меня это все было потом, в институте, а не на фронте. Есенина я тоже не читал. А вот в институте мой сосед по общежитию Лёнчик — потом он стал деканом филологического факультета университета — дал мне из-под полы тетрадочку со стихами Есенина. Я его спрашиваю: «А почему это нельзя читать открыто?» Он мне сказал: «Потом объясню, это сложно».
— Александр Николаевич, вы упомянули о политизированности общества в то время, и мне почему-то вспомнился эпизод из «Двенадцати стульев». В уездном городе открывали трамвай, и главный инженер на митинге по этому случаю вместо простых слов стал почему-то, сам того совсем не желая, говорить в начале своей речи о международном положении СССР.
— Ну, политизация была всегда. Например, после одного пленума ЦК, на котором обсуждалось, почему на Украине снизилось производство яиц, одна украинская газета вышла с крупным заголовком: «Ударим яйцом по империализму!» Редактор получил выговор.
Или помню другой случай. В Латвии состоялся пленум, который обсуждал проблемы рыболовецкой промышленности. Было принято решение: «Усилить партийную и комсомольскую прослойку в кадрах рыболовецкой промышленности». На следующий день в «Советской Латвии» — огромный заголовок: «Коммунистов и комсомольцев — в море!»
— И все-таки ваше желание пойти на партийную работу с чем было связано?
— Да не было у меня никакого желания! Я пришел с фронта в 43-м году, на костылях. Знаете, тогда с уважением относились к ребятам, вернувшимся с фронта. Поступил в институт, где на первом же комсомольском собрании меня избрали в бюро комсомола института. Это произошло неожиданно для меня и случайно, как я считаю. Я ведь даже представления об этом не имел. Так что никакого желания двигаться по партийной линии у меня не было.
— Вплоть по Политбюро? Это тоже было случайно?
— Это все цепь случайностей.
— Вы не задумывались над тем, почему эти случайности получались?
— Что касается меня, то я не считаю, что у меня типичный для многих функционеров путь. Я не прошел партийно-кагэбистскую селекцию. У меня как раз все складывалось случайно.
Например, сначала я хотел поступать в кораблестроительный институт в Нижнем Новгороде, но меня не взяли по состоянию здоровья. Тогда я подал документы в педагогический, на филфак, тянуло меня всегда к литературе. А потом меня вызвал замдиректора и сказал: «Зачем филологический? Давай иди на исторический». Так вот я попал на исторический факультет.
Учился спокойно, ни о какой партийной работе не думал. Но однажды меня вызвали в обком. Там меня ждала симпатичная женщина, она оказалась из ЦК и курировала Высшую партийную школу. Она предложила мне сдать экзамены в ВПШ. А почему бы и нет? Шестнадцать человек поехали поступать, но экзамены сдали только четверо. Так что опять случайность, не мой выбор.
Кстати, учился я всегда хорошо и проблем с экзаменами у меня не было. В институте был сталинским стипендиатом, потом в Академии общественных наук получал только «пятерки».
Но Высшую партийную школу я так и не закончил. Через год после моего поступления ее расформировали. Я опять вернулся в институт, а через три месяца меня назначили инструктором сектора печати обкома партии. Так я стал курировать местную, районную, печать. Знаете, я до сих пор считаю, что самая интересная печать в то время была в районах. Там печаталось все. Цензоры были из тех же ребят-журналистов, все были знакомы.
— Скажите, а кто имел больший вес в обкоме — секретарь по идеологии или по промышленности, например?
— Если кого-то надо растерзать, то в данном случае больший вес имел, конечно, секретарь по идеологии. Под растерзанием я имею в виду чисто политико-идеологический характер, оценки поведения, состояние идеологической работы на предприятиях, отношения рабочих с руководством… Демагогия была такая — рабочие всегда правы. Это было нужно для завоевания авторитета. Считалось, что лучше будет «дать по шапке» директору, выговор ему объявить, чтобы рабочие сказали: «Вот она, справедливость!»
С одной стороны была система подавления, а с другой — маневренность, создание видимости, что партия все время на стороне рабочего класса, крестьянства. Выговора-то давали не рядовому человеку. Если рабочий человек что-то не так скажет, то его просто судили или расстреливали.
— Простите, но мы с вами так и не выяснили: в ЦК вы тоже попали случайно?
— Они занимались кадровыми делами. Потом, понимаете, после войны возник кадровый голод, ведь было убито более тридцати миллионов человек.
— То есть тогдашняя номенклатура не воспроизводила себя, как сейчас?
— Воспроизводила, но уже не за счет себя. Ведь восемьдесят-девяносто процентов секретарей ушли на фронт, и многие не вернулись. Откуда им было брать кадры? Из пришедших с войны членов партии. Кстати, многие из нынешнего поколения руководства партии выросли именно на почве этого кадрового голода, в том числе и Горбачев.
Так вот что происходило потом. Как-то я написал статью про соревнование в одном районе, и бюро обкома ее не одобрило. А я написал правду — что никакого соревнования не было на самом деле, что все договора о так называемом соревновании заключались по телефону. Сами же люди ничего не знали о соревновании.
— Эта статья была вашей инициативой или вам подсказали?
— Нас просто разослали по районам проверить, как идет соревнование. Я попал в Гаврило-Ямский район, где у меня и сложилась такая точка зрения. Ну, на бюро меня всего раскритиковали, а редактору газеты это понравилось. Через месяц меня перевели в газету членом редколлегии. Я и не возражал. По-моему, поступил правильно.
Стал работать в газете. Три с половиной года проработал в областной газете. Вот это действительно была школа! Это был настоящий университет, настоящее познание жизни! Я ездил по районам и писал обо всем, ведь в районной газете нужно уметь писать обо всем. Научился определенной доле цинизма. У нас то ли стукач ленивый был, то ли его вообще не было, но многое нам сходило с рук.
— Это какие были годы?
— 1950–1953-е годы.
— А что же вы тогда могли особенно-то сказать?
— Ну как же! То, что колхозы ломали, то, что они умирают. Про низкий уровень зарплаты, что в магазинах ни черта ничего нет.
— А о том, что было выше района, вы уже не говорили?
— А мы и не знали, что было выше.
— Ну а разговоры были об этом?
— Это считалось антипартийными разговорами, молодой человек. За это из партии исключали.
— Знаете, мне приходилось общаться с людьми вашего поколения, и многие мне говорили: «Да. Мы всё знали, всё понимали...»
— Да врут они! Всё понимали они…
— В вашем окружении были такие, которые понимали?
— Нет, конечно! Конечно, нет!
— Может, просто молчали?
— Да, было, что и молчали. Ну вот, например, разговариваем мы в кругу товарищей о том, что вышла новая работа Сталина о языкознании, где он писал, что русский язык возник то ли в Белгородской области, то ли в Курской, то ли на стыке этих областей. Ну что это за чепуха! Почему не в Архангельске, не в Ярославле или не в Сибири?! Но мы считали, что такие мысли являются антимарксистской постановкой вопроса, что это ревизия и глупость.
— То есть все-таки сомневались в том, что говорил Сталин?
— Это все конкретные вещи. А в целом… К тому времени не то чтобы сомневались в том, что говорил Сталин, но как-то потихоньку угасала беспрекословная вера. Это уже было ведь после войны. Как ни парадоксально вроде это звучит. С одной стороны, он укрепил свою власть. Победа в войне! Он самый лучший в мире полководец, таких никогда не было! Он — гений человечества! Но где-то подспудно сомневающихся стало больше. Боготворение кончилось, иконообразное о нем представление шаг за шагом размывалось. Солдат, вернувшийся с войны, был уже другим человеком. Он молчал. То есть как молчал: дома-то он рассказывал, что он видел в Европе. Он увидел там дороги, дома и все окружающее воспринимал уже по-другому. И появилась такая вот нотка: «А! Врут!» До этого времени так не говорили: «Врут газеты! Врут лидеры! Начальники врут!» Такого раньше не было. Но все равно недоверие в целом было.
Тот же деревенский мужик вернулся после войны в деревню, которую продолжали грабить. И люди перестали понимать, для чего это делается. Ну понятно, раньше была гражданская война, потом Отечественная. Бабы спасли страну, фактически это они выиграли войну, работая и ничего за это не получая, голодая. Но зачем же опять-то грабить деревню? Этого они уже не понимали. Мужик прореагировал на это ногами — убежал в город. Молодежь тоже перестала оставаться в деревне.
— Александр Николаевич, как удалось Сталину усыпить такую огромную страну?
— Усыпление началось в 17-м году и переходило из поколения в поколение. Вся деятельность Ленина сводилась к манипуляциям массами. Он первым нашел язык, который понимал люмпен. Это он, а не Октябрьская революция, расколол общество в силу идеи классовости, диктатуры пролетариата, этого геноцида. Но он придумал еще и такую вещь, как гражданская война. Это же он провозгласил лозунг «Превратить войну империалистическую в гражданскую!» И претворил его в жизнь. В итоге — тринадцать миллионов убитых. Кого? Тех же людей России, братьев, сестер, отцов, матерей. Общество окончательно раскололось.
Большевики несут огромную историческую ответственность перед нашим народом за раскол общества. Я понимаю, в любом обществе есть элементы раскола, недовольные, классовые слои. Но когда говорят, что должна быть диктатура пролетариата, а все остальные должны быть уничтожены, а все — это купцы, предприниматели, дворяне, офицеры, кулаки, священнослужители… Все они должны быть уничтожены, а остаться должен один люмпен.
— Он и остался.
— Да, остался люмпен, который в 30-е кричал: «Смерть прихвостням империализма! Смерть шпионам! Смерть собакам-убийцам!» В большей массе русский генофонд подорван очень серьезно. Когда мы сегодня говорим об отставании, то есть, конечно, причины и политического характера, и экономического, но есть причины и генофонда. Потребуются годы, чтобы это восстановить.
— Как вы думаете, почему смог появиться Сталин? Видимо, в России для этого была почва?
— А как же! Это сотворила революция, предреволюционная борьба. Недаром Столыпин говорил, что боится двух вещей — революции и войны. Он все сделал для того, чтобы не было войны. Однажды он отговорил царя от войны и считал этот день самым счастливым днем своей жизни.
Кстати, интересно, как сейчас коммунисты спекулируют на известном высказывании Столыпина: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия». Интересно, что это он сказал в Думе при обсуждении вопроса о необходимости передачи земли в частную собственность. Левые выступали против этого, они говорили, что нужно отнять у помещиков землю — хотя к тому времени у них практически не осталось земель, — да еще в придачу отнять землю у монастырей. А Столыпин выступал за передачу земли в частную собственность, именно тогда он и сказал свою знаменитую фразу. Величие России он видел в частной собственности на землю. Теперь эту фразу вырывают из контекста…
Наша беда, в сущности, и наши метания, вся эта сумятица — от определений о характере событий, внедренных в наши мозги. Вот говорят: Великая октябрьская социалистическая революция. Но даже Ленин первоначально называл ее просто переворотом. Он произошел после Февральской революции, которая действительно была революцией, ибо сменила монархию на Временное правительство, которое должно было через Учредительное собрание установить новый строй в России. Февральская революция была настоящей демократической революцией. Но Учредительное собрание, как известно, было разогнано большевиками. Так что Октябрьская революция была не революцией, а контрреволюцией. Она была реакцией на Февральскую революцию. Все составляющие, политикообразующие факторы свидетельствуют именно об этом. Это и запрет на свободу слова, и запрет партий, и переименование социал-демократической партии в коммунистическую.
Кстати, вспомните, из-за чего было Кронштадтское восстание. Матросы по наивности стали требовать выполнения лозунгов Октябрьской революции, в которой принимали активное участие. Но большевики изобразили их контрреволюционерами.
— То есть компартия просто обманула народ?
— Конечно. Отсюда и начался обман — дескать, это была революция для народа. Потом начался геноцид против отдельных слоев народа, потом и против основной составляющей — крестьянства, которое было почти ликвидировано. Потом индустриализация. Пролетариату внушили мысль, что он играет ведущую роль. А он спился. Его споили, и он продолжал жалкое существование.
— Простите, мы немного отвлеклись от темы о Сталине. Теперь мы знаем, что это был за монстр, хотя если посмотреть на его портреты — такой добрый дедушка...
— На самом деле он был совсем не такой. Снимки говорят, что и Ленин был не таким, как его рисовали.
Понимаете, Сталин был византиец, со всеми пороками византийцев — интриганство, предательство. Ему ничего не стоило расстрелять своего товарища. Хотя, с другой стороны, он строго соблюдал какой-то выдуманный, но действующий на массы ритуал. Если посмотреть хронику съездов, то можно заметить: он никогда не садился на место председательствующего, как это делал Брежнев или Хрущев. Он все время бродил где-то сзади, то к одному подсядет, то к другому. Никогда не открывал съездов,