Человек сидел на толстой ветке вечнозеленого дуба и смотрел вслед заходящему солнцу. Краем уха он услышал шевеление справа и выше от себя, на соседнем дереве. «Носач » - подумал человек. – «Самец. Вроде, спокойный…»
Крупный пробоскис-самец, медленно перебиравшийся на более удобную ветку, также заметил его. «Безволосая обезьяна» - подумал пробоскис. Принюхался внимательно и заинтересованно. «Нет, не самка… Самец. Вроде, не агрессивный…»
Пробоскис уронил голову на грудь и погрузился в молчание. «И откуда здесь взяться безволосому?.. Все джунгли захватили, паразиты. Спасения нет от них – вопят, кричат, вырубают леса… Скоро вообще негде будет от них спрятаться на всем Калимантане!... А, к черту все. Какой красивый сегодня закат!»
«Какой красивый сегодня закат» - подумал человек, обмахиваясь книгой. На книге были написаны буквы и нарисованы какие-то символы, но он никак не мог понять, что это значит, и использовал эту находку в своем рюкзаке в качестве веера. «Вот и сосед залюбовался…»
Они сидели на разных ветках и наблюдали заходящее солнце. Когда последние лучи его скрылись над речкой, человек ощутил едва заметное покалывание, волной прошедшее по его телу. Подняв глаза кверху, он увидел гигантскую птицу с железными перьями и длинным хвостом, которая внимательно посмотрела не него и полетела в направлении деревни.
«Ну вот, неужели опять…» Подумал он. «Впрочем, да, ведь сегодня полнолуние… ».
Покалывание становилось сильнее, и человек не стал медлить – перехватываясь руками («на редкость неуклюжая обезьяна» - с легким презрением подумал пробоскис – «или у него ноги больные, чего не цепляется-то?..»), он пробрался к своему дуплу, надежно замаскированному в ветвях. Выцветшая футболка с изображением танца Шивы высохла после стирки в ручье и пахла хвоей. Он надел ее с сожалением – он понятия не имел, откуда она у него и где взять новую. А эта мало того, что выцвела – обвисла по краям и порвалась в районе нескольких подмышек танцующего тысячерукого бога.
Джинсы давно пришли в негодность, но их он легко заменил на совесть сработанной кожаной набедренной повязкой – одним из подношений даяков.
В его голове послышались тихие, нестройные звуки, как будто юные девушки неуверенно начинали урок пения. Надо было спешить – он заткнул слева за повязку набитую сушеными травами трубку, вытащил откуда-то из глубин дупла полотняный мешок. Достал из тайника за веткой пузырек, на секунду задумался и все же капнул пару капель под язык. Звуки песни сразу стали тише, давая ему последнюю возможность сосредоточиться. Он заткнул пузырек пробкой и привязал накрепко бечевкой, спрятав в лоскутах повязки.
«Неуютно все же в этом дупле, тесно… Надо будет поискать пещеру».
Аккуратно замаскировал вход ветками, смоченными тем же эликсиром из пузырька, разведенным в стократном соотношении. Он точно знал, что ни животное, ни змея, ни насекомое не пройдет сквозь этот барьер, но вряд ли смог бы объяснить, почему. Как и то, почему он здесь и куда намерен идти.
Даяки сидели у разгорающегося костра полукольцом, молча и неподвижно. Мужчины смотрели в огонь; немногочисленные женщины следили за детишками, не позволяя нарушать торжественное молчание. Дети, оказавшиеся здесь в этот час, были нездоровыми, успокоить их было трудно, поэтому женщины использовали любые средства – тем, что поменьше, давали грудь, старшим выдали долгожданные лепешки из тапиоки, угрожая забрать лепешки и отдать детей злым демонам леса, если только те будут шуметь.
Все ждали появления главных действующих лиц сегодняшней ночи – восхода Луны и белого шамана. Предыдущего шамана, мастера своего дела, внезапно позвали к себе предки, и он ушел, не оставив за собой ни сына, ни приемника. Люди деревни отпевали его две недели вместо положенной одной, умоляя его дух замолвить за них словечко и не оставлять их одних на верную гибель.
В конце второй недели бдений, перед полнолунием, на поляну, прямо из густого леса, вышел белый человек с безумными глазами, большой запекшейся раной на лбу и заплечным мешком на спине. Человек шел не спеша, слегка покачиваясь, и что-то пел на непонятном им языке. Он совершенно не испугался, увидев толпу вооруженных воинов, вставших плечом к плечу ему на встречу, подошел к костру и издал звук, пробравший присутствующих до самых тайных уголков их диких душ…
Восток начал светлеть, и громкую симфонию ночного леса, наполненную звуками ночных птиц и насекомых – такую привычную местному уху, что оно ее даже не замечает - вдруг прорезал такой же крик. Смесь звериного рычания, истошного рева и безутешного рыдания. Несмотря на то, что племя ждало этого звука, услышав его, вздрогнули даже бывалые воины. Женщины теснее прижали к себе детей, забывших и про грудь, и про лепешки. Когда лесное эхо перестало играть с этим странным стоном, перекраивая его на все лады и заставляя в ужасе приумолкнуть других обитателей леса, все услышали песню. Песня также была прежней – той самой, которую они впервые услышали несколько – или, может быть, несколько десятков - лун назад. Она была мелодичной и гармоничной, немного грустной, и могла бы быть даже очаровательной, если бы внезапно не прерывалась все тем же жутким звуком, исторгаемым, казалось, из самой преисподней.
Слегка приплясывая, не переставая петь, человек вышел из чащи леса, подошел к костру. Вытащил горстку свежезасушенных трав и бросил ее в костер: к запаху ночного воздуха джунглей прибавился сильный, тяжелый аромат южных благовоний. Достал из полотняного мешка бубен («откуда он у меня?...» - вопрос скользнул по периферии сознания и, видимо, поскользнувшись, исчез в темных глубинах подсознательного). Разогрел его над костром, держа на вытянутых руках. Уставился на пламя, переминаясь с ноги на ногу – сначала медленно, потом во все более ускоряющемся темпе, иногда запрокидывая голову к восходящей Луне. Ударил в бубен, держа его вниз, и пошел вокруг костра, наращивая ритм камлания и – в такт ему – собственного дыхания, постепенно поднимая бубен выше и выше.
Вдруг шаман резко остановился, развернулся и указал пальцем на молодого воина, опиравшегося на дерево. Парень вздрогнул и тихо подался вперед; до этого момента он старался держаться подальше, чтобы не нарушать торжественности момента постоянными приступами неудержимого кашля, которые оставляли на его губах капли крови. Позже парень шепотом рассказывал, что ужас парализовал его до корней волос, но он был не в силах сопротивляться зову шамана.
Когда воин подошел к шаману на расстояние вытянутой руки, тот схватил его за плечи и начал трясти, перебирая ногами по кругу, все быстрее и быстрее кружась с ним в странном, нелепом танце. Песня звучала все пронзительнее, громче и громче, темп ускорился до практически невозможного для человеческого существа. Внезапно остановившись, шаман резким ударом опустил свою голову на грудь юноши и так и остался стоять в течение нескольких мгновений, после чего с силой оттолкнул парня от себя. Повернулся к костру, протянул к нему руки и, сотрясаясь всем телом, издал знакомый пронзительный звук. В этот раз он прозвучал еще страшнее и более походил на непрерывный, жуткий в своей нескончаемости волчий вой. Замолчав, он уронил голову на грудь, упал на колени и стоял так, долго, касаясь пальцами земли и наклонив голову так близко к костру, что онемевшим зрителям казалось, что его необычного цвета волосы вот-вот воспламенятся. Юноша лежал на траве, глядя на Луну пустыми глазами. Он еще не успел привыкнуть к ощущению отсутствия постоянной боли и высасывающего силы кашля, много лун терзавшего его изорванное горло.
Шаман, наконец, встал. Медленно обошел вокруг костра несколько раз, развернулся к даякам. Остальные случи были несравненно легче – инфекции у двух маленьких детей он просто высосал и выплюнул в костер, рваные раны охотника, не поделившего добычу с кабаном, посыпал запасенным порошком трав, на воспаленный фурункул капнул две капли своего эликсира – больная взвыла от острой боли едва ли ни громче, чем сам шаман, но уже через пять минут место фурункула было не отличить от комариного укуса. С мальчиком-заикой, явно из соседней деревни – он видел его впервые («только этого не хватало… мне бы со своими справиться!») он двенадцать раз подряд прорычал по-тигриному, держа его за голову, пока луч боли скользнул из глаз пацана в его открытый рот и был выброшен плевком в направлении Луны.
Поток больных иссяк, но воины не расходились: старейшина подошел к шаману и что-то несколько раз повторил, удрученно глядя в небо. «Дождь» - почему-то понял он. «Тут очень давно не было дождя. А я-то что могу?» - мелькнувшая где-то на задворках сознания мысль исчезла так же неожиданно, как и появилась. Он поднял руки вверх, жестом приказав воинам сделать то же самое. «Хурай! Хурай! Хурай!» - незнакомое слово вырывалось из него и повторялось десятками глоток. Руки делали круги по часовой стрелке – и сами они начали перемещаться кругом вдоль костра, подпрыгивая, вскрикивая, перемежая «Хурай» с другими звуками, очень похожими на те, что произносил старейшина, но более протяженными, заунывными, порождающими изощренные рифмы, переходящими в куплеты…
«Дождь пойдет на второй день» - нежный женский голос в его голове сказал это четко и очень понятно, но, как будто заколебавшись, на всякий случай решил повторить эту фразу на нескольких языках – как известных ему, так и неизвестных. Он остановился, разомкнул круг. Глядя старейшине в глаза, провел рукой в направлении востока на запад два раза. И махнул рукой, как будто сметая оставшихся людей в сторону деревни. Старейшина понял, прокричал что-то, и люди начали потихоньку вставать со своих мест, неохотно, как зрители, зачарованные спектаклем.
Шаман достал трубку, раскурил от костра, глядя на полную Луну, уже прошедшую точку зенита. Он еще не думал, но уже не чувствовал. Он даже не осознавал присутствия всех этих людей, которые кланялись ему, уходя, и складывая в корзинку - он и в этот раз не смог отследить, откуда она появилась – нехитрые подношения: разноцветные ленты, куски какой-то материи, фрукты, коренья, вареный рис, кокосовое масло, сушеную рыбу – все это он рассмотрит потом, а сейчас ему нужна просто тишина, только тишина, костер и трубка…
Мысли и сознание еще не вернулись, но что-то внутри него уже ждало их появления. Тихое шевеление позади него заставило его резко повернуть голову.
Он повернул голову. Перед ним в свете Луны стояла молодая девушка с длинными, очень длинными волосами, плотным покровом лежащими на ее обнаженном теле – из одежды на ней была только набедренная повязка из грубой материи. «Неужели еще не все?» - с тоской подумал он. «Как же я устал…» Он встал, взял ее за плечи. Ощущение было странным. Он не чувствовал болезни, но девушка явно была не в себе; ее трясло, как в лихорадке. Он вспомнил ее – в редкие секунды просветления он уже несколько раз ловил ее взгляд из кустов, и этот взгляд кричал о помощи – но, впадая в транс, он почему-то переставал его чувствовать и никогда не вызывал ее для лечения. Боль была и ее не было, лечение было непонятно, но необходимо.
Он смотрел на Луну, пытаясь ощутить ставшее таким знакомым чувство понимания единственно правильного решения. Решения не было. Мыслей не было тоже. На всякий случай, он достал из своего мешка большое птичье перо и причесал ауру девушки. Не помогло.
Не глядя на девушку, он приложил руки к ее голове, провел ими по глазам, на миг задержав на них ладони, осушая теплую влагу. Коснулся губ, которые вдруг пришли в легкое движение, слегка сдавив его пальцы. Медленно, очень медленно руки спустились по подбородку, легли на шею, раздвигая густой покров волос… Он чувствовал что-то странное – знакомую и уже ставшую привычной волну, облаком накрывшую его с головой, как будто начинала подпирать снизу другая, горячая волна, пытающаяся сорвать, снести это большое облако…
Руки шамана медленно опускались все ниже и ниже, пытаясь нащупать источник странной болезни. Девушка не шевелилась, дыхание ее было частым и теплым, а глаза смотрели на него не мигая, широкие, как две полные Луны… Вдруг она покачнулась и непременно упала бы, если бы он не подхватил ее за талию и не опустил на мягкую траву. Став на колени, он продолжал медленно водить руками по ее телу – пальцы двигались сами, а он с удивлением наблюдал, как они тыльной стороной скользили вдоль шеи, обводили кружком груди, пощипывали соски, скользили вдоль тела все ниже и ниже… Вдруг его пациентка изогнулась дугой, крича и трясясь в каком-то странном припадке, словно она сама стала шаманкой и пребывала в священном трансе… И неожиданно замерла, почти бездыханная.
«Видимо, у меня получилось» - подумал он, спокойно и удовлетворенно. Заглянул ей в глаза и с удивлением увидел под сладкой истомой затаенную боль. Боль, которую невозможно достать, которую не хотят отдавать. Видимо, силы уже начали покидать его – он тоже не мог ни понять, ни почувствовать, как вытащить, выплюнуть, изрыгнуть эту боль. В ужасе и замешательстве, он подхватил свою корзинку и исчез в лесу, оставив странную девушку лежащей у костра. Ему надо спешить – ведь еще несколько минут и наступит рассвет, и тогда он ни за что не найдет свое дерево, свое дупло. Скорее, в лес, скорее, по тропинкам, главное - не думать, его тело лучше знает, куда бежать, только скорее… За ним розовато-белой тонкой паутинкой бежала струйка боли.
Как загнанный зверь, на последнем издыхании он нашел дуб, держа корзинку в зубах, вскарабкался по шершавому стволу. Скользнул под ветки и упал на мягкую солому, не раздеваясь, и забылся долгим, тяжелым сном.
Во сне он видел яркий зеленый круг и стрелку, направленную на цифру 160. Ночная дорога – пять полос в одну сторону, пять - в другую. Он не думает, как обгонять все эти еле-еле ползущие машинки – что-то внутри него знает решение лучше, он просто доверился ощущению и напитывается энергией от этой скорости, от этого щекочущего ощущения опасности, бьющего в открытое окно ветра, вступившей в свои права могущественной ночи… Он несется навстречу полной Луне – лишь она одна, а не ползущие, как сонные мухи, автомобили, имеет смысл и значение. Ему легко, он смеется…
Здесь надо повернуть, он уже почти приехал. Куда? Да вот же, сюда, в этот новый многоэтажный дом – дом спит, лишь одно окошко светится желтым светом. В окне мелькает отражение собранной в узел прически – женщина подходит к окну, открывает его, всматриваясь в темную даль… Она зовет – он не слышит звука, но чувствует, что ей что-то от него нужно – и он должен, он хочет ей это дать. Поднимается на пахнущем мочой и грязью лифте, тихо стучится в дверь – дверь открывается ему навстречу, едва он успевает до нее дотронуться, и смрад подъезда сменяется запахом чистоты и жасмина. Лицо женщины озаряется улыбкой – как будто вспышка внеземного света осветила этот засиженный мухами и воняющий нечистотами подъезд, этот старый дом, этот сонный район.
Женщина приглашает его на кухню – нет, он не голоден, и ей нужно не это. Он останавливает ее и смотрит в ее глаза – они широкие, как две огромные луны, в них, бездонных, темно-зеленых, влекущих как морская пучина, черным пятном, нефтяным озером разлита боль. Он не может выдержать этот взгляд и закрывает глаза поцелуями, чувствуя, как ее боль отступает…
Она лежит рядом, прижавшись к нему, покорная и счастливая. Нежная, теплая. Все хорошо. Она получила от него все, что он мог ей дать – почему же она смотрит на него так странно? В ее нежности и благодарности сквозит какое-то ожидание, и ему становится неуютно. Он обнимает ее и она засыпает в его объятиях.
Светает. Ему пора… Он целует ее и тихо, стараясь не разбудить, уходит в рассвет. Садясь в машину, оттуда, сверху, из окна, на которое он пытается не оглядываться, он явственно чувствует долгий, как жизнь, укол боли. Откуда? Почему? Что же он снова сделал не так?! Он не может вернуться и проверить –ему надо спешить, туда, по скоростной дороге, в тот маленький домик. Оттуда доносится тихий, слышимый только ему зов – она одна, она только что рассталась с мужем, ей нужен он – он один, ей очень, очень надо с ним просто поговорить, получить его поддержку, его энергию, его силу… И остаться, раскрывшейся и выпотрошенной, уставшей и удовлетворенной физически, но испуская ему вслед тонкую, но все более и более усиливающуюся по мере его удаления, струйку боли… А ему нужно будет снова спешить – на работу, туда, где его ждут задачи и запросы – каждый день, каждый день новые, решить которые он может – хочет – и должен – он один…
Он проснулся, обливаясь потом. Было, в самом деле, жарко, но не жарче, чем обычно бывает днем – а он чувствовал, что его тело горит огнем. Сколько времени он спал? Похоже, той ночью он все же переработал – тело ныло, как тогда, после сорокакилометрового перехода по влажному лесу Калимантана. Сознание – точнее, то, что от него осталось в последнее время - боялось возвращаться в мозг – каждое движение мысли отдавалось такой болью, как будто все мужское население даяков одновременно вонзало в его виски свои тяжелые копья, а вождь бил тупым концом копья сверху по темени. Он нащупал флакон – руки отказывались повиноваться. Он полежал еще несколько минут и усилием воли поднес флакон к пересохшим губам. Все, теперь спокойно лежать, не двигаться, не шевелиться, а главное – не думать… Тогда можно будет спуститься к ручейку и напиться.
Он неспешно перебирал содержимое корзинки. Помимо обычных вкусностей, нашел мягкую, прочную кожаную накидку. Можно будет поменять на нее футболку с Шивой, которую он, почти автоматически, сбросил с себя еще ночью – футболка висела на соседнем суку, мокрая насквозь, и по цвету почти сливалась с корой дерева. Ожерелье из свежих цветов… Он знал, что его сплела та девушка, которая осталась дольше всех у костра.
Есть не хотелось – хотелось курить. Он разгреб небольшой тайник в дальней части дупла, залез в рюкзак, засунул руку за зажигалкой. Рука нащупала что-то твердое; он достал книгу – ту самую, которую он вчера использовал в качестве веера. И вдруг прочитал название. Минут десять он, не отрываясь, смотрел на это чудо. Он знал, что знает, что это значит, но никак не мог вспомнить, что же именно. Потом открыл и начал читать…
«Простой оператор Perl может содержать выражение и без побочного эффекта. Все равно он будет рассматриваться интерпретатором как допустимый оператор, не выполняющий никакого действия, а только вычисляющий значение выражения». Яркой вспышкой промелькнула и пропала картина – самолет, идущий на посадку, тревога, кислородная маска… Он не стал пытаться поймать это видение, продолжил читать эти странные слова – он точно знал, что когда-то понимал их смысл, надо просто вспомнить...
«При выходе из внутреннего блока восстанавливаются значения переменных, которые были переопределены внутри блока ($var). Доступ к локальным переменным блока извне невозможен ($vari)»
Пора-пора, скорее, таксист, до вылета всего четыре часа… Две недели свободы, отдыха, моря…
- Ты берешь эту книжку с собой? Ты же отдыхать едешь!
- Мам, да это же не работа, это так, полистать на досуге, чтобы мозги не отсохли совсем!
«Мама». «Работа». Он боялся даже на минуту прекратить чтение, чтобы не спугнуть эту картинку, эти слова, такие знакомые, но пока не наполненные никаким смыслом…
Выйти из блока.
Восстановить значения.
Получить этот чертов доступ к локальным переменным, во что быто ни стало!...
В порыве какого-то озарения он снова полез в рюкзак и достал оттуда ручку и блокнот. «Мама» - вывел он и поразился, как здорово это ему удалось. «Работа» - начал он с новой строки. «160».
«Раз-два-три-четыре-пять! Время травки собирать!» - пропел знакомый нежный женский голос у него в голове. Утренние сумерки еще не рассеялись, он знал, что – да, время – но мысли, вчера так неожиданно посетившие его голову, уже не хотели никуда исчезать.
«Почему я должен тебя слушать?» - спросил он мысленно. «Я не ваш, я не отсюда… Я не шаман».
«А кто же?» - насмешливо ответила ему сладкоголосая незнакомка.
«Не знаю… Но я пришел из другого мира – это точно. Я пока не помню, из какого, но вспомню.»
«Ты пришел из другого мира, не спорю…» - мелодично протянул голос. «Но это еще не значит, что ты – не шаман».
«Как так?» - удивился он.
«Я тысячи лет работаю с шаманами» - сказала она уверенно. «Я не могла ошибиться. Ты всегда был шаманом. Другие обряды, другие ритуалы – но суть-то одна! А время и место не имеет значения… Ты был нужен здесь – и вот ты здесь. Вставай, хватит умничать. Травки собирать пора».
«Ты проверяла мою жизнь? И что же это была за жизнь?»
«Вот пристал!» - с внезапным раздражением произнесла дух. «Время уходит, скоро рассвет! Сегодня не соберешь – два месяца потеряешь!»
«Никуда я не пойду» - вдруг заупрямился он. «Пока не расскажешь».
«Я не могу рассказать тебе твою жизнь, дурачок» - ответила она. «Да и, по большому счету, там и вспоминать-то нечего. Обычная жизнь обычного шамана, только в более тепличных условиях, чем тут – в общем, почти обывательская. За исключением одной смешной проблемки, которую ты никак не можешь решить – оттого и не выходишь на новый уровень силы. Как сможешь – поймешь многое. Давай, дуй за травками. Будешь послушным – может, и дам совет тебе. Не будешь – начну кусать тебя потихоньку, вот так…» Ему показалось, что внутрь его головы вдруг посадили испуганного дикобраза – он даже вскрикнул от боли и неожиданности. «Иди уже!».
«Что-то я не припомню, чтобы ранее мне приходилось слушаться каких-то голосов и по их указке травки собирать…» - обиженно сказал он.
«Так раньше ты сам знал, что нужно делать, а тут ты новичок, вот и приходится мне носиться с тобой, как с дитем малым – все показывать, все рассказывать, думаешь, мне самой это нравится? Задал нам с тобой старый шаман работенку… Ну, ты встаешь, или пощекотать тебя еще раз?»
«Да иду, куда от тебя деваться, не нужно щекоток твоих» - произнес он вслух.
До рассвета он собирал травки, развешивал их сушить. Попил воды из ручья, пожевал лепешку, закусил спелым плодом манго из подношения даяков. И вдруг, вопреки всем запретам – а откуда они, эти запреты?! – выпил целый глоток эликсира из бутылочки – да хрен с ним со всем, будь что будет! Подумал, внезапно разражаясь злостью на женщину-духа, на себя самого, на весь этот мир…
Строки книги прыгали сверху внизу и никак не хотели складываться не то чтобы во фразы – в простейшие слова. «Эти операторы вычисляют выраже….” …” эквивалентен циклу while $i =1;” … “Все три выражения цикла for являются необязательными и могут быть опущены, … “
Руки тряслись, буквы прыгали из стороны в сторону, он с трудом угадывал значение слов.
«Это позволяет организовать бесконечный цикл:
for (;;) {}”
В голове, откуда ни возьмись, материализовалась таблица производных тригонометрических функций, трехмерная и живая.
«Выход из такого цикла осуществляется командами управления …»
Когда к ожившей, гнусновато шевелящей своими функциями, таблице, откуда-то снизу и справа, начал подбираться, выгибаясь коброй, символ интеграла, он, последим усилием переключив управление на себя, вылез из дупла и, обдирая коленки о кору дуба, рванул к реке, растянулся на мелоководье, визуализировав проникновение потока свежей воды сквозь темя внутрь головы, позволив смывать и слизывать из нее все не-его.
«Ну что, подпустило тебя, шаман?» - участливо, хоть и немного насмешливо, пропел нежный голос. Он посмотрел вверх: на ветке, совсем недалеко, сидела гигантская птица с железными перьями и смотрела на него немигающим взглядом.
«Ты обещала рассказать…»
«О чем же?»
«О моей проблеме… и о моей жизни»
«О жизни не обещала» - сразу парировала она. «Говорила же – не о чем тут рассказывать, жизнь как жизнь, тысячи таких было и будет. А о проблемке не забыл, значит… Но ты же и сам о ней знаешь.»
«Как же вы, женщины, любите ходить вокруг да около!» - в сердцах сказал он, откатываясь от потока в тень деревьев и зарываясь лицом в траву. После такой дозы эликсира он мог не опасаться насекомых.
«Ну да, почти…» - ответила его мучительница.
«Что – почти?!» - если бы она была женщиной во плоти, он бы, наверное, дал ей пощечину.
«Женщины, ходящие вокруг да около… Зовущие и убегающие… Удовлетворенно неудовлетворенные… И там, и здесь, не отпускающие и не принимающие… Улыбающиеся сквозь слезы, пытающиеся удержать, отталкивая, больные в своем здоровье… Как ты хотел сбежать от этого – да, ты хотел! Если бы ты не хотел, твоя интуиция, твоя сила шамана не пустила бы тебя на ТОТ самолет – но ты хотел, ты страстно мечтал сбежать… И сбежал – от всего – но не от этого. Нельзя сбежать от себя самого – от своего предназначения, от своей силы, от своей муки. Ты видишь - здесь все – другое, здесь ты – другой, ты почти не помнишь своего прошлого, не понимаешь своего будущего и не признаешь себя в настоящем. Но, как и прежде, ты можешь решать проблемы других. А эту проблему ты не можешь решить – потому что это не их проблема, не проблема этих женщин, это - твоя проблема …»
«И что же делать мне, вечная и многомудрая советчица тысячи шаманов?»
«Благодарю за комплимент, его не портит даже твой сарказм» - усмехнулась она. «Я слишком древняя, я разучилась давать ответы – но могу помочь поставить вопрос. А правильно поставленный вопрос содержит в себе ответ… Стоит ли загорать под зонтиком? Стоит ли бежать в пустоту? Стоит ли дарить иллюзию любви, не любя? Почему ты не побоялся выпить целый глоток эликсира, зная, что это может убить тебя? Почему ты не побоялся выйти безоружным к одному из самых таинственных племен Индонезии? И почему при этом ты боишься любить?»
«Да потому что невозможно любить без любви!»
«Невозможно НЕ любить. Сопротивляясь любви, попадаешь в пучину безумия. Любовь есть всегда. Любовь доверяет, любовь растворяет, любовь забирает душу и сливает ее с другой душой, целиком и без остатка. А ты боишься любить. Боишься пустить другого в свою душу, слиться в единое целое, постичь неразрывность. Эти женщины – лицо твоего страха любви. Они появляются потому, что ты боишься впустить в себя любовь.»
«Но они выглядят больными… Они взывают о помощи! Ты сама сказала, что я – шаман. Я не могу не реагировать на проблему, это сильнее меня….»
«Самонадеянные и пустые слова! Ты можешь вызвать дождь, но ты не можешь запретить всходить Солнцу. Если сапожник возьмется печь пирог, получится сапог, а не пирог. Даже если весь мир его об этом попросит. Понимание своих возможностей и границ своей силы и ответственности – только это и есть настоящая сила… И настоящее счастье. Обретешь это – и я тебе стану более не нужна… Хотя жаль.» Он вдруг увидел ее – стройную, с длинными темными волосами, юную, как заря, и вечную, как женская природа. Она улыбнулась ему – и эта улыбка озарила его мозг непереносимым светом, как будто весь мир стал единой вспышкой света. «Ты мне нравишься. Мне хочется, чтобы ты ласкал меня… Приходил ко мне… А когда ты будешь уходить – я буду плакать…»
«Нет!!!... »
Он снова – в который раз уже в этот бесконечный день - проснулся. Голова гудела, день клонился к закату. Перевернулся на спину – где-то высоко-высоко, в золоте заходящего солнца, его сосед-пробоскис сидел на той же самой ветке, где он увидел его, любовавшегося закатом, пару дней тому назад. Только на этот раз он был не один. Обезьянка, немножко меньше по размеру и почти совсем не носатая, сидела рядом с ним, положив мохнатую лапу ему на внутреннюю сторону бедра и задрав мордочку кверху. Самец самозабвенно и нежно перебирал шерсть на ее брюшке, иногда выкусывая назойливых насекомых, и не было ему никакого дела ни до заката, ни до неуклюжей, голой и несчастной обезьяны, лежащей под деревом.
Рядом валялась книга, на которой были написаны какие-то значки. Кажется, он видел эту книгу во сне, и, вроде бы, эти значки что-то значили. А вдруг – важное для племени? Он сел на траве, поднял книгу, с пол-минуты глядел на нее, пытаясь уловить быстро ускользающие остатки сна. Значки молчали. «Привиделось…». Поднял книгу и начал обмахиваться – парило немилосердно.
Он почувствовал капли на лице – то ли испарина, то ли слезы, то ли первые капли дождя. «Скорее домой» - подумал он. «Сейчас начнется вызванный мною ливень, надо спрятать травки. И куда я дену такую кучу в этом тесном дупле? Завтра, как ливень пройдет, наберу грибов и пойду искать себе пещеру».
И полез вверх по стволу дерева, к своему дуплу.
Август, 2015