Приидите, поклонимся Цареви нашему Богу.
Приидите, поклонимся и припадем Христу, Цареви нашему Богу.
Приидите, поклонимся и припадем Самому Христу, Цареви и Богу нашему.
Читают шестой час. Священник в ослепительно белом одеянии, словно в облаке, обходит церковь с кадилом. Молящихся немного – с утра льёт проливной дождь. По храму расставлены вазы с охапками сирени. Сирень источает тонкий запах тления. Пробежала Тавифа – монахиня в миру, пронесла «Требник». Тавифа – худая, сутулая, в платке, тёплой жилетке, болтающейся на костистых плечах, и в мужских ботинках. Ей уже больше пятидесяти лет, но что-то подростковое проглядывает в её облике – быстрые порывистые движения, угловатость, непосредственность. Тавифа командует женским хором, но в воскресенье всегда поёт хор мужской. Не монахи, а самые обычные, светские люди. Певчие торопятся на клирос, который устроен наверху, на балконе. Вот прошли отец и сын - Басы. Отец – желчный старик в очках и с лысиной, бывший военный дирижёр, композитор и оранжировщик. На его лице болезненно-язвительное выражение, превратившееся в маску. Его раздражает буквально всё, ноты, пение, батюшка, регент, прихожане, но проклятая военная привычка с утра куда-то идти и что-либо делать заставляет его приходить на клирос снова и снова. Порой ему кажется, что без хора уже немыслимо и само его существование.
Сын его, – писатель. Он пишет добрые рассказы про природу и про самого себя. Его мешковатая фигура осторожно плывёт по храму, кроткие голубые глаза его лучатся добротой. Кажется, будто он всегда боится невзначай кому-то помешать, обидеть, задеть. На его губах навечно застывшее «извините». Он - главная надежда, гордость и… разочарование своего отца. Причина его вечного брюзжания и недовольства. Он талантлив - и в музыке, и в литературе, и в живописи, но его тонкая, ранимая душа в трезвом состоянии долго пребывать не может. Каждый раз похмельный, он терзается чувством вины – ему страшно кого-то обидеть и расстроить, будь то родители или жена, родившая ему троих детишек. Близкие предупредительны и заботливы, они "понимают", но чувство вины перед ними от этого ещё более нарастает, конвертируясь опять в очередной запой.
За Басами следует Второй Тенор или Пал Крокодал, как зовут его между собой певчие за то, что, будучи навеселе, он становится чересчур эмоциональным и крикливым (как крокодил). Кто-нибудь слышал как кричат крокодилы? Вот так и кричат.
Пал Крокодал просто боготворит свою вторую жену и дочку. Певчих даже порой коробит эта слащавость их отношений, его вечные пафосные стенания: "Ах, мусичка!" "Мусичка" тихо скорбит от этой его «крокодильности», а Крокодал каждый раз плачет «крокодиловыми слезами», но по выходным неизменно «уходит в отрыв» в какой-либо развесёлой компании.
Вместе с Пал Крокодалом на клирос поднимаются Первые Тенора – молодой и грустный барабанщик, работающий охранником на заводе, и «Старый цыплёнок». Цыплёнок холост, по-детски капризен и эгоистичен, несмотря на почтенный возраст, и действительно похож на жилистого, ощипанного цыплёнка.
Чтец уже дочитывает шестой час. Священник готовится дать возглас.
Стремительно проносится Баритон Артист – в его чёрных, слегка навыкате глазах, многовековая скорбь еврейского народа. Он успел на службу в последний момент. Бас-отец люто зыркает на него. Он недолюбливает Артиста за то, что они с его сыном частенько напиваются и за то, что Артист играет на трубе в лучшем джазовом оркестре страны. Но Артист не чувствует вины и продолжает периодически сманивать «бедного Йорика» из семьи, провоцируя на очередной «кадохес».
Последним на клирос поднимается Регент – огромный, бородатый мужик, с тяжёлым взглядом. На нём кожаная куртка, кудрявые волосы его стянуты на затылке в пучок. Бывший рок-музыкант, разочаровавшись в современной музыке, он создал мужской хор, который существует уже более пятнадцати лет. Это его детище, его жизненный смысл, его возделанный вертоград. У него двое детей, жена – учительница, но все знают, что одна из могил в церковной ограде – его старшей дочери. С тех пор он врос в этот храм, словно стал одним из его камней в фундаменте, закопав в этой могиле часть самого себя. Поэтому, когда неугомонная Тавифа со своим женским хором попыталась потеснить «мужиков», то получила неожиданно жёсткий отпор. С тех пор женщины в этом храме поют только тогда, когда на это согласны мужчины.
Благословен на царство, Отца и Сына и Святого Духа!
А-аминь.
У окна висит большая икона Божьей матери. Особо почитаемая в храме. Окно в горний мир соседствует с окном в мир дольний. Дольний мир – серый, хмурый, сочится дождём. Напротив окна – калитка церковной ограды. За оградой развалины барской усадьбы и утопающая в майской зелени окраина города.
Влюблённая парочка, обоим под сорок, прижавшись друг к другу, и накрытые одним зонтиком, спешат - опаздывают на службу. Кто они, эти люди – любовники, нашедшие, на склоне лет своё счастье или супруги, прожившие рука об руку целую вечность? Зонтик не пролезает в калитку, чтобы его протащить, женщине надо выйти на дождь. Но мужчина находит другой способ, он слегка послабляет механизм зонта, тот становится гибким и легко проходит между столбами калитки. Женщина смеясь, прижимается к плечу своего находчивого спутника. Лицо у неё счастливое.
Благослови душе моя Господа! И вся внутренняя моя, Имя Святое Его!
У иконы Божьей Матери стоит подсвечник со свечами. Свечи горят по-разному. Одни - чисто и стройно, как солдаты, другие изгибаются,кудрявятся причудливыми потёками воска, закапывая подсвечник. Также и люди живут.
К Божьей Матери подходит мужчина лет тридцати, ставит свечку. Затем прижимается к иконе лицом и стоит так долго-долго. О чём он просит? Утешить и помочь в горе? Или, наоборот, послать удачу, чтобы не обманула блеснувшая надежда?
И сподобитися нам услышать Святаго Евангелия чтение!
В храм по мокрым булыжникам мостовой спешит белобрысая Наташа – дочка тёти Маши, бабушки у подсвечника. Наташа толкает перед собой закрытую от дождя коляску – в ней двухлетний сын Наташи. Кожа у мальчика ярко-багрового цвета, словно обваренная кипятком – какое-то редкое генетическое заболевание. Муж ушёл от Наташи, узнав о болезни ребёнка. Тётя Маша не отвечает на расспросы, словно стыдясь такой своей беды. Наташа подводит малыша к иконе, поднимает, чтобы приложить. Мальчонка послушно крестится красной ручкой и чмокает губёшками, пытаясь прикоснуться к дереву.
Рцем вси от всея души, и от всего помышления нашего рцем!
Негр Саша истово крестится. Его огромная чёрная лысина обрамлена нечёсаными смолистыми кудрями. Негр Саша вырос в детском доме и живёт при храме уже без малого двадцать лет, ухаживает за скотиной и утками. Каждый раз он на службе в своём неизменном рабочем халате. Мыться Саша не любит, да при храме особо и негде, поэтому запах от него специфический. Но прихожане не брезгуют, привыкли.Саша молчалив и никто не знает, что творится в его чёрной ленинской голове.
Елицы оглашении, изыдите, оглашеннии, изыдите, елицы оглашеннии, изыдите. Да никто от оглашенных, елицы вернии, паки и паки миром Господу помолимся.
Крадётся вдоль стены Миша – шизофреник. Его сальные волосы тщательно прилизаны, выражение лица – осведомлённое. Он считает, что в каждом человеке поселяется невидимый агент КГБ и завладевает его разумом, а потом и телом. Невидимые агенты везде, они живут даже в чемоданчике отца Владимира, который приходил его причащать. Миша, несомненно, имеет большой опыт общения с потусторонним миром, поэтому ему виднее.
Яко да Царя всех подымем, ангельскими невидимо дориносима чинми. Аллилуиа, аллилуиа, аллилуиа.
Богатырского вида мужчина в очках – Папа Дима. Папа Дима – конюх, сопоставимый по размерам разве что со своими подопечными. По легенде именно в нашем храме маршал Ней в 1812 году ставил своих лошадей. Теперь при храме конюшня, точнее детская конно-спортивная школа. В ней занимаются и здоровые дети и дети с ДЦП, с аутизмом. По праздникам они показывают для прихожан конные спектакли У Папы Димы такая же огромная жена и огромный сын Макарий. Они всегда спокойны и невозмутимы. Впрочем, негативные эмоции это удел маленьких и тощих, как в грузинском театре. Люди - гиганты неторопливо делают своё дело, не обращая внимания на комариный писк плюгавых диетологов и других любителей подзаработать на чужих предрассудках. Лошади к большим людям относятся с уважением.
Милость Мира Жертву Хваления! И со Духом Твоим!
Дождь прекратился. Холодные камни мостовой постепенно просыхают. В алтаре происходит Таинство. Люди молчат, затаив дыхание и смотрят в пол. Только детишки без устали кружат по храму, словно танцуя. Тётя Маша курсирует от подсвечника к подсвечнику, следя, чтобы свечи не догорали дотла. Сирень источает аромат. Неслышно спустились с небес Ангелы, и воздух слегка загудел от их крыльев. Они раскрыли большую книгу - в ней записаны судьбы каждого прихожанина. Мелодия песнопения то взмывает вверх, то спускается вниз, причудливо переплетаются мужские голоса, точно кружево.
Достойно и праведно есть. Поклонятися Отцу и Сыну и Святому Духу. Троице Единосущней и Нераздельней.
Пришли и встали у входа поварихи – Нина и Антонина. Обе - пожилые женщины с судьбой. Каждое воскресенье они готовят в трапезной обед для певчих и детишек из воскресной школы, поэтому появляются только к концу службы. У Антонины светлый, по-детски чистый взгляд. Она похоронила сына, пережила рак, но в ней нет отчаяния. Теперь вся жизнь её сосредоточена в этой малой возможности пребывать вместе с Богом, и только она, эта возможность, наполняет смыслом её существование. Люди безмолвны. Их взоры устремлены к алтарю, где сквозь ажур Царских врат видна фигура священника, который напоминает большую белую птицу, вьющую гнездо.
Тебе поем! Тебе Благословим! И молимтися Боже наш! Боже наш!
Каждый сосредоточен, каждый вырван из контекста повседневной жизни, лишён убаюкивающего бормотания телевизора, эрзац - общения в соцсетях. Каждый в данный момент голый, оставленный наедине с собой, пытающийся внимать спасительным словесам, но постоянно съезжающий в пучину своих тревог и смутных предчувствий. Не поднимают глаз, потому что боятся встретиться глазами с Господом, с самим собой боятся встретиться глазами. Узнать унылую правду о своём убогом существовании.
В храме посветлело, сквозь окна барабана купола пробились солнечные лучи, наискосок пронизав тишину храма, легли на вымощенном плиткой полу.
Величай, душе моя, вознесшагося от земли на небо Христа Жизнодавца.
Проходят сотни и тысячи лет, а эти слова поются и поются в храмах. Это выглядит безнадёжно устаревшим в нашем одноразовом мирке, где одноразовая не только посуда, одежда, но и книги, и фильмы, и произведения искусства. Работа, дружба, любовь – это на неделю, на месяц, в лучшем случае – на год. Быстро меняться, приспосабливаться, мимикрировать – вот главная задача современного человека, залог успеха, а порой и выживания. Главное, не успеть принять форму, не закостенеть, двигаться в ногу со временем! В тренде – бесформенность. Тогда тебя нельзя будет сломать – лужей ли, кучей ли, но ты никогда не будешь сломлен, ты будешь худо-бедно существовать у кого-то под ногами.
И сподоби нас, Владыко, со дерзновением, неосужденно смети призывати Тебе, Небеснаго Бога Отца, и глаголати.
Вечный Отец, мы уже и забыли, что такое Вечность! Только здесь, сейчас мы чувствуем Её дыхание. Мы живём среди иллюзий в своём виртуальном мире и только здесь, с Тобой, наконец, начинается Реальность. Завтра с утра – иллюзия работы. Главное не думать, кому и зачем эта работа нужна. Сеять хлеб и выращивать скот – вот работа, остальное – иллюзия работы, выдумка постиндустриального общества, общества постидиотизма. После работы - иллюзия общения с призраками в соцсетях. Два раза в месяц – иллюзия зарплаты, которой хватает только на то, чтобы заплатить за право проживать под крышей и поглощать углеводно-белковую субстанцию, называемую пищей. Впрочем, право пользоваться иллюзорным миром тоже нами оплачивается регулярно. «И сподоби нас…со дерзновением…» А кто это мы? Мы - биомасса, у которой стремительно атрофируется способность мыслить. Помоги же нам Господи! Можно ли нам ещё помочь?
Един свят, един Господь, Иисус Христос, во славу Бога Отца. Аминь.
Все падают ниц. Неловко встают на коленки детишки, глядя на взрослых. Слава Богу! Слава Богу! Сегодня мы убежали от безумия этого мира, Бог даст, убежим и завтра и послезавтра. Доживём до следующей Литургии и снова придём, чтобы наполнить смыслом свою жизнь, прикоснуться Вечности и, если повезёт, пропитаться ей до дна. Слава Богу! Мы ещё люди, мы ещё умеем молиться, а, значит, умеем любить, прощать, радоваться и дождю и солнцу. Священник выносит Чашу – лучи света играют на её золочёных стенках. Весь мир держит он сейчас в своих руках. Струится Свет – Живоносный, Нетварный, Невидимый, точно радиация, проникая в каждого. Воздух вибрирует от движения ангельских крыл.
Со страхом Божиим и верою приступити! Благословен грядый во Имя Господне! Бог Господь и явися нам.
Сколько ещё нам отпущено? Вселенские песочные часы ждут, когда Десница, сотворившая мир, перевернёт их. И всё повторится вновь.
Когда окончится Литургия, мы выйдем из храма в тихое воскресное утро, осиянное непривычно ярким Светом. Весенний ветерок дразнит горьковатым ароматом сирени, утопают в зелени развалины барской усадьбы. Поблёскивает гладь небольшого прудика, куда свесили намокшие косы вековые плакучие ивы. Эти ивы ещё помнят наполеоновских солдат. На лужайке в парке пасутся лошади. Детишки играют на детской площадке. Мы пойдём в трапезную, где Нина и Антонина уже накрыли к Празднику столы. Проносятся в посвежевшем воздухе нежные всплески тумана, будто облачка.
А далеко внизу тем временем полыхает в огненных сполохах Земля, стремительно погружаясь в Бездну.