Это совсем рядом с российско-финляндской границей, и места там очень красивые. Сосны, песчаные пляжи на побережье озера, охотничьи избушки на островах, обилие рыбы и птицы. В густом ельнике можно наткнуться на медвежью кучу или лосиный керамзит. Крупная черника и болота, богатые морошкой. Карелия. Лексозеро и окрестности.
Мне 10 лет.
Песчаная коса. Лёгкий песок.
Мы сидим с дедом на берегу. Над костром, на тонкой берёзине закипает чайник. Дед бросит заварку, несколько черничных листов. Чай с дымком. Ввечеру бросили сети.
В загубинах мелкие «двадцатки». Поналезет яркобокой плотвы, а за ней и щуки не преминут цепануть пастью ячею. Щупак часто на мелководье с открытой пастью за мелочью гоняется. Ткнётся в сеть, крутанётся, зацепит жабрами. Щупак, он нервный. Прянет в сторону, вращаясь, и уже, считай, в мешке.
С каменистых мысов «сороковки» на хорошего сига и окуня. Уходят в глубину почти сразу. Последние метры почти отвесно тянешь в лодку, когда снимаешь поутру, часов в шесть. При большой удаче дёрнет весомо и мелькнёт в тёмной воде крутобокий лосось. «Lohi» - по-карельски. Опутать его сетью, подведя под борт, и стремительно, с бережением перевалить через просмолённые доски на дно.
Но это всё завтра. А сейчас байки деда. Всю ночь. Языки пламени, бездымные, на сушняке. И чай с дымком.
Мне 13 лет.
Коса. Торчат топляки на побережье. Песок.
Друг Тимоха. Ровесник. Бросили сети. Чекушка водки. Нам хватит. Пачка «Космоса». Курим. Он по-взрослому, я ещё не взатяг. Привыкаю. Рассказываю Тимохе о деде. О ночных. Пламя костра облизывает котелок. Чай с дымком. Завариваю я. Вся ночь впереди.
Мне 15 лет.
Песок. Солнечный.
Пламя костра. Пляж. Лето. Вода тёплая. Миха – мой брат. Тимоха – он друг. Лучший, и на все времена. Люська. Сестра. Дальняя и далёкая. Из Новгорода. Степень родства – скольки-то юродная. Уже целовались. Купаемся. Июнь. Остальное через неделю, на веранде. За стенкой родители, спят. И её, и мои. Дверь не на крючке, диван скрипучий.
Мне 16 лет.
Луна. Тянется коса. Вдаль.
Я и Миха. Брат. Пламя костра. У нас три бутылки палёной водки. Пьём. Много и искренне говорим. О девчонках и прочем. Потом напиваемся. Последняя бутылка. Миха говорит – оставим на завтра, на опохмел. Мне надо догнаться. Я в говно. Шестнадцатый калибр, гладкоствольный. Заряжаю «нулёвку». На волков. Направляю на Миху. «Дурак, дурак!» - это спустя года, сам себе. Тогда Миха подходит ко мне, берётся за ствол, направленный на него, прямо в живот. Опускает к земле и говорит: «Ладно, что уж там, давай пить. Брат». Пьём. Пламя костра лижет дно закопчённого котелка.
Мне 20 лет.
Ветер. Вода.
Миха, брат мой, давно уехал. В большие города. Ищет себя. Дедушка на погосте. Древний погост. Хоронят согласно традициям и фамилии. Чту. Каждый год вырываюсь из плена обыденности, приезжаю. Плачу на могиле, пью водку, с горла. Редко так пью. Там, далеко, мои большие города. Движухи, обязанности, деньги, опять движухи. Бежать, бежать. Раз в полгода сбегаю. Приезжаю сюда. Здесь моё детство. Моё всё. Выдыхаю. Потом намотать верёвку на маховик «тридцатого вихря». «Нуора» или «нахка» по-карельски. Три оборота. Сине-сизый дым выхлопных. Закурить сигарету. После на полной гари. Ветер в лицо. Счастье.
Мне 25 лет.
То же место. Всё так же. Песок. Вода. Память.
Мегаполисы. Питер-Москва. Тимоха, друг. Давно потерян. У Михи, у брата, своя семья. Мужик, горжусь им. Созваниваемся редко. Раз в полгода. Поезда, самолёты, рестораны, гостиницы. Опять сбегаю. Уже гораздо реже.
Древний погост. Могилы предков. Мой дед. Помнишь, деда, наши ночные, пламя яркое и рвётся вверх. Неспешный разговор. Твои интонации. Горстка черничного листа в закопчённый чайник.
Приезжаю сюда же. На то же место. Пламя костра. Друг Серёга. Партнёр. Наше общее бабло. Асечка. Ездит со мной. Везде. Дед, помнишь твоё ружьё? Курковое, шестнадцатый калибр. Вставил третью дробь «Байкала». Впереди собака. Поднимает птицу. Сейчас иначе. Та же тройка «Байкала». Синие гильзы. Стреляем в воду, в воздух, по бутылкам. Пьяные.
Асечка. Любовница? Нет. Просто та, с которой легко. Наше с тобой, дед, ружьё давно отдано кому-то и затеряно. Беру у брата. Бескурковое. Там если захлопываешь казённик, то уже патрон не вынуть. Стрелять. Когда заряжаешь, следует придерживать «маячок» - маленький стержень, что торчит из ложа.
Серёга, Асечка, я. Пьяные. Берём три ящика третьей «Балтики». По двадцать бутылок. Бескурковое. На заднем сиденье. Патронташ. Дедовский. На двадцать ячеек. Патроны «Байкал». Нулёвка – на волков. Двойка – утка. Тройка.
Пламя костра. Серёга с хлопком открывает третий номер «Балтики». Пробка высоко вверх. Пиво с пеной. Я заряжаю бескурковое третьим номером «Байкала». Синие гильзы. Асечка и Серёга слева. У меня в руках ствол. Когда долгие годы ходишь по лесу с курковым, то всё иначе. Вставил патрон. Синий. Третий номер. С бескурковым надо быть осторожнее не в пример. Тем более, когда это «ИЖ» шестьдесят четвёртого года выпуска. На свет костра много раковин в стволе.
Хуже другое. «Маячок» соскакивает. Особенно, если захлопываешь резко, и не зажимая. Серёга и Асечка слева. Я им говорю: «Шмальнём в гладь озера».
Шесть штук третьего номера «Балтики» делают своё дело. Держу ствол на отлёте и захлопываю казённик. Приклад справа, дуло налево. Там же Серёга и Асечка. Я не зажал «маячок». Резкий грохот. Третий номер «Байкала». Двадцать восемь свинцовых дробин.
Я не ждал этого. Руки откидывает направо. Моментально. Грохот и пищит в ушах. Асечка сгибается пополам и падает лицом в песок. То же самое место. Как когда-то. Костёр. Бездымный. На сушняке. Как тогда. Давно.