В школе я училась отлично, была активисткой. В этом отношении у родителей со мной проблем не было. С первого класса никто не помогал мне в учебе и особенно никогда не вникал в школьные вопросы. Даже в дневнике всегда я расписывалась сама, испытывая в такие моменты ощущения взрослости. Учиться мне нравилось. Была даже сильная жажда узнавать что-то новое и интересное. Поэтому меня относили к аккуратной и дисциплинированной ученице. Однажды первая учительница предложила перевести нас с одноклассником сразу в третий класс, потому что видела, как нам не особенно интересно в первом. Успев привыкнуть и завести друзей, мы тогда наотрез отказались.
Я росла исполнительной и излишне ответственной, как результат родительской требовательности, не дающей права на ошибку. Не помню, чтобы меня когда-нибудь хвалили и за учебу в том числе, всё воспринималось как должное, само собой разумеющееся. Поощряли часто деньгами. Дескать, учёба – это и есть моя работа, а чтобы за работу платили её надо делать качественно и хорошо. Это я усвоила очень чётко. Вывела, так сказать, свою личную формулу успеха: «не можешь сделать отлично – значит, не делай никак, чтобы не оплошать!» По такому принципу получалось, если не можешь написать «Войну и мир», значит, нечего вообще браться за любую писанину. Если не можешь быть розой, значит ромашкой не стоит быть вообще! Какой ужас и какая нелепость! Мышление, заложенное и сформированное в детстве, становится непреодолимой твердыней на всю оставшуюся жизнь. Ведь для кого-то нежная и простенькая ромашка в сто раз милее миллиона алых роз, потому что это его любимая и неповторимая ромашка. Пусть полевая и незаметная, но она своя, настоящая и не нужно другой. Всё просто: для всякой «ромашки» есть свой стебелек! Насколько изменилась бы моя жизнь, если бы тогда я понимала, что каждый уникален и индивидуален по-своему и имеет право на ошибку, которая не уменьшает его ценности и абсолютно не является свидетельством заурядности. С детства мои оплошности подчеркивались не только недовольным тоном, но и сочно приправленными словами о руках, которые растут не оттуда, о силе, которой у меня не было с рождения, о скорости, которой всегда не хватало. Я не так говорила, не так делала, не так одевалась, не так стриглась, не так двигалась, не так жила! Я почему-то всё делала не так. Поэтому со временем перестала вообще пытаться что-то начинать и чего-то хотеть. Часто слышала, как мама несчастна, потому что между двух огней: мной и отчимом, поэтому надо было избавиться от такой капризной и грубой дочери до рождения.
Я всегда чувствовала себя виноватой за то, что родилась, за то, что больная, за то, что не хорошая, за то, что грублю, за то, что просто живу, принося страдания своим близким. Чувство вины, как огромный гадкий паразит на маленьком деревце моей плоти, высасывало из меня итак небольшие жизненные силы. Я никогда не ощущала принятие, а отчим, не имея своих детей, мне кажется, просто не знал, как любить родное. Мы все были чужими, живя под одной крышей. Отчим всю жизнь пил и я выгоняла его собутыльников, потому что не могла с детства переносить ни пьянки, ни скандалы. И для его друзей я тоже была маленькой дрянью. Поэтому он часто натравливал маму на меня, улавливая любую оплошность в моём поведении, а я, соответственно, ябедничала на него. Мне казалось, что мы взаимно не переваривали друг друга. Так и росла я костью в горле для самых близких людей. Сложно было понять, почему меня не любят и почему считают плохой, ведь всегда, и учебой и поведением я стремилась быть лучшей, правильной и хорошей?
...Однажды, в классе втором или третьем мне сильно не захотелось идти в школу. Вот не захотелось и всё, без причины, просто так. Один раз просто так спустить тормоза и будь, что будет! И уроки были сделаны, и проблем в школе не было. Просто первый раз решилась сачкануть, выйти за рамки дозволенного, не подчиниться, так сказать, тотальному строгому контролю.
Перевела все часы на час назад и продолжила, как ни в чём не бывало играть в куклы, надеясь таким образом «перехитрить» маму. Думала, что она всё же позволит мне остаться один день дома. Безобидная детская шалость — я ведь хулиганкой не была никогда. Но не тут-то было! Мама пришла в 14-00 и очень удивилась, увидев разложенные по всему полу куклы.
– Почему ты не в школе? – строго спросила она.
– Ещё рано, – ответила я и сделала вид, что не понимаю вопроса.
– Что значит рано? Сколько времени? Ты перевела часы? А ну, быстро собирайся и шагом марш на урок! – прокричала она.
Наш дом был около самой школы, и я подумала, что будет очень стыдно, если все узнают, что произошло. Поэтому стала просить остаться хотя бы на один день. Но мама ничего не хотела слушать, а только повторяла:
– Я опозорю тебя на весь класс, собирайся скорее!
– Я никуда не пойду! – уже плакала и кричала и я, – Это в последний раз! Я больше не буду!
Когда плотину прорывает, поток воды остановить уже невозможно. Мама схватила меня за руку и поволокла в школу. Всю дорогу я упиралась, кричала и просила не делать этого. Меня привели в класс и поставили на обозрение перед всеми, как последнего прогульщика и злостного нарушителя дисциплины. Не помню уже, как отреагировали одноклассники, но я готова была провалиться сквозь землю. Вырвавшись из рук мамы, я побежала из школы к гаражам. Один одноклассник, бежал тогда за мной и успокаивал вдогонку. Всё равно меня тогда не было в школе, но какой ценой! Предательство! Да, для меня это было самое настоящее предательство родной мамы, которое я совершенно не понимала и не могла простить! Самый дорогой человек собственными руками выводит на общее обозрение и позор. Как оценить и понять это десятилетнему ребенку?! А главное, за что? Ведь я не была преступницей, плохой ученицей или трудным подростком! Захотелось побыть дома. Один раз нарушить твердо установленные законы и правила. Какое это преступление? Как она могла так со мной поступить, так унизить? – не понимала я, всё больше злилась и презирала собственную маму. Та, которая должна созидать, с детства своими словами убивала и разрушала собственное дитя, формируя в нём комплекс неполноценности и отверженности. Я не чувствовала любви к своим родителям и часто спрашивала их, не взяли ли они меня из детского дома? Мне хотелось ни денег и новых одежд, а, принятия без условий, любви без «если и когда», уважения к такой, какая есть, какую родили! Я чувствовала себя виноватой в том, что появилась на свет такой непутёвой и непослушной. Из мамы выливалась боль собственной разбитой неудавшейся жизни. Несчастный человек не может сделать счастливым другого. Раненный и обиженный, не замечая, ранит и обижает остальных. Сердце, пронзённое стрелой, кровоточит и задевает этой же стрелой другие души не потому, что оно каменное, а потому что по-другому не получается, пока есть своя внутренняя боль и отверженность.
Мой родной отец сильно гулял, и как только мама забеременела в первый раз, пропал. Предательство, месть, обида и боль толкнули её на отчаянный шаг прервать беременность, тогда она чудом осталась жива. Когда появилась я – всё повторилось по-прежнему сценарию, но рисковать мама уже боялась. Мне казалось, что я родилась, как девочка для битья, появившись на свет не в то время и не в том месте. У меня никогда не получалось быть самой собой, расслабляться или просто дурачиться. Дисциплина, идеальный порядок, чистота, успех, положительный результат – это были критерии, по которым оценивали мою значимость с детства. Всё больше я залезала в свою скорлупу, как ёжик, выставляя наружу длинные шипы, чтобы никто не догадался, как мне плохо, не добрался и не увидел рваные и причиняющие боль раны.