***
Прочитал сегодня в газете "Дэйли Уоркер", что Пабло Пикассо сидит в концентрационном лагере во Франции. В конце концов, плохая погода немного освежает воздух, но противно все же. Передача джаза кончилась. Сегодня продал книгу Козина за 5 рублей, которые тут же истратил, чтобы купить хорошую почтовую бумагу. В понедельник открывается у Кузнецкого моста магазин иностранных книг, и я надеюсь там продать французские книги, это единственная надежда достать немного деньжат, т.к. с матерью - не особенно, в Гос. издательстве сейчас мало платят, а мы должны за комнату и все такое. Но я очень надеюсь на новый магазин, чтобы продать немало книг. Идет сейчас интересная передача об "экономическом положении во Франции".
***
Вчера, 22 июня, в 12.15 утра, Молотов, Народный Комиссар Иностранных Дел, произнес речь по радио, чтобы объявить, что после того, как немецкие войска напали на советскую границу и нацистские самолеты бомбили Киев, Житомир, Каунас и Севастополь, Германия объявила войну СССР. Молотов назвал эту агрессию "беспрецедентной в истории цивилизованных наций". Он сказал, что СССР честно соблюдал германо-советский договор и Германия повела нападение без какой-либо провокации со стороны СССР.
Молотов сказал, что войну против СССР спровоцировали Гитлер и его шайка. Молотов назвал немецкую антисоветскую агрессию нацистов "чудовищной подлостью", а декларацию войны "провокацией и ложью". Молотов провел параллель между этой войной и войной Наполеона против России. Он еще сказал, что Россия борется против внешнего врага не впервые. Молотов сказал, что не немецкий народ хотел войны, а именно шайка нацистов, которые уже притесняют французов, чехов, поляков, сербов и т.д. Молотов закончил свою проникновенную речь следующими словами: "Мы боремся за правое дело. Враг будет свержен. Мы победим". По московскому радио сразу предупредили население о мерах защиты против бомбардировок, которые оно должно предпринять. СССР подвержен нападению с трех сторон: со стороны Германии, Румынии и Финляндии. Вот она и наступила, эта война против фрицев! Как всегда, немцы напали, как изменники, не объявив войну. Я думаю, что война, которую нацисты ведут против СССР, - это для них начало конца. Теперь, по крайней мере, известно, где враг. Теперь фрицы атакуют и бомбят Украинскую Советскую республику. Москва, Ленинград, Украина, Карело-Финская республика и большая часть советской территории объявлены зоной военных действий. Итак, я живу в зоне военных действий. Главное - хорошо организовать пассивную оборону. Уже вчера в Москве стояли очереди перед магазинами. Назначен вечерний час, до которого разрешается оставаться на улице. В военных зонах вся власть в руках военных Советов, и правосудие обеспечивают военные трибуналы. Вечером надо зажигать голубые лампы и завешивать окна. Мое радио сломалось, и это весьма хреново из-за новостей. Мать говорит о переезде отсюда, так как ей никогда не собрать необходимые 5000 рублей, чтобы заплатить за комнату. Сегодня она должна встретиться с Асеевым, и мы все это с ним будем обсуждать. Я же торжествую: я всегда был антинацистом и всегда говорил, что III-й Рейх - враг. События показывают, что я был прав. В день объявления войны я виделся с Валей. Мы шлялись, говорили обо всем этом. Теперь она из Москвы не уедет. Она говорит, что война - плюс для школы: должны, говорит она, уменьшить количество часов учебы.
Мы продолжаем наш флирт. Мы ходили смотреть "Путевку в жизнь", старый фильм, который я видел, когда мне было шесть лет. Хороший фильм, но довольно жалкий, мы с ней много хохотали. Я ей дал почитать Кирсанова. Она очень милая. У нее был ТБЦ года 4-5 назад, но теперь она совсем здорова. Она очень остроумна. Она мне нравится. Сегодня у меня масса дел. Я встал рано, сейчас 8.30 утра. Сначала я приму душ и посмотрю "Правду", чтобы прочитать военное сообщение N 1 и речь Черчилля (очень-очень важно). Затем надо зайти в библиотеку отдать книги. Кроме того, я должен повидать Митю и постараться продать французские книги, чтобы иметь хоть какие-нибудь шиши, но мать не должна об этом знать, потому что она этого не хочет. Сегодня должен открыться магазин иностранных книг. Они должны у меня купить мои книги. Продолжу свой рассказ позднее.
***
Черчилль выступал по английскому радио. Он сказал, что никогда англичане не подпишут соглашения с Гитлером. Он сказал, что именно Германия внезапно напала на Россию и нарушила германо-русское соглашение. Он сказал, что Россия воюет за свою независимость и что дело русских есть дело свободных народов. Чeрчилль предложил любую экономическую и техническую помощь России, если таковая понадобится. Он сказал, что дело всех цивилизованных наций мира разбить силы варварского национал-социализма. Москва сегодня покрылась антинемецкими и патриотическими плакатами против фашистской шайки. Центральные газеты публикуют информации, относящиеся к оккупированным нацистской Германией странам, в которых показывается фашистское варварство. В Москве показывают антинацистские фильмы, запрещенные во времена германо-советского соглашения и теперь, с объявления войны, снова вытащенные. Москва буквально покрыта афишами, призывающими население к помощи Народной Обороне, в которых сказано, что мы победим.
***
Если посмотреть на карту, видно, что войска Рейха продвигаются по-настоящему только в Белоруссии. К тому же я совершенно и абсолютно уверен, что Красная Армия их разгромит. Возможно, что если немцам не удастся нанести решающий удар Красной Армии в кратчайший срок, им придется вести позиционную войну, а это для них скверно, так как вся их надежда покоится на быстрой и успешной войне, их внезапное нападение это доказывает. Я лично думаю, что немцам не удастся добиться решающих успехов в СССР и им придется вести позиционную войну. Их наступление будет приостановлено, они не смогут взять ни Ленинград, ни Москву, и им придется мерзнуть зимой. В сущности, их наступление как будто пока не венчается значительными успехами: на Украине их все время перебрасывают через границу, и я не представляю себе, какое решающее значение может иметь наступление в Белоруссии.
***
Когда я возвращался к себе, какая-то шайка дураков мне плюнула в лицо, через дверь лифта. В глубине, фактически, мне наплевать, но для меня это символично, это доказывает мою малозначительность в настоящей жизни, мое практическое не-существование, раз я не могу ответить на низость этих сволочей. Для меня, повторяю, это символично. Сволочи! Но я знаю, что наступит время, когда никто против меня ничего не сможет и те, кто попытается мне повредить, заплатят за это сторицею. Я себе позволю роскошь в свою очередь заставить других пострадать. Лучше находиться на дне глубокой бездны и беспомощным в шестнадцать лет, не правда ли? Придет время, и я стану жить так, что никто против меня ничего не сможет сделать. Это я знаю. Я терплю и жду. Сила моя в моей умной воле и в моем вольном уме.
***
Это будет для меня шестая школа за два года. Это меняет все дело. Хорошо! А! Как только я начинаю к чему-нибудь привыкать, к людям, к обстановке… так, бац! - мне приходится менять всю жизнь, и все меняется. Что такое моя жизнь? Из Харибды в Сциллу. Это, может быть, очень интересно, но очень неудобно. Мой идеал вовсе не заключается в том, чтобы жизнь была спокойная и буржуазная, но я считаю, что пока у меня нет самостоятельной жизни, пока я завишу от других, пока я хожу в школу, жизнь могла бы быть минимально стабильной, просто из чувства достоинства, стыда или еще чего. Так нет! Это существование ведет себя неприятно и капризно.
***
Сегодня с 5.45 до 8.30 я работал в кочегарке. Часть кочегарки перестраивают в бомбоубежище. Я работал конвейером: передавали друг другу кирпичи. Работа механическая и нетрудная. Сейчас 10.15 вечера. Я устал. Работа была грязная, но я понял, что грязно было не от пыли и сырости, настоящая грязь идет от людей. Например, вот эти люди, наши хозяева: они, не задумываясь, в самый разгар военного времени нас выпирают на улицу. Мать всегда с ними была очень любезна, но на это им начихать.
Они народили детей и теперь, когда все в сборе, идиоты, им нужна площадь, и они, не задумываясь, нас выгоняют. От всего этого многому учишься. Учишься ненавидеть буржуев, эгоистов-буржуев, грязнуль с их дурацкой многочисленной и кретинской малышней, их идиотизм, их безразличие, их страхи и подлости и главное - их уродство. Рабочие в СССР в сто раз лучше буржуев. То, что я твердо знаю, это что мой дух останется навечно отмеченным ненавистью к мещанам, жестокой и трезвой ненавистью. Сегодня видел Митю, который сгорает от неутоленного желания книг - у него нет бабок. Попробую продать книг, чтобы купить у него книгу, которую очень хочу иметь: "Взгляды на современный мир" Поля Валери. Прочел прекрасную книгу Монтерлана "Молодые девушки" - очень хорошо, с большим реализмом и человечностью. Мы с Митей съели приблизительно килограмм вишен, не помыв их.
Видимо, Митя поступит в ИФЛИ, а куда еще деваться? Для него это целая проблема.
Все страшно критикуют ИФЛИ, а куда поступать? Ирина вернулась из Владивостока.
Митя мне объявил, что Вильна взята немцами - так ему сказала Ирина.
***
Мать не хочет, чтобы я с Митей встречался из-за опасности политической обстановки - мы слишком похожи на иностранцев, но я все-таки хочу его видеть и буду с ним встречаться, но чтобы мать об этом не знала. Видел Валю. Она такая же веселая и симпатичная, как обычно. Позвоню ей завтра или послезавтра. Главный вопрос - вопрос комнаты, переезда и возможной эвакуации из Москвы гражданского населения, и школы, и где мы будем жить. Теперь я каждый день дежурю на крыше с 6 утра до полудня.
***
Очень возможно, что меня мобилизуют и погонят работать в колхоз. Для нас положение довольно критическое. Я твердо считаю, что надо держаться следующего плана: во что бы то ни стало найти подходящую комнату в Москве и переехать в эту комнату к 1 августа. Почему? Потому что если гражданское население будет эвакуироваться из Москвы (такие сейчас ходят слухи), у нас будет откуда уезжать.
Тогда как, допустим, нас эвакуируют из этой комнаты - что станет с нашими вещами, багажом и т.д.? К тому же невозможно делать всю ставку на возможную эвакуацию, на необычайные события до 1 августа. Один факт ясен: мы должны покинуть комнату к 1-му августа. Уезжать в деревню? Но куда? Как? Я решительный сторонник комнаты в Москве. По крайней мере, у нас будет постоянная база, и если мы будем эвакуированы, мы оставим вещи в той комнате, которую мы найдем. Все наши усилия, мои и матери, должны быть устремлены к цели найти комнату. Не слушать общих разговоров, искать комнату и найти ее. Вот что надо делать.
***Немецкий план окружения Ленинграда ясен. Что касается наступления в Белоруссии и на Украине, ничего такого решающего еще нельзя сказать, хотя мне кажется, что немцы держат направление на Москву. Вопрос ставится следующим образом: сумеет ли Красная Армия остановить немцев, вовремя развернувшись? Мне кажется, что можно объяснить немецкие успехи в данный момент неожиданностью их атаки и тем, что они решили наступать первыми, что не позволило Красной Армии вовремя развернуться. С другой стороны, у немцев богатый опыт современной войны, тогда как красные воевали только в Финляндии. Сегодня видел Митю. Он освобожден. Ехали вместе на трамвае, он был в военкомате и в госпитале. Теперь я дежурю каждый день, с шести утра до двенадцати, на крыше. Это довольно паршиво. Меня записали в бригаду пожарников. Я - пожарный! Кто бы подумал. Кстати, я пожарный никудышный. Меня не оставляет чувство юмора. Надо найти комнату, обязательно. 9.30. Бросаю (себя).
Иду спать. Завтра позвоню Вале и постараюсь продать все книги, которые смогу.
***
Сталин сказал, что немцам удалось добиться такого успеха благодаря тому, что они первые напали на СССР и бросили все свои силы на наступление в России, тогда как Красная Армия не успела развернуться и большая часть красных войск еще не вступила в бой с войском нацистов. Сталин сказал, что Гитлер будет разбит так же, как были разбиты Наполеон и Вильгельм Второй, и что не существует непобедимой армии.
***
Вчера Кочетков обещал, что он сделает все возможное, чтобы достать билеты и разрешение отправляться в Ашхабад (Туркменистан). Он убедил мать, что самое разумное для нее - уехать (в случае, если он сам уедет) в Ашхабад, где нет ни бомбардировок, ни газов, ни эвакуации, а сильная жара, скорпионы и в лучшем случае какая-нибудь литературная работа. Он говорит, что существует только одна трудность: его могут из Москвы не выпустить. Одним словом, дело представляется так: если он получит разрешение покинуть Москву и если он достанет билеты, мы выезжаем с ним, его женой и старушкой в Ашхабад (Туркменистан). Что это? Авантюра с прописной А (или, как я обычно говорю, с прописной Ж). Кочетков должен сегодня позвонить, чтобы нас известить о первых результах, которых он добился (или не добился). Тогда оставляем здесь весь багаж (хозяйка выматывается вместе со своей детворой), берем только самое необходимое - и в путь-дорогу, в Азию! По правде говоря, я предпочитаю Европу, но в данный момент она не особенно здоровая - бомбежки, лагеря, эвакуации и всякие другие удовольствия такого же порядка. Что до Ашхабада, я почти уверен, что дело лопнет, потому что Кочетков не получит разрешения покинуть Москву. У него нечто вроде полуинвалидности (что-то с ногой), и он надеется, что его выпустят из Москвы, но ему могут и отказать. Теперь рассмотрим положение со стороны, равнодушно, вместе с вышеупомянутым наблюдателем. Одно из двух: или мы едем вместе с Кочетковым в Ашхабад, тогда единственно что можно сказать, это: посмотрим; или все дело лопается (99% шансов).
***
Митя, его дядя Арсений и Митина сестра Софья. Вот и кончено с нашими встречами и разговорами! Самое забавное то, что никто никогда не слышал о Томске, или очень немногие. Представляю Митину рожу, когда он будет покорять томских девиц. В Томске есть университет, куда он, видимо, поступит на филологическое отделение.
***
Не знаю почему, мать воображает, что меня не отпустят на дачу, что меня заставят работать, и т.д. Она боится бомбардировок, газов (всего этого за меня). У нее очень неприятное настроение: "Все уезжают, что мы здесь делаем, про нас забыли; мы должны ехать работать в колхоз", и бог знает что… Это портит жизнь. Самое хреновое будет, если Валя уедет в колхоз. Не знаю почему, она обожает колхозы и все такое. Если она уедет, это будет очень неприятно, и я останусь совсем один.
Валя - девушка, у которой все данные, чтобы стать человеком, чтобы быть удачливой (по-моему). Я стараюсь заставлять ее читать хорошие книги (она читает очень много дряни). Я пытаюсь ей дать понять пресность некоторых вещей, которые ей нравятся, я стараюсь, чтобы она была более культурной, хочу направить ее по тому пути, который ей подходит. Словом, я стараюсь ее немного обтесать. Это очень трудно. Она сама говорит (правда, шутя): "Уже поздно". Возможно. Она жалуется, что скучает в городе и поэтому любит колхозную жизнь. Иногда я вдруг сомневаюсь: зачем пытаться ее создать по моему образцу? Нужно ли это? Быть может, следует ее оставить такой, какая она есть, с ее вкусами и свободной волей, и только довольствоваться тем, что ее кое-чему немного обучить, дать ей почитать несколько хороших книг? Да и потом, что это за тип, который в свои 16 лет хочет перевоспитать девушку (правда, ей только 17). В конце концов, я прихожу к заключению, что мои попытки ее перевоспитать бесполезны, потому что неорганичны, и что возможное влияние среды, друзей сильнее. Кроме того, может быть, мои старания, чтобы сделать из Вали "человека", просто ненужная филантропия. С другой стороны, то, что я думаю, чувствую и говорю, мои реакции на некоторые явления, мои цели и действия - все это мне продиктовано целой жизнью, средой, жизненным опытом, абсолютно не похожими на прошлую и настоящую жизнь Вали. В этом случае попытки изваять из Вали образ, немного похожий на меня, обречены на неудачу, потому что противоестественны и неорганичны. То, что я ей говорю, во мне предопределено предшествующим опытом и прошлыми наблюдениями. Как она может мои догадки принимать на веру, когда они не опираются на ее собственные опыт и наблюдения? Все это хорошо в теории, но на практике, когда она мне говорит, что она скучает в городе и что ей хочется в колхоз, забывая о всякой мудрости, я начинаю с ней спорить. Это глупо, ибо, черт возьми, надо же других понимать.
Совершенно ясно, что я бы ее лучше понимал, если бы я знал возможно больше о ее жизни - фактах, друзьях, родных, среде, и т.д. Я бы мог тогда объяснить себе ее взгляды, цели и т.д. Но то ли ложный стыд, то ли страх не понравиться, но она страшно скупо говорит о себе, кроме как о незначительных подробностях, по которым очень трудно судить. Я же, наоборот, делаю все возможное, чтобы она себе могла объяснить возможно лучше, почему я такой, а не другой: я ей рассказываю о своей жизни, я пытаюсь объяснить ей историю моих вкусов и т.д. Хорошо, что у нас есть общее: наша молодость, жизнерадостность, наблюдательность, отвращение к дурному вкусу. Два последние качества во мне доведены до крайности. Тогда как у Вали они еще почти в зачаточном виде, но ничего, и то хлеб, как говорила знаменитая вторая, лапая левую грудь своей свояченицы. Вчера мы с Валей смотрели фильм "Цирк" - ничего. Самое обидное то, что мы завтра уедем, каждый в свою сторону, если мы будем друг другу писать, письма затеряются, мы друг друга забудем… Преобладающее сейчас в моей жизни чувство, впечатление - то, что происходит постоянное и систематическое разложение. Уползающее звено. Все летит.
Поэтому я так мечтаю о времени, когда я смогу располагать своей жизнью по своему хотению, когда я не буду ни от кого зависеть, когда не надо будет каждую минуту все бросать, я буду путешествовать, у меня будет своя просторная и чистая комната, мне будет наплевать на завтрашний день, я смогу культивировать свои флирты, как роскошные цветы, рукою мастера… Я уверен, что такое время наступит… но когда? В данный момент разложение в полном разгаре: я теряю Митю, завтра я потеряю Валю - и все это во мне только усиливает сожаления, озлобление и эгоизм.
Правда, как говорит Валя, это меня хорошо закаляет. Но нельзя же все время закалять сталь, нужно ею и пользоваться. Правда, время еще есть, мне только шестнадцать лет… Немецкое наступление как будто повсюду задержано. По всему фронту идет страшный бой. Результаты этого боя довольно неясны, потому что он еще не закончен. Соединенные Штаты заняли Исландию. Советская миссия прибыла в Лондон. В Сирии генерал Дейнц дал формальное согласие на переговоры об условиях перемирия. Сегодня я дежурю на крыше с 9 до полуночи. Мне пора уезжать. Лучшее, что мы можем теперь сделать, это уехать вместе с Кочетковым в Пески, как можно скорее. Если меня отпустят. Будет жаль расставаться с Валей, но что ж… это жизнь, ничего не поделаешь, не правда ли? В общем, посмотрим.
***Деревня - это хорошо, но я без Вали очень скучаю. Я ее видел 11 вечером. Она мне продолжает нравиться.
Почему? Это трудно объяснить. Что нехорошо? То, что, конечно, в смысле обстановки, деревня гораздо лучше города; если есть друзья или флирт, то можно гораздо лучше проводить время в деревне, чем в городе (летом). Ведь в деревне можно шататься, купаться, и есть тысяча других возможностей. Но в этой замечательной обстановке из интересных людей, возвышающих красоту местности, - только я один. Например, я был бы в тысячу раз счастливее, если бы Валя и Митя были тут. Все та же старая история: все зависит от людей. Поэтому Москва меня соблазняет. Там почти нет никаких возможностей, зато есть люди, друзья. Хотя мои отношения с Валей ограничиваются чем-то вроде флирта, основанного на блестящей беседе, часто обоюдной, такого безобидного и иронического флирта мне достаточно.
Я знаю, что я очень сладострастный, но я временами себя спрашиваю, не ограничивается ли моя сладострастность некоторой категорией женщин, исключающей других. Например, есть женщины, которые меня страшно возбуждают: мне хочется добиться обладания сразу, на месте. Это вовсе не означает, что они мне нравятся.
Валя мне нравится, поцеловать ее было бы для меня совсем логично, даже, может быть, ее и полапать. Но я не представляю себе ее лежащей и стонущей подо мной.
Странная граница, странная шкала наслаждения. Надо будет это поглубже проанализировать. Валя элегантна, у нее свой стиль, и это очень ей к лицу. Мы достигли некоторой степени интимности. Но мне все портит некоторое пророческое чувство естественного скептицизма, из-за которого я часто предвижу события, близко меня касающиеся, в пессимистическом свете, хотя я, по природе, вовсе не пессимист. С Валей, например. Я очень боюсь, что наши отношения лопнут и кончатся ничем и просто рассосутся. У меня какое-то предчувствие. Впрочем, я отлично знаю, что если бы это зависело только от нас, мы отлично могли бы продолжать встречаться и интересоваться друг другом: Валя мне нравится, и я прекрасно знаю, что я ей тоже очень нравлюсь. Но не в этом дело. Я боюсь внешних обстоятельств, которые неизменно возникают, особенно если нет самостоятельной жизни. Например, в данный момент я на даче, я не знаю, что делает Валя, я смогу ее увидеть, только когда поеду в Москву, а когда? Это нас очень друг от друга отдаляет. Конечно, я могу ей написать, но, к сожалению, у нее нет этого дара: она ненавидит писать письма. Это очень неприятно. Я бы не хотел, чтобы она куда-нибудь уехала и я бы этого не знал. Например, очень возможно, что Валя - женщина, которая может испытывать интерес и все остальное к мужчине, только если она его часто встречает, без этого ее интерес исчерпывается, просто умирает. На эту мысль меня наводит ее отвращение к письмам. Если это так, мое дело г…. Может быть, и подсознательно совсем вероятно, она в теории думает "с глаз долой, из сердца вон". Это очень возможно. И тогда, еще раз, кто останется один? Кто пойдет в ж… носом: я, конечно. Мне всегда жалко себя заранее: так что, если случается то, чего я ждал (плохого), мои соболезнования в отношении себя ограничены. Конечно, все, к сожалению, зависит от денег и от материальной независимости. Я надеюсь через неделю быть в Москве. Почему я боюсь потерять Валю? (Я никогда ее не "имел", но я могу ее "потерять".) Я боюсь потерять кусочек счастья ("высококачественного", тут же поправил бы меня Митя). "Бояться" не подходит. Мне заранее грустно от неоконченного, от неудачи, от того, что кончится "ничем", холодности, которая все заволакивает. Это меня не пугает, но мне больно. Это еще не случилось, может быть, это не так важно, но меня охватывает неопределенная меланхоличность воспоминаний. Я боюсь, как бы имя "Валя" не стало бы похожим на "Париж". Воспоминания! Это то же самое, что угрызения совести, - это ужасно. Для меня воспоминания всегда равняются угрызениям совести. Они всегда связаны с каким-то чувством вины. Я боюсь, что такая живая, такая настоящая девушка, как Валя, уступит место в моем уме какому-то застывшему образу, какому-то неопределенному воспоминанию, о котором я буду думать с сожалением. Я слишком хорошо знаю, что от каждого провала, от каждой неудачи, от каждой перемены обстановки я становлюсь бульшим эгоистом. Я боюсь сожаления в будущем, боюсь грусти, боюсь воспоминаний. Все эти чувства мне не подходят, не соответствуют моему возрасту и моим стремлениям, но они существуют и мне очень неприятны. Не стоит забегать вперед, но надо уметь предчувствовать. Напишу письмо Мите - и постараюсь не писать Вале: мне слишком этого хочется, а надо ее немного заставить ждать - или не надо? На фронте уже три дня положение спокойное. Немецкое наступление остановлено. Видимо, Гитлер на сей раз крупно ошибся.
***
Другое событие - что вчера я был на грани смерти: я чуть не утонул в Москва-реке. К счастью, Кочетков меня спас. Написал длинное письмо Вале.
***
Шикарно то, что в школе, с друзьями, повсюду, с самого начала этой войнищи я говорил, что враг всего мира - нацистская Германия, что англо-американцы - порядочные люди и что де Голль защищает Францию и т.д. Так вот им, на х.., тем, кто мне говорил обратное, комсомольцам, которые слепо следовали газетным лозунгам, принимали все в буквальном смысле, не имели никакого политического опыта и не умели читать между строк. Жалкие типы! Ба! К черту. Например, что будет делать мир после того, как Гитлер будет разбит? Вероятно, снова начнутся внутренние раздоры и парламентские глупости и т.д. Мне на все наплевать, лишь бы Париж был восстановлен в своей роли мировой столицы, лишь бы Франция вновь обрела то место, которого она заслуживает и чтобы фрицы были выперты вон, а Гитлер окончательно раздавлен. Надоели эти нацисты-пруссаки. Но мы их победим, вместе с Англией. И с возрастающей помощью США, и с советскими военными силами.
***
Скука и сплошной бред. Что я здесь, собственно говоря, делаю? Общество матери и двух старух, интересующихся кошками, - красота! Из рук вон плохое питание: гречневая каша, похлебка, черный хлеб. С утра до ночи идиотские разговоры о еде, о пустяках. Особые таланты интеллигентов в деревне - говорить только о глупостях. Пока нечего думать о поездке в Москву, потому что паспорта - в прописке и будут "не раньше конца недели". Здесь - отвратительная скука.
Старушки, говорящие о милых пустяках, плохо организованное питание, кошки, птички и комарики: к чортовой матери! Надоело! Вообще-то говоря, как только получим паспорта, поедем в Москву. В Москве вводятся карточки на некоторые продукты (еще не знаю, на какие). Особенно ненавижу благодушные разговорчики старушек и т.д. Природа! Все это никуда не годится, если людей нет. Бред и глупость. Что я здесь делаю? И эти глупейшие улыбки и разговоры. Приходится мириться - пока паспортов не вернули, в Москву ехать нельзя. Все меня раздражает, а мать в особенности. Идиоты! Понравилось здесь, а! Идиоты, не достигшие за многие годы жизни ничего больше, чем житье на лето в Песках, с плохо организованным питанием и благодушными разговорами! Все это меня бесит.
Нет, для деревни я не сделан. Чертовски хочется в Москву. Все дело в людях. А люди здесь - идиоты. Кочетков редко приезжает.
***
С некоторого времени ощущение, меня доминирующее, стало распад. Распад моральных ценностей, тесно связанный с распадом ценностей материального порядка. Процесс распада всех без исключения моральных ценностей начался у меня по-настоящему еще в детстве, когда я увидел семью в разладе, в ругани, без объединения. Семьи не было, был ничем не связанный коллектив. Распад семьи начался с разногласий между матерью и сестрой, - сестра переехала жить одна, а потом распад семьи усилился отъездом сестры в СССР. Распад семьи был не только в антагонизме - очень остром - матери и сестры, но и в антагонизме матери и отца. Распад был еще в том, что отец и мать оказывали на меня совершенно различные влияния, и вместо того, чтобы им подчиняться, я шел своей дорогой, пробиваясь сквозь педагогические разноголосицы и идеологический сумбур.
Процесс распада продолжался пребыванием моим в католической школе Маяра в Кламаре. С учениками этой школы я ничем не был связан, и хотя меня никто не третировал, но законно давали ощущать, что я - не "свой", из-за того, что русский и вдобавок коммунистической окраски. Что за бред! Когда-то ходил в православную церковь, причащался, говел (хотя церковь не переносил). Потом пошло "евразийство" и типография rue de l'Union. Потом - коммунистическое влияние отца и его окружающих знакомых - конспираторов-"возвращенцев". При всем этом - общение со всеми слоями эмиграции… и обучение в католической школе!
Естественно, никакой среды, где бы я мог свободно вращаться, не было. Эмигрантов я не любил, потому что говорили они о старом, были неряшливы и не хотели смотреть на факты в глаза, с "возвращенцами" не общался, потому что они вечно заняты были "делами". С французскими коммунистами я не общался, так как не был с ними связан ни работой, ни образом жизни. Школа же мне дала только крепкие суждения о женщинах, порнографические журналы, любовь к английскому табаку и красивым самопишущим ручкам - и все. С одной стороны - гуманитарные воззрения семьи Лебедевых, с другой - поэтико-страдальческая струя влияний матери, с третьей - кошачьи концерты в доме, с четвертой - влияние возвращенческой конспирации и любовь к "случайным" людям, как бы ничего не значащим встречам и прогулкам, с пятой - влияние французских коммунистов и мечта о СССР как о чем-то особенно интересном и новом, поддерживаемая отцом, с шестой - влияние школы (католической) - влияние цинизма и примата денег. Все эти влияния я усваивал, критически перерабатывал каждое из них - и получался распад каждой положительной стороны каждого влияния в соответствии с действием другого влияния. Получалась какая-то фильтрация, непонятная и случайная. Все моральные - так называемые объективные - ценности летели к чорту. Понятие семьи - постепенно уходило. Религия - перестала существовать. Коммунизм был негласный и законспирированный. Выходила каша влияний. Создавалась довольно-таки эклектическая философски-идеологическая подкладка. Процесс распада продолжался скоропалительным бегством отца из Франции, префектурой полиции, отъездом из дому в отель и отказом от школы и каких-то товарищей, абсолютной неуверенностью в завтрашнем дне, далекой перспективой поездки в СССР и вместе с тем общением - вынужденно-матерьяльным - с эмигрантами. Распад усугублялся ничегонеделаньем, шляньем по кафэ, встречей с Лефортом, политическим положением, боязнью войны, письмами отца, передаваемыми секретно… какая каша, боже мой! Наконец отъезд в СССР. По правде сказать, отъезд в СССР имел для меня очень большой характер, большое значение. Я сильно надеялся наконец отыскать в СССР среду устойчивую, незыбкие идеалы, крепких друзей, жизнь интенсивную и насыщенную содержанием. Я знал, что отец - в чести и т.д. И я поехал. Попал на дачу, где сейчас же начались раздоры между Львовыми и нами, дрязги из-за площади, шляния и встречи отца с таинственными людьми из НКВД, телефонные звонки отца из Болшева. Слова отца, что сейчас еще ничего не известно. Полная законспирированность отца, мать ни с кем не видится, я - один с Митькой. Неуверенность (отец говорил, что нужно ждать, "пока все выяснится" и т.д.). Тот же, обычный для меня, распад, неуверенность, зыбкость материальных условий, порождающая наплевательское отношение ко всему. Тот же распад, только усугубленный необычной обстановкой. Потом - аресты отца и Али, завершающие распад семьи окончательно. Все, к чему ты привык - скорее, начинаешь привыкать, - летит к чорту. Это и есть разложение и меня беспрестанно преследует.
Саморождается космополитизм, деклассированность и эклектичность во взглядах.
Стоило мне, например, в различных школах, где я был, привыкнуть к кому-нибудь, к чему-нибудь - нате: переезд - и все к чорту, и новый пейзаж, и привыкай, и благодари. Сменяются: Болшево, Москва, Голицыно, комнаты в Москве, школы, люди, понятия, влияния - и сумбур получается. Наконец - Покровский бульвар. Как будто прочность. Договор на 2 года. Хожу в школу, знакомлюсь, привыкаю. Но тут скандалы с соседями. Хорошо. Кончаю 8й класс - причем ни с кем не сблизился (еще одно предположение-надежда летит к чорту: что найду "среду". Никакой среды не нашел, да и нет ее). Знакомлюсь с Валей, вижусь с Митькой. Тут - война! И все опять к чорту. Начинаются переездные замыслы, поиски комнат. Опять полная неуверенность, доведенная до пределов паническим воображением матери. Идут самые неуверенные дни жизни, самые панические, самые страшные, самые глупые. Дежурства,
***Теперь, после этого всего, - Пески. Идиотское времяпрепровождение, идиотские люди, идиотские разговоры о самоварах, яичках и т.д.
Патологическая глупость, интеллектуальная немощность, прикрываемая благодушием.
Пески - для меня полнейший моральный декаданс. Почему я так часто говорю о распаде, разложении? Потому что все, с чем я имел дело, клонилось к упадку.
Наладились отношения с Валей - уезжаю в Пески. И никакие письма не помешают нашим отношениям клониться к упадку, и я не буду удивлен, если эти отношения прекратятся вовсе. Все это я пишу не из какого-то там пессимизма - я вообще очень оптимистичен. Но чтобы показать факты. Пусть с меня не спрашивают доброты, хорошего настроения, благодушия, благодарности. Пусть меня оставят в покое. Я от себя не завишу и пока не буду зависеть, значить ничего не буду. Но я имею право на холодность с кем хочу. Пусть не попрекают меня моими флиртами, пусть оставят меня в покое. Я имею право на эгоизм, так как вся моя жизнь сложилась так, чтобы сделать из меня эгоиста и эгоцентрика. Я ничего не прошу. Придет время, когда я смогу говорить в лоб, что я думаю, людям, которые мне не нравятся. Деньги - вот в чем дело. Это очень сложно: загребать деньги с моей прямотой и ясным взглядом очень трудно, а сам я без денег - неполноценный человек.
***