Когда-то очень давно, на заре перестройки, я возглавляла «отдел морали и права» в молодежной газете. Для успешной работы мне, в первую очередь, надо было наладить взаимодействие с правоохранительными органами. Начиная с пресс-службы. Мы же тогда общее дело делали. Они право и мораль поддерживали с одной стороны, со стороны государства, а я помогала с другой, со стороны народа, мораль и право подпирать. Чтоб не рухнули.
Так на пороге моего кабинета и возник блистательный Павел Андрюхин, руководитель правоохранительной пресс-службы. Очень высокий, худенький, ясноглазый. В щеголевато сидевшей на нем форме. Тогда по местному телеканалу шла детская программа «У нас в гостях Петя Светофоров». Ее вел необычайной красоты милиционер, аккуратный, подтянутый, обаятельный, такой дядя Степа в молодые годы. Едва завидев Андрюхина, кое-как удержалась, чтобы не завопить: «Вот и у нас в гостях Петя Светофоров!» Приятное, открытое лицо Андрюхина, как это ни странно, украшала довольно хулиганская, можно даже сказать, нахальная улыбочка.
Мог бы еще жить
Мы виделись часто – спрос на криминальные хроники был огромный. Андрюхин писал для нас заметки, переполненные глубочайшим смыслом и снабженные вполне читаемым подтекстом. Вот и тогда, в нашу первую встречу, он достал листок с рукописным изложением печального события из криминальной хроники. Неожиданной искренностью веяло уже от самого названия заметки: «Лучше бы не пили».
«Два старых уголовника решили устроить пьянку в интернате для престарелых», – начиналось повествование. Я посмотрела на Павла Андрюхина. Он ободряюще улыбался, предвкушая, какие сюрпризы ожидают читателей по мере развития сюжета.
«Недолго думая, они разжились спиртным, – прочитала я дальше, – по мере распития спиртосодержащего алкоголя, между ними нарастало непонимание. Когда один бывший уголовник обозвал другого обычным для всех нормальных людей словом, обозначающим простое животное с рогами и бородой, 85-летний бывший зек с помутившимся от алкоголя и обиды рассудком, резко выхватил из-под себя табуретку. С необычайной для его возраста ловкостью он поднял ее, как пушинку, и треснул ей по голове зазевавшегося 87-летнего обидчика. Тот и скочурился, хотя мог бы еще жить и жить».
– Может, окочурился? – я раньше никогда не слышала слова «скочурился».
– Нет, именно, скочурился.
– Давай, уберем, что он мог бы еще жить и жить?
– А что, не мог? Ладно «жить и жить» как-то слишком долго. Пусть будет просто: «мог бы еще жить».
X x x
На дураков не обижается
Андрюхина решили отправить в Абхазию в составе отряда наших милиционеров. Там было опасно. Паша уже успел повоевать в Чечне и я так полагаю, навоевался. Поскольку Андрюхин не только забористо писал, но еще и хорошо снимал профессиональной видеокамерой, его туда все равно послали, и это ему здорово испортило настроение. О том, что друг уезжает, я узнала в день отправки эшелона. Забежала в магазин, купила огромную тельняшку, конфет, печенья, тушенки, банку маринованных огурцов. И поспешила на вокзал. Деловито сновали командиры, рыдали жены на груди милиционеров, грохотала какая-то патриотическая музыка, фыркал поезд, угрожая немедленным отбытием. Нашла каких-то общих знакомых.
– Где Андрюхин?
– Сейчас принесут, не волнуйся! - заверили меня боевые друзья.
– Что с ним?
– Устал.
В это время какие-то незнакомые товарищи, старательно избегая встреч с телекамерами, пригибаясь, потащили кого-то в камуфляже. Выглядело это так, как если бы гномы взялись тащить Гулливера, который отчаянно отбивался руками и ногами, упорно пытаясь обрести свободу. Не обращая на меня никакого внимания, парни с огромным трудом запихали Андрюхина (а это был он) в вагон, едва я успела передать ему полезный мешочек.
Решила пока не уходить. Не по-людски было бы уйти раньше отправления поезда. Пришла провожать – провожай! Пусть даже боец так никогда и не узнает, что ты его провожала. Вот уже загрохотал марш «Прощание славянки». Поезд потихоньку тронулся. На перроне стоял батюшка, покачивая кадилом, благословляя настоящих мужчин, отправляющихся на опасное задание. Когда мимо батюшки запыхтел вагон, в котором по моим подозрениям должен был мирно спать наш уставший друг, Андрюхин внезапно высунулся с подножки, слегка примяв проводницу, и ловко выхватил у батюшки дымящееся кадило. Потом он радостно замахал им, словно игрушкой, уносясь вдаль вместе с поездом.
«Убьют», - подумала я, ошарашенная хулиганской выходкой Андрюхина. Но ничего, обошлось. Бог, видимо, тоже на дураков не обижается.
Граната
После возвращения из горячей точки, где Андрюхин не только воевал, но еще и снимал документальный фильм, он полюбил носить в кармане гранату. Еще там, на полях сражений, наверное, привык не расставаться с оружием. Понятно, что в горячей точке кругом были враги, а здесь что, кругом друзья? И шел как-то Паша на работу в управление. И нес в кармане гранату, и ни о чем не переживал.
Но тут, как и предполагалось, враги его нашли. И, конечно, стали Андрюхина спрашивать, нет ли у него денег, и всякие обидные слова говорить, и даже размахивать руками. Не стерпел Паша. Подождите, говорит, кошелек достану и вам отдам. А сам гранату достал. Враги не поняли. Тогда Андрюхин из гранаты чеку выдернул. Тут уж враги все поняли и убежали. Один Паша остался стоять с гранатой в руке и думать, куда ее девать. Попереживал, что чеку в гранату обратно не поставить, потому что он её куда то задевал, и пошёл к себе в управление. Там уж точно что-нибудь придумают.
Показал пропуск и пошел к начальнику. А у начальника целое совещание сидело, совещалось. Не об том думали. Поняли, о чем думать надо, когда Андрюхина с гранатой увидели. О жизни. И под стол полезли. Оттуда уже кто-то посоветовал гранату в туалет бросить, чтоб документы не пострадали. Заглянул Паша в туалет, сказал, что сейчас будет гранату бросать, и что лучше из туалета всем выйти. Хорошо еще, что в управлении работали мужественные люди, которые поверили в сказанное и нашли в себе силы выполнить просьбу Андрюхина. И бросил он гранату. И взорвался туалет. Паша потом руководил ремонтом туалета, пожертвовав значительные средства на это благое дело.
Прищемлялка
Любил Паша со мной о гуманизме спорить. Тогда начали везде говорить и писать, что российскими правоохранителями применяются пытки. Я стала его расспрашивать, как друг и как корреспондент. Рассказал мне тогда Андрюхин с серьезным видом, что есть у правоохранительных органов для этих целей специальное орудие – прищемлялка. Можно всего человека прищемить, а можно частями.
– А что, если об этом написать? Это никому не повредит?
– Нужно об этом писать. Во все колокола нужно звонить, пока всех не повредили!
Потом, сжалился, и сказал, что прищемлялку в народе еще называют дверью.
– Вообще, давно уже пора все двери везде поснимать, раз это штука настолько опасная, что может в любую секунду стать оружием в недобросовестных руках! – упивался Паша моей доверчивостью.
Шокер
Как-то звонит мне Андрюхин и говорит:
– Я электрошокер купил, буду гуманизм проявлять! Электрошокер гуманнее чем граната, и еще он значительно удобнее в эксплуатации, чем прищемлялка! Надо только проверить, как работает.
Стало понятно, что решил он кого-нибудь шокером треснуть, как бы нечаянно, и посмотреть, что будет. Я ему сказала, что мне людей жалко. Надо на ком-нибудь другом поверить.
– А мне что, не жалко? Но ведь и собаку жалко, а кошку еще жальче, чем собаку, – говорит Андрюхин, – Пойду и нечаянно тресну прапорщика Калмановича. Он на меня доносы пишет. Вот так нечаянно его тресну, этого Калмановича: в трубке раздался щелчок, а потом еще Калмановича вот так нечаянно тресну – и снова щелчок. Ой, извините, господин прапорщик! А может быть …– снова щелчок, жуткий, переходящий в матерный крик вой Андрюхина, грохот от падающего тела и тишина.
Трубка замолчала. На все мои призывы Паша не отвечал. Потом раздался слабый голос.
– Работает.
Загадочная история
Однажды в субботу, сразу после обеда, позвонил Андрюхин. В городе происходили какие-то мутные события, менялось правоохранительное начальство, от того рушились прежние связи, устанавливались новые. Как бы разрыв в цепочке… Временное безвластие.
– Забери меня c работы, сильно отругай, что я напился, можешь поорать! Только быстро забери. И ругай меня! Громко! Быстро приезжай!
Я как-то забеспокоилась. Наши приятельские связи не предполагали какого-то морализаторства. Все взрослые. Что-то было не так. Приехала в управление. Ворота нараспашку, на вахте никого. Бегу по коридору в кабинет Андрюхина. Залетаю в приоткрытую дверь и замираю. Сидит мой друг, сосредоточенно собирает пистолет, слева от него лежит нож, причем такой, сопоставимый по размерам с мачете. И улыбка блуждающая. А напротив находится хорошо знакомый мне по хроникам предводитель огромного восточного клана. В шляпе, усах и с уверенной ухмылкой хозяина положения.
Вспомнила, что надо делать.
– Ах ты, пьяница! Да когда же ты пропьешься? Ну-ка брось эту гадость. Домой пошли, домой! – взяла ножик, хотела и пистолет отобрать, но в него Паша вцепился намертво. – А вы что здесь делаете? – на правах бабы-дуры можно было еще и не такое устроить. – Идите, товарищ! Он же ничего не соображает! Идите! Или тоже выпить зашли? Выпить больше негде?
Утащила Андрюхина в соседний кабинет. Там он уверенно отпер сейф, совершенно спокойно, уверенными жестами убрал туда все оружие, даже не забыл вынуть обойму из пистолета.
Я обрадовалась, что мне до такси не придется его тащить на себе. Но в коридоре, едва заперев дверь, Паша опять навалился мне на плечо. Мимо шел авторитетный человек в шляпе, подозрительно поглядывая на нас из-под её черных фетровых полей. Он, вероятно, не был джентльменом, и не помог мне в транспортировке бревна. Может, оно и к лучшему. К тому же кругом видеокамеры. Только вот людей не было никого, даже на вахте. Куда все подевались? В такси Андрюхин мягко улыбнулся, совершенно трезвым голосом извинился за беспокойство. Потом, как доехали, легко покинул машину. Я проводила Пашу удивленным взглядом. На прощанье он выразил благодарность и пообещал когда-нибудь все объяснить. До сих пор жду.
Сейф
Андрюхин изрядно гордился своим сейфом. Он принял участие в каких-то полу-археологических раскопках и умудрился завладеть этим неподъемным сокровищем. Человек шесть понадобилось, чтобы установить раритетный сейф в его кабинете. Сейф был какой-то «засыпной» и там можно было хранить что угодно. Главное, не забыть, как он отпирается. Радость от появления в кабинете такой полезной вещи была всеобъемлющей. Вот и меня тоже занесло на этот сейф полюбоваться. Ящик как ящик, какие-то листочки на нем выбиты, ручка, похожая на молоточек, как в фильмах про богатеев и грабителей особняков. Тем временем, Паша отобрал у меня пачку сигарет, высыпал белые палочки на стол и принялся вдохновенно их подписывать. «Рак руки», «катар ушей», «грыжа всего», «разжижение мозга», – начал бойко писать на каждой сигарете по диагнозу. Это он, как обычно, боролся с моей вредной привычкой, а я, как обычно, не обращала на это никакого внимания. «Искривление ног», – дописал Андрюхин. Этого уже стерпеть было нельзя, я решительно набросилась на Пашу, чтобы отобрать сигареты, а он стал их прятать сейф и что-то в нем сдвинул. Сейф закрылся навсегда.
Все попытки открыть его оказались бессмысленными. Неделю, а то и две я не слышала ничего от Андрюхина, но не обижалась: понятно, что человек делом занят, сейф открывает. Наконец кто-то ему посоветовал разыскать хорошего медвежатника. Паша мне потом говорил, что сейф любезно согласился открыть какой-то выдающийся грабитель банков, удивляясь хитроумности комбинации, которая позволила так надежно запереть замок.
Тот, кто примеряет
Однажды Андрюхину попалась в руки газета, издаваемая каким-то общественным движением. Эта газета предоставляла возможность высказаться всем желающим. Много было гражданской лирики, политических дискуссий, рассуждений о демократии. На последней странице оказалось письмо от представителей сексуальных меньшинств.
Геев покоробило отношение к ним со стороны артиста Михаила Боярского и сатирика Задорнова. Эти двое, оказывается, вообще не знают, что такое политкорректность, и вместо красивого слова «гей» говорят оскорбительное слово. Чем и вредят развитию демократии, как бы настраивая общество против представителей сексуальных меньшинств. В последнем абзаце русло темы внезапно расширялось и даже слегка меняло направление. Сообщалось, что страдает гомофобией еще один человек, а именно Павел Андрюхин. Он, представляя официальную позицию правоохранительных органов по разным вопросам, до сих пор не удосужился провести пресс-конференцию, на которой все могли бы сесть за один стол: геи, милиционеры, представители администраций колоний и следственных изоляторов, чтобы выработать по вопросу плененных геев какую-то позицию, общую, разумеется. Андрюхин долго наслаждался текстом, потом сказал: «три танкиста, три веселых гомофоба – я, Задорнов и Боярский».
Прошло время. История с гомофобией забылась. Но, как выяснилось, не навсегда. Последнюю страницу уже следующего номера газеты украшала заметка о том, что в местах лишения свободы три загадочных волонтера выступали с лекциями о безопасном сексе и раздавали презервативы. Авторы корреспонденции – представители секс меньшинств – тепло благодарили за это Задорнова, Боярского и … Андрюхина, вероятно, упиваясь изысканностью мести.
– Конечно, – сказал Паша, – тут одному не управиться. – Один достает, второй распаковывает, третий примеряет!
– А выступает кто?
– Тот, кто примеряет, наверное...
Прощай, оружие
Улетел как-то Андрюхин в Чечню, снимать документальное кино про войну. Улетел не один, а в составе целого отряда специального назначения. Я, как верный друг и товарищ, за него волновалась. Мало ли чего. Второго такого мне вовек не встретить. И хотя это была военная тайна – кто уехал, куда уехал, когда вернется, – тем не менее, все кому надо, конечно, знали. Вот уж недолго оставалось ждать до прибытия отряда. Но тут наши бойцы стали задерживаться, говорили, что какой-то аэродром, из которого они должны были вылетать, разбомбили, и пришлось им пешком идти в другой город, чтобы улететь хотя бы оттуда. Шли парни долго, целую неделю шли, но все остались живы.
Я ведь тогда почему переживала? Чтоб он, когда в объектив видеокамеры смотрит, куда-нибудь не убрел, влекомый операторской жаждой.
Неделю просидела, как на иголках, и вдруг – ура – прилетают. Рванула в аэропорт. Как раз самолет приземлился, и наши выходят, все увешанные оружием. Долго обнимались. Затем повезли всех – встречающих девушек и отважных героев – на базу, чтобы сдать оружие и боеприпасы. Паша, выполняя ответственное задание, где-то промерз, и потому у него разболелись суставы, да так сильно, что любое движение доставляло ему страдание. Даже коньяк не помогал. Кое-как доковылял, бедолага, сдал свои стрелялки и взрывалки.
Позже выяснилось, что не все. Где-то завалялись две коробки патронов. Я его понимаю. Он с ними на войне сроднился, и у него просто в голове не укладывалось, как можно их взять и отдать куда-то, а самому без единого патрона дальше жить. Долго так не проживешь.
Сгубила Андрюхина укоренившаяся привычка собирать - разбирать пистолет. И вот на какой-то свой ближайший День рождения, куда он меня предусмотрительно не позвал, поскольку собирался хорошенько покуралесить, добрался Паша до своего любимого пистолетика. Да еще в гостях у него были какие-то штатские люди, которые вообще всего боятся.
Андрюхин доверчиво достал из сейфа пистолет, вынул обойму и погрузился в сборку-разборку, воспринимая воцарившуюся тишину, как одобрение. Собрал, обойму вставил, каждому гостю пистолет к носу поднес: хорошо ведь получилось, ни одной лишней детали не осталось. Можно дальше пить. Да еще и патронов полно! Тут все с визгом разбежались.
А один впечатлительный гость даже до прокуратуры добежал. И написал заявление, как его чуть не пристрелил сотрудник Андрюхин. Только гость убежал ябедничать, Паша, отличаясь редкой предусмотрительностью, написал сегодняшним днем заявление в милицию, что хочет сдать патроны, которые по рассеянности не сдал раньше. Сложил все в сейф: патроны, заявление, пистолет и стал ждать неприятностей.
Вскоре пришли бывшие коллеги, обыскали кабинет, сейф, нашли все, что искали и возбудили на на Андрюхина уголовное дело.
Судили его недолго, срок дали условный, патроны с пистолетом, понятное дело, отобрали, и со службы уволили. Но он и не переживал. Она и без того ему уже надоела.