— Сегодня главная задача социальных сетей — сделать так, — читал Влад, — чтобы пользователю хотелось сидеть там как можно дольше, в идеале — находиться онлайн всегда. Создать комфортную, обволакивающую среду, где все приятно и знакомо, а если кто-то и ругается, то это больше похоже на битву котиков из смешных видео. Если вы поймали себя на мысли, что вокруг вас давно ничего не происходит и вы месяцами не видите точки зрения, отличной от вашей, поздравляю — вы внутри «цифрового пузыря».
Кухня без возражений смирилась с этим фактом, и кто-то даже похлопал. Игорь громко чему-то смеялся. Я грызла ногти и ломала карандаш. Влад победоносно оглядел сидевших вокруг и добавил:
— Заметили, какая четкая структура? Несколько коротких абзацев. Пунктов. Это игра на клиповом мышлении. Нам удобней, как маленьким детям, потреблять всё по списочкам, карточкам, коротким заметкам, которые можно пропускать, не теряя сути.
Я молчала и грызла ногти. Эдуард сидел, насупившись, и уперся взглядом в меня.
Может, я слишком близко к сердцу приняла его слова. Тем не менее, кухня стала для меня каким-то адовым пеклом, и теперь единственным моим болезненным развлечением стало приглядываться к её пленникам. Анечка, маленькая принцесса-поэтесса, аккуратно марала листочек очередной бездарной проповедью, которую потом изольет всем с табуреточки. Игорь был с головы до ног в книгах, они торчали отовсюду, и он жонглировал ими, как клоун. Влад запрокинул голову в потолок и что-то мурчал под фоновую музыку. Чья-то маленькая нога в белом носочке прямо подо мной изгибалась в непонятном танце.
Мне стало тошно — я вышла в ванную и уткнулась локтями в раковину. Зеркало было грязное, достойное опрятности Игоря. Я едва видела кусок своего унылого веснушчатого лица. Я стояла минут десять, пока сзади тихо не подошел Эдуард.
— Это же чистая правда, — без предисловий сказала я жалостливым тоном.
Эдуард пожал плечами и приобнял меня. Его дыхание двигалось в чуть рваном темпе и заразило меня. Мы стояли, слегка касаясь щеками, и в зеркале его было не различить — только мутное черно-белое пятно на месте головы.
Губы свело будто бы само собой — нервный, отчаянный поцелуй, хотя я чувствовала, что инициатива была все же на Эдуарде. Он крепко сжал мои запястья, и по коже заелозили шершавые ладони. Рука двинулась вверх по ляжке — я ответила коротким выдохом.
Что происходило, я не совсем понимала. Было вроде ощущение, что я того и хотела — впрочем, чего именно я хотела от этого загадочного человека, раскрывшего для меня огромную тайну? Но руки наши куда-то двигались, и кто-то из нас уже защелкнул замок на двери. Потом я почувствовала, что Эдуард не совсем одет, и решила зачем-то покончить с мучившим меня вопросом, внезапно сказав:
— Но что теперь делать-то?
— Я-то откуда знаю? — сказал он.
— Подожди. — Я выбралась из его хватких рук, — ты же сам мне всё объяснил. Что теперь делать? Может, надо всё вот это, что происходит с кухней, описать Игорю? Он поймет, как думаешь? Или всё?
Эдуард пару раз вздохнул и, кажется, возвел глаза к небу.
— Ира. Я не знаю. Мне плевать, на самом деле.
— Так ты же…
— Можешь рассказать Игорю. Ну какая разница-то, Ира? Помолчи уже.
Я ощутила, что говорил он не совсем уверенно. В тот момент, вся на нервах — легко это подметила. Я отодвинула его настойчивую ладонь и недоверчиво сказала:
— Эдуард, ты всё это затеял, чтобы меня добиться?
Он отошел на шаг назад, зачем-то почесался и сказал:
— Да почему.
На кухне, наверное, подумали, что я решила избить Эдуарда. Криков и стуков двери хватило бы на две-три хорошие семейные ссоры.
— Господи! — я бросила ему в лицо его рубашку, — ты просто такой же, как они, да?
Я вызволила наружу все ругательства, кажется, ударила его, когда он выбирался, ошарашенный из ванной. Он метнулся к пальто и через минуту исчез в сумраке подъезда, а я хлопнула за ним входной дверью с такой силой, что с вешалки упала чья-то куртка.
— Ира, вы там в край е***сь? — сказал Игорь, выбежавший из кухни.
Я пихнула его в сторону, ворвалась в притихшее наше обиталище и схватила рукописи Эдуарда, которые он аккуратно оставил на тумбе. Сначала я не могла уразуметь, почему ничего нельзя было разобрать, потом поняла — в глазах замерли слезинки, которые я нетерпеливо смахнула… и ничего не изменилось. Эдуард марал все листы, от первого до последнего, бесполезной ерундой, случайными словами и буквами, узорами и прочей чушью. Он ничего не писал. С первого дня. Он просто хотел меня трахнуть. Он был таким же больным, как и все вокруг, просто больше всех это признавал. Я с отвращением выронила листы, будто боялась подхватить чуму.
— И вот это вы называете, — сказала я дрожащим голосом, обернувшись ко всем присутствующим, — вот это вы называете…
Я не закончила, зареванная, собрала вещи, не обращая внимания на Игоря («Ира! Ну, Ира? Что?»), выбежала прочь из проклятой артели, выбросилась из рыжей сталинки, застучала ногами по набережной и дала волю рыданиям где-то в самом её конце. Вокруг на сотни метров ни души.
И через час, когда безумные крики чаек и усталый рокот волн успокоили меня, я достала кисти, гуашь, один из эскизов, и принялась за дело.