Я спустился прямиком в зловонный, клокочущий ад. Несмело ступая по склизкой земле, не подозревал, что можно провалиться в яму более глубокую и сырую, чем та, в которую по воле случая съехала моя нога изначально. Нестерпимый запах гнили проник в ноздри, раздражая, вызывая невыносимую тошноту. Сквозь подсвеченную одиноким костром тьму я приспособился угадывать силуэты. Пламя разгоралось всё ярче. Вылизывавя голую землю, его языки удлинялись. Щипали оголённые пятки силуэтов, чьи тени постепенно начали приобретать вполне ясные очертания. Человеческие существа гнулись в первобытном танце, выворачивая конечности, но наслаждаясь болью, приносимой хрустом изломанных костей и суставов. Люди стягивали кожу с лиц, как самую примитивную маску, оголяя кровянистую дьявольскую личину с трещинами улыбок отъявленных безумцев. С упоением слизывали желтоватый гной, потревоженный сорванной кожей и теперь устремившийся вниз по овалам рубиновых морд. Мышцы моего лица сводило от отвращения, но в их чёрных глазах не было и проблеска удивления - лишь насмешка. Они были довольны собой и с множащимся в моих ушах улюлюканьем жалели меня и моё в сравнении с ними убожество. Их шипящие голоса вызывали леденящий ужас, какой пробирает человека, когда он видит под своими ногами гнездо склизких гадюк, а вокруг - лишь молчаливые отвесные скалы. Их пропитанные ядом слова пронизывали тело жгучей болью, словно гадюки были настоящими, а их зубы уже безжалостно впились в мои незащищенные щиколотки. За такое нахальство следовало отрубить их головы, но мои руки были пусты. Усеянные болезненными незаживающими ранами, они беспрестанно кровоточили. И я бы хотел умереть, более того, я должен был умереть парой мгновений ранее, однако упрямо продолжал топтать изуродованную пламенем землю, обреченный на вечные страдания в этом проклятом месте. Голова пульсировала болезненными вспышками. Мир вокруг иллюзорно дрожал, душный, сизый. Я медленно, но непреклонно склонялся всё ниже к земле под тяжестью мук и насмешек. Черти дразнили меня. Их искореженные морды истекали кровью, но едва ли они чувствовали боль, давно смирившись и даже возлюбив своё положение. Они скакали на своих переломанных задних конечностях и наверняка забыли о том, что ноги бывают прямыми и шаги на таких ногах удаются совершенно безболезненно. Они не могли думать об этом. Каждый из них был уродливым, изувеченным, отвратительным, и потому уродство стало восхваляться ими, а я, пока ещё в здравом уме и с вполне функционирующим телом, был верхом омерзения. Загоняя под свои огромные корявые когти грязь, они стали бросать в меня комья земли, сопровождая это действо самодовольным, полным клокочущей злобы смехом. Я не мог их поймать. Сердце моё чернело от раздражения и бешенства, когда из раза в раз твари, едва мелькнув перед глазами, вбивали грязь в мои раны. Они неистово желали испортить всё, до чего могли дотянуться, алкали, чтобы и я изошёл гноем. Бессилие раздирало грудину, вырываясь отчаянным воплем. Я чувствовал, как глотка моя наполняется кровью, но продолжал кричать. Яростное сопротивление было для них сродни самому страшному оружию, но долго сражаться подобным образом было для меня невозможно, ведь я оставался всё тем же жалким, изувеченным, но человеком. Я был на грани. И пусть костёр разгорелся до невиданных размеров, хищная темнота постепенно всё больше сгущалась вокруг, грозя сделать из меня беспомощного слепца и отдать на растерзание жестоким тварям. Они подбирались всё ближе, чувствуя, как слабеет моё хрупкое тело. Я привык считать себя бойцом, но это сражение было заранее обречено на поражение, влекущее за собой неотвратимую смерть. Мне оставалось лишь бессмысленно трепыхаться в когтях смерти, играющейся со мной, словно кошка с задыхающейся, изувеченной и потому медлительной мышью. Безумные пляски пополам с шипением оборвались. Земля сотрясалась под гулким звоном копыт, и этот сладостный звук надежды был мне дороже всего на свете. Громадная колесница взрывала лицо земли, врываясь в дикий балаган безумия. Золото, покрывавшее её колёса и узорчатые бока, отсвечивало в языках пламени, и блеск, исходящий от него, нещадно выжигал морды и тела скопившихся демонов. Кровь запекалась прямо на них, и те вопили, падая ниц, постыдно уползая прочь, прямиком в неизведанную в темноту. Олицетворение того самого света в непроглядной тьме, так часто обсуждаемого людьми, находившимися на грани жизни и смерти. Сияющий воин с торжествующей усмешкой подал мне закованную в окровавленный доспех руку. И я схватился. Не зная его намерений, его целей, я готов был покорно следовать за его светом. Тогда он казался мне божеством, однако ад и бог - понятия слишком далекие друг от друга, и подозрения мои оказались правдивы. Это был Человек. Сильный и смелый, достаточно жестокий и независимый, чтобы выжить в этих землях. Я сокрушался по поводу несуществующего рая, и тогда мой спутник сказал мне простую истину: "Рай можно воздвигнуть и на пепелище ада." Это казалось безумием, но разве был у меня выбор? Я сидел и, поддевая пальцами полупрозрачные лоскуты, снимал с себя пораженную кожу. Почему нельзя содрать с себя эту жизнь? И мой доспех был трепетно создан из окровавленных скальпов демонов. Я попал в ад, стоило мне едва ли появиться на свет. Но это не значило, что я собирался в нём жить.
Это пекло мне подчинится.