Идею о создании трудового тандема предложил Игорь, мой давний товарищ с потока.
— Мы будем как улей из двух пчел, — воодушевленно говорил он, стоя на костлявом выступе набережной и отчаянно жестикулируя, — как монахи, как Кюри, как Бонни и Клайд, как… Ира, мы свернем горы!
Он придумал это, когда я пожаловалась на отвратительную домашнюю обстановку. Утонув в суетливой рутине семьи, я могла с горем пополам одолеть чтение конспектов, кое-как вымучить чертежи, но рисунок валился из рук. Собственно, это уже выходило за рамки обучения. Я просто чуть не расплакалась, когда вспомнила, что после поступления уже давно не касалась кисти. Как будто очерствела, с головы до ног ощетинилась техническим шрифтом, механикой и фасадами зданий — господи, конечно, архитектура тоже удовлетворяла творческий голод, да всё равно я чувствовала, что предала нечто внутри себя.
И после бесплодных попыток вернуться к живописи я вытащила на улицу Игоря и прохныкалась. Он вдруг воспринял это очень болезненно. Никогда бы не подумала, но из гордой, громогласно-самоуверенной натуры пробился росточек; Игорь сказал:
— Ир, ты будто бы мои мысли читаешь. Тоже такое чувство иногда бывает. Знаешь, не хватает усидчивости, может, или просто хорошей плетки. Помнишь мои проекты (у Игоря проектов было больше, чем звезд на небе), так ни за один взяться не могу, хоть тресни. Только я знаешь что придумал? Это глупо, может. Ну, послушай. Сядем у меня… выделим пару часов. В день, в неделю. Сядем, возьмем в руки наши идеи и не выйдем из комнаты, пока что-то не сделаем. А?
Потом он покурил, успокоился, схватил зачем-то меня за плечо, уперся своим собачьим взглядом и сказал:
— Чай нальем, печенье, я не знаю, форточку откроем. Никуда не выходим, потребляем полезную информацию и производим свою. Сквознячок, чай, печенье. А?
Я согласилась.
Через несколько дней Игорь на волне завидного энтузиазма разгромил ко всем чертям свою кухню, выкинул зачем-то цветы, убрал телевизор и сорвал со стен тысячи записок и рисунков. Остались только: гигантский холодильник-монстр в белой скорлупе, он стоял в профиль, едва входишь на кухню, как глупый стражник; квадратный дряхлый столик, спрятанный за холодильником и обклеванный стульями; пара тумб, вечно то в каплях соусов, то в крошках хлеба; газовая плита; навесные тумбы, в одной из которых Игорь хранил кипы тетрадей.
Я вошла на кухню — сердце сжалось. Будто смотришь на свежее, в пятнах крови поле брани…
— Молодец я? — спросил Игорь.
— И сидеть мы будем на этих стульях? — сказала я.
— Хочешь — на подоконнике, хочешь — на полу, можешь на холодильнике работать, плевать, мы строим коммунизм в рамках отдельно взятой кухни.
— А в туалет хоть можно выходить?
— Ради бога, — смутился Игорь.
За день до этого я на повышенных тонах рассталась с парнем и наивно полагала, что буду трепетно хранить душевную боль, как ёжика в животе. Однако Игорь заразил меня нездоровым воодушевлением, и я забыла о своих мирских проблемах, с излишней горячностью расчехлила сумку, хлопнула дверью, достала бумагу и бросилась её оккупировать с карандашом наперевес. Игорь гнездился на соседнем стуле, обложенный какими-то мудреными книгами, и иногда что-то ухал и фыркал. За окном сверкала бликами боков машин весна.
Постепенно мы догадались, что монотонная деятельность ни к чему не приводит, и стали разбавлять угрюмые посиделки, как коктейли. Сначала Игорь вытащил на кухню ноутбук и поставил на фон медиативную музыку. На следующий раз он очень нервничал и заметил, что такой фон слишком сильно расслабляет и не дает, как он выразился, «хороших пендалей мозгу». Поэтому плейлист скоро оброс блюз-роком, эпичными симфониями, хип-хопом, а потом и вовсе хардкор-панком. Кроме музыки, Игорь решил, что здраво будет слушать какие-нибудь полезные лекции, а я добавила, что сам вечер можно начинать с чтения нескольких страниц тяжелого чтива, чтобы, так сказать, войти в нужный ритм.
Типичный наш вечер выглядел так.
Я с трудом выбиралась из дома, останавливаемая бесконечной новостной лентой, окриками тети, кошкой и другими важными вещами. Уставшая после универа, сначала заходила в магазин, откусывала стабильно небольшой клочок стипендии на новую пачку и бутылочку воды. Тряслась в старом пазике до проспекта Карла Маркса, чуть глазела на озеро, потом студеный апрельский ветер донимал меня, и я поднималась на третий этаж рыжей сталинки к Игорю.
Там мне, скорее всего, приходилось ждать у дверей. Он обожал опаздывать. Он превратил это в искусство, его будто притягивало к фантасмагоричным обстоятельствам. В какой-то раз он попал на автобусе в аварию и шел пешком с другого конца города, потому что умудрился потратить последние двадцать рублей налички на бесполезный блокнотик с собачкой, и долго показывал его мне, умиляясь. Так вот — я ждала его, покрывая ругательствами, мечтая о долгой и мучительной мести, потом он появлялся, запыхаясь, и стирал мои тирады ослепительной улыбкой.
Что делал Игорь до этого, предсказать было сложно. Однажды он пришел пьяный, не в силах объяснить, когда успел после универа наклюкаться. В самый первый раз он был весь в какой-то желтой грязи и сказал, что вместе с другом они ловили утку на Карьере.
Мы усаживались… я усаживалась, Игорь начинал метаться по квартире, как подстреленная чайка. Он заваривал чай, подбирал музыку, потягивался, кричал из другой комнаты: «Идешь на тусовочку в субботу? Ну и контингент! Ты бы видела!» Наконец, тоже садился рядом. Мы читали, как полагалось, под глухой бит отвратительные философские трактаты, и когда глаза уже начинали замыливаться, а в мозгу будто лежали груды камней, вздыхали и приступали к работе. Я не могла уйти дальше эскизов, потому что браковала каждый, ломала карандаши, грызла ногти. Не совсем ясно, чем занимался Игорь. Вроде бы писал стихи, вроде изучал скандинавскую литературу. Лицо он всё же делал очень напряженное.
Неизменно наступал момент, когда он кричал: «Всё, за***ло!» и включал лекцию, и мы усаживались курить на подоконник, пытаясь запомнить, что вещали нам историки, филологи, архитекторы и нейробиологи.
К концу вечера мы становились обычными людьми и топили квартиру в беззаботном смехе.