Глава 3. Начало практики в Управлении.
И пусть я сирота безродная. Но я учусь и скоро оканчиваю Мариинский институт, и по здешним меркам для девушек – у меня высшее образование. Выше – для девиц в Империи не бывает. Поэтому, обращение ко мне, если официальное, не иначе как "ваше благородие". Хотя официально я мещанского звания, но буду поставлена, как и принято, "на выслугу". Личное дворянство выслуживать.
Мне еще в начале предпоследнего курса было сделано предложение, от которого невозможно и нельзя было отказаться. Это не для всех мариинок такое, а только для некоторых. Одна группа всего. Остальные – обычные в будущем учительницы гимназий. И занятия некоторые для нас, некоторых, отдельные были. Специальные занятия. Целые два года! Почти без отдыха!
Ну вы понимаете. Нет, не поняли с первого раза? Ладно, позвольте представиться: младший унтер-офицер Третьего отделения собственной его Императорского Величества Канцелярии, Анастасия Стрелецкая. Звания нам присваиваются перед служебной практикой, еще до окончания института.
Секретным указом. Считается, что в Империи женщины, как бы и не служат, и как бы, званий не имеют.
В далеком будущем это будет называться военная кафедра. Ага, военная кафедра. Абверштелле, скорее. Путь в Сатурн… Это мне туда дорога. А некоторые наши девочки не туда распределяются, а в полицию. Там тоже женщины нужны. Всяких Сонек Золотых Ручек отлавливать… Фармазонщицы всякие опять же, хипесницы…
Как много я теперь знаю, после объединения сознаний, интересного! И мундир нам сошьют! Юбка длинная, без турнюра, и китель. Немножко женского фасона. Марго конструировала. Погончики с эполетами и петлицы. Петлички ожидаемо синего цвета. И с серебряным аксельбантом на кителе! С деньгами и насчет одежды у меня и у девочек негусто, прямо говоря. Поэтому, так волнуемся о кителе. Вообще то, одеты мы для практики скромно, но все необходимое у нас есть в достатке. От щедрот Великого князя Николая Николаевича. Наш спонсор и благодетель. Опять же Марго словечко замолвила. Если кто и есть наша заботливая мама, так это она.
Мы первый такой выпуск, пробный, чтобы посмотреть, что получится. Посмотреть на нас поблизости и поговорить пришел сам начальник Московского Отделения. Не сразу. Дал нам возможность осмотреться, обтереться, немного войти в курс дела. Его Превосходительство мудр. Считает, что от девиц многого требовать нельзя.
Сначала нас припахали в архиве поработать, перекладывать и упорядочивать старые дела. Ну и пыль с них заодно вытереть. А заодно с мебели и с окон... Мы не белоручки. Затем каждую прикрепили к курьеру, которые разносят нашу корреспонденцию по учреждениям города, чтобы знали какое присутствие, где находится, и по каким поводам наша Контора к ним обращается. Чиновничий мир второй столицы должен быть нам хорошо знаком. Изучали карту столицы. Хотя мы это и в институте изучали, но тут некоторые вещи на карте Москвы вдруг наполнились неким новым содержанием.
- Как это вы, девица, и вам не страшно? – спрашивает его Превосходительство.
- А что такое страх, если этого требуют высшие интересы Империи? – отвечаю почтительно, но с долей лицемерия в голосе. – И в нашем деле без женщин никак нельзя!
- Ну например… - благодушно говорит его Превосходительство и переглядывается с князем Ухтомским и ротмистром Живаго, под чьим прямым началом мне предстоит служить.
Ага, за мой счет сейчас развлечься собираются. Хлебом не корми, только чтобы молодую практикантку развести, чтобы она дичь начала нести… А они будут себе сидеть и посмеиваться. И с юмором переглядываться. Знаем… Проходили. Начальство во все времена одинаково! Ладно, я согласная, раз надо. Потешим публику.
- Вот представьте себе, Ваше Превосходительство, что нужно допросить некую задержанную, скажем, к примеру, госпожу э-э-э… Гесю Гельфман. Ну, или Соньку Блювштейн. И допрашивать предстоит моему начальнику, поручику князю Ухтомскому.
Ухтомский нарочито тяжко вздыхает.
- Ну может ли князь, и сказать девице:
- Вы позволите ли посмотреть, не спрятаны ли какие вещицы у вас, извините за выражение, в ку-ку? И вообще, в дезабилье? Я сам посмотрю, не извольте беспокоиться, вы только юбку того-с и ножки это, так сказать... этого-с... Как то для князя это немного некорректно... При усей публике – и такие жестикуляции...
Сидящий тут же за столом мой непосредственный начальник князь Ухтомский сдержанно хрюкает. За почти полмесяца моей практики, он уже привык к моим словесным выходкам.
Его Превосходительство смеется минуты три.
- Ну и придумают же – ку-ку... Да, Франция! Терминология-с, однако! И что, находится что-то?
- Находится иногда. В основном, бриллианты. Или другие камешки. Иногда, золото. Закрывают тампоном, чтобы спрятанное не выпало. Это каторжанки обычно, ссыльные. А в основном это для другого, бывали случаи, что шифры так прятали. Немецкие курьерши так в свое посольство пытались проехать. Нам преподавали, как пример.
- Да –да, помню этот случай! Это которые не официальные курьеры, а из их специального ведомства, пруссаки. А как догадались?
- Походка у женщины немного меняется. – сообщаю я служебный секрет.
Иду по улице Москвы, зажав в кармане фотокарточку, и смотрю на лица всех проходящих женщин, возрастом чуть постарше меня. Я везучая. Увидела знакомое лицо!
Ну, во-первых, у проходящей мамзели было не просто знакомое лицо, а хрестоматийно знакомое. Без признаков красоты и миловидности. Кстати и без косметики. Хрестоматийно знакомым оно мне было еще с прошлой жизни, в будущем. По фотографиям. В книгах по истории.
Изображаю радость и, раскрыв руки для обнимания, кидаюсь к ней. Обнимаю, как давно не виденного мною человека. Крепко-крепко! После моих обниманий, на руках у мамзели откуда-то появились наручники, а поверх них намотан мой второй шарфик, как импровизированная муфта.
- Анюта! – громко кричу я. – Вот радость то, что я тебя встретила!
Толкаю мамзель к извозчику, уже стоящему на обочине. И заваливаюсь прямо в обнимку с этой Анютой в кибитку под управлением лихого дядьки. Тот сразу дергает с места. Эх, нас не выдадут черные кони, вороных им теперь не догнать...
- Куды ты, к парадному подъезду! – кричу я извозчику, который удивительное дело, привез куда надо. – Под арку, и во двор давай!
Мой начальник князь Ухтомский немного удивленно смотрит на меня, ожидая, что я объясню, что все это значит. Какая-то дама в наручниках и его практикантка, очень воинственно настроенная. Скандал-с. А практикантка, немного даже лебезит перед приведенной.
- Позвольте, я вот только наручники перецеплю. Вы руки будьте любезны, завернуть-с назад. Вот так-с, аккуратненько. Не туго так, не беспокоит? И пальто давайте расстегнем, ой, как пуговок много у нас! Мода сейчас такая начинается, да?
Ухтомский в изумлении смотрит на приведенную мною гостью. У которой уже расстегнуто пальто и максимально завернуто назад, особенно на плечах. И которая по талии, по широкому кожаному ремню, который на ней, обвешана целой гирляндой забавных вещиц.
Как то: до десятка динамитных горноразработочных шашек, двуствольный пистолет, моток бикфордова шнура, и финский нож ручной работы в ножнах. И выражение лица у приведенной мной гостьи самое революционное. То есть гордое.
Ну, прям тебе, юная комсомолка в белогвардейских застенках! – с умилением думаю я.
Молодая дамочка физически крепка. Но не для меня. Ухтомский мгновенно складывает в уме два плюс два. Дает через вестового необходимые распоряжения. Сейчас будет фотограф, понятые, еще прибегут практикантки из наших мариинок, смотреть. Извозчик стоит во дворе, его тоже нужно опросить. Бывалый человек, ему не привыкать.
Входят ротмистр Живаго и его Превосходительство. Большое начальство увидело из конца коридора нездоровое оживление и возню возле нашего кабинета и соизволило подойти узнать, какие беспорядки мы тут нарушаем.
- Скажите, Анна Ильинична, - голосом задушевной подруги говорю я. – Без протокола, из любопытства… э-э-э… любопытствую. Как это вы решились на такую ответственную и ужасную работу?
- Сатрапы! – верещит в ответ молодая дамочка. – Царские палачи!
После чего дамочка торжественным голосом запевает песню. Тоже для меня в этой песне ничего нового, сама пела. В другой жизни. "Варшавянка" – название песни.
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут!
Трам-па ла-ла-ла, ла лалу! Лалалу!...
Нас еще судьбы безвестные ждут!
Голоса мелодичного у нее нет. Подпеваю ей с энтузиазмом, но звонче и лучше. Князь в изумлении смотрит, как мы поем на два голоса революционный гимн.
Но мы поднимем, гордо и смело,
Знамя борьбы за рабочее дело,
Знамя великой борьбы всех народов
За лучший мир, за святую свободу!
Голосим мы, а я еще изображаю, будто дирижирую.
- А кстати, позвольте представить! Анна Ильинична Ульянова – собственной персоной. Вот здесь обозначена. – неопределенно тыкаю в бумажную укладку на столе. – Концерт по заявкам окончен!
Раскланиваюсь как конферансье. Господа офицеры изволят ухмыльнуться. А ротмистр даже поаплодировал.
- Кстати, вот и паспорт ее. – достаю из своего кармана и кладу на стол.
Тем временем приходят служительницы женского отделения внутренней тюрьмы. Арестантская одежда, обувь, белье. Расковываем госпожу Ульянову и тут же перековываем ее. Вернее, каждую руку отдельно к специальным петлям на стене в кабинете. Кто не знает, подумает, что петли эти – декоративное украшение, поскольку выкованы они весьма художественно.
Служительницы берут в руки ножницы, а я ассистирую. Вначале говорю его Превосходительству, ротмистру Живаго и поручику князю Ухтомскому:
- Господа, гм! Это-с... кхгм!
Господа понятливо отворачиваются. Служительницы с удивительной быстротой обнажают Анна Ильиничну и переодевают ее в тюремное, уставное. Роба арестантская. Белье женское тоже тюремное, но новенькое из магазина и что меня удивило, ткань весьма не плохого качества. Тапочки. Остальное, что арестанту положено, выдадут в камере.
В камеру внутренней тюрьмы Анну Ильиничну и уводят, обживаться так сказать. Вся ее одежда и обувь остаются в кабинете.
Поручик Ухтомский хвалит меня при генерале.
- Совершенно правильно не назвали название документа, где упомянута госпожа Ульянова. Этим, революционерам, незачем знать особенности нашего делопроизводства.
Да в розыскной карточке она и упомянута. Я и другие наши чего в этот день по улицам шатались? Ожидалась она в Москве. Велено было: по обнаружении – брать!
Я с девочками тщательно потрошим вещи госпожи Ульяновой. И кое-что находится, как и предполагалось. Белая прочная материя – шелк. Размером как ресторанная салфетка. На ней напечатан текст и стоят две печати, одна нанесена синей мастикой, и одна красной. Салфеточка под подкладкой пальто была зашита.
- Гм…! – в задумчивости его Превосходительство. Обращается ко мне. – Что же это такое? Случайно не знаете?
- Да, нам рассказывали. Такое иногда практикуется в финансовых кругах. Это – банковский чек. Что там по содержанию, так-с… На английском языке к тому же, а банк то – Коммерческий Московский! На предъявителя… Сумма… Сумма, Ваше Превосходительство большая! Весьма большая, как для частного лица! 35 тысяч рублей серебром!
Для меня большая. Можно даже сказать – ух ты! Понятно, что это не металл. Бумажные деньги здесь двух видов. Ассигнации, курс которых колеблется и твердые деньги.
Мы все в тюремном замке и по служебному делу. Наша практика продолжается. Теперь нас проверяют на твердость характера. Так это здесь называется.
Студент, вернее бывший студент, да еще и юридического факультета, что доставило, некто Юрий Леонардович Житникович. Когда я его допрашивала пару раз на следствии, для практики, он все хорохорился – он де от князей по фамилии Жито. Хотя физиогномия нисколько не благородная, лицо с сильными признаками вырождения, скорее всего – алкогольный ребенок. Да и князей таких, сроду в Империи не было. Разночинец-с. Грива львиная, да грудь воробьиная!
Небольшой склад динамита и других разных таких штучек у него нашлось... Иногда количество такого вот, найденного, говорит и об умысле и о замысле. Нормальному обывателю вообще то, склад динамита не нужен.
Житникович взвешен на весах судьбы и найден слишком легким. Выражение древнеегипетского бога Гора. А они, древнеегипетские, были суровые товарищи…
Собственно, дело по Житниковичу не сложное, следствием закончено и нужно объявить приговор. Военный трибунал все уже решил, но не стал себя утруждать такими пустяками, наверное, во избежание излишней переписки. Дело то канцелярское, можно сказать, житейское. Вот здесь, пожалуйста, распишитесь, и я вам зачитаю.
Выскакивает из-за двери экзекутор, прапорщик Михаил Дурнов, с наручниками.
- Расписался? – спрашивает он весело. – Вот и чудненько!
Он захлопывает наручники на запястьях рук Житниковича, завернутых за спину. И становится за спиной у него. А я, для торжественности момента, встаю.
- Именем Российской Империи!.. Приговор окончательный и обжалованию и к подаче прошения о помиловании не подлежит!.. Приводится в исполнение немедленно!
А черные глаза Дурнова блестят как уголь сорта антрацит, как у черта какого, который из младших чертей будет.
Еще три наши девочки смотрят на это действо во все глаза. Им тоже предстоит зачтение приговоров для полноты впечатлений от практики. Ну и мои дублерши на всякий случай. Потому что, никто из их благородий не захотел.
Житникович что-то вопит и не хочет идти. Оно и понятно. Только сейчас дошел смысл приговора. Но Дурнов неумолимо схватил его за длинные студенческие патлы, как у нигилиста, и врезал по печени. После чего выволок его по коридорчику прямо во внутренний дворик тюремного здания.
Где уже все было готово. И свежеструганные трибуны с приглашенными гостями, в основном аристократическая дамская публика с кавалерами. И свежеструганная виселица с пеньковой петлей. Модное, оказывается, зрелище! И уже ждал палач Вадим Панкратов с помощниками, любитель пошутить и побалагурить.
Им то и передает Дурнов Житниковича.
Панкратов не обманул ожиданий публики, видимо получил соответствующие указания от высшего начальства. Он дал приговоренному и поупираться, и повертеть тоненькой шейкой в надежде увернуться от надеваемой веревочной петли, и вволю покричать. И Житникович тоже не обманул ожиданий публики.
- Я не Житникович, я не он, это ошибка! – вопил он. –Я на самом деле князь! Жито – моя настоящая фамилия! Жито! Меня нельзя казнить, нельзя!..
- Стыдно, князь! – прикрикнул с трибуны ротмистр Живаго. – Давайте кончать!
Как у английского поэта Роберта Бернса. В последний пляс, в последний раз, пустился Макферсон…
Не знаю как шотландский злодей Макферсон, но Житникович умер засранцем, в прямом, хорошем смысле слова. Хотя плясал в петле долго, на развлечение благородной публики. И развлек. Как кот извивался, у которого осталась последняя жизнь.
Что, кому то жалко стало нигилиста? А вы лучше мальчика погибшего пожалейте, гимназиста, который случайно мимо проходил, когда такой вот нигилист бомбу метнул в царскую карету!
Вообще то, в мое время, это когда я при СССР жила, таких представлений уже не устраивали. Шлепнут без всяких затей и зрительских трибун, в затылок из нагана, да и все. И исподтишка, не объявляя. Как меня в 1937-м.
Хотя нет, Тухачевского решили расстрелять в камере, объявив все по форме. Так рассказывали, он, как крыса метался по помещению, почему-то надеялся уклониться от пуль. Зря надеялся… Нашпиговали свинцом, как кабанчика шкварками... И поделом...
А ведь меня не товарищ Сталин расстрелял, и не по его приказу. Товарищ Ежов меня шлепнул. Несанкционированно, без разрешения от товарища Сталина.
Товарищ Ежов хотел, чтобы я отдала ему некие вещицы, которые мне дал на сохранение мой начальник, товарищ Бокий Глеб Иванович. Однажды, Глеб Иванович дал мне три ампулы с некой густой, как ликер, жидкостью рубинового цвета. С приказом сохранять и уничтожить, если что. А я выпила, когда начали ломать дверь в квартиру. Отломала верхушки всех трех ампул, слила в рюмочку содержимое, в общем, примерно грамм тридцать получилось, и хлопнула залпом. Ничего так, спиртовой экстракт чего-то. Потому что сообразила, что в живых меня никто оставлять не собирается. Надеялась отравиться, дура…
Как я сейчас понимаю, выпила я продукт некоей неведомой цивилизации. Толку мне с этого понимания! "Кровь дракона" - так называли эти ампулки в Спецотделе. Раздал их тогда Глеб Иванович сотрудникам для сохранения, видимо предвидя многое...
Выживать, вернее, жить сейчас, придется в 19 веке! Кино нет, компьютера тоже. И с моим послезнанием за все эти девайсы! Стартовые условия, как в некоем эксперименте – сирота. Отец и мать неизвестны. Загадка происхождения… Ух, поговорить бы с этим, кем-нибудь, по душам, из этой так сказать, высшей цивилизации! О Родине и о любви… Сценаристы, билять!
Поплыву пока по течению, осмотрюсь. Если я кому нужна здесь для чего-то, то скажут. Придут, сволочи, и скажут.
В общем, наши девочки неплохо при всем этом держались. Я думала, что кто-нибудь в обморок хлопнется, соль нюхательную на всякий случай прихватила.
Мне фильм вспомнился из времени, когда уже был кинематограф, с комиком Чарли Чаплиным. «Великий диктатор» называется. Там на фронте искали крайнего, кто из супер-пушки стрелять будет. Самым крайним оказался самого маленького роста рядовой Чаплин… Так наверное и я оказалась крайней, в зачитчицах приговора… Потому что практикантка. Должна учиться нашему трудному жандармскому ремеслу.
Дружески почти беседуем с госпожой Ульяновой.
- Анюта, я вот хочу вас спросить за Симбирск. А вы семью Керенских хорошо знаете?
- Ну да, с детства. А кто интересен то?
- Александр.
И добавляю наугад:
- Гесин сын.
Анна с ужасом смотрит на меня.
- Откуда вы знаете??? Мы все думали, что это останется в секрете! Оставьте хоть мальчика в покое! Он еще маленький!
- Ну ничего. Пусть покамест растет. Анна Сергеевна, – говорю я, акцентирую на ее именно так произнесенном отчестве, ударение. – А как ваш брат, Владимир, гимназист, или он уже студент? У него картавость сильная, или он разрабатывает речь?
- Какая картавость? – Анна явно недоумевает.
Я недоумеваю тоже. Когда же некартавого подменили на картавого? А к концу жизни, вообще на субъекта с другим рисунком ушной раковины?
- Вы знаете, что мы на самом деле Сергеевичи по отчеству? – Анна, похоже, решила прояснить для себя, что мне известно.
- Нервное состояние Великого князя Сергея Михайловича оставляет желать лучшего. Доктора снова настаивают на его помещении в закрытый санаторий. В Швейцарию лучше всего. – дипломатично отвечаю я.
Вообще то, странная история с этой картавостью Ленина-Ульянова-Бланка, он же, как говорят, Романов-бастард. Сдав экзамен на диплом юриста, заочник-экстернатчик Ленин поступает работать помощником присяжного поверенного, то есть, по-нашему, адвоката. Выступает в судах, ведет процессы. Можно ли эту работу выполнять картавому специалисту?
Картавый адвокатик защищает жулика в суде... Это же анекдот за Рабиновича! Читатели, кого из вас зовут Карл, и что ви за всё это думаете? Картавый адвокат, Карл!
Так что, представляется, что это никак нельзя. Но, если очень хочется, то, оказывается, можно! Или, одним махом сдать экстерном все экзамены за университетский пятилетний летний курс юридического факультета?
Вопрос: может ли это сделать обычный человек? Даже если он окончил гимназию с золотой медалью? И был ранее исключен с 1 курса университета? А потом несколько лет жил в деревне и валял дурака? Кстати, никто, кроме него и не пытался заниматься такой дурью, как сдавать экстерном весь курс юридического факультета? Где товарищ Станиславский? Не верю!
У каждого человека есть две бабушки и двое гранд-папа. Товарищ Ленин не может предъявить ни их, ни их фотографий, не говоря уже о документах, и рассказать нам, чем они занимались по жизни. Имеющиеся же якобы рассказы – неубедительны.
В голове откуда-то всплыло:
- Но позвольте, как же он служил в очистке?!
Не иначе, как некий влиятельный Водолаз помог товарищу Ленину сдать все выпускные экстернатовские экзамены в университете с оценками отлично… Но это все его ждет впереди, как я теперь помню.
А сейчас много текущих забот! Кроме мыслей о будущем бывшего симбирского гимназиста! Которого вот-вот вышибут из университета в Казани. И он на время спрячется в селе Шушенское… Или нет, Шушенское это попозже будет? В общем, по ленинским местам будет прятаться…
Аньке Ульяновой по-человечески сочувствую, но ничем помочь не могу…
Конец главы 3.