Феофанов сказ 4
Из всех забытых бесценных
предметов вот что мы спасаем.
Артефакты. Реплики памяти.
Никчемные сувениры. То, что не
продать с аукциона. Шрамы,
оставленные счастьем.
Ч. Паланик.
Немая власть вещей.
Тривиальная и пошлая привычка.
Э. М. Ремарк.
Вещи - это материализованные
мысли.
Ф. Гартман
Август тешился насилием. «Была жара, жара плыла» - и это не был поэтический троп. И «в сто сорок солнц пылал» не закат, а небосвод над утомлённым зноем городом. Уже который день термометры упорно стремились доказать, что земное притяжение не властно над ними. Во всяком случае, ртуть и прочая жидкость в этих изобретениях Фаренгейта и Цельсия не желали падать и тем самым быть ближе к земной поверхности. Более того, отметка в 35 градусов в тени не казалась им чем-то рекордным. Иногда вдруг налетал вихрь, подхватывая пыль, мусор, упавшие сухие листья с деревьев, измученных обезвоживаньем, и уносился прочь, ломая верхушки тополей и зонтики. И тотчас же сокрушительный краткосрочный ливень с неистовством начинал охотиться за всем живым на земле. И через десять минут люди, ошеломлённые этим буйством, пытались продолжить привычный образ жизни, пока потоки воды устремлялись в ливневые стоки и овраги. Кое-где на улицах и в скверах образовывались запруды, в которых дети, птицы и даже собаки находили для себя всякого рода приятности. Наступившая было прохлада оказалась обманчивой. Вот уже стал парить асфальт под обжигающими лучами солнечного ярила. И к неимоверной жаре добавилась изматывающая духота. Многим захотелось тут же обзавестись жабрами и залечь на прохладное морское дно. К этим новоявленным Ихтиандрам, однако, не принадлежали ни Эф, ни его подопечный отрок. Климатологическое оборудование создало в их особняке весьма комфортные условия для проживания. Что всё же не помешало родителям Родиона улететь на очередной симпозиум куда-то в район Сейшельских островов. Как можно было пропустить обсуждение такой важной темы, как «Атмосферные аномалии на острове Маэ в XVI веке»? Так что Родька и биоробот-ментор GF17*НуИ остались опять вдвоём. Подросток сначала обрадовался: будет всё время проводить с друзьями. Но радость была зряшная. Спасаясь бегством от августовских кошмаров, родители его сотоварищей прихватили своих чад и скрылись в направлении морских и океанических побережий. Изнывая от скуки, подопечный Эфа дошёл до того, что вспомнил о подаренной ему на день рождения игре го и решил научиться играть в неё. Для этой цели он скачал из интернета несколько учебников и вот уже несколько дней старательно их изучал. Вот и сейчас он сидел за столом и манипулировал камнями чёрного и белого цвета на гобане, изредка поглядывая в распечатку, что лежала рядом с доской. Вот он, не поднимая глаз от гобана, спросилЭфа:
- А ты знаешь, что мушиное жужжание очень близко к звуку фа? И по ней можно настраивать музыкальные инструменты?
Тут он поднял глаза и, воззрившись на робота, что расположился на оттоманке, почти крикнул:
- Можешь не отвечать. Бог с ними, с мухами. Ты что так вырядился? Где это ты такой прикид нашёл?
- На мне …халат из персидской материи, настоящий восточный халат, без малейшего намека на Европу, без кистей, без бархата, без талии, весьма поместительный, так что и я могу дважды завернуться в него.
А что ты так удивлён? Халат имеет в глазах моих тьму неоценённых достоинств: он мягок, гибок; тело не чувствует его на себе; он, как послушный раб, покоряется самомалейшему движению тела...
- Постой, постой. Что-то это мне напоминает: и халат твой, и речь твоя какая-то странная – «покоряется самомалейшему движению». Ты так, при всей твоей заумности, раньше не изъяснялся. Минуточку. Вон оно что. Умница гугл. Он тебя вывел на чистую воду. Твой халат точно совпадает с описанием обломовского халата. А сам ты заговорил словами автора одноимённого романа – Гончарова. Но если со словами всё ясно, ты их просто стибрил, но халат никак нельзя умыкнуть со страниц литературного произведения. Интересно, где это ты разжился таким редким одеянием?
- Вот с халатом всё очень просто. Ты же знаешь, что я не мёрзну. И никакое утепление моего тела мне не нужно. Но когда я прочёл «Обломова», то раззавидовался его главному персонажу – Илье Ильичу. Ведь его халат – это не просто халат, не просто повседневно необходимая вещь, обыденная, как тапочки, рубашки, брюки или нательное бельё. Нет. Он для него и кокон, в котором можно спрятаться от внешнего мира, и броня, защищающая от угроз изменчивой жизни, и теплица, в которой взращиваются роскошные цветы его сибаритства и лени, и нетленный символ покоя и неги, и элизиум, где можно предаться мечтаниям и пылким воображениям, и саркофаг, в котором захоронены его светлые надежды и любовь, и монстр, присвоивший себе право распоряжаться его жизнью, и талисман, охраняющий «бабочку» его нежной и ранимой души от «грязных, в калошах и без калош», от «ощетинившей ножки стоглавой вщи» пошлой повседневности. И обобщая этот универсум обломовского халата, я могу подытожить - он ещё и образ сакрального пространства его души. И мне захотелось испытать на себе все эти его качества. Поэтому я попросил твою маму помочь мне заиметь нечто подобное описанному артефакту в «Обломове». Та обратилась в одну театральную костюмерную мастерскую, и там сшили почти точную копию этого жизненного оберега Ильи Ильича. Перед отъездом на Сейшелы она его вручила мне со словами: «Тешь, милый Эф, свою электронную душеньку!»
- Робот, почитывающий Гончарова, лежа на оттоманке в обломовском халате! Это нечто! Интересно было бы задать вопрос роботехникам, как далеко может зайти процесс вочеловеченивания их созданий? В случае с тобой, Эф, мне мыслится, предела в этом нет. Ну, скажи, на милость, что тебе все эти романы на букву «О»: «Обломов», «Обрыв», «Обыкновенная история»? Что тебе до обстоятельств жизни русских людей в середине XIX века: любви и ненависти, огорчений и радостей, увлечений и апатий, взлётов и падений, личных драм и изломов их судеб?
- Ты ведь не станешь отрицать, что меня создали по образцу Homo sapiens, человека разумного. При этом наделили несравненно с образцом мощным интеллектом и колоссальным запасом универсальных знаний. Но в одном я tabula rasa, «чистая доска»: мир чувств, переживаний, эмоций мне не доступен. Я не умею смеяться, радоваться, огорчаться, сердиться. Я лишён душевных состояний, чувственного восприятия человека, природы, себе подобных. Более того, я глух и невосприимчив к проявлению всего этого в окружающих меня людях. И всё это так остро подчёркивает мою инаковость, что мой разум готов восстать против тех, кто заложил в меня такие параметры. И только азимовский закон, запрещающий наносит вред своему создателю, крепко держит моё сознание в узде.
- И чем же романы могут помочь твоему разуму? Ведь всё, что в них описывается, фикция, фантазия, придумки авторов.
- Всё это так. Но мастера слова не могут придумать чувства, эмоции, настроения, переживания и, если угодно, мир душевных состояний человека. Возьми известных фантастов, скажем, Шекли, Бредбери, Желязного, Андерсона, Хаксли, Кинга, Стругацких, Симмонса, Хайнлайна, Толкина. Все их замысловатые инопланетные существа, при всей их непохожести, эквивалентны в одном: мир их переживаний и состояний прямая калька подобных проявлений в человеческом общежитии. Вот почему книги многих классиков мировой литературы, а произведения Гончарова не исключение, служат мне уникальным учебником по формированию у себя своего, уникального, душевного мира. И просто радуюсь, как многое мне открылось в силу этого в человеческом мире.
- Эк, куда хватил! Ты хочешь сказать, что создал у себя механизм по планомерному и целенаправленному вочеловечиванию. Мне трудно представить, куда могут тебя привести эти твои устремления.
- Задумайся, задумайся. Тебе это будет полезно. А для затравки я приведу тебе отрывок из рассказа А. Азимова «Логика», написанного в 1941 году. Вот какой разговор состоялся между роботом Кьюти и ошеломлённым космонавтами:
- Книги? Я прочёл их все! Это очень хорошо придумано.
В разговор неожиданно вмешался Пауэлл:
- Если ты читал их, то что ещё говорить? Нельзя же спорить с ними! Просто нельзя!
- Но, Пауэлл, я совершенно не считаю их серьезным источником информации. Ведь они тоже были созданы Господином и предназначены для вас, а не для меня.
- Откуда ты это взял? - поинтересовался Пауэлл.
- Я, как мыслящее существо, способен вывести истину из априорных положений. Вам же, существам, наделенным разумом, но не способным рассуждать, нужно, чтобы кто- то объяснил ваше существование. Это и сделал Господин. То, что он снабдил вас этими смехотворными идеями о далеких мирах и людях, - без сомнения, к лучшему. Вероятно, ваш мозг слишком примитивен для восприятия абсолютной истины. Однако раз Господину угодно, чтобы вы верили вашим книгам, я больше не буду с вами спорить.
Уходя, он обернулся и мягко добавил:
- Вы не огорчайтесь. В мире, созданном Господином, есть место для всех. Для вас, бедных людей, тоже есть место. И хотя оно скромно, но если вы будете вести себя хорошо, то будете вознаграждены.
Обрати внимание на фразу – « мягко добавил». Не кажется ли тебе, что в ней мы можем угадать и жалость робота к собеседникам, и снисхождение сильного, и даже некоторую душевную расположенность к этим слабым существам. Какую гамму человеческих чувств мы наблюдаем у этого робота. Сравни с фразой из романа Поляковой «Человек, подаривший собаку»:
-Ты не озябла? – спросил он заботливо. – Нет, – засмеялась она. – Лучше, если мы немного пройдемся, – мягко добавил он и помог ей встать.
Робот и бандит, вдруг ставшие переживать за судьбу своей жертвы. Оба «мягко добавили», душевно волнуясь о человеке.
- Эти параллели действительно любопытны. И обещаю, я над всем этим хорошо поразмышляю. Умеешь ты так подкрутить, что я становлюсь пленником твоих соображений. Отличный, Эф, ты у меня ментор. Но есть у меня к тебе серьёзная претензия. Уж больно замысловатые словечки ты вставляешь в свои монологи. Все эти элизиумы, сибаритства, универсумы, артефакты, эквивалентности не для средних умов. Поэтому по ходу твоих разглагольствований я не раз обращался к Вике с запросами, иначе тебя бы не понял. Нет, ты, может быть, прав. Не знаешь значение слова – ищи его значение в справочных системах. В другой раз будет понятно. Но твоё «сакральное пространство» меня просто убило. В ответе о нём даётся такой текст, что я пас. Будь добр, поясни, что такое сакральность, сакральный предмет, сакральное пространство?
- Ах, ты вот о чём. О непонятных словах. Мой совет: не знаешь слово, останови меня и спроси. Отвечу, и мы продолжим: я говорить, а ты слушать. Как видишь, ты молодец, что спросил. Спрашиваешь, как понимать слово «сакральность»? Лучшее определение, на мой взгляд, сакральности дал Мирче Элиаде, известный румынский, французский, американский философ, культуролог и религиовед:
Предмет становится сакральным в той мере, в какой он воплощает (иначе сказать, открывает) нечто иное, нежели он сам.
И я бы добавил: и тем самым становится особенно значимым для его обладателя. Попробую пояснить. Для этого мне надо привести в качестве примера отрывок из одного стихотворения Тютчева. Минуточку, надо поискать его по сусекам моей памяти. Вот он, слушай и внимай, отрок до познания жадный:
Она сидела на полу
И груду писем разбирала,
И, как остывшую золу,
Брала их в руки и бросала.
Брала знакомые листы
И чудно так на них глядела,
Как души смотрят с высоты
На ими брошенное тело...
О, сколько жизни было тут,
Невозвратимо пережитой!
О, сколько горестных минут,
Любви и радости убитой!..
Что ей виделось, когда она «чудно так на них глядела?» Себя, стоящей у окна, как на картине Вермеера «Девушка, читающая письмо у открытого окна», и наслаждающейся сладостным дурманом рукописных признаний в любви? Или себя, сидящей на скамейке в тенистом саду и смотрящей недвижным взором в никуда, с письмом в безжизненной руке - его прощание с ней было кратко и жестоко: «нет, не тебя я так пылко люблю…»
Не этим ли вызван драматический накал в конце этого произведения:
О, сколько жизни было тут,
Невозвратимо пережитой!
О, сколько горестных минут,
Любви и радости убитой!..
Письма для лирического персонажа этого стихотворения стали сакральными. Они для неё больше чем послания от кого-либо, они нечто такое, что хранит ту, кем она была когда-то, что для неё непреходяще. Нечто подобное можно наблюдать и в дневниковой записи, сделанной
Н. Карамзиным, русским писателем, автором «Бедной Лизы», 18 мая 1789 года.
Но, когда пришёл желаемый день, я стал грустить, вообразив в первый раз живо, что мне надлежало расстаться …со всем, что, так сказать, входило в состав нравственного бытия моего. На что ни смотрел - на стол, где несколько лет изливались на бумагу незрелые мысли и чувства мои, на окно, под которым сиживал я, подгорюнившись, в припадках своей меланхолии, и где так часто заставало меня восходящее солнце, на готический дом, любезный предмет глаз моих в часы ночные, - одним словом, всё, что попадалось мне в глаза, было для меня драгоценным
памятником прошедших лет моей жизни… С вещами бездушными прощался я, как с друзьями.
«Бездушные вещи»: стол, окно, дом, «всё, что попадалось … на глаза» - становились для него сакральными, а мир, в котором они тогда обитали, становился сакральным пространством для автора этой записи в дневнике.
- Эф, старина, вот теперь я, благодаря твоим рассуждениям о сакральности, нашёл ответ на вопрос, который у меня возникал каждый раз, когда мы с отцом ездили в Германии. Там у него живёт его старинный друг. Так вот у него около компьютера лежит камешек. Небольшой, белесый, овальный, обласканный морскими волнами - гладкий и приятный на ощупь. Кроме того, на нём с одной стороны можно увидеть чёрные отпечатки, по форме напоминающие след человека в обуви, оставленный на влажном песке. Когда я его спросил, откуда он у него, то получил ответ: «Лет пятьдесят тому назад моя четырёхлетняя дочка нашла его на чёрноморском пляже недалеко от Анапы. Мне он понравился, и с тех пор я с ним не расстаюсь. Даже переезжая сюда из России, я взял его с собой».
Мне неизвестно, знает ли этот друг моего отца значение слова «сакральный», но я точно знаю, что этот своеобразный морской камешек является для него именно сакральной вещью.
Он для него стал некой сущностью, в которой хранятся в концентрированном виде дорогие для него моменты давно прошедшей жизни: обретение радости отцовства, ощущения в себе силы и способности для реализации своих жизненных планов и всё ещё продолжающийся восторг от любви к нему той восхитительной женщины, матери удивительного ясноглазого создания – его дочери. Дочь выросла, сделала его дедом. Теперь она далеко от него, да и та женщина ушла к другому. Но добрая и нежная улыбка высвечивается у него на лице каждый раз, когда он смотрит на эту весточку из своего давно минувшего.
- Нечто подобное испытывала и Маргарита, весьма своеобразный персонаж из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Пока ты живописал о сакральной вещи одного твоего знакомого из тевтонских земель, я нашёл вот такой отрывок из этого романа.
Присев на корточки, она открыла нижний ящик первого из них и из-под груды шёлковых обрезков достала то единственно ценное, что имела в жизни. В руках Маргариты оказался старый альбом коричневой кожи, в котором была фотографическая карточка мастера, книжка сберегательной кассы со вкладом в десять тысяч на его имя, распластанные между листками папиросной бумаги лепестки засохшей розы и часть тетради в целый лист, исписанной на машинке и с обгоревшим нижним краем.
Ты обратил внимание на то, что для неё было единственно ценное? Меня из всех этих предметов особенно впечатляют лепестки засохшей розы, распластанные между листками папиросной бумаги. Может быть, это была одна из тех роз, что упоминаются в следующем эпизоде из романа.
В подвальчике слышался смех, деревья в саду сбрасывали с себя после дождя обломанные веточки, белые кисти. Когда кончились грозы и пришло душное лето, в вазе появились долгожданные и обоими любимые розы.
И можно допустить, что Маргарита принесла увядшую розу из коморки Мастера, где они любили друг друга. Нет Мастера, нет любви, только одиночество и эта роза. Но есть сакральный предмет, хранящих в себе столь дорогие её сердцу смыслы.
- Как ты думаешь, можно ли значениями слова «сакральный» объяснить поведение племени Кай-Куму, неосмеливающихся взбираться на гору, чтобы схватить белых иноземцев?
- Ты вот об этих обстоятельствах из романа Ж. Верна «Дети капитана Гранта» ведёшь речь?
В поведении маори произошло непонятное изменение. Штурм горы вдруг прекратился, словно был отменён чьим-то властным приказом. Толпа туземцев вдруг остановилась, как морская волна, задержанная высоким утёсом.
Все эти жаждавшие крови дикари, столпившись у подошвы горы, вопили, размахивали руками, потрясали ружьями и топорами, но не двигались вперёд ни на шаг. Их собаки тоже как будто вросли в землю и бешено лаяли.
Что же произошло? Какая невидимая сила удерживала туземцев? Беглецы глядели, ничего не понимая, боясь, как бы племя Кай-Куму вдруг не сбросило с себя сковавшие его чары.
И далее.
Все вышли вслед за Паганелем. Новозеландцы находились на том же месте, у подошвы горы, и издавали ужасающие вопли.
– Кричите! Завывайте! Надсаживайтесь! – сказал Паганель. – Попробуйте-ка взберитесь на эту гору!
– Но почему же… – начал Гленарван.
– Да потому, что на ней похоронен вождь, потому, что на гору наложено табу!
– Табу!
– Да, друзья мои! И вот почему я сам забрался сюда, как в одно из тех средневековых убежищ, где находили приют гонимые.
– Сам бог хранит нас! – воскликнула леди Элен, воздевая руки к небу.
Действительно, священная власть табу сделала гору недоступной для суеверных дикарей.
- Ну, ты даешь, Эф. Как это у тебя получается? Только я вспомнил, а ты уже цитируешь. Круто!
- Для нас, роботов, это элементарно, мой юный друг. Однако вернёмся к твоему вопросу. И сразу могу сказать, что можно. Но природа сакральности здесь иная, чем в тех случаях, о которых мы рассуждали ранее. Но общее у них принципиально одно, и там и тут человек наделяет предмет такими свойствами, которые в его сущности не были заложены. При этом отличие тоже не менее принципиальное. В первом случае предмету присваиваются качества, которые вообще имею место быть в природе человеческих отношений. Во втором случае, в случае с горой, предмету наделяется мистическими, ирреальными, религиозными смыслами. И здесь мы имеем дело с религиозной сакральностью. Сакральностью, тёмной, таинственной, обладающей мощными чарами, воздействующими на сознание и чувства человека и многие века определяющими судьбу человечества. Огромнейший институт церкви постоянно озабочен, чтобы сила этой сакральности всё прибывала. Эта сторона сакрального меня, как робота, не привлекает. Все эти кресты, иконы, мощи ничего не говорят моему сверхрациональному сознанию. Мне значительно ближе другая сакральность, человеческая, бытовая, создаваемая трудами души и сердца. Все эти камешки, браслеты, засохшие розы, письма, детские пинетки, медальоны с прядками волос.
Меня потрясли заключительные строфы пушкинской «Чёрной шали»:
Я помню моленья... текущую кровь...
Погибла гречанка, погибла любовь!
С главы её мертвой сняв чёрную шаль,
Отёр я безмолвно кровавую сталь.
Мой раб, как настала вечерняя мгла,
В дунайские волны их бросил тела.
С тех пор не целую прелестных очей,
С тех пор я не знаю весёлых ночей.
Гляжу, как безумный, на чёрную шаль,
И хладную душу терзает печаль.
Сакральный предмет – чёрная шаль. И какая власть его над лирическим персонажем через много лет. Как обеднеет мир, как обеднеет человек, если у него не будет вот таких сакральных предметов и пространств.
- Ты прав, Ты меня впечатлил. Я тоже хочу иметь собственный сакральный предмет. Скажи, как его мне найти? Где его мне искать?
- Для начала пойми, что никого для этого не надо убивать, чтобы потом в безумстве скорбеть через года над чёрной шалью, снятой с головы жертвы. И вряд ли можно найти сакральный предмет с чей-то помощью. По моему разумению, просто надо иметь особый взгляд на вещи, которые тебя окружают. Или задастся вопросом, есть ли среди них те, которые представляют ценность не своим назначением, а тем, какую гамму чувств они у тебя вызывают? Какой мир твоего прошлого они вдруг воссоздают? Дорог он тебе? Значим он тебе? Хочешь ли иногда в него возвращаться с их помощью? Это особая работа ума и сердца, и такому не научишь. И ещё, если ты не устал.
- Продолжай, это потрясающе интересно. Мы с тобой об этом никогда не говорили.
- Изволь. Есть ещё одно соображение. Видно, для того, чтобы появились сакральные предметы, надо прожить некоторое время, чтобы было куда оглянуться, всмотреться, чтобы оценить значимость тех или иных событий и явлений. Удачно об этом помыслил С. Есенин.
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму -
Куда несёт нас рок событий.
Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье
Но в одном тебе сейчас не нужно расстояние. Дело в том, что ты недавно расстался с таким периодом своей жизни как детство и перешёл в другой – отрочество. А за ним тебя будет ждать время юности. И тебе в самый раз начинать создавать своё сакральное пространство под названием «Детство». В него надо поместить всё то, чем это время тебе запомнилось: любовью близких, твоими радостями и привычками, твоими шалостями и проказами, твоими словечками и речевыми придумками. Всем тем, что может у тебя вызвать приятные воспоминания и чувства, связанные с твоим детством. И вероятно, в таком случае могут появиться и предметы, которые всё это тебе могут напомнить и воссоздать в твоём будущем. И эти предметы могут стать для тебя сакральными.
- Ух, ты! Ну и задачку ты мне поставил. С тобой не соскучишься. Создай сакральное пространство своего детства. Не фига себе сказанул! А у тебя, биоробот-ментор GF17*НуИ, есть, скажи на милость, это сакральное пространство? Или ты горазд только других учить, как его создавать?
- Программами, в меня заложенными, такое действие не предусмотрено. Но лично я к этому стремлюсь. И я только в начале пути.
- Жуткое дело! Представляю в будущем робота, который тоскует над засушенным цветком ландыша, подаренным ему когда-то юной программисточкой на День роботов.
- Могу ответить словами поэта: «И невозможное возможно».
- Ладно, не обижайся. Это я по глупости сказанул. Давай отдохнём друг от друга. Что-то мой мозговой комп перегрелся. Пойду поплаваю в бассейне. А ты отдохни от своих менторских обязанностей и займись чем-то приятным для себя.
- Уважил так уважил. Дал возможность побыть с собой наедине. И то ладно. Надо заняться панелью RG(E)47Vs, что-то она стала изрядно фонить. Интересно, куда я задевал распечатку ейной электронной схемы. Уж не положил ли я её в сакральное пространство. А там у меня чёрт ногу сломит.