Да, был и такой эпизод в моей жизни.
Дело было в 1981 году.
В мае месяце забрали меня на переподготовку.
Были такие порядки в советские времена: через каждые 5 лет запасников брали на переподготовку на 2 месяца (а иногда и на полгода – это касалось, к примеру, водителей). Чтоб, значится, мирные граждане не теряли своих боевых умений и навыков, которые когда-то приобрели, отбывая воинскую службу. И называли таких мужиков «партизанами». При этом зарплата им по рабочему месту полностью сохранялась.
Работал я тогда в ДЗМО (Днепропетровский завод металлургического оборудования) слесарем 4-го разряда.
И жил в рабочей общаге на проспекте Петровского.
Это было 9-ти этажное здание. Несколько этажей занимали молодые семьи, а в остальных обитали холостяки типа меня. Условия шикарные были по тем временам. Комната на двоих, душ, туалет. Правда кухня была общая – на этаже.
И вот, вместо этих апартаментов, я оказался в казарме…
* * *
Надо сказать, что переподготовку мы проходили в зенитно-артиллерийском полку (это по улице Чичерина).
По идее из меня – бывшего мотострелка, бывшего командира отдельного пулемётного отделения - должны были почему-то сделать зенитчика. Но это, конечно же, на бумаге. Реально же, нас ни черта ничему не учили. А просто использовали как бесплатную рабсилу. Именно для этого, впрочем, и призывали на военные сборы «партизан».
Построили нас на строевом плацу. Представили нам наших будущих «отцов-командиров». Как сейчас помню этих собак – майор Бубликов и капитан Вареник. Да, да. Именно такие съедобные фамилии были у этих товарищей, которые оказались нам совсем не товарищами…
Они выступили перед нами с какими-то речами. Но, о чём именно говорили, уже не помню.
После этого повели нас в казарму. Выдали нам военную форму.
Получили мы и постельные принадлежности.
Когда я увидел, что собой они представляли, я просто ужаснулся.
Ничего подобного во время срочной службы (в 1973-1975 годах) я не видел:
- Вонючие матрацы с какими-то комками.
- Простыни с жёлто-буро-малиновыми пятнами.
- Грязные, порватые одеяла.
Меня это, естественно, сильно возмутило. Я взял в охапку всё это и пошёл к нашим начальничкам.
Ну и стал трясти этим перед их мордами.
И вопрошать их:
«Что это за издевательство над людьми? Мы что вам, свиньи, что ли? Я на такой постели спать не собираюсь!»
Произошла словесная перепалка с использованием ненормативной лексики. Правда, закончилась она ничем. Все остались при своих интересах. Но «зуб» на меня они заимели…
Позже опять было построение.
На этот раз перед нами выступал командир полка (единственный нормальный мужик среди того «кодла», так называемых, офицеров). Ну и попросил помочь в ремонтных работах. Поинтересовался, кто когда-либо работал в пилораме или крыл шифером крыши.
Леса рук не последовало. Мужики-то в основном городские были.
И тут я вспомнил свою юность, когда перед армией в колхозе «Заветы Ильича» работал разнорабочим. А там приходилось делать всё. В том числе и эти работы. Вот и поднял руку, мол, я - спец по этой части. Комполка назначил меня бригадиром и предложил самому набрать бригаду. Что я и сделал.
Остальных «партизан» распределили на другие работы.
Мне это чем-то напомнило эпизод из фильма «Операция «Ы» и другие приключения Шурика». Только тут были не те, кто отбывал 15 суток, а люди, проходившие военную переподготовку…
Я получил задание – накрыть крышу огромного склада шифером.
А для этого, сначала надо было сделать стропила и доски. Поэтому курс на пилораму. Там пропускали через неё огромные брёвна и получали необходимые нам бруски и доски. Понятно, что это делалось не в один день. Ведь быстро сказка сказывается, да медленно дело делается…
После того, как заготовили необходимое количество стройматериала, всё это оттащили к складу.
Потихонечку установили стропила, а на них прибили гвоздями продольные доски.
Затем начали крыть шифером…
* * *
Надо сказать, что каждый день, после вечерней проверки и отбоя, я в казарме не оставался.
Всё-таки с чувством собственного достоинства всё у меня было в порядке. И в свинских условиях спать не собирался. Поэтому перемахнув через высокий забор, я отправлялся в свою родную рабочую общагу. И спал в нормальных условиях, как и полагается ЧЕЛОВЕКУ. А наутро добирался на трамвае до части, чтобы успеть на построение.
Бубликов и Вареник прекрасно знали о моих ночных отлучках. И всячески пытались поставить меня на место. Не раз перед строем объявляли мне по 3 суток гауптвахты («губы»). Но так как, «партизан» на «губу» не сажали (не положено было), плевать я хотел на них. Тем более, иного спеца по крышам, кроме меня, у них в наличии не имелось. И они вынуждены были терпеть все мои выходки.
Я не раз перед всем строем пикировался с ними. За словом в карман не лез. Мог даже и матюкнуться (что для меня совсем не свойственно) в ответ.
К примеру, когда капитан Вареник – этот 2-х метровый мордоворот – сказал мне, что «на хитрую ж… есть х.. с винтом», то я в долгу не остался.
И ответил: «А на х.. с винтом есть ж… с лабиринтом».
Строй тогда просто грохнул от смеха. А Вареник весь покрылся красными пятнами.
Так продолжалось несколько недель…
* * *
В один из майских дней мы работали на крыше. Жара стояла просто невозможная. Хотелось всё время пить.
Ребята и говорят: «Неплохо бы сейчас холодного кваску».
Ну и я, как заботливый отец-командир, сказал: «Не переживайте. Будет вам квас. Потерпите полчасика».
Я знал, что на соседней улице стоит квасная бочка. Перемахнул через высокий забор и направился туда. Попросил у продавщицы 3-х литровую банку холодного кваса. Заплатил и за банку, и за квас. И пошёл к ребятам, неся перед собой, как драгоценный груз, банку кваса.
Надо сказать, что видуха у меня была ещё та. Патлатый (я любил тогда носить длинные волосы), ведь «партизан» не заставляли постригаться. Гимнастёрка расстёгнута до пупа почти. Рукава закатаны.
И тут навстречу – офицер (лейтенант) и два молоденьких солдатика.
Прямо как в песне: «Вдруг патруль-облава»…
Произошёл небольшой диалог:
«- Кто такой?
- Не ваше дело.
- Предъявите ваши документы.
- Нет у меня никаких документов».
Хотя было хорошо видно, что в нагрудном кармане имеется у меня документик.
Офицер своим солдатам: «Задержать!»
Те пошли на меня.
И тогда я поставил банку на землю и стал в боевую стойку (когда работал на шинном заводе немного занимался дзю-до и карате).
И говорю: «Только попробуйте, вырублю к чертям собачьим!».
Солдатики не рискнули ввязываться со мной в бой. И остановились.
И в этот момент, откуда не возьмись, появляется какой-то подполковник. И спрашивает у патрульных, что, мол, тут происходит. Лейтенантик доложил обстановку.
Подполковник - ко мне. И приказал предъявить военный билет.
А я в ответ: «С какой это стати?».
Он протянул руку к моему нагрудному карману.
Я его по рукам: «Не имеете права!».
И тогда он достаёт свой документ и показывает мне.
Читаю: «Подполковник Кравец. Начальник Днепропетровского военного гарнизона».
«Ну и что из того?»
Взял банку с квасом в руки и пошёл быстрым шагом дальше.
Они за мной: подполковник, за ним лейтенант, и сзади солдатики. Это надо было видеть, конечно. Картина маслом, как говорится.
Я легко смог бы сбежать – 1-й разряд всё-таки по бегу. Но гордость не позволила.
Вскоре я пришёл в расположение полка и направился к своим ребятам, чтоб напоить их холодным квасом.
А подполковник прямиком в штаб полка. И потребовал от комполка построить личный состав и найти патлатого сержанта.
Вскоре мы стояли уже на строевом плацу.
Вызвали меня из строя. И начальник гарнизона объявил мне 10 суток гауптвахты. И потребовал немедленно отвезти туда.
Капитан Вареник с радостью вызвался это сделать. Посадил меня в коляску и на своём «Урале» с ветерком прокатил до «губы». С нами специально поехал и Кравец.
«Губа» в те годы находилась чуть ниже зенитно-артиллерийского училища (ныне это академия МВД). Недалеко от городской бани.
Повели меня прямиком к начальнику «губы».
Им оказался капитан Спиркин (по совместительству - дружбан подполковника).
Вот Кравец и обратился к нему с личной просьбой - посадить меня в одиночную камеру и создать невыносимые условия для существования. Чтоб, значится, не повадно было какому-то сержанту возбухать против целого подполковника.
Капитан пообещал это сделать.
Когда мы остались с ним вдвоём, он пригрозил, что я на коленях ещё приползу, и буду проситься, чтоб меня простили.
«Не дождётесь!» - ответил на это я.
Спиркин лично сопроводил меня в камеру.
Захлопнулась за мной железная (или стальная?) дверь.
Я оглянулся вокруг. И увидел такую картину. Довольно мрачноватую, надо признать.
Сама камера имела 5 метров в длину, и 2 метра в ширину.
Бетонные тёмные стены.
Посреди камеры небольшая железная табуретка (30 см на 30 см), замурованная в бетонный пол.
Справа от входа деревянные нары, пристёгнутые цепями к стенке.
Впереди на высоте 2-х с лишним метров, буквально под потолком, окошко за решёткой. Размер 20 см в высоту и 40 см в длину.
Вот и вся обстановка.
Прохладно и сыровато…
* * *
Я начал мерять шаги из угла в угол.
Чтоб хоть как-то скоротать время, начал вспоминать стихи, которые знал. Потом петь песни. Караульные мне в глазок кричали, что это запрещено. А я их посылал по известному адресу. В конце концов, репертуар мой был исчерпан. Больше заняться было нечем. А время то тянулось как тугая резина.
И тут я вспомнил про своего любимого героя – Григория Ивановича Котовского. Как он, пребывая в одиночной камере, в ожидании смертной казни, занимался часами гимнастикой.
Решил взять с него пример.
И занялся тренировкой:
- Общефизические упражнения.
- Упражнения на растяжку, на гибкость.
- Отжимания от пола.
- Качание пресса.
- Удары руками и ногами, какие-то комбинации по карате («ката»).
А караульные с интересом наблюдали в глазок за моими телодвижениями. Такого они, наверное, ещё не видали на своём веку…
Время тянулось очень и очень медленно. Для меня это было хуже всего.
После 23-х часов откинули нары от стенки, и объявили «Отбой!». Я, наконец-то, мог лечь.
Ни матраца, ни подушки, ни одеяла мне дали. Это начальник «губы» «позаботился».
Так что пришлось ложиться на голые доски…
Отрубился я мгновенно.
Но не прошло и 2-х часов, как проснулся.
Во-первых, от холода.
Находиться в сырой, прохладной камере в одной гимнастёрке – это вам не Ташкент!
Во-вторых, от того, что у меня всё тело страшно чесалось. Это оказалось дело рук клопов – этих вонючих кровососов.
Чтоб согреться приходилось прыгать, приседать, отжиматься.
Еле дождался утра…
* * *
В 6.00 – подъём.
Зашёл караульный и пристегнул нары к стене. Повёл меня в туалет.
Тут надо сказать, что в туалет меня водили всего 3 раза на день (опять-таки, по приказу этого тварюки Спиркина). Приходилось остальное время терпеть.
Ни зубной щётки, ни зубной пасты, не бритвенных принадлежностей, ни полотенца мне не выдали. Это так распорядился начальник «губы».
После возвращения в камеру занялся спортом.
В 8.00 открываются двери.
И заходит Спиркин.
Я как раз только что закончил свою тренировку. Стою себе - голый по пояс. Ноги на ширине плеч. Руки в карманах. И смотрю на него исподлобья.
А он смотрит на меня. Ждёт доклада. По правилам я должен встречать его по стойке «Смирно» и докладывать о том, кто такой, сколько суток «губы».
Он так и не дождался от меня доклада. И объявил мне дополнительно 5 суток. Мол, за то, что нарушал распорядок дня и громко пел песни.
Я ему: «Не имеете права!».
Мол, инструктажа не сделали, как я должен вести себя в камере.
Он повернулся и ушёл…
На следующий день всё повторилось один в один.
На 3-й день – снова.
В итоге у меня уже получилось 25 суток ареста.
А его после этого я долго не видел.
Решил, собака такая, «помариновать» меня. Надеялся, что я не выдержу нечеловеческих условий содержания, покаюсь и буду просить прощения.
Но в моих планах этого не значилось…
* * *
Говоря словами поэта, «во мраке заточения, тянулись тихо дни мои».
Именно тянулись. Ведь заняться практически ничем. Ни телевизора, ни радио, ни книжек, ни газет. Ни поговорить.
Единственное, чем наполнял я своё пустопорожнее времяпровождение, так это ходьба из угла в угол. Да ещё мои тренировки. 3 раза в день – утром, в полдень, вечером. По 1,5-2 часа.
Всё остальное время – томительное ожидание.
Сначала – завтрака.
Он представлял собой несколько комков каши (в основном, овсяной) без подливы, без мяса. 2 тонюсеньких (аж просвечивали) кусочка хлеба. И четверть кружки чая (это чтоб мне в туалет сильно не хотелось).
Потом – обеда.
На первое - баланда, в которой плавали несколько кусков капусты и картошки. На второе – опять-таки, каша (несколько ложек клееобразной массы). Четверть кружки компота. И 3 кусочка хлеба.
После такой еды ещё больше хотелось кушать.
И затем – ужина.
Несколько ложек каши или картофельного пюре. 2 кусочка хлеба. Четверть кружки чая.
И так изо дня в день.
В итоге, за 17 суток я потерял 7,5 килограммов своего веса…
* * *
Временами нападала на меня тоска зелёная.
Частенько я наблюдал небо в клеточку. Для этого подпрыгивал, хватался руками за решётку, подтягивался и смотрел на небесную синеву. На высокий тополь, росший во дворе гауптвахты. Мне так хотелось дотронуться до его зелёных листочков, погладить их.
Так хотелось вырваться на волю.
Чтоб можно было с девчатами зажигать на дискотеке, гулять по вечернему парку, загорать на пляже и купаться на Днепре, кататься на лодке.
И тогда я задумал побег.
В моей светлой головушке созрел даже план.
Я решил, что когда меня поведут в комнату начальника «губы» (я очень на это надеялся), воспользовавшись моментом, дам ему по башке табуреткой, вырубив на время, а сам - в окно. Пока часовой опомнится, снимет автомат с плеча, потом с предохранителя и начнёт стрелять, я успею перемахнуть через забор с колючей проволокой поверху. Для меня это не проблема. А там ломанусь в овраги (они начинались ниже здания гарнизонной гауптвахты). И всё. Они меня только и видели.
В тот момент я совсем не думал, какие последствия могут последовать за такой побег. Главное - вырваться на свободу. Больше ни о чём я думать не мог.
Но эта собака по имени Спиркин так и не вызвал меня к себе.
Сейчас понимаю, Судьба тогда сберегла меня…
А дни мои в заточении тянулись. Каждое утро ногтём на стене чертил вертикальную палочку. Что означало, ещё один день прожит.
Их – этих палочек – было уже 14.
За это время караульные со своими начкарами (начальник караульной службы) заступали на свой пост по второму, а то и по третьему кругу. И сильно удивлялись, что я до сих пор нахожусь тут. И что до сих пор я не сломался. Даже стал для них вроде бы своим.
Они рассказывали мне (хотя и по уставу запрещено разговаривать с арестантом), что никто больше 2-3-х дней не выдерживал в одиночке. И просился в общую камеру. Ведь там всё-таки веселее, поговорить хотя бы можно. Да и на работы их водят. А когда работаешь – время летит быстро.
Говорили, что другим давали газеты почитать, на прогулки (30-ти минутные) выводили.
Я стал для них своего рода легендарной личностью…
* * *
Наступил 15-й день.
Я как всегда занимаюсь утренней гимнастикой.
И в это время входит капитан Спиркин.
Так и не дождавшись того, чтоб я попросил прощения, решил собака проведать меня.
Но ничего за это время не изменилось.
Как говорится, де жа вю. Как будто и не прошло 2-х недель.
Снова мы стоим друг против друга.
Снова никакого моего рапорта.
Снова кулаки наши сжаты, глаза метут молнии. Смотрим друг на друга испепеляющим взглядом.
Видно, что он еле сдерживается, чтоб не ударить меня.
Кстати, караульные рассказывали мне, что он часто избивал непокорных арестантов за неподчинение, и что он кандидат в мастера по боксу.
И я готов дать ему отпор, биться с ним, как говорится, «не на жизнь, а на смерть».
Но он так и не рискнул (ему ведь начкары рассказывали, что я крутой каратист).
Нависла зловещая тишина.
А потом его прорвало.
Сначала объявил ещё 5 суток дополнительно.
А потом начал угрожать. Что он меня загноит тут. Что не только начальник гарнизона, но и военком у него в друзьях-товарищах. Что сделает так, как будто меня забрали на переподготовку на 6 месяцев. И всё это время я буду находиться здесь.
Я спокойно его выслушал. После чего заявил, что буду жаловаться военному прокурору. И он ответит за весь этот беспредел.
И начал перечислять все нарушения с его стороны:
1. Не провёл инструктажа.
2. Не выдал мне постельные принадлежности.
3. Не давал мыться, зубы чистить, бриться.
4. Не выводил на прогулки.
5. Не давал прессу.
Ну и так далее.
И сказал, что ему сильно не поздоровится. И на его карьере можно будет поставить крест.
Он сначала опешил от моего такого заявления. А потом выдал, что никто меня к прокурору не поведёт.
В ответ тогда я сказал, что в таком случае объявляю голодовку (всё таки не зря я читал в юности книги о революционерах).
Спиркин только ухмыльнулся и вышел…
* * *
Скоро принесли завтрак.
Я отказался. А кушать-то ох как хотелось!
Обедать я также не стал.
И от ужина отказался.
Хотя, честно признаться, это было сделать очень тяжело. Пришлось, конечно, всю мою силу воли в кулак собрать…
Наступил 16-й день моего одиночного заключения.
И всё по кругу.
Я продолжаю голодовку.
Наконец, 17-й день.
Я стою на своём. Завтракать не стал. Требую военного прокурора.
Все уже поняли, что я не отступлюсь. Назревал грандиозный скандал – голодовка, да ещё в советское время! Где это видано!
Вот прибегает это мурло - Спиркин. И начинает давать задний ход.
Мол, давай на этом закончим.
Мол, оба были неправы.
Мол, он сейчас же меня освободит и отпустит на все 4 стороны.
Я молча смотрю на него. И размышляю.
С одной стороны, мне хочется, чтоб он ответил за все свои издевательства.
С другой стороны, я понимаю, что при таких его связях, прокурор может спустить всё с тормозов, да ещё и меня крайним сделает.
Поэтому после долгой паузы, говорю: «Ладно. Пусть будет так!»
По его приказу мне тут же выдали туалетные принадлежности.
Наконец, смог нормально помыться, почистить зубы и побриться.
После этого Спиркин выдал мне бумажку, что я свободен. И я оказался за воротами гауптвахты.
Свобода!!!
Такое было чувство, просто не описать словами…
* * *
Я прямиком в общагу.
Принял душ. Оделся по человечески. И на пляж – на остров Комсомольский (ныне это Монастырский остров), на берег Днепра…
На следующий день прибыл в часть. Предстал перед очами «отцов-командиров» - Бубликова и Вареника.
Беседы по душам у нас не получилось. И всё кончилось тем, что меня выгнали со сборов.
А это значило, что всё это время, какое я пребывал тут, ни черта не засчитывается.
Следовательно, и зарплата по месту работы не сохраняется.
А через полгода меня призовут снова на 2 месяца…
Но Судьба оказалась ко мне благосклонной.
В июле сдал вступительные экзамены и поступил в университет.
Впереди были счастливые студенческие годы…