Немного о самураях

Виктория Верден
Мой милый мальчик, я, наверно, давно уже утомила тебя своими нелепыми рассказами. Иногда мне кажется, что ты мне не веришь и думаешь, что меня уже настиг старческий маразм... но я так четко вижу все, как будто это было вчера и мне снова двадцать, а на дворе весна и цветут сакуры...
Он был обычным самураем. Чтил кодекс бушидо, пил саке, умел мастерски обращаться с катаной. С раннего детства, под строгим родительским контролем, получал необходимое образование и нравоучения. После, был сослан в додзе, дабы вступить на путь воина, познать себя, закалить тело и успокоить душу. Послушание — путь к свободе, смирение — путь к радости, единение — путь к обретению лица. Откуда я это знаю? Не важно. Важно то, что он жил, я жила, мы жили, и у нас был один день, который теперь останется навсегда в моей памяти. Он был моим первым клиентом, а мы всегда помним все то, что было впервые.
На тот момент ему было тридцать. Время неумолимо разрезало реальность, созданную творцом: он становился старше, тело его претерпевало изменения, мысли становились тяжелее, но глаза его были все такими же добрыми и честными, как в тот раз, что нам удалось встретиться...
Саке приятно обжигало горло, мы говорили о людях, их повадках, возникновении письменности, обучении... Все это время, мой милый мальчик, он напевал одну и ту же песенку, она все никак не выходит у меня из головы, про гейшу, что позабыла стыд и ушла вслед за любимым мужчиной, не побоявшись осуждения.
Мы пили до вечера, а после он предложил сесть на крыльце и полюбоваться цветением сакуры при лунном свете. Я согласилась, он был мне симпатичен, знаешь, ведь гейша может выбирать с кем ей пить, и, с кем любоваться сакурой.
Движенья при ходьбе его были плавными и мягкими, он сел и расслаблено посмотрел вдаль, за сакуру, за облака закатного неба, за саму суть бытия. Мне так нравилось наблюдать за ним, не пойми меня неправильно, но мне просто нравилось то, как он себя держит, то как он относится к миру, то как он сейчас сидит и отдыхает, то как он ровно сейчас дышит... этого было достаточно... для неги... умиротворения...
Как же мне нравился его силуэт, его плечи, руки...
Он вдруг посмотрел на меня и рассмеялся...
- Ты очень на нее похожа, но в то же время вы такие разные!
- Прошу прощения?
- Вы видите все поверхностно, воспринимаете буквально, а увидев - желаете.
- Но, как иначе? Невозможно судить о предмете без первого впечатления о нем, первое впечатление зачастую является верным, поскольку не вызвано предрассудками, не основано на опыте...
- Как много слов. Щебечешь, словно птица вылетевшая из гнезда. Ты видишь цветущие плодоносные ветви - ты хочешь их сорвать, забрать себе, а когда они увянут - выкинуть. Вы желаете обладать тем, что не в силах сохранить.
- Но нами движет не алчность!
- Вами движет свобода. Ваша свобода дает вам совершить краткий вздох, а потом тянет вниз с новой силой. Вы рветесь к солнцу, но оно палит вас, крох, своими лучами.
- Это жизнь! Мы живем, страдаем, умираем... в этом нет смысла.
- В этом есть смысл. Мы несем на себе бремя наших отцов, мы несем его, чтоб дать лучшую жизнь нашим потомкам. Мы создаем эту реальность своими поступками.
- А сбившиеся с пути? Те кому не дано познать умиротворение созидания.
- Они придут. Они найдут свой путь.
- А что насчет падших женщин? Тех, чье тело растворилось в разврате, агонии желаний и грехе. Что о них ты скажешь?
- Грехи плоти наименее серьезные из всех грехов. Самые ужасные, вредоносные удовольствия чисто духовны: это удовольствие соблазнять других на зло; желание навязывать другим свою волю, клеветать, ненавидеть, стремиться к власти.
Он замолчал. Была ли в этом молчании истина, скрытый смысл, я никогда уже не узнаю. Быть может, мне не стоило говорить об этом, но что может думать щебечущая на ветке птица. Мне просто нравилось слушать его голос. Сейчас, закрыв глаза, он снова напевал эту странную песенку.
- Ты похожа на нее, но в то же время вы такие разные!

***
Любовь воистину может любить свой предмет, когда красота его утрачена, но не потому, что она утрачена. Любовь еще чувствительнее, чем ненависть, к любому пороку своего предмета. ... Как ничто иное, она прощает очень многое, но очень немногому потворствует; она довольствуется немногим, но требует всего.
Любовь бесполезна и не нужна, как философия, как искусство, как тварный мир, который Бог не обязан был творить. Она не нужна жизни; она из тех вещей, без которых не нужна жизнь.(Клайв Стейплз Льюис)