Глава восьмая
Охота за тайнами Ивлева
Обстановку в ставке Наполеона в тот вечер нельзя было назвать спокойной. Причина была в Бертье. Начальник штаба французской армии не разделял казавшееся ему странным благодушие Наполеона. Бертье волновало то, что так ещё и не прибыл на соединение с основными силами армии корпус Бернадота, с которым не удавалось установить связь. Спешил к Прейсиш-Эйлау, но был ещё на значительном удалении и корпус маршала Нея. Бертье пытался убедить императора, что необходимо дождаться этих корпусов. Правда, была и обратная сторона медали – на соединение с Русской армией шёл от Кенигсберга прусский корпус генерала Лестока, судя по данным разведки, достаточной сильный.
Весь день 7 февраля (по французскому календарю) происходили вялые стычки между французскими и Русскими войсками в районе Эйлау. Главная фаза сражения ожидалась 8 февраля. Лесток не успевал к началу сражения, и это было уже хорошо для французов. Но не успевали также и Ней с Бернадотом. Отложить сражение хотя бы на сутки было рискованно, ибо Лесток тогда бы точно подошёл к Прейсиш-Эйлау, а Ней с Бернадотом могли и не успеть.
Бертье пытался заговорить с Наполеоном о сражении, но тот отмахивался. Наполеон знал то, чего не знал Бертье, Наполеон знал, что от Беннигсена получено принципиальное согласие на создание условий для поражения Русской армии. Наполеон предпочитал не вводить честного и принципиального Бертье, признанного полководца, в тайные делишки и интрижки. Наполеону нередко удавалось обеспечивать успех своих действий благодаря этим интрижкам, благодаря подкупу, благодаря предательству в стане противника. Он старался появляться там, где исход сражения был предрешён иными, не полководческими методами. Он изображал руководство войсками при Аустерлице, потому что там всё было заранее продано австрийцами, не оставившими Русским никаких шансов на успех. А вот ни в Италии, ни в Швейцарии во время знаменитых походов Суворова он не появлялся, потому что с Суворовым и его генералами подобные фокусы не проходили. Даже прямое предательство австрийцев, направивших Суворова в Альпы по тупиковому маршруту на верную гибель, не привело к гибели русских, и Суворов, с блеском проведя тяжелейший поход, одержал победу.
В канун решающей схватки на холмах Эйлау Наполеон был спокоен как никогда, потому что не было ни единой причины для сомнений в полной победе, в сокрушительном разгроме Русской армии, умышленно поставленной Беннигсеном на более чем невыгодные позиции и не получившей не только диспозиции, но и вообще никаких указаний главнокомандующего.
Беннигсен протянул до последнего, протянул до того времени, когда пала на холмы Эйлау тёмная ночь, и уже невозможно было ни продумать вопросы взаимодействия, ни проиграть варианты действий. От него требовалось одно: бездействовать. Ну, а непредвиденные действия по инициативе частных начальников, пресекать под благовидными предлогами. И отговорка была заготовлена – нельзя рисковать армией вдали от России. Беннигсен должен был любой ценой удерживать войска на позициях, на которых французы предполагали истребить их своим мощным артиллерийским огнём, направленным в скученный боевой порядок, дающий обильную пищу для этого огня.
Ни одного честного сражения, ни одной честной победы не было на счету Наполеона. Только коварство, обман, подкуп, ложь.
Автором всех, приписанных ему побед, являлся Бертье, который был необходим Наполеону на тот случай, если коварные планы дадут сбой, и придётся добывать победу в реальном открытом бою.
Готовился к битве и генерал Резвой. Он проехал вдоль фронта корпусов, осмотрел позиции артиллерии, сведённой в три группировки. В корпусах на правом и левом фланге были устроены сильные батареи. В центре установлена самая мощная, которую Резвой приказал тщательно замаскировать. Этой батарее он запретил вступать в бой до его личного на то распоряжения. Вот и сюрприз Наполеону.
В корпусе, занимающем позиции на правом фланге, Резвой задержался. Артиллерией корпуса командовал полковник Кутайсов, его племянник. Тот доложил по всей форме, показал свою батарею. Резвой остался доволен подготовкой к битве.
– Как видишь свою роль в сражении? – поинтересовался он у племянника.
Тот стал отвечать подробно, по расписанному в уставах и наставлениях. Ему предстояло первое в жизни боевое дело, и он серьёзно подготовился к нему теоретически.
– У меня к тебе просьба, Александр, – сказал Резвой, выслушав всё внимательно. – Уже поздно заниматься организацией взаимодействия. Главнокомандующий неоправданно отложил сей важный вопрос на завтра, а завтра, точнее предбоевого завтра, у нас, по всей вероятности, уже не будет. Завтра будет битва! Я чувствую это, чувствую. И начнут они на рассвете. Главный удар они нанесут по нашему левому флангу, затем ударят по центру. Против вашего корпуса серьёзных действий не будет. Твоя задача – поглядывать на то, что делается у соседа слева, а, может быть, если будет нужна, прийти на помощь.
Они поднялись на холм, что на левом фланге корпуса, заметили одинокого всадника.
– Поручик Теремрин? – удивлённо спросил Резвой. – Что вы здесь делаете?
– Думаю, ваше превосходительство. Смотрю и думаю. Пытаюсь представить себе, как развернутся события, – сказал Теремрин.
– И к чему же вы пришли? – спросил Кутайсов с юношеским задором. – Побьём французишек?
– Будем уповать на Бога, – вмешался Резвой.
– И на ваше мастерство, дядюшка, – прибавил Кутайсов.
– Ты хотел сказать на мастерство славных наших генералов Тучкова, Барклая-де-Толли, Дохтурова, Багратиона, – поправил Резвой.
– Больше нам уповать не на кого, – вставил Теремрин.
– Почему же? – возразил Резвой. – А Русский солдат?
– Но он должен быть управляем и управляем достойными командирами, а они должны быть руководимы достойным главнокомандующим, – сказал Кутайсов.
– Суворов говорил: Бог нас водит – он нам генерал, – заявил Резвой, не желая доводить рассуждения до обсуждения Беннигсена. – Впрочем, дорогие мои, вам пора по местам. Но прежде я вас представлю друг другу. Полковник Кутайсов – мой племянник, – сказал он, указывая на Александра Ивановича. – Поручик Теремрин – сын моего боевого друга и сам отважный рубака, сделавший уже не одну кампанию.
Молодые люди поклонились другу, и Теремрин неожиданно заметил, что машинально взял Кутайсова на заметку, как одного из тех немногих людей, на которых, если заставит нужда, можно будет опереться в трудный час.
Он проехал через боевые порядки пехотной бригады генерала Сомова. За ними расположились гусары Юрковского. Внезапно его окликнули из темноты:
– Поручик Теремрин?
– С кем имею честь?
– Адъютант главнокомандующего штабс-капитан Памперс, – представился говоривший.
– Слушаю вас, – молвил Теремрин, сразу насторожившись.
– Вы прикрывали полковника Ивлева во время возвращения с задания, – сказал адъютант.
– Да, это было поручено моим гусарам.
– Главнокомандующему доложили, что Ивлев умер у вас на руках. Он должен был передать в главную квартиру документы.
– Нет, документов при нём не было, – сказал Теремрин, подумав: «Вот оно как. Уже с той стороны пришло сообщение о том, что не удалось пленить Ивлева и изъять документы».
– Его планшетка у вас?
– Да, пожалуйста, вот она. Но в ней только несколько чистых листов бумаги, – заметил Теремрин, порадовавшись, что рекомендательное письмо уже у Барклая.
Памперс обследовал планшетку и заявил, что забирает её с собой, пояснив:
– Возможно, Ивлев оставил какие-то тайные знаки. Так как же прошла его встреча с агентом?
– Послушайте, господин Памперс, – возвысил голос Теремрин. – Я получил задачу встретить полковника Ивлева и сопроводить до расположения полка.
– Вы плохо справились с этой задачей, поручик. Но сейчас речь не об этом. Нам известно, что полковник Ивлев перед смертью долго разговаривал с вами наедине. О чём вы говорили?
– О жизни… Он чувствовал, что рана у него смертельная. До службы ли в таком состоянии?
Памперс поверил, потому что ему-то самому в подобной ситуации до службы не было бы никакого дела.
– Что вы знаете о задании? – спросил Памперс.
– Я не имею ни малейшего представления о том, какое задание было у погибшего офицера.
– И он не сказал вам, что его встреча с агентом прошла успешно, и что он везёт важные документы в главную квартиру нашей армии. Эти документы необходимы, как воздух, ведь они касаются завтрашнего сражения. Где эти документы? У генерала Барклая?
Теремрин отвёл взгляд в сторону и заметил неподалёку, на опушке рощицы всадников, которые прибыли с Памперсом.
«Они мне не верят, – понял Теремрин и тут же подумал: – А ведь правильно делают. Вполне можно предположить, что смертельно раненый офицер попытался передать своему командованию полученные сведения. Они наверняка знают, что встреча Ивлева с Куртом Зигфридом состоялась, понимают, насколько важна информация, переданная Ивлеву и каков её характер, если сделана явная попытка скрыть её от Беннигсена. От Курта же они, либо ничего не добились, либо Ивлев прав – его уже нет в живых. Теперь они будут добиваться от меня, где документы? А поскольку бумаги у Тюри, надо пустить их по ложному следу».
И тут Теремрин краем глаза заметил, а скорее даже не заметил, а почувствовал, что в стороне от сопровождавших Памперса людей, затаился вестовой Ивлева. Этот унтер-офицер, несомненно, преданный Ивлеву, и несомненно, сообразительный, должен был понять с полуслова то, что задумал Теремрин, а, поняв, поддержать.
– Ивлев мне ничего не сказал о задании. Но его ординарец, которого я оставил при себе, кое-что вспомнил, – начал Теремрин и далее чётко и ясно изложил свою версию именно для затаившегося в кустах Петровича: – Примерно вёрст за пять до того места, где мы ждали Ивлева, тот уединился на опушке и долго читал какие-то бумаги, причём сильно нервничая. Потом он долго ходил взад и вперёд, о чём-то размышляя, и, наконец, позвав вестового, приказал развести небольшой костерок, не привлекая к этому внимания. Все бумаги он сжёг в костре.
– Хорошо придумано, поручик, – смеясь, заявил Памперс. – Вам не в гусарах, а в разведке служить. Да только вот как бы не угодили под суд за свои выдумки.
– Вы можете проверить, правду ли я говорю. Приезжайте после окончания битвы и расспросите обо всём вестового.
– Почему бы это не сделать прямо сейчас?
– Люди отдыхают перед боем. Зачем беспокоить по пустякам? – сказал Теремрин, стараясь убедить Памперса, что опасается немедленного расспроса.
– Ну а завтра, либо вестовой погибнет, либо вы его научите, что нам отвечать.
– Положим, вестового, которого знаю без году неделя, вряд ли я могу подготовить. Вы же понимаете…
– Ведите нас в расположение своей сотни и давайте этого, как его, Петровича.
– Унтера Тулинова?
– Да, да. И побыстрее.
Теремрин попытался воспрепятствовать этому допросу Петровича, но очень деликатно, чтобы не переиграть. Объяснял это своё нежелание только объективными причинами. Он уже заметил, что Петрович бесшумно исчез.
Расположились у бивачного костра, попросили гусар оставить их там одних. С Памперсом было несколько человек, но они держались в сторонке. Петровича искали довольно долго. Наконец, он появился, снял шапку и совсем не по-военному спросил:
– Звали, барин?
– Да, Петрович, вот тут адъютант главнокомандующего хотел задать тебе несколько вопросов касательно…
– Помолчите, поручик, – оборвал Памперс, опасаясь, как бы самим объяснением Теремрин не подсказал, что надо говорить.
– Вы не волнуйтесь, унтер, – начал Памперс. – Мы очень переживаем гибель вашего барина. Он выполнял важную задачу, поставленную лично главнокомандующим…
Уже в начале своей тирады Памперс сделал непростительную ошибку – он даже не подумал о том, что ординарец вполне мог знать о непричастности главной квартиры Беннигсена к задаче, выполняемой Ивлевым. Не учёл этот импортный Памперс, что Русский солдат сообразителен, что он даже более чем сообразителен. Теремрин заметил, как слегка прищурился Петрович, поймав его взгляд. Этим прищуром он дал понять: не робей барин, сейчас мы их вокруг пальца обведём.
– Расскажите, как прошло дело и где документы, которые ваш барин вёз нам.
– Встречались они сами. Меня не брали с собой, – начал Тулинов. – Не моего ума дело.
– Верю, верю. А документы?
– Почём мне знать, что это такое.
– Ну, бумаги, бумаги, которые принесли со встречи?
– С планшеткой ушли, с планшеткой пришли, – сказал Тулинов.
Памперс зло посмотрел на Теремрина.
– И где планшетка? – спросил у Тулинова.
– Планшетка-то? Да вот они взяли, когда барин Богу душу отдал. Царство ему небесное, – сказал Тулинов, скорее всего видевший, как Теремрин передал планшетку Памперсу.
– Значит, планшетку с документами отдал поручику.
– Не-е, – замахал руками Тулинов. – Документы, что были в ней, барин сожгли в лесу. Отошли в сторонку, долго ругались. Может, липу подсунули? Только ругались очень. А потом костёрик в ложбинке развести велели. Ну и в костёрик их все. А что в них, не ведаю. Буквы, какие, цифири?! Я грамоте не разумею.
– Да как же так! – воскликнул Памперс. – Всё сжёг и ничего не сказал.
– Бранились очень, когда жгли. Сказывали, что вот, мол, чего придумали. Это те, должно, кто документы им дали.
– А что в документах-то, в документах-то что? – стал спрашивать Памперс.
– Почём мне знать. Я до ихних делов не касался. Барин, когда брал меня, предупредил, чтоб служить служил, а в дела – ни-ни!
– Хотелось бы верить тебе, унтер, – сказал Памперс.
– А что, я-то место знаю, должно, найду. От костра, может, что осталось…
– Да уж, осталось, врёшь ты всё, – уже равнодушно проговорил Памперс.
– Может, и не врёт, – возразил Теремрин. – В дела его, Ивлев, конечно, не посвящал, но следопытом сделал отменным.
– И вам я не верю, поручик, – сказал Памперс. – Ну, да воюйте пока, – и он, сев на коня, поскакал прочь, сопровождаемый небольшим своим отрядом, из которого никто на свет так и не показался.
И подумалось в ту минуту Теремрину, что в отряде том, возможно, был кто-то из неприятелей. Впрочем, это могло быть и плодом вполне оправданной подозрительности.
– Благодарю тебя, Петрович, – сказал Теремрин, когда они остались одни.
– Сердцем чую, не наши то люди, не наши, да и Бенясен не наш…
Солдаты, не выговаривая замысловатую фамилию остзейского барона, часто коверкали её, произнося то «Бенясен», то «Беняксен».
– Не будем об этом, – сказал Теремрин.
– Вот и Василь Степаныч всегда говорил, что «не будем», но солдатское сердце чует врага за версту.
– А скажи мне, Петрович, Василий Степанович общался с кем-либо в главной квартире? – поинтересовался Теремрин.
– Нет. Он служил у Барклая-де-Толли, – аккуратно, не торопясь, чтобы не ошибиться, выговорил фамилию унтер.
Вряд ли что-то ещё можно было узнать даже у унтера Тулинова, который был с Ивлевым постоянно рядом. Да и не было смысла узнавать. Теперь всё сосредоточивалось в одном – в поиске документов, хотя цель этого поиска была тоже весьма расплывчата. Кому их предъявить – эти документы? Те, от кого зависела судьба России, знали, что там содержится. Получалось, что документы против них.
И вдруг он подумал, что уважаемый им Великий Князь Константин Павлович, проявивший столько заботы и внимания о нём, раненом корнете, тоже ведь всё знает об Императоре. Просто не может не знать. А вдовствующая Императрица Мария Фёдоровна!? Разве она не знает правды? Не могла же она принять за своего сына Симеона Великого, как бы он ни был похож на Великого Князя Александра Павловича.
Мысль работала напряжённо. Теремрин, видевший Константина Павловича в деле, в героическом суворовском походе, не мог не отметить, что великий князь настороженно относился к своему старшему брату, наследнику престола, а после убийства Павла Первого и вовсе сторонился его.
«Я должен, должен разобраться во всём этом, – вдруг подумал он. – Нет, не случайно судьба свела меня с этим загадочным человеком – Василием Петровичем Ивлевым, не случайно всё завязалось в такой тугой узел – и моё пребывание у брата Ивлева, и любовь с его племянницей, и чудесное исцеление, и эта удивительная встреча здесь, на театре столь странной войны. Нет, не бывает случайностей в мире Божьем, не бывает, а значит и меня ждёт какая-то особая роль во всех этих событиях. И не случайно то, что теперь буду служить у таинственного Барклая».
А наутро должна грянуть битва, в которой его могут убить не только в бою, враги явные. Его вполне могут убрать под шумок и те, кто, наверняка, так и не поверил ему сегодня, убить, как носителя информации, которая хоть и не смертельная для них сегодня, но которая подобна заряду замедленного действия.
Всё происшедшее наводило лишь на одну печальную мысль – с отцом Тюри действительно что-то произошло. Осознание этого вызывало острую тревогу за ту, которую он любил с того самого момента, как увидел возле себя, словно в образе своего Светлого Ангела. Не проходила тревога и за того малыша, которого он до сих пор не мог назвать сыном, хотя знал о его существовании уже несколько дней. Как же он хотел увидеть его, обнять. Как же хотел увидеть Тюри!
А перед самым началом битвы стало известно, что генерал Барклай получил ранен в руку. Причём ранение достаточно тяжёлое…