Чистая любовь.
Тюремная байка, случайно выросшая в новеллу без участия автора, лишь по желанию её героев.
Две недели бороде, пообтрёпано пальто;
Завели свой разговор тополя.
А живу-то я нигде, да и звать меня никто,
Просто вышел я во двор погулять.
Голова дурная, ты как всегда,
Не даёшь покоя моим ногам.
Рано или поздно придёт беда – ветер, ураган.
( А. Розенбаум )
* * *
Содержание:
Глава
Глава
Глава
Глава
Глава 1.
Мужчина, сидящий на скамейке, казалось, спал. Его глаза были закрыты, ноги в стоптанных кроссовках перегораживали аллею, грузное, одряхлевшее тело занимало почти всю ширину скамейки. Так, погрузившись глубоко в себя, он сидел уже не первый час. Вряд ли кто-нибудь отважился бы присесть рядом: уж очень «этот тип» был неэстетичен. На вид ему было далеко за 60. На самом деле, месяц назад Семену исполнилось 53.
Свой пятьдесят третий день рождения он провёл здесь же, в парке на скамейке. Встретил и отпраздновал его один. Впрочем, сказать «отпраздновал» было бы слишком громко: уже давно у него не было денег даже на самую дешевую бутылку водки. А если бы и удалось наскрести – всё равно ведь нельзя ни капли. Раньше он не очень прислушивался к запретам врачей: был уверен – выпендриваются, набивают себе цену, хотят чтобы уважали, а, значит, и платили лучше. Но когда прижало, пришлось вспомнить не только советы, но и запреты эскулапов.
Да и пригласить в гости было некого: кто отбыл досрочно в мир иной, не выдержав «зоны», кто «отошёл от дел», порвав напрочь со старой жизнью. Семьи тоже вроде бы не было. С другой стороны, именно из-за семейных неурядиц он и оказался сегодня здесь на скамейке. Он уже свыкся с мыслью, что до конца дней так и оставаться ему бобылём. Ни закрыть глаза, ни проводить на погост будет некому. А ведь были же времена!
Здоровый карапуз из семьи херсонского сапожника, таким появился Семён на свет пятьдесят три года назад. Население города, административно относящегося к Радяньской Украине, в те времена на треть состояло из евреев. Поселившись здесь ещё до революции, евреи одевали, обували украинцев и вели с ними торговлю. Несмотря на погромы и сильные гонения, местные евреи научились неплохо ладить с соседями. Каждая нация обогатила другую «перлами» своей культуры. Здесь запросто можно было услышать, как коренной украинец посылает в адрес соседа смачные проклятия на идиш, и увидеть спящего под забором, пьяного в стельку еврея. Некогда непьющие, они научились у соседей пить не только водку и самогон, но ,вообще, всё, что горит. Дойдя до кондиции, евреи шли стенка на стенку с соседями и далеко не всегда оказывались побеждёнными. В такой пьяной драке был забит почти до смерти отец Семёна, Мотл. Три недели он отлёживался, тяжело кашляя и харкая кровью, проклиная всё и вся. Избитый громко стонал от нестерпимой боли при любой попытке перевернуться с боку на бок, или сделать глубокий вдох. В какой-то момент Мол приподнялся чуть выше, чем следовало, вздохнул чуть глубже, чем мог, закашлялся чуть сильнее, и замер. Перекошенное еще несколько секунд назад от боли лицо расгладилось, а тело безжизненно опустилось на постель.
После смерти Мотла Семён остался в доме единственным мужчиной. Женщины, давно привыкшие к тому, что, в семье главенствует мужчина, безропотно предоставили сыну отцовское место во главе стола, а вместе с ним и бразды правления. И смотреть на него стали не прямо, а потупив взор, с опаской, так же, как глядели на отца, ожидая в любой момент затрещины, или матерной тирады. Семёну вначале было неудобно, что мать обхаживает его, как взрослого. Ему шёл лишь четырнадцатый год. Свое совершеннолетие он отпразновал по еврейскому обычаю всего четыре месяца назад. После праздничной церемонии в синагоге отец с друзьями напились, а Семён был жестоко бит, попав под горячую отцовскую руку. И вот сейчас он сидит во главе стола, а женщины хлопочут вокруг него, заглядывая в глаза, стараясь угодить. Это было лестно и приятно, придавало силу и создавало ощущение власти. Вскоре Семён стал воспринимать это как должное.
Впервые Семён напился по-настоящему на поминках отца. Выпил он, правда, всего стакан водки, но его организм, ещё не привыкший к спиртному, отреагировал моментально: голова закружилась, предметы заплясали, лица вокруг потеряли чёткость. Как его довели до постели и уложили, он не помнил. Проснувшись утром, Семён долго не мог открыть глаза: голова кружилась и сильно болела. При попытке встать на ноги, он моментально выблевал наружу содержимое желудка. После первой рвотной волны позывы продолжались, но желудок был пуст. Прибежавшая мать хотела напоить сына, но он не мог удержать стакан. Пришлось отказаться от этой затеи. Полностью обессилев, Семён вновь повалился на кровать и забылся тяжёлым сном до вечера.
Очнулся он, когда за окном уже было темно. Голова была тяжёлая, как чужая, не принадлежащая ему. В доме было тихо. Мать и сёстры спали. Не зажигая свет, Семен попытался добраться до кухни. Он двигался на ощупь, держась за стены, поминутно натыкаясь на мебель. Каждое такое столкновение отражалось болью в затылке и сопровождалось матерной тирадой. Наконец он добрался до крана и стал жадно пить. В первый момент во рту посвежело, противный, оставшийся после рвоты кисло-горьковатый вкус стал уходить, растворяясь в струях прохладной воды. Организм начал наполняться влагой, как земля при первом дожде на исходе засушливого лета. Но после нескольких глотков головокружение усилилось, находящиеся в комнате предметы запрыгали перед глазами, как при детской игре в чехарду. Оторвавшись от водной струи, Семён выпрямился и с трудом, держась за стены, отправился в обратный путь. Он шёл, не открывая глаз: взглянуть на мир открытыми глазами сейчас было выше его сил. Пройдя вслепую весь обратный путь, он рухнул на кровать. Причина такого острого опьянения от обычной водопроводной воды ещё долго оставались для него загадкой. Лишь будучи взрослым алкоголиком с солидным стажем, он получил ответ на этот вопрос у соседа по нарам – химика-криминалиста, отбывающего «четвертак» за отравление любовницы.
– Скажи-ка, Михалыч, – спросил Семён однажды вечером, когда они готовились ко сну после вечерней проверки, – почему иногда после бодуна по утрянке выпьешь водички и опять косой в доску, а иногда ни в одном глазу?»
«Так это же элементарно. Если хочешь с утра опять быть под кайфом, вечером перед пьянкой не ешь. Выпил грамм двести-триста водяры на пустой желудок, спирт из неё тут же всосался, наутро разбавил водичкой – и снова «под газом», как будто водяры принял."
* * *
Шли годы. Семён взрослел, превращаясь из юноши в мужчину. Сам того не сознавая, он шёл по стопам отца. Доставшаяся ему в наследство отцовская натура, окружающая среда и положение единственного мужчины в семье сделали своё дело.
Сапожничать, как отец, он не стал, а устроился грузчиком в продуктовый магазин, чтобы быть поближе к «кормушке». Сейчас у Семёна на столе всегда было что выпить и чем закусить. Его дом стал «клубом», где собирались друзья. Обычно каждый из гостей вносил в общий котёл «что бог послал»: кто кусок колбасы, кто банку домашней квашеной капусты, иногда просто каравай хлеба и непременную бутылку суррогата. Всё шло в «общаг», и гости начинали «гудеть». Гуляли долго. Вначале разговоры вели чинно, уважительно. Особенно почитались в компании «байщики» – те, кто умел складно «пудрить мозги» красивыми сказками. И неважно, была ли в такой истории хоть малая толика правды, или это был сплошной вымысел. Главное, чтобы звучало складно и выжимало слезу. Такому гостю и подносили чаще, и по пьянке били реже. А драки бывали. Редкие посиделки обходились без кулачных боёв. Приняв норму, а иногда и сверх неё (кто же знает, где эта норма и как её отмерить), начинали вспоминать старые обиды, те, что хранили в себе годами и по пьяному делу всякий раз извлекали на свет. С каждым следующим стаканом взаимные претензии становились всё сильнее, обиды крепли, обрастая несуществующими ранее подробностями, правда каждого из обиженных становилась ещё «правдее». Разрешить эти конфликты без крови уже не было никакой надежды. Потасовки быстро перерастали в жестокие побоища, где в ход шло всё, что попадалось под руку. В пьяном угаре никто уже не помнил первопричины конфликта, важен был сам факт «праздника силы». Выйти без потерь из такого сражения не удавалось никому. Но никто из пострадавших к властям не обращался, жалоб на обидчика не подавал, соблюдая принцип «интимности». На случайный вопрос непосвящённого: «Откуда такой сочный «фонарь?» ответ всегда был один: «В темноте «под мухой» свалился в канаву». Никто из потерпевших не желал признать себя пострадавшей стороной. Но обиды не забывались и при первой возможности каждый старался побольнее отомстить обидчику.
В тот субботний вечер всё обещало быть как обычно. Ждали Матвея, слывшего в компании самым лучшим рассказчиком. Весь последний месяц Матвей отсутствовал – уезжал навестить родню в Молдавию. Сегодня приглашённые предвкушали новые рассказы-сценки, которые он непременно привезёт из поездки. Матвей отличался способностью подмечать интересные мелочи и мастерски обыгрывать их на публике. Семён появился дома около шести вечера и стал готовиться к приёму гостей. Он автоматически отметил, что из комнаты матери доносится незнакомый мужской голос, но не придал этому значения. Затем голоса стихли, скрипнула дверь и на пороге возникла фигура матери. Казалось, она несколько смущена, не знает с чего начать разговор. Наконец, собравшись с духом, мать обратилась к Семёну:
«Послушай-ка, сынок...»
Семён застыл на месте. Такого он не слышал от матери уже многие годы. Будучи в хорошем настроении, Полина называла его Семёном (уменьшительно-ласкательных эпитетов в ее лексиконе не существовало). Когда мать была не в духе, поток претензий изливался на на голову сына с порога. Такой монолог, как правило, начинался с середины фразы: мать почему-то считала, что он сам должен знать всё, что осталось у неё в голове и не обратилось в слова. Заметив недоумение в глазах сына, Полина покраснела и смутилась ещё больше:
«Я бы хотела познакомить тебя кое с кем. Человек он хороший, образованный, обходительный, не нажирается в усмерть, как твой, царство ему небесное, папаша. А выпив, не распускает руки, не избивает до полусмерти. Выпить рюмку-другую, конечно, умеет, но чтоб до положения риз – никогда. Мне бы очень хотелось, чтобы вы стали друзьями».
«И чего это, интересно, ты за него так хлопочешь?» – спросил Семён у матери, хотя ответ был и так понятен. Но ему почему-то было важно услышать подтверждение своей догадки из материнских уст:
«Видишь ли, – начала Полина медленно – с Романом Алексеевичем мы знакомы уже почти полгода. Ни разу за всё это время я не слышала от него ни одного грубого слова, не говоря о том, чтобы поднял на меня руку. Нам хорошо вместе и я хочу, чтобы он жил с нами».
Замолчав, мать посмотрела на сына так, будто от его согласия зависела её судьба.
Семён ничего не ответил. Он молчал потому, что не мог выразить словами то, что всколыхнули в его душе слова матери. Он хорошо помнил отца, помнил его приступы пьяного буйства, его нечеловеческую, часто ни на чём не основанную, брызжущую фонтаном злобу, помнил то чувство облегчения, когда Мотл, наконец, избавил семью от своей тирании. После смерти отца Семён быстро привык быть в семье главным и единственным мужчиной, которого боялись, которому угождали и старались не перечить ни мать, ни сёстры. Сам того не сознавая, отвергая и порицая поведение покойного, он шёл по стопам отца, четко усвоив, что жизненная энергия должна зиждиться на злости и агрессии, постоянно подогреваясь алкогольными парами. И вдруг на близком горизонте возникла опасность: кто-то неизвестный, трезвый и образованный пытается вторгнуться в его жизнь, посягнуть на его, Семена, вотчину. Нужно было срочно что-то решать.
Взглянув исподлобья на мать, Семён бросил, как бы ни к кому не обращаясь:
«Ладно, пусть приходит, там видно будет».
Считая разговор оконченным, он повернулся к матери спиной и занялся прерванным делом.
Как и планировалось, компания собралась около девяти вечера. Каждый из гостей постарался, и стол был завален тарелками и мисками с разнообразной снедью. Угол комнаты был уставлен бутылками-белоголовками, которые по мере надобности перекочёвывали в ведро со льдом, а затем на стол. Будучи «гвоздем программы," Матвей занял почетное место во главе стола рядом с хозяином.
Когда было выпито и съедено больше половины, Матвей поднял руку, призываая друзей к тишине. Рассказывал он медленно, даже чуть-чуть лениво, речь лилась плавно, спокойно. Главная сила рассказчика была не в сути истории, а в его интонациях и мимике. Присутствующие становились участниками тех событий, о которых рассказывал Матвей. Они смеялись до колик, грустнели и печалились, замирали от страха, затем облегчённо вздыхали и радовались благополучной развязке. И абсолютно неважно, каковы были доля правды и вымысла в повествовании. В тот момент все сидящие за столом боготворили Матвея и верили каждому слову, слетающему с его губ.
Рассказчик на минуту остановился, чтобы набрать в лёгкие новую порцию воздуха. В наступившей тишине раздался незнакомый голос. Он прозвучал непомерно громко и резко. Брошенная фраза опустилась на головы присутствующих, как нож гильотины на голову преступника:
«Ну и фигню же ты порешь, мил человек. Такого не бывает и быть не может».
Семён оглянулся. Материн хахаль стоял, притулившись к косяку двери, ведущей в соседнюю комнату. В момент глаза хозяина налились кровью, кулаки сжались. Ему лично и его гостям была нанесена кровная обида – какой-то «чужак» посмел пренебрежительно отозваться о том, от чего получал удовольствие сам Семён и чем потчевал гостей. За такую обиду платят только кровью.
Когда Полина вошла в комнату сына, ей стало темно в глазах. Не первый раз она становилась свидетельницей мирно начинающегося вечера, перерастающего в побоище. Обычно в таких битвах пьяные гости, разделившись на два лагеря, бутузили друг друга. Иногда выходили всем скопом во двор и шли «стенка на стенку» с соседями. Пострадавших было немало, кровь лилась с лёгкостью, следы побоища ещё долго оставались на телах и лицах его участников.
На этот раз всё было совсем по-другому: гости Семёна столпились в углу комнаты, не опасаясь за тылы. Оттуда доносились глухие удары, как будто палками выбивали пыль из ковра. Время от времени сквозь удары прорывались стоны и нецензурная брань. При этом стонал лишь один голос, ругательства же исполнялись многоголосым хором. Затем раздался звук разбиваемого стекла, стоны прекратились, но ругательства и удары продолжались. Мать ретировалась в свою комнату, плотно закрыв за собой дверь, не желая быть свидетельницей происходящего.
На суде Семён был признан зачинщиком кровавой расправы над Романом Алексеевичем Береговым. Превратить убийство из преднамеренного, как ему инкриминировалось, в непреднамеренное, как это пытался сделать защитник, не удалось. Семён получил на полную катушку: его ждал «вышак»*, который в последний момент удалось заменить на двадцать пять лет в колонии строгого режима.
Его друзья-приятели тоже схлопотали своё, но отделались сроками поменьше. Уже будучи в лагере, Семён получил сухое официальное уведомление о смерти матери. За прошедшие пять лет с момента его ареста, мать не только не посетила сына «в местах не столь отдалённых», но и ни разу не написала. И у Семёна не было никаких причин просить начальство разрешения похоронить мать. Так и остались они чужими в смерти, как были чужими в жизни.
Семён отсидел шестнадцать лет из положенного ему по приговору «четвертака» и вышел по амнистии. Недюжая сила уберегла его в лагере от тяжёлых физических увечий. Он умел постоять за себя, ответить обидчику, не боялся ввязаться в разборку и получить травму. Скорее всего, именно эти качества спасли ему жизнь на зоне. Его душа, не будучи и раньше особо тонкой структурой, за годы заключения ещё больше почерствела и ожесточилась. Выходя на волю, он был убежден в абсолютной правоте силы, как никогда прежде верил, что кулак – главный аргумент в споре, а то, что нельзя решить силой, решается с помощью еще большей силы.
* * *
--------------------------
вышак (сокр). – высшая мера наказания (обычно расстрел), присуждается судом за преднамеренное убийство.(прим. автора).
Глава 2.
Ни идти, ни ехать ему было абсолютно некуда. Добровольно надевать на себя хомут рабочей лошади даже для того, чтобы прокормиться, он был уже не в состоянии. Да и кому он нужен с «убойной» статьёй в паспорте? Решение пришло неожиданно. Пришло как озарение свыше, когда Господь, покрутив человека-песчинку в вихре жизни, внезапно бросает к ногам одинокой души то, что мы называем Случаем, Судьбой, Удачей.
Время близилось к полуночи. Семён устраивался на вокзальной скамейке, собираясь провести здесь ночь. Невдалеке от него шептались две старушки. Вначале от скуки, затем заинтересовавшись, он стал прислушиваться:
«Уехал насовсем...»
«Собрался в одночасье и поминай как звали...» – долетали до него обрывки фраз.
«Говорят, там тепло, одежды почти никакой не надо...»
«Им-то хорошо, им есть куда податься, а нам что делать, мы-то не из их породы...»
Всю ночь Семён не сомкнул глаз. Сегодня вокзальная лавка казалась необычно жёсткой, запах чужого пота ощущался сильнее обычного, гудки паровозов резали слух. Как гвоздь, засели в мозгу услышанные фразы. Он вдруг вспомнил, что тоже является частицей того избранного народа, который один из немногих в СССР имеет право на свою историческую Родину.
На земле Российской Империи евреи жили сотни лет, но никогда, ни при какой власти не считались «своими». Их громили, ограничивали в правах, создали «большую зону», назвав её чертой оседлости. Свет в конце тунеля забрезжил на короткое время, когда после Октябрьского переворота к власти пришли большевики. Надеясь получить свободу и равные права, российские евреи активно двинулись в революцию. Способные от природы и в большинстве своём образованные, они заняли ключевые посты в политике и экономике нового государства. Работы было невпроворот. После Первой Мировой войны, перешедшей в Гражданскую, страна, лежала в руинах. Голод, разруха, болезни, разбой были отличительными чертами новой России. Но тех, кому терять было нечего, это не испугало. Прошло полтора десятка лет, и прочный остов социалистического государства стал вырисовываться на фоне взошедшего над страной яркого солнца социализма. Страна становилась на ноги, стряхивая с колен пепел тех ужасных лет. Вождь жестоким и упорным взглядом смотрел вперёд, различая где-то там, на уровне пролегавшей под его сапогами* линии горизонта, признаки бурного расцвета молодой державы. Всё было бы хорошо, если бы не было так плохо. Глядя вперёд своим прозорливым взглядом, «Кормчий» разглядел опасность, таящююся у него за спиной. Прислушавшись своим чутким ухом к гласу народа, Вождь и Учитель, сделал всё так, как велели ему его революционная совесть и пролетарское самосознание. Первыми жертвами, естественно, стали иноверцы, те, кто активно разрушал старый мир. Если они так удачно сумели разрушить старый строй, то смогут развалить, взорвать изнутри и этот новый, ещё не окрепший режим.
Тук-тук-тук – остановка и снова тук-тук... стучат колёса, увозя в «столыпиных» «врагов народа». Увозили туда, куда кровожадный царский режим не ссылал преступников, считая это негуманным, находя эти места непригодными для жизни человека. И пошли евреи, те, кто ещё вчера были «совестью революции» «с молотка». Но не ставили мы здесь своей целью осветить историю России через призму еврейской диаспоры. Так уж получилось. Никто не виноват, а автор этих строк тем более.**
* * *
Семён приехал на чужбину, бывшую все годы, как сейчас оказалось, его исторической Родиной, в ноябре месяце. Когда уезжал с черноморского побережья, там уже была глубокая осень. В парках, на пляжах, на улицах было мокро, зябко и противно. Холод и сырость въедались в кости и изгнать их оттуда не было никакой возможности. Только когда придет весна, можно будет вновь согреться под лучами солнца.
Здесь же, сойдя с самолёта, Семен окунулся в море солнечных лучей. Правда, в ноябре и здесь солнце не очень горячее, но оно светит ярко и приятно согревает тело и душу. Местные жители дефилировали по улицам в плащах, куртках и закрытой обуви, считая такую погоду холодной, а одежду под стать времени года. Семёну показалось, что в такой одежде он сварился бы от жары
-------------------
*см. шедевр соц. реализма картину «Утро нашей Родины» лауреата Сталинской премии художника Ф.С.Шурина (1946-1948)
**желающие узнать подробно о судьбе еврейства в царской России, а затем и в СССР, могут найти эту информацию у А.И.Солженицина в книге «200 лет вместе»
на месте. Они же, при каждом порыве ветра, поплотнее кутались в шарфы и запахивали полы курток и плащей.
* * *
Прошёл год. За это время Семён неплохо освоился на новом месте. На его новой Родине было тепло и сытно. Для того, чтобы пережить израильсмкую зиму, не нужно иметь богатый гардероб. Достаточно было обзавестись парой сапог или непромокаемых ботинок, джинсами, да курткой с капюшоном. Всё это и многое другое он без труда собрал по людям. Вначале было странно смотреть, как местные евреи отдают тюки с ещё хорошими, а иногда и вовсе новыми вещами в различные фонды и благотворительные организации. Из этого ассортимента можно очень прилично одеться, не истратив ни гроша, что Семён и сделал с лёгким сердцем. Пропитание также не являлось серьёзной статьёй расходов. Продолжая начатую в России «карьеру», он пристроился грузчиком в большой торговый центр, где был всегда сыт, а в конце недели еще и получал «продпаёк» из нераспроданных молочных продуктов, фруктов и овощей. Трудиться приходилось лишь на спиртное. Но и здесь всё было проще, чем в его родном городе. Если не очень привередничать, напиться можно было задёшево.
Жизнь была, несравненно, легче и приятнее, чем там, «за бугром». Всё было бы прекрасно, если бы не одиночество. Когда всё стало доступно, выяснилось, что пить в одиночку грустно и не «в кайф». А расслабляться без водки Семён не умел. Да и сперма, не находя регулярного выхода, грозила смешаться с кровью и ударить в голову. Так что надо было что-то решать, и чем быстрее, тем лучше.
Газеты, выходяшие в Израиле для русскоговорящей публики, пестрели объявлениями. Раздел «Знакомства» занимал две большие колонки. Начинались такие объявления обычно одинаково: «Молодая/средних лет женщина (симпатичная, приятная, образованная, устроенная...) желает познакомиться...». Далее шло подробное описание её требований относительно партнёра. Когда терпеть одиночество стало невмоготу, Семён стал заглядывать на эту страницу. Газеты лежали бесплатно рядом с магазинами, продуктовыми лавками и киосками, так что информация, казалось, сама просилась в руки. Те объявления, где подчёркивалось «с серьёзными намерениями», он автоматически отметал, страшась закабаления. Остальные же просматривал внимательно, представляя в воображении телефонный разговор с газетной незнакомкой. Несколько раз он уже был готов позвонить «даме из газеты», но всякий раз его что-то останавливало. Подловить девицу где-нибудь на вокзале, переспать, не спросив имени, расплатиться и позабыть – таких эпизодов в его жизни было немало. Но чтобы так, «официально, через печать», такого никогда раньше не случалось. И поэтому пугало. Но физиология требует своё. Когда глаза прочно застилает белая пелена спермы, думать уже ни о чём, кроме тёплого женского тела, невозможно. И Семён решился.
Объявление, выбраное Семеном из множества подобных, было примерно следующего содержания:
«Средних лет, хорошо сохранившаяся, свободная, без детей заинтересована в знакомстве с интересным мужчиной для приятного времяпрепровождения без обязательств. Звонить в любое время по телефону...»
Татьяна, так представилась Семёну его новая знакомая, была женщина лет пятидесяти. Её пышные формы излучали здоровье и острый сексуальный голод. Они встретились на квартире у дамы через шесть дней после его первого звонка. За прошедшую неделю таких разговоров было ещё три. Каждый из этих звонков сам по себе ничего не значил, он лишь подтверждал, что свидание состоится в назначенное время.
Перед тем как прийти в гости к даме, Семён принял «для храбрости». Судя по тому, что для притупления чувства страха, ему понадобилось влить в себя полную бутылку крепкого суррогата (по стоимости дешевле буханки хлеба), его страх и напряжение были на пике. Отправляясь на свидание, Семён прихватил с собой на всякий случай, ещё один пузырёк с зельем. И оказался прав. В баре у Татьяны были лишь коньяк и виски. Держать у себя пойло, подобное тому, которое приволок гость, она считала ниже своего достоинства. «На разминке» дама потягивала коньяк маленькими глотками, посасывая дольки лимона. Семён же хлестал водку гранёным полустаканом. Он наотрез отказался от закуски, боясь, что это вызовет тяжесть в желудке и уменьшит потенцию.
«Потом тяжко будет в животе, – объяснил он,
«И вообще, после первой, второй, третьей не закусываем», – добавил он гордо и оконфузился.
Извинившись,Татьяна ненадолго, скрылась за дверью спальни. Когда она вновь появилась в комнате в пеньюаре, из которого призывно вываливались наружу большие груди, а между ног явственно просматривался через прорзрачную ткань треугольник рыжих волос, Семён спал. Он заснул сидя, привалившись к спинке дивана, открыв рот и слегка похрапывая. Воздух в комнате был насыщен парами спиртного, в перемежку с запахом пота и ароматом, исходящим от носков явно не первой свежести. В надежде разбудить гостя, Татьяна стала трясти его за плечи, щедро раздавая пощёчины и оплеухи. Но безрезультатно. Сказались накопившаяся за трудовую неделю усталость, эмоциональное напряжение и принятая для храбрости чрезмерная доза спиртного. Озверев, дама огрела спящего скалкой по голове. На макушке гостя моментально вскочила шишка, которая стала расти на глазах. Семён поморщился от боли и, не открывя глаз, послал свой мощный кулак в сторону обидчика. Увернуться Татьяне не удалось: удар пришелся прямо по переносице. Жертва вскрикнула, отлетела назад и, ударившись головой об угол стола, распласталась на полу без сознания. Семён вновь погрузился в сон. Придя в себя через несколько минут, Татьяна, шатаясь, добрела до телефона и вызвала полицию.
Когда полицейскому, прибывшему по вызову, удалось, наконец, растолкать спящего Семёна, он долго не мог сообразить, где находится, как сюда попал и что хочет от него этот мужчина в полицейской форме. Оглядевшись по сторонам, Семен увидел в кресле у окна незнакомую женщину. В её глазах было столько злорадства и ненависти, что ими можно было обеспечить элетричеством страну средней величины как минимум на год. Постепенно вспомнились подробности вечера, обещавшего сексуальные бури и извержение полового вулкана. Он помнил, как пришёл, как пили, разговаривали. А дальше провал, пустота и темнота. И вот сейчас эта немая сцена с тремя действующими лицами. По опыту Семён знал, что наличие в поле зрения полицейского при исполнении ни к чему хорошему не приводит. И оказался прав.
Вынесенный приговор нисколько не соответствовал событиям, имевшим место в недалёком прошлом. Но поскольку свидетелей не было, а телесные повреждения у Татьяны были налицо (и на лице), суд принял версию пострадавшей. В результате – четыре года тюремного заключения.
Здравствуй, наш еврейский Гулаг на Земле Обетованной!.
* * *
Задержанный полицией, Семён попал в «предвариловку». Конечно, по сравнению с тем, что им было видано и пережито в той жизни, здесь было привольно: и харч в норме, и тепло, и пахать на «хозяина» не надо – лежи себе на нарах, отдыхай. Семёна постоянно грызло чувство несправедливости от случившегося. Ему было необходимо услышать голос, а лучше увидеть глаза Татьяны, чтобы постараться понять, почему она с ним так поступила. И он решил ей позвонить.
Телефон дамы отпечатался в памяти навечно. Он долго собирался с духом и, наконец, решился.
Первый раз Семен позвонил Татьяне около шести вечера. К телефону никто не подходил, и Семён с облегчением опустил трубку на рычаг, решив, что, наверное, не судьба. Но чувство обиды и несправедливости грызло душу. Он знал, что пока не объяснится с ней, заснуть спокойно не сможет.
Около девяти вечера он позвонил вновь. На третьем звонке трубку сняли. Томный женский голос произнёс с придыханием «Алло», слегка растягивая звуки, очевидно, тем самым стараясь придать голосу интимность и особую сексуальность.
«Добрый вечер, – произнёс Семён.
Голос моментально стал колючим и жестким. Волны злорадства и ненависти, пройдя по телефонным кабелям, резанули слух Семёна. В первое мгновение захотелось бросить трубку, но он постарался говорить спокойно и вежливо.
– Добрый вечер, – повторил он. – Это я, Семён.
– Слышу, не глухая.
Неожиданно для себя Семён попросил:
– Танечка, приди навестить меня, я бы хотел с тобой поговорить.
– Ну вот ещё, делать больше нечего, – в голосе на другом конце провода явно слышалось презрение. – Буду я ещё по тюрьмам шастать, уголовников навещать. И не надейся. Имеешь что сказать – говори сейчас. И больше не звони, а то пожалуюсь в полицию, что достаёшь меня – добавят ещё и за телефонные домогательства.
Делать было нечего. Не желая упустить единственную возможность разобраться в происшедшем, Семён заговорил.
Весь его монолог сводился к двум простым вопросам:
За что?
Почему?
Ответ Татьяны поразил Семёна, как удар молнии.
– Ты же пришёл ко мне не для того, чтобы нажраться, как свинья, и заснуть.
– Нет, конечно, – попытался оправдаться Семён, но женский голос резко перебил:
– Ты пришёл, потому что хотел бабу. Я же хотела мужика. Но ты оказался не мужчиной, а импотентом-алкоголиком, за что и поплатился.
Этого Семён стерпеть не мог. Никогда никто из женщин, даже случайно оказавшихся в его постели, не жаловались на его мужские способности. Он любил секс, сам наслаждался и умел доставлить удовольствие партнерше. Бабы всегда кончали с ним бурно и укладыались под него вновь при первой возможности. И вдруг такое обвинение.
Семён взорвался. Он орал Татьяне по телефону, называя её «шкурой», «сукой», посылал на её голову все мыслимые и немыслимые проклятия, вспоминал всех её предков на много поколений вглубь веков.
Она тоже не осталась в долгу, вылив на него ушаты словесных помоев. Если бы собеседников не разделял телефонный кабель, разговор закончился бы в приёмном отделении ближайшей больницы. Но к счастью для обоих, Семёна и Татьяну разделяли решётки, высокая тюремная стена и разветвлённая сеть телекоммуникации.
Глава 3.
В ту ночь Семен долго не мог уснуть. Разыгравшаяся в крови адреналиновая буря была подобная шторму в океане в дождливую осенню ночь. Семён мысленно возвращался к разговору с Татьяной, стараясь подавить в себе обиду и посмотреть на вещи трезво и объективно. Но это ему плохо удавалось. Как только в ушах начинал звучать голос женщины, так презрительно отозвавшейся о его мужских достоинствах, кровь приливала к голове, тело начинал колотить злой озноб, а ладони становились мокрыми от пота. Беспрерывно ворочаясь с боку на бок на тюремных нарах, Семён забылся коротким беспокойным сном лишь под утро. Тяжёлый сапог давил на грудь. Чувствовалось, что его хозяин обладает немалым весом и недюжей силой. Появившаяся внезапно острая боль грозила разорвать грудную клетку. Лоб покрылся липким потом. С каждой минутой обруч, опоясываюший грудь, сжимался всё сильнее. Вскоре дышать стало совсем невмоготу. Семёну хотелось громко кричать, звать на помощь, но сил не было. Он попытался встать с постели, но потерял сознание и упал. Подоспевший на шум охранник пошёл за врачом и дежурным фельдшером. Разбуженные вохровцем, позёвывая, оба вскоре появились в дверях камеры. Так и не пришедшего в сознание Семёна водрузили на носилки и перенесли в амбулаторию. Пока прибыла реанимационная бригада, врач успел осмотреть больного, сделать кардиограмму и поставить капельницу (благо, Семён никогда не «сидел на игле», поэтому отыскать вену не составляло труда). С диагнозом «острый инфаркт миокарда» заключенного увезли в ближайшую больницу.
Когда Семён впервые открыл глаза, больничная палата была залита солнцем. Тишину нарушало лишь монотонное тиканье монитора. Откинулся полог и возле постели больного возникло ангелоподобное создание.
«Может быть я уже на небесах, – подумал Семён, – если здесь все такие, то я готов остаться тут навсегда».
Но небеса были там, где им и следовало быть, он же пребывал на больничной койке, опоясанный проводами и трубками. Левая, свободная от капельницы рука и обе ноги были прикованы наручниками к кровати. У входа в палату круглосуточно дежурили двое охранников. Инструкция требует применения таких мер безопасности к любому, даже находящемуся без сознания заключённому. Увидев, что больной пришёл в себя, незнакомка улыбнулась. Эта светлая улыбка добавила очарования ее милому личику. Сестра была одета в белый брючный костюм свободного покроя. Бесшумность и лёгкость её шагам придавали мягкие тапочки. На груди висели, прикрепленные шнурком к дужкам, очки. В течение ближайших дней Люси (так называли в отделении сестричку Люсю) навещала Семёна почти ежедневно, прекрасно понимая, что ему, помимо лекарств, необходимо душевное тепло и простое человеческое общение. Благодаря усилиям врачей, хорошим лекарствам, доброкачественному питанию и покою, Семён поправлялся быстро. Немаловажную роль в его реабилитации сыграли положительные эмоции, которыми Люси заряжала его при каждой встрече. Через неделю боли за грудиной исчезли, одышка при ходьбе пропала, отёки на ногах спали. Он регулярно принимал лечение, хорошо ел, спал спокойно, без сновидений. Дело шло к выписке. Лафа вольной «больнички» подходила к концу. Уже не за горами было возвращение на тюремные нары. Семён уже привык, открыв глаза, видеть милое улыбающееся личико Люси. От мысли, что через несколько дней его сменит хмурая рожа охранника, в груди вновь начинало щемить и становилось трудно дышать. Но делать было нечего. Посовещавшись, врачи пришли к заключению, что он уже достаточно окреп, чтобы перебраться под наблюдение тюремных коллег.
В последнюю ночь перед выпиской Семен был один в палате. Сегодня в отделении тяжёлых больных не было, ночь обещала быть спокойной. Но здешняя тишина всегда бывает очень зыбкой. В любой момент в реанимацию может поступить свежий инфарктник и все это временное спокойствие пойдет насмарку. Вмиг этот замкнутый мир закрутится вокруг своей оси, с каждым следующим витком наращивая обороты. Зайдя в закуток к Семёну, Люси задёрнула занавеску. Здесь они были одни, отделеные от внешнего мира хотя и зыбкими, но стенами. Это создавало иллюзию интимности. От Люси исходил запах сладковатых духов и шампуня, настоенного на лесных травах. От близости женщины у Семёна голова пошла кругом. Он закрыл глаза. Как будто откуда- то издалека, через толщу времени, до него донесся голос:
«Лежи спокойно, не двигайся, постарайся расслабиться, слушай своё тело».
Семен ощутил на щеке её тёплое дыхание, спустя миг мягкие женские губы закрыли его рот страстным поцелуем. Руки Люси добрались до мошонки, вытолкнув откуда-то из глубины сознания давно забытые ощущения наслаждения и неземного блаженства. Легким касанием нежных пальчиков она направила набухший член в горячую, влажную щель. Семён был так ошеломлён что не мог произнести ни слова. Нежное женское тело ритмично поднималось и опускалось, временами чуть наклоняясь вперёд, затем откатываясь назад на исходную позицию. Гамма ощущений бына настолько обширной, что у Семёна закололо в груди, и он чуть не потерял сознание. Заметив бледность на лице партнера, Люси замерла в позе всадника, привставшего в стременах, чтобы рассмотреть на горизонте признаки надвигающейся опасности. Испугавшись, что для человека, перенесшего совсем недавно острый инфаркт миокарда, продолжение может быть чревато, она попыталась остановиться. Но не тут-то было. Оправившись от первого шока, Семён почувствовал, как в нём проснулся мужчина. Тот хорошо знакомый ему мужик, который еще совсем недавно доводил женщин до неистовства, заставляя их кричать, плакать, просить пощады и одновременно требовать повторения. На «новой Родине» Семену казалось, что он уже стал забывать вкус женщины. Но как оказалось, ни голова, ни тело ничего не забыли. Как черт из табакерки, вырвалось наружу звериное желание обладания. Семён обхватил мощными ладонями аккуратные ягодицы Люси и сильно сжал их. Партнеры двигались в неистовом ритме, переходя с быстрого галопа на лёгкий аллюр, замирая на пике, не давая семени излиться, тем самым стараясь продлить наслаждение. Когда терпеть больше стало невозможно, их тела слились в оргазме. После такого мощного «землетрясения» Люси в полном изнеможении упала на лежащего под ней мужчину. Глаза сами закрылись и она провалилась в глубокий сон. Проспав не более десяти минут, Люси открыла глаза и медленно сползла с больничной койки. Пошатываясь, она вышла из-за занавески и заперлась в туалете. Голова слегка кружилась, ноги были, как ватные. Но полученное удовольствие с лихвой окупало тот риск, на который шла Люси, забравшись на дежурстве в постель к больному.
Придя в больницу на сестринскую практику девятнадцатилетней студенткой медучилища, Люся на второй день без памяти влюбилась в молодого врача-ординатора. Всё время, пока у койки больного шёл клинический разбор, девушка жадно поедала глазами преподавателя. Она упивалась звуками его голоса, абсолютно не вдаваясь в смысл сказанного. Когда он обращался к Люсе с вопросом, девушка краснела и опускала глаза, не в силах выдавить из себя ни слова. Не понимая причин такого странного поведения, молодой врач решил поговорить со студенткой наедине. В результате сестричка-практикантка и врач-ординатор каким-то чудесным образом оказались в постели. Когда первый порыв, бросивший их в объятья друг другу, прошёл, Константин Николаевич сказал Люсе, что сожалеет о случившемся, ибо сам он вот уже пять лет женат и имеет трёхлетнего сынишку Стасика. При этом доктор не преминул показать девушке семейную фотографию, которую всегда носил во внутреннем кармане пиджака. Люся успокоила Костю, что не собираетсяпосягать на счастье его семьи. Костя предложил Люсе продолжать связь, и она согласилась. Забеременев, Люся постаралась скрыть это от любовника. Выправив визу (благо, по материнской линии Люся имела право на репатриацию в Израиль), она просто исчезла с Костиного горизонта. Константин Николаевич до сих пор не знал и скорее всего никогда не узнает, что за рубежом у него растёт дочь. Люси вела замкнутый образ жизни, ограничивая свои интересы работой и воспитанием дочери. Её знакомства, не считая коллег - сестёр, носили шапочный характер, были, в основном, мимолётными, ни к чему не обязывающими.
И вдруг сегодня ночью случилось то, чего по её мнению с ней никак не могло случиться. Если бы ещё вчера кто-нибудь сказал ей, что она по своей инициативе пойдёт на такое, Люси посоветовала бы фантазёру обратиться к психиатору за срочной помощью. И тем не менее сейчас это был свершившийся факт, повергший молодую женщину в смятение. Но Люси была счастлива и не сомневалась что случившееся, несмотря на все трудности и препятствия, будет иметь продолжение.
* * *
Семёна выписали из «вольной» больницы и перевели на долечивание в тюремный стационар. Как только он по ночам закрывал глаза, перед ним возникал образ Люси. Он постоянно находился в облаке ароматов, исходящих от ее волос, непрерывно ощущая на своих губах вкус её губ. Хотелось снова ласкать эту женщину, вновь и вновь переживать наслаждение этого волшебного соития. Но Семен отлично понимал, что об этом не стоит даже мечтать. Она там, на воле, он же был отделён от всего мира высокими тюремными стенами и решётками.
«А если бы и был на свободе, – рассуждал Семён, стараясь повлиять на эмоции логикой, – зачем я ей нужен? Она молодая, красивая, я же – разбитая лохань, уголовник без роду, без племени. Ну был, – продолжал убеждать себя Семён, – всплеск, мимолётное ослепление, амок. Не строй замков на песке, постарайся побыстрее забыть все, что было. И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше».
Он уже почти убедил себя в бесплодности фантазий и, кажется, совсем успокоился. Но неисповедимы пути Господни. Человек предполагает, а Бог располагает. (Так же и писатель не властен над судьбами своих героев. Спрыгнув с кончика пера на бумагу, они начинают жить своей жизнью, всякий раз вновь и вновь поражая автора своими поступками).
Каждый вторник заключенных в тюремной больнице навещали родственники и друзья. Для получения разрешения каждый посетитель обязан был пройти скурпулезную проверку со стороны тюремной администрации. Иногда разрешения приходилось ждать неделями, а то и месяцами. В ту ночь Семён долго ворочался и не мог заснуть. Мешали глупые, пустые мысли. Когда же он, наконец, задремал, сон был тревожным и неглубоким. Образы приходили из прошлого мешали расслабиться, отдохнуть и набраться сил. Проснулся он около десяти утра, с трудом разлепив припухшие веки. Голова была тяжёлая, шея затекла, в горле стоял ком, а во рту был такой вкус, будто там всю ночь пировала целая армия котов. Начинать день в таком паршивом настроении совсем не хотелось. Кроме Семёна в палате находился всего один заключённый. Остальные намарафетились и отправились на свидание с родственниками. Комната для свиданий это зал, разделеный окном-сеткой на две примерно равные части, в которых соответственно помещались заключённые и их гости. Сосед Семёна был лишён посещений на ближайший месяц за нарушение режима. Он лежал на спине, бездумно глядя в потолок. В палату вошел охранник и поманил Семёна пальцем на выход.
«Да пошёл ты, – в сердцах подумал Семён, – и так башка с утра раскалывается, а тут ещё ты пристаешь с глупостями».
Но охранник не отставал. Ухватив Семёна за рукав, он стал что-то объяснять, показывая на дверь.
«Чего тебе от меня надо? Отвяжись! –в сердцах повторил Семён, поворачиваясь лицом к стене.
«К тебе посетитель» – не отрывая взгляд от потолка и не меняя позы перевёл сосед «домогательства» охранника.
Семён удивился. Он не мог представить себе, кому пришло в голову навестить его за решеткой.
После того «сумасшедшего» ночного «витка» Люси так и не смогла успокоиться. Она, как и Семён, вначале отнеслась к случившемуся как к мимолётному эпизоду помутнения сознания, у которого не может и не должно быть продолжения. Но жизнь распорядилась по иному. У Люси, помимо воли и всякой логики, с каждым днем росло и крепло желание вновь увидеть Семёна. Пройдя все предписанные инструкциями тюремного ведомства «бумажные пытки», Люси наконец, добралась до комнаты свиданий.
На эту встречу она шла, умирая от страха, не зная, как встретит её Семён, захочет ли разговаривать. А может быть отвернётся и исчезнет навсегда. Полная страхов и сомнений Люси застыла в неудобной позе на узкой, вмурованной в пол скамейке. Ее беспокойный взгляд был устремен через сетку на дверь, из которой должен был появиться Семён.
Войдя в комнату свиданий, он сразу увидел Люси. Семен был настолько поражён, что не мог вымолвить ни слова. Усевшись напротив Люси, он ,не мигая, уставился на неё. Люси тоже молчала. Странно выглядела со стороны эта безмолвствующая пара. Когда получасовое свидание почти подошло к концу, Люси вдруг спохватилась, что не сказала Семёну ничего из того, что намеревалась сказать,:
«Ну как ты здесь? Как твоё здоровье?»
Ответом ей были вопросы:
«Как ты сюда попала? Неужели тебе и вправду захотелось меня увидеть?»
Вопросы обоих сторон оставались без ответов. Их взгляды были настолько красноречивы, что никаких слов не требовалось.
Люси продолжала навещать Семёна в тюрьме регулярно каждые две недели. Семён, со своей стороны, старался не нарушать режим, чтобы не потерять право на эти встречи. Рассказывая Люси историю своей жизни, Семён, наконец, добрался до «преступления», за которое схлопотал тот срок, который тянул сегодня. Она тоже рассказала ему о себе Её рассказ был кратким, линия жизни в нем прочерчивалась пунктиром. Люси объясняла это тем, что её биография не такая пёстрая, как история жизни Семёна.
Назначеный Семену судом срок "на перевоспитание" подошел к концу. А вместе с ним подошло время последнего свидания. Как ни ждал этой минуты Семён, как ни стремился покинуть этот «гостеприимный дом», как ни жаждал обнять Люси и вновь почувствовать на губах её сладкий поцелуй, с каждой минутой приближающейся свободы он всё сильнее ощущал нарастающие страх и беспокойство. В ночь перед освобождением Семён не сомкнул глаз. Вначале он ещё пытался заснуть, но как только закрывал глаза, начиналась свистопляска образов: типы, даже встреченные им когда-либо мимоходом, сейчас проходили чередой перед его мысленным взором, раздражая его и так до предела воспалённый мозг, корчили рожи одна страшнее другой, громко смеялись, размахивали кулаками, или укоризненно грозили пальцем. Поняв, что бороться с наваждениями бесполезно, он пролежал остаток ночи уставившись в потолок открытыми глазами. Время, как всегда бывает в таких случаях, тянулось непомерно медленно. Но всему приходит конец. Закончилась и эта ночь. Около десяти утра, исполнив все необходимые формальности, он оказался на свободе. Ещё миг – и Люси, спешащая к нему через площадь, оказалась в объятих Семёна. Пара неспеша двинулась по улице, подальше от этого негостеприимного заведения. Они шли медленно, взявшись за руки, стараясь не расплескать чувства, переполнявшие их души.
Глава 4.
Люси ютилась в маленькой двухкомнатной квартирке в южной части города. Называть эту берлогу квартирой было явным преувеличением. Жилище представляло из себя большую застеклённую веранду на втором этаже старого дома, куда вела пристроенная снаружи лестница. Внутри веранда была разделена стеклянной дверью на две неравные части: в большей половине стояли стол со стульями, холодильник, на котором устроился портативный телевизор, платяной шкаф с зеркалом и узкий диван, застеленный потрёпанным, но аккуратно выстиранным покрывалом. Это была «резиденция» Люси. Вторую, хотя и меньшую, но отдельную, угловую комнату мать предоставила в распоряжение пятнадцатилетней дочери. Девица была в возрасте «гадкого утёнка», страдала от гормонального половодья и нередко обрушивала этот «гормонопад» на голову матери. Люси стойко переносила переходный возраст дочери, чувствуя за собой вину, что девочка растёт без отца. Тогда, шестнадцать лет назад, решив сохранить ребёнка, она дала себе слово, что Костя никогда не узнает об этой беременности, и все годы честно держала данное себе слово. Мать всячески уклонялась от расспросов дочери кто ее отец и где обитает сейчас. Юлино любопытство о личности родителя базировалось вовсе не на желании проявить к нему тёплые дочерние чувства. Ей хотелось взглянуть на того «самца», который затащил её молодую мамашу в постель, а потом испарился. Дочь вполне устраивало положение единственного дорогого человека в жизни Люси, когда не нужно делить мать ни с кем и довольствоваться крохами ласки и внимания, перепадающими ребенку от любви между супругами. Тогда она, скорее всего, сгорала бы от ревности и ненавидела бы обоих, стараясь рассорить и вбить клин в их отношения, чтобы безраздельно завладеть хотя бы одним из них. Как и большинству ее подруг, для удовлетворения своих постоянно растущих желаний и капризов, Юле не хватало материнского заработка. Но если бы пришлось выбирать между тем, иметь ли более широкие материальные возможности, или быть в семье единственным любимым существом, Юля однозначно выбрала бы последнее. В 15 лет девушка уже имела успех у подростков-приятелей и быстро научилась удачно извлекать материальную выгоду из своей привлекательности. Все чаще она ловила на себе похотливые взгляды юношей, пока еще мысленно представляя себя в постели то с одним, то с другим.
Семёна абсолютно не интересовали ни маршрут, ни конечная цель «прогулки». Сейчас для него было важно как можно дальше отдалиться от тюремных стен, чтобы не чувствовать за спиной их давящей тяжести. Он полностью положился на Люси, справедливо считая, что если судьба преподнесла ему такой неожиданный подарок, то не следует приставать с пустыми распросами. Мужчина и женщина медленно шли по городу, почти не разговаривая, лишь бросая друг на друга полные нежности взляды. Через полчаса они подошли к Люсиному жилищу. На улице уже было жарко, солнце стояло высоко, в небе не было ни облачка. После яркого уличного солнца приятно было оказаться в прохладном полумраке квартиры. Не успев переступить порог, Люси и Семен бросились друг другу в объятия. Почувствовав нехватку воздуха, Люси с трудом оторвалась от Семена и сказала:
«Иди прими душ, остынь, смени одежду».
«С удовольствием, но только вместе с тобой».
Забравшись под душ, они долго стояли обнявшись, подставив разгорячённые тела прохладным струям воды. Затем Семён поднял Люси и усадил на своего давно застоявшегося «скакуна». Люси повисла в воздухе, обхватив его за шею руками, упёршись пятками в широкие мужские бёдра. Повисев не двигаясь минуту-другую, она стала ритмично подниматься и опускаться на затвердевшем, как сталь «инструменте». Семен лишь изредка корректировал ее движения, стараясь не выскользнуть из кратера, залитого раскалённой лавой. Эта пышащая огнем страсть заполнила каждую клеточку её сосуда наслаждения, а их тела, слились воедино, разложившись предварительно на молекулы удовольствия. В какой-то момент сдерживать страсть стало невозможно, и любовники зашлись в конвульсиях оргазма. Совершено опустошённые, они с трудом завершили процесс «омовения» и, одевшись, вернулись в комнату.
Вернувшись домой, Юля застала в квартире незнакомого мужчину. Мать сидела за столом за чашкой чая. Перед её гостем дымился черный кофе.
«Фу, как накурили» – бросила Юля, сморщив свой курносый носик, - «хоть бы окно открыли, а то совсем дышать нечем».
«Да, да, доченька, конечно, сейчас откроем,» – засуетилась Люси.
Казалось, дочь застала мать за очень неблаговидным занятием и она старается оправдаться и поскорее загладить вину.
«Познакомься Юленька, это Семён» .
Дочь бросила на нового знакомого матери оценивающий взгляд и протянула руку, сложив ладонь ковшиком.
«Мы познакомились в больнице полгода назад» - сказал Семён, пожимая протянутую девушкой руку.
«Твоя мама, – прекрасный специалист и очень хороший человек. Своим вниманием и заботой она спасла мне жизнь».
«Ну, не преувеличивай, пожалуйста, – покраснев, сказала Люси.
«Я всего лишь исполняла свои обязанности».
«Нет уж, позволь мне судить», – возразил Семён.
«Так вы уже на «ты», – констатировала Юля. Под сердитым взглядом дочери Люси смешалась и покраснела. В комнате наступила неловкая тишина. Молчание затягивалось, становилось неловким и напряжённым.
«Доченька, тебя покормить? – спросила Люси, пытаясь разрушить неловкую паузу.
«Я сыта», – сердито бросила дочь, скрываясь за дверью своей комнаты.
Когда дверь за Юлей закрылась, Люси тихо сказала:
«Это всё, что у меня есть, в ней вся моя жизнь».
«Надеюсь, мы с ней поладим» – ответил Семен.
Они с Люси не говорили об этом раньше, но обоим было ясно, что жить они будут вместе, одной семьёй. Встретившись таким счастливым образом, эти люди не готовы были расстаться ни на минуту. Идя по проторенной дорожке, Семён устроился на работу в торговлю. После перенесённого инфаркта он уже не мог работать грузчиком, поднимать и перетаскивать целый день с места на место тяжёлые ящики. Но работа охранника в большом магазине была как раз по нему. На такую работу люди требуются всегда. Часто сюда берут, даже несмотря на судимость. Семен работал посменно, стараясь, чтобы его смены совпадали с графиком работы Люси в больнице. Оба стремились работать вечерами, а по утрам проводить время вдвоем. Как все одинокие люди с нерастраченными эмоциями, Семён и Люси ощущали потребность быть вместе, доставляя друг другу радость постоянным общением.
Юля же с каждым днём мрачнела всё больше. Её жизнь была сломана, скомкана, растоптана. Она стала лишней. Девушка не могла спокойно смотреть на мать, не могла видеть без злости её улыбающееся лицо. Душу дочери иссушал тот тёплый свет, который излучали глаза Люси, когда она смотрела на Семёна. Хотелось сделать так, чтобы этот свет исчез из материнских глаз, потух раз и навсегда. Ведь эти взгляды и улыбки сейчас предназначались не ей. Её обокрали, отобрали то, что она все годы привыкла считать своей и только своей собственностью. Девушка не могла смириться с мыслью, что сейчас ей нужно делить мать с чужим человеком, который появился неизвестно откуда, пришёл и забрал то, что принадлежало только ей. «Этот тип» (иначе она про себя не называла Семена) жил сейчас у них в доме, спал с матерью в одной постели, сидел с ними за одним столом, ел приготовленную матерью пищу и, вообще, чувствовал себя равноправным членом семьи. Их семьи. А их семья – это только они двое: мать и дочь. В ней нет места чужаку. Смириться с этим Юля не могла. Нужно было что-то предпринять. Следовало, срочно исправить положение, пока она полностью не потеряла мать.
В тот роковой субботний вечер Люси работала в ночную смену. Юля ушла гулять с одноклассниками. Поцеловав Семёна, Люси выскочила за дверь: время поджимало, опаздывать не хотелось. Те, кто заканчивал работу, хотели поскорее сдать смену и разойтись по домам. Семён остался один. По телевизору шла очередная «мыльная опера». Действие почти не развивалось. Вместо этого на экране было много слез и диалогов с заламыванием рук. Бездумно глядя на экран, он незаметно для себя заснул.
Компания молодежи, покружив по центральным улицам города, осела в небольшом пивбаре с приятным интимным освещением и негромкой музыкой. Тихая музыка расслабляла, пиво развязывало языки и руки. Обняв девушек, парни что-то нашёптывали им «по секрету», стремясь, как бы случайно, теснее прижаться к подружкам. Юношам не терпелось запечатлеть на нежной девичьей шейке хотя бы один легкий поцелуй. Девушки старались быть строгими со своими ухажёрами, но им это не очень удавалось. То ли от страха перейти барьер дозволенного, то ли из боязни оказаться в малопривлекательной и многопроблемной ситуации, дальше обоюдных призывных взглядов, лёгких поцелуев и поглаживаний дело не шло. Посидев в баре несколько часов, компания разошлась. В таком «подогретом» состоянии Юля явилась домой. Часы показывали половину первого ночи. Давно кончилась «мыльная опера», прошла программа новостей. Сейчас на экране полицейские охотились за шайкой гангстеров, промышляющих наркотиками. Но Семён этого не видел. Намаявшись за неделю, он крепко спал.
Войдя в дом, Юля увидела Семёна спящим на диване перед включённым телевизором. В её голове моментально созрел план мести. Девушка решила, что сложившаяся ситуация идеально подходит для того, чтобы раз и навсегда избавиться от нежелательного друга матери и тем самым вернуть себе монополию на материнские чувства. На цыпочках она пробралась в свою комнату и, быстро раздевшись, вернулась к Семёну.
Ему снились женские ласки. Странно, но сейчас, во сне ласкавшие его руки были ему незнакомы. Пальцы двигались порывисто и нервно, а не нежно и ласково, как обычно. Семену было больно от щипков и длинных ногтей, царапающих кожу. Память хранила тонкость пальцев Люси, плавность её движений и лёгкий возбуждающий запах её духов, которые он так любил. Сейчас во сне ему мешал резкий чужой и незнакомый запах. В какой-то момент этот странный сон разорвал пискляво-пронзительный крик. То, что увидел Семён, открыв глаза, повергло его в ужас, одновременно вызвав крайнюю ярость и глубокое чувство отвращения. Он лежал на спине в наполовину спущенных брюках. Голая девица устроилась у него на животе, пытаясь протиснуть его набухший член в узкую девичью щель. Лицо Юли было искажено гримасой злости. Пытаясь встать на ноги, Семён невольно вошёл в девушку. Раздался истошный крик, парализовавший обоих. Семён опомнился первым. Он схватил девушку за плечи и попытался поднять ее в воздух, чтобы прекратить соитие. Но Юля уже пришла в себя. Она впилась ногтями в кожу на лице Семёна, стараясь попасть ногтем ему в глаз:
«Я тебе покажу, как отнимать у меня мать! Ты мне за это заплатишь!»
Ничего не оставалось, как отхлестав девицу по щекам, прекратить насилие над собой. Она упиралась, а он, озверев от злости и бессилия, старался оторвать Юлины руки от своего лица. Наконец Семену удалось приподнять её тело и сбросить с дивана. Девица, сделав сальто в воздухе, приземлилась лицом вниз на каменный пол, потеряв от удара сознание.
Вернувшись домой, Люси сразу почувствовала, что произошло что-то неладное. Ещё не зная, что случилось, она была уверена, что произошла катастрофа, которая отразится на всей её дальнейшей жизни. Пол в квартире был свеже вымыт. Семён сидел одетый у окна и курил. По количеству окурков в пепельнице было ясно, что большую часть ночи он провёл без сна. Под столом валялась пустая водочная бутылка, стакана нигде не было.
«Значит, пил из горла», – автоматически отметила про себя Люси, неизвестно зачем.
Семён повернул голову на звук открывающейся двери. Видно было, что он хотел что-то сказать, но поперхнулся словом. Из горла вылетел хрип, за ним громкая икота. Воздух в комнате наполнился резким противным запахом перегара. Наконец, справившись с собой, Семён тихо произнёс:
«Люси, послушай, я не...»
Его речь снова прервались приступом икоты, а в горле забулькало от подступивших слёз.
«Так, – констатировала Люси - давно не пил, слишко долго был,
трезвенником. Надоело, плохо было».
«Я не виноват, – устало выговорил Семён и закрыл глаза. Он вдруг почувствовал, что не имеет ни сил, ни желания что-либо объяснять. Да, скорее всего, и бесполезно, всё-равно не поверят.
Когда Люси зашла в комнату дочери, Юля спала. В глаза бросилась бледность, синяк под левым глазом и большая шишка на макушке, залепленная пластырем.
«Что он с тобой сделал, девочка моя», – в ужасе прошептала Люси.
Юля продолжала лежать на спине с закрытыми глазами. Было непонятно, спит ли она, или просто не желает разговаривать с матерью. Присев на край постели, Люси положила руку на живот дочери. От этого прикосновения Юля застонала, попыталась повернуться на бок и открыла глаза. Осмотрев живот и ноги дочери, Люси всё поняла. Ни слова не говоря, она повернулась и вышла. Семён продолжал сидеть в той же позе, прикуривая одну сигарету от другой. Он поднял глаза и посмотрел на Люси:
«Я не виноват, это она меня...»
Закончить фразу ему не удалось. Люси, как фурия, бросилась на него, размахивая кулаками, беспрерывно повторяя:
«Ах ты, кобель паршивый! Девочки ему захотелось! Мало ему было! Такую девочку испоганил, старый уголовник! Такую чистую, такую невинную!»
* * *
Приехавшая полиция собрала вещдоки: застиранная простыня, нижнее бельё девушки, трусы и брюки Семёна и всё остальное, что могло пролить свет на происшедшее. Люси повезла Юлю в больницу, а Семёна забрали в участок и заперли в камеру, где ему предстояло пробыть до начала суда. Но случилось невероятное. То ли материалы, собранные полицией, не убедили судью, то ли он не очень поверил в версию об изнасиловании в том виде, в каком она была представлена Юлей, а может быть, Семён просто показался судье чем-то симпатичен. Факт, что через 48 часов Семён был освобождён из-под стражи и, дав подписку о невыезде, отправился восвояси. Чем кончится для него суд, на котором девица, страстно желающая вернуть мать, будет на людях красочно описывать интимные подробности своего совращения, Семёна, честно говоря, не очень интересовало. Было больно от того, что он, старый дурак, в очередной раз оказался «козлом отпущения», опять поверил людям, в надежде отыскать на Земле островок «чистой любви».
* * *
Мужчина, сидящий на скамейке, казалось, спал. Его глаза были закрыты, ноги в стоптанных кроссовках перегораживали аллею. Грузное, одряхлевшее тело занимало почти всю скамейку. На вид этому «типу» было далеко за 60. Да и сам Семен чувствовал себя сегодня глубоким стариком. На этой же скамейке он недавно отпраздновал свой 53 день рождения. Где застанет его следующий? Да и будет ли он вообще?.
«А может быть не стоит ждать следующей даты, может лучше закончить все прямо сейчас?» – устало подумал он.
На этой мысли Семен открыл глаза и огляделся вокруг. В парке он был один. Очевидно не приняв никакого решения, он медленно поднялся на ноги и побрёл по аллее. Шёл куда глаза глядят, с трудом переставляя усталые, опухшие ноги.
Возможно, он опять шёл искать «чистую любовь». Если да, то хотелось бы, чтобы на этот раз ему повезло.