– А! Вот мое место! Здрасте! – в дверь купе просунулась голова молодой женщины с искусно уложенными волосами, изображающими небрежность прически. Она шагнула в купе, присела на полку напротив меня и плюхнула рядом средних размеров дорожную сумку-саквояж.
Я не обрадовалась. Не сезон на южном направлении – я решила, что в купе вагона СВ окажусь одна, а тут такое соседство. Досадно.
– Наташа! – звонким голосом отрапортовала она и вопросительно посмотрела на меня, ожидая услышать мое имя.
– Ирина Геннадиевна! – сухо представилась я.
– Через сколько, не знаете? – Наташа стала рыться в небольшой дамской сумочке, не сняв ее ремешок с плеча, наконец вынула из нее телефон, посмотрела на него и положила обратно, – я же отключила... Забыла! Сколько еще до отправления?
Я резко выбросила вперед левую руку, чтобы наручные часы сразу выползли из-под рукава кофточки.
– М-м-м... Восемнадцать минут осталось, ответила я на вопрос Наташи и уставилась в окно, но унылая картина полупустого перрона совсем не привлекла меня.
На столике, сервированном белыми пузатыми чашками и блюдом с несколькими упаковками печенья, лежал журнал, я потянулась за ним в ту же минуту, как Наташа сделала то же самое. Наши руки соприкоснулись и я отдернула свою.
– Извините. Хотите почитать?
Я ожидала вежливого отказа, ведь, по правде говоря, ей было чем сейчас заняться – она еще свой багаж не убрала с полки.
– А что там? – Наташа схватила журнал, взглянула на обложку, воскликнула: "Ну что это? Специально, что ли?", и бросила журнал на столик.
"Истеричка какая-то!", подумала я, и решительно взяла журнал со столика. На обложке красовалась фотография известной певицы N с ее новоиспеченным мужем моложе певицы на 16 лет, о чем гласила подпись под фото с предложением прочитать подробности об этом союзе на странице такой-то.
– Ну так... Это теперь модно – как можно менее наставительным тоном сказала я.
Стоило мне промолчать. Наташа мне не понравилась с первого момента и меньше всего я хотела, чтобы она приняла мои слова за приглашение к диалогу, но именно это и последовало.
– А предположить, что это любовь, невозможно, не так ли?
– Предположить? Любовь? Не смешите меня! – мне кровь ударила в виски, как меня затрясло от ее слов: она конечно уверена, что разбирается в этом, так же как в искусстве, медицине и так далее.
– Я знаю вас!
– Меня? – я искренне удивилась от абсурдности такого утверждения, но, не желая показать ей, насколько взбешена ее наглостью и явной ограниченностью, что она обнаружила ранее своими глупыми заявлениями (ну не наивность же это?), заставила себя улыбнуться.
Я бы никогда не водила дружбу с подобной ей дамочкой (и даже сослуживиц таких у меня не было): яркой и, можно сказать, даже красивой, с подвижной мимикой на ухоженном лице, одетой в брендовое барахло, надушенной явно дорогим, но, правда, довольно приятным ароматом, и абсолютно чуждой мне самим фактом своего существования.
Я очень надеялась, что в моей улыбке Наташа увидит то, что я заставила себя испытывать к ней: терпение и снисходительность. Я постаралась смотреть на нее как на одну из своих пациенток. Хоть я не врач, но все же психолог по второму образованию: мои профессиональные принципы предписывают помощь, а не осуждение.
– Не Вас. Я знаю таких, как Вы – это было сказано Наташей примирительным и, пожалуй,.. также снисходительным тоном.
Мне снова стоило промолчать, но... это было невыносимо, в конце концов иногда годится и шоковая терапия.
– Может, Вы объясните свои слова, Наталья?
– Вы не замужем, – и прежде чем я успела расхохотаться ей в лицо, она продолжила, – даже если Вы формально замужем, Вы – не замужем. Вы одна. Самодостаточная, неуязвимая уже от того, что закованы в броню "Знаю как правильно". Вы уяснили истину раз и навсегда.
А знаете, в чем она, Ваша истина? Она – в середине! Середина – это то, что Вы признаете. Среднее состояние: удобное для социума и единственно возможное для его же удобства. Выше – талант, ниже – слабоумие, и так во всем. Все, что не является близким по духу середине, вызывает неприятие в лучшем случае, а в худшем – отвращение. Середина – это домашние тапочки, она умиротворяет душу.
– Минуточку, минуточку. Это все... спорно, хоть и не бессмысленно, но какое отношение это имеет к Вашему заявлению...
– Как это было, Ира... Геннадьевна? Как это было тогда, давно? Он Вас разочаровал, бросил, променял, предал? Только честно, Ира! Я вижу таких как Вы, вас слишком много в этом городе. На ваших лицах – интеллект, развитый выше надобности. У Вас нет мужчины, потому что вы не видите равного себе, вы любого заткнете за пояс после пяти минут беседы. Вы жизнь положили на то, чтобы подняться над мужчиной, стать на ступеньку выше. И поиски счастья Вы заменили чувством абсолютной гармонии в себе. Эта снисходительность на Вашем лице... неприятна! Она выдает в Вас либо несчастливую женщину либо... психолога... по недоразумению.
– К Вашему сведению, Наталья, да, я – психолог!
– Не сомневаюсь! Стать психологом со скрытой мотивацией разобраться самой в себе, зарабатывая деньги на других, это очень по-вашему. Потому что когда женщина молится на середину – а это ваш бог – она перестает быть женщиной, но и не становится мужчиной. Она – среднее, и это убило бы ее, если бы не удовлетворило. Вас – удовлетворило, и Вы стали апологетом середины.
– Какой сумбур!
– Когда Вы рыдали, рыдали отчаянно в последний раз? Вы помните, когда это было?
– Странный вопрос, Причем тут...
– У меня с ним такая же разница в возрасте, как у этой певицы с обложки. Мы могли бы любить друга друга, если бы не эта ваша давящая на все середина. Мы пытались спрятаться от нее. Но она вползала в душу, как едкий дым вползает в дом через самые маленькие щели! Мы расстались, потом соединились... Потом снова расстались с полным ощущением, что связаны ужасно крепкими путами! Это... тяготит, но это – жизнь! Жизнь, а не кокон, в котором Вы находитесь, и Вы полагаете, что он незаметен для других.
Я поежилась.
Пожала плечами.
Что я могла ей возразить? Она не прицеливалась, а попала в самую точку.
Минуту или чуть больше мы обе делали вид, что никакого разговора не было: я листала журнал, совершенно не в силах заставить себя вникнуть в содержание или хотя бы остановить взгляд на какой-нибудь конкретной картинке.
Я не смотрела на Наташу, то есть не смотрела на ее лицо. Я делала вид, что читаю, и в таком положении я могла видеть только нижнюю часть ее тела: она несколько раз поменяла ноги, закидывала одну на другую, – и только.
– Сколько до... А! Ладно! Наверное сейчас поедем уже, – Наташа опять достала из сумки свой телефон и стала нажимать кнопки, чтобы его включить.
У телефона засветился экран и тут же раздался звонок. Наташа вздрогнула, словно обожглась, и чуть не выронила телефон из рук, впрочем, тут же отключила звук у телефона, убрала его в сумку и положила на нее руки.
Телефон глухо гудел и вибрировал, чуть вздрагивали ее пальцы, когда ее ладони заскользили по кожаной поверхности, разглаживая ее, пожалуй даже ласково, будто успокаивали, – М-м... не успела посмотреть! Сколько до отправления? – она посмотрела на меня: бессмысленная улыбка, рассеянный взгляд – слишком странно – наивное выражение сковало ее лицо, делая его подобным маске.
Мне стало не по себе.
Это... это не было театром, это было... легким помешательством, сумасшествием. Наташа бессознательно защитилась этой гримасой от боли, принесенной ей неотвеченным звонком.
– Наташа, это ведь... он?
– Он, – ответила она, не поменяв ни позы, ни выражения лица. Она словно застыла: губы только шевельнулись, – не думала, что он узнает так быстро. Я оплатила билет его картой. Это... это было машинально. Последнее время у нас опять было все общее, и...
– По-моему... – видя ее состояние, я "включила профи" и начала фразу твердым уверенным тоном, но, внезапно, сама не знаю, что меня дернуло, посмотрела в окно.
У колонны, чуть прислонившись к ней плечом, стоял молодой мужчина. Его не было здесь раньше, я уверена, что запомнила бы его, когда глядела на перрон из окна купе. Он был вызывающе хорош собой. Ничего по отдельности, но все вместе: все, во что он был одет, его расслабленная поза: он явно никого не ждал и не провожал (что странно на вокзале), мягкая бородка (чуть более чем модная щетина, но куда более приятная при прикосновении, насколько я это помню), чуть вьющиеся волосы, и глаза... сверкающие гневом глаза, смотрящие прямо на меня.
Я отшатнулась от окна.
– Ну, собственно еще пара-тройка минут, и... – я не знала, сказать ли ей.
Наташа все так же сидела напротив, глядя на меня, но теперь с удивлением. А потом она перевела взгляд, посмотрела в окно. Она увидела его, но ничего не поменялось в ней, – Наташа! Иди к нему! Сейчас же! – я подумала это или прошептала, но сама немало поразилась своим словам.
– Знаете, Ирина, – протянула Наташа певуче, словно боясь резким голосом разрушить неудоменное выражение своего лица, – Все это...
Она встала резко, волчком скрутившись вокруг собственной оси, так, что я не успела уловить, скользнул по мне край ее одежды, или мне это только показалось, и в следующую секунду ни ее сумки-саквояжа, ни ее модной прически, ни ее самой уже не было в купе.
Я не смогла себе потом объяснить, отчего стоило Наташе покинуть купе, я почувствовала как бы вмененную мне кем-то за нее ответственность.
Совершенно не стесняясь своего интереса, а лишь с целью удостовериться, что Наташа успела сойти с поезда, и это действительно тот, о ком она говорила, я заняла позицию наблюдателя у окна.
Она подошла к молодому мужчине быстро, почти подбежала, но он даже не оторвал свое тело от колоны, к которой стоял прислонившись. Он явно ничего ей не сказал, – я бы увидела, если бы его губы зашевелились. Наташа уронила дорожную сумку, а может просто бросила ее под ноги. Я видела ее в профиль: она так же молчала. Он поднял ее сумку и, повернувшись к ней спиной, пошел по платформе.
Я тут же пересела на Наташину полку, иначе мне бы не удалось больше ничего увидеть: Наташа стояла несколько секунд, глядела, как он удаляется, а потом поспешила за ним, догнала и взяла его за свободную руку. В этом жесте было нечто трогательное и... детское.
Он тут же развернулся, опустил ее сумку на асфальт и схватил Наташу в объятия. Вероятно, он целовал ее. Я видела только спину Наташи и его руки. Они то обхватывали ее талию, то взлетали к плечам, голове, зарывались пальцами в ее волосы, исчезали, прикасаясь вероятно к лицу, этого я уже видеть не могла.
Поезд все еще стоял.
Минута, другая... Какие они разные, эти минуты: внутри поезда и вовне его. У меня застучало сердце, будто не Наташу сжимали в объятиях его руки, а... меня.
Возможно, я наблюдала эту сцену несколько дольше, чем позволяет профессиональная этика, и неважно, что никто этого не видел, достаточно, что я сама знаю это...
II.
Поезд тронулся, а я еще долго сидела на Наташином месте не пошевелившись, впав в летаргический сон. Вероятно, я вздрогнула, когда проводница открыла в дверь со словами: «О! Вы здесь, а я стучу, стучу!».
Я очнулась, и, не вполне разбирая ее слова, – она быстро тараторила, наверное она говорила про Наташу, я не разобрала, но на всякий случай кивнула. Проводница удивленно посмотрела на меня, и будто вспомнив о действительной цели своего визита протянула мне меню из ресторана.
Ну хоть какая-то ясность, я сделала заказ и через полчаса наслаждалась ужином и бокалом вина, оправдывая себе эту вольность началом отпуска, но внутри совершенно уверенная, что нахожусь в стрессовом состоянии.
Ночь была муторная, состоящая из одного сна, прерывающегося кратковременными пробуждениями, но утром я проснулась бодрая, хорошо отдохнувшая. Я успокоилась, вся отдавшись власти движения поезда, так быстро уносившего меня за километры от вчерашнего дня, от Наташи.
Прямо у выхода из вагона мои вещи подхватил таксист: «Здравствуйте, Наталья, машина недалеко!» – Я – не Наталья, – сказала я ему в спину, но он, возможно, не расслышал, и мне оставалось только пойти за ним, с трудом поспевая за его быстрыми шагами. Меня почему-то развеселила эта путаница и вызвала во мне чувство, что я оказываюсь в ситуации, которая вчера уже закончилась, – Вы ошиблись, – попробовала я еще раз вразумить его уже в машине, но мои слова потонули в звуках радио и его быстрой речи: «Добро пожаловать к нам из холодной Москвы, Вы тут отогреетесь, и морские ванны, а мы всегда рады гостям. У нас же вообще город такой... особенный!»
Произошла ошибка, он меня перепутал с Наташей, только с какой: с той, что должна была ехать со мной в купе, а может еще одна Наташа ехала в нашем вагоне, значит: «А куда мы едем?» – По заказу доставим Вас по адресу, не беспокойтесь. В Спа-отеле Вас уже ждут, как всегда!
«Ага, меня ждут «как всегда», – улыбнулась я, совершенно не силясь представить, чем закончится эта путаница. В любом случае, сначала я попрошу воды, – пить очень хочется, ну а потом вызову другое такси и уеду. Оставшиеся десять минут поездки, я провела радостно созерцая зимний Сочи, выставивший напоказ январскую зелень с набухающими почками.
Такси подъехало к роскошному входу отеля, подскочивший швейцар раскрыл надо мной зонтик, – накрапывал дождь, и, разумеется, гость отеля никак не мог пройти три шага под этим дождем.
Я решительно подошла к стойке и уже предвкушала свою объяснительную речь, но девушка за стойкой не дала мне и рта раскрыть.
– Мы очень рады, здравствуйте! Мы можем оформить номер на Ваше имя сейчас или по выезде, как Вам будет удобно. Можно Ваш паспорт?
– Видите ли, я – Ирина Геннадиевна, но номер вероятно на Наташу, Наталью... и тут возникло недоразумение... – вежливо промямлила я, протягивая паспорт, удивившись, куда же подевалась моя решимость.
– Спасибо. Никакого недоразумения, Наташа! Как Вы сказали к Вам обращаться? – спросила хостес,создав дежурно – застывшую гримасу на лице. Вероятно, досчитав до тридцати (мне так показалось) и не дождавшись моего ответа, она продолжила, – Срок пребывания – 21 день, все включено, счет оплачен полностью. Вот Ваш ключ.
«Это розыгрыш, розыгрыш, розыгрыш», – пищали кнопки в лифте.
«Это розыгрыш», – подмигнула мне лампа замка, в который я вставила карту-ключ.
«Это розыгрыш», – прошелестели занавеси на окне, когда их раздвинула горничная.
И только внезапно рванувший в большое окно свет южного солнца и нереальная картинка открывшегося моря, сливающегося с горизонтом за белыми колоннами огромного балкона, опрокинули мое тело на широченную мягкую кровать и запретили всем словам проникать в мою голову.
«Я конечно отсюда уйду», – первая мысль, пришедшая в голову, была практической, но совершенно не лучшей. «Ну, нельзя же так вот взять и насильно осчастливить человека. Может ли это считаться подачкой, костью, брошенной мне... Впрочем, какой резон Наташе бросать мне кость. Или, может, это вовсе не Наташа, это...», – перебрав в уме людей, которые потенциально могли бы сделать мне такой подарок, да еще и подстроить такую ситуацию, я поняла, что в воображаемый список я не могу вписать никого. Нет в моем окружении человека, способного прыгнуть выше головы, вырваться из общепринятых норм. Мне давался новый опыт, и я – решилась.
III.
Через две недели, ступая по мягкой хвое парка, примыкающего к отелю, впитывая в свое существо красоту органичности ландшафтного дизайна, которая вполне дополняла архитектурное решение здания, – современного осмысления стиля модерн, и наполняя свои легкие воздухом, – коктейлем из морского бриза с солнечным ароматом распускающихся кустарников, я пересыпала события этих двух недель, словно горстку семечек из одной ладони в другую, рассматривала их и не видела ничего, что могло бы обескуражить или удивить меня.
Все было хорошо организованной лакшери-скукой. Немногочисленные обитатели отеля совершенно не общались друг с другом. Вежливо кивнув при встрече в ресторане или даже в лифте, где, кажется, деваться было некуда, как уж, верно, брякнуть что-нибудь малозначимое, но общепринятое, скорчив подобающую гримасу (боже, я в душе надеялась, что в обычной жизни они способны на более откровенно-дружескую улыбку), они не проявили ни малейшего желания сказать мне хотя бы два-три слова или задать какой-нибудь вопрос, и я, также немало удивляясь, куда подевалась моя обычная легкость и коммуникабельность, не нашлась каким образом завести с ними разговор.
Заведенный распорядок в ресторане с минимальным количеством отдыхающих (бывали дни, когда их число доходило до трех вместе со мной) включал чинное раскланивание с гостями отеля, смену туалетов, драгоценностей, аксессуаров и даже парфюма. Я не понимала: я попала в общество, частью которого, по сути, не была, вынужденно приняв его правила, совершенно не понимая его логических основ, или, что скорее всего, здесь, среди всех гостей отеля разбрызгана какая-то клейкая вязкая субстанция, и она обуславливала замедленность движений, негромкость голосов и даже негромкость мыслей?
Я присматривалась к образу жизни гостей отеля и поняла, что кроме как во время приема пищи, я их нигде не встречаю. Только иногда я видела, как к парадному входу подъезжал автомобиль и увозил некоторых из гостей в город. Я тоже заказала машину для того, чтобы посмотреть окружающие красоты.
Провела три часа в пути, слушая рассказ водителя и экскурсовода в одном лице, вероятно кивала, улыбалась, даже, возможно, отвечала ему что-то, и вздохнула с облегчением, лишь попав обратно в отель. Для время –препровождения в нем, я облюбовала чуть нагретое, по зимней необходимости спа-пространство с бассейнами, банями, массажными и другими помещениями, совершенно пустыми, с изредка мелькающими в них фантомами-лицами предупредительных и вежливых сотрудников.
В дневные часы зимнего солнца и ночью под усыпанным звездами куполом неба я плавала в открытом бассейне, даже не плавала, а растворяла себя в этой влажной среде часами, в одиночестве, забывая даже о зорком глазе спасателя, который был тут же на берегу и сидел как изваяние, не шелохнувшись.
IV.
Я с трудом вспомнила, куда положила телефон, найдя его, я обнаружила совершенно разряженную батарейку, а затем, «оживив» его, – кучу не отвеченных звонков, смс, и решила, что, возможно, завтра, а может, послезавтра, а может, по приезде в Москву, я позвоню кому-нибудь. Я не прочла ни одного сообщения, связанная непонятно откуда берущейся уверенностью, что все хорошо и все это «хорошо» не имеет значения.
Я бы сказала, что нахожусь в безмятежно-приятном состоянии, если бы не небольшая тяжесть, которую я изредка все-таки ощущала на себе – будто на плечи мне кто-то накинул тяжелый плед. Время от времени у меня возникало желание встряхнуться, выйти из этого состояния, я даже укоряла себя: я же психолог, – я, в отличие от многих, знаю как!
Но мне нужно было что-то – какой - то повод, манок, подвох, ну хоть какой-то крючок, за что я могла бы уцепиться, с чего начать. Но его не было, мысли мои опять возвратились к Наташе и я стала пытаться анализировать, за что, почему Наташа сделала мне такой подарок, искать в этом смысл. Мысль о простой благодарности приходила мне, но за что меня могла бы благодарить женщина, с которой я провела всего десять минут в купе?
Я попыталась подумать о ней, понять, как она попала в такую ситуацию, почему на ее пути встретился именно такой мужчина, почему она, наверняка заведомо зная всю проблемность будущей ситуации отношений, все-таки окунулась в них, но передо мной была глухая стена, – я поняла, что это тоже путь в тупик. Что она говорила мне? О чем мы говорили с ней те десять минут? Первое, что я вспомнила, было мое раздражение от... Ах, вот что, она говорила о середине, что я и такие как я – апологет середины.
Меня словно током дернуло. Неважно, что она говорила мне тогда, но только вот сейчас я была в самой сердцевине этой середине, в самом ее центре. Мне было ни плохо, ни хорошо, я не радовалась и не страдала, я запоминала и забывала что хотела – без усилий. Чтобы проверить себя, я решила что-нибудь вспомнить и вспомнила! Вспомнила, как удивился водитель-экскурсовод. Он остановил машину у развала, прямо на дороге, явно с желанием угодить клиенту.
Зима на дворе, но какое же разнообразие было у продавцов, а запах... Но этот запах лишь напомнил мне ресторан отеля – такой же запах исходил от менажниц, наполненных свежими фруктами, изюмами, медами. Все очарование пропало в минуту: мне это не нужно, зачем мне это все, если у меня этого вдоволь.
Недоумение было на лице водителя, а я, кажется, отшутилась и поторопилась сесть в машину. Почему я не попыталась ничего узнать про эту Наташу, ни спросить хотя бы ее телефон (наверняка он был в компьютере отеля), ни поблагодарить. Мне не пришло это в голову. Я растерялась от этих мыслей и провела остаток дня на балконе, созерцая чудесные перемены в природе: как море и небо, разъединенные строгой линией горизонта, к вечеру сливались в единое, и в конце концов превратились в огромную бездну прямо передо мной, которая и манила, и пугала меня.
После завтрака, проходящего в унылом молчании под нейтральную и успокаивающую музыку, которая больше подходит для психотерапевтов, я шла к себе в номер мимо рецепции и увидела там девушку, которая работала в первый день моего приезда. Я улыбнулась ей как своей знакомой, ожидая ответной улыбки.
И она улыбнулась, но только не мне, – она смотрела поверх меня и в сторону, я невольно проследила за ее взглядом и меня будто обожгло. Это был он! Он – тот, к кому побежала Наташа из вагона. Я помнила его взгляд – вопрошающие, горящие глаза. Я отшатнулась.
– Наташа! – сказал он, обращаясь ко мне.
- Нет!
- Наташа!- женщина, сделавшая шаг навстречу ко мне тепло улыбалась,- Наташа, это же я, - Ирина Генадиевна! Наташа!
– Нет! – вскрикнула я и бросилась к лифту, на бегу заметив сострадательное лицо девушки с рецепции.
«Это розыгрыш, розыгрыш, розыгрыш», – пищали кнопки в лифте.
«Это розыгрыш», – подмигнула мне лампа замка, в который я вставила карту-ключ.
«Это розыгрыш», – прошелестели занавеси на окне, когда их раздвинула горничная.
В лифте я сжала голову руками – столько воспоминаний, картинок, шумов, слов рвануло в нее.
Эпилог
Поезд тронулся, а я еще долго сидела на Наташином месте, не пошевелившись, впав в летаргический сон, вероятно. Я вздрогнула, когда проводница открыла дверь со словами: «О! Вы здесь, а я стучу, стучу! Вы с кем же здесь разговаривали так долго? Я решила, что кто-то пробрался в вагон без билета, уже представила, что мне влетит, теперь ведь с этим не как раньше! Никакими деньгами не откупишься!»