После окончания 4 курса медицинского института студентов ждала врачебная практика. В Хабаровске в больницы всех 400 студентов лечебного и педиатрического факультета принять не могли. Так что в городе проходить практику оставались только блатные. Я в их количество не входил, какой блат может быть у учителей из глубинки на севере края. Стал выбирать из предложенных мест для практики за пределами Хабаровска. Созвонился с родней в городе Николаевске-на-Амуре, узнал, что могут приютить на полтора месяца практики. Поэтому в деканате назвал место для прохождения практики – Николаевская городская больница. В то время она именно так называлась, это уже потом стала центральной районной больницей.
И вот через 2,5 часа лета на самолете Ил-14 я ступил на знакомую с детства землю этого северного города, основанного знаменитым флотоводцем и путешественником Геннадием Ивановичем Невельским. Первый раз в этом городе был в далеком 1955 году, когда с родителями во время их отпуска ездил на Кавказ. Тогда старшая тетя моего отца Соня со своей семьей жила в другом месте – на Ключевском переулке, в небольшой двухкомнатной квартире в старом деревянном доме. Этот переулок проходил параллельно знаменитой улице Кантера, второй асфальтированной улице Николаевска. А первой была улице Советская, которая шла вдоль всего города, расположенного на берегу Амура. К 1969 году семья тети Сони выросла, у её дочери росли 4 детей, и им дали большую трехкомнатную квартиру уже на другой улице, Ленина, но тоже в деревянном доме с высокими потолками и окнами. Вот в эту квартиру я должен был заселиться. С некоторым трудом, расспрашивая прохожих, я нашел нужный мне адрес и зашел во двор.
Квартира оказалась на втором этаже, на который вела крутая деревянная лестница. Дом был старинной планировки, в нем было два или даже три подъезда, а вот сколько квартир я и не помню. Но вот эту крутую лестницу в большом проеме помню довольно хорошо. Постучался в дверь, тем более что она была всего одна. Услышал «Войдите» и открыл дверь. На меня смотрела красивая девочка лет 13, в которой я узнал свою племянницу Аллочку. Но тут же в прихожей появились тетя Соня, постаревшая, но по-прежнему улыбчивая и доброжелательная. Вышли из комнат еще два мальчика, лет 11 и 9, Коля и Шурик. Их фотографии я видел не раз, да и каждого из них видел совсем маленькими.
Тетя Соня сказала, где я буду спать. На диване в большой комнате. Рядом с диваном я поставил свой чемодан и пошел на кухню, где тетя Соне уже хлопотала над сервировкой стола. Идти в больницу в этой день было поздно, так что остаток дня я провел со своей родней, рассказывая им о своей жизни и учебе, а также узнавая свежие новости их семьи, большой, но очень дружной. Потом с работы пришли моя двоюродная сестра Лида и её муж Леня, работающие преподавателями в педагогическом училище, а еще позже появился дядя Петя, муж тети Сони. Очень толстый и добрый мужчина, работающий шофером. Вот о нем я чуть позже расскажу особо, настолько колоритная это была личность.
Мне всегда нравилась семья тети Сони. Моя кузина Лида была лет на 12 старше меня, вышла замуж за очень красивого Леню Залесского. Как я понял, своего преподавателя в местном педучилище, где потом вместе с ним и преподавала. Со временем у них родились четверо детей – две старших девочки, Оля и Алла, и два мальчика – Коля и Саша, которого все звали Шуриком. К сожалению, Коля был психически не здоров и периодически проходил стационарное лечение. Но в то лето он был дома. Лёня, как и мой отец, очень хорошо играл в шахматы. Поэтому мы с ним часто сражались за шахматной доской с переменным успехом. И еще одно у него было увлечение – он рисовал генеалогическое древо своей родни. Для этого он использовал огромную географическую карту, на оборотной стороне он и рисовал свое древо. Чтобы посмотреть его, мы расстилали карту на полу и ползали по ней, прослеживая отдельные веточки родни. Я очень жалею, что в те годы не очень интересовался своей родословной, потом эта карта при переезде из Николаевска у Лёни пропал. Когда я снова заговорил о ней уже в 2001 году, навещая их в деревне Каменка Лазовского района Приморского края, Лёня мне об этой утрате поведал. И хотя сейчас у меня на семейном сайте Myherritage почти тысяча родственников, я жалею, что не вник в то древо, которое рисовал Лёня. Это позволило бы больше узнать о своих далеких предках.
Лида, моя кузина, была очень смешливой и никогда не унывающей женщиной, очень доброй. И такими же были воспитаны её дочери, которые не пошли по родительским стопам, а стали работать в медицине. Старшая, Оля, работала медицинской сестрой и в последние годы была старшей медицинской сестрой центральной районной больницы Лазовского района Приморского края. А другая сестра, Алла, после окончания нашего Хабаровского медицинского института долгие годы работа участковым педиатром в городе Комсомольск-на-Амуре. Обе вышли замуж и у них появились дети. Но у Ольги два мальчика, а у Аллы – две девочки.
На следующее утро я пошел в городскую больницу, которая была на той же улице Ленина, очень недалеко. Там нас всех практикантов собрали в зале, и мы были представлены главному врачу больницы Катеришину. Это тоже была легендарная личность в Николаевске. Инвалид, с одной ногой на протезе, он проводил многочасовые операции с хорошим исходом. В том, что он пользуется огромным авторитетом в городе, я узнал через несколько дней. Нам было положено отдежурить в больнице в ночное время. Ответственным дежурантом по больнице в один из дней был Катеришин. И в эту ночь дежурил я. При поступлении больного в приемный покой мы обязательно должны быть там. Раздался звонок у входной двери в приемный покой (на ночь все двери в больнице закрываются). Заходит гаишник и с ним мужчина. Пришел Катеришин, и к нему обратился гаишник с просьбой провести освидетельствование на наличие у данного мужчины алкогольного опьянения. По-моему, водитель был чуть-чуть пьян, но Катеришин этому мужику ставит диагноз – Трезв. Явления предшествующего опьянения, даже не проводя никаких обследований. Видимо, он знал этого мужика, как и его в городе знали все, включая собак и кошек. И решил помочь выкрутиться из щекотливого положения. Молодой гаишник стал возмущаться, обещал пойти жаловаться. На что ему Катеришин так спокойно ответил: «Жалуйся хоть в ООН. Никто в Николаевске мой диагноз не оспорит». И он был прав – в Николаевске Катеришин был бог и царь.
Программой практики мы должны были поработать в трех отделениях – в терапии, хирургии и акушерстве с гинекологией. Нас разделили на три группы, и мне надо было начинать с акушерства и гинекологии. Акушерство – это роддом. В тот год в среднем за сутки рожала всего одна женщина. Но зато в гинекологии было 8-10 абортов в день. И масса женщин, проходящих медицинские осмотры и приемы. Поэтому мы большую часть времени были в гинекологии, присутствовали при приемах женщин и при абортах. Одной из врачей-гинекологов была женщина явно кавказской национальности, по фамилии вроде осетинка. Она как раз в те дни занималась абортами. В утренние часы делалось около 8 выскабливаний женщин по очереди, плюс парочка блатных женщин. Мы с интересом наблюдали, как проводится выскабливание. Я среди нашей группы был самым активным по части задавания вопросов. И эта осетинка как-то предложила мне простерилизовать руки, одеть резиновые перчатки и помочь ей при выскабливании. Я так и сделал. И когда впервые взял в руки кюретку- небольшую ложечку, которой выскабливают внутреннюю стенку матки и удаляют плод до 8 недель беременности, весь покрылся потом. Особенно когда ввел кюретку в полость матки и стал там манипулировать движениями, как меня учила врач. Через некоторое время я уже более уверенно делал аборты. После меня врач проверяла, насколько качественно я провел выскабливание. Конечно, она здорово рисковала, доверяя эту процедуру мне. Ведь самое грозное осложнение при аборте – перфорация стенки матки кюреткой. Но я был очень осторожен и все обошлось.
Помню небольшой инцидент, который произошел в абортарии. Я к тому времени уже довольно уверенно проводил выскабливания и, видимо, некоторые входившие в манипуляционную женщины знали, что аборт делает практикант, и было недовольны. Но что делать, они выстояли длительную очередь, часто недели две-три, и были рады, что все закончилось. Тем более что качество выскабливания мной проверял опытный врач-гинеколог. Но однажды зашла молодая женщина, которая пришла по блату. И она категорически отказалась, чтобы ей аборт делал практикант. И вообще чтобы я присутствовал при этой операции. Врач не стала с ней спорить, попросила меня выйти в соседний кабинет. И когда я вышел, предложила женщине лечь на гинекологическое кресло, вставила зеркала, провела обезболивание и расширила шейку матки. А потом позвала меня, и я сделал этой даме выскабливание. Все закончилось благополучно. Эта блатная оказалась продавщицей местного универмага, как сейчас помню, на углу улиц Советской и Кантера. Я заметил её там за прилавком, когда как-то зашел в универмаг. Увидев меня, она покраснела и постаралась уйти в подсобку. Но я попросил её что-то показать мне и потом пару минут расспрашивал об этом товаре. Я не злопамятный человек, но в данном случае наслаждался, видя её замешательство и неловкость.
Мы много времени проводили в женской консультации при амбулаторном приеме женщин. Лето, врачей-гинекологов не хватало – длительные отпуска, да еще если кто-то заболеет – вообще крах. И нас попросили помогать врачам при приеме. Мы разделились на два кабинета, где работали с одним врачом. Делали так – мы, практиканты, укладывали женщину на гинекологическое кресло и вставляли во влагалище зеркала – специальное приспособление для расширения влагалища. Потом в кабинет заходил врач и осматривал женщину, диктуя нам, что увидел. А мы все записывали в амбулаторную карту. А в это время в другом кабинете женщину готовили к осмотру врача другие практиканты. И, посмотрев, у нас, врач переходила в другой кабинет и все повторялось. Примерно раза в полтора меньше требовалось времени на прием женщин, и все были довольны – и персонал женской консультации, и сами женщины.
Но однажды случилось такое, что до сих пор вызывает у меня улыбку. Мы, как обычно, приготовили женщину к осмотру врачом, т.е. она лежала на гинекологическом кресле, раздвинув ноги и положив их на подставку, со вставленным во влагалище металлическим зеркалом, к которому для удобства была прикреплена металлическая цепочка. Вдруг в кабинет заходит кто-то из персонала женской консультации в поисках амбулаторной карты. Видя такую картину на кресле, предлагает женщине сесть нормально, т.е. сдвинуть ноги и опустить их. А сам занимается поиском карты, и мы в этом ему помогаем. И вдруг слышим звук удара металла о металл и кряхтение со стороны гинекологического кресла. Оборачиваемся за эти звуки и видим, как женщина со вставленным во влагалище зеркалом старается занять то положение, как ей было сказано. Смеяться было грешно, но мы не удержались.
А вот в роддоме запомнился другой случай. Из какой-то деревни рядом с Николаевском привезли рожать в городской роддом девчонку. Она сказала, что ей 16 лет, но на вид ей было лет 13-14, маленькая, тощая, и живот для 9 месяцев был маленький. Она была совершенно не обследованной, без обменной карты. И со схватками. Привезла её скорая помощь, торопясь привезти до того, как отойдут воды. Девчонку положили на кресло и стали готовить к родам. Для начала требовалось выбрить лобок. И когда санитарка стала это делать, она закричала: «Мандавошки!!!». Действительно, у этой грязной деревенской девчонки было большое количество лобковых вшей. Как могли, их поймали, но схватки продолжались, начались потуги и девчонка начала рожать. Родовая деятельность была слабая, плод через узкий таз девчонки проходил с трудом. И мне предложили помочь ей. Я встал с левой стороны кресла, положил правую руку на живот девчонки и взялся за кресло с другой стороны. И стал как-бы выдавливать плод из живота. Лобок и низ живота был у меня перед глазами. И я вижу, как в мою сторону поползли несколько вшей. Сказал персоналу и акушерка взяла пинцет и марлю, стала ловить этих мандавошек и складывать на марлю. А вдобавок лобок девчонки еще раз обработали люголем. Все вместе мы родили этого совершенно маленького ребеночка. Уж не помню, сколько он весил при рождении. Мне было не до этого. Мало того, что у меня устала правая рука, так еще и было ощущение, что по мне ползают мандавошки. Так что я сразу после родов ушел к бабе Сони провериться.
На терапии, которая была следующим этапом, мне запомнилось два случая. Первый – с больным из палаты, в которой я вел больных. Т.е. расспрашивал их жалобы, заполнял историю болезни, писал анамнез, если это требовалось, и обязательно всем заполнял ежедневные дневники. Потом мои записи проверял врач-терапевт и ставил вторую свою подпись. В моей палате был один очень тяжелый больной, очень худой, если не сказать, истощенный. У него подозревался рак желудка. Но при рентгеновском исследовании желудка ничего не было найдено. Правда, исследование проводила совершенно неопытный врач-рентгенолог, только недавно прошедшая специализацию. До этого здесь работал опытный врач, который перешел работать на кафедру рентгенологии в институт и вел нашу группу. Почему мне запомнился этот больной? Перед уходом домой после рабочего дня я зашел попрощаться в палату с больными, разговаривал и с ним. А утром прихожу – а он уже умер. Мне это показалось диким. Впервые почти на моих глазах умер человек. Потом мне еще доводилось видеть, как умирают люди, но этот случай был первый.
Врач, которая вела палату, вместе с заведующей отделением, стали писать правильный посмертный эпикриз. Я при этом присутствовал и учился, как на основании всевозможных анализов и исследований поставить правильный диагноз. В данном случае посмертный, но такой же подход и к построению клинического диагноза живому человеку. И хотя вроде как они учли все, но ошиблись. Хотя клинические признаки указывали на рак желудка, но ничем другим он не был подтвержден. Поэтому поставили какой-то другой диагноз. На патологоанатомическое вскрытие в морг мы пошли все вместе – заведующая отделением, лечащий врач и я. Какое было у всех разочарование, когда врач-патологоанатом сказал: «У больного рак желудка 4 стадии с метастазами». И он показал нам внутреннюю полость желудка, где отчетливо была видна раковая опухоль около 4-х сантиметров в диаметре. Обратно врачи шли понурившие и ругали врача-рентгенолога, который не смог увидеть такую большую опухоль.
Через несколько лет, став уже врачом-рентгенологом и ежедневно проводя по 5 исследований желудка и кишечника, я понял, что тот врач в Николаевске допустила грубую ошибку, не увидев такую большую опухоль. Были и у меня пропуски патологии, но обычно это были опухоли размером в 1 см и меньше. А уж такие большие опухоли я не пропускал. Будучи главным рентгенологом края, я был в Николаевске не раз и хорошо узнал того врача-рентгенолога. Она стала опытным и квалифицированным врачом, и количество диагностических ошибок у неё не превышало краевые показатели. Не ошибается тот, кто не работает. У всякого диагностического метода есть предел, есть он и в рентгенологии. Но надо учиться на собственных ошибках и на ошибках других. Для этого и существовали в советские времена научные общества по разным специальностям. Они давали возможность многим врачам узнать об интересных случаях в диагностике и лечении, об ошибках других врачей и тем самым повышать свою квалификацию.
Когда у нас была практика по терапии, нам поручили провести беседу на медицинские темы в трудовом коллективе. Мне досталась домовая кухня и беседа по онкологии у женщин. В перерыв, когда домовая кухня не принимает посетителей, а сотрудники обедают, я пришел туда и провел почти часовую беседу. Женщины, увидев молодого человека, да еще неизвестного и не урода, завалили меня вопросами, в том числе и не совсем по теме, видимо, надеясь меня загнать в краску. Но я стойко от них отбивался, так и не посрамив честь советского студента.
А вот в хирургии ничего особенно запоминающегося не случилось. Но запомнились два врача. Один был заведующий отделением Горошко, а второй врач-уролог Гейц. И оба запомнились своим почерком. Вернее, Горошко скорее всего своей личной подписью, где ничего не было ни от его имени, ни от фамилии. Я еще в школе научился неплохо подделывать подписи. Хорошая зрительная память и твердая рука позволяли довольно быстро подделать любую подпись. Но вот с подписью Горошко пришлось помучиться. Но все же я научился это делать. А Гейц имел почерк с наклоном в другую сторону. Очень красиво и ровно писал, выводил все буквочки. Мне понравился его почерк, и я стал его копировать. К концу практики уже вполне освоил почерк с наклоном в другую сторону и с тех пор так и пишу. А с подделанными подписями чуть не вышел конфуз. Однажды в ординаторскую, где сидело несколько практикантов и наш руководитель практики, зашла наша практикантка, которая серьезно опоздала на практику и в глаза не видела руководителя практики. И обращаясь к кому-то из своих сокурсниц, попросила свести её с парнем, который хорошо подделывает подписи. Тут вмешалась руководитель практики и очень сурово поговорила и с той, и предупредила всех, что очень строго будет проверять все подписи врачей, которые после каждого дня должны ставить их в дневниках за практику.
Во время прохождения практики большой резонанс в городе получил судебный процесс над одним гражданином. Был он пьющий и весьма. Теща и жена решили его от этого дела отучить. Какая-то бабка им посоветовала купить бутылку портвейна, вино вылить, а налить туда собачей крови. Они так и сделали. Где уж они нашли собачей крови, суд это не рассматривал. Поэтому и я не скажу. Мужик пришел домой и, открыв холодильник, увидел бутылку портвейна, решил выпить. Но его сын, не одобрявший поступок матери и бабушки, рассказал отцу, что в бутылке собачья кровь. Мужик бутылку выбросил, купил новую и поставил в холодильник. И вечером, как ни в чем не бывало, вроде как впервые заметил бутылку, предложил теще и жене выпить. Разлили по стаканам. Он выпил, они нет, смотрят на него. Он наливает второй стакан и опять выпил. И повернувшись к теще, гавкнул на неё. Та упала со стула и умерла. Судебно-медицинское заключение – разрыв мышцы сердца в здоровом месте. Хотели пришить мужику убийство по неосторожности, но судья оказался порядочным и оправдал мужика. Мне об этом случае рассказала тебя Соня, которая ходила на этот процесс.
Досуг мой не отличался разнообразием. Как человек, увлекающийся волейболом и неплохо играющий, я постарался найти хорошую площадку и игроков. Ею оказалась площадка в воинской части, где все носили военно-морскую форму. Потом из общения с офицерами я узнал, что это радиостанция КТОФ. На этой площадке я играл довольно часто и даже заимел кое-какой авторитет. Отвечающий в этой части за подготовку личного состава капитан-лейтенант хорошо пасовал, а я нападал, и он старался играть со мной, чтобы чаще выигрывать. И когда я по каким-то причинам не приезжал играть, он мне выговаривал. В шутку, конечно.
Вторым развлечением было прогулки на велосипеде. У Залесских был обычный взрослый велосипед, на котором я объехал весь город. Иногда это делал с одним из племянников – Колей. Он очень любил кататься на багажнике. И когда я его вез, он во все горло распевал песню, которую узнал в психбольнице: «Я зубы себе вставила, кувалдою поправила, тройным одеколоном залила». Так что нас с ним было не видно, но зато слышно издалека.
А по вечерам три раза в неделю – в среду, субботу и воскресенье – в местном парке были танцы. Я хорошо умел танцевать и бальные, и современные танцы, поэтому довольно скоро стал пользоваться успехом у местных девушек, которые никогда не отказывались со мной потанцевать. Но вот местные парни косо посматривали на меня, и я всерьез опасался, как бы меня не побили. Однажды после танцев меня попросила проводить домой местная девочка. Было темно, она сказала, что ей страшно идти на окраину города одной, без подружки, с которой они обычно вместе ходили. Я согласился, надеясь, что не заблужусь в лабиринтах улочек города. Мы пошли по лице Гоголя, которая уводила куда-то в горы. На обратном пути в полной темноте я ориентировался на видимую издалека стеллу памятника японцам в центре парка. Но когда подошел поближе, понял, что это не стелла, а водонапорная башня. И я понял, что заблудился. И поэтому просто пошел по улице, ведущей к Амуру. По любой из них я мог выйти на улицу Советскую, я уж там смог сориентироваться.
Хочу упомянуть еще об одном инциденте, который мог привести к серьезным последствиям. Семью Шешуновых-Залесских никогда нельзя отнести к пьющим. Но вот бражку и самогон они заготовляли для своих нужд еще в первые послевоенные годы, во времена тотального дефицита. И немало в этом преуспели. Самогон получался чистейший, да еще со всякими добавками, он был намного лучше водки, на которую надо было намного больше тратить денег. Гнали самогон они и в квартире на Ленина. В их доме, на первом этаже у лестницы, было помещение с обычной кирпичной плитой, на которой можно было готовить пищу. Как-то однажды я, возвращаясь с практики к ним в квартиру и проходя мимо этого помещения, услышал какой-то гул. Открыл дверь в комнату и увидел подпрыгивающий на плите алюминиевый бидон, в каких развозят молоко. Он-то и издавал этот гул. Я с немалым трудом сдвинул бидон с огня, и он стал меньше гудеть. Поднявшись наверх, я сказал об этом Лёне, который в этот день не работал. Он заволновался, и мы вместе с ним спустились вниз. Бидон уже не гудел, но Лёня сразу обратил внимание, что из змеевика, который был приварен в крышке бидона, не капает. Когда мы через какое-то время, когда бидон остыл, открыли крышку и внимательно её осмотрели, то выяснили, что в этом новом бидоне при приваривании змеевика элементарно заварили отверстие, к которому и приваривался змеевик. И если бы я не сдвинул бидон с огня, все могло бы закончиться плачевно. Бидон бы разорвало, осколками могло бы разбить стекла и все в комнате.
Как я и обещал, расскажу о дяде Пете, или о Петре Дмитриевиче Шешунове. Шофером он работает уже очень много лет, еще во время первого моего приезда в Николаевск он был водителем «полуторки», или машины Газ-АА. Именно тогда, 8 летним пацаном, я сел в кабину автомобиля, и в этой кабине провел половину рабочего дня дяди Пети. Я не катался с ним по городу, а вроде как помогал, наблюдая, как дядя Петя ездит на этой машине. Он перевозил разные грузы, то в одно место, то в другое, и всем говорил, что вот племянник мне помогает. И те меня хвалили. Я был очень горд этим, не понимая шуток взрослых. И восхищался ездой дяди Пети, который ездил с огромной скоростью – аж 30 км/час! Для меня, деревенского мальчишки, эта скорость казалась фантастической в то время. А , когда я не ездил с дядей Петей, то бегал с крышкой в руках по Ключевскому переулку. Крышка было моим рулем, и я изображал, как я еду вперед или задним ходом, переключаю виртуальной ручкой скорость. В общем, копировал все действия дяди Пети в кабине автомобиля. Он все это видел и потом при наших встречах обязательно вспоминал эти эпизоды. Дядя Петя всю жизнь ездил очень осторожно, на небольшой скорости, но как-то однажды совершил наезд на пешехода. ДТП был лишь с травмой пострадавшего, но дядя Пети полгода или год работал слесарем в гараже.
Лёня имел мотоцикл с коляской. Но ездил на нем и Петр Дмитриевич. Но чтобы на поворотах не переворачиваться, в коляску всегда клал что-нибудь тяжелое или предлагал кому-нибудь сесть. Однажды мы поехали на мотоцикле в лес за ягодами и грибами вдвоем с Лёней. Поставили мотоцикл на обочине дороги, а сами пошли в лес. Все съестные припасы положили в коляску и закрыли брезентовым тентом. Когда через час, полтора вернулись к мотоциклу, то увидели, что весь брезент на коляске исполосован на ленточки, по-видимому, лапой медведя. Все съестные припасы были съедены. Мы вскочили на мотоцикл и умчались быстрее в город.
Затем я много раз был в Николаевске-на-Амуре. И как главный рентгенолог края, и как краевой чиновник. Мне нравился этот город, его жители, врачи и обстановка в больнице, которую длительное время возглавлял Георгий Абугов. Отсюда вышло немало хороших специалистов, которые стали работать в краевых учреждениях, кто-то стал главным врачом, как Павел Пиотрович, или краевым чиновником, как жена Пиотровича Людмила. Работа в первичном звене здравоохранения дает очень многое, главное - приучает к ответственности за ту работу, что ты выполняешь. За твоей спиной нет консультантов и профессоров, как во многих центральных больницах, и вся ответственность за правильный диагноз и лечение на враче. А это стимулирует учиться и учиться, читать литературу и на практике осваивать новое. Врач не в теории, а на практике осваивает самые современные методы лечения и диагностики.