РУССКИЙ ЯЗЫК
(Пьеса в 1-м действии)
Действующие лица:
Александра Сергеевна Кузнецова, молодая учительница русского языка и литературы в сельской школе.
Никита Андреевич, её муж, учитель немецкого языка, а потом и завуч.
Политрук, потом подполковник.
Антонов, Булыгина, другие школьники и школьницы.
Алексей Иванович Булыгин.
Пленные, в том числе раненый.
Часовые.
Двое в штатском.
Тихий, таинственный, сказочный лес изумрудно-янтарных оттенков. На опушке группа наших пленных и два часовых: один, постарше, боком привалившись к дереву и неудобно сидя, дремлет; другой, совсем молоденький, с автоматом, ходит из конца в конец опушки, временами (так кажется ему, а на самом деле – часто) бросая короткие, напряжённые взгляды на пленных. Среди них политрук и Кузнецова, сидят рядом.
Кузнецова (прикрыв глаза, повторяет одними губами). Гнать, дышать, держать, обидеть, слышать, видеть, ненавидеть, а ещё смотреть, вертеть, и зависеть, и терпеть. Гнать, дышать…
Политрук (тихо). Чего ты?
Кузнецова (не открывая глаз). Школу вспомнила. Спряжения.
Часовой (проходя мимо них; здесь и далее – по-немецки). Не разговаривать!
Кузнецова (дождавшись, пока часовой пройдёт). Гнать, дышать, держать, обидеть…
Политрук. Кузнецова! Спасибо тебе.
Кузнецова открывает глаза.
Коммунистов и политруков когда вызывали – думал…
Кузнецова. Плохо думали.
Часовой (обернувшись на них). Не разговаривать!
Политрук. Ты зла не держи…
Кузнецова отмахивается.
Не на это. На тогда…
Кузнецова. Да ну…
Политрук. Подожди. Обиделся я тогда, что отбрила-то, раззвонил по всему… якобы, у нас с тобой…
Кузнецова. Това…
Пережидают часового.
Политрук. А обиделся – за что? За несправедливость, главное. Ты ведь решила, что я так, а я нет, я женился бы, если…
Кузнецова. Товарищ поли…
Политрук (быстро). Поляков.
Кузнецова. Товарищ Поляков, зачем вы мне сейчас…
Политрук. Ни зачем. Чтобы знала. (Переведя взгляд.) Как нога?
Кузнецова (отворачиваясь). Плохо. Сапог давит – опухоль, видимо, пошла. Теперь не снимешь. Ходим, ходим целый день – заблудились, что ли?
Пожилой солдат (прислушавшись, с усмешкой). Леший кружит.
Молодой солдат. Какого ж они лешего…
Часовой (издалека). Не разговаривать!
Пожилой. Какого, какого…
Раненый пришёл в себя и стонет. Соседи с обеих сторон слегка подталкивают его, чтобы потише. Он замолкает.
Кузнецова (с тоской). В медсанбат бы его… Осколки если засели… Перевязку бы хоть пока сделать…
Пожилой солдат (кивнув на часового). Сделают тебе перевязку – прикладом по башке… Извиняюсь.
Кузнецова. Хоть бы таких-то не брали…
Один из соседей раненого. По-вашему, лучше добивать?
Кузнецова. По-моему…
Пожилой солдат. Тихо!
Часовой проходит.
Раненый. Пить… пить…
Соседи успокаивают его.
Кузнецова (бессмысленно потянувшись к раненому). Нельзя, милый… (Смотрит по сторонам растерянно, как виноватая.) Нельзя ему… Нас на курсах учили, что, если рана в живот…
Часовой оглядывается, но ничего не говорит и проходит дальше.
Пожилой солдат. На курсах… Я думал, ты до войны медсестрой была.
Кузнецова. Я учительницей была. Зато у меня два деда врачи. (Вдруг сама над собой улыбнулась.)
Раненый громко стонет, часовой, проходя мимо, пинает его.
(Приподнявшись.) Вы…
Политрук удерживает её. Часовой, остановившись, смотрит на них.
(Опять привставая, часовому.) Зи! Я до… (Почти встав, опирается на больную ногу и валится обратно, её подхватывают.)
Часовой рассмеялся. Среди пленных где-то короткий, оборванный смех. Второй часовой тоже засмеялся спросонок, но тут же посерьёзнел. Даже Кузнецова сквозь навернувшиеся слёзы улыбнулась. А первый часовой уже согнал с лица улыбку и внимательно смотрит.
Их бин доктор. Их… Да пустите меня, товарищ политрук!..
Резкая тишина.
Часовой. Politruk?
Кузнецова (пытается заслонить политрука, он не позволяет). Нет, нет! Найн!
Один из пленных. Да политрук он!
Кузнецова (взвизгнув). Нет! (Вцепляется в политрука.)
Тот же пленный. Я сам сколько раз слышал, она его политруком называла.
Часовой на него – ноль внимания. Смотрит только на побелевшее лицо Кузнецовой. Показывает политруку: встать.
Политрук (разнимает руки Кузнецовой и держит в своих). Вот видишь, Санечка. Говорил: смотри – сегодня живой, завтра нет. (Крепко и – кажется – долго целует её.) Ну, прощай! (Встаёт.)
Кузнецова глухо воет, потом, прорвавшись – зарыдав, бросается и обхватывает его ноги. Кузнецову оттаскивают, часовой уходит, ведя перед собой политрука. Рыдание Кузнецовой, неожиданный плач одного из соседей раненого, голоса: «Сволочь!», «Кто выдал?», «Предатель!» и т. п., бесполезные окрики второго часового, всё ещё сидящего на своём месте, громкий вздох пожилого солдата: «Девонька…». Не слышно только, стонет ли раненый. И вот автоматная очередь обрывает все звуки. Все замирают. Кузнецова, как будто не понимая, оглянувшись по сторонам, тяжело, в несколько приёмов, поднимается и идёт, неловко приволакивая ногу. Ещё один, совсем безнадёжный, окрик второго часового. Кузнецова, дойдя кое-как до дерева, останавливается, прислоняясь к нему. Плакавший сосед раненого уже замолчал, но теперь заметно дрожит, ничего не в силах с собой сделать. Пожилой солдат кивает чему-то мелко и часто, как-то по-бабьи или по-деревенски, что ли.
Молодой солдат (внезапно, вслух). Целую очередь дал!..
Возвращается первый часовой. Когда он проходит рядом с Кузнецовой, она, не глядя, наугад вытянув руку, останавливает его. Так же, не глядя, но уже двумя руками, перехватывая, тянет автомат за дуло на себя.
Часовой (очень звонко – наверное, от растерянности). Halt! Halt!
Пожилой солдат. Не дури!
Движение среди пленных.
Второй часовой. Halt!
Первый часовой, наконец, вырывает у Кузнецовой автомат, дёрнув так, что она вылетает на середину поляны.
Часовой. Halt! (Дав чуть-чуть успокоиться и ей, и себе.) Doktor?
Кузнецова, не сразу сообразив, но потом вся встрепенувшись, порывается вскочить. Часовой поднимает её и ведёт, почти тащит, совсем не туда, куда она рвалась, – ко второму часовому. Объясняет знаками, что его нужно осмотреть. Оказывается, он ранен в спину, на удивление нетяжело, только задет, и уже перевязан, тоже на удивление тщательно.
Кузнецова (второму часовому, начавшему было сопротивляться осмотру, – как будто он может понять). Ну, ну, спокойно. Мне всё равно, в спину или куда. Я должна посмотреть.
Он покоряется её голосу и рукам. Первый часовой спрашивает взглядом: ну, что, как? Кузнецова, закончив осмотр, коротко машет рукой: заживёт.
(Собравшись, первому часовому.) Мне нужен бинт. Бинт, понимаете? (Дрогнув.) Пожалуйста…
Часовой, догадавшись, достаёт из сумки тут же, под деревом, бинт, подаёт сразу хватающей его Кузнецовой и наблюдает. Кузнецова, чувствуя, что так просто не встанет и экономя на этом время, ползёт к нашему раненому.
Пожилой солдат. Ой, девка…
Сосед раненого (заранее обрадовавшись). Вот красота! Вот спасибо вам! (Не может удержаться.) Мы ж с одного двора с ним. Росли вместе, в одну школу ходили… Он и поступал со мной вместе, за компанию, – в театральное. Что вы думаете? Его взяли, меня нет. Красота! Год проучился…
Между тем Кузнецова, приладившись перевязывать раненого, вдруг увидела, что перевязка ему уже не нужна. И все это понимают. Сосед раненого, не рассуждая, бросается на подошедшего часового, тот ударяет его прикладом. Наклоняется к Кузнецовой. Она хочет то ли оттолкнуть его, то ли швырнуть ему полуразмотанный бинт, но руки её плохо слушаются, и она сама запутывается в этом бинте, размотавшемся ещё больше. Плачет без слёз, одним голосом.
Часовой (оставив её, остальным). Встать! (Не дождавшись.) Встать!
Пленные, за ними и второй часовой нехотя встают.
Пошли! Вперёд!
Часовые угоняют пленных.
Кузнецова (рядом с умершим, забываясь). Гнать, дышать, держать, обидеть, слышать, видеть, ненавидеть, а ещё смотреть, вертеть, и зависеть, и терпеть. Гнать, дышать, держать, обидеть, слышать, видеть, ненавидеть, а ещё смотреть, вертеть, и зависеть, и терпеть.
Всё слышнее, как с её голосом сплетаются другие – почти детские, ученические. Кузнецова обнаруживает себя стоящей в дверях школьного класса. В нём всё так же, как до войны, только тусклее. Может – потому, что день, вопреки всему, пасмурный. Доска не заполнена. На учительском столе крохотный кусочек мела и, в стакане, несколько веточек сирени, уже отцветающей. Ребята её повзрослели: тоже досталось за эти четыре года. И отощали. И одеты ещё хуже, чем тогда. Перед доской вместо учителя Булыгина, повторяет с одноклассниками исключения II спряжения.
Кузнецова. Здравствуйте, ребята!
Тишина, потом чей-то визг, крики: «Александра Сергеевна!», «Александра Сергеевна!», «Вернулась!». Многие бросаются к Кузнецовой, окружают её, вводят в класс, обнимают, ощупывают. Другие сидят на своих местах, повернувшись и во все глаза глядя на учительницу. Кто-то застыл возле парт, кто-то ждёт своей очереди или не решается подойти.
Как вы тут? Все целы?
Гул голосов: все наперебой начинают рассказывать, как жили и учились без неё, и расспрашивать, как жила и воевала она.
Булыгина (подойдя после всех и очень серьёзно вытянувшись перед Кузнецовой). Александра Сергеевна, вас заменяла Варвара Васильевна, мы её слушались и всё делали, что она задавала, а сейчас она болеет, а мы готовимся к диктанту.
Кузнецова. А ты командование приняла? Молодец, Булыгина! Вольно. (Обнимает её за худенькие плечики, несколько раз целует в голову, чуть не заплакав.) Молодцы…
Одна из девочек. Александра Сергеевна, вам Антонов букет принёс! Каждый день носит. Мы ему говорили: всю сирень переломаешь, а он носит: вдруг, говорит, вы сегодня вернётесь. Каждый день.
Кузнецова (отыскав глазами Антонова). Спасибо. Очень красивый букет. (Девочке, Антонову и всем.) А если ломать, только гуще расти будет.
Булыгина. Александра Сергеевна, он вам ещё стихотворение приготовил.
Кузнецова. Антонов! Ты же стихов принципиально не учил!
Антонов. Я одно выучил, Александра Сергеевна.
Кузнецова. Ну, давай. Что ты застеснялся? Читай.
Антонов. Александра Сергеевна, я на полке у вас книжку взял…
Кузнецова. Ну, взял и молодец. Давай, без предисловий. (Садится за свой стол.)
Антонов. Михаил Юрьевич Лермонтов. «Вал;рик». (Собирается с духом.)
Кузнецова (тихо). Почему «Вал;рик»? «Валер;к». Это название реки.
Антонов, кивнув, снова собирается начать.
(Так же.) Ты его всё выучил? Длиннющее такое…
Антонов. Семь страниц почти. Шесть с половиной. Я учил каждый день по чуть-чуть, а на следующий день повторял и учил дальше. Я на самом деле ради нескольких строчек всё выучил.
Кузнецова (понимающе закивав, уже зная ответ). Это какие строчки?
Антонов (забыв о старании, от души).
Окрестный лес, как бы в тумане,
Синел в дыму пороховом.
А там, вдали, грядой нестройной,
Но вечно гордой и спокойной,
Тянулись горы – и Казбек
Сверкал главой остроконечной.
И с грустью тайной и сердечной
Я думал: «Жалкий человек.
Чего он хочет!.. небо ясно,
Под небом места много всем,
Но бес… но бес-пре-станно и напрасно
Один воюет он – зачем?»
Кто-то из девочек (пронзительно). Александра Сергеевна, зачем вы плачете? Не плачьте!
Кузнецова. Не буду, не буду… Умнички вы мои… хорошие… Дайте я вам сама прочитаю.
Все затихают.
Симонов.
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Жёлтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придёт…
Движение среди учеников.
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждёт…
Снова движение, шёпот, сдержанный шум.
Жди меня, и я вернусь…
Робкий, неловкий смех, секундная пауза и потом смех и движение сильнее.
Что такое? (Оборачивается, видит в дверях Никиту Андреевича. Не глядя на него.) Всегда просила не прерывать стихов.
Никита Андреевич входит, дети встают.
Никита Андреевич. Садитесь.
Дети остаются стоять в нерешительности.
Кузнецова (через плечо подавая ему руку, устало). Здравствуй.
Никита Андреевич (с небольшой заминкой погладив руку). Привет. Садитесь. А я думал… Мне писали… (Перехватив её взгляд на костюм.) Новый. Из Москвы прислали.
Кузнецова (неожиданно оживившись). У тебя там остался кто-то?
Никита Андреевич. Да… родственница… дальняя. (После неловкой паузы, возвращаясь к костюму.) Вроде как должность обязывает.
Булыгина (с неуловимой странностью – то ли в голосе, то ли во взгляде). Никита Андреевич теперь заведующий учебной частью.
Кузнецова. А…
Никита Андреевич. Да садитесь, садитесь!
Дети, наконец, садятся.
Кузнецова. А Емельянов?
Никита Андреевич. Погиб.
Кузнецова. Когда?
Никита Андреевич. Давно, в сорок третьем.
Кто-то из учеников. Александра Сергеевна, можно выйти?
Голоса: «И мне!», «И мне!», «Можно?». Движение, смех.
Никита Андреевич. Александра Сергеевна, если я отрываю вас от урока…
Кузнецова. Ты не отрываешь меня от урока. У нас было внеклассное чтение.
Никита Андреевич. Ну, от внеклассного чтения…
Кузнецова. Никита, перестань. Если ты… Я ведь тоже не всё время на передовой. В сорок втором сама два месяца в госпитале провалялась…
Кто-то из девочек. Вы ранены были?
Кузнецова (не сразу). Плечо немножко поцарапало. Я уж про него и забыла. В сорок четвёртом – контузия, довоёвывать пришлось при штабе.
Другая девочка (от чистого сердца). А у нас тут Никита Андреевич всю войну… он нас… мы с ним кисеты бойцам вышивали… (Запнулась.)
Кузнецова (подавшись вперёд, облокотившись на стол). Та-ак… Что тут ещё у вас Никита Андреевич делал? Чему вас учил?
Никита Андреевич (наигранно). Саша, что за тон? Мне не нравится твой…
Кузнецова. Мне тоже, может быть, что-то не нравится.
Антонов. Не всем же на фронте быть, Александра Сергеевна!
Ещё одна девочка. А Никита Андреевич, между прочим, нас ангитировал! Ну, то есть, не ангитировал, а как это… Всякие такие слова говорил… Митинговал…
Кто-то из мальчиков (с силой). Помните, Коростелёв из седьмого класса на фронт сбежал?
Кузнецова. Как сбежал? Вернули? (Никите Андреевичу.) Вернули, я тебя спрашиваю?
Антонов (в виноватой тишине). Не успели, Александра Сергеевна. Говорят, их в поезде разбомбило…
Кузнецова встаёт.
Никита Андреевич. В поезде, Сашенька…
Кузнецова (сдерживаясь). Ты что творишь? Я тебя спрашиваю, что ты делаешь?
Никита Андреевич отступает от неё.
(Сорвавшись.) Ты куда мальчишек отправляешь?
Никита Андреевич (пытается удержать её). Са…
Кузнецова (почти вплотную прижимая его к доске). Ты там сам был? А? Я тебя спрашиваю – был? Ладно, струсил туда – при штабах переводчики как нужны были!
Кто-то из девочек. Александра Сергеевна!
Никита Андреевич (выворачиваясь). Саша, здесь дети!
Кузнецова (спиной прислонившись к доске). Всё детьми прикрываешься? Всю войну прикрывался – и опять? Не подходи ко мне! (Отстранившись от доски, но ещё придерживаясь за неё одной рукой.) А я-то думала – почему ты мне писем не пишешь? Почему на мои не отвечаешь? Думала, случилось что… И не хочешь, а всегда ведь на самое плохое подумаешь… Думала, тебя в тыл к ним забросили… (Даже сейчас, при воспоминании об этой мысли, на мгновение вся сжимается и зажмуривается, плачет.)
Никита Андреевич. Что сейчас-то реветь? Вот он я – живой, здоровый. Или не рада?
Кузнецова (прекратив плакать так же резко, как начала, вялым, опустевшим голосом). Живой… Это, конечно, главное… живой…
Никита Андреевич (будто его кто тянет за язык). А я тут, признаться, тебя похоронил. Имел известия, что ты в окружении, в плену…
Кузнецова. А я была. И в окружении, и в плену. Я тебе писала.
Никита Андреевич. Долго?
Кузнецова. Честно – первые полтора года писала, а потом сил не хватило. Поверила, что тебя нет.
Никита Андреевич. Нет, в плену – долго?
Кузнецова. Очень. Целый день. Ты поэтому письма не читал? Конечно, не видать бы тебе емельяновского места…
Кто-то из девочек. Что вы говорите такое, Александра Сергеевна!
Кузнецова (не взглянув на неё). Помолчи.
Никита Андреевич. Александра, ты…
Кузнецова (пошатнувшись). Уходи. Никита, уйди, от греха подальше.
Булыгина. Никита Андреевич, идите!
Никита Андреевич (выждав). Ну, что ж… Внеклассное чтение окончено… Можете расходиться. (Сам уходит.)
Кузнецова (опустившись на своё место). Правда, ребята, идите… если кому нужно…
Антонов. Александра Сергеевна, мы вас не оставим! (Подходит и становится за её стулом.)
Булыгина. Не оставим, Александра Сергеевна! (Тоже хочет подойти.)
Кузнецова (вспомнив). Отец как, Булыгина?
Булыгина. Папа погиб.
Вдруг всё как будто исчезает, и Кузнецова видит перед собой пустой класс в последнюю довоенную весну. Она засиделась, проверяя тетради. Стук в приоткрытое, как и сейчас, окно.
Кузнецова (подняв голову). Да-да? Алексей Иванович, здравствуйте!
Булыгин. Здравствуйте, Санна Сергевна! Вызывали?
Кузнецова. Вызывала. Заходите!
Булыгин входит.
(Встаёт, подаёт ему руку.) Добрый вечер!
Булыгин (обрадовавшись поводу задержать руку). Точно – добрый?
Кузнецова. А что?
Булыгин (выпуская руку). Что моя-то опять учудила?
Кузнецова. Избаловали вы её, Алексей Иванович. На уроках отвлекается, мечтать любит. Хлебом не корми – дай помечтать, подумать о чём-нибудь… своём. У окна посадить нельзя – весь урок смотреть будет. А что вы улыбаетесь?
Булыгин. Нет, ничего. Потом скажу.
Кузнецова. Позавчера диктант писали. Все сдали – у всех диктант как диктант, она сдала – один листочек, и на листочке только одна буква, «Б», и дальше завитушки какие-то, просто дым из трубы. Начала фамилию подписывать – и пожалуйста, замечталась. Это, может быть, само по себе и неплохо, трогательно даже… Но и вы, Алексей Иванович, меня поймите! Я здесь зачем? Чтобы учить их. А чему я её научу, когда она… вместо диктантов дымки рисует? Да не в диктанте дело, я и так знаю, что она там ни одной ошибки не допустит, – дело в принципе, Алексей Иванович.
Булыгин. Санна Сергевна, а далеко у вас… это художество?
Кузнецова. Нет. Сейчас. (Достаёт из ящика стола и протягивает ему.)
Булыгин аккуратно складывает листочек вчетверо и прячет в нагрудный карман.
(Не зная, что сказать, говорит то, что, как ей думается, может сказать учитель в таком случае.) Вы бы уж с ней построже, Алексей Иванович… Спрашивали бы с неё…
Булыгин. А то разб;ловал? Или, как вы говорите, разбалов;л? Да нет, я её не баловал – некогда было. (Без приглашения сел боком за парту, наискось от Кузнецовой.) Мать была бы жива – та баловала бы, а я нет. Некогда и… не приучен. В самом деле, тут в колхозе за день напляшешься, придёшь домой – накормить надо, обстирать надо, обдеть… обшить, одеть надо… Какое там баловство! А, балуй не балуй, придёт время – со всяких спросят. Что призадумались, Санна Сергевна?
Кузнецова. Да вот думаю… привыкаю. Мы из города с Никитой приехали, оба с университетом, и, казалось, в теории много знаем…
Булыгин. А нашей жизни не знаете? Так, что ли?
Кузнецова. Получается, так.
Булыгин. «Получается». Получается, что ничего не получается.
Кузнецова. У кого?
Булыгин. Вообще. Начали с принципов, а закончили? А, шут его знает, может, вам, и правда, с Москвы-то видней: баловать её надо… А то ведь отец родной не приласкает, а больше и приласкать некому. Одни мы на свете с ней остались. Вот так вот. (Хочет встать.)
Кузнецова. Вы бы женились… легче было бы…
Булыгин (вставая). Вас бы раньше годов на пять встретил – женился бы. Пойду я.
Кузнецова. Почему на пять… Алексей Иваныч, вы всё шутите!
Булыгин. У вас пошутишь. (В дверях.) А моя всё на вас хочет похожей быть. Вырасту, говорит, – буду учительницей, как Александра Сергеевна. Эх, вы… Александра Сергеевна! (Уходит.)
Кузнецова, пройдясь туда-сюда по кабинету, садится на своё место и видит просунутый в окно букетик сирени.
Голоса учеников. Александра Сергеевна! Александра Сергеевна!
Кузнецова приходит в себя. Стакан с сиренью опрокинут, вода залила полстола, и кусок мела торчит из воды, как айсберг.
Кузнецова (Булыгиной). Ты где сейчас живёшь?
Булыгина. У тёти Тани. Меня сначала баба Галя взяла, но она быстро умерла.
Кузнецова. Умерла баба Галя?
Булыгина. На окопах надорвалась.
Антонов. Их под Москву окопы рыть гоняли – она заболела, поболела немножко и умерла.
Кузнецова (Булыгиной). Зайду к вам с тётей Таней.
Одна из девочек. Александра Сергеевна, а у нас мама умерла. В том году.
Кузнецова протягивает к ней руки.
(Не двинувшись.) Председатель её убил.
Кузнецова (не заметив, как уронила руки). Как убил?
Девочка. Ну, то есть, он её… избил… цепью… а она дома сама умерла…
Кузнецова (встаёт). За что?
Девочка (шагнув к ней). Александра Сергеевна, она не виновата! Он сказал… Он сначала к нам домой два раза приходил, а потом сказал, что она колоски украла, а мы знаем…
Кузнецова, сделав движение выхватить пистолет, вспомнила, что недавно сдала его.
Ой, вы что? (Пятится.)
Кузнецова. Я так. Поговорить надо с вашим председателем.
Девочка. Александра Сергеевна, а скажите, как пишется: умирла или умерла?
Кузнецова (с трудом). Через е.
Девочка (вздохнув). Значит, неправильно. Мы тогда письмо папе написали… ну, я написала, потому что братики ещё не умеют… Спрашивала у Варвары Васильевны…
Кузнецова. И что Варвара Васильевна сказала?
Девочка. Она сказала, что папе про маму не надо писать. А я всё равно сама написала и отправила.
Кузнецова. Ты всё написала? И от чего мама умерла?
Девочка. Да.
Кузнецова. Пришёл ответ?
Девочка (потрясла головой). Наверно, не дошёл ещё. Или письмо не дошло. Говорят, есть такая Военная Цензура – может, она не пропускает. Александра Сергеевна, а вы её видели, эту Цензуру? Какая она? Я думаю, злая, и очки толстые.
Кузнецова. Н-нет… она… разная… (Наклонившись над столом, внимательнейшим образом промокает его рукавом.)
Антонов. Александра Сергеевна, зачем вы рукавом, я за тряпкой сбегаю! (Убегает.)
Кузнецова отрывается от своего занятия.
Девочка. Александра Сергеевна, а помните, вы, когда уходили, нам рассказ читали…
Кузнецова. Помню. Только это не рассказ, это стихотворение в прозе. «Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины – ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный…
Вдруг в класс вталкивают Антонова, от неожиданности выронившего тряпку. Входят двое в штатском, за ними маячит Никита Андреевич. Антонов шмыгает на своё место.
(Посмотрев на них и отвернувшись.) …правдивый и свободный…
Один в штатском. Гражданка Кузнецова?
Кузнецова (глядя прямо перед собой). Я веду урок.
Никита Андреевич. Товарищи, это просто внеклассное чтение…
Тот же в штатском (Кузнецовой). Придётся прервать ваше чтение. И от других уроков воздержаться. Скоро вы будете… читать и, надеюсь, писать в другом месте. Пройдёмте.
Кузнецова (как будто не слыша его). В сорок третьем был случай. Бой закончился, надо раненых вынести, кто остался, убитых прибрать. Место открытое, всё простреливается. Лёд ещё. Ну, я… вас всех вспомнила… попрощалась… Думаю – спою напоследок, терять нечего. И запела, которую до войны любила. И пошла.
Булыгина (словно увидев всё наяву). В полный рост…
Голоса: «И что?», «Ну и ну!», «Неужели не стреляли?».
Кузнецова. Ни разу.
Голос: «А какая песня была?».
Тот же в штатском. Про свои подвиги будете потом рассказывать.
Другой в штатском. Разберёмся.
Первый. Пройдёмте.
Кузнецова, подчиняясь, делает несколько шагов, и только тут становится заметно, как она хромает.
Кузнецова (остановившись и взгляд остановив на Никите Андреевиче). Думал, я бы твоей этой родственнице помешала? А я мешать не буду. Человека на фронте встретила. Встретила – и сразу потеряла… Никогда себе не прощу!
Откуда ни возьмись, входит подполковник, начинавший войну политруком, всё такой же красивый и статный, только почти весь седой.
Подполковник (Кузнецовой). Здравствуй, Саня!
Кузнецова (вздрогнув от его голоса). Вы обознались, гражданин.
Подполковник. Хорошо. (Уверенно подходит к ней, прижимает её к себе и целует.) Узнаёшь теперь, Кузнецова?
Кузнецова. Узнаю, товарищ по… подполковник…
Подполковник. Извини за опоздание. Знаю – четыре года ждала.
Кузнецова. Как бы вам, товарищ подполковник, не пришлось меня ждать… лет пятнадцать.
Никита Андреевич (опомнившись). Э, э! Вы что себе позволяете? Я же здесь! Я не делся никуда, я не умер…
Первый в штатском. Разберёмся.
Второй в штатском. Разберёмся, граждане.
Уводят Кузнецову.
Дети. Александра Сергеевна!
Подполковник. Я найду тебя!
Кузнецова (вместо прощания с классом). Повторяйте… спряжения… (Исчезает вместе с двумя в штатском и Никитой Андреевичем.)
Подполковник смотрит из окна.
Антонов (по-взрослому). Курите, товарищ подполковник. Александра Сергеевна разрешила бы.
Подполковник (повернувшись к классу). Александра Сергеевна меня в сорок первом курить отучила. А вам что приказано?
Антонов. Спряжения, товарищ подполковник!
Подполковник. Выполняйте.
Антонов. Есть! Булыгина!
Булыгина. Давайте второе. (Вместе со всеми.) Гнать, дышать, держать, обидеть, слышать, видеть, ненавидеть, а ещё смотреть, вертеть, и зависеть, и терпеть…
Повторяют до тех пор, пока не закроется занавес.
Май 2016