Персонаж

Глава I

– Итак, можете начинать.
– А тут, собственно, нечего начинать.
– Хм, тогда просто расскажите, как вы здесь очутились. С самого начала, в подробностях, не упуская мелочи. Ведь вы пришли сюда не для того, чтобы изо дня в день на протяжении каждого нашего сеанса смотреть на меня в упор, нервно выкручивать себе суставы пальцев и затем также молча удаляться в палату. Вы пришли позавчера, добровольно. Я, видя ваше состояние, дал вам время отдохнуть, отоспаться и собраться с мыслями. Но теперь пора что-то предпринимать. Я хочу услышать не тот обрывистый рассказ, а полную версию всего, что с вами произошло. Со своей стороны, я могу вам гарантировать, что ни одно слово не выйдет за пределы этого кабинета. Если, конечно, вы вдруг не поведаете мне о том, что убили человека или, например, кого-нибудь изнасиловали. В таком случае я буду вынужден сообщить обо всем властям. Вам понятно?
Тихий бас доктора действовал на меня успокаивающе и отрезвляюще одновременно. Почему-то здесь, в слабоосвещенном кабинете психиатра я чувствовал себя в относительной безопасности. Конечно, я в полной мере понимал, что этот невысокий седой человек в очках, который сидел напротив, скорее всего, тоже является неотъемлемой частью сюжета, и что говорить мы будем в основном о реальных событиях, нежели о моих наблюдениях, которые с недавних пор в буквальном смысле сводят меня с ума. Однако я пришел сюда сам и отнюдь не для того, чтобы поплакаться на несчастную долю, растоптанную жизнь и потерю близкого друга. Нет, я здесь для того, чтобы окончательно выяснить, поехала ли у меня крыша, или же я действительно единственный вокруг осознаю, кто я и что со мной происходит.
Я оторвал взгляд от обшарпанного линолеума и взглянул в спокойные глаза доктора. Он терпеливо ждал, поставив локти на стол и опершись кулаками на подбородок. Я молчал еще с полминуты, затем глубоко вздохнул, проглотил скопившуюся во рту слюну, выпрямился на стуле и сказал:
– Все началось около месяца назад.
– Отлично. Продолжайте.
– Пожалуйста, доктор, не перебивайте. В последнее время любая мелочь сбивает меня с мысли.
– Хорошо, я буду задавать вопросы после. Продолжайте: все началось около месяца назад…
– Я даже могу сказать точно: двадцать шестого июня – в мой День Рождения. Это была середина недели, кажется, среда, и праздновать я, в общем-то, не собирался. Я хотел провести тихий домашний вечер со своей девушкой. Я отпросился с работы пораньше, купил мясо, бутылочку отличного вина и направился домой пешком. Идти было порядком, но погода стояла отличная, да и настроение у меня было просто прекрасное. Я шел по Комсомольской, улыбался прохожим, оборачивался вслед красивым девушкам, махал им рукой, если те оборачивались в ответ. В общем, все было чудесно. Приблизительно, через полчаса я уже был у своего дома. На лавочках возле подъезда, как подобает теплому летнему вечеру, расположились бабушки, собравшиеся, казалось, со всей округи. Разумеется, я, широко улыбаясь, громко поздоровался. Остановившись перед дверью домофона, я стал рыться в своей сумке в поисках ключей. В одной руке у меня был пакет с покупками. Поэтому верхнюю лямку сумки, я прижал подбородком к груди, а свободной рукой искал связку: она лежала где-то на дне. Здесь надо заметить, что подъезд у меня самый крайний, и в непосредственной близости от него, примерно в тридцати – сорока метрах по диагонали от угла дома располагалась мусорка. Мы подавали немало коллективных жалоб, чтобы ее перенесли. Ну, вы, должно быть, сами прекрасно понимаете: невыносимая вонь, особенно в летнюю жару, бомжи, кошки, вороны, своры бродячих псов. Но ЖЭК отвечать нашим требованиям особенно не торопился. Ну и, так уж случилось, что в тот день кто-то из недобросовестных соседей избавился от протухшего мяса, даже не удосужившись поплотнее завязать пакет. Бездомные кошки, разумеется, пакет растерзали, и теперь с каждым порывом ветра в нашу сторону несло очень неприятным смрадом.
Я замолчал и потянулся за стаканом воды, который стоял на столике. Доктор за все это время не сменил позы и, казалось, даже не шелохнулся. Он выжидающе смотрел на меня сквозь призму своих очков. На долю секунды мне стало не по себе, и я даже решил на этом закончить разговор и уйти в палату. Но переборов себя и собрав волю в кулак, я все-таки продолжил:
– Так вот, я нащупал ключи на дне сумки, подцепил довольно объемную связку за кольцо и потянул. Как раз в эту секунду повеяло тем самым тухлячком. Я инстинктивно сморщил нос, одна из бабулек сзади выдохнула: «Фу, вонища!», а на помойке пронзительно громко каркнула ворона. Я обернулся в сторону птицы: ворона, стоя на краю мусорного бака, взмахнула крыльями, слетела на асфальт и, схватив что-то вроде хлебного сухаря, упорхала куда-то вдаль. На все про все ушло, пожалуй, не более трех секунд.
– И что же, собственно, в этом такого необычного?
Я слегка усмехнулся, отпил еще немного воды, и спросил:
– Док, вы знакомы с таким понятием, как дежа вю?
– Хм, разумеется. Это психическое состояние, при котором…
– Нет-нет, док, я имею в виду, сами вы когда-нибудь испытывали это чувство?
– Оу, конечно, бывало когда-то.
– Сколько раз?
– Точно я вам не скажу. Ну, может быть, с десяток.
– А сколько повторений за один раз?
– Что-что, простите?
– Повторений. Сколько раз вам мерещилось, будто вы переживаете одно и то же событие во второй, третий, четвертый, пятый раз?
– Пожалуй, впервые о таком слышу. Обычно при дежа вю человек осознает, что был в подобной ситуации, и многие вещи кажутся ему знакомыми. Однако субъект вряд ли сможет предугадать, что произойдет дальше. И лишь по факту произошедшего в рамках дежа вю события, он осознает, что данное событие ему знакомо. Будь то удар настенных часов, вой сирены за окном, скрип половицы под ногой. Или же визуальные: яркая вспышка, солнечный зайчик на стене, знакомый кадр по телевизору. Но насколько я могу судить, все это можно подытожить лишь под одно повторение.
– Вот именно, доктор. Но вы еще забыли про обоняние. А в моем случае оно играет крайне немаловажную роль. Все эти события, док, начиная с дуновения отвратительного запаха и заканчивая улетающей восвояси вороной, повторились со мной трижды. Но я пока еще не упомянул самую важную деталь.
Я вновь сделал паузу, порылся в кармане пижамы, достал пачку сигарет и жестом попросил у доктора разрешения закурить. Мгновение он колебался, но потом все же достал откуда-то из глубин своего массивного стола чистую пепельницу и протянул ее мне. После нескольких глубоких затяжек я вновь переключил свое внимание на собеседника. Доктор по-прежнему сидел в первоначальной позе, подпирая руками подбородок. Должен признать, что в тот момент я позавидовал его терпению. Потому что лично мне уже опостылело торчать на этом жестком стуле, и очень хотелось поскорее вернуться в палату и хоть немного вздремнуть. Однако я решил, что нужно закончить первую главу своей безумной истории. Скурив чуть больше половины, я затушил сигарету и продолжил:
– Я упоминал о том, что у меня в руках была сумка и пакет. Так вот, когда произошло вышеописанное событие, открытую сумку я прижимал подбородком к груди, а связку ключей держал буквально двумя пальцами. Но в тот момент, когда ворона улетала с ужином в клюве, ключи из моих пальцев выскользнули и полетели вниз. Я инстинктивно попытался поймать их на лету, но падали они довольно стремительно, поэтому чтобы поймать их мне пришлось нагнуться. Пакет, который я держал левой рукой, тоже подался вниз вместе с моим туловищем. И услышав громкий плотный «дзинь», я обомлел.
– Бутылка разбилась?! – воскликнул доктор.
– Док, ну я же просил вас.
– Да-да, извините. Прошу вас, продолжайте.
– В том-то и дело, что нет. Я заглянул в пакет и увидел, что бутылка цела и невредима. Облегченно вздохнув, я взял связку ключей (прошу заметить, что взял нормально, в охапку) и выпрямился. В ту же секунду мне в нос вновь ударил смрадный запах, все тот же голос за спиной произнес: «Фу, вонища!», а на помойке все так же истошно завопила ворона. Повинуясь неведомому инстинкту, я вновь повернулся в сторону каркавшей твари. И, док, вы можете себе представить: эта черная отвратительная птица проделала те же самые движения и, схватив сухарь, улетела прочь. Тогда я еще сомневался, но теперь-то, черт подери, я наверняка знаю, что это была та же самая ворона. Не прошло и доли секунды, как связка ключей (которую я почему-то вновь держал двумя пальцами) снова полетела вниз. Ну и я, разумеется, так же машинально, как и в первый раз попытался ее поймать. И снова звякнула бутылка, и снова у меня от возможного неприятного последствия слегка прихватило сердце. Но и в этот раз бутылка не разбилась…
– Это случилось лишь с третей попытки.
Я посмотрел на доктора так, будто только что он, опередив меня, ответил на самый сложный вопрос, заданный учителем на уроке, предварительно списав у меня правильный ответ, и получил за это незаслуженную пятерку. На это он лишь развел руками, не то извиняясь, не то как бы показывая, что это итак было очевидно, и делать драматическую паузу было вовсе ни к чему. Тем не менее, мне вновь пришлось собраться с мыслями, и только закурив новую сигарету, я продолжил.
– Да, доктор Шерлок, в третий раз бутылка действительно разбилась. Причем вдребезги. И ярко-бардовая жидкость тут же потекла по бетонной дорожке. Найдя небольшое углубление, вино, которое должно было немного скрасить наш вечер, стало постепенно превращаться в небольшую кровавую лужицу.
Я снова замолчал, глубоко затягиваясь синим табачным дымом. Кабинет у доктора был не самым большим, и одной сигареты вполне хватало, чтобы едкий сигаретный смог заполнил почти все помещение. Док, похоже, не курил, однако никаких претензий ко мне не предъявлял. То ли потому что ранее уже разрешил мне свободно курить, то ли потому что ему действительно было интересно, чем закончился мой двадцать пятый день рождения. Я бросил взгляд на настенные часы: без четверти три. По идее, время приема подходило к концу, но доктор по-прежнему терпеливо ждал, пока я продолжу свою историю. Гася окурок о дно пепельницы, и не поднимая взгляд, я продолжил:
 – Док, я ведь человек очень сдержанный, дисциплинированный. Меня крайне тяжело вывести из себя. Тем более в собственный день рождения. Случилось бы все с первого раза, я бы просто пошел в магазин и взял другую бутылку вина. Но из колеи меня выбил вовсе не факт потери четырехсот рублей, нет. Я стоял, словно окаменевший от того, что всем нутром понимал, что буквально минуту назад три раза подряд пережил одну и ту же жизненную ситуацию, с абсолютно одинаковыми, но практически независящими друг от друга элементами. За спиной бабульки наперебой галдели о моей неудаче. Но я не обращал на них никакого внимания. Еще около минуты я стоял не в состоянии хоть что-либо сделать. Лишь услышав очередной столь неприятный и громкий крик вороны где-то над головой, я немного пришел в себя. Подобрав пакет, я, еле передвигая ватными ногами, побрел в сторону мусорных контейнеров. Тонкая струйка бардовой жидкости потянулась за мною вслед. Я выбросил пакет вместе с содержимым, даже не задумавшись о том, что там еще осталось кое-что из еды. Вернувшись к подъезду, я ничего не сказал галдящим наперебой соседкам. Лишь поднялся на второй этаж, открыл дверь и вошел в квартиру.
Честно говоря, я совсем не знал, что мне делать дальше. Было такое ощущение, что на меня вылили ушат холодной воды. Я стоял в коридоре, облокотившись на стену и устремив взгляд куда-то вдаль. Не знаю, как долго я так простоял. Наконец я зашел в ванную и умылся холодной водой. Сознание возвращалось ко мне, и я постепенно начал искать логические объяснения всему, что произошло. Во-первых, это вполне могло быть обычное дежа вю, о котором мы уже говорили. Могло быть, но я очень сильно в этом сомневался. Во-вторых, мне сразу же пришла в голову мысль о временной петле. Я, конечно, далеко не физик, и не могу вот так просто состряпать временную теорию, и оправдать ею все, что со мной в тот момент произошло. Хотя эту гипотезу я решил приберечь на потом, и расспросить своего друга – Саню Варакина. Уж он-то в матчасти получше меня разбирался.
– Это Александр Варакин, который…
– Да, он самый. Не перебивайте, пожалуйста. В конце концов, я убедил себя в том, что это была довольно сильная галлюцинация. Я списал все на запах тухлого мяса, который, возможно, и заставил меня пережить одну и ту же ситуацию трижды, но лишь у меня в голове. С минуты на минуту должна была прийти моя девушка. На тот момент, я, конечно же, еще не знал, чем закончится наш совместный вечер. Однако твердо решил, что если и поведаю Тане о том, что со мной случилось, то лишь в ярких тонах, переведя все в шутливую ситуацию.

Настенные часы пробили три по полудню. Я машинально взглянул на доктора. Тот сверился с часами на левой руке, затем посмотрел в свой блокнот. И поразмыслив несколько секунд, сказал:
– Если вас не затруднит, закончите рассказ о вашем двадцать пятом Дне Рождения.
– Хорошо, – продолжил я. – Таня пришла около семи, ну, плюс-минус десять минут. Увидев ее, я изо всех сил старался улыбаться. Но Таня тут же заподозрила неладное. Честно говоря, не представляю, как это у нее получалось, но она всегда узнавала, если со мной что-то случалось. То ли по выражению лица (как-никак, больше двух лет встречались), то ли просто интуитивно, но она почти сразу же могла определить мое настроение. Вот и в тот раз она чуть ли не с порога мне заявляет: «Вадим, что-то случилось? Ты в порядке?» Я не стал утверждать обратное, но и правду ей тогда не сказал. Выпалил какую-то лабуду о том, что погавкался с бабками на лавочке. В целом, прокатило, и к этой теме мы в тот день больше не возвращались. Она поздравила меня с Днем Рождения, вручила подарок и сказала, что позже сообщит мне нечто крайне важное. Мы провели отличный вечер: поужинали, затем дурачились, занимались сексом.
Около десяти я пошел заварить чаю. Таня бесшумно подкралась ко мне сзади, обняла и еле слышно прошептала на ухо: «Я беременна». Знаете, док, если бы мне на тот момент исполнялось восемнадцать, то я бы, наверное, на следующий же день направил ее в клинику, чтобы она сделала аборт. Но тогда все было иначе. Услышав это, я настолько приятно удивился, что повернувшись лицом к Тане, смог вымолвить лишь что-то вроде:
– И как давно, милая?
– Шесть недель. Ты счастлив? – она улыбалась.
– Безмерно! Похоже, неспроста я сегодня разбил бутылку вина.
У меня даже в мыслях не было говорить об этом вслух, однако эта фраза и весь последующий диалог строился сам собой, словно так и должно было быть.
– Ты разбил бутылку вина? – слегка удивилась Таня.
– Ага, представляешь? Я-то думал, что загубил вечер, а тут чуть ли не знамение, – с улыбкой проговорил я.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, новая жизнь, новая страница нашей истории. Можно трактовать по-разному, но смысл все равно прост: тебе больше нельзя алкоголь!
– Вот же выдумщик!
Танюша прильнула к моей груди, и несколько минут мы молчали.
– Выходи за меня, – тихо проговорил я. – Нет, давай распишемся в ближайшее время. Тихо, спокойно, без суеты и громких гулянок.
– Просто станем мужем и женой?
– До тех пор пока смерть не разлучит нас.
Она не закатила скандала по поводу пышной свадьбы. Она соглашалась со мной, верила мне, любила меня. Если бы тогда я знал, что случиться в ближайшее время, то еще с порога велел бы ей бежать от меня как можно дальше, сделать аборт и навсегда забыть о моем существовании. Так я смог бы уберечь её от всей гадости, что ей пришлось пережить из-за меня. Хотя дальнейшие события показали, что это было попросту невозможно…

– И вы ей ничего не рассказали?
– Нет. Я пытался, но мне не удалось. Она ничего не знает и думает, наверное, что ее жених, отец будущего ребенка – сумасшедший.
– Она не сделала аборт?
– Нет. Насколько я знаю – нет. То ли испугалась чего-то, то ли захотела оставить ребенка. Точно сказать не могу.
– Когда вы с ней в последний раз виделись?
– Около недели назад. Но «виделись» – это мягко сказано. Она выгнала меня с порога собственного дома, как раз когда я пытался честно рассказать ей обо всем, что со мной происходит.
– Это очень прискорбно, Вадим.
– Да, док, я знаю. Но у нее есть на это право. И давайте пока оставим эту тему.
– Конечно, конечно. Но у меня есть еще несколько вопросов по поводу того самого дня.
– Валяйте.
– Больше ничего странного в тот вечер не происходило?
– Нет, док. Остальные ляпы я заметил позже.
– «Ляпы»?
– В общем-то, это самый лучший термин, который можно было подобрать в моем случае.
– Ну что ж, пусть будут ляпы, – доктор сделал небольшую паузу, словно сомневался, стоит ли задавать следующий вопрос. – Скажите, Вадим, а вам не кажется, что вы по каким-либо причинам должны были разбить эту бутылку? Может вас подтолкнули на это? Вы читали Филипа К. Дика, например?
– Я понял, о чем вы док. Роман я не читал – не успел, а вот фильм, снятый по мотивам, я посмотрел. Там была некая организация, которая следила за правильностью исполнения так называемого «плана» и вносила некоторые «корректировки» в жизнь обычных граждан в том случае, если кто-то от плана отклонился. У меня иная ситуация. Пока что просто поверьте мне на слово. Когда я расскажу вам все до конца – вы поймете.
– Хорошо, – доктор кивнул в ответ. – Думаю, на сегодня хватит.
Я молча поднялся и направился к выходу. Перед дверью я остановился, повернулся к доктору и сказал:
– Знаете, док, я должен был разбить эту бутылку с первого раза. И если бы это удалось, возможно, меня бы сейчас здесь не было.
Доктор долго смотрел на меня, но так ничего и не ответил. Он лишь почесал бровь, поправил очки и несколько раз кивнул.

Глава II

В тот день я не выспался. Это была пятница, двадцать восьмое июня. Признаюсь честно, я очень хотел забить на работу. Такое бывает. Когда работаешь на частника, всегда есть куча возможностей уйти пораньше домой или выпросить внеочередной выходной. Проснулся я в начале восьмого. Точнее, не проснулся, а еле-еле разлепил веки. В голове крутилась мысль, что сегодня пятница, завтра выходной, а значит надо перебороть себя и отработать сегодняшний день. Накануне я лег спать около часа ночи, но шесть часов, вполне достаточно, чтобы выспаться. Скорее, мой утренний недуг был связан с фазами сна, и мне просто нужно было немного расходиться.
После нескольких минут забвения и повторного сигнала будильника, я все-таки поднялся. Лишь кружка горячего кофе немного начала возвращать меня к жизни. Я вышел из дома без четверти восемь и несмотря на относительно ранее время, жара уже стояла невыносимая. Помню, я тогда еще подумал, что к полудню температура поднимется до сорока в тени. Прыгнув в автобус, я поехал на работу. У меня все еще сохранялось чувство легкой дремоты, и я даже немного покемарил, прислонившись щекой к дребезжащему окну. Выйдя из автобуса, я закурил. Возможно, если бы я был некурящим, ничего бы такого не произошло. Хотя, нет. Рано или поздно, я бы все равно заметил. Некоторые вещи были уж слишком очевидными. Настолько очевидными, что порой я удивлялся тому, что не замечал их раньше. Итак, дойдя до офиса, я как раз докурил сигарету, погасил окурок в урне и зашел внутрь. Все мои коллеги уже были на местах. За сорок минут после начала рабочего дня я умудрился выпить еще две чашки кофе, однако по-прежнему чувствовал себя сонным. В конце концов, я вновь начал залипать, уставившись в монитор, и чтобы хоть немного взбодриться, вышел покурить. Но не успел я даже чиркнуть спичкой, как услышал за спиной голос шефа:
– Ну, как дела, Вадик?
– Отлично, Юрий Андреевич.
– Что там у нас с проектом по земельному участку на Смоленской улице.
– Да все в порядке. После обеда положу на подпись.
– Да? Ну, отлично.
Он выглядел каким-то озлобленным и недовольным, словно у него было несварение желудка. Произнесенных им нескольких фраз было вполне достаточно, чтобы понять, что он подловил меня здесь вовсе не для того, чтобы расспросить о работе. Здесь, наверное, стоит упомянуть о том, что наш шеф, Юрий Андреевич Власенко, является хорошим знакомым моей матери – они были одноклассниками. В чем-то это, конечно, повлияло на мое трудоустройство, но и сказать о том, что я на работе протираю штаны, разглядывая увеселительные сайты в интернете, тоже нельзя. Я вполне состоятельный сотрудник с дипломом энергетика, и заработную плату получаю честно.
Шеф достал сигареты и закурил. Он сделал несколько глубоких затяжек, после чего резко повернулся ко мне и спросил:
– Ты помнишь Юлю Коновалову?
Ну, еще бы! Чтобы я не помнил эту никчемную дрянь, которая чуть не подвела под монастырь моего лучшего друга. У меня даже скула затряслась после того, как он произнес это имя. Но я сдержался от порыва гнева, потому что знал, что отец Коноваловой и мой начальник имеют какой-то общий бизнес. Да и к тому же Власенко был ее крестным отцом.
– Припоминаю, – я старался говорить как можно непринужденнее. – Она же вроде в Питер уехала, к отцу. Ну, после того, что случилось с ее мамой…
– Да ладно тебе, уж прям «припоминаешь», – он исковеркал последнее слово. – Вы ведь были не разлей вода. Ты, она и еще ваш друг.
– Саня Варакин.
– Да, он самый.
– Все это было давно. Да, мы дружили с самого раннего детства. Но в этом нет ничего удивительного, потому что мы жили в одном подъезде. Но даже у самых верных друзей зачастую тропинки расходятся в разные стороны. В нашем же случае все получилось совсем уж не по-людски.
– Да, я знаю. Трагедия, подрыв психики, депрессия, попытки самоубийства. Но я сейчас говорю вовсе не об этом. Честно говоря, я понятия не имею, что тогда между вами произошло, да и если быть откровенным – мне на это глубоко плевать! Однако не знаю, известно тебе или нет, но эта история имеет продолжение.
– Вы серьезно? – я действительно был не в курсе.
– Серьезнее некуда.
Власенко задумался и замолчал, и я уже открыл было рот, чтобы спросить, зачем он вообще завел разговор об этом столь неприятном мне человеке, однако тут же осекся: мое внимание полностью поглотила сигарета, которая мирно тлела в руке шефа. А удивил меня тот факт, что сигарета выглядела только что подкуренной. Все это время мы стояли лицом друг к другу и я совершенно точно помнил, что Власенко достал из пачки лишь одну сигарету. Разговор наш длился уже не меньше минуты, и за это время она бы истлела куда сильнее, если бы даже он ни разу не затянулся. Данное обстоятельство ввело меня в легкий ступор. Я попытался вспомнить начало нашего разговора: сперва вышел я, затем шеф; оба мы почти одновременно подкурили, затем он задумался о предстоящем разговоре, а я направил взгляд куда-то в сторону. Вот! Наверное, именно тогда он и достал очередную сигарету, а подкурил ее только теперь. Но, честно говоря, из-за происшествия с вином, которое случилось два дня назад, сейчас я к любому хоть мало-мальски странному событию относился крайне подозрительно.
– Я хотел сказать, Вадим, – наконец вышел из небытия Власенко, – что твой друг Варакин ведет себя мягко говоря не по-мужски.
– Что вы имеете в виду?
– Последние несколько месяцев он постоянно достает Юлю телефонными звонками, смс. Он закидывает ее страницы в соцсетях оскорблениями и угрозами. Есть даже предположение, что он каким-то образом прознал ее адрес в проживания и выследил ее, но поймать этого сталкера с поличным, к сожалению, не удалось.
– Да вы, наверное, шутите?
– К сожалению, нет, Вадим. И поэтому у меня к тебе есть просьба: поговори с ним, пока это не зашло слишком далеко. Я бы и сам давно это сделал, однако Юля просит не вмешиваться. По всей видимости, у нее безграничное уважение к старым друзьям, в отличие от того же Варакина.
Я чуть было не рассмеялся от такого заявления, ведь шеф понятия не имел, о чем говорит. Разумеется, в этом не было ничего удивительного, ведь зная Юлю, нетрудно было догадаться, что перед нужными людьми она очень ловко прикидывалась пай-девочкой. Однако утверждение все равно прозвучало довольно нелепо.
И в тот момент, когда я собирался возразить своему шефу, случилось нечто совсем уж невероятное: поднося ко рту сигарету для очередной затяжки, я мельком взглянул на свою руку и с ужасом обнаружил, что у меня между пальцев, как и минутой ранее у Власенко, зажата практически свежеподкуренная сигарета. Откуда?! Откуда она могла взяться? Ладно уж с шефом – я просто-напросто мог не заметить, как он достал новую сигарету. Но за себя-то я совершенно точно могу сказать, что более одной папиросы за все это время не подкуривал. Сначала меня охватила легкая паника, затем прошиб озноб. Но даже не это оказалось самым страшным. Во-первых, я рефлекторно попытался выбросить окурок, будто обнаружил в своей руке осу или паука, но вдруг с ужасом осознал, что ровным счетом не могу сделать ни одного лишнего движения, словно мною кто-то управляет. Я запаниковал, мне хотелось кричать, но все это было лишь внутри меня – снаружи я был непреклонен и отвечал в такт своему оппоненту, как если бы я не заметил пертурбаций с сигаретами в наших руках. На, а во-вторых, мгновением позже я заметил нечто такое, что уже никак нельзя было объяснить невнимательностью или рассеянностью.
– На днях она собирается приехать в родной город, немного погостить, – невозмутимо продолжал Власенко.
– Правда? – я (а точнее тот, кто говорил за меня) попытался сделать голос безразличным, но получилось это не лучшим образом.
– Да, у нее здесь кое-какие дела. Она приедет сюда со своим женихом, показать, где выросла, познакомить с родственниками. И поэтому я прошу тебя сделать все возможное, чтобы их визит не перерос в какой-то серьезный конфликт. Я знаю, что ты также не испытываешь к Юле должного уважения. Однако это моя личная просьба. И поверь, если за это дело возьмусь я, Варакину придется совсем несладко.
Несколько секунд я поразмыслил.
– Хорошо, я поговорю с Саней.
– Вот и отлично, – шеф выбросил окурок в урну и повернулся к двери. – Ты, кстати, в последнее время чересчур нервный, да и бледность какая-то нездоровая. Дома все в порядке? Высыпаешься нормально?
Мне очень захотелось послать его ко всем чертям, но вместо этого я ответил:
– Все хорошо, спасибо за заботу.
В этот момент я просто ненавидел своего шефа, офис и тот день, когда пошел устраиваться к нему на работу.

– Погодите. Вы упомянули о какой-то странности, которую заметили во время разговора.
– Док, ну я же просил вас!
– Да-да, извините. Мне показалось, что вы упустили этот момент из повествования.
– Нет, я как раз собирался рассказать.

Так вот. Помимо того, что сигареты в наших руках каким-то непостижимым образом из истлевших окурков превратились в свежие, только что подкуренные, я заметил еще кое-что странное. Мы с шефом говорили о моей подруге детства – Юле Коноваловой. Но наш диалог не был постоянно динамичным. Временами мы оба молчали, бывало даже по полминуты или больше. (Обратите на это внимание, док, это крайне важно!) Так вот, когда я в первый раз заметил, что у шефа в руках появилась только что подкуренная сигарета, я, конечно, удивился, но все же нашел для себя некое логическое объяснение данному обстоятельству. Ну, невнимательность, рассеянность, я ведь в тот день не выспался. Но когда я заметил свежую сигарету у себя в руке, мне стало, мягко говоря, не по себе. Сдержался я лишь потому, что кто-то или что-то не позволило мне поступить иначе.
И вот примерно в тот момент, когда шеф сообщил мне, что она скоро приедет, мой взгляд скользнул на его руку. Тлеющая сигарета, которую он держал между средним и указательным пальцами, каким-то сверхъестественным образом вдруг уменьшилась примерно на сантиметр! Прямо на моих глазах. Спустя мгновение, когда я ответил на реплику оппонента, он снова заговорил. И на этот раз его сигарета вновь увеличилась приблизительно на тот же сантиметр. И так продолжалось до конца нашего разговора. Признаюсь честно, у меня не хватило мужества взглянуть на свою тлеющую сигарету. К тому же речь шла о крайне ненавистном мне человеке, но я во что бы то ни стало должен был сохранить самообладание.
Я смог выйти из этого непреодолимого оцепенения лишь после того, как шеф скрылся за дверью. Я моментально выкинул окурок, дотлевавший в руке, почти полную пачку сигарет и зажигалку. Ноги у меня подкашивались, руки ходили ходуном, бровь подергивалась. Я не знал, что со мной, не понимал, как вообще такое возможно. С полным отсутствием всего происходящего, я присел на лавочку. Среди коллег, которые вышли покурить, был и мой самый близкий приятель по работе – Женя Киволя. Он подошел ко мне, похлопал по плечу и сказал:
– Что-то ты, брат, совсем уж неважно выглядишь. Что он тебе такого наговорил?
Я посмотрел на него своим мутным взглядом. В глазах его читалась жалость и призрение. Я вдруг возненавидел его! Мне хотелось схватить его за глотку и душить до тех пор, пока из его рта не польется белая пена. Но порыв гнева прошел так же быстро, как и появился. Я сделал несколько глубоких вздохов и, немного успокоившись, как можно дружелюбнее сказал:
– Все в порядке, Жень. Из-за работы слегка повздорили.
– Да? Ну что ж, бывает. Не переживай ты так, он мудак еще тот.
– Уж в этом я никогда не сомневался, – оба мы усмехнулись, после чего я поднялся и побрел обратно в офис.
Никогда еще в моей жизни время не тянулось так медленно: я не мог сосредоточиться на работе, не мог привести в порядок мысли; я не знал, что со мной происходит, не знал, что мне с этим делать. Было такое ощущение, что перед глазами стояла непроглядная белая пелена. Словно в тумане я побрел в уборную, умылся холодной водой и посмотрел в зеркало: кожа лица была бледной, похожей на восковую маску. Что со мною творится, какую игру затеяло мое сознание? К сожалению, я ничего не мог понять.
В офисе за спиной послышались грузные шаги шефа: наверное, он собирался уезжать куда-то по своим делам. Я вернулся обратно в помещение и выглянул в окно: черная «тойота» моргнула стоп-сигналами и скрылась за углом соседнего здания. Я не знал, куда он уехал, вернется ли сегодня, да и, в принципе, мне было все равно. Выключив компьютер и схватив сумку, я, не отвечая на вопросительные взгляды коллег, молча побрел к выходу.
Мне нужно было побыть одному, хорошенько поразмыслить над происходящим.  Поэтому я не сел в автобус, а побрел в сторону дома пешком.  Жара стояла невыносимая. Я перешел на теневую сторону дороги, но это не очень-то помогло.  Неимоверно сильно хотелось курить, но я боялся даже приблизиться к табачному киоску. Прямиком домой я не пошел. Мне хотелось побыть среди людей, в толпе. Почему-то мне казалось, что там я буду в безопасности от повторения этих непонятных явлений. В итоге, я добрел до своего дома ближе к полудню. Приняв холодный душ и выпив еще одну чашку кофе, я немного взбодрился. Дважды за это время мне позвонили с работы, но я проигнорировал вызовы.
Сидя на кухне, я барабанил пальцами по столу. Всеми силами я старался не думать о том, что произошло в тот морозный мартовский день пятилетней давности, когда в нашу веселую, еще, по сути, ребяческую жизнь внезапно ворвалась трагедия. Но как обычно происходит, чем больше стараешься о чем-то не думать, тем сильнее это всплывает из глубин памяти.
Юля всегда была необычной, если не сказать странной девочкой. Природа не обделила ее красотой, умом и обаянием, но как всегда бывает в таких случаях, взамен забрала женственность, скромность и трудолюбие. Капризная девочка с нотками садизма в характере изо дня в день превращалась в стервозную суку, которая не останавливалась ни перед чем на пути к своей цели. В первый раз я почувствовал неладное, когда мы с Саней нашли соседскую кошку, подвешенную на березе за домом. Нам тогда было лет по девять. Эта кошка (я уж и не помню, как ее звали) повадилась ходить в нашу песочницу, чему все малыши во дворе, в общем-то, были не особенно рады. Неоднократно мы гоняли ее, бросались камнями. Но все это было бессмысленно, потому что ночью песочница оставалась в полном распоряжении этой мохнатой вредительницы. И вот однажды, когда играя в пасочки, Юля влезла рукой в очередную «мину», она не разревелась, не закричала, а всего лишь поднялась, отряхнула чистой рукой песок с колен и сказала: «Больше эта кошка вообще никогда не будет гадить». И преспокойно пошла к ближайшей колонке мыть руку. А ведь ей тогда было не больше восьми лет.
Шло время, и песочница отошла в прошлое вместе с неприятным осадком на душе. Мы все больше катались на велосипедах, играли в видеоприставки. Меня всегда удивляло, что Юля никогда не тянулась к девочкам. Я не припоминаю, чтобы у нее когда-либо была подруга. Разумеется, у нас были и другие друзья-сверстники, но они периодически менялись, а костяк всегда оставался тем же. Хоть она и была почти на два года младше, мы с Саней по-прежнему оставались ее единственными близкими друзьями. Однажды, то ли во втором, то ли в третьем классе, какой-то мальчишка дернул Юлю за косичку, и как ей показалось, слишком сильно. Недолго думая, она развернулась и засадила хрестоматией пареньку прямо по зубам, выбив несчастному два верхних передних резца. Мы, конечно же, эту ситуацию не видели. Но вся школа гудела не меньше месяца. Ее всерьез хотели исключить, но наскоро приехавший из Петербурга Юлин папаша положение каким-то образом поправил.
В подростковом возрасте, когда я уже начал хоть немного разбираться в людях, все эти ситуации (коих было больше, чем достаточно) с проявлением больной психики Юли начали меня не на шутку тревожить. Я с превеликим удовольствием перестал бы с ней общаться вообще, но мой лучший друг был категорически против. Саня был влюблен в нее по уши. Когда Юля была рядом, все вокруг становилось для него второстепенным. Он грезил ею, лелеял, лебезил, всячески пытался угодить, но, насколько я знаю, ни разу так и не признался ей. Чуть позже он все-таки научился немного скрывать свои чувства. Но уж я-то понимал, что пока он не встретит другую, или же пока Юля не исчезнет из нашего поля зрения, его отношение к ней не изменится. А эта чертовка, прекрасно зная, что Саня в нее влюблен, с наслаждением этим пользовалась. Ей нравилось лишний раз продинамить его с нашими совместными прогулками, демонстративно попросить помощи в учебе у меня, а не у него (хотя все мы знали, что Саня был лучшим по всем предметам). Конечно, я по мере сил помогал ей. Но порой, видя убитое разочарованием лицо моего друга при ее очередной нелепой просьбе, я просто не мог оставить его и пойти на помощь бедной несчастной девушке.
Отдаляться от нас она стала лишь когда ей стукнуло пятнадцать. Мы на тот момент уже оканчивали школу и готовились поступать в техникум. А Юля ни с того ни с сего вдруг почти полностью пропала из нашего поля зрения. Она стала позже приходить домой, не отвечала на звонки. Примерно через неделю я уже знал, что она встречается с одним десятиклассником из нашего района. Но не знал, как сказать об этом Сане. Для него это стало бы настоящим ударом. Хоть у нас и шло самое золотое подростковое время, Сане с девушками не везло катастрофически. Нельзя сказать, что он был некрасивым или глупым, нет. Он был нормальным среднестатистическим парнем. Но не хватало ему самого главного: уверенности в себе. Да и груз в виде безответной любви к подруге детства не давал ему свободно дышать. Поэтому нет ничего удивительного в том, что я бал отчасти рад исчезновению Юли из нашего круга общения. Но не прошло и двух месяцев, как эта хитрая бестия вновь вернулась в нашу компанию. Правда, теперь у нее на шее красовался довольно симпатичный золотой кулон. И пошло поехало. Она была сродни Клеопатре, меняя своих бойфрендов с легкостью и изяществом. Некоторые, конечно, забирали свои подарки, однако, в целом, Юля всегда оставалась в плюсе. И каждый раз в перерыве между очередными отношениями, она неизменно проводила время с нами.
Честно говоря, я даже не могу представить, от кого Юля унаследовала столь скверный характер. Отца Юли я видел лишь однажды, потому что её родители довольно рано развелись, и из-за работы он приезжал крайне редко. Да и по рассказам Юли, отец был суровым, но честным и ответственным человеком. Её мама, Светлана Степановна (или просто тетя Света), вообще была человеком от Бога. Родителей, конечно, не выбирают, но не буду лукавить, мы с Саней всегда завидовали тому, что наши родители были на порядок строже, чем тетя Света. Она всегда защищала дочку, хвалила и многое позволяла. Возможно, из-за этого она и распустилась, превратившись в злобную двуличную тварь. В конце концов, Юля стала без зазрения совести пользоваться добротой матери, практически не ставя её в известность о своих ночевках вне дома и новых бойфрендах, которые порой были старше её лет на десять. Не знаю, что сыграло решающую роль в становлении юной особы, но лично мне кажется, что виновата вовсе не излишняя доброта и забота родителей. Что-то непостижимое, но отвратительно мерзкое было в ней с самого начала, еще до того, как она превратилось в суккуба с ангельским личиком. И так бы, наверное, все и шло своим чередом до тех пор, пока какой-нибудь мажор не повесил бы на себя хомут, взяв в жены эту столь чудесную особу.
Но случилась трагедия, которая навсегда изменила нашу жизнь. Мы ведь тогда были еще совсем юнцами и с подобным горем столкнулись впервые. Нам с Саней было по девятнадцать. Юле вскоре должно было стукнуть восемнадцать. В прошлом году она закончила школу, но провалила вступительные экзамены в Петербуржский Государственный, понадеявшись на деньги отца и свое обаяние. Однако оказалось, что помимо денег нужно еще хотя бы знать, сколько будет дважды два. Я, конечно, утрирую, потому что Юля была девушкой неглупой, но класса с девятого полностью забила на учебу. Поэтому ничего удивительного в том, что она не поступила в столь престижный вуз, мы не видели. Вернувшись обратно с гордо поднятой головой, но с потухшим взглядом, она взялась за учебу. Хотя, чего уж там, эта проныра продолжила все свои злоключения в поисках новых ощущений, а учебники тем временем покрывались толстым слоем пыли. Виделись мы теперь очень редко. Бывало, сталкивались случайно в подъезде или в магазине возле нашего дома. Не могу сказать, что я из-за этого был очень расстроен, наоборот, гораздо в большей степени рад. А вот к Сане, похоже, вернулись забытые чувства. Он все чаще выходил на лестничную площадку (мы с ним жили на втором этаже, а Юля на третьем), покурить, почистить обувь, поговорить по телефону, и радовался, словно ребенок каждой мимолетной случайной встрече с ней.
В тот морозный мартовский день мы возвращались домой из техникума. На площадке между вторым и третьим этажами, одетая в домашнее легкое платьице, стояла Юля и курила тоненькие дамские сигареты.
– О, ребята, привет! Как учеба?
– Привет, – мы разом поздоровались. – Все в порядке, у тебя как?
– Да вот, как раз хотела попросить вас о помощи.
– Хм, и какой же? – Саня был заинтригован даже такой мелочью.
– Слушайте, ребята, у меня что-то система на ноуте тупит. Можете посмотреть?
В этот момент ей не хватало только изобразить Кота в сапогах, который умолял Шрека о помощи, такой она выглядела обездоленной. Ну, и чего следовало ожидать, Саня тут же растаял и расплылся по полу. Я даже, грешным делом, подумал, что если она сейчас попросила бы его проверить, разобьется ли насмерть человек, выпрыгнув с пятого этажа, он бы незамедлительно провел эксперимент с участием самого себя.
– Честно говоря, Юль, я немного подустал, – мне в тот момент не очень-то хотелось заниматься чем-то подобным. – К тому же уже почти три, и я проголодался. Думаю, Саня вполне справится один.
– Ну, я думала, что мы посидим, попьем чаю, поболтаем, как в старые добрые времена. Но, как знаете.
Эта хитрая бестия знала, за какие ниточки нужно дергать. Фраза, которую она столь небрежно бросила, предназначалась вовсе не для меня. Я взглянул на Саню и увидел, насколько же сильно он хочет помочь несчастной девушке, просто готов отдать всего себя на радость бедной беспомощной абитуриентки. «Какой же ты благородный идиот», – подумал я в тот момент. Если бы я проигнорировал предложение Юли, то никакого чаепития не получилось бы вовсе. Потому что эта особа ни за какие коврижки на свете не останется наедине с Саней дольше, чем на пятнадцать минут. Обреченно вздохнув, я безвольно побрел вверх на третий этаж, вслед за шаркающими розовыми тапочками Юли.
В узкой прихожей было темно. Мы протиснулись друг за дружкой, разулись и прошли в комнату Юли. Как всегда, в ее кельи был полный бардак. Она даже не бросала стандартную фразу «не обращайте внимания на беспорядок», потому что мы и так знали, что хаос в спальне – это неотъемлемая часть её образа жизни.
– Располагайтесь, а я приготовлю чай.
Саня присел на свободное место у изголовья кровати, а я взялся за компьютер. Спустя минуту в комнату заглянула тетя Света, чтобы поздороваться. Я не видел её довольно давно, месяца три, наверное. Уже тогда она выглядела не лучшим образом, а сейчас я её просто не узнал. В комнату вошла не та жизнерадостная и лучезарная Светлана Степановна, которую мы знали всю свою сознательную жизнь. С нами зашел поздороваться какой-то скелет, обтянутый кожей, с бесконечно глубокими морщинами, поредевшими волосами и преждевременно выпавшими зубами. Все мы знали, что на нервной почве она заработала тяжелую болезнь, но я даже представить себе не мог, каковыми могут быть её последствия.
– Здравствуйте, мальчики, – она улыбалась, но говорила сдержанно, стараясь не обнажать неполные ряды зубов. – Как ваши дела? Вы так давно не заходили…
– Добрый день, тетя Света.
– Добрый день, – Саня тоже улыбнулся. – У нас все хорошо, учимся потихоньку.
– Молодцы! Молодцы, мальчики.
На пороге с подносом показалась Юля.
– Мам, иди уже к себе!
– Ну ладно тебе! Уж и с мальчиками нельзя поздороваться.
– Поздоровалась? Теперь иди. Они пришли помочь мне с компьютером.
– Чтобы ты опять целыми днями напролет смотрела свои сериалы?! Возьмись за голову, дочка! В этом году тебе нужно поступить, иначе совсем пойдешь по наклонной.
Знаете, как раз в этот момент, лицо Юли приняло выражение, в точности соответствующее её натуре: плотно сжатые губы, надутые ноздри, нахмуренные брови. Она молча поставила поднос с чаем прямо на гору учебников, затем взяла маму за руку и, закрыв дверь, куда-то повела. Со стороны кухни до нас донеслись звуки разгоравшегося скандала.
– И часто такое? – спросил я у Сани, потому что его квартира была как раз под Юлиной.
Он пожал плечами:
– Бывает.
Драма продолжалась уже несколько минут. Послышались звуки разбитой посуды. Не вытерпев, Саня подскочил и направился в сторону кухни.
– Не надо, Саня, не лезь. Потом только крайним останешься.
– А ты предлагаешь просто сидеть и слушать?
Я ничего не ответил, и он скрылся за дверью. Буквально в тот же момент я услышал сильный грохот, как будто на пол упало что-то тяжелое и грузное. Я опрометью бросился вслед за другом. Саня стоял перед кухней. Он не решался переступить порог. В глазах его застыло изумление: он не верил тому, что сейчас увидел. Я оттолкнул его и заглянул внутрь: раскинув руки в стороны, на полу лежала тете Света, из правого виска по волосам стекала струйка крови. Угол кухонного стола тоже был в крови. Юля стояла возле раковины, закрыв рот ладонями. Немая сцена продолжалась несколько секунд. После чего Юля подскочила к безжизненному телу и, рыдая, запричитала:
– Мама, мама, мама, мамочка, мамуля. Ма-ма!!

Я взглянул на настенные часы: десять минут четвертого.
– Док, что-то мы сегодня задержались.
– Ничего-ничего, расскажите, что было дальше. Свою версию, а не официальную.
– Дальше? – я подкурил сигарету, сделал несколько затяжек. – Дальше было следствие. Примерно месяц к нам заходили ребята в погонах. Меня особенно не трогали, потому что я не видел момент падения тети Светы. А вот Саню и обескровленную сиротку таскали постоянно.
– Это был несчастный случай?
– Да. По крайней мере, так постановило следствие.
– А лично вы что думаете?
– Хм, а разве это имеет какое-то значение? Больного человека повело в сторону, она поскользнулась и неудачно упала. Вот и все.
– Вы не искренны, Вадим.
– Думаете? Вот что я вам скажу, док, если бы мы тогда остались в комнате, то я, может быть, скрепя сердце, поверил, что произошел несчастный случай. Но неоспоримую истину я прочел на перекошенном от ужаса лице своего друга. Это было убийство, может быть, по неосторожности, а может и специально, но я в этом уверен и по сей день.
– И вы ничего не предприняли? – голос доктора был по-прежнему на удивление спокойным.
– А что я мог сделать?! Я был лишь косвенным свидетелем. Весь груз ответственности упал на Саню.
– А что сказал следствию он?
– Он подтвердил слова Юли. Сказал, что произошел несчастный случай. Да и я бы сильно удивился, если бы он сказал нечто иное.
– Он сделал это из личных побуждений? Самостоятельно?
– Ох, доктор. Если бы вы знали, какие там развернулись интриги.  Юля ведь должна была на сто процентов быть уверенной, что Саня её не подведет. Она прекрасно понимала, что за все эти годы доставила ему немало обид и разочарований. И поэтому до того, как дело окончательно закрыли, ей пришлось сполна возвратить Сане все долги. Вот они и ворковали как два голубка.
– Они начали встречаться?
– Нет, это было бы чересчур. Переспали несколько раз – это совершенно точно, но большего я и сам не знаю. Они отстранились от меня, стали замкнутыми.
– И как долго это продолжалось?
– В начале мая Юля пропала – уехала в Питер к отцу, как потом выяснилось. И угадайте, доктор Шерлок, к кому пошел Саня плакаться в жилетку? Конечно, к своему лучшему, хоть и временно забытому другу. Он кричал мне о том, какая она подлая, как она его в очередной раз оставила ни с чем, и что если бы милиция узнала правду, все было бы иначе. Я не перечил ему, но и не поддакивал.
Со временем мы вернулись к привычному образу жизни. Окончили техникум. Я поступил в Питер заочно на энергетика и нашел работу. Саня очно поехал учиться на программиста. В прошлом году он защитил диплом и вернулся обратно. Примерно три года назад я как-то вскользь спросил у него, не встречал ли он Юлю. Но Саня ушел от ответа и больше мы на эту тему никогда не говорили. Год назад я снял квартиру в квартале от нашего дома, а Сане нашел себе хорошую работу, но предпочел остаться жить с родителями. В общем, док, жизнь наша вполне наладилась. Вплоть до двадцать шестого июня текущего года. В тот день начался конец света для одного отдельно взятого человека – для меня.


Глава III

Воспоминания об одном из худших дней в моей жизни, нахлынувшие так внезапно и целиком поглотившие мое сознание, еще больше ввели меня в подавленное состояние. Только железная воля и невероятная сила самоубеждения заставили меня не открыть стоящую в одном из кухонных шкафов бутылку коньяка. Я пошел в комнату и завалился на кровать, чтобы лишний раз не искушать себя алкоголем и попытаться сосредоточиться на возникших столь внезапно трудностях. Было очень жарко, и я полностью разделся. Не знаю, как долго я ворочался, но спустя какое-то время, все-таки задремал. Из сна меня вырвал телефонный звонок. По оригинальной мелодии вызова я понял, что звонит Саня и не глядя снял трубку.
– Здорово, друг! – судя по голосу, настроение у него было отличное. – Я звонил тебе на работу, но там сказали, что ты приболел и ушел домой. Ты как, в порядке?
– Честно говоря, не могу сказать, что все хорошо. Сможешь заскочить ко мне?
– Ну, вообще я собирался на речку скататься, но если нужно, то, конечно, заеду. В аптеке взять чего?
– Нет, ничего не надо.
– Лады. Ну, жди после пяти.
– Хорошо.
Я положил трубку.
Во рту пересохло, в горле застрял ком, а волосы прилипли к насквозь пропотевшей подушке. Я поднялся и побрел в ванную. Ополоснувшись холодной водой и наскоро перекусив парой бутербродов, я немного оклемался. Только после этого я взглянул на часы: начало четвертого. Мне нужно было каким-то образом убить два часа и при этом не сойти с ума от собственных мыслей. Я включил маленький кухонный телевизор и, пощелкав программы, остановился на одном из кинематографических каналов. Показывали какой-то старенький фильм со Стивеном Сигалом – как раз то, что мне нужно. В нынешнем своем положении мне меньше всего хотелось смотреть заумное кино про теории заговора или картины с глубокой религиозно-инопланетной тематикой. Я уставился в экран: герой Сигала, как и во всех его фильмах, с легкостью супермена крушил своих врагов направо и налево, при том даже не пачкая собственный пиджак. Отличный экшн без всяких спецэффектов, полицейские погони, множество переломанных костей и разбитых носов и абсолютно однотипные диалоги без какого-либо глубокомысленного подтекста. В общем, час пролетел практически незаметно. Но после добротного боевика последовала какая-то мелодрама, и я тут же переключил канал. Пощелкав передачи, я в итоге наткнулся на сериал «Семья Сопрано». Даже не знаю, какой это был сезон, но сериал мне нравился, и я решил его оставить. Отличная озвучка, наглухо запиканная нашими цензорами в самых интересных местах, насыщенные персонажи, живые диалоги. Я непринужденно смотрел серию, периодически отвлекаясь и погружаясь в свои мысли. Но совершенно внезапно все мое внимание привлекло происходящее на экране: показывали семейный обед в доме главного героя – Энтони Сопрано. Но заинтересовал меня вовсе не диалог между Кармеллой – женой Энтони – и её мамой, а нечто совсем иное, какая-то неуловимая деталь, которая мне показалась странной, но до боли знакомой. Словно эта маленькая деталь была напрямую связана с видоизменением сигареты в моей руке. Сцена закончилась, но я так и не понял, что меня так встревожило. Я помчался в комнату, включил компьютер, и как раз в это время зазвонил домофон. Пока Саня поднимался, я записал себе памятку: «Сопрано, возможно, ответ» и приклеил стикер к монитору.
Дверь открылась и закрылась, в прихожей послышались шаги. Я вышел встретить друга. Вид у него был немного озабоченный, но настроение отличное. Видя его сияющее загоревшее лицо, я тоже немного приободрился, и даже на секунду засомневался, а всю ли правду рассказал мне Власенко.
Мы прошли в кухню.
– Будешь что-нибудь? Чай, кофе, может холодного кваса или минералки?
– Кваску можно бы, но я за рулем. Давай водичку.
Пока я наливал воду, он достал пачку сигарет и закурил. Я хотел было его остановить, но вместо этого сам потянулся за сигаретой из его же пачки.
– Что с тобой, чувак? Выглядишь каким-то нервозным.
– Хм, тоже самое мне сказал сегодня мой шеф. На самом деле, Сань, у меня к тебе есть разговор.
– Ну что ж, валяй.
Я не знал с чего начать. То ли рассказать ему про Юлю, то ли о том, что у меня с недавних пор едет крыша. Он на удивление смирно и терпеливо ждал, попивая минералку. Я знал этого парня с детства и прекрасно понимал, что могу целиком и полностью ему доверять. И все же начать стоило с моего собственного недуга, так как разговор о Юле вполне мог вывести Саню из себя. Я прислонился к столешнице и заговорил:
– Как я уже говорил, сегодня утром у меня состоялся разговор с шефом.
Что? Какого черта? Я хотел начать вовсе не с этого! И тут я осознал, что меня вновь охватило чувство одержимости, то же самое, как и несколькими часами ранее.
– И что же, он решил лишить тебя премии, и поэтому ты «приболел»?
– Не совсем. Он хотел, чтобы я поговорил с тобой.
– Со мной?! – Саня искренне удивился. – Мы ведь с ним даже не знакомы. Насколько я знаю.
– Вы с ним – нет, а вот он хорошо знаком с Валерием Коноваловым.
– С каким еще Коноваловым? – и тут до него дошло. – Оу, так значит с Валерием Валерьевичем, говоришь. Ну и что там наша голубка напела своему папочке?
Он откинулся на спинку диванчика и сложил руки на груди в ожидании продолжения разговора. Я же спокойно и сосредоточенно смотрел ему прямо в глаза, театрально выжидая затянувшуюся паузу. Но в то же время внутри меня играла целая буря эмоций, и она была связана вовсе не с Юлей. Паниковал я из-за того, что вновь, как и в предыдущий раз, полностью потерял контроль над собственными действиями.
– Я думаю, ты и сам догадываешься. Скажи, это правда?
– Что именно? Тот факт, что она никак не может оставить меня в покое?
– Я слышал другую информацию.
– Ха, и почему я не удивлен?
– Слушай, я на самом деле не знаю, что между вами происходит. Я даже сначала не поверил, что вы в вообще контактируете, зная всю вашу подноготную. И тем не менее, шеф сказал мне одно, ты же утверждаешь обратное.
– Давай ближе к делу!
Я затянулся, затушил окурок (слава богу, я за все это время ни разу не взглянул на тлеющую сигарету) и проговорил, четко выделяя каждое слово:
– Шеф просил меня передать тебе, что в ближайшее время Юля приедет в город. Она будет не одна, а с женихом. И едет сюда специально, чтобы познакомить своего будущего мужа с родственниками.
– Спустя пять лет решила посетить могилку матери? Какая хорошая дочка.
– Не егози, мне тоже не нравится вся эта ситуация. В общем, Власенко просил передать тебе, чтобы ты не делал глупостей. Так будет лучше и для тебя, и для нее.
– Что же это твой шеф сам не захотел со мной переговорить?
– Думаю, ты понимаешь, что у него более грубые методы убеждения.
Несколько секунд он молчал, затем вдруг резко подскочил и направился к выходу.
– Эй, погоди, ты куда?
– Мне пора. Я подумаю над этой проблемой.
Он стремительно обулся и вышел не попрощавшись. Я хотел сказать ему что-то еще, но язык предательски не слушался меня. Я остался на кухне и лишь спустя несколько секунд почувствовал некое облегчение, словно меня отпустил приступ мигрени. Но вкупе со своей проблемой, меня теперь не оставляло чувство того, что я осложнил ситуацию хуже некуда. Меня не покидало чувство приближающейся беды. Возможно, стоило бы попытаться исправить все пока не поздно. Но как оказалось, все было задумано иначе.
В комнате натужно забренчал телефон. Звонила Таня. Я не хотел снимать трубку, не хотел, чтобы она слышала мой подавленный голос. Но если бы я проигнорировал её звонок, она могла бы примчаться ко мне, и тогда я бы уже никак не избежал очередного откровенного разговора. К тому же, Таню мне хотелось разочаровывать меньше всего на свете. Я поднял трубку и, сделав голос как можно тише и слабее, произнес:
– Слушаю, Танюш.
– Вадим, что случилось? Ты заболел? Я звонила тебе на работу.
– Да. Простудился, наверное. Не переживай, со мной все в порядке, – я немного покашлял в трубку.
– Давай я приеду.
– Не вздумай! Не хватало еще, чтобы и ты заразилась. Тебе сейчас нужно беречь себя как никогда. Я закинулся лекарствами, вскоре должно полегчать. Температуры у меня нет, так что, думаю, к утру все пройдет.
Секунду она размышляла, но все же согласилась:
– Хорошо. Но завтра обязательно позвони мне и сообщи, как самочувствие. Если станет хуже, я непременно приеду.
– Обязательно. Целую!
– И я тебя. Выздоравливай, милый.
Я повесил трубку. На душе у меня отлегло, потому что мне удалось выиграть время. И все же, мне не давало покоя то обстоятельство, что я не смог рассказать другу о собственной проблеме. Сейчас же с большой долей вероятности Саня мог мне попросту не поверить. Да и после разговора о Юле, я бы со своей проблемой выглядел совсем глупо.
На глаза мне попался недавно приклеенный к монитору стикер: «Сопрано, возможно, ответ». Я сорвал его и всмотрелся в написанные мною слова, словно непосредственно в них и была спрятана отгадка. Несколько раз, будто в ступоре, я перечитывал эту строчку, затем вбил в поисковике «Сопрано онлайн» и начал бегло просматривать серии. Минут двадцать я искал нужный сезон, и потом еще около часа интересовавшую меня серию.  И вот, наконец, я нашел её: шестой сезон, шестнадцатая серия. Промотав к эпизоду застолья, я стал внимательно всматриваться в происходящее по ту сторону экрана. Наверное, со стороны я сейчас был похож на лейтенанта Коломбо, который раз за разом перематывает видеопленку с записью убийства и ищет самую, казалось бы, незаметную, но в то же время крайне важную деталь. Одиннадцать раз я пересмотрел отрывок, но, к сожалению, так и не выяснил, что же такого важного я почерпнул для себя, когда просматривал эпизод по телевизору. Вконец разозлившись, я закрыл видеопроигрыватель, смял стикер и швырнул куда-то вглубь комнаты. Злоба сменилась отчаянием. Я окончательно запутался, так и не найдя ни одного ответа. Вдобавок я практически поссорился с лучшим другом и начал врать своей будущей жене.
Мне совсем не хотелось бездействовать. Наоборот, я всем своим нутром пытался понять, что со мной происходит, но даже не знал, с чего начать поиски. Зайдя на кухню попить воды, я увидел забытую Саней пачку сигарет – она лежала на краю стола. Сразу же непреодолимо захотелось курить. Я взял пачку в руки, достал заветную табачную палочку и понюхал её. А, к дьяволу! Я прикурил от фитиля газовой колонки и с наслаждением затянулся дымом. Стараясь не смотреть на тлеющий уголек, я раз за разом наполнял легкие никотином и смолами. Однако взгляд все равно периодически падал на сигарету. И вдруг меня осенило! Совершенно отчетливо я понял, что со мной произошло сегодня утром во время разговора с шефом. Словно ошпаренный, я затушил окурок в раковине и помчался в комнату. Я включил ту же серию, промотал на нужный мне эпизод и увидел, наконец, то, что могло быть ключом к моей проблеме.

Глава IV

Я подкурил сигарету и, пристально посмотрев доктору в глаза, сказал:
– Док, вы смотрите фильмы?
– Хм, бывает, по мере возможности. А что?
– Согласитесь, зрители бывают разные. Есть те, которым нравятся определенные жанры, другие предпочитают любимых актеров или режиссеров. Ну, а есть еще небольшой контингент любителей, которым нравится выискивать на экране киноляпы.
– Киноляпы?
– Ага, киноляпы. На одном из киношных сайтов есть даже такая рубрика. Каждую неделю они выпускают ролик об очередном фильме. И в этом ролике четко обрисовывают все замеченные ляпы.
– Это очень интересно, Вадим. Но при чем здесь ваша проблема?
– А моя проблема, док, имеет ко всему этому самое прямое отношение, – я говорил тоном взрослого, который объясняет ребенку, почему трава зеленая. – Помните, я упоминал, что сигареты – моя и шефа – по непонятным мне причинам изменяли длину?
– Конечно, помню.
– Так вот, док, это был киноляп.
Доктор не спеша снял очки и протер глаза. Похоже, он готовился услышать какую-нибудь ересь про инопланетян или вмешательство высших сил, но я его, мягко говоря, слегка удивил.
– Киноляп, говорите? – наконец спросил доктор, откинувшись в кресле.
– Именно, док. Ки-но-ляп.
– И как же вы до этого дошли?
– Очень просто. Представьте себе сцену из фильма. Не какого-то конкретного, а из любого фильма, но обязательно сцену двухстороннего диалога. Когда собеседники находятся напротив друг друга, и камера показывает их попеременно. Например, как сейчас сидим мы с вами. Представили?
– Ну, допустим, – в голосе доктора чувствовались скептические нотки.
– Итак, два героя имеют по пять реплик. Всего же у нас выходит десять фраз, а значит, камера переключится такое же количество раз с одного лица на другое, в зависимости от того, кто произносит реплику. Так снимают в целях экономии времени и сил, и происходит все следующим образом: сначала один персонаж произносит все свои реплики с необходимыми эмоциями, паузами и так далее; затем камеру перемещают и повторяют ту же процедуру со вторым актером. Все остальное проделывает монтажер.
Кажется, доктор начинал понимать, о чем я говорил. Но он не стал меня прерывать, и, сделав многозначительную паузу, я продолжил:
– Самыми простыми являются диалоги без каких-либо «отягчающих» предметов.
– «Отягчающих»?
– Да, это я их так назвал. Ну, например, возьмем самую простую ситуацию: оба персонажа одеты в строгие костюмы, а находятся они в почти пустой комнате. Согласитесь, в такой ситуации крайне тяжело допустить ляп. Однако некоторые постановщики все равно умудряются сделать ошибки: отвернутый лацкан пиджака или немного изменившаяся прическа. Я думаю, вы тоже иногда замечали такие вещи на экране.
– Вообще-то, я предпочитаю наслаждаться картиной, если она действительно того стоит. Тем не менее, не согласиться с вами не могу, – доктор немного задумчиво покивал головой. – Так что вы имели в виду под «отягчающими» предметами?
– Все, что может измениться, при перемещении камеры. Например, если диалог происходит за столом. Как раз такую ситуацию я и заметил, когда просматривал эпизод сериала «Семья Сопрано». Кармелла беседовала со своей матерью. Камера переключалась с одного персонажа на другой. Но всегда неизменно в кадр попадал стакан с соком, который держала в руке супруга Тони Сопрано. И всякий раз количество жидкости в стакане изменялось на несколько глотков: то увеличивалось, то уменьшалось. Та же ситуация была у меня с сигаретой. В зависимости от того, кто говорил, она то уменьшалась, то увеличивалась. Вообще, док, сигарета – это самая энтропийная деталь из всех возможных. Если стакан можно просто поставить, и вода из него никуда не денется, то сигарета имеет свойство тлеть сама по себе. Поэтому постановщикам приходится постоянно следить за этим предметом. Где-то на форуме я даже читал, что за время съемки одной сцены актеры порой выкуривают по целой пачке.
– И вы считаете, что именно такую ситуацию вам посчастливилось наблюдать во время беседы с шефом.
– О, док! Это ведь было самое начало. Дальше – больше.
– А что же с вашим, так называемым, дежа вю?
– Обо всем по порядку, док. Иначе, если вы пропустите какую-то деталь, даже самую мелочь, вполне вероятно, что не сможете представить всю картину целиком.
– Хорошо. Прошу вас, продолжайте.

Просмотрев несколько раз эпизод, я практически уверовал в свою правоту. Раз за разом прогоняя в голове утренний разговор с Власенко, я вдруг начал себе представлять, как бы все это выглядело на экране. И ведь действительно, если бы это была сцена из фильма, то по вполне ясным причинам со сменой кадра могли происходить и замеченные мной изменения с сигаретами. Хоть эта теория и была самой невероятной и фантастичной одновременно, я все же решил, что нельзя оставлять её без внимания.
Что же из всего этого получается, я являюсь персонажем какого-то художественного фильма? Вся моя жизнь – не более чем сюжетная линия, очередная дурацкая история, выдуманная горе-сценаристами? Глупость какая-то.
Погруженный в собственные мысли, я добрел до кухни и закурил. Я не знал, что мне делать дальше. Рассказав Сане о случившемся не получилось, но, возможно, оно и к лучшему. Я представил себе, как это выглядело со стороны: заговорив другу зубы какой-то крайне маловероятной историей, я вдруг выдаю ему информацию о том, что скоро в город приедет девушка, в которую он был так безнадежно влюблен, и которая несколько лет назад обошлась с ним, как бродячим псом, пригрев, приласкав, а затем с бессердечной жестокостью выбросив на улицу, и все это еще хорошенько сдобрено не иллюзорным намеком на физическое воздействие со стороны моего шефа в том случае, если Саня вдруг выкинет какой-нибудь фортель. Неудивительно, что услышав о моей просьбе, Саня не стал больше сидеть и слушать мои разглагольствования. Наверное, все же надо было ему позвонить, попытаться исправить ситуацию, но точно не сейчас. Постепенно меня все больше начинала тревожить мысль о том, что же может произойти, если Саня все-таки встретится с Юлей. Это пугало меня все сильнее. И чтобы окончательно не сорвать себе нервы, я решил немного проветриться.
Я вышел из дома в начале девятого. Духота стояла просто невыносимая. Даже бабульки-сплетницы из-за жары не высовывали нос из квартир. Мама всегда говорила, что такая погода – явный признак скорого дождя. Но на небе не было ни облачка. Выйдя к проезжей части, я пошел по тротуару в сторону центра. Несмотря на конец рабочей недели, на улице было очень мало людей. Похоже, большинство, спасаясь от палящего зноя, проводило пятничный вечер на пляжах, поближе к прохладной воде. Я брел по практически безлюдной улице; даже автомобили лишь изредка проносились мимо, отвлекая мое внимание разнообразными музыкальными композициями, доносящимися из открытых окон, и еле ощутимым запахом выхлопных газов. Я не задумывался, куда идти. Просто шел от перекрестка к перекрестку, сворачивая наугад на знакомые и не очень улицы. Спустя, примерно, полчаса, погода действительно немного поменялась: ветер явно усилился, да и откуда-то издалека до меня донеслись раскаты грома. Гроза словно вывела меня из бездумного небытия. Я осмотрелся вокруг и понял, что добрел почти до самых окраин. Неизвестно, куда бы я вообще дошел, если бы не приближающийся дождь. Я развернулся и пошел обратно. Должен признать, что все это время меня червем поедала мысль о моей одержимости. Если на один вопрос я смог ответить, то тотальная потеря контроля оставалась для меня загадкой. И эта мысль засела во мне, как заржавелый гвоздь в дубовой доске.
Тучи приближались, и я уже отчетливо понимал, что вряд ли успею добежать до дома. Машинально ускорив шаг, я стал пересекать улицы, не обращая внимания на светофоры и пешеходные переходы. Вдруг очень резко потемнело, и когда первые крупные капли упали мне на спину, я решил сократить путь дворами. Обходя пяти, девяти, шестнадцатиэтажки, я совершенно внезапно заметил знакомое здание продуктового магазинчика, небольшую березовую рощицу, а за ней – старенькую хрущевку. Это был дом, в котором я вырос – дом моих родителей. Когда я подходил к подъезду, буря, которая все это время никак не могла разразиться на полную катушку, внезапно взорвалась всей своей природной мощью. В считанные секунды я насквозь промок. Вбежав под козырек, я набрал номер своей квартиры, но помедлив несколько секунд, сбросил, так и не нажав кнопку вызова. Козырек был довольно широким, однако брызги от асфальта вкупе с сильными порывами ветра порой орошали меня водой с ног до головы. Но так же внезапно, как и начался, дождь понемногу приутих. Я почувствовал, что слегка замерз, но заходить домой так и не решался. Закурив я, отошел на несколько шагов от подъезда и взглянул на окна второго этажа: и в моей, и в Саниной квартире горел свет. Только у Юли было непроглядно темно, как и много-много дней до этого. В окне нашей кухни промелькнул мамин силуэт, словно она почувствовала, что я где-то рядом. Дернулась шторка, я увидел её лицо, и наши взгляды, наконец, встретились. Мама была слегка удивлена. Она открыла окно и крикнула:
– Вадик, сынок, это ты?
– Ага.
– А чего ты там стоишь под дождем?! А ну-ка быстро заходи домой – ты же весь промок!
– Сейчас, – я показал ей подкуренную сигарету.
– Брось её и быстро в дом!
– Иду, мам. Иду.
Она пожурила мне пальцем и скрылась за шторкой.
Съехав из родительского дома, я никоим образом не отдалился от семьи. Несколько раз в неделю мы все вместе ужинали, все так же пару раз в месяц ездили с отцом на рыбалку, ходили на футбол. Младшая сестренка зачастую приходила ко мне за помощью в некоторых предметах, а также для того, чтобы пожаловаться на своих недотёп-ухажеров и излишнюю родительскую строгость. Но почему-то сегодня, стоя перед подъездом под проливным дождем, я впервые почувствовал себя чужим. Словно я очень долгое время отсутствовал. И хоть я знал, что мне здесь всегда рады, меня не покидало чувство, что этот дом теперь не мой. Выбросив окурок на асфальт, я понуро побрел к парадной.
Дома было тепло. Тепло, уютно и тихо. Прямо на пороге мама заставила меня почти целиком раздеться: я снял все, кроме нижнего белья. Выпотрошив карманы, она закинула одежду в стиральную машинку, а затем спросила:
– Выбирай очередность: ужин и горячая ванна, или сначала горячая ванна, а потом ужин?
– А, все равно. Давай ужин.
За столом сидел отец и попивал чай, уставясь в маленький кухонный телевизор. Мы поздоровались, обнялись. Мама, как всегда не интересуясь моими предпочтениями, начала выставлять на стол все, что имелось в её арсенале: салат, жареная рыба, котлеты, картошка, колбаса, сыр, соленья. Закончив с приготовлениями, мама ушла разбираться со стиркой. А отец, наконец, оторвавшись от выпуска новостей, спросил:
– Ну, рассказывай, как отметил?
– Не отмечал. С Танюшей посидели – вот и весь мой День Рождения.
– Чего ж ты так? Позвал бы друзей, Саню Варакина, Вовку Патрикеева, Гришу с третьего подъезда.
– Пап, все, кроме Сани живут и работают в Питере. Так что, особенно близких друзей у меня здесь не осталось, – совершенно неожиданно для себя, я осознал, что с самого утра ничего толком не ел и дальше продолжал наш разговор с набитым ртом.
– Хм. Ну, позвал бы кого-нибудь с работы.
– Неужели нам больше не о чем поговорить?
Отец недовольно хмыкнул.
– Ну, тебе хоть понравился наш с мамой подарок?
– О, конечно! Спасибо, пап.
Они подарили мне довольно дорогой спиннинг. Я не хотел обидеть отца, но подарок был явно не для меня. Конечно, я получал удовольствие от рыбалки, но назвать себя заядлым рыбаком даже язык не поворачивался.
– Ну, так давай в воскресенье опробуем? – отец не унимался. – Сгоняем на реку, побросаем на щучку.
– Даже не знаю…
На кухню вернулась мама.
– Сына, тебе чай или кофе?
– Без разницы. Давай чай.
– Как пожелаешь. Доедай-ка, ванна почти набралась. А ты еще будешь? – она обратилась к отцу.
– Не, спасибо. Пойду-ка я Катю с дивана выгонять, там мое кино начинается.
Услышав слово «кино», я слегка дрогнул. Вся эта непогода и тепло домашнего очага заставили меня забыть о странностях, которые происходили со мной в последнее время. Но я совладал с собой. Мне нужно было как-нибудь более тактично спросить про Саню. Мало ли, может быть, он уже успел в очередной раз что-нибудь выкинуть.
– Как там дела у Варакиных?
– Да все нормально. Миша с классом отдыхает на юге, с Сашей ты, наверное, и сам нередко видишься.
– Надо бы нашу Катюху с Мишей сосватать, – стоило мне это произнести, как на пороге кухни появилась моя младшая сестра.
– Это кого ты там сосватать собрался? Привет.
– Привет. Тебя, конечно, кого же еще.
– Пап, иди, там твой сериал начинается.
– Ага, спасибо, милая, – сказал он и ушел.
Сестра еще несколько секунд раздумывала над тем, как парировать мою шутку. Но, видимо, так и не придумав ничего скабрезного, попросту сказала:
– Вот когда я на твоей свадьбе отгуляю, тогда и разрешу сватать себя с кем пожелаешь!
Мы немного посмеялись, после чего Катя ушла к себе в комнату. Однако шутка сестры напомнила мне о том, что у меня в скором времени действительно должно состояться бракосочетание. А ведь я еще никому, кроме Сани об этом не сообщил. К тому же, я не предупредил Таню о том, что, скорее всего, останусь сегодня у родителей.
– Мам, а где мой телефон? Надо Тане позвонить.
– А он разве не у тебя? В карманах были только ключи и сигареты.
– Опа. Наверное, дома оставил. Пойду, с домашнего наберу.
Я начал подниматься со стула, как вдруг перед глазами поплыли круги, а голова пошла кругом. Я потерял равновесие и свалился набок, ударившись головой о холодильник. Мама тут же вскрикнула:
– Боже мой, Вадик, сынок! Сергей, беги сюда, Вадику плохо.
Помню лишь, как в кухню забежал отец, а после этого мое сознание окутал мрак.

Очнулся я от того, что солнечный луч, пробиваясь через стекло, припекал мне левую щеку. Осмотревшись, я понял, что лежу в Катиной комнате на её кровати. Рядом на табуретке стоял стакан и бутылка минералки. Я немного приподнял голову, но сразу же вновь опустил её на подушку от бессилия. Правая нога замлела, и после того, как я попытался ею пошевелить, начала немного покалывать. Очередная попытка подняться, к сожалению, вновь оказалась безуспешной. Я попытался позвать маму, но пересохшее горло выдало что-то нечленораздельное. Спустя минут десять, в комнату вошел отец.
– Очнулся, наконец! Мы уж и не знали, что делать, – отец высунул голову за дверь и крикнул. – Ира, Вадик проснулся.
В комнату вбежала встревоженная мама. Несколько секунд она смотрела на меня с волнением, словно не веря тому, что со мной действительно все в порядке. Затем она, еле-заметно всхлипывая, вздохнула, кое-как сдержав порыв рыданий, подошла ко мне, присела на край кровати, взяла меня за руку и сказала:
– Сынок, как же ты нас напугал.
Мама, конечно, была порой излишне сентиментальна, но я не видел в этом ничего предосудительного.
Кивком головы я указал на стакан, стоявший у изголовья. Мама налила мне воды. И только смочив горло, я смог нормально говорить:
– Что со мной произошло? – голос был осипшим.
– Помнишь, как потерял сознание?
Я кивнул.
– Мы с отцом отнесли тебя на кровать, вызвали скорую. У тебя был сильный жар. Ты просто горел! Из-за ливня неотложка ехала очень долго, больше часа. В итоге, доктор осмотрел тебя и сказал, что у тебя сильная лихорадка. Скорее всего, вследствие переутомления и твоих прогулок под дождем. От госпитализации мы отказались, оставили тебя дома. И вот, наконец, ты очнулся.
– Мда, похоже, зря я вчера затеял вечернюю прогулку.
– Вчера? – отец, все это время стоявший у двери, усмехнулся. – Сегодня уже воскресенье.
– Что?!
– Да, Вадик, ты провалялся почти двое суток, – мама покивала головой.
– Но как же так? Вы хоть Тане позвонили?
– Она здесь, – мама снисходительно улыбнулась. – То есть, в данный момент не здесь – ушла домой переодеться. Но скоро вернется.
– Пришла вчера утром, как только мы ей позвонили и сообщили, что ты лихорадишь, – добавил папа.
– А она вам ничего интересного не рассказывала? – я побоялся, что она раньше времени сообщит моим родителям наш маленький секрет.
– В смысле, интересного?
– Ну, чего-нибудь эдакого? – похоже, этим вопросом я еще больше поставил их в тупик.
– А что твоя Таня могла такого «эдакого» нам рассказать? – спросил отец. – Что вы съезжаетесь? Или о том, что она ждет ребенка? Я тебя не понимаю, сынок.
– Ладно, забудьте.
Все-таки Танюшка просто умница! Наверное, придя сюда вчера, она прощупала почву и, поняв, что я ничего еще не рассказал родителям, тоже сохранила молчание. Тем не менее, мама, которая все это время не сводила с меня глаз, похоже, кое-что заподозрила, но промолчала.
Я попытался подняться, но тут же мамина рука упёрлась мне в грудь:
– Лежи! Ты на больничном, я уже отзвонилась Власенко.
– Ну, хоть в туалет-то мне можно?
– В туалет можно.
Мама убрала руку, а отец помог мне приподняться. Мой организм действительно был очень ослабленным, но до уборной я добрел вполне уверенно.  Умывшись, я вышел на балкон покурить. Я встал рядом с отцом, опершись локтями на перила. Некоторое время мы молча затягивались дымом, затем я спросил:
– А Саня проведать меня не заходил?
– Хм, – отец нахмурился. – Точно, ты ведь не знаешь.
– Чего не знаю? – сердце у меня ёкнуло.
– Саня под домашним арестом. В пятницу он напился и разбил машину.
– Серьезно?!
– Ага. Примерно через час, после того как ты отключился, тут весь подъезд гудел от криков. В общем, отец устроил ему хорошую взбучку. Теперь сидит дома, размышляет над своим поведением.
– Ну, хоть сам жив-здоров, а остальное – наживное. Сильно разбил?
– Правое крыло, фару, бампер. Ремонт тысяч на тридцать – сорок.
– Понятно. Надо бы, наверное, его проведать.
– Нет, – отец вдруг стал категорично строгим. – Обожди пару дней, пока не надо.
– Хм, ну ладно, – я пожал плечами.
Несколько секунд мы помолчали. Внезапно я вспомнил о недавнем разговоре с шефом и тут же машинально уставился на сигарету отца. Однако она не изменялась, и все это время оставалась прежней. У меня, прям, отлегло на душе. Но спустя какое-то время, отец опять заговорил:
– Ты кое-что говорил, когда бредил.
– Да? И что же? – я выжидающе уставился на него.
– Ты звал Юлю.
– Чего-чего?
– Дословно это звучало так: «Юля, пожалуйста, не надо!», и так три раза подряд.
– Надеюсь, Таня, не слышала?
– Слава богу, нет. Мама вообще не хотела тебе говорить, но я подумал, что ты должен знать.
– Спасибо, пап.
Он молча махнул рукой в ответ. Я затушил окурок и вернулся в квартиру. Ко мне вдруг опять вернулись все мои, так внезапно навалившиеся, проблемы. Надо было поговорить с Саней и выяснить, что же его сподвигло на столь безрассудный поступок. Надо точно узнать, когда приедет Юля. Нужно поставить в известность родителей о наших с Таней планах. Ну, и выяснить, наконец, что же творится с моим больным сознанием.
Мои вещи, выстиранные и аккуратно сложенные, лежали на стуле в комнате. Я наскоро оделся и пошел к выходу. В коридоре передо мной встала мама, словно херувим, охраняющий райские врата.
– Куда собрался?
– Мам, мне надо идти.
– Ты официально на больничном. Отдыхай и восстанавливай силы.
– Извини, мам, – я начал обуваться.
– А как же Таня? Её хоть пожалей.
– Сейчас я позвоню ей и скажу, чтобы шла ко мне. Ей все равно по пути.
– А ты, случаем, больше ничего не хочешь мне рассказать? – она заискивающе уставилась на меня.
– Эм, да вроде бы нет. А что?
– Нет? Ну, как знаешь.
– Сынок, – послышался голос отца у меня за спиной, – может, хотя бы такси вызовешь?
– Пап, тут идти десять минут.
Мама недовольно покачала головой, но все же отступила. Я позвонил Тане и попросил её идти сразу ко мне. Сам же, поблагодарив родителей, вышел за дверь. Я немного постоял на площадке, решая, зайти к Сане сейчас или позже. Но все-таки пошел домой, потому что не хотел, чтобы Таня меня ждала.
Всю дорогу я силился вспомнить, что же мне снилось. Но в памяти остались лишь мутные обрывки сна. Я звал Юлю, просил её не делать чего-то. Но чего? Секс, предательство, убийство? С каждым днем у меня возникало все больше вопросов. Но ответов почему-то не было.

– Ну, так вы вспомнили, что же вам снилось?
– Да, док, вспомнил. Но гораздо позже.
– И что же?
– Мне снилось, что я запутался в каких-то проводах. Я пытался выбраться, но чем яростнее старался выпутаться, тем сильнее они меня душили. Этот сон повторялся несколько раз.
– Хм, интересно. А когда же вы звали вашу подругу?
– А вот этого, док, я так и не вспомнил.
– Насколько я понимаю, Вадим, каким бы пророческим не был ваш сон, вам бы все равно не удалось ничего изменить?
– Конечно, док. Ведь все идет по сценарию.
Доктор кивнул, ничего не ответив. Помолчав какое-то время, он спросил:
– Ну, а как же ваши ляпы? Вы ведь ни одного не заметили.
– Как это, не заметил? Весь мой визит в родительский дом был одним большим ляпом.
– То есть? – доктор в недоумении нахмурил брови.
– Я не понял этого сразу, но потом до меня дошло.
– Так что же вы в итоге обнаружили?
Впервые за все время доктор выказал нетерпение. Видя его растерянность, я взял драматическую паузу: попил воды, закурил, почесал за ухом. Затем прищурено на него взглянул и, улыбаясь, спросил:
– Вы когда-нибудь слышали о литературном языке?
– Хм, разумеется.
– Когда мы читаем книги, смотрим фильмы, телепередачи, мы, возможно, и не обращаем на это особенного внимания. Но поверьте, эта деталь играет настолько важную роль в моей истории, что вскоре с её помощью я стал с легкостью отделять реальные ситуации от постановочных.
– И каким же образом?
– Мой отец двадцать два года проработал огнеупорником на Заводе Металлических Изделий в литейном цехе. Как вы думаете, док, какой у него лексикон?
– Ну, должность не всегда является показателем общего развития человека. Он мог работать металлургом, а на досуге зачитываться Шекспиром и писать мемуары.
– Согласен, бывают исключения. Но мой батя никогда не был поэтом. Он не гнушался крепкими выражениями, слово «бля» у него вообще служило для связки слов в предложениях. Ну, а словом из трех букв он в самой изящной форме мог выразить любую, даже самую глубокую философскую мысль. Ох, слышали бы вы, что творится у нас в квартире, когда его любимый «Зенит» в очередной раз сливает матч.
– Вы хотите сказать, что в тот вечер он не матерился?
– Именно, доктор Шерлок. Но это еще полбеды. В отцовском лексиконе есть куча слов-паразитов. И самое ужасное из них – это слово «значить». Есть такие люди, которые вставляют это слово повсюду, причем обязательно с мягким знаком на конце. Получается что-то вроде: «Я, значить, встал спозаранку, завел машину. И вдруг смотрю, а бензин, значить, на нуле», и так далее. Это очень раздражает, док. И мама зачастую делала отцу замечание по поводу этого слова. Но горбатого, как говориться, могила исправит. А тут – на тебе! Никаких лишних слов, никакой нецензурщины. Конечно, заметил я все это гораздо позже, когда полностью проанализировал все случившееся со мной.
– Хм, может быть, ваш отец попросту излечился от этого слова-паразита?
– Я бы с радостью с вами согласился, док. Но ведь после я еще неоднократно заходил к родителям по мелочам. И неизменно отец оставался самим собой: все те же маты, все то же «значить».
– Ну, хорошо, Вадим. Но как же вы все-таки объясните все ваши наблюдения? Ведь в изменении речи вашего отца нет ничего сверхъестественного, согласитесь?
– Док, все это была небольшая сцена из общей картины. В кино чаще всего все действующие лица выражаются правильно, не ошибаются и не заикаются. Если, конечно, все это не предусмотрено специально для того, чтобы показать какую-то важную черту или колоритность персонажа. Понимаете?
Доктор помолчал, затем поднялся со стула и, заложив руки за спину, подошел к окну. Он сделал это впервые за все время наших бесед. Он простоял так около минуты, затем повернулся полубоком и сказал:
– Вадим, я прекрасно понимаю всё, что вы мне рассказываете. Однако я до сих пор так и не услышал от вас квинтэссенцию всего происходящего. Скажите, наконец, что с вами происходит. Я очень хочу четко и ясно услышать всё, лично из ваших уст. И тогда нам будет гораздо проще отталкиваться от этого в дальнейшем.
– Хорошо, док, – я широко улыбнулся, – все мы являемся персонажами художественного фильма.

Глава V

Но когда я подошел к Тане, стоявшей у торца моего дома, чтобы скрыться от глаз назойливых старушек-сплетниц, я еще всего этого не знал. У меня имелось лишь несколько смутных догадок, но картина в целом была окутана туманом. Таня выглядела очень уставшей. Она осунулась, побледнела, косметические тени на глазах были подведены немного несимметрично. Увидев меня, Таня приободрилась, заулыбалась. Я молча подошел к ней, обнял, поцеловал и, не отпуская из объятий, спросил:
– Волновалась?
– Конечно! Я чуть не примчалась к тебе среди ночи, когда не могла несколько часов дозвониться.
– Извини, я забыл дома телефон.
– Да, я знаю. Твоя мама позвонила и сообщила мне, – она посмотрела мне в глаза. – Вадим, зачем ты поднялся. Тебе надо отдыхать.
– Завтра на работу, – я говорил тихо, но уверенно.
– Но ты ведь на больничном. Зачем ты себя так мучаешь?
– Пойдем-ка домой, милая. Там поспокойнее.
Проныры-сплетницы, только что заметившие нас, уже навострили уши в попытке расслышать, о чем мы говорили. Проходя мимо них, мы поздоровались, но задерживаться не стали ни на секунду. Придя домой, я попросил Таню заварить чаю, а сам включил вентилятор и открыл окна. С того времени, как мы вошли в квартиру, Таня хранила какое-то загадочное молчание. Похоже, она чего-то ждала. Каких-то объяснений или оправданий с моей стороны. Но я не знал, что ей рассказать: поведать о своих сверхъестественных наблюдениях, или сказать, что вскоре моего друга могут ждать серьезные неприятности? Я не хотел ни во что её втягивать. Поэтому, сославшись на болезнь, я сказал, что пойду отдыхать. Честно говоря, мне очень хотелось побыть одному, и я надеялся, что Таня уйдет. В тот момент мне казалось, что для неё сейчас это было бы лучше всего. Однако спустя несколько минут, она подошла к кровати и, робко спросив разрешения, прилегла рядом. Лежа на спине боком друг к другу, какое-то время мы молчали. Затем она взяла меня за руку и тихо спросила:
– Вадим, что с тобой происходит?
Это и был как раз тот вопрос, которого я боялся больше всего.
– Промок под дождем, простудился.
– Не прикидывайся. Ты ведь прекрасно понимаешь, о чем я тебя спрашиваю. Ты испугался того, что у нас будет ребенок? Ну, так давай я сделаю аборт.
– Что? Нет, дело вовсе не в этом!
– Тогда в чем же?
Голос у неё дрожал. Казалось, в любую секунду она могла расплакаться. Я повернулся и обнял её. Под шум проезжающих машин и тихое ровное дыхание Тани, я рассказал ей про Юлю. Когда-то давно я упоминал о существовании нашей с Саней подруги детства. Но сегодня я рассказал ей всю историю целиком, включая собственные догадки и домыслы. Она выслушала все молча, и в конце задала лишь один вопрос:
– Как ты думаешь, что произойдет, если они встретятся?
– Я даже боюсь себе это представить. Ты слышала, что он вытворил на днях?
– Да. Думаешь это из-за того, что она скоро приедет?
– Не знаю, милая, но надеюсь в скором времени это выяснить.
Снова воцарилось молчание. Я взглянул на часы: почти восемь вечера. Таня повернулась ко мне спиной, и теперь мы оба лежали на левом боку. Я, положив руку на талию, гладил её живот. Я был искренне рад тому, что мне не пришлось рассказывать про странные явления, которые столь внезапно ворвались в мою жизнь. Получилось бы крайне нехорошо, если бы Таня раньше времени посчитала меня сумасшедшим. Пока я сам ничего не понял, нельзя было вводить в заблуждение близких мне людей.
Через некоторое время Таня задремала. Она спала тихим, ровным и спокойным сном. Похоже, сказалось излишнее волнение и усталость. Я подождал несколько секунд, чтобы убедиться в том, что она действительно уснула, после чего поднялся и включил компьютер. После полутора суток сна я чувствовал себя довольно бодро. И сейчас у меня была отличная возможность проанализировать всё, что произошло за последние несколько дней.
Я решил пока отбросить теорию о ляпах и отталкиваться исключительно от реальных объяснений своих наблюдений. Но, черт подери, я понятия не имел с чего начать. То ли ознакомиться с общими понятиями шизофрении, то ли поискать в интернете ситуации, похожие на те, которые случились со мной. Но я даже не знал, что вбивать в поисковик: «тройное дежа вю», «видоизменения сигареты»? Глупость какая-то! Моей единственной зацепкой оставался тот самый эпизод из сериала «Семья Сопрано». Я загрузил его и пересмотрел несколько раз. Все так же неизменно стакан с соком в руках Кармеллы Сопрано при смене кадра на один – два глотка изменял объем содержимого. Это была небольшая ошибка постановщиков. И, в принципе, такие мелкие вещи можно наблюдать почти в каждом фильме. Я снова включил этот эпизод. Но теперь я смотрел не на стакан, а в лица задействованных героев. Ничего необычного в них не было: прекрасная игра актеров, необходимый набор эмоций. Впрочем, все было так, как и должно быть. Ведь мы смотрим кино не ради того, чтобы находить ошибки. Мы смотрим фильмы, в первую очередь, для удовольствия. Запоминающиеся герои, прекрасно исполненные выдающимися актерами, замысловатые сюжеты, колоссальные спецэффекты, целые выдуманные миры. Естественно, речь лишь о блокбастерах. А сколько в мире прекрасных и не очень комедий, психологических триллеров, фильмов ужасов. Можно до бесконечности долго перечислять достоинства кинематографа, однако ни одно из них все равно не решит моих проблем. В глубокой задумчивости, я почти бесцельно перескакивал по разнообразным страничкам интернета. Эх, как бы сейчас пригодился совет близкого друга.
Волею судьбы (а точнее, кое-чего другого) в эту же секунду у меня в кармане затрезвонил телефон. Судя по мелодии, звонил Саня. Наощупь выключая звук, я машинально стиснул зубы и посмотрел в сторону Тани. Но она даже не шелохнулась. На ходу поднимая трубку, я вышел на балкон.
– Слушаю.
– Здоров, Вадик, – голос был очень подавленным.
– И тебе привет, король дороги.
– Значит, уже слышал. Знаешь, Вадим, я не буду оправдываться. Ты же, наверное, лучше всех понимаешь, почему так получилось.
– Я лишь догадываюсь…
– Ну, теперь-то, безусловно, знаешь.
Я вздохнул в трубку, но ничего не ответил.
– Надеюсь, больше ты ничего не натворил?
– Насколько я помню, нет, – он лгал, и это очень сильно чувствовалось.
– Ты ведь с ней не виделся?
– Боже, нет! Я даже не знаю, приехала ли она, – несколько секунд он помолчал, а затем спросил. – Как там твоя лихорадка? Ты ведь заболел не из-за того же?
– Не смеши меня. Я попал под дождь, простыл. Вот и все.
– Ну, ладно, ладно, – он немного помолчал. – Слушай, давай завтра увидимся, поговорим на трезвую голову?
– Хм, да у меня, собственно, и раньше голова была трезвой.
– Перестань подкалывать. Ты же прекрасно понял, о чем я. В общем, завтра в обед позвоню тебе.
– Ну, лады. Рад был слышать.
– Ага, и я тоже. Пока!
Стоп! Я повесил трубку, но вновь так и не задал столь интересовавший меня вопрос. Что за ерунда? Неужели я никому не могу рассказать о том, что со мной твориться? Вроде бы я сейчас не терял контроль над своими действиями, но при этом ни словом не заикнулся про мои «дежа вю». Но если быть до конца откровенным, я испугался вновь набрать номер Сани. Я боялся того, что мое тело, мой язык вновь перестанут меня слушаться, а это далеко не самое приятное чувство.
Вернувшись в комнату, я убедился, что Таня по-прежнему мирно спит. Немного побродив из угла в угол, я пошел на кухню, сварил кофе и хорошенько все обдумал. Во-первых, мы (я имею в виду вообще обычных людей) привыкли к тому, что все сверхъестественное происходит где угодно, но только не в реальной жизни. Поэтому я убедил себя не удивляться такому скептицизму со стороны друга. Тем более что все это действительно выглядело крайне фальшиво на фоне разворачивавшихся событий с приездом Юли. Во-вторых, не исключено, что я действительно немного еду с катушек, и, возможно, уже завтра следовало бы бежать прямиком к психиатру. Однако, в-третьих, у меня впереди была целая ночь, и за это время при должном желании и терпении можно было многое понять и осмыслить.
Я взял себя в руки и вернулся к компьютеру. Открыв сайт Кинопоиска, я стал искать ту самую рубрику киноляпов, но мое внимание внезапно привлек случайно высветившаяся в уголке страницы ссылка на фильм «Матрица». Я тут же вспомнил сюжетную задумку братьев Вачовски, о том, как для порабощенного человечества машины создали целый искусственный мир, в котором разумы людей проживали полноценные жизни, а их реальные тела при этом даже не покидали специальных резервуаров с бледно-розовой жидкостью и кучей пластиковых трубок для жизнеобеспечения. Отталкиваясь от этой трилогии, я стал искать фильмы с похожим сюжетом. Поисковик выдал мне целую кучу разнообразных вариантов, из которых меня больше всего привлек «Тринадцатый этаж». Я смотрел этот фильм довольно давно, однако прекрасно помнил сюжетную линию. Речь там также шла о виртуальной реальности, но в отличие от «Матрицы», искусственная вселенная была создана людьми для развлечения. И главный герой после долгих поисков истины внезапно для себя осознал, что он лишь копия – кукла в виде жесткого диска с необходимым количеством информации о своем персонаже. Тут же в моей памяти всплыл еще один представитель жанра киберпанк, который в наше время уже считался настоящей классикой. Это фильм с Кристофером Ламбертом в главной роли – «Нирвана». Сюжет, в целом, очень схож со многими предшественниками и последователями: герой Ламберта создает уникальную по реалистичности игру. Однако эта игра под названием «Нирвана», внезапно начинает в прямом смысле слова сжигать мозги пользователей. Но меня гораздо больше интересовала другая сюжетная линия этого фильма. Главный персонаж игры по имени Сол под воздействием какого-то вируса неожиданно обретает разум и начинает осознавать, кто он и где находится. Заканчивается все вовсе не хэппи эндом, как в «Тринадцатом этаже». В конце концов, Сол убеждает создателя полностью себя стереть.
Я закрыл лицо ладонями и откинулся на стул. Да уж, информации для размышления мне пока хватит. Я вышел на балкон и закурил. Что же получается? Если представить наш мир воссозданной кем-то виртуальной реальностью, то я, как и все окружающие, не кто иной, как персонаж игры. Абсурд! Но в какой-то степени это объясняло непонятную ситуацию с дежа вю (кстати, в чем-то похожий эпизод был в «Матрице») и ощущение того, что кто-то контролировал мое тело во время разговора с шефом. С другой стороны, это никак не объясняло непонятных пертурбаций с сигаретами. Почему-то именно эта ситуация больше всего не давала мне покоя.
Я вновь вернулся к компьютеру и включил, наконец, первый же попавшийся выпуск «Киноляпов». Это был довольно короткий разбор фильма «Начало» Кристофера Нолана. Честно говоря, многое из того, что показывали авторы рубрики, было просто притянуто за уши, и рассмотреть эти так называемые ляпы было возможно только при замедленной подробной раскадровке.  Я закрыл выпуск, не досмотрев, и открыл еще один наугад. Попался шестиминутный ролик старого доброго «Терминатора». Однако и он меня ничуть не заинтересовал, потому что авторы в основном указывали на огрехи низкого бюджета первой части франшизы, а уж никак не на действительно глупые и заметные фэйлы. Внезапно я вспомнил, что когда-то очень давно один из фансайтов творчества о киборге Т-800 сделал довольно объемный ролик о фэйлах второй части фильма. Я тут же отыскал это видео в интернете. Вот в этом фильме Джеймс Кэмерон и его команда действительно немного перестарались с ошибками постановки. Не думаю, что стоит упоминать обо всех ляпах, над которыми местами я даже немного посмеялся. Важно кое-что совсем другое. Ведь когда я смотрел на железное лицо Терминатора, мне ни с того ни с сего вспомнился другой фильм с участием Арнольда Шварценеггера. И именно эта картина стала в итоге вторым ключиком к разгадке моей проблемы.

Я молчал уже несколько минут и, улыбаясь, затягивался крепким синим дымом. Доктор терпеливо ждал. Я понимал, что заинтересовал его своей историей. Может быть, не как человек, осознавший происходящее, а всего лишь в качестве неординарного пациента. Но факт оставался фактом: каждую нашу встречу он терпеливо и внимательно меня слушал, не сердился, когда я называл его «доком» или «доктором Шерлоком», не перебивал и не ёрничал. Ну, а я был счастлив лишь оттого, что мог, наконец, хоть кому-то выговориться.
– Так что же это был за фильм? – доктор прервал молчание.
Я, не прекращая улыбаться, еще раз затянулся, затушил сигарету в пепельнице, сделал глоток воды и сказал:
– «Last action hero». А в русской версии – «Последний киногерой», картина тысяча девятьсот девяносто четвертого года.
– Честно говоря, я не являюсь поклонником творчества Шварценеггера. Поэтому, если вас не затруднит, напомните, о чем был тот фильм.
– Это фильм-пародия на боевики девяностых, когда главные герои из любых схваток выходили без единой царапины, а патроны в пистолетах были бесконечными. Но в этом фильме герой Шварценеггера осознал, что он – вымышленный персонаж, и ему даже удалось побывать в реальном мире.
– Хм, в общем-то, я смотрел кое-что подобное. Название я не помню, но сюжет был схожим: брат с сестрой попали по ту сторону экрана в американский городок времен пятидесятых годов.
– Док, таких фильмов полным-полно! То, о чем вы говорите – Плезантвилль. Есть еще несколько похожих серий в «Сумеречной Зоне», норвежский арт-хаос «Официант», отличный фильм с Уиллом Феррелом «Персонаж». И это далеко не все. А объединяет эти все эти картины одна сюжетная характеристика: главные герои либо попадают в какой-либо фильм, либо наоборот из-за экрана в реальный. Исключением, пожалуй, будет фильм «Персонаж». Там речь шла об обычном человеке, который внезапно стал слышать голос, сопровождавший каждое его действие. И, как выяснилось, Гарольд (герой Уилла Феррола) был вымышленным персонажем одной писательницы. Закончилось все хорошо, потому что и персонаж и писатель жили в одном мире, и, встретившись, они пришли к консенсусу.
– И вы хотите сказать, что у вас точно такая же ситуация?
– Очень похожая, док, но не точно такая же.
– А в чем же отличие?
Я тяжело вздохнул, но вовсе не потому, что хотел сделать очередную театральную паузу, а лишь из-за того, что мне действительно было болезненно все это осознавать.
– А отличие, док, в том, что я не проходил сквозь волшебную стену, ко мне в квартиру не врывался пацан, кричащий, что весь мой мир – вымысел, и я не слышу странного голоса, который описывает каждое совершённое мною действие. Я не знаю, почему я вдруг начал замечать эти мелкие неточности постановщиков, но теперь они являются неотъемлемой частью моей жизни, и я даже боюсь думать о том, когда и чем это все закончится.

Глава VI

До пяти утра я просматривал заинтересовавшие меня картины. Кое-какие мысли я выписал на листок бумаги, чтобы не забыть. Вконец устав, я решил хотя бы пару часов вздремнуть, чтобы потом не кивать носом на работе. Таня за ночь ни разу так и не проснулась. Она спала, словно дитя, поджав ноги и сложив ладони под щекой. Я побоялся её тревожить, поэтому постелил матрас подле кровати и лег на полу. Несмотря на ворох мыслей, переполнявший мою голову, я очень быстро задремал. Но прежде, чем уснул, я осознал одну очень важную деталь: все персонажи, которым «реальные» люди пытались доказать, что те вымышлены, отказывались даже на секунду поверить в истину этого утверждения. Лишь после того, как им представляли факты в лоб, герои принимали реальность, какой есть. Это было зеркальной противоположностью моей ситуации. С этой мыслью я и уснул.
Незнающий отдыха и выходных будильник вытянул меня из объятий Морфея ровно в семь. Кое-как разлепив глаза, я поднялся и побрел в ванную. Таня, как оказалось, проснулась на полчаса раньше и уже готовила завтрак. Ополоснувшись холодной водой и наскоро почистив зубы, я пошел на кухню.
– Доброе утро, милый.
Таня готовила французские тосты. Я подошел сзади, обнял её и поцеловал в шею.
– Доброе утро, соня. Как спалось?
– Просто чудесно! А во сколько я уснула?
– Не знаю, – я пожал плечами, – наверное, в девятом часу.
– Ого! Я проспала почти одиннадцать часов.
– Ну, лично я в этом ничего плохого не вижу.
Я еще раз поцеловал её, и мы уселись за стол. Я очень любил Танины французские тосты. По сути, это был всего лишь хлеб, обжаренный в яйце, однако у неё они получались какими-то особенными. С удовольствием утоляя столь внезапно пробудившийся голод, я мысленно возблагодарил судьбу за то, что она свела меня с такой чудесной девушкой. Таня заварила себе зеленый чай и, проглотив кусочек тоста, как бы невзначай спросила:
– А что ты смотрел сегодня ночью?
– Прости, что?
– Ну, я пару раз просыпалась за ночь, а ты сидел в наушниках и что-то смотрел. Почему не ложился спать?
– Ну, я же до этого проспал больше суток. Думал, вообще до утра не усну, – я сделал вид, словно не придавал этому особого значения.
– Да? А что ты такого интересного выписывал на бумажке? Какие-то герои, персонажи…
Я чуть было не подавился. Неужели она видела мои пометки? В принципе, там не было записано ничего предосудительного, однако излишняя любопытность Тани могла привести к неудобным вопросам. Мысленно ругая себя за то, что не спрятал исписанный листок, я медленно пережёвывал тост, попутно придумывая, как бы более правдоподобно ей ответить.
– Да так, пересматривал старые фильмы, да подборку кинофэйлов к ним, – я, словно извиняясь, улыбнулся.
– Мда? А я грешным делом подумала, что ты собрался податься в кинематограф.
Мы оба немного натянуто посмеялись, но по интонации Тани я понял, что она мне не поверила. Я ведь уже говорил раньше, что она каким-то интуитивным образом почти всегда могла понять, что я ей чего-то не договариваю. О чем она думала, я мог только догадываться. Но, к сожалению, у меня сейчас совсем не было времени на обсуждение этих проблем.
Мы вышли из дома без малого восемь. Жара немного сбавила свои обороты, и приятная летняя прохлада была сейчас как никогда кстати. Дойдя до Комсомольской улицы, мы разошлись, потому что работали в противоположных районах. Прямо у меня перед носом отъехал автобус, я не стал дожидаться следующего, а решил пройтись до работы пешком. Моя лихорадка прошла так же быстро, как и появилась. Я чувствовал себя очень бодро, но настроение оставляло желать лучшего. Всю дорогу в голове крутились мысли о том, что мне довелось узнать за ночь. Пока что я все больше склонялся к варианту с художественным фильмом, нежели к игре. Но все же решил оставить догадки до тех пор, пока не соберу как можно больше информации из собственных наблюдений.
Машины начальника перед офисом не было. Я покурил перед входом и вошел внутрь. Поздоровавшись с коллегами и усевшись на рабочее место, я попытался немного отвлечься работой. Проект по Смоленской улице так и остался недоделанным еще с пятницы. Проковырявшись почти до обеда в Автокаде, я услышал, как к офису подъехала «Тойота» шефа. Приготовившись к выговору за пятничный прогул, я стал терпеливо ждать наказания.
Власенко влетел в офис как ошпаренный. Не отвечая на приветствия подчиненных, он целенаправленно подошел к моему столу. В его взгляде было столько ненависти, что мне стало откровенно не по себе, и, похоже, что дело было вовсе не в пятничном прогуле. Он опёрся кулаками на стол и, тяжело дыша, произнес:
– Ну, Вадик!
Несколько очень долгих секунд он поедал меня взглядом. Двигались под потоками вдыхаемого воздуха лишь его раздутые ноздри. Безропотно моргая, я в упор смотрел на него, не понимая, отчего шеф был так рассержен. В офисе повисла гробовая тишина: все смотрели исключительно на нас. Наконец, он выпрямился и сказал:
– Ко мне в кабинет, сейчас же!
Как только спина шефа скрылась за массивной коричневой дверью, я безвольно сглотнул скопившуюся слюну и поднялся с места, судорожно пытаясь понять, чем я его так разозлил. Подойдя к двери, я взялся за ручку, но какое-то время не решался войти. За спиной уже начали перешёптываться коллеги. Я не хотел слышать их монотонное гудение и, собрав волю в кулак, переступил порог кабинета Власенко.
Начальник восседал за массивным столом, который занимал добрую половину его скромного кабинета. Он сверлил меня взглядом, переполненным яростью: его нижняя челюсть ходила из стороны в сторону, громко скрипя зубами, и это был совсем уж дурной признак. Я решил не оправдываться до тех пор, пока не пойму, в чем, собственно, дело. Разозлиться из-за проекта по Смоленской он, конечно, мог, но не до такой же степени. Неужели, ему так не понравилось, что в пятницу я ушел с работы после обеда? Стоя перед столом напротив него, я не решался даже пошевелить пальцами рук.  Да уж, наверное, действительно стоило сегодня остаться на больничном.
Нервно схватив со стола чашку с каким-то напитком и судорожно отхлебнув глоток, он, наконец, заговорил ехидно-саркастическим тоном:
– Как прошли выходные, Вадик?
– Э, так себе. Приболел мальца.
– Неужели? Ай-ай-ай, – он покачала головой. – Ну и как, поправился?
– Более-менее.
– Молодец, молодец, Вадик. Такими сотрудниками мы дорожим!
Он поставил чашку, затем медленно поднялся, опершись кулаками на стол, и, подавшись немного вперед, заговорил нарочито тихим заискивающим тоном:
– Напомни-ка мне, пожалуйста, о чем мы с тобой говорили в пятницу утром, прежде чем ты, не объясняя причин, покинул свое рабочее место.
– Эм, вы просили меня об одном одолжении.
– Ага, верно. А что конкретно я тебе говорил?
– Вы меня попросили, чтобы я поговорил с Саней по поводу его поведения.
Все это время я смотрел в глаза шефу, но на в какой-то момент мой взгляд скользнул по столу. И тут я кое-что заметил: чашка, которую шеф поставил на стол, внезапно развернулась на сто восемьдесят градусов, и теперь была повернута ручкой в мою сторону. На всё про всё ушло какое-то мгновение, и наш диалог ни на секунду не прервался. Однако я снова успел заметить, что не полностью контролирую свое тело.
– И ты, конечно же, это сделал? – тон шефа понемногу становился напористей.
– Да, мы с ним побеседовали.
– Ну, так что же ты ему такого интересного наговорил, что вечером того же дня он приехал сюда, подождал, пока я закончу работу, догнал меня на Комсомольской и на повороте на Фрунзе въехал мне в бочину так, что меня откинуло метров на пять?! Если бы не гаишники, которые стояли буквально на том же перекрестке, клянусь Богом, я бы его убил прям на месте!
В конце концов, Власенко взорвался. Но, несмотря на столь серьезное обвинение шефа в адрес моего друга, я все это время боковым зрением следил за чашкой, которая вертелась на столе, словно волчок. В какой-то момент меня это даже стало забавлять. Несколько раз сменив положение, она теперь остановилась ручкой в мою сторону. Я уже понял алгоритм, и повернутая в мою сторону чашка, словно микрофон, означала, что сейчас слово за мной. Но из-за этого ляпа, у меня пропало всякое желание продолжать этот разговор, однако тот, в чьей власти я сейчас находился, был другого мнения.
– А может быть, вам просто-напросто не стоит вмешиваться в их с Юлей дела? – спокойно спросил я.
Шеф одновременно и оторопел, и взбесился еще сильнее. Глаза его налились кровью, а нижняя челюсть просто ходила ходуном.
– Что!? Да кто ты такой, чтобы указывать мне, что делать!? Пусть этот щенок сидит в своей конуре, пока ему не придет повестка! И если уж на то пошло, то он Юле даже обувь чистить не достоин.
Да, шеф по-прежнему продолжал верить в святость своей крестницы. Я не хотел продолжать этот скандал, потому что прекрасно знал, чем это все может закончиться. Но, к сожалению, кто-то не позволял мне пойти на попятную, а упорно шел вперед, не задумываясь о последствиях. Фактически, я вновь наблюдал за всем происходящим изнутри самого себя.
– А по мне все как раз наоборот!
– Ах ты мелкий засранец! Встал на сторону своего дружка-идиота? Ну, так пусть теперь он устроит тебя на работу! Через пятнадцать минут заявление мне на стол, халтурщик хренов.
– А ты – зарвавшийся высокомерный идиот.
Я развернулся и вышел за дверь, но Власенко, наскоро выбежав из-за стола, схватил меня за грудки и прижал к стене. Но действие происходило уже не в его кабинете, а в помещении офиса. Он сверлил меня полным гнева и жажды насилия взглядом. Шеф был гораздо массивнее и выше меня, и на какое-то мгновение я не на шутку испугался. Однако сотрудники, повстававшие из-за столов, своим встревоженным и любопытным видом заставили его немного успокоиться. Он ослабил хватку, разгладил воротник моей рубашки и, склонившись над ухом, тихо произнес:
– Пятнадцать минут на сборы, и чтоб духу твоего здесь не было.
После чего, поправляя собственный пиджак, он повернулся лицом к сотрудникам и сказал:
– Продолжаем работу, товарищи. Сегодня понедельник, и после выходных все мы немного на нервах.
Власенко удалился к себе, а я под пристальные взгляды коллег наскоро набросал заявление и, собрав скромные пожитки, покинул здание.
Теперь у меня добавилась еще одна головная боль: Саня учудил настоящую катастрофу. Я даже не мог представить, каким местом он в тот момент думал. Выйдя из офиса, я бегло осмотрел автомобиль шефа: правое заднее крыло боли сильно смято, а фара и бампер так вообще отсутствовали. В любом случае, нужно было поговорить с Саней. Я позвонил ему и, стараясь не выдать своего настроения, коротко договорился о встрече.
Попивая квас под сенью высоких спокойных берез, я дожидался своего друга. Мы договорились встретиться в лесопарке неподалеку от центра. Днем в рабочие дни здесь почти никого не было, и мы могли спокойно поговорить по душам. Сидя в одиночестве, я хорошенько обдумал замеченный недавно ляп. Во-первых, я теперь был почти уверен, что моя догадка с фильмом верна, а во-вторых, я был искренне рад тому факту, что ляп меня ничуть не напугал, а наоборот, даже немного позабавил. Единственное, чего я пока не мог понять, так это причины, по которым в самые ответственные моменты теряю контроль над своим телом. У меня было лишь несколько догадок, но каждая из них имела свои изъяны.
От собственных мыслей меня отвлекла белая «мазда», подкатившая прямо к аллее. Пока Саня вылезал из машины, я успел осмотреть последствия его пятничной поездки: левое переднее крыло смято, словно гармошка, вместо фары зияла черная дыра, похожая на пустую глазницу, а противотуманка и бампер отсутствовали. Повреждения были практически идентичны тойоте Власенко, но только в этом случае пострадала передняя часть. Автомобиль вообще был похож на результат работы пьяного жестянщика, который успел выполнить лишь треть заказа, после чего ушел в дикий запой.
Саня пересек ряд березок и подошел ко мне. Судя по мрачному выражению лица, сейчас он не был особенно настроен на беседу. Однако мне, как никогда, хотелось сказать ему пару приятных и не очень слов. Я, как мог, старался не выдать своего настроения, однако почти уверен, что некоторые мускулы лица, сами по себе вытанцовывая всевозможные па, продавали меня с потрохами. Мы молча пожали руки, после чего Саня присел на лавочку возле меня и закурил. Какое-то время мы молчали, но, не выдержав, я первым прервал тишину:
– Как дела?
– Нормально. Сам как?
– Не особо.
– Чего так?
Казалось, что он не говорил, а просто бурчал себе под нос. Я снова не выдержал и, повернувшись к нему полубоком, спросил чуть более напористо:
– А ты, дружище, ничего, случаем, не хочешь мне рассказать?
– Я много чего хочу рассказать, но не только тебе и далеко не сейчас.
Я вскочил со скамейки.
– Да неужели? И в пятницу вечером ты ничего такого не натворил?
– А это уже не твоего ума дело! – он тоже поднялся на ноги.
– Еще как моего! Заступаясь за тебя, я сегодня вылетел с работы! Какого хрена ты полез к Власенко?! Что ты хотел этим доказать?
– Повторяю еще раз, – он ткнул пальцем мне в грудь, – это не твоего ума дело. Поэтому не вмешивайся!
– Я, как и ты, был тогда в квартире Юли и прекрасно знаю, что там произошло.
Саня горько усмехнулся.
– Нет, Вадик, ты ни черта не знаешь. Ни-чер-та!
С каждым слогом он тыкал указательным пальцем мне в грудь. Наконец, я не выдержал и оттолкнул его. Толчок получился настолько сильным, что Саня, споткнувшись о лавочку, упал на газон. Он медленно поднялся, подошел ко мне и со всего маха правой рукой ударил в челюсть. От неожиданности я упал на пятую точку и, схватившись за левую щеку, в недоумении уставился на него. Еще несколько секунд в его глазах пылало чувство неудовлетворенной ярости. Казалось, при других обстоятельствах он бы накинулся на меня и бил до потери сознания. Но все-таки одумавшись, Саня разжал кулак и подал мне руку. Неуверенно приняв его жест, я поднялся, все еще почесывая левую щеку. Он посмотрел мне в глаза, но так ничего и не сказал, а лишь покачал головой из стороны в сторону, словно жалея не о своем поступке, а о том, что я так ничего и не понял. Уже отходя к машине, он повернулся и сказал:
– Извини, Вадик, это все нервы. И насчет твоей работы я тоже сожалею.
Он пожал плечами, сел в машину и рванул в сторону центра.
Что это было? Разве это был человек, которого я знаю с детства? Это был мой лучший друг, тот, кому я мог доверить все свои самые сокровенные тайны? Нет, это был кто-то другой. Не в том понимании, что его эмоциями и поведением тоже кто-то управлял, а в том смысле, что сегодня он раскрыл какую-то свою доселе глубоко потаённую сторону. С момента нашего разговора на кухне, он очень сильно изменился. Саня стал похож на того себя, когда они с Юлей отдалились от меня, сразу после трагедии. Единственный нюанс был в том, что для полноты картины сейчас не хватало самой Юли.  Но и она не должна была заставить себя долго ждать.
Поглаживая щеку, я побрел к выходу из парка. Челюсть все еще ныла, и, возможно, на ней уже надулась шишка, но сейчас это беспокоило меня меньше всего на свете. Я очень боялся, что сорвусь, что начну беспробудно пить, хоть мне это вовсе и не свойственно. Слишком много всего навалилось на меня за неполную неделю. И ладно, если бы всё это были лишь житейские проблемы, но ведь еще и моё сознание периодически выстреливало, мягко говоря, странными, нелепыми и пока еще не до конца понятными мне ситуациями.
Я бесцельно брел по городу, выбрав примерный ориентир в сторону своего дома. Стараясь держаться в тени от палящего дневного солнца, я шел закоулками и малолюдными улицами, не особенно задумываясь о длине выбранного маршрута. В какой-то момент совершенно неожиданно я услышал справа от себя короткий слабенький колокольный перезвон. Поначалу, не придав этому особого значения, я попросту прошел мимо. Однако, сделав лишь несколько шагов, я остановился, развернулся и пошел обратно вдоль темно-зеленого невзрачного решетчатого забора. На расписной табличке возле небольшой приоткрытой металлической калитки я прочел: «Церковь Святых Апостолов Петра и Павла». Что тут еще скажешь, я не считал себя атеистом, но и верующим назваться не мог. Я знал, что мама по своей набожности окрестила меня еще младенцем, однако я не носил на груди распятье, не знал молитв, да и к церкви подошел впервые за всю свою сознательную жизнь. Честно говоря, я даже не знал, как правильно креститься: справа налево или наоборот. В итоге, так и не найдя причин не заходить внутрь, я поддался порыву слепой веры, в надежде, что хоть здесь мне удастся получить какие-нибудь ответы.
Внутри было тихо, просторно и почти безлюдно. Стены, колонны и потолок были расписаны различными эпизодами библейской тематики. У каждой колонны висели несколько икон: старых, новых, с позолоченными нимбами, выцветших, фигурных и резных. Вкупе со свечами, зажженными возле каждого святого, все это создавало здесь действительно какую-то очень торжественную, но в то же время безмерно спокойную атмосферу.
Я не знал, что делать дальше. Бабушка, сидевшая возле входа с тарелочкой для пожертвований, видя мое замешательство, легонько коснулась моей руки и спросила полушепотом:
– В первый раз?
– Нет, то есть да, – я немного растерялся.
– Не волнуйся, сынок, – она снисходительно улыбнулась, – купи свечку, подойди к святому, зажги, поставь и помолись, как умеешь. Никто с тебя за это не спросит.
– Спасибо. А какую икону выбрать?
– А это уж ты сам решай: возле каждого лика приклеена бумажечка, на ней написано, о чем просят святого, и молитва, которую обычно читают.
Я еще раз поблагодарил старушку и направился было к торговому прилавку справа от входа, однако вернулся обратно и, порывшись в карманах джинсов, бросил на тарелку с мелочью несколько монет. Старушка поблагодарила меня кивком и фразой «Храни тебя Бог».
Я купил небольшую свечу и направился к иконам, остановившись у первой попавшейся. Это был святой лик Николая Чудотворца – старенькая, выцветшая резная икона. Заламинированный лист бумаги, приклеенный ниже, гласил: «Пресвятой Николай Угодник. Ему молятся о чуде, заступничестве, спасении, исцелении и прочей помощи. Дальше шла довольно длинная и сложная к произношению молитва. Я не стал больше искать подходящую икону, потому что как никогда, мне сейчас нужно было чудо. Где-то в глубине, справа от меня перед огромным распятием Христа стояла женщина среднего возраста. Зажмурив глаза, она очень старательно о чем-то просила, но в произносимой молитве шевелились лишь её губы. Временами она умолкала, трижды крестилась и кланялась, касаясь рукой земли. Несколько секунд я смотрел на неё с каким-то необъяснимым благоговением, словно в этих завораживающих движениях был спрятан какой-то скрытый от посторонних глаз смысл. Единственное, что мне пришло в голову, так это то обстоятельство, что молящаяся женщина, несмотря на величие храма и присутствие посторонних, ни на кого не обращала внимания и чувствовала себя наедине с Богом.
Я зажег свечу и поставил её в подсвечник, трижды перекрестился и прочел шепотом труднопроизносимую молитву, написанную на листе под иконой. Затем еще тише, практически про себя, я попросил святого о разрешении своих проблем, коих скопилось у меня не так уж и мало. И в особенности я просил дать мне сил справиться с причудами моего сознания.
Но я зашел в церковь не просто поставить свечу и помолиться. Я хотел поговорить со священником, настоятелем, попом или как его здесь вообще называют. Единственное, чего я в тот момент боялся, так это того, что даже если мне удастся найти батюшку и уговорить его выделить свободную минуту для разговора, смогу ли я спросить то, о чем хочу, или же все получиться так же, как в разговорах с Саней.
Я еще раз перекрестился и подошел к старушке, которая в самом начале подсказывала мне, что делать. Она подняла на меня взгляд, слегка улыбнулась и тихо спросила:
– Тебе полегчало, сынок?
– Да, немножко. Спасибо вам.
– Это не мне спасибо, а ему, – она кивнула в сторону распятья.
Я улыбнулся как бы извиняясь.
– Да, разумеется. А вы не подскажете, могу ли я поговорить со святым отцом?
– Отец Михаил уехал час назад. Ты хотел бы исповедаться?
– Не совсем. Скорее спросить совета.
– Хм, ну тогда попробуй поискать за церковью младшего настоятеля – отца Фёдора, он должен быть где-то в саду. Не смотри на то, что он молод. Человек он отнюдь не глупый, глядишь, и поможет чем.
Я поблагодарил старушку и вышел из храма. Обойдя здание церкви вокруг, я попал в небольшой фруктовый сад. Здесь росли яблони, вишни, груши, ряды ягодных кустарников и разнообразных садовых цветов; вдалеке за деревьями виднелись несколько теплиц. В цветах ковырялись женщины в платках: они пололи грядки и удаляли сорняки. Я поинтересовался, где могу найти отца Фёдора, и одна из них указала в сторону теплиц. Пройдя под сенью фруктовых деревьев, я увидел человека в черной рясе, который стоял спиной ко мне, и руководил еще одной группой женщин, работавших в теплице.
Я окликнул его. Священник обернулся: он был полным, невысоким, с легким пушком давно не сбриваемой бороды; на груди поверх черной рясы ярким золотым пятном выделялось большое распятье. Если бы не борода, то я бы не дал ему и двадцати лет.
– Слушаю вас, – голос у него был чересчур слащавым, а взгляд вопросительно-любопытным.
– У вас найдется минутка?
– Смотря для чего. Исповеди я пока не провожу, – он развел руками.
– Нет-нет, я не за исповедью.
На несколько секунд я задумался: а что я могу сказать священнику? Что переживаю некоторые моменты жизни несколько раз? Что замечаю непонятные изменения некоторых деталей в пространстве и времени? Стоит ли говорить такие вещи посторонним?  Ну, а если я ляпну ему, что в последнее время мною кто-то движет в крайне важные моменты жизни, так он вообще без сомнений ответит, что я одержим. Я решил, что нужно спросить о чем-то близком и его, и моей тематике одновременно. Однако, тщательно формулируя следующий вопрос, меня все равно не покидал страх того, что сейчас по воле неизвестных мне сил я спрошу вовсе не о том, о чем искренне желаю.
– Понимаете, святой отец, я хоть и крещеный, однако в церковь до сегодняшнего дня не заходил ни разу, да и крестик, как видите, не ношу.
– Хм, я заметил. Но так что же вы все-таки хотели?
– Я хотел бы спросить у вас совет, если, конечно, вы найдете свободную минуту.
Он взглянул на наручные часы, немного поразмыслил, а затем сказал:
– Думаю, можно прерваться на пять минут.
– Спасибо.
Добродушно, но сдержанно улыбаясь, отец Фёдор указал рукой в сторону дорожки, и мы медленным шагом направились обратно в сторону здания церкви. Я по-прежнему боялся, что все пойдет не так, поэтому помимо того, что досконально обдумывал каждый вопрос, еще и не без опасений искал глазами возможные ляпы. Однако весь наш дальнейший диалог прошел легко и, как мне показалось, без каких-либо необъяснимых вмешательств.
– Может быть, мой вопрос покажется вам не совсем по теме, – начал я издалека, – но я хотел бы спросить вас о судьбе.
– Даже с библейской точки зрения, судьба – это очень обширное и абстрактное понятие. Поэтому лучше конкретизируйте, иначе я могу рассказать не совсем то, что вас интересует.
– Ну, к примеру, сегодня я впервые в жизни сознательно зашел в церковь. Понимаете, святой отец, я не спрашиваю у вас о том, было ли мне предначертано судьбой зайти сегодня в этот переулок и наткнуться на ваш храм. Скорее, я хочу понять в целом, насколько человек свободен в своем выборе?
– Хм, дайте-ка подумать, – он на секунду остановился. – Вас интересует именно библейская трактовка?
– Наверное, да, – ответил я, немного задумавшись.
– Могу вам точно сказать, что как таковая судьба, в своем осовремененном смысле не упоминается в библии вообще. Скажу даже больше: в священном писании на протяжении всего повествования идет игра догматов, которые хоть и не противоречат друг другу, однако осмысление существования толкуют совершенно разное.
– А если более конкретно?
Он внимательно посмотрел на меня, словно измеряя взглядом, затем взял под руку и повел к боковой двери храма. Мы вошли внутрь и оказались в том же помещении, где я совсем недавно поставил свечку иконе Николая Чудотворца. Отец Федор подошел к стопке книг, достал библию и, полистав несколько страниц, сказал:
– Я зачитаю вам пару цитат: «Еще нет слова на языке моем, — Ты, Господи, уже знаешь его совершенно. Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне, образуем был во глубине утробы. Зародыш мой видели очи Твои; в Твоей книге записаны все дни, для меня назначенные, когда ни одного из них еще не было»; Псалом сто тридцать восьмой; стих четвертый, пятнадцатый и шестнадцатый. 
Он многозначительно посмотрел на меня, а затем изрек:
– Из этих высказываний следует, что все наши шаги предрешены. Иными словами, ты не в ответе за свои поступки.
– Но разве это честно?
– Безусловно, нет! – он усмехнулся, снова взял меня под руку, и повел в сторону выхода. – Именно поэтому я, хоть и являюсь духовным служащим, но всех церковных догматов не поддерживаю. Только тс-с, – закончил он шепотом, приложив указательный палец к губам.
– А что же лично вы думаете по этому поводу?
– Я верю в свободу выбора, как бы банально это не прозвучало. Даже подсознательно я не могу заставить себя поверить в тот факт, что каждый мой шаг уже предрешен. Возможно, общие черты всей жизни, или несколько вариантов ее развития, но уж никак не полнейшая детальная проработка. Да и к тому же, библию писал не Господь Бог и даже не Иисус Христос. Библию писали люди.
– Хм, а может ли быть так, что в какие-то очень важные моменты жизни, Господь подталкивает человека к какому-то решению? Управляет им, или направляет по нужному пути?
– Почему бы и нет. Пути Господни неисповедимы. Никто на всем белом свете не скажет вам наверняка, как обстоят дела на самом деле. Это сугубо вопрос веры. Вы можете верить во что угодно, и никто не в праве вам это запретить. Однако я не могу одобрить мировоззрение тех людей, кто возлагает весь груз ответственности за свои неприятности на судьбу
– На Бога надейся, а сам не плошай, – вспомнил я одну из любимых маминых поговорок.
– Именно так, друг мой. Именно так.
Мы не спеша дошли до темно-зеленой приоткрытой калитки. Перед выходом я остановился и, глядя в добродушные глаза отца Фёдора, сказал:
– Значит, некоторые странные совпадения все же можно объяснить вмешательством Бога.
– Разумеется, – он усмехнулся. – Однако не стоит забывать, что иногда на сцену выходит и темная сторона. Ибо дьявол, хоть и далеко не всемогущ, сил имеет предостаточно. А уж совратить не туда одного отдельно взятого человека, я думаю, ему – раз плюнуть.
– Спасибо вам, – я медленно покивал головой, тщательно обдумывая все услышанное.
– Да, было б за что, друг мой, – он улыбнулся и протянул мне пухлую кисть. – Надеюсь, в нашем приходе теперь одним человеком станет больше?
– Да, наверное, – я отрешенно пожал его руку и вышел за калитку.
Последняя фраза насчет дьявола отрезвила и напугала меня. Хоть я до этого и не пытался объяснить свои наблюдения каким-то божественным вмешательством, именно сейчас, выйдя из церкви, я вдруг очень испугался за целостность своей души. А может быть, стоило спросить у батюшки по поводу изгнания бесов. Ведь, судя по многочисленным свидетельствам, художественным романам, фильмам, одержимыми людьми управляют внутренние демоны, вследствие чего первые совершают отнюдь не свойственные им поступки.

– Вы хотите сказать, что были одержимы?
– Док, вы издеваетесь?
– Ничуть, вы же сами только что об этом сказали.
– Это было всего лишь предположение. Я был в отчаянии, не знал, что делать и к кому обратиться.
– Но в итоге вы разобрались с вашей периодической неспособностью контролировать ситуацию?
– Конечно, док. Все оказалось гораздо прозаичнее и пугающе одновременно.
– А что было потом? Вам помог Николай Угодник? – он спросил абсолютно серьезно.
– Почти, – я усмехнулся, – дальше все стихло.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, во-первых мы с Таней сообщили родителям, что вскоре поженимся, и готовились съехаться. Во-вторых, я примирился с Саней. Конечно, назвать нашу дружбу такой же крепкой я уже не мог, но плохой мир лучше доброй ссоры. В то же время я стал подыскивать новую работу, но не спеша, потому что мне пока хватало сбережений хотелось хоть немного отдохнуть. Ну и самое главное, я перестал замечать ляпы и чувствовать ту самую одержимость. Все вернулось на круги своя, и это было прекрасно! Но, как я и предполагал, это было затишье перед бурей.
– Что же в итоге нарушило идиллию?
– Идиллию? – переспросил я, закуривая сигарету. – Идиллию нарушило то обстоятельство, док, что в город приехала Юля.

Глава VII

– Лащенков!
Лицо громадного санитара смотрела на меня сквозь дверной проем. Его басовитый голос вывел меня из полудрёма, чем я был крайне недоволен. Обычно на прием к врачу меня звала медсестра тётя Галя – тучная, но крайне приятная и дружелюбная женщина с выразительными голубыми глазами. Но раз уж вместо неё в дверях стоял этот бугай, значит, я, скорее всего, вновь вернулся на голубой экран, и сопротивляться этому не имело никакого смысла. Интересно, что сегодня будет говорить доктор Чернобай? Ведь до этого мы беседовали исключительно о моих проблемах, но с акцентом на практически подтвержденную теорию моего вымышленного существования.
– Лащенков, на прием! – вновь прогремел санитар.
– Иду, иду.
Я сел на кровати и протер глаза. Затем поднялся, подошел к умывальнику, ополоснул лицо и направился вслед за медведеподобным санитаром. Проходя по длинному слабоосвещенному коридору, наполненному неприятным фармацевтическим запахом и несколькими тихими безумцами, мирно сидящими на редкорасставленных кушетках, я не переставал думать, о чем все-таки мы будем говорить с доктором, ведь я уже давно усвоил, что сопротивляться развитию сюжета абсолютно бесполезно, и что бы ни происходило, гораздо выгоднее сохранять спокойствие и просто плыть по течению сюжета.
Мы подошли к кабинету доктора Чернобая, однако санитар-медведь прошел дальше, что меня немного удивило. Пройдя еще несколько дверей, мы в итоге остановились у кабинета номер одиннадцать. Позолоченная гравированная табличка на двери гласила: Врач-психиатр Гаврилов Д.Н. Санитар постучал в дверь, приоткрыл её и жестом попросил меня войти. Я протиснулся внутрь и попал вовсе не в кабинет врача местной психиатрической лечебницы. Все здесь было по-другому: массивные книжные стеллажи с неимоверным количеством тематической литературой, огромный дубовый стол с кучей разнообразной канцелярской утвари, удобная кушетка с мягкими подушками; на стенах были развешены несколько картин с рисунками из теста Роршаха и портретами некоторых известных деятелей психологии; а в окантовке все это обрамляли темно коричневые дубовые (или просто сделанные под дуб) стены, а также ноутбук и кондиционер. Складывалось такое ощущение, что я попал в кабинет главврача. Куда уж тут доктору Шерлоку, с его кафельными стенами, огромным столом из ДСП и до ужаса неудобным стульчиком для пациентов.
Психиатр записывал что-то в толстой папке. Не отрываясь от бумаг, он указал мне на кушетку, и я безропотно сел. Какое-то время он еще был занят своими записями, затем, наконец, отвлекся от бумаг, положил ручку и уставился на меня. Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга, и я с удивлением отметил, что врач был очень молод, лет тридцати от силы. Я довольно плохо разбирался в мужской красоте, но могу точно сказать, что у доктора были правильные черты лица, карие глаза и темные густые аккуратно причесанные волосы. Судя по торсу, который возвышался над роскошным дубовым столом, физическая форма у доктора Гаврилова тоже была на высоте.
– Значит, Лащенков Вадим Сергеевич. Все верно? – а вот голос у него был немного высоковат.
– Именно, док.
– Дмитрий Николаевич, к вашему сведению. Вы ведь поступили сюда с расстройством психики и сильной депрессией вследствие кончины близкого человека?
Я хотел кричать: «Нет, док! Я здесь, потому что вы – вымысел! И всё, что вокруг вас – это всего лишь декорации, похожие на кабинет американских психологов». Но вместо этого я несколько неуверенно, но все же утвердительно кивнул.
– Ну, так вот это не повод к тому, чтобы мы стали с вами друзьями. Ведь вы пришли сюда добровольно, ведете себя спокойно и сдержанно. Поэтому попрошу вас не нарушать субординаций. Договорились?
Я хотел наброситься на него, отгрызть его киношный нагримированный нос. Но вместо этого сказал:
– Да, конечно.
– Итак, как вы себя чувствуете сейчас? У вас все еще сохранилось чувство вины?
– По большому счету, у меня его особенно и не было. Скорее, мое расстройство связано с самим фактом потери.
– Тем не менее, вы чувствуете себя подавленным?
На темно-коричневую поверхность стола из-за приоткрытых жалюзи падала полоска солнечного света. Я обратил на нее внимание сразу же, как вошел. Казалось бы, этот крохотный солнечный лучик не имеет ничего общего с происходящим, но совсем недавно, еще до того, как я попал в психушку, примерно такая же солнечная полоса сыграла немаловажную роль одном из моментов моей истории. К сожалению, я могу лишь догадываться, по какой причине тогда мне удалось на мгновение взять контроль над ситуацией, однако теперь тот эпизод моей жизни вселял мне некоторую надежду.
Доктор продолжал задавать мне вопросы, напрямую относящиеся к моей «психической» проблеме. Я отвечал монотонно и даже скованно, но все это время продолжал следить за полоской света, которая все ближе подбиралась к его локтю. Скорее всего съемка этой сцены просто-напросто затянулась, и по мере того, как солнце склонялось к закату, съемочная группа понимала, что оставшуюся часть сцены придется снимать на следующий день. Конечно, это было всего лишь моим предположением, однако в какой-то момент солнце, остававшееся единственным энтропийным элементом, который нельзя переместить назад (как, к примеру, стрелки настенных часов), в какой-то момент могло развязать мне руки. Повторюсь, я понятия не имел, почему и каким образом это случилось несколькими днями ранее, но тогда я впервые на несколько минут смог взять контроль над своим телом.
Я специально не стал отвечать на последний вопрос доктора, но мне нужно было убедиться в том, что теперь ситуация под моим контролем, и я громко выругался. Гаврилов уставился на меня в полнейшем недоумении. Но теперь мне нельзя было упускать инициативу, потому что времени у меня было совсем чуть-чуть.
– Док, сколько вам лет? – спросил я, не дожидаясь, пока Гаврилов оправится от удивления.
– Вадим, мы же договорились…
– Да мне плевать! Я спрашиваю, сколько вам лет?
– Разве это имеет значение? – он немного повысил тон.
– Имеет. Вы видели себя в зеркало?
– Разумеется! К чему вообще эти вопросы.
Вместе с терпением доктор терял нить понимания всего происходящего, а я уже широко улыбался, чувствуя частичное удовлетворение от простой возможности оттянуть концовку сцены. Полоска света тем временем намертво остановилась, едва коснувшись рукава Гаврилова.
– Док, сколько лет вы работаете в этой клинике?
– Пять, если вам так интересно.
Он насупился и отвечал очень дерзко, но звать санитара почему-то не решался. То ли из-за сильного удивления, то ли из-за того, что ему было интересно, чем это все кончится. Но я не собирался останавливаться. Ведь мое поведение ничем не отличалось от агрессивных больных. Именно поэтому мне нужно было сотворить нечто такое, что должно было поставить под сомнение состояние психики самого Гаврилова. Я закурил сигарету.
– Затушите немедленно!
– А пепельницы у вас нет? – спросил я, словно не услышал его грозной просьбы. – Ну что ж, придется стряхивать на ваш лакированный паркет.
– Я сказал, затушите! – он срывался на крик, а это веселило меня еще больше.
– Да пошел ты!
Казалось, он готов был разорвать меня голыми руками. Если бы под рукой у него сейчас был автомат Калашникова, он бы без раздумий выпустил в меня обойму. Но вместо этого доктор Гаврилов безмолвно глотал воздух, открывая и закрывая рот. Я глубоко затянулся, стряхнул пепел на пол и сказал:
– Хотите меня растерзать, порвать уничтожить? Понимаю, док, понимаю. Но у вас ничего не выйдет, а знаете почему? Потому что вы – фикция, вымысел, фальшивка! Вся ваша жизнь – школа, академия, жена, дети, работа – все это лишь для того, чтобы здесь и сейчас вы сказали мне необходимые слова. Да чего уж там, это ведь даже не вы, а смазливый актёришка с перекаченным торсом, который, скорее всего, вообще ни хера не понимает в психиатрии, а лишь читает заученные фразы. Конечно, ваш мозг сейчас все это переваривает, а нагримированная физиономия вследствие этого выдает несколько чопорных эмоций. Но все это имеет мизерное значение, потому что вы – даже не второстепенный, нет, вы – третьесортный эпизодический персонаж, жизнь которого никому по ту сторону экрана не интересна. Их интересует лишь то, как вы меня будете лечить, как избавите от депрессии, которой у меня, кстати, никогда и не было, – я поднялся и подошел к его столу, докуривая сигарету. – Вам нравится ваша внешность? Так вот, благодарите не маму с папой, а режиссера, который выбрал на вашу роль симпатичного актера. И знаете, в доказательство всего вышесказанного, я советую вам зайти хоть разок в кабинет к доктору Чернобаю и взглянуть на интерьер настоящих психиатров, которые практикуют в этой стране.
С этими словами я затушил сигарету прямо о лакированную поверхность его стола. Думаю, у меня оставалось считанные секунды, однако я успел запечатлеть в памяти его безумный, ни черта не понимающий взгляд. Спустя мгновение я вновь сидел в первоначальном положении, впрочем, как и доктор Гаврилов, полоска света снова переместилась даже еще дальше, чем в самом начале нашего разговора, а след от затушенного окурка простыл, словно его и не было. Это означало, что по ту сторону камеры уже прошли сутки и часть сцены доснимали. На наших же часах инертность реального времени не отразилась, потому что сцена продолжилась с того момента, как прекратилась вчера.
Я с удовольствием смотрел на ничего не понимающего Гаврилова. Казалось, что он только что пробудился от очень страшного сна, и до сих пор не может вернуться к реальности. По его перепуганному взгляду было понятно, что он прекрасно помнил, что произошло с ним несколько секунд назад, однако никак не мог объяснить самому себе, куда, например, делся след от затушенного окурка. Я был бесконечно счастлив от столь веселого разговора с этим придурком, который мне не понравился с самого начала. Я очень сильно хотел спросить, как он себя чувствует. Но, к сожалению, мною вновь завладел играющий меня актер, и эпизод продолжился. Обговорив мою якобы депрессию и возможные методы лечения, Гаврилов сказал, что я свободен. Однако, когда я уже был у двери, он окликнул меня:
– Что-нибудь еще, доктор?
Эпизод явно закончился, и сейчас мы оба были «свободны». Но как же он мучился! Он очень хотел спросить меня о случившемся, но не знал как сделать это более деликатно и не показаться психом. Складывалось такое впечатление, что сейчас мы поменялись местами: я был врачом, а он закомплексованным нервозным пациентом. Меня просто доводило до экстаза его замешательство. Я очень хотел повторить весь наш внеэкранный диалог, однако сейчас это было чревато последствиями. В конце концов, он собрался с силой и спросил:
– Вадим, а вы не заметили ничего странного?
– Эм, в чем? – я включил «дурака».
– Ну, в нашей беседе.
– Когда именно? – неимоверных усилий мне стоило сейчас не засмеяться.
– Ну, примерно в середине нашего диалога, несколько минут назад.
– А что я должен был заметить?
– Э-э, вы ведь курите?
– Ага, – я даже достал пачку и потряс ею в воздухе.
– А сейчас вы курили?
– Где?
– Ну, здесь, в кабинете.
– Доктор, с вами все в порядке?
Гаврилов понял, что загнал себя в угол. Он не ответил на вопрос, а лишь зажмурил глаза и взялся двумя пальцами за переносицу. Затем жестом другой руки показал, чтобы я ушел, и я удалился. Едва закрыв за собой дверь, я тут же сполз по стене в приступе беззвучного смеха. Было бы нехорошо, если бы Гаврилов меня услышал, но смеялся я от души. Впервые за долгое время, я получил истинное удовольствие от столь ненавистных мне доселе дежа вю. Я мысленно представлял себе, что сейчас делает озадаченный мною доктор: наверное, уже проглотил успокоительное, или ищет следы затушенного окурка у себя на столе, или же смотрит на свою смазливую рожу в зеркало. Разумеется, он вряд ли поверит в предложенную мной трактовку его собственной жизни, однако дежа вю, которое он пережил вместе со мной, по крайней мере, заставит его слегка задуматься о том, насколько он владеет своим разумом. Конечно, я мог бы все это рассказать ему и в другое, более «свободное» время. Но разве этот разговор мог бы иметь столь сильный эффект, как эпизод с более чем правдоподобным откатом во времени, за исключением того, что меня бы тут же записали в агрессивных шизофреников? Мне не терпелось рассказать обо всем доктору Чернобаю. И, наконец, вдоволь насмеявшись, я пошел прямиком к его кабинету.
Доктор был у себя. Он ковырялся в книжном шкафу, но, увидев меня, сразу же пригласил войти.
– Добрый день, Вадим. Как ваши дела? – спросил он, не отрываясь от своего занятия.
– Прекрасно! – я все еще немного посмеивался. – Только что был у доктора Гаврилова.
– Так-так, и что же он вам сказал?
– Ну, он пытался понять, как проще всего избавить меня от чувства вины за смерть друга и вылечить от депрессии, – сказал я нарочито ироническим тоном.
– И к чему же вы пришли?
Доктор закончил с бумагами и, сев в кресло, принял свою привычную позу.
– Я хотел ему сказать, что никакой депрессии у меня нет. Но, как вы, наверное, догадываетесь, кое-кто вместо меня говорил совсем другое.
– Я знаю, что у вас нет депрессии, Вадим. И что лечить вас нужно совсем от другого.
Доктор произнес это как бы невзначай, не глядя мне в глаза. Однако в душе моей зародилось подозрение: неужели док не верил ни единому моему слову?! И все это время я беседовал с ним впустую? Надо было прояснить все здесь и сейчас!
– И от чего же, док, если не секрет? – спросил я подозрительно
– Вообще-то,  – он откинулся в кресле, – я хотел бы сначала услышать вашу историю до конца. Кажется, мы остановились вчера на том, что в город приехала ваша подруга?
– Я не скажу больше ни слова, пока вы не ответите, что у вас на уме.
– Хм, ну что ж, – он снял очки и начал протирать их микрофибровой тряпочкой. – У вас, Вадим, шизофрения, а точнее, очень частный случай деперсонализации.
– Вот, значит, как, – я опустился на стул.
– А чего вы хотели? Чтобы, дослушав вас до конца, я благословил вас и отправил восвояси дожидаться концовки вашего фильма? Вадим, сейчас вы находитесь в психиатрической лечебнице. И поверьте мне на слово, нормальные люди сюда не попадают.
– Я пришел добровольно.
– Похвально! Но это не меняет сути дела: вы больны, и вас нужно лечить.
Доктор вновь надел очки и скрестил пальцы рук. Теперь я смотрел на него, как на врага. Уже в который раз за короткий промежуток времени меня предает человек, которому я доверился.
– Ну, а как же все то, о чем я вам рассказывал? Ляпы, дежа вю, одержимость – ведь все это происходило со мной на самом деле.
– Хм, хорошо, Вадим, я буду отталкиваться от вашей же теории. Итак, вы находитесь у нас уже больше недели. Сколько, так называемых, странностей вы видели за последнее время?
– Буквально только что доктор Гаврилов и я участвовали в одном эпизоде. Док, да вы зайдите к нему в кабинет и посмотрите на интерьер! Это будет вам доказательством.
– Вы имеете в виду, роскошный стол, книжные полки, картины, так?
Я кивнул, но как-то неуверенно. Уверенно себя сейчас чувствовал только доктор Чернобай.
– И вы хотите сказать, что все это было сделано для декораций? Так сказать, показать на экране небедность нашей медицины?
– К чему вы ведете, док?
– К тому, мой дорогой пациент, что это помещение не является личным кабинетом доктора Гаврилова.
– А чей же он тогда? – я ехидно ухмыльнулся.
– Общий. Оборудован на бюджетные деньги для приемы и консультаций важных персон.
– И с чего же вдруг я удостоился такой чести, посетить столь роскошные апартаменты?
– Простое совпадение. Насколько мне известно, сегодня доктор Гаврилов принимал одного очень важного человека, не будем называть имен. И в целях удобства, чтобы не бегать по кабинетам, он принял в одиннадцатом и вас.
– А как же табличка?! – воскликнул я.
Доктор молча полез в стол и, порывшись, достал точно такую же позолоченную табличку с гравировкой «Врач-психиатр Чернобай А.М.» и протянул ее мне.
– Я же говорю вам, Вадим, все гораздо проще, чем вы себе воображаете. Таблички сменные; это не более чем фарс, пыль в глаза, чтобы казаться чуть более солидно.
Я держал в руках табличку и водил большими пальцами по выгравированным буквам, проглатывая и переваривая все то, что мне рассказывал доктор. Он говорил монотонно, тихо, но настойчиво и очень уверенно. На какое-то мгновение я действительно начал ему верить, принял его версию, но затем вдруг вспомнил о совсем недавнем разговоре с доктором Гавриловым и тут же радостно вскрикнул:
– Погодите-ка! Вы уверяете меня в том, что все пережитое мною – это лишь плод моего воображения?
– Именно.
– Но как же дежа вю, который случился несколько минут назад?!
– В одиннадцатом кабинете?
– Да, совместно с доктором Гавриловым.
– Расскажите, что там произошло.
Я поведал доктору историю получасовой давности, подробно смакуя каждый момент, каждое произнесенное слово, будто вновь пережил это столь позабавившее меня событие. Чернобай слушал молча, впрочем, как и всегда. Но как только я закончил, он сказал:
– Очень интересно, Вадим. Но сегодня у нас с вами появилась уникальная возможность расспросить обо всем второго участника вашего «блокбастера». Давайте позовем Гаврилова.
Я пропустил его скабрезный подкол мимо ушей, а лишь пожал плечами, дескать «валяйте». Доктор позвонил коллеге, и через минуту в кабинет вошел недавний объект моей издевательской выходки. Должен признать, что выглядел он нормально, не было никаких признаков того, что несколько минут назад он пережил столь непонятный для него момент.
– Что случилось, Михалыч?
– Дима, ты ведь уже знаком с Вадимом?
– Да, мы сегодня беседовали.
– И о чем же вы говорили?
– О расстройстве личности, чувстве вины, депрессии. Обычный разговор врача с пациентом.
– И во время вашей беседы произошло что-то странное?
– Эм, нет, – он пожал плечами. – А что, собственно, должно было произойти?
– Ну, может быть, Вадим каким-то образом оскорбил тебя, или сотворил что-то неприятное? – заискивающе спросил Чернобай.
– Михалыч, к чему все это?
– Ну, вот Вадим, к примеру, утверждает, что ваш разговор прошел несколько иначе. Я ведь прав?
Они оба уставились на меня, а я переводил взгляд то на Гаврилова, то на Чернобая. Складывалось такое впечатление, что я нахожусь на допросе, и моё алиби только что разлетелось в пух и прах. Во мне закипала злость. Теперь уже я хотел растерзать этого смазливого психиатра, да и седовласого очкарика-предателя вместе с ним. Но я не собирался просто так сдаваться. Пристально посмотрев в глаза Гаврилову, я спросил:
– И вы ничего не помните про оскорбления, про затушенную о дубовый стол сигарету, про ваше необъяснимое оцепенение?
– Боже милостивый, Лащенков, – он пожал плечами и развел в недоумении руки. – О чем вы вообще говорите?!
– Ах, ты падла… – сказал я, медленно поднимаясь с места.
– А ну-ка, спокойно! – гаркнул Чернобай, тут же вскочив. – Или вы хотите провести ближайшие сутки в беспамятстве?
Тяжело дыша, я сел на место. Я бессознательно играл желваками на лице, сжимал и разжимал кулаки. Ситуация накалилась до предела. «Спокойно! – сказал я сам себе. – Возьми себя в руки, иначе тебя точно посчитают шизиком». Сразу же в памяти всплыл фильм «Остров проклятых», и от этого мне стало совсем уж не по себе. Все еще тяжело дыша, я сидел на стуле и внимательно смотрел в глаза доктору Чернобаю. После непродолжительного молчания, он заговорил:
– Спасибо, Дима, ты можешь идти. Думаю, Вадим выяснил все, что хотел.
– Вы уверены, Михалыч? Может, вызвать санитара? – спросил он, не доверительно сверля меня взглядом.
– Нет, не надо. Ведь вы, Вадим, не станете делать какие-нибудь глупости?
Все это время Чернобай не сводил с меня глаз и, казалось, даже не моргал. Я не нашелся, что ответить, поэтому просто отрицательно покачал головой. Поколебавшись еще секунду, Гаврилов развернулся к выходу. После того, как он ушел, Чернобай вновь снял очки и откинулся в кресле, потирая глаза. Мне вдруг стало невыносимо душно в этом маленьком, белом кабинете. Я хотел закурить, но почувствовал, что на этот раз док будет против. Наконец, он вскинул брови, скрестил пальцы и сказал:
– Теперь вы убедились?
– В чем?! – почти прокричал я.
– В том, что вы больны.
– Не смешите меня, док. Это лишь микроскопический эпизод в противовес целой кипе моих наблюдений. И я очень сильно сомневаюсь, что Гаврилов подтвердил бы мои слова. Иначе вы назвали бы шизофреником и его тоже.
– Безусловно! Но есть еще кое-что, о чем до этого момента я умолчал.
– И что же? – я с безразличием уставился в потолок.
– Вы говорили, что сюжету вашего, э, фильма ничего не сможет противоречить.
– Ну, говорил.
– И еще вы говорили, что попали в кабинет к Гаврилову, лишь потому, что это было прописано в сценарии. Ну, чтобы, так сказать, показать состоятельность нашей лечебницы в лице одного красивого кабинета, вместо моей тесной комнатушки. Ведь так?
– Именно так, доктор Шерлок.
– А что если я скажу вам, Вадим, что вчера специально попросил моего коллегу провести с вами беседу в кабинете главврача лишь для того, чтобы сегодня, здесь и сейчас дать вам понять, что «кинотеория», которую вы все это время пытались доказать, является не более чем теорией? Так сказать, подкинуть вам пищу для размышлений.
То, что произошло дальше, я проделал чисто рефлекторно. В одно мгновение я перелетел через стол, повалил и схватил доктора за шею. Я вдавил его в пол, сжимая пальцами кадык; его лицо покраснело, он задыхался. С каким-то необъяснимым, остервенелым, безумным наслаждением я сдавливал ему горло. Но в следующий момент что-то очень сильное оторвало меня от доктора и швырнуло в противоположный угол. Встряхнув от неожиданности головой, я увидел медведеподобного санитара. В два шага он пересек всю комнату, взял меня за грудки и, подняв над землей, прижал к стене. Я пытался отбиваться, но это было бесполезно. Доктор Чернобай поднялся и подошел ко мне: левой рукой держался за горло, а в правой сжимал шприц. В левом плече кольнуло, словно ужалила оса. Спустя секунды желтый кривозубый оскал санитара стал расплываться перед глазами, и я обессиленно уронил голову на грудь.

Глава VIII

Не знаю, сколько времени я провел в беспамятстве, но очнулся я в каком-то незнакомом затемненном месте. И как ни странно, первое, что я увидел перед собой был силуэт в белом халате. Я попытался протереть глаза, но с ужасом обнаружил, что мои руки, как и все остальное тело, были прикованы к кровати. Единственное, чем я мог спокойно двигать, была моя голова. Я несколько раз сильно зажмурился и снова открыл глаза, после чего напрягся и попытался освободиться.
– Тише, тише, Вадим.
Осипший, но все же легко узнаваемый голос принадлежал доктору Чернобаю, фигуру которого я никак не мог рассмотреть.
– Что со мной, доктор? – начал я тревожным, даже немного паническим голосом. – Почему я привязан? Почему я не могу ничего толком разглядеть?
– Ремни – это всего лишь меры предосторожности, а ухудшение зрения может быть вызвано препаратами, которые мы вам ставим последние три дня.
– Три дня? Я здесь уже три дня? Когда вы меня освободите?
– Вы здесь уже почти неделю. Думаю, скоро вас переведут в стационар.
– Что вы мне колете? Что это за гадость, от которой я не могу толком ничего разглядеть.
– Это стандартный набор буйных, Вадим: галоперидол, индометацин и прочие приятные вещи.
– Вам смешно? Вы в одно мгновение перевели меня из добровольцев в буйные, а вдобавок еще и приковали.
– Раньше надо было думать, Вадим. Раньше.
Доктор поднялся и направился к выходу. А когда он покинул кабинет, я громко взвыл от злобы и обиды.

В следующий раз я очнулся уже у себя в палате. Голова трещала, как переспелый, готовый расколоться надвое, арбуз, спина затекла, словно я пролежал в одном положении несколько дней. Но как минимум один приятный момент все же был: зрение мое практически полностью восстановилось. Обводя взглядом комнату, окутанную полумраком, я попытался понять, который час, или хотя бы приблизительно определить время суток. За решетчатым окном было темно, а сквозь щель под дверью и маленькое наблюдательное дверное окошко из коридора пробивался дежурный свет. Значит сейчас примерно между полуночью и шестью утра. Интересно, сколько в итоге прошло времени с момента моей первой отключки в кабинете доктора?
После того, как мои глаза более-менее привыкли к полутьме, я попытался сесть, но совершенно неожиданно осознал, что мое тело все еще намертво приковано к кровати. Меня тут же охватила паника, мне хотелось закричать, заплакать, но когда я случайно провел рукой вдоль туловища, неожиданно для себя осознал, что конечность свободно перемещается под простынею. В суматохе вытащив руки из-под одеяла, я, наконец, понял, что простынь была кем-то подмята под матрас. Я освободился, откинул покрывало в сторону и облегченно вздохнул. В этот момент на соседней койке послышалось недовольное сопение. Я сразу же забыл о раскалывающейся от боли голове и, инстинктивно притаившись, стал вслушиваться в тишину. На протяжении всего времени пребывания в психиатрической лечебнице, вторая койка моей двухместной палаты пустовала. Теперь же я отчетливо слышал ровное дыхание моего новоиспеченного соседа. Это обстоятельство напугало меня настолько сильно, что в почти полной тишине я начал улавливать звуки своего участившегося сердцебиения.
Я аккуратно повернул голову в сторону соседа: он лежал на кровати в трех метрах от меня. Из-за полумрака я не мог определить, на каком боку он лежит: то ли из-под одеяла торчала его темноволосая макушка, то ли он лежал ко мне лицом, наблюдая за мной своим томным тяжелым взглядом. А может быть, он вообще спал, ведь как-никак, время было позднее. В любом случае, присутствие в палате незнакомца насторожило и испугало меня, ведь находился я далеко не в санатории, а в лечебном психиатрическом учреждении.
Не знаю, как долго я пролежал таким образом, но в конце концов, незнакомец перевернулся на спину (все же он лежал лицом ко мне) и спросил приглушенным, слегка хриплым басом:
– Как голова?
Его вопрос прозвучал настолько безэмоционально, что сначала я подумал, что мне всего лишь послышалось.
– Болит.
Как ни странно, но я ответил с тем же безразличием.
– После больших доз галоперидола всегда так.
– Вам часто его ставят?
– Хех, – он безлико усмехнулся, – нет, конечно же. Бывало пару раз в периоды обострения, но мне не привыкать.
– Значит, у вас это называется обострением.
– Что значит «у вас»? Ты лежишь в палате психушки, у тебя трещит голова от успокоительного, и ты говоришь, что обострения бывают «у вас»?
– Ну, я имел в виду…
На секунду я запнулся, потому что не мог найти подходящего слова. У меня никак не получалось подобрать политкорректного синонима «психу», поэтому продолжил, с осторожностью произнося каждый слог.
– Я имел в виду, э, шизофреников.
Мой сосед просто взорвался от смеха. Он клокотал, не переставая, не меньше минуты, словно я только что рассказал ему самый смешной анекдот на свете. Честно говоря, я испугался такой реакции. А вдруг это был очередной приступ его психического расстройства. Но спустя какое-то время, насмеявшись вдоволь, он спросил:
– А ты себя, я так понимаю, считаешь здоровым?
Теперь я начал понимать, что его так рассмешило. И это в гораздо больше степени разозлило меня, нежели успокоило. Тем не менее, я решил не провоцировать собеседника и, будучи уверенным в своей правоте, продолжил диалог в том же безразличном тоне:
– Конечно! Я и пришел-то сюда по собственному желанию.
– Хех, – усмехнулся он, усаживаясь на край кровати. – Лет этак двадцать пять тому назад я тоже приплелся в подобное заведение по собственной воле, а спустя месяц вышел. Однако с тех пор на мне висит пожизненное клеймо шизофреника. Но в отличие от тебя, мой юный друг, я полностью отдаю себе отчет в том, кто я, и на что способен в периоды обострения.
Я не стал с ним спорить, и на этом на какое-то время наш разговор затих. Спустя полминуты я тоже сел на край кровати и всмотрелся в лицо собеседника. Мои глаза, адаптировавшись к полумраку, смогли разглядеть лишь общие очертания: темные, густые волосы средней длины, округлые скулы и подбородок, хилые осунувшиеся плечи и небольшой возрастной живот. Собеседник, также пристально рассматривая меня, резко протянул руку:
–Евгений.
Жест был столь неожиданным, что я машинально отпрянул, на что мой сосед вновь усмехнулся и сказал в дружелюбном тоне:
– Да не бойся ты! Я всего лишь хочу познакомиться.
– Вадим, – я с осторожностью пожал его кисть. – Очень приятно.
– Взаимно.
Он снова улегся на спину, скрестил руки за головой и уставился в потолок.
Как и речь, все его жесты были одновременно дружелюбными, но в то же время какими-то отчужденными. Я пока еще не до конца понимал, являлось ли это особенностью характера или же проявлением болезни, но в любом случае, решил действовать осторожно, тщательно выбирая задаваемые вопросы.
– Вас вчера положили?
– Вчера?! – он искренне удивился. – Уже третью неделю лежу.
– Хм, значит, вас перевели ко мне в палату, – сказал я задумчиво.
– Чего, чего? – встрепенулся он. – Парень, ты вообще из этой вселенной?!
– В каком смысле?
– Да уж. И ты еще утверждаешь, что здоров, – Евгений неодобрительно поцокал языком. – Ты хоть помнишь, что натворил?
– Помню, – ответил я холодно, потому что мне не нравился нравоучительный тон собеседника. – Меня спровоцировал доктор Чернобай, и я набросился на него.
– Слово «спровоцировал» в истории болезни не пишут. Ты, Вадим, совершил нечто такое, что моментально поставило крест на твоей дальнейшей жизни. Таких актов агрессии, насколько я помню, не случалось здесь лет двадцать. И в итоге, твой поступок посодействовал постановке окончательного диагноза: шизофрения, – Евгений приподнялся, повернулся ко мне и подытожил свой вердикт, разъяснительно жестикулируя руками. – Это не меня подселили к тебе в палату, это тебя перевели на второй этаж ко всем остальным тяжелобольным.
Услышав это, я плотно зажмурил глаза и закрыл ладонями лицо. Как же так? Неужели я действительно псих? Когда я успел превратиться в столь агрессивного, озлобленного на весь белый свет человека? И самое главное: кто во всем этом виноват?! Неужели доктор Чернобай прав? Или же он примеряет меня к одному шаблону, даже не допуская мысль о том, что я могу говорить истину? Боже, как же я был глуп, когда поверил, что здесь мне могут помочь. Ведь, как бы там ни было, Чернобай пока еще не переубедил меня в своей правоте. И я по-прежнему прекрасно помнил все, что произошло со мной, начиная с двадцать шестого июля текущего года. Да, вчера доктор разыграл очень хорошую партию, но это еще не ознаменовало его окончательную победу. Ведь на самом деле все, о чем мы говорили до вчерашнего дня, было всего лишь прелюдией. Я был полностью уверен в том, что фокус, проделанный доктором Чернобаем, был далеко не последним.  И теперь начнется настоящее сражение, битва за собственную честь и здоровый рассудок.
Так и не открывая глаз, я завалился на кровать. Мой сосед, молчавший уже несколько минут, снова заговорил:
– Он назвал вам диагноз?
– Шизофрения, – я пожал плечами, даже не задумываясь о том, увидел ли мой жест собеседник.
– Ну, это и так понятно. Но должно же быть что-то более определенное.
– Де… – я попытался вспомнить это не знакомое мне доселе слово. – В общем, какая-то «дезация», точно не помню.
– Дереализация, деперсонализация…
– Вот, – я щелкнул пальцами. – Деперсонализация.
– Хм, интересно. И что же, вы видите собственное «я» со стороны?
– Что? – я посмотрел на него, но не разглядел выражения лица. – Нет! О чем вы вообще?
– Деперсонализация, – начал он тоном учителя, в пятый раз объясняющего студенту труднодоступную тему, – это состояние, характеризующееся расстройством самосознания личности, отчуждением некоторых или всех психических процессов, и собственным ощущением нереальности. При деперсонализации…
– Все это не про меня, – я еле слышно остановил его.
– А что же тогда про тебя?
– Слишком долго объяснять.
– А я никуда и не тороплюсь.
– Давайте, хотя бы не сегодня. У меня совсем нет настроения.
– Хм, как знаешь. Ну, так что же тебя сподвигло наброситься на Чернобая? – никак не унимался мой назойливый сосед.
– Какая, к черту, разница?!
Я отвернулся к стене, не желая продолжать разговор. Евгений еще пытался несколько раз заговорить, но я ему не отвечал, и, в конце концов, он умолк. За окном уже брезжил рассвет, и под тяжелые мысли, ни на мгновение не покидавшие мою голову, я задремал.

После завтрака я пришел к доктору Чернобаю. Постучав, я робко вошел в кабинет. Чернобай сидел на своем месте в привычной позе. Мы поздоровались, и он указал мне на стул.
– Как вы, док? – спросил я слегка сконфуженно, пытаясь разглядеть следы моего недавнего нападения.
– Да как обычно, – он пожал плечами. – Расскажите лучше о себе.
Голос у него был нормальным, но на шее еще виднелись пожелтевшие следы от моих пальцев. Из-за этого я еще больше устыдился за собственный поступок, но виду старался не показывать.
– Я-то в порядке, чего уж там.
– Вас устраивает новый сосед?
– Вполне. Забавный мужик.
– Согласен. Это хорошо, что вы нашли общий язык.
– Общий язык – это, конечно, слишком громко сказано.
– Ничего-ничего, еще успеете раззнакомиться. Думаю, он покажется вам занимательным.
Немного прищурившись, доктор потер пальцами горло как раз в тех местах, где еще виднелись желтые отметины. То ли он делал это не специально, то ли лишь для того, чтобы я почувствовал себя еще более виноватым. Однако где-то в глубине его пронзительных хитрых глаз я уловил фальш этого движения, будто Чернобай хотел еще больше меня устыдить. На меня тут же нахлынула новая волна ярости, вновь непреодолимо захотелось втоптать этого лжеца в пол. Но я заставил себя успокоиться.
Доктор убрал руку от горла, сделал глоток воды, откинулся в кресле и сказал:
– Итак, Вадим, что же мы будем делать дальше?
– Что вы имеете в виду?
– Я говорю о вашей болезни, о вашем поведении, о вашем приступе агрессии.
– Вы меня спровоцировали, док. Я изливал вам душу в надежде на то, что вы поймете и поможете мне. А в итоге, вы плюнули мне в лицо.
– Вадим, поймите, я пытаюсь вам помочь. И первое, что нужно было сделать, это убедить вас в вашей болезни.
– К черту такую помощь! – прорычал я. – Я пришел сюда не для того, чтобы вы записали меня в психи.
– А чего вы, собственно, хотели? – доктор тоже был немного на взводе. – Если бы каждому пришедшему сюда Наполеону я выдавал треуголку и мундир, а каждому Отелло свою Дездемону, и потом, благословляя, отпускал на все четыре стороны, мир бы давным-давно превратился в один огромный сумасшедший дом. Любое психическое расстройство нужно лечить, и вы не исключение.
– Тогда зачем вам моя история?! Зачем весь этот спектакль, будто вы крайне заинтересованы, каким образом я дошел до такого состояния. К чему наши беседы, поиски истины? Неужели все это интересовало вас исключительно с медицинской точки зрения?
– На тот момент это был единственный способ вывести вас из депрессии. Вспомните, первые пару дней вы даже не притронулись к еде. Но когда начали рассказывать историю, настроение ваше стало гораздо лучше.
– Какое же благородство с вашей стороны, – сказал я ехидным тоном, саркастически покачивая головой. – Наша чудодейственная медицина делает все во благо пациента. Спасибо вам, дорогой мой доктор.
Чернобай ничего не ответил. Он поднялся и подошел к окну, встав полубоком ко мне, немного отодвинул занавеску и выглянул на улицу. Несколько секунд он всматривался в происходящее на внутреннем дворике. Затем, так и не поворачиваясь, задумчиво заговорил, словно сам с собой:
– Сейчас у пациентов свободное время. Отличная теплая погода, самое то для тихой прогулки на свежем воздухе. Знаете, Вадим, – доктор повернулся ко мне, – все они завсегдатаи этого заведения. Из года в год, от сезона к сезону они возвращаются сюда в периоды обострения, получают необходимую помощь, восстанавливают собственный рассудок. Здесь мы приводим их в чувства, возвращаем здравый смысл, чтобы хоть на какое-то время они могли вернуться к нормальной жизни.
Чернобай тяжело вздохнул и сел обратно на свое место. Я следил за ним молча, недоверчиво прищурившись. Доктор снял очки, облизал высохшие губы и, уставясь на меня томным, уставшим взором, нравоучительно заговорил:
– Поймите, наконец: шизофрения – это не диагноз, а приговор. Его нельзя отменить, смягчить или исправить. Шизофрения – это пожизненная психическая болезнь, которая не дает вам права на трудовую деятельность. Но, не смотря ни на что, её можно и нужно лечить. И в вашем случае, я бы очень хотел, чтобы вы мне помогли.
Долю секунды я колебался, после чего резко встал и направился к двери. Уже стоя за порогом, я повернулся и заговорил настойчивым уверенным тоном:
– Пока не знаю, как, но я докажу вам, что вы ошибаетесь. Скорее всего, вас попросту нет в сценарии, поэтому мне никак не удается найти хоть какой-нибудь ляп во время наших бесед. Но это – ерунда, я обязательно найду способ. И тогда, док, вы поймете, что я говорю правду.
Доктор вначале ничего не ответил, а лишь еле-заметно неодобрительно покачал головой. Но затем вновь заговорил все тем же тихим назидательным тоном:
– Вадим, прошу вас, сделайте хотя бы маленькую попытку. В момент вашей, э, «одержимости», попытайтесь взять ситуацию под контроль. Я знаю, вы пробовали  сделать это и раньше, и у вас не получалось, после чего вы смирились. Но в тот момент вы отчаянно верили, что являетесь  персонажем некого художественного произведения. Однако теперь, когда я сумел посеять в вас зерно сомнения, я думаю, у вас это получится. Попытайтесь. Просто попытайтесь.
Ничего не ответив, я закрыл дверь и направился во внутренний дворик. Стоял довольно теплый сентябрьский день, солнце уже не пекло беспощадно, как в начале и середине лета, и можно было преспокойно прогуляться под тенью уже изрядно пожелтевших деревьев. Но я не хотел прогулок, не хотел этой размеренной, легкой, беззаботной жизни среди психбольных. Все мое нутро сопротивлялось факту, который так упорно пытался втолковать мне доктор Чернобай. Но из-за отсутствия хоть каких-либо доказательств собственной правоты, меня с каждым часом, с каждой минутой, проведенной здесь, все больше поглощало отчаяние. Ну почему, почему человек, которому я, по сути, изливал душу, все это время был настроен против меня?! Сколько еще предательств и разочарований ожидает меня в этой жизни?
Тихим шагом я добрел до ближайшей свободной скамейки и присел на лакированную поверхность. В нескольких метрах от меня на соседней лавочке сидели трое пациентов. Каждый из них занимался своим важным делом: один бессознательно улыбаясь, бесцельно озирался вокруг, другой в задумчивости рассматривал свои ногти, а третий, закрыв глаза, что-то тихо нашептывал, еле-еле шевеля губами. Мне вдруг стало омерзительно противно лицезреть этих умалишенных вокруг себя. Да как может доктор Чернобай сравнивать меня со всем этим букетом шизофренических отбросов?! Ведь всех этих людей можно квалифицировать как психов при первом же взгляде.
От этой мысли на меня вдруг нахлынула такая волна омерзения, что захотелось убежать отсюда, помчаться во весь опор, не оборачиваясь, словно Форрест Гамп, и бежать, рассекая грудью воздух, куда глаза глядят, до тех пор, пока не упадешь от бессилия. Но я знал, что это невозможно. Ведь я уже пытался сбежать от всего, что обрушилось мне на голову, но закончилось все тотальной неудачей. Поэтому вместо этого я медленно поднялся и побрел в сторону корпуса. Незаметной блеклой тенью я поднялся на второй этаж, зашел к себе в палату и, не обращая внимания на приветствие своего соседа, завалился на кровать. Отвернувшись к стене, я накрыл голову подушкой и тихо зарыдал.

Глава IX

– Лащенков, посетитель!
Услышав голос медсестры, я встрепенулся. Наверное, это пришла мама. Прежде, чем попасть сюда, я предупредил родителей о том, что на некоторое время уеду из города. Разумеется, на фоне произошедшей трагедии, они восприняли эту новость крайне болезненно. Однако, как только мама узнала, что ее сын лежит в психушке, она сама чуть не сошла с ума. Мама никак не могла понять, как меня сюда занесло. Врачи убеждали ее, что все это из-за смерти друга, и что если оставить мое расстройство на самотек, последствия могут быть плачевными. В итоге мама смирилась, но в обязательном порядке приходила навестить меня практически каждый день. Интересно, что она скажет теперь, когда узнает, что ей целую неделю не разрешали со мной встретиться из-за того, что моя депрессия на деле оказалась самой настоящей шизофренией.
Проходя по длинному, слабоосвещенному и уже порядком надоевшему мне коридору, я сначала зашел в уборную и взглянул на себя в зеркало. Точнее не в зеркало, так как зеркал в психбольнице не было, а в лист нержавейки, который был криво прикручен огромными саморезами к стене. Боже, и когда я стал такой никчемной высохшей белокожей мумией? Светло-русые патлы давно нестриженых волос беспорядочно торчали в разные стороны; мои некогда выразительные ярко-голубые глаза помутнели и даже, казалось, постарели; лицо и шею покрывали пятнышки мелких прыщиков и угрей; губы потрескались, ногти и кожа шелушились. В отражении стоял какой-то раковый больной, готовый рассыпаться прямо на глазах, превратиться в труху и, оставив после себя горстку серой золы, исчезнуть навсегда.
Как меня угораздило превратиться из человека вот в это?! И Кто тому виной? Горе-сценаристы, которые хотят, чтобы я страдал? Или я сам являюсь единственной причиной всех тех бед, что со мной приключились? Хоть я и не верил словам Чернобая, осадок от его убеждений и доводов все равно остался. Выстроенная мною версия происходящего в полной мере объясняла все, что со мной случилось вплоть до этого момента. Оставалось лишь единственное обстоятельство, которое я никак не мог понять: причина, по которой остальные участники моей истории не замечают этих странностей. Даже доктор Гаврилов, хоть я и запомнил его ошарашенный безумный взгляд, теперь полностью отрицал все произошедшее. А что, если он не солгал тогда, стоя в кабинете Чернобая? Что, если тот эпизод с затушенной о дубовый стол сигаретой был целиком и полностью выдуман моей больной головой? Каждая деталь: полоска солнечного света, моя нецензурная брань, эмоции Гаврилова, его смятение и полное недоумения выражение лица – все это не более чем правдоподобно разыгранный моим собственным разумом спектакль? От этой мысли мне стало еще хуже, и чтобы прямо в туалете не упасть в обморок, я ополоснул лицо холодной водой и пошел в комнату посетителей.
В комнате для свиданий, как я и ожидал, находилась женщина, которую я любил больше всего на свете. Скромно скрестив руки, она сидела на кушетке с частично-облезлым коричневым кожзаменителем. Когда я вошел, мама, беззвучно охнув, прикрыла рот ладонью, поднялась и, обнимая меня, тихо расплакалась. Она долго не отпускала меня из объятий, целовала в шею, щеки, лоб. Затем резко отодвинулась, обхватила ладонями мое лицо и, поворачивая мою голову из стороны в сторону, внимательно разглядела.
– Вадим, Вадик, сынок, как же такое могло произойти? – говорила она, все еще всхлипывая. – Как же мы могли такое допустить? Вадим, ну скажи же хоть что-нибудь.
Она снова обняла меня и крепко прижала. Но я не ответил ей взаимностью – мои руки обессиленно висели вдоль туловища, потому что в тот момент, когда мама пристально рассматривала меня, я тоже успел заметить некоторые изменения в её внешности: она сильно похудела, щеки впали, мешки под глазами говорили о накопившемся недосыпании; её сухие ломкие волосы походили на ветви иссохшего дерева, а некогда лоснящаяся прекрасная кожа теперь казалась еще бледнее моей. Когда она целовала меня, я чувствовал потрескавшиеся, шелушившиеся губы. За какую-то неполную неделю мама постарела, и это очень сильно бросалось в глаза. Но напугало меня вовсе не это: весь её образ, все эти скоротечные ухудшения маминой внешности вдруг напомнили мне о тёте Свете. О той цветущей, словно весенний тюльпан, вечно жизнерадостной и улыбающейся женщине, которая совершенно незаметно для посторонних глаз увяла и, в конце концов, столь нелепо и глупо умерла.
– Вадик, ну что же ты молчишь?! Идем-ка, присядем. Я принесла тебе покушать, как ты любишь. Ну же, давай, сынок.
Она говорила полушепотом, но довольно строго, словно нехотя корила меня. Мы присели, и мама, вытерев слезы тыльной стороной ладони, уставилась на меня, натянуто улыбаясь. Я по-прежнему молчал, не в состоянии вымолвить и слова: сравнение с тётей Светой никак не давало мне покоя. Мне вдруг стало непреодолимо страшно за маму, страшно, что я могу потерять самого близкого человека на свете. И что было тому виной? Лишь мое эгоистическое поведение и непреодолимое желание исчезнуть отсюда на долгое-долгое время. И, похоже, что доктор Чернобай после установки окончательного диагноза, сообщил обо всем моим родителям.
– Как… – я откашлялся, потому что скопившийся в горле ком не позволял говорить. – Как твои дела? Все хорошо?
– Да что со мной может случиться? Все прекрасно! – мама нервно улыбнулась, в очередной раз чуть не расплакавшись. – Рассказывай-ка лучше о себе. Как ты себя чувствуешь? Хорошо ли тебя кормили? Не обижали?
– Все нормально, не переживай.
– Как не переживать!? Ты же не в санатории, сынок.
– Мама, говорю же, все в порядке.
Примерно секунду мама пыталась понять по моим глазам, насколько сильно я ей лгу. Но, так и не выяснив до конца, о чем я думал, она на некоторое время отступила.
– Что же ты просто так сидишь? – внезапно спохватилась она. – Давай-ка, кушай! Я же знаю, что здесь кормят какой-нибудь баландой из капусты и лука, да порцией мыльных макарон на второе. А я принесла жареной картошечки, котлеток, курочку. Только вот все уже остыло. Но ничего, оно и так сойдет.
Приговаривая, мама доставала из сумки всяческие баночки и контейнеры с едой, обернутые в полотенца, чтобы не остыли, попеременно открывая крышки. И чем больше она доставала разнообразных вкусностей, чем насыщеннее в комнате становился аромат домашней кухни, тем все меньше мне хотелось есть. Аппетит у меня и так был хуже некуда, но после встречи с мамой, после того как я увидел её истощенное, измученное лицо, я теперь сомневался, что вообще смогу проглотить хоть кусочек. Но мама, разумеется, отступать не собиралась, и, видя мое безразличие к выставленным яствам, сам взяла вилку и попыталась покормить меня, словно ребенка. Сперва я отпрянул. Но поняв, что таким поведением могу разочаровать маму еще сильнее, заставил себя немного пожевать. Я перехватил у нее вилку и пока кушал, она рассказывала мне о самых непринужденных вещах: о семье, о том, что отец подумывает о пенсии, Катя готовится к десятому классу, а соседи сверху начали долгосрочный ремонт. Мама сознательно опустила любые упоминания о Сане, но гораздо больше меня встревожило её молчание о Тане.
Проглотив последний из осиленных мною кусочков курицы, я положил ложку и спросил:
– Как там Таня?
– Что-что? – переспросила она, словно не расслышав меня.
– Я говорю, как там Таня? С ней все в порядке? Она ведь знает, что я здесь?
– Она в порядке, – единственное, что смогла выдавить из себя мама.
Потупив взгляд, она стала нервно поглаживать шею. Не надо быть лейтенантом Коломбо, чтобы понять, что мама лгала или чего-то не договаривала. Я налил горячего чая из термоса, сделал глоток и, взяв маму за руку, сказал:
– Послушай. Я знаю, что в считанные недели вся наша жизнь перевернулась с ног на голову, и каких-либо изменений к лучшему в ближайшее время не наблюдается. К сожалению, я не могу и не хочу рассказывать тебе свою версию всего происходящего, потому что ты мне попросту не поверишь. Однако я хочу тебя заверить, что я не сумасшедший, по крайней мере, в привычном понимании этого слова. То, что тебе рассказали врачи – ложь! И в скором времени я это докажу. Пока не знаю как, но обязательно докажу.
Слушая меня, мама всеми силами старалась не потерять самообладание. Но, в конце концов, лицо её вновь приняло слезливую гримасу, и, закрывшись ладонями, она зарыдала.
– Ну вот, снова ты плачешь.
Я отставил в сторону банки с едой и, подвинувшись, обнял её.
– Ну, перестань, прошу тебя. Ты ведь делаешь хуже и себе, и мне. Мама, я справлюсь, поверь мне. Все будет в порядке, обещаю!
– Доктор Гаврилов, – начала она, всхлипывая.
– Что, доктор Гаврилов?
Я тут же насторожился, услышав это имя.
– Доктор Гаврилов был прав. Он сказал, что у тебя психическое заболевание. Сначала я не поверила ему, но теперь. Теперь я убедилась, что с тобой действительно не все в порядке.
– Как ты можешь верить этому смазливому шарлатану?! – взбешенно прорычал я.
– Вадик, он врач, – мама посмотрела на меня покрасневшими от слез глазами. – Или, по-твоему, я должна проигнорировать его слова, забрать тебя отсюда и жить дальше, словно ничего не произошло?
Я поднялся и, обхватив голову руками, стал расхаживать по комнате взад-вперед. Да что же это такое?! Теперь уже и собственная мать считает меня психом. Мой последний оплот, моя единственная не умершая надежда только что объявила мне приговор: «Вадим, ты шизофреник. Мы будем ждать, пока ты выздоровеешь, а потом заберем тебя домой и всю свою оставшуюся жизнь будем пристально следить, чтобы ты больше не набедокурил. Увидимся через месяц. С любовью, мама». А, черт! О чем я только думаю. Это же моя мама – последний человек на свете, кто может желать мне зла. И я не должен её винить за то, что она поверила словам этого размалеванного, расфуфыренного актеришки. Стоп! А с чего это вдруг она общалась именно с Гавриловым, а не с Чернобаем. Если уж действительно доктор Шерлок подставил меня, разыграв ту увеселительную сцену, а после поставил мне диагноз «шизофрения», то, несомненно, именно он должен быть моим лечащим врачом. Почему же тогда с мамой общался этот перекачанный докторишка?
– Сынок, ты ведь почти ничего не съел. Присядь, покушай еще.
Мама немного оправилась и пришла в норму. Глядя в её добрые, хоть и слегка постаревшие глаза, я еще раз мысленно поругал себя за то, что минуту назад чуть не спустил на нее собак. Я присел на кушетку и, стараясь сделать интонацию как можно мягче, спросил:
– А что именно сказал тебе Гаврилов?
– Ну, когда я в последний раз приезжала тебя навестить, неделю назад, он сказал, что у тебя случилось обострение, и что первоначальный диагноз был ошибочен. Он, он, – слова давались ей с трудом, – он сказал, что ты напал на врача, на его коллегу, и тебе пришлось дать успокоительное. С тех пор мне не разрешали тебя навещать. Но вчера вечером Гаврилов позвонил мне и любезно предложил приехать.
«Подонок!» Я хотел во всю глотку выкрикнуть это слово, но совершенно внезапно для себя осознал, что больше не контролирую ситуацию. Теперь мною вновь завладело мнимое или истинное я, и каждую фразу, каждое свое последующее действие я наблюдал, словно изнутри самого себя.
– Ну что же, наверное, каждый в моей ситуации мог съехать с катушек.
– Ты справишься, Вадик.
В ответ я молча покивал, потупив взгляд.
– Как там Санины родители? – я говорил подавленным голосом.
– Тяжело, но справляются.
– А что постановило следствие?
– Самоубийство. Деталей нам не сообщили.
– Ну, – я немного замялся, – а Юля? Надеюсь, укатила обратно в Питер?
«Нет! Только не про неё. Меньше всего на свете я сейчас хотел слышать об этой девушке».
– Не знаю, сынок. Мы не видели её с похорон.
– Она была на похоронах?!
На самом деле, удивляться, с моей стороны, было попросту глупо. Ведь мама знала лишь частичку всей правды, и поэтому, хоть и недолюбливала Юлю, все равно считала её нашей давней подругой.
– Ну да, вы ведь как-никак друзья детства. Кстати, – заметила она с упреком, – Варакины очень расстроились, что тебя там не было. Я даже не знала, что им сказать. Честно говоря, я и сама тогда крайне сильно на тебя разозлилась, за то, что ты так внезапно исчез. Но теперь-то я понимаю, что у тебя тоже очень большие трудности.
– Мам, давай не будем об этом.
«О, спасибо, дорогой друг! Хоть в чем-то наши взгляды совпали».
– Конечно. Конечно, милый.
Мама замолчала и уставилась в кафельный пол. Я не знал, о чем она в этот момент думала, не знал, какие испытывала чувства, но сейчас, как никогда, мне захотелось её поддержать. Я вспомнил совет Чернобая и всеми силами попытался взять ситуацию под контроль. Я хотел просто-напросто обнять её, прижать к себе. Дать ей частичку уверенности в том, что все будет хорошо, что все наладится и рано или поздно вернется на свои месте. И случилось чудо. Не знаю, то ли закончился эпизод, то ли это было действие, задуманное по сценарию, то ли я действительно смог освободиться, но я смог обнять маму и крепко прижать к себе. Я поглаживал её по спине и вполголоса шептал, что все будет в порядке.
В конце концов, мама успокоилась. Она умылась, привела себя в порядок, и еще около получаса мы беззаботно беседовали на разнообразные темы: начиная от погоды и дачных хлопот, и заканчивая политикой и скорыми выборами главы города. Затем она ушла, пообещав навестить меня вместе с отцом в ближайшие выходные.

Я вернулся в палату в приподнятом настроении. Все-таки визит мамы придал мне сил. Однако стоило мне остаться наедине с самим собой, как на ум вновь неотвратимо возвратились мысли об окружавшей реальности, если это вообще была реальность. После попытки завладеть ситуацией, я все еще не до конца понимал, удалось ли мне взять под контроль собственное тело, или  же это был самообман. Но чего я, собственно, добивался? Хотел проверить предположение Чернобая? Фактически это означало, что подсознательно я признал себя психом. С другой стороны, в столь сентиментальный момент, когда собственная мать плачет перед тобой по твоей вине, нет ничего удивительного в том, что человек обнимет и приободрит её. Поэтому, вполне возможно, что это было задумано по сценарию.
Вновь получалась двоякая ситуация. Вновь я стоял на распутье, не понимая до конца, что происходит. Если я прав, то каким образом смогу доказать это Чернобаю, да и нужно ли это вообще? Из-за того, что он не является одним из действующих персонажей, я не могу проделать с ним тот же фокус, что и с Гавриловым, а сам Гаврилов вряд ли когда-нибудь признается, что некогда был объектом моей издёвки. Но если я неправ, если я действительно сумасшедший, то, возможно, стоит уже сдаться? Поступиться своими принципами во благо родных и близких и, пока еще не поздно, попытаться вернуться к нормальной жизни.
От всех этих дум у меня вконец разболелась голова, и я завалился на кровать и закрыл глаза. Совершенно бесшумно в палату вошел мой сосед, и только услышав скрип прогнувшихся пружин кровати, я обратил на него внимание. Он сидел напротив и не без интереса разглядывал меня, глуповато улыбаясь. Несколько секунд мы безмолвно пялились друг на друга, после чего, так и не убрав с лица придурковатую ухмылку, Евгений заговорил:
– Чувствую спинным мозгом, что у тебя опять что-то произошло.
Я усмехнулся и отвел взгляд в потолок.
– С чего вы взяли?
– Когда я вошел, ты был настолько погружен в собственные мысли, что даже не заметил, как я склонился над тобой и поводил ладонью перед лицом.
– Что? Зачем вы это сделали?
– Ну, – он пожал плечами, – хотел понять, спишь ты или нет.
Неодобрительно покачав головой, я приподнялся на локтях и пододвинулся к спинке кровати. Я посмотрел в глаза соседа, пытаясь понять, чего от него можно ожидать, и насколько он опасен. Но Евгений преспокойно сидел на краю своей койки, все с тем же нелепым выражением. Ни один мускул его лица не шелохнулся, казалось, он даже не моргал, словно пытался переиграть меня в «гляделки». В конце концов, я не выдержал этого бессловесного допроса, и решил расставить все точки над i.
– Евгений, – начал я, стараясь сделать тон как можно более мягким. – На данный момент, я даже не представляю, как долго меня здесь еще будут держать. Однако насколько я понимаю, какое-то время мы будем находиться в одной палате. Так вот, мне бы очень хотелось знать о ваших намерениях.
Ухмылка Евгения сменилась вопросительной миной, словно он не понимал, о чем я говорил. Я тут же поспешил все объяснить:
– Я говорю о ваших не совсем понятных мне действиях. Вот, к примеру, вы сказали, что зайдя сюда, склонились надо мной и провели ладонью перед лицом. Зачем?
– Я же тебе сказал, – ответил он, явно удивленный моим вопросом. – Чтобы убедиться, спишь ли ты.
– А какая вам разница, сплю я или нет.
– Ну как же? Чтобы знать, могу ли я шуметь.
Я в отчаянии ударил ладонью себе по лбу. У Евгения была просто железная неоспоримая логика, и в своих действиях он не видел ничего предосудительного. Впрочем, вполне возможно, что мой сосед был в гораздо большей степени прав, ведь он действительно не сделал ничего дурного. А виной всей этой чрезмерной напряженности в нашей палате была моя обострившаяся паранойя. Еще несколько секунд я находился в смятении, но в итоге до меня дошло, из-за чего у нас никак не получается наладить взаимоотношения: Евгений видел во мне обыкновенного человека, своего случайного соседа по палате; я же видел в нем психа и все время ждал подвоха или какого-нибудь непредсказуемого поступка. Какое-то время мое сознание еще боролось с признанием собственной ошибки, но все же я решил извиниться за излишнюю подозрительность.
– Знаете, Евгений… – начал я.
– Можно просто Женя, – прервал он меня добродушно и непринуждённо.
– Эм, как-никак вы, наверное, в два раза старше меня. Так что, если вы не против, я буду звать вас дядей Женей.
– Хорошо, – он пожал плечами, заваливаясь на кровать.
– Так вот, – продолжил я сконфуженно, – вы уж не обижайтесь на меня за лишнюю резкость. Я все это не со зла. Просто в последнее время слишком много всего неприятного произошло в моей жизни. Так что, прошу прощения.
– Ой, да перестань ты, все в порядке! Уж поверь, дерьма за свою жизнь я хлебанул достаточно и в людях разбираться тоже научился. Вот ты, Вадим, – человек неплохой, но не надо быть экстрасенсом, чтобы понять, что ты очень сильно запутался. Настолько сильно, что даже отдаленно не можешь увидеть выход из сложившейся ситуации.
– Пожалуй, вы правы.
Я поднялся и подошел к зарешеченному окну. Солнце уже почти закатилось за горизонт, но оранжево-розовые лучи все еще ласкали облезлые оконные откосы. Лето прошло, а теплые сентябрьские дни тоже неотвратимо подходили к своему логическому концу. Но не пройдет и полугода, как лето снова вступит в свои права, как и солнце, которое каждое утро неустанно поднимается из-за горизонта. А я? Смогу ли я возвратиться к той же спокойной, столь привычной для меня жизни? Смогу ли я одолеть все эти трудности и вновь стать самим собой?
На протяжении какого-то времени дядя Женя что-то негромко бубнил себе под нос, но я, задумавшись, сначала даже не понял, о чем он вел речь. Однако вскоре мой слух стал подсознательно выхватывать отдельные слова: режиссер, съемка, монтаж, декорации, камера. Я поспешно повернулся в сторону монотонно гудящего соседа: уставясь в потолок и закинув руки за голову, он рассказывал какую-то жизненную историю.
– …И вот нас вывезли за город. Режиссер был на редкость нервозным типом. Он кричал без умолку: кто, где и как должен располагаться; кому разрешено улыбаться, а кому нет; кто может двигаться в кадре, а кто должен стоять как вкопанный. В общем, репутацию истерички он заработал сразу же, и под конец съёмочного дня мы все уже порядком его возненавидели. А вот оператор был мужиком нормальным. Он каким-то чудесным, одному ему известным образом не обращал внимания на ругань и срывающиеся на визг крики режиссера и спокойно делал свое дело…
Услышав столь знакомые и одновременно ненавистные мне слова, я медленно подошел к своей кровати и, стараясь не скрипеть пружинами, чтобы не перебить говорящего, присел на самый край.
–…К концу дня мы совсем вымотались, – продолжал дядя Женя, не обращая на меня внимания. – Я уже не хотел ни съемок, ни ролей, ни актерской карьеры – ничего! Вдобавок ко всему, директор картины, словно хитрый лис, юлил и вертелся повсюду, пытаясь дать каждому наставление или ценный совет, хотя на самом деле к кинематографу вообще никакого отношения не имел. В общем, закончили мы ближе к вечеру, когда уже порядком стемнело. Директор уехал на правительственной «Волге», остальные разместились в двух ЛИАЗах. Абсолютно случайным образом я оказался рядом с молодым режиссером. Мнение о нем у меня сложилось крайне неприятное, поэтому общаться желания не было. Однако режиссер заговорил первым:
– Ну как, понравился первый съемочный день?
Голос режиссера из высокого и истерически-крикливого каким-то волшебным образом преобразился в спокойный баритон тридцатилетнего мужчины, чему я очень сильно удивился.
– Даже не знаю, что вам ответить, Юрий Андреевич, – сказал я неуверенно.
– Ты из массовки? Как звать?
– Женя. То есть Евгений Лагутенко – второй курс.
– Ну, а меня ты и так, наверное, знаешь.
Я молча кивнул, а он добродушно улыбнулся и пожал мне руку. Выражение лица в тот момент у меня было крайне изумленным, однако благодаря тому, что свет в салоне автобуса не горел, режиссер вряд ли смог его хорошо разглядеть. Но я был почти уверен, что он прекрасно догадывался о моем удивлении, и последовавший диалог это доказал:
– Должно быть, вы все подумали, что я невротик с психическими отклонениями?
– Не могу вам возразить, – ответил я, слегка замявшись. – Просто вы вели себя, как бы это сказать…
– Вызывающе отвратительно? Так и было, и я даже не думаю этого отрицать. Все это из-за проекта. Фильм проправительственный, и заслуженные мэтры режиссуры отказались в нем участвовать, впрочем, как и актеры. Ты же видишь, что у нас в съемочной группе кроме гримера нет никого старше сорока лет. Ну, а у меня это первый серьезный опыт, вот я и лезу из кожи вон, чтобы на выходе получился действительно нормальный продукт, а не какая-нибудь безвкусная, бесцветная гадость. Да еще и этот партийный проныра повсюду сует свой нос: это ему не так, то ему не нравится. Мужик к полтиннику, а директором картины поставили впервые. Да он же в кинематографе шарит не больше, чем водитель нашего автобуса в ракетостроении!
 Он в отчаянии махнул рукой и отвернулся к окну. Сказать, что я был удивлен – ничего не сказать. Я просто поразился такому внезапному преображению молодого режиссера. На деле он оказался действительно нормальным адекватным человеком. Я поддержал его, похлопав по плечу, а он в ответ искренне поблагодарил меня. Впоследствии я поучаствовал еще в нескольких массовках, и режиссер все так же неизменно кричал, ругался и матерился. Но я теперь смотрел на все это под другим углом. Именно тогда я впервые понял, что нельзя судить о человеке по первому впечатлению, что у каждого могут быть причины вести себя так или иначе. Можно попросту познакомиться с человеком, когда у него плохое настроение, и потом всю жизнь думать, что он хмурый, озлобленный ворчун.
Дядя Женя замолчал, так же внезапно, как и заговорил. Я не знал, будет ли он продолжать, поэтому боялся вставить хоть слово. Лишь спустя минуту он, наконец, повернулся ко мне и сказал:
– Так что, Вадим, не надо делать из меня кровожадного зверя только потому, что мой диагноз – шизофрения. Это впору мне тебя бояться, после того, как ты накинулся на Чернобая.
Он сказал это беззлобно и спокойно, словно продолжал свою историю, однако мне тут же стало неимоверно стыдно за свою излишнюю подозрительность, поэтому я еще раз перед ним извинился.
 И все же упоминание о кинематографическом прошлом моего соседа, учитывая мое положение, теперь никак не оставляло меня в покое. Впрочем, нам и говорить-то особо было не о чем, поэтому я решил выведать как можно больше полезной информации непосредственно из первых рук.
– Так что же это была за картина?
– О, это был фильм восемьдесят девятого года о советской молодежи в период перестройки. Когда Горбачев объявил гласность, начали выходить довольно откровенные фильмы о расхлябанности и пороках современного общества. А когда партия одумалась и решила перекрыть все эти киноисповеди добротной пропагандистской картиной в духе советской эпохи, на выходе у них получился настоящий мусор, полный фальши и громких партийных речовок. Зритель уже не верил лозунгам, и спустя два года выяснилось, что неспроста.
– Ну, а вы? Вы были актером?
– О, нет, что ты! Пару раз поучаствовал в массовке. Так сказать, увековечил на пленке один раз свою глуповато улыбающуюся физиономию, а второй раз потную спину.
Мы немного посмеялись. Дядя Женя поднялся с кровати и размялся, несколько раз потянувшись кончиками пальцев до пола.
– А как получилось, что вас взяли в массовку? Вы учились в театральном?
– Ага, – сказал он, продолжая разминаться, – ГИТИС, доучился до второго курса, потом перевелся в социальный, на психолога.
– Из-за неудачной картины? – в шутку спросил я.
– Частично и из-за этого, – ответил дядя Женя, усаживаясь на край своей койки. – Но в гораздо большей степени, перевелся я по причине того, что захотел больше разбираться в людях.
– Как же вы тогда оказались в психушке?
– Хм, работая над диссертацией, я собирал здесь сведения. Признаюсь честно, к выбранной специальности я относился с огромным энтузиазмом. Да и успехи в познании работ Джейсона, Уотсона, Фрейда, Сеченова семимильными шагами двигали меня к намеченной цели. Я тоже хотел увековечить свое имя в анналах истории и мировой психологии, но в итоге перегорел, словно Икар, возмечтавший прикоснуться к солнцу. Я осознал, что стал психом, когда понял, что проводя эксперименты над собственным разумом, вижу по всем характеристикам, что мой подопытный – шизофреник. Вот тогда-то я и пришел сюда с повинной. Мне было всего лишь двадцать семь, но с тех пор я здесь постоянный гость.
Мой собеседник очень печально улыбнулся. Видя его разочарование в ошибках прошлого, я мысленно поругал себя за то, что вынудил его на этот разговор. И теперь считал себя обязанным поделиться собственной историей о том, как я попал в это заведение.
– Знаете, – начал я немного задумчиво, – не могу сказать, что стал психом по той же причине. Да и вообще до сих пор до конца не понимаю, болен я или нет. Однако факт остается фактом: я нахожусь здесь, а значит у меня далеко не все в порядке.
– Ну, так расскажи, как такое могло произойти. Может быть, я, будучи непредвзятым слушателем, смогу что-нибудь тебе посоветовать.
Больше я не стал юлить и делать вид озлобленного, обиженного и недопонятого человека. Я рассказал дяде Жене всю свою историю: и то, что поведал Чернобаю, и то, чего рассказать не успел. Он терпеливо слушал мой долгий рассказ, лишь изредка перебивая и спрашивая непонятные моменты. Однако, когда я, наконец, закончил, именно дядя Женя в действительности впервые дал мне дельный и очень своевременный совет.

Глава X

Мы с Таней вышли из дома около девяти вечера. Несмотря на то, что август перевалил за середину, аномально-жаркая знойная погода ни на один день не ослабила свою хватку. Не спеша прогуливаясь по вымощенному плиткой тротуару, мы направлялись к дому моих родителей: сегодня было намечено небольшое застолье в честь будущей женитьбы.
Моя жизнь, столь внезапно выйдя из-под контроля, так же неожиданно вернулась в привычное русло, чему я был несказанно счастлив. Рядом со мной шла будущая жена и мать моего ребенка. Уже больше месяца я не замечал никаких ляпов, откатов, дежа вю и прочих необъяснимых ситуаций. Ничего этого не было, и теперь все вспоминалось как страшный сон. От всего этого я был счастлив вдвойне!
Медленным шагом мы подошли к кирпичной пятиэтажке и завернули во двор. Детвора беззаботно играла на детской площадке, подростки терлись возле одного из подъездов, пенсионеры рубились в домино, а бабушки-сплетницы выискивали очередную жертву для обсуждения. Автомобили жильцов, ровными рядами припаркованные напротив дома, смиренно дожидались нового дня, чтобы в очередной раз покорно отвезти своих хозяев по работам. Наблюдая эту столь привычную и одновременно немного позабытую картину размеренной повседневной жизни, на меня невольно нахлынули ностальгические воспоминания.
– О чем задумался? – улыбаясь, спросила Таня, заметив мое сияющее выражение лица.
– Да так, – я пожал плечами.
– Колись! Выглядишь так, словно на дворе март, а ты – единственный в округе кот, которого не успели кастрировать.
– Ха-ха! Да уж, ты в чем-то права. Ностальгия, Танюш, это такая мощная штука, которая порой заставляет улыбаться даже в самой грустной ситуации.
– О, в этом ты, пожалуй, прав! Смотри-ка, – она указала пальцем в сторону Саниной «мазды», – кажется, твой друг отремонтировал машину.
– Хм, точно, – я пробежал взглядом по автомобилю. – Быстро он.
Из-за финансовых проблем Саня затянул с ремонтом, отчего машина долго простояла в гараже. Я подошел к «мазде» и присел на корточки, осматривая места совсем повреждений. Насколько я мог судить, ремонт был сделан очень качественно, и даже заядлый автолюбитель не смог бы сходу сказать, что машина побывала в аварии. Я выпрямился и, поставив руки в бока, еще раз взглянул на «мазду» в анфас: действительно, первоклассная и далеко не самая дешевая работа. Уже разворачиваясь, мой взгляд скользнул чуть дальше, и тут я заметил в глубине двора на пустыре одиноко стоящий белый кроссовер «БМВ» одной из последних моделей. Поначалу, не придав этому особого значения, я уже взял Таню за руку, и сделал шаг в сторону дома, но тут же вновь обернулся и вгляделся во внедорожник.
– Что случилось? – спросила она, заметив мой нахмуренный взгляд.
– Все в порядке.
Я вновь переключив внимание на дорогу, увлекая Таню за собой.
– Ты уверен? – она все еще вертела головой, пытаясь понять, что меня так насторожило.
– Все хорошо, милая, пойдем.
Подходя к подъезду, я украдкой бросил взгляд наверх, в сторону окон. Но на улице было еще слишком светло, чтобы зажигать в квартирах свет. Поднявшись на второй этаж, я оставил Таню на попечительство родителей, а сам же остался на площадке покурить.
Поднявшись еще на полпролёта, я закурил сигарету и взглянул на улицу через замызганное окно, выходящее во двор: белый «БМВ» преспокойно стоял на том же месте. Разумеется, это была далеко на первый кроссовер подобной модели, появившийся у нас в городе. Однако меня слегка встревожил номерной знак, в правом углу которого значился семьдесят восьмой регион. Это был питерский автомобиль, и раньше я его здесь не замечал. К сожалению, мое далеко не самое лучшее зрение не позволило отсюда разглядеть, сидел ли кто-нибудь за рулем, тем более что окна машины были слегка тонированы.
Конечно, кто-то из более-менее состоятельных жильцов мог совсем недавно приобрести этот отнюдь недешевый по местным меркам внедорожник, или же к кому-либо могли приехать гости из Северной столицы. Однако волей-неволей в моей памяти всплыл разговор с уже бывшим начальником о том, что вскоре в город приедет моя стародавняя знакомая. Вкупе с неприятной темой я сразу же вспомнил пугающие и до сих пор до конца не разъясненные обстоятельства того разговора трехнедельной давности. Стоило мне на мгновение вырвать из памяти те ужасные ощущения, как по всему телу внезапно пробежала мелкая дрожь.
После ссоры с Саней в парке, когда он в порыве гнева зарядил мне в ухо, и моего последующего разговора с младшим настоятелем «Церкви Святых Апостолов Петра и Павла» отцом Федором, моя жизнь вернулась в норму. И несмотря на непродолжительный срок, все эти гадости сами собой начали потихоньку забываться. Наверное, причиной тому стала какая-то подсознательная защита, вовремя включенная моей головой. Как бы там ни было, но благодаря Тане, и её безмерной заботе о моем здоровье, я действительно почти вернулся к нормальной жизни.
И вот сейчас, заметив этот незнакомый автомобиль, я снова вспомнил все, что со мной произошло чуть меньше месяца назад. Какая-то ядовитая заноза где-то глубоко в голове твердила мне, что происходившие со мной странности, которые я беспечно записал на счет переутомления и недосыпания, с самого начала были связаны с приездом в город Юлии. Что-то на уровне подсознания неумолимо и неотвратимо твердило мне, что эта роковая девушка еще скажет свое веское слово в нашей только-только устаканившейся жизни.
От подобных мыслей меня на какое-то мгновение охватила паника. Но я унял дрожь, затушил окурок и направился было к своей квартире, как тут же остановился и взглянул на старенькую, оставшуюся еще с советских времен, коричневую дверь квартиры Коноваловых. Не могу сказать, что следующий мой поступок является чем-то чересчур аморальным, однако еще в юном возрасте я узнал, что подслушивать нехорошо. Словно вор, я на носочках поднялся на третий этаж, и присев на предпоследней ступеньке, будто завязывая шнурок, прислушался к тому, что творилось за деревянной дверью. За несколько секунд, проведенных в таком положении, я не услышал ничего, кроме мертвой, абсолютно могильной тишины. Кто знает, сколько бы я так просидел, если бы внизу не распахнулась, скрежетнув стальным замком, дверь, и Танин голос не произнес:
– Вадик, милый, где ты застрял? Уже все готово.
Я стиснул зубы, словно меня поймали на месте преступления, затем выпрямился и начал спускаться вниз.
– Что ты там забыл? – спросила Таня в легком недоумении.
– Да так, хотел посмотреть, не перегорела ли на третьем этаже лампочка, а то у нас в подъезде слишком темно.
Врать я особенно не умел, да и Танюша была далеко не глупой девушкой. Тем не менее, она не стала больше задавать вопросов и, пропустив меня вперед, затворила дверь.
Ужин прошел немного напряженно. Несмотря на искреннее радушие и неподдельную радость моих родителей, я чувствовал себя немного скованно. Таня тоже прекрасно видела, что со мной что-то не так, но никак не могла понять, что именно. Скорее всего, она догадывалась, чем вызвано мое расстройство, однако при родителях заговорить об этом не решалась.
Ближе к десерту мы с отцом вышли на балкон покурить. Сумерки – золотое время молодежи – были почти на исходе, лишь где-то далеко на западе высокие перистые облака бледными розовыми отблесками отражали последние лучи утопающего за горизонтом солнца. Сейчас я был несказанно рад тому обстоятельству, что наши с отцом силуэты почти полностью поглощала ночь, потому что в темноте я почти не видел тлеющих в наших руках сигарет. Затянувшись несколько раз подряд, я заговорил слегка низким от табачного дыма голосом, почти напрямую спросив отца об интересовавшей меня проблеме:
– Слушай, пап, я сегодня заметил, что Саня починил машину.
– Да, отец нашел ему хороший автосервис, содрали по-божески, да и сделали как с нуля.
Я молча одобрительно покивал.
– А ты, случаем, не в курсе, кто-то из наших жильцов взял новый «БМВ»?
– Эмм, – отец развел руками, – ничего такого не слышал. Думаю, наши глашатаи у подъезда уже давно бы обмусолили подобную тему. Мама иногда задерживается возле них. Уж наверняка, она бы мне рассказала. А с чего ты взял?
– Да вон там, на пустыре, – я указал пальцем в темноту, – весь вечер белый Икс-пятый стоит с Питерскими номерами.
Отец впился глазами в полумрак, но уже ничего не смог разглядеть.
– Не знаю, Вадик, – он пожал плечами. – Наверное, к кому-нибудь гости приехали.
– Ну, и я так подумал.
Последнюю фразу я бросил невзначай, чтобы отец не заподозрил меня в излишней заинтересованности. Затушив сигарету, он направился обратно в квартиру.
– Давай, не задерживайся – мама уже чай приготовила.
– Ага, сейчас иду.
Я остался на балконе один. Откуда-то неподалеку, с детской площадки, куда переместилась после заката молодежь, попеременно доносились голоса нескольких девушек и парней. Невольно вслушиваясь в довольно язвительные и отнюдь не двусмысленные фразы с сексуальным подтекстом, я вспомнил собственный подростковый период. Ведь действительно, каких-то десять – двенадцать лет назад точь-в-точь, как и эти ребята проводил летние вечера в компании немногочисленных друзей по интересам. Вот только у нас не было светящихся прямоугольников сотовых телефонов и планшетов. Из зала меня окликнула мама, и я уже собрался возвращаться, как вдруг на пустыре яркими прожекторами прорезая ночной полумрак зажглись фары белого кроссовера, беспардонно озарив случайно попавших под лучи света, обжимавшихся на площадке подростков. Несколько секунд автомобиль еле-слышно работал на холостых. Затем водитель несколько раз взревел мотором, словно хотел произвести впечатление на малолеток, и, подняв небольшое облако пыли, резко стартовал в сторону оживленной улицы.
Парни, чтобы скрыть зависть и не пасть в грязь лицом, тут же одарили хозяина автомобиля несколькими красочными нелицеприятными эпитетами, и будто ничего не произошло, вернулись к привычным делам. А вот я не на шутку задумался над увиденным: кто же все-таки сидел за рулем, и к кому он приезжал?
Уже поворачиваясь к двери, я заметил боковым зрением движение на балконе Варакиных. Тут же машинально выглянув в открытую створку лоджии, я несколько раз негромко позвал Саню. Но силуэт, словно призрак, уже растворился в глубине темной квартиры.
Я вернулся за стол, стараясь сделать как можно более спокойное выражение лица.
– Что же ты так долго, сынок? – мама была явно недовольно. – Чай уж совсем остыл. Заново что ли для тебя поставить?
– Нет, все нормально. Слушайте, а где Варакины? Что-то у них совсем темно.
– Так они ж уехали в Киров, к бабушке.
– И Саня тоже? Ему ж вроде отпуск не дали.
– Насчет Саши я даже не знаю, – ответила мама задумчиво.
– Да здесь он, – буркнул отец, усаживаясь на диван и включая телевизор. – Ты же сам машину видел. Думаешь, уезжая на неделю, он оставил бы её во дворе?
– Да, точно. Что-то я не сообразил. Пойду, проведаю его, что ли.
Я сказал это, улыбаясь, и как можно более непринужденно. Однако натянутость всего диалога просто висела в воздухе, хоть и заметили её лишь я и Таня, судя по её неодобрительному взгляду. Тем не менее, я поднялся и вышел на площадку. Прежде чем постучать в дверь напротив, я затаил дыхание и прислушался: тишина. Я несколько раз позвонил, затем постучал, но никто так и не открыл мне. Простояв несколько минут впустую перед железной дверью, я вернулся обратно.
– Ну что? – спросила мама, потихоньку убирая со стола.
– Никто не открыл.
– Может, спит или решил прогуляться. Позвони ему.
– Нет, не стоит. Нам, наверное, пора.
Я кивнул Тане, и она начала медленно подниматься.
– Сына, а как же чай? – спросила мама обиженно. – Катя сама торт испекла, старалась очень.
– Что-то я совсем подустал. Заверни, пожалуйста, кусочек, я возьму с собой.
Поблагодарив за ужин и распрощавшись, мы с Таней вышли за порог. На секунду я задержался возле двери Варакиных, но стучаться не стал. Выйдя из подъезда, я бросил взгляд на окна второго и третьего этажа, но, как и ожидалось, свет нигде не горел. Помедлив еще мгновение, я, наконец, взял Таню за руку, и мы быстро зашагали в сторону дома.
Всю дорогу мы молчали, но я, полностью погруженный в свои мысли, не обратил на это никакого внимания. Придя домой, я сразу же направился в душ, и после того, как освежился, зашел на кухню попить воды. Таня сидела за кухонным столом и смотрела телевизор. Я налил себе сока, и не глядя на неё заговорил.
– Ну, как тебе ужин?
– Нормально.
– Торт понравился?
– Да.
– Тебе завтра во вторую смену?
– Да.
– Ну и отлично, выспишься, как следует.
Она отвечала очень тихо, почти без интонации. Я налил сок и машинально повернулся в сторону телевизора, посмотреть, что же так сильно поглотило внимание моей суженой. Однако, к моему огромному удивлению, экран был пуст. Я взглянул на Таню: она смотрела не на телевизор, а куда-то вдаль, абсолютно отрешенным, полным тоски взглядом. Я не на шутку перепугался, может быть, что-нибудь случилось с ребенком.
– Таня, – заговорил я полушепотом, – что-то случилось? С тобой все в порядке?
Она перевела на меня полный грусти и отчаяния взгляд.
– Танюша, солнышко, что с тобой?
– Ты неправильно ставишь вопрос, Вадим. Как раз со мной все в порядке. А вот что с тобой – этого я никак не могу понять…
Я поставил стакан, присел перед ней на корточки и взял её за руки.
– Что ты, родная, все хорошо.
– Ничего не хорошо!
Таня оттолкнула меня, и я упал на пятую точку. Она резко поднялась и отошла в противоположный угол кухни. Я сидел на полу в полном смятении, не понимая толком, что происходит. Наконец, поднявшись, я сделал шаг в её сторону, чтобы успокоить и приласкать, но жестом руки Таня преградила мне дорогу.
– Не надо, стой, где стоишь, – она говорила тихо, но очень уверенно.
– Хорошо, хорошо.
Таня закрыла глаза, успокоилась и, вдохнув полной грудью, сказала:
– Я спрашиваю еще раз, Вадим, что с тобой происходит?
– О чем ты говоришь?
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
– Нет, не понимаю. Будь добра, разъясни.
Танины глаза вдруг наполнились слезами, но она сдержала порыв рыдания. Впервые за два года я видел её такой растерянной и озлобленной. Признаюсь честно, я очень перепугался того, во что могла перерасти эта ссора.
– Вадим, – заговорила Таня с легкой дрожью в голосе. – Мы с тобой встречаемся уже очень давно, и за это время я смогла достаточно о тебе узнать. Но последний месяц тебя словно подменили. Ты – не тот Вадим, которого я знаю больше двух лет, которого полюбила, с которым хотела связать свою жизнь. Ты – какая-то бледная тень того чудесного, доброго, уверенного в себе парня. Вот поэтому я и спрашиваю, что с тобой? Куда пропал тот, от кого я жду ребенка, тот, кто сделал мне предложение?
– Танюша, о чем ты говоришь? – спросил я, глупо улыбаясь, словно не понимая, о чем идет речь. – Это я, все тот же парень, с которым ты познакомилась пару лет назад. Ничего не изменилось.
– Нет! – сказала она твердым, но подрагивающим голосом. – И больше всего меня пугает тот факт, что ты начал меняться, когда я сказала, что беременна.
– Нет-нет, Таня. Это здесь совсем ни при чем!
– Стой на месте, – крикнула она, когда я вновь попытался сделать шаг в её сторону. – А что же тогда? Ты ведешь себя, словно параноик. Смотришь какие-то фильмы про теории заговора, ни с того ни с сего вылетаешь с хорошей работы, переживаешь за своего друга больше, чем за меня, будто он маленький ребенок и не в состоянии самостоятельно разобраться в своих проблемах. Да еще и твоя подруга детства. Это ведь её ты сегодня высматривал в том джипе?
По лицу Тани скатилась одинокая слеза, но она даже не обратила на нее внимание. Вместо этого, Таня полным обиды, злости и отчаяния взглядом смотрела на меня, ожидая ответов. Но я не знал, что ей сказать, не знал, какие слова сейчас смогут поправить ситуацию, потому что все, что лезло мне на ум, выглядело как оправдание. Таня застала меня врасплох, и я окончательно растерялся.
– Понимаешь, милая…
– Ты влюблен в нее?!
– Что?!
– Ты не ослышался. Ты влюблен в свою Юлю?
– Нет! С чего ты взяла?
– Когда ты поведал мне о вашей дружбе, то сказал, что в неё влюбился Саша. Ну, а ты каким-то чудесным образом данной участи избежал. Так вот, это очень похоже на те истории, которые рассказывают якобы про своих друзей, хотя на самом деле подразумевая себя.
– Таня, ты перегибаешь. Это полная чушь.
Теперь уже я начал выходить из себя.
– Судя по твоему поведению, я как раз-таки абсолютно права!
Она резко развернулась и вышла из кухни. Я ринулся вслед, на ходу пытаясь придумать хоть какое-то более-менее подходящее объяснение. Но эмоции, переполняя мой разум, не давали толком соображать.
Таня обулась и вызвала такси. Я стоял в дверном проеме, до сих пор толком не понимая, что же только что произошло. Разумеется, как и все нормальные пары, мы и до этого ссорились, но сегодняшний скандал был гораздо серьезнее всех предыдущих.
– На улице уже темно. Давай, я хотя бы провожу тебя?
Я потянулся было за кедами, но Таня вновь остановила меня.
– Не надо, за мной подъедут к самому подъезду. А тебе советую хорошенько все обдумать.
Я взглянул на нее вопросительно.
– Не прикидывайся дурачком, я ведь прекрасно тебя знаю. Подумай, обо всем, пока еще не поздно. Расставь, наконец, приоритеты: желаешь ли ты создать со мной семью и жить нормальной полноценной жизнью, или же тебя больше интересуют какие-то детские травмы и неразрешенные проблемы юности? И не звони мне, пока не разберешься в себе.
Она развернулась и вышла за дверь. А я еще долго стоял на пороге, слушая удаляющиеся шаги на площадке. Наконец, домофон внизу запищал, и такси укатило Таню далеко от моих проблем.
Я вернулся на кухню. Я был целиком и полностью разбит, подавлен, растоптан, уничтожен. Вместо того чтобы наладиться, моя жизнь в одночасье вновь покатилась под откос. Как же я смог такое допустить? Как не заметил еще несколько недель назад, что мое удручающее состояние столь пагубно влияло на наши с Таней отношения? Где-то в глубине души я понимал, что сам во всем этом виноват. Но внезапно нахлынувшая обида переросла в злость. Я вдруг возненавидел всё вокруг! Всё, что хоть каким-то образом было причастно к моему нынешнему положению. Я возненавидел Саню, с его взбалмошным поведением, Юлю, с её тайным темным прошлым, своего бывшего начальника вместе с его властным желанием исправлять все вокруг. Я возненавидел собственную слабость, суету вокруг друзей детства, ляпы…
Ляпы. Я совсем про них забыл. Может, стоило рассказать про них Тане? А было ли мне это позволено? Не охватила бы меня та самая одержимость, из-за которой я порой не мог контролировать свое поведение в очень важных ситуациях. Почти месяц я не замечал этих странностей. Значит, наверное, все это был плод моего больного ослабленного воображения.
Я поднялся и поставил чайник. На глаза мне вдруг попалась бутылка Киновского коньяка, одиноко пылящаяся в одном из кухонных шкафов. Недолго думая, я открыл её и налил стопку, затем еще одну. Я выпил четыре подряд, не закусывая. В груди мгновенно потеплело, я почувствовал минутное облегчение. Но спустя какое-то время, блаженная хмельная эйфория, обернулась в тяжелую горестную думу. Я грузно опустился на табурет, налил еще одну стопку и выпил, закусив долькой лимона. За сорок минут я оприходовал всю бутылку. Изрядно опьянев, я схватил телефон и уже набрал было номер Тани, но вовремя остановил себя. Вряд ли после такой серьезной ссоры она была бы рада услышать мой пьяный голос. Неимоверных усилий стоило мне заставить себя пойти спать вместо того, чтобы одеться и выйти в полуночный город в поисках добавки.
Я трупом рухнул на кровать, чувствуя, что голова похожа на вертолет, и спустя полминуты меня охватил глубокий пьяный сон.

– Ваша ссора была задумана по сценарию?
Как ни странно, но дядя Женя, молчавший вплоть до этого момента, задал крайне интересный вопрос, на который я сам толком не знал ответа. Поэтому я лишь неопределенно пожал плечами.
– Но во время ссоры с Таней ты не заметил этих самых ляпов? – не унимался мой собеседник.
– В том-то и дело, что нет. Ведь на тот момент я всеми силами старался забыть обо всем, что со мной произошло почти три недели назад. Говорю же, жизнь стала налаживаться, и я практически убедил себя в том, что моя теория кинематографического мира была ошибочной. Да и во время того скандала с Таней меня в гораздо большей степени волновало происходящее между нами, нежели какие-то мелкие детали вокруг.
– Но ты думаешь, что ляпы все же имели место быть?
– А вот этот вопрос сам по себе крайне интересен.
– Что ты имеешь в виду?
– Я лишь хочу сказать, что «кинотеория», как назвал её Чернобай, подразумевает наличие фэйлов, допущенных постановщиками по ту сторону экрана. Но это отнюдь не говорит о том, что в каждой сцене они обязательно допустят киноляп. Раньше подобным образом я мог для себя выяснить, является тот или иной момент моей жизни эпизодом из фильма, или же я свободен в собственных действиях.
– Звучит так, словно за тобой подглядывают.
– Точно! – я щелкнул пальцами. – Наверное, одно из лучших сравнений того, что я чувствовал.
– А что же с твоей одержимостью? Её больше не было?
– О! Она вернулась, да еще как!
– Ты выяснил, что это?
– Разумеется. И, знаете, дядя Женя, уж лучше бы я был одержим бесами!
– Что за ужасное пожелание?
– Бесов хотя бы можно изгнать…

Глава XI

Я проснулся около восьми. Горло пересохло, а голова раскалывалась и трещала по швам. Полежав несколько минут, уставившись в потолок, я все-таки заставил себя подняться и поплелся на кухню в поисках воды. На столе стояла пустая бутылка Киновского. Увидев её, я тут же ощутил рвотные позывы, но после двух стаканов проточной воды, неприятное ощущение тошноты прошло. На часах было без малого девять, когда я, наконец, умылся и немного привел себя в порядок.
Что же вчера произошло? Я в подробностях восстановил в памяти нашу с Таней ссору, и выводы меня отнюдь не порадовали. По всем статьям я был виновен. Каждое её слово попадало в самую точку, каждый довод был верен, неопровержим и абсолютно логичен. Но самым ужасным оказался тот факт, что я не смог переубедить свою невесту в том, что она неправа насчет моих чувств к Юле. Дурак! Как же я не заметил с самого начала, что Таня все это время держала в душе обиду. Какой же из меня получится муж, если уже сейчас я не могу заметить перемен в настроении своей невесты. Но с другой стороны, Таня вчера была не похожа на саму себя. Все то время, что мы были знакомы, моя девушка была просто олицетворением уверенности и спокойствия. Однако, как ни странно, вчера она в буквальном смысле просто взорвалась.
Знаете, что мне пришло на ум в тот момент: что все эта канитель очень уж похожа на мыльную оперу. И я имею в виду не только нашу ссору. Все эти события, что произошли со мной за последний месяц, с самого начала показались мне какими-то неестественными. Начиная с несвойственных моему другу позывов к восстановлению отношений с бывшей возлюбленной, и заканчивая вчерашним скандалом с моей невестой – будущей матерью моего ребенка. Уж слишком сильно все вокруг походило на дешевую постановку, начиная от бестолковых и порой абсолютно бессмысленных диалогов, и заканчивая полным отсутствием логики в действиях и поступках людей, которые меня окружают.
Но в тот момент я лишь усмехнулся собственной догадке. Ведь даже те ляпы и дежа вю, что произошли со мной несколькими неделями ранее, благополучно прекратились, и я практически вернулся к нормальной жизни. Однако вновь промелькнувшая в голове мысль по поводу вымышленности нашего мира, заставила меня невольно вздрогнуть.
Еще больше я перетрухнул, когда в комнате неожиданной забренчал телефон. «Танюша!», – подумал я. Но вступительные ноты «Smells like teen spirit» группы Nirvana очень быстро охладили мой пыл: звонил Саня.
– Здорово, чувак!
Голос его показался мне очень уставшим, словно он всю ночь кутил, и только сейчас его начал отпускать алкоголь.
– Привет, Санчо. Ну, рассказывай, как дела, чего нового?
– В принципе, все нормально. Но хотелось бы поговорить с глазу на глаз. Ты сейчас занят?
– Эм, да не особенно.
– Давай, минут через двадцать в скверике, на центре?
– Это там, где ты мне недавно в глаз зарядил?
Мой друг на том конце провода цокнул языком и недовольно вздохнул.
– Да, именно там.
– Перестань, Санчо, я ведь просто пошутил. Все в порядке, я уже и забыл о том случае.
Хоть я и попытался перевести все в шутку, Саня все равно расстроился. Он молчал, ожидая моего ответа. Впрочем, вполне возможно, что настроение его было подпорчено отнюдь не моей шуткой.
– Ладно, дружище, я подойду в скверик через двадцать, нет, через тридцать минут. Хотя, погоди, а чего это ты захотел увидеться так далеко?
До меня только сейчас дошло, что нам гораздо проще встретиться и поговорить где-нибудь поблизости, ведь наши дома находятся друг от друга в каких-то десяти минутах пешком.
– Я сейчас на другом конце города. В общем-то, нам по времени идти почти одинаково.
– Ну, хорошо, убедил. Через полчаса в сквере.
– Давай.
В трубке послышались гудки.
Я решил пройтись до скверика пешком. В назначенное время я подошел к той же скамейке, где не так уж давно у нас с Саней произошел крайне нелицеприятный диалог. Солнце было еще не высоко, и тень от могучих кудрявых берез приятно скрывала меня от разгоравшегося дневного зноя. В парке было почти безлюдно, лишь где-то вдалеке, справа от меня, пожилая женщина в ярко-оранжевом сарафане, сидя на скамейке, читала книгу.
Часы на моем смартфоне показывали без четверти десять. В принципе, я пришел раньше, чем рассчитывал, поэтому всерьез подумывал добежать до ближайшего продуктового и взять бутылочку прохладного пива, потому что голова временами все еще напоминала о моем вечернем срыве. Однако совершенно внезапно кто-то приветственно похлопал мне по плечу, бесшумно подойдя со спины. Я обернулся и увидел Саню. Он обошел лавочку и присел рядом. В руке у него был полупрозрачный белый пакет-майка с символикой местной сети супермаркетов, на дне которого заманчиво позвякивало стекло. Ничего не говоря, Саня тяжело вздохнул, достал из пакета две бутылки «Балтики №7» и протянул одну мне. Затем он с вожделением откупорил свою и сделал очень продолжительный глоток, выпив за раз почти половину.
– Задолбала жара!
Саня заговорил так же внезапно, как и появился.
– Да уж, раньше такого не было.
– Всегда так было. Просто мы были совсем мелкими и ничего подобного не замечали.
Я пожал плечами.
– Говорю тебе: раньше все было по-другому!
– Ага, трава зеленее, небо чище…
– Серьезно, Вадик! Вспомни хотя бы наши первые опыты с алкоголем.
– Что ты имеешь в виду?
– Помнишь, как мы в девятом классе литру самогона купили. Как потом после дискотеки Вовку Патрикеева домой тащили. Помнишь?
– Да мы и сами тогда были в дрова.
– Это точно! – Саня ностальгически заулыбался. – Но Патрик после часовой эйфории буквально ушел в себя.
Мы сдержанно посмеялись, после чего Саня достал пакетик арахиса и протянул мне.
– Я к чему клоню, – снова заговорил он, – мы разошлись по домам попросту на бровях, а на утро – никакого похмелья. Согласен?
– Ну, пожалуй, ты прав.
Я одобрительно покивал в ответ, после чего пристально посмотрел на своего друга: он был очень помятым, хмурым и небритым. На воротнике темно-синей рубашки-поло запекись несколько капель, отдаленно напоминавших кровь, однако кулаки были не сбиты. Весь его внешний вид говорил о том, что прошлую ночь он провел в каком-то злачном и далеко не самом элитном заведении нашего города.
– Ну, что ты так вылупился?
Все это время Саня, задумавшись, смотрел куда-то перед собой, поэтому его внезапный вопрос меня вполне резонно смутил. Я тут же поспешно отвернулся, словно замеченный за непристойным занятием.
– Что, Вадик, ни разу не видел меня с похмелья? – он продолжал говорить, не отрывая взгляд от березовой рощи. – Да ты и сам-то выглядишь далеко не лучшим образом.
Саня уставился на меня, ехидно ухмыляясь.
– У меня есть на то причины.
– Да неужели? Какие же, интересно: не сошелся в мнениях с будущей супругой?
– Вплоть до этой секунды, я хотел выслушать тебя, но теперь все желание пропало.
Разозлившись, я резко поднялся, выбросил недопитую бутылку пива в урну и достал бумажник.
– Сколько я тебе должен за пиво?
Саня вновь уставился куда-то в сторону березовой рощицы, самодовольно улыбаясь. Я стиснул зубы от гнева, бросил ему на колени сторублевую купюру и пошел прочь. Но не успел я сделать и пяти шагов, как Саня окликнул меня.
– Постой.
Я остановился, глубоко вздохнул и, не оборачиваясь, спросил:
– Что?
– Давай поговорим? Обещаю, я не буду тебя провоцировать.
Его голос изменился, ехидные нотки надменности исчезли, словно их и не было. Я повернулся и посмотрел на друга: в его выражении лица было столько грусти и отчаяния, что мне даже стало как-то не по себе. Не проронив ни слова, одним только полным горечи взглядом он просил, просто умолял ему помочь. В моей памяти моментально всплыли те события пятилетней давности, когда Юлия умчалась в Питер, и Саня пришел ко мне поплакаться в жилетку. Но тогда, в теплый майский день я не заметил в выражении его лица этой фатальной безысходности, которая сейчас просто сквозила через край.
Я проглотил скопившуюся слюну, подошел к нему и молча присел.
– Ну, выкладывай.
Саня прошуршал пакетом, достал еще одну бутылку пива и протянул мне. Затем он очень горестно вздохнул, опустил взгляд и заговорил тихим, совершенно не своим голосом.
– Я прекрасно понимаю, что в последнее время натворил очень много гадостей. Знаю, что из-за моих выходок пострадали мои друзья и близкие. Но, к сожалению, ничего не могу с этим поделать. Понимаешь, Вадик, эта подлая, мерзкая тварь под названием любовь никак не хочет отпустить меня на свободу. Я любил Юлю всю свою сознательную жизнь и, наверное, люблю до сих пор. Она как заноза влезла мне куда-то вглубь аорты и не желает оттуда выходит ь. Когда пять лет назад Юлю свалила отсюда, я был в полном отчаянии. Да кому, как ни тебе это знать! Но прошел год, потом другой, и я понял что, если не заполню эту брешь, то вскоре дойду до ручки. Помнишь, я еще тогда начал встречаться с Катей Поповой?
– Прекрасная девушка! Вы с ней почти год дружили. До сих пор не могу понять, почему вы разошлись.
– А всему виной, дружище, социальные сети, – Саня многозначительно вскинул брови. – Когда я зарегистрировался в «Контакте» и стал искать друзей, то, в конце концов, наткнулся, угадай на кого?
– Понятно, – сказал я и откинулся на спинку скамьи.
– Нет-нет, Вадик, я не стал стучать к ней. Скорее наоборот, закрыл страницу, выключил комп и свалил к Кате. Наверное, около недели я не заходил на сайт, а после вообще хотел удалить страницу. Однако стоило мне вновь выплыть на просторы интернета, как в «друзьях» у меня высветилась новая заявка и несколько непрочитанных сообщений. Это была Юля. Она нашла мой аккаунт, и в отличие от меня, не стала игнорировать, а наоборот, тут же решила повспоминать о совместно проведенном времени.
Я не хотел перебивать монолог друга, но не смог удержаться от неодобрительного смешка.
– Вадик, хочешь верь, хочешь нет, но я не хотел отвечать. Я даже не стал поначалу читать сообщения. Однако заноза в сердце, больно кольнув, напомнила о себе. Сначала я лишь посмотрел её фотографии, затем прочел сообщения и, так и не совладав с собой, ответил. Я не буду вдаваться в подробности переписки, но скажу откровенно: говорили мы не только о детстве. Поначалу она извинилась за свое внезапное исчезновение, но я уже почти не держал на нее зла. Насколько я мог судить, парня у нее на тот момент не было. И Юля была крайне удивлена тому, что у меня девушка, как раз-таки, есть. Мы переписывались несколько раз в неделю на протяжении года. И каждый раз, когда я писал ей «Привет!», сердце мое колотилось так, словно я делал шаг в открытую дверь самолета с парашютом за плечами. Примерно в то время меня совершенно неожиданно бросила Катя. И очень долго я не мог понять причину. Но как ни странно, меня это мало волновало, ведь тогда я наладил дружеские отношения с Юлей. К тому же она было свободна, и я теперь тоже. Она часто говорила о том, что было бы очень здорово встретиться, пообщаться, погулять, как в старые добрые времена. И последние два года я жил с надеждой, которая ни на секунду не оставляла меня. Я мечтал, радовался и даже в какой-то степени был счастлив.
Саня замолчал. Он сделал глоток пива, протер ладонью слегка запотевший лоб и тоже откинулся на спину. Все, о чем он рассказывал было мне немного чуждо. Разумеется, у меня тоже была своя страничка в интернете, однако я загрузил туда лишь пару фотографий, в друзьях у меня было от силы человек тридцать, да и онлайн я выходил довольно редко.
В скверике понемногу стали появляться люди: молодые мамы с колясками и детьми постарше, пенсионеры с собачками. Я всерьез подумал о том, что стоит сменить нашу лавочку и уйти с алкоголем куда-нибудь в безлюдное место. Однако Саня вновь заговорил, но теперь уже чуть более жестким тоном.
 – Осенью прошлого года мы стали перезваниваться, сначала по телефону, а затем по скайпу. В нашем общении появились недвусмысленные намеки на отношения. Мы шутили, кривлялись друг другу, смеялись и попросту радовались. В какой-то момент я по-настоящему поверил, что мы с ней вновь будем вместе, и что она действительно что-то ко мне испытывает…
Саня вновь замолчал и сделал еще один затяжной глоток пива, добив бутылку до конца. Он поставил тару на тротуар возле скамейки, после чего повернулся ко мне и тихо произнес:
– Она исчезла.
– Удивил… – теперь пришла моя очередь отвечать ему саркастическим тоном.
– Не надо, Вадик, меня и так уже достаточно бросали. Не хватало, чтобы и ты еще меня предал.
– Ладно-ладно, продолжай.
– Её все чаще не было онлайн, а если и была, то отвечала мне крайне редко и очень сдержанно. Трубку она не снимала, в скайп тоже не выходила. Так продолжалось около месяца. Я паниковал, переживал. Я вообще был сам не свой.
– Кажется, я помню. Это ведь было перед самым новым годом?
– Да, именно. Короче говоря, я вконец разочаровался и написал ей лишь одно последнее сообщение примерно такого содержания: «Не знаю, куда ты в очередной раз пропала, но по крайне мере, хотя бы одно событие пятилетней давности, объединившее и связавшее нас до конца жизни, дает мне право знать, что между нами происходит».
– Фига, ты загнул!
– Ага, – Саня покивал головой. – Через три дня она мне позвонила. Я терпеливо выждал паузу, а затем снял трубку. Но услышал вовсе не её трепетный голосок. Со мной, не представившись, заговорил какой-то незнакомый бас, который напористым быдловатым тоном чуть ли не по понятиям разъяснил мне, что Юля теперь занята, что они живут вместе, и что если я – нищеброд и кретин – буду её в дальнейшем допекать, все это может очень пагубно для меня закончиться.
Саня перевел дыхание, достал из пакета еще одну бутылку пива и вновь уставился вглубь березово рощицы. Очередной жаркий июльский день разгорался все сильнее, и я даже не заметил, что вокруг вновь стало почти безлюдно. Лишь одинокая пожилая женщина в оранжевой одежде все также тихо читала книгу в сотне метров справа от нас.
– И что было дальше? – спросил я после продолжительной паузы.
– Дай-ка закурить.
Я протянул ему пачку, и Саня затянулся несколькими глубокими затяжками. Затем он повернулся ко мне полубоком и заговорил каким-то обреченным тоном:
– А дальше я от неё отстал.
– Неужели?
– Серьезно.
– Испугался?
– Вадик, я тебя умоляю. Конечно, этот мудак поначалу вывел меня из себя, и я уже готов был сорваться и высказать ему все, что думал. Однако какая-то неведомая сила, пришедшая откуда-то из глубины сознания, отчетливо убеждала меня в том, пора бы уже мне остановиться. Что с самого начала все мои надежды были ложными. Что никогда нам на этом свете не суждено быть с Юлей вместе. И я, наконец, смирился.
– Почему же у меня имеется совсем другая информация?
– Потому что, друг мой, отстал я от нее лишь до поры, до времени.
– Хм, – усмехнулся я, – кто бы сомневался.
– Зря смеешься, Вадик. Я бы и не стал ей писать или звноить, если бы случайным образом не узнал, что Катя Попова бросила меня только из-за Юли.
– Чего-чего?
– Именно! Оказывается, Юлия все это время, по большому счету, просто играла со мной. Ты же знаешь, она та еще извращенка, и удовольствие её доставляют порой совсем ненормальные вещи. Так вот, узнав, что я всерьез встречаюсь с девушкой, она скинула Кате несколько наших совместных фотографий, сделанных еще той памятной весной. После чего позвонила ей и сказала, что лучше бы она отвалила подобру-поздорову. В общем, я не знаю подробностей, но сила убеждения у Юли очень мощная.
– Обалдеть!
– Ага. В мае я случайно встретился с Катей, подумал о том, что неплохо было бы выпить по чашечке кофе, поговорить о том, о сем. Но она не захотела со мной общаться. И лишь через третьи лица совершенно случайным образом я узнал, что же тогда произошло.
– И ты не придумал ничего лучше, кроме как трезвонить ей без умолку, тем самым нервируя и Юлю, и её бойфренда?
– По-твоему я похож на маньяка?!
Я неопределенно пожал плечами.
– Нет, Вадик. Я всего лишь отправил ей сообщение, в котором недвусмысленно намекнул, что мне известна её маленькая тайна. Ты ведь понимаешь, о чем я?
Я молча кивнул.
– Она ответила мне буквально в течение часа. Написала, что, мол, это уже не имеет никакого значения, и что полиция вряд ли поднимет это дело.
– Ну, вообще-то, она права.
– В том, что дело не поднимут – безусловно. Но ведь все это время Юля опасалась совсем другого…
Последние несколько минут нашего разговора Саня все более злобно и таинственно ухмылялся. Похоже, за долгие годы нашего знакомства, он, наконец, в полной мере осознал, насколько ужасной девушкой была его возлюбленная. И теперь мысль о сладкой мести вдохновляла его с новой силой. Скорее всего, он не лукавил, когда говорил, что все еще любит Юлю. Однако его разум все-таки возобладал над зовом сердца, пусть даже с таким длительным запозданием. Как ни крути, Саня не был бы с ней счастлив. И я это понял почти сразу, а вот он только сейчас. Единственное, что меня в нем пугало, так это столь внезапно появившееся чувство мести.
– И что же ты собираешься делать? – спросил я.
Саня запрокинул голову и несколько секунда, таинственно улыбаясь, глазел в небо. Затем он посмотрел на меня и с довольной ухмылкой заговорил.
– Я записал видеообращение, досконально рассказав в нем о том, что произошло пять лет назад девятнадцатого марта.
– И что ты с ним сделал?
– Пока еще ничего. Но знаешь ли ты, дорогой мой друг, что наша общая знакомая немножко крутится в сфере шоу-бизнеса, что у нее есть свой блог, что она выступает по радио?
– Слышал что-то подобное. Вроде как у нее никнейм «Satira».
– Ага, – Саня крайне довольно покивал головой.
– Ха, хочешь подпортить репутацию? Будь реалистом, Саня. Тебе ведь никто не поверит.
– Поверит! Во-первых, я официально фигурировал по делу как свидетель, а во-вторых, у Юли полным-полно недоброжелателей, которые при необходимости докопаются до чего угодно. К тому же, она сама имела глупость заявить, что осталась сиротой в результате несчастного случая. Так что мое обращение, как минимум, вызовет нехилый резонанс.
Похоже, он уже давно все решил, и сегодняшний наш разговор был не более чем спокойной беседой двух лучших друзей. Отговаривать его я ни имел ни морального, ни этического права. Да и, честно говоря, все равно не стал бы. Единственное, что меня сейчас беспокоило, так это возможные последствия для моего друга. Ведь Юля – очень мстительный человек, и такое она вряд ли спустит ему с рук.
– Вчера они весь вечер следили за мной, – продолжал Саня, опять уставившись вглубь березовой рощицы. – Ты ведь тоже заметил белый «Икс Пятый» с Питерскими номерами, когда вы ужинали с родителями.
– Да, заметил. Но с чего ты взял, что это были именно они?
– Все те же социальные сети, Вадик. Там полным-полно фотографий этого мудака – Юлиного бойфренда. Обыкновенный Питерский мажор, который любит похвастать дорогими подарками своих родителей.
Я усмехнулся.
– Они заходили к тебе?
– Нет. Просто постояли невдалеке от дома, а после того, как стемнело, уехали. Но думаю, на этом все не закончится.
– Определенно.
Мы оба приумолкли, задумавшись, каждый о своем. Беспощадное июльское солнце уже изрядно разогрело и без того душный воздух, а ведь сейчас было не больше одиннадцати утра. На вымощенную тротуарную дорожку прямо перед нами внезапно приземлилась черная потрепанная ворона. Птица встала к нам боком и недвусмысленно выпрашивала угощение, раскрыв черный потрескавшийся клюв. Я зашелестел пакетиком и кинул попрошайке несколько орешков. Ворона вприпрыжку подошла к арахису, внимательно изучила зерна черной бусиной глаз, но к еде так и не притронулась. Вместо этого птица внимательно посмотрела на меня, слегка изогнув голову, издала протяжный «кар-р-р» и распахнула крылья.
Склонив голову на бок, Саня уныло затянул:
«Черный ворон, что ты вьешься
Над моею головой?
Ты добычи не дождешься,
Черный ворон, я не твой»
– А ну пошла!
Резко приподнявшись, я махнул в сторону птицы ногой, и ворона впопыхах улетела прочь. Для Сани, разумеется, она была всего-навсего очередной привередливой нахлебницей. А вот я вдруг совершенно отчетливо вспомнил свой День Рождения, когда почти такая же тварь своим пронзительным карканьем и случившимися после него событиями чуть не свели меня с ума.
– Ну, а у тебя-то что случилось? – спросил Саня, повернувшись ко мне.
– Что-что? – глубоко задумавшись, я не сразу сообразил, о чем он спрашивает.
– Ты чего, захмелел что ли? Я спрашиваю, что у тебя произошло? С Таней поругался?
– Ну, в общем, да.
– Оно по тебе и видно, – Саня улыбнулся. – Не переживай, помиритесь.
– Конечно, куда мы денемся.
Я повернулся в сторону друга, и в этот момент случилось то, о чем я так старательно пытался забыть последние три недели. Пожилая женщина в оранжевой футболке, которая все это время читала книгу в пятидесяти метрах справа от нас, собралась уходить. Разумеется, напугало меня вовсе не это. Я пришел в дикий ужас от того, каким образом женщина исчезла из моего поля зрения. Она не спеша положила книгу в пакет, поднялась со скамейки и направилась в противоположную сторону от нас. Но она не удалилась неторопливым шагом вглубь аллеи и не свернула в сторону, нет. Вместо этого женщина совершенно непонятным образом исчезла, буквально растворившись в воздухе. Это было сродни дешевому спецэффекту малобюджетного фильма, когда человек или предмет исчезает с экрана при смене кадра.
Меня тут же охватила дикая паника: руки затряслись, челюсть стала ходить ходуном. Но продлилось все это не больше доли секунды, потому что буквально сразу же после исчезновения женщины в оранжевом, Саня вновь заговорил, а я отвечал ему в такт, словно ничего не произошло:
– Мне, наверное, пора.
– Да и я что-то засиделся. Ты в сторону дома?
– Нет. Надо заскочить кое-куда. Как только доберусь до интернета, сброшу тебе видео.
– Может, все-таки откажешься от этой затеи?
Секунду он колебался, но после категорически покачал головой.
– Ну, как знаешь. Ладно, я пошел, бывай.
Мы оба одновременно поднялись, пожали руки и направились в разные стороны. Но я не хотел этого! В тот момент во мне горело непреодолимое желание поделиться с другом увиденным минутой ранее, рассказать в подробностях все, что я только что пережил. Однако, как это уже бывало раньше, тело не желало меня слушаться. Я планомерно удалялся прочь от скамейки на ватных ногах, но уверенной походкой. И лишь сделав около сотни шагов, я, наконец, смог совладать с собой и остановиться. Я тут же обернулся, но Сани и след простыл. На меня вдруг нахлынула непреодолимая слабость. Я пошатнулся в сторону и чуть не упал, потеряв равновесие. Неимоверного усилия стоило мне добрести до ближайшей лавочки и присесть. Дрожащей рукой я достал из кармана телефон и попытался разблокировать сенсорную панель запотевшими пальцами. Первые несколько попыток оказались тщетными, однако, наконец, справившись со злополучным гаджетом, я нашел номер телефона Сани и надавил на кнопку вызова. Но в последний момент передумал и резко нажал отмену, после чего обессиленно уронил руки на колени и запрокинул голову назад.
Что я мог ему сказать? Что схожу с ума? Что вновь вижу и ощущаю какие-то явно несвойственные обычным людям наркотические видения? Чушь собачья! Саня вряд ли воспримет это всерьез. Поэтому я попробую разобраться во всем самостоятельно. В конце концов, черт подери, это все вполне могло объясниться моим хмельным состоянием. Все-таки я выпил две бутылки пива, практически не позавтракав. А вкупе со вчерашней бутылкой Киновского это вполне могло стать причиной моей временной потери концентрации. Одержимость могла быть не более чем самовнушением. И поэтому впадать в панику, заметив единственный за очень долгое время ляп, попросту глупо!
Я закурил сигарету, но затягивался, инстинктивно стараясь не смотреть на уголек. Немного успокоившись, я все же взял себя в руки, поднялся и направился в сторону дома.

– Все началось сначала?
Дядя Женя смотрел на меня немного утомленным, но бесконечно заинтересованным взглядом.
– Скорее, это было началом конца.
– Звучит очень печально.
– Да, но, к сожалению, все именно так. Спустя три дня я очутился здесь.
– И ты до сих пор не знаешь, что с этим делать?
– Не имею ни малейшего понятия. Мне не осталось ничего, кроме как дожидаться своей участи.
– И все-таки, что произошло за оставшиеся три дня?
Я взглянул в уставшие глаза собеседника, собрался с мыслями и, наконец, закончил свою историю…

Глава XII

Я шел по асфальтированной дорожке, засунув руки в карманы и уставившись в землю. Я не обращал внимания ни на прохожих, ни на автомобили, которые резко тормозили и злобно сигналили мне, когда я переходил дорогу в неположенном месте. Даже некоторые водители, не поленившиеся вылезти из машины, чтобы попытаться вразумить меня, замечая мое крайне удрученное состояние, просто махали рукой или прикладывали крепким словом. Я брел в сторону дома, не замечая абсолютно ничего вокруг. После того, что произошло в парке, все мои бытовые проблемы сами собой отошли на второй план. Мне было уже плевать на несуразицу взаимоотношений моих друзей и на то, что они могли друг с другом сотворить. Даже Танюша, столь милая моему сердцу девушка, которую я имел неосторожность бессовестно обидеть, теперь тоже маячила где-то вдалеке. Меня волновала лишь реальность окружающего мира, и вариантов у меня было ровно два: либо все вокруг какая-то долбаная «Матрица», либо я – конченый шизофреник.
Не знаю, как долго я бродил глядя под ноги по полупустым улицам, однако из небытия меня вывел давно позабытый, но до боли знакомый голос: кто-то позвал меня по имени, и сначала я подумал, что это очередная галлюцинация. Однако спустя мгновение меня вновь окликнули. Я машинально поднял затуманенный частично алкоголем, но гораздо большей степени тяжелыми мыслями, взгляд и обернулся. Сначала я никого не заметил, но вскоре мое зрение выхватило из толпы девушку в солнцезащитных очках со светлыми, почти пепельно-белыми волосами. Она стояла в полсотни метров от меня и энергично махала рукой. Я узнал её почти сразу, хоть мы и не виделись больше пяти лет.
У меня в тот момент совсем не было настроения о чем-то с ней говорить. Я был подавлен, почти растоптан, и единственное, чего мне хотелось, так это рухнуть на свою кровать и забыться сном. Тщательно взвесив все «за» и «против», я с сожалением осознал, что должен хотя бы поздороваться. В конце концов, их дела с Саней пусть так остаются между ними.
Юля стояла под тенью высокого ясеня возле черного кованого забора, огораживающего одно из правительственных зданий. Я подошел довольно близко, и в какое-то мгновение даже подумал, что сейчас она как в прежние времена поприветствует меня поцелуем в щеку. Однако в нескольких метрах дальше по улице я заметил белый кроссовер БМВ и тут же инстинктивно сделал насколько шагов назад. Юля заметила мой конфуз, но никак не отреагировала. Несмотря ни на что она сияла, и меня это немного настораживало.
– Какая встреча, Вадимушка!
С первого взгляда мне показалось, что по прошествии стольких лет она ничуть не изменилась: все та же чересчур приветливая улыбка, которая незнакомому человеку может показаться немного наивной, все тот же легкий, еле-заметный макияж, а свободное летнее платьице утонченно обрамляло её роскошную фигуру. Единственное, что в ней изменилось спустя столько лет, так это цвет волос. Неудивительно, что мой друг, видя её фотографии, вновь и вновь вспоминает забытые чувства.
– Да ладно, просто случайность, – наконец ответил я.
– Думаешь? Я вот не особенно верю в случайности.
– Честно говоря, я тоже.
Я сразу же вспомнил совсем свежий разговор с Саней, и мне стало немного не по себе, когда я понял, что все это время они могли следить за нами. Однако виду я не подал и всеми силами постарался выдавить из себя улыбку.
– Какими судьбами к нам в гости?
– Да так, заскочила повидать знакомых, познакомить родственников со своим женихом.
– Хм, чудесно! А с Саней еще не виделась?
Юля поняла подколку, но сдержалась.
– Ты знаешь, я думаю, нам не стоит с ним встречаться. Он почему-то злится на меня, мало ли что может случиться, – она неопределенно пожала плечами.
Я вдруг возненавидел её ехидство с новой силой. Мне захотелось прямо здесь схватить её за горло и сдавить как можно крепче. Я больше не мог продолжать разговор. Слишком многое теперь разделяло нас. Я глубоко вздохнул, сосчитал до десяти и сказал, как можно более непринужденно:
– Слушай, Юль. У меня вчера был крайне тяжелый день, и сейчас мне очень хочется отдохнуть. Так что, давай как-нибудь в другой раз пообщаемся?
В мгновение ока лучезарная улыбка на ее лице сменилась кислой гримасой. Она смерила меня презрительным взглядом, наклонила голову и сказала:
– Хорошо, Вадим, я тебя не задерживаю. Но у меня действительно есть к тебе разговор. Ты свободен сегодня часиков в пять?
Да уж, вот теперь я узнаю свою знакомую. Если ей действительно что-то надо, она это берет. По-хорошему мне надо было насторожиться, но теперь у меня была возможность узнать историю, рассказанную Саней, с другой стороны.
– Думаю, да. А где?
– Мы за тобой заедем.
– Но я теперь живу не с родителями…
– Я знаю, Вадим, – перебила она. – Будь готов.
Я слегка опешил, и хотел было поинтересоваться, откуда такая подробная информация, но Юля уже направилась к машине, и спустя секунды, они рванули куда-то вдаль, оставив меня в полном смятении под сенью молчаливого ясеня.

Спустя полчаса я, наконец, добрался до своей квартиры. Августовское солнце, беспощадно припекавшее мою голову, осталось где-то снаружи. Но едва переступив порог, я с сожалением осознал, что уходя, совсем позабыл открыть форточки. В квартире стояла невыносимая духота. Негромко поругавшись сам на себя, я открыл все окна и включил вентилятор. Ополоснувшись под прохладным душем, я наконец добрался до кровати и повалился на нее от бессилия.
Обдумывая и прокручивая в голове вновь и вновь все то, что сегодня произошло, мне вдруг снова жутко захотелось напиться. Разумеется, алкоголь не решил бы все мои проблемы. Скорее, мне очень хотелось забыться тяжелым сном, опять на какое-то неопределенное время уйти от всей тошнотворной гадости, которая столь внезапно свалилась на мою голову.
Но я почти сразу отбросил эту мысль, потому что сейчас мне во что бы то ни стало необходимо было помириться с Таней. В обычной ситуации, я бы просто приехал к ней с чудным букетом белых хризантем, попросил бы прощения и, скорее всего, все вернулось бы на свои места. Однако в сейчас, я не совсем понимал, за что должен извиняться. Ведь наш конфликт произошел из-за недопонимания, а не потому, что я ей изменил или обманул. Да, я не рассказал ей всю правду о моих видениях и непонятных ощущениях одержимости. Но я очень сомневаюсь, что Таня смогла бы меня правильно понять. Она достаточно умная девушка, но ум и здравый смысл – очень разные вещи.
Я набрал Таню по мобильному: абонент не доступен. Я позвонил на домашний, но на другом конце провода никто так и не взял трубку. В итоге, я все-таки позвонил Вере Игоревне – Таниной маме, но и она к телефону не подошла. Вконец разозлившись, я написал Тане смс с далеко не самым приятным содержанием, но одумался лишь после того, как отправил. Да и черт бы с ним! Раз уж все вокруг меня летит кувырком, пусть оно так и будет.
Какое-то время я еще думал, не позвонить ли Сане. Возможно, ему было бы интересно знать, о моей довольно неожиданной встрече с Юлей. Однако эта мысль так и осталась неосуществленной, потому что спустя несколько минут я забылся сном.

Из небытия меня вывела песня группы Nickelback, игравшая из динамика телефона, и какие-то доли секунды я явственно представлял себе, что нахожусь на их концерте, перед самой сценой. Но, в конце концов, я сообразил, что происходит и впопыхах поднял трубку в надежде на то, что Таня звонила с какого-то неизвестного номера.
– Алло, я слушаю.
– Вадик, ты забыл о нашей встрече?
Приятный женский голос, разумеется, принадлежал не Тане.
– Нет, с чего ты взяла?
– Я звоню тебе в третий раз, а теперь слышу, что ты спросонья. Посмотри на время.
Настенные часы показывали двадцать минут шестого.
– Ну, задремал немного, с кем не бывает?
В трубке послышалось недовольное сопение.
– Ладно, собирайся и выходи – мы ждем возле подъезда.
– Хорошо.
Я прошел на кухню и посмотрел в окно: белый кроссовер стоял прямо возле подъезда. Я наскоро умылся, оделся и вышел на лестничную площадку. Уже спускаясь по лестнице, я просмотрел входящие сообщения, но новых, к сожалению, не было. Еще раз набрав Таню, я услышал до боли надоевшее «абонент временно не доступен»… Ладно, пусть тоже хорошенько подумает о том, что нам делать дальше.
Выйдя из подъезда, я бегло поздоровался с соседями и подошел к машине. Юля жестом указала на заднюю дверь, и через какое-то мгновение я оказался в прохладном салоне автомобиля. За рулем сидел довольно хмурый парень в солнцезащитных очках. Я расположился прямо за Юлей, поэтому мог видеть его только в профиль и частично в зеркало заднего вида. Толком я смог разглядеть лишь пухлые ухоженные руки, лежавшие на руле.
– Вадик, знакомься: это мой жених Паша.
– Очень приятно, – ответил я, пожимая перевернутую, протянутую через плечо, немного вспотевшую ладонь.
– Куда? – коротко спросил Паша, не поворачиваясь к девушке.
– Поехали к «Вдохновению», это прямо в центре.
Почти всю дорогу мы ехали молча. Юля лишь поинтересовалась, как у меня идут дела с моей девушкой. Но вовремя распознав мое нежелание общаться на эту тему, замолчала.
В центральном кафе было практически безлюдно. Мы прошли к самому дальнему от входа столику. Я расположился на кожаном диване спиной к выходу, Юля со своим бойфрендом сели напротив. Мы сделали заказ, который состоял из мороженого для Юли, и по холодному чая для нас. Вплоть до того момента, как официантка принесла заказ, мы сохраняли какое-то странное молчание, которое со стороны могло быть похоже на обиду или затаенную друг на друга злобу. Я сделал глоток освежающего чая, посмотрел на собеседников поверх стакана, и после этого заговорил:
– Итак, я весь во внимании.
Эта фраза получилась у меня немного вызывающе, вследствие чего Юлин бойфренд тут же бросил в мою сторону взгляд, полный ненависти, презрения и жалости. Я уже неоднократно встречал такое выражение лица, и обладали им в основном недалекие, холеные, вылизанные жизнью люди. В их мозгах крутилось что-то вроде: "Ну вот, очередной плебей, который радуется своим пятнадцати тысячам в месяц и даже не пытается хоть что-то поменять". Хотя сами они палец о палец не ударили, чтобы сделать свое существование хоть на малую толику более оправданным, чем оно является таковым сейчас.
Я не стал его провоцировать, даже несмотря на то, что в какой-то момент времени, мне хотелось этого всей душой. Вместо этого перевел вопросительный взгляд на Юлю, а она, в свою очередь, не заставила себя долго ждать.
– Мы ведь очень давно знакомы, Вадим. Не так ли?
Юля говорила как будто невзначай, одновременно смакую ванильный пломбир с шоколадной крошкой, ни на секунду не отведя глаз от стаканчика с мороженым, словно разговаривала не со мной, а с ним.
– С самого детства мы были – не разлей вода. Мы очень много общались, постоянно выручали друг друга. Мы были вместе и в горе, и в радости. Согласен, Вадим? – она резко посмотрела на меня с вызовом каким-то злобным, полным отвращения взглядом. – И в горе, и в радости.
– Я прекрасно понимаю, о чем ты. Не надо заострять на этом внимание.
– А я и не заостряю. Я всего лишь хочу знать, почему все изменилось?
– Ты у меня об этом спрашиваешь? Уж кому, как не тебе лучше всего понимать, на каком этапе нашего общения все полетело кувырком.
Юля откинулась на спинку дивана и посмотрела на меня искоса.
– Вадик, ты ведь уже взрослый парень. Ну, так давай поговорим по-взрослому?
– Вперед, я по-прежнему внимательно тебя слушаю.
– Однажды в моей семье случилось несчастье, о котором ты прекрасно знаешь. Поверь, это очень тяжело, когда в столь раннем возрасте теряешь мать. Но я пережила это. И упав на колени, я в итоге смогла подняться выше, чем стояла прежде. Я смотрела только вперед, и, поставив себе довольно трудную, но вполне осуществимую цель, семимильными шагами двигалась к ней. Я самостоятельно смогла поступить на журфак, открыла собственную колонку в студенческой газете...
Пока Юля произносила свою полную пафоса и лжи тираду, я украдкой поглядывал на Пашу и пытался понять, насколько он осведомлен о Юлином прошлом. Но судя по тому, как внимательно он слушал её речь, никакого понятия о биографии своей невесты он не имел. Паша лишь изредка кивал, всецело поддерживая Юлю, но даже не догадывался о том, кто сидит рядом с ним. Я не смог сдержать злорадную ухмылку, когда представил себе, как изменилось бы лицо этого кретина, если бы он вдруг узнал хотя бы часть того, что из себя представляет его спутница.
– Я сказала что-то смешное?
Юлин монотонный гомон резко утих, и вопрос просто повис в воздухе.
– Что?
– Чего ты ухмыляешься, как умственно-неполноценный на придорожной ярмарке?! Я рассказываю тебе часть своей жизни, о которой ты, скорее всего, ни черта не слышал. Разве что посредством испорченного телефона из уст твоего друга Саши.
– Опаньки, – теперь уже я скрестил руки на груди и взглянул на нее с презрением. – Значит, моего друга?
– Ты не ослышался, Вадим. И именно поэтому я хотела с тобой поговорить. Твой друг, как бы это сказать, – она несколько раз щелкнула пальцами в воздухе, подбирая слова, – эм, ведет себя не по-мужски.
– Как трус, – добавил вдруг, молчавший все это время, Юлин бойфренд.
– Именно! Спасибо, милый. Он ведет себя, словно настырный крысеныш. Как только прознал, что я добилась успеха, он стал вытворять черти что!
– И каким же образом?
Я специально проявил заинтересованность, потому что хотел услышать обо всем именно из Юлиных уст.
– Вадим, – начала она снисходительно, – ты ведь прекрасно знаешь, что он по уши в меня влюблен. Причем уже очень-очень давно.
– Знаю-знаю, вы ведь даже какое-то время встречались.
Видимо, даже об этом Паша ничего не знал, потому что глаза его тут же округлились. Признаюсь честно, меня в этот момент очень позабавило выражение его лица. Но Юли поспешила исправить ситуацию, и вновь вернуть себе инициативу разговора.
– Встречались?! Ха! Если несколько прогулок ты можешь назвать отношениями, то у тебя, Вадим, серьезные трудности с восприятием человеческих чувств. К тому же, это было больше пяти лет назад, и на тот момент он оказался единственным человеком, кто всем сердцем искренне меня поддержал!
– Куда же теперь подевалось это светлое чувство, с которым ты к нему относилась?
– Не пытайся меня подколоть, Вадим. Я благодарна ему, как и прежде за то, что в тот момент он поступил по-мужски.
Она сделала паузу и достала из сумочки свои тоненькие сигареты. Подкурила, глубоко затянулась и только после этого продолжила, но теперь гораздо более спокойным тоном.
– К сожалению, Вадим, некоторые люди никак не могут оставить прошлое в прошлом. Они живут им, дышат им, бережно лелея каждый светлый момент своей по-настоящему бездарной жизни. Они с трепетом раз за разом перелистывают фотографии своих бывших, пересматривают совместное видео. Временами тихо плачут в ванной, или у себя в комнате. А зачстую даже мастурбируют на собственные воспоминания. Так вот, Вадим, Саша как раз из таких. Он очень слаб духом, и поэтому не может смириться с тем, чего безвозвратно лишился. Несмотря на внешнюю уверенность в себе, на самом деле он неимоверно слаб. Настолько слаб, что даже боится посмотреть мне в глаза. Наверняка он уже наплел тебе с три короба про меня и моё к нему отношение. Но я уверяю тебя: все, о чем он тебе говорил далеко от истины...
То ли от сигареты, то ли от столь напыщенной серьезности речи, голос Юли постепенно стал грубым, почти гортанным. Она самонадеянно подводила меня к собственным умозаключениям, словно фокусник, предлагающий зрителю самостоятельно снять вуаль с огромного якобы пустого черного ящика, за которым на самом деле уже притаилась возникшая из ниоткуда ассистентка или какое-нибудь животное. И если бы Юле в руку сейчас дать небольшой маятник, она как никогда стала бы похожа на гипнотизера. Я слушал её гомон изредка кивая, и в какой-то момент, мне стало так противно на душе, что я чуть не завыл от тоски и отчаяния. Ведь вся эта фальш, которой были насквозь пропитаны её слова, причем, скорее всего заученные и отрепетированные где-нибудь в ванной втайне от своего избранного; не имеющий никаких оправданий эгоизм моего друга, друга, который никак не может разобраться в собственных чувствах; да и вообще, весь этот меркантильный, надуманный, попросту высосанный из пальца конфликт в гораздо большей степени походил на какой-то далекий от логики и здравого смысла сюжетный ход неудачного фильма…
Внезапно меня охватил какой-то неподдающийся объяснению озноб. Это длилось не больше мгновения, однако я вновь четко почувствовал неспособность контролировать ситуацию. Юля продолжала монотонно бурчать, и мне ничего не оставалось, кроме как молча слушать.
– …Моя просьба к тебе, Вадим, – навязчиво продолжала Юля, – по сути всего лишь пустяк. Ты, наверное, уже и сам догадался. Так вот, я хочу, чтобы ты поговорил с Варакиным. Чтобы ты постарался убедить его в том, что все его действия в мою сторону, не оправданы никакими моральными принципами, и, в конце концов, могут привести к очень печальным последствиям. Я не хочу, чтобы все закончилось как-то чересчур криминально. И, разумеется, абсолютно ни на что не намекаю. Однако ты, пожалуй, единственный на всем белом свете человек, кто сможет вразумить этого бестолкового зарвавшегося паренька.
На несколько секунд Юля замолчала, одарив меня крайне неодобрительным взглядом. Затем она слегка прищурила правый глаз и задала мне кульминационный вопрос всего нашего собрания:
– Итак, ты сможешь его переубедить?
Тот, кто сейчас управлял моим сознанием, тот, ради кого по сути я и был создан, на какое-то время задумался. А вот я, то есть тот самый я – Вадим Андреевич Лащенков – где-то очень глубоко внутри своего альтер-эго смеялся. Я хохотал как умалишенный, ржал в голос, но, к сожалению, незримо для окружающих. Как же я хотел в тот момент, чтобы маска овладевшего мной актера хоть на секунду спала с лица, и смог бы показать всем этим фальшивкам свое истинное я.
Мой визави после некоторого раздумья утвердительно ответил на Юлину просьбу. В то время как я, сидя внутри самого себя, заметил еще один довольно наглядный ляп: луч солнца, который пробивался сквозь окно и падал на коричневый диван поодаль меня, неумолимо подползал все ближе, но не медленным равномерным движением, как и подобало двигаться солнцу по небосклону, а урывистыми скачками, словно мы, каждый раз обмениваясь очередной фразой, теряли несколько минут своего времени. И вот в тот самый момент, когда наш диалог вроде бы подошел к завершению, и я согласился сделать для Юли одолжение, случилось самое приятное, из всех моих предыдущих дежа вю.
Время словно остановилось. Все вокруг нас замерло: луч солнца, добравшийся наконец до моего правого локтя, одинокая муха, до этого момента неугомонно ползавшая по стене напротив, лопасти вентилятора, нависавшего над нами с потолка; даже пузырьки содовой перестали отрываться от стенок стакана, в поисках поверхности. Несколько секунд я с замиранием наблюдал эту картину и никак не мог понять, что же произошло. Юля продолжала что-то говорить, но казалось, что её голос доносился из какого-то допотопного магнитофона, в котором размагниченная головка случайно зажевала пленку. Сильнее всего в этот момент я слышал собственное сердце, как оно отчетливо отбивает равномерный спокойный ритм.
Все это длилось не больше десяти секунд, после чего течение времени нормализовалось. Все еще находясь в легкой прострации, я посмотрел на свои ладони и несколько раз сжал и разжал кулаки. Я снова был хозяином положения, я был самим собой. Но для пущей достоверности мне нужно было сотворить что-нибудь экстраординарное, нечто абсолютно не свойственное данной ситуации. Я покрутил головой по сторонам, но не нашел ничего подходящего, кроме стакана с содовой. Не глядя в глаза моих, ни с того, ни с сего замолчавших собеседников, я взял бокал, и от всей души размазал его об пол. Куча мелких осколков вместе с остатками содержимого разлетелись по бетонному полу во все стороны, словно внезапно обнаруженные обитатели тараканьего гнезда разбегаются кто – куда, подальше от людских глаз.
Какое-то время я смотрел на выложенную собственноручно мозаику из осколков стекла и частичек жидкости, даже не замечая, что на меня теперь глазел весь немногочисленный люд заведения, что ко мне уже направилась быстрым шагом официантка, и что Юля что-то возмущенно мне высказывала. В тот момент, я был в каком-то неописуемом состоянии эйфории. Я был неимоверно счастлив. Счастлив, потому что смог возобладать собственным телом, счастлив, что сейчас настала моя очередь рулить!
– У вас все в порядке? – с неподдельным недовольством спросила официантка, как только поравнялась с нашим столиком. Возможно, она догадалась, что я сотворил все это специально, но мне в этот момент было совсем не стыдно.
– Да, милочка, у нас все в порядке. Запишите разбитую посуду на наш счет.
– Само собой. Но только больше так, пожалуйста, не делайте.
Недовольная девушка принялась за уборку, а я повернулся к собеседникам. Разумеется, я не мог видеть собственного выражения лица, но судя по слегка ошарашенным взглядам Юли и её бойфренда, что-то во мне сильно изменилось.
– Вадим, у тебя точно все в порядке?
Из уверенно-напыщенного голос Юли преобразился в настороженно-вкрадчивый.
– А что со мной может быть не так? Ну разбился стакан, подумаешь.
Злорадно ухмыляясь, я пожал плечами. Юля посмотрела на своего парня, затем снова на меня. Она долго решалась, задать ли еще раз уже озвученный ранее вопрос, но все-таки спросила:
– Так мы договорились насчет Варакина?
– Ты все никак не уймешься?
Юля вопросительно уставилась на меня, а я тем временем развалился на спинке кожаного диванчика и, поглаживая подбородок, уставился поверх голов моих собеседников. Я специально не торопился развивать свою мысль, молча читая в их лицах озабоченность и недоумение. Я наслаждался тем, что теперь ситуация перешла целиком и полностью под мой контроль. Кто бы мог подумать, что всего лишь никчемный разбитый стакан вкупе с уверенным выражением лица могут загнать такого расчётливого стратега, как Юля в полный ступор.
Солнечный луч, пробивавшийся через окно, перестал двигаться неравномерными скачками и уже плавно подбирался к моем лицу, частично слепя глаза, но я не обращал на него никакого внимания. Медленно выпрямившись, я положил ладони на стол, сделал выражение лица как можно более строгим и заговорил.
– Вот что я тебе скажу, дорогая подруга. Я знаю тебя слишком хорошо и слишком долго, чтобы иметь достаточное представление о том, что у тебя на уме. Все ваши перипетии о неразделенных чувствах, дружбе, твоих творческих потугах, убийстве, хоть и случайном, но все же убийстве собственной матери. Все это вместе взятое, мне настолько осточертело, что я готов передушить вас всех собственноручно. И тебя, и Саню, и твоего бойфренда.
– Ты не оборзел ли? – вступил было мажор.
– Сейчас я говорю!
Я гаркнул на него с такой неподдельной остервенелостью, что даже Юля машинально придержала своего друга за локоть, чтобы тот не вспылил.
– За последние месяцы, – продолжил я, – со мной случилось столько дерьма, что все ваши невзгоды могут показаться всего лишь пылинкой в целой пустыне. И говорю я вовсе не о каких-нибудь мелочных, бытовых, приземленных проблемах. Нет. Все гораздо-гораздо хуже! Я до сих пор не могу понять, схожу ли я с ума, или же действительно прав и единственный вокруг понимаю, что здесь происходит. Я даже не представляю, сколько мне отведено времени, и успею ли я закончить этот монолог, да и будете ли вы вообще его помнить. К сожалению, вскоре все должно вернуться на свои места. Даже стакан, который я только что разбил, скорее всего вернется обратно на стол целым и невредимым. Забавно, не правда ли? Я ведь говорю, как сумасшедший. Но мне плевать, плевать, что вы обо мне подумаете. Я ненавижу этот мир, ненавижу все, что с ним связано. Потому что он – подделка. У меня не осталось никаких сомнений в том, что все вокруг нас не более чем фикция. Почти каждый шаг запланирован заранее, каждое действие должно в итоге быть выполнено именно так, и никак иначе. Потому что все мы – персонажи какого-то захудалого кинца. Малобюджетного, с глупейшим сценарием и кучей мелких, но легко заметных ошибок. Да-да, все именно так. И теперь я в этом целиком и полностью убедился.
– Вадим, что ты несё...?
Я прервал Юлю, уставив в нее указательный палец.
– Ты. Ты самая главная проблема. Именно вокруг тебя все это вертится. Из-за тебя Саня похож на зомби, из-за тебя я вылетел с работы, из-за тебя от меня ушла Таня. Это ты, Юля, во всем виновата. Точнее не ты, а тот, кто тебя создал. Впрочем, неважно. Ведь, в конце концов, все пойдет своим чередом. И скорее всего вечером я поговорю с Саней, а ты рано или поздно все равно с ним столкнешься. Я точно знаю, что не в силах что-либо изменить. Но я хочу, чтобы ты знала. Чтобы все, что я сейчас говорю, хоть частично осталось в твоем сознании. Знай, дорогая подруга, что пусть ты и фальшивка, я все равно всем сердцем тебя ненавижу и призираю. Ты всего лишь марионетка. Но из-за тебя мы все еще хапнем немало горя!
Я замолчал в тот момент, когда солнце, выглянув из-за шторки ослепило мне глаза. Я машинально зажмурился и протер веки. Но когда вновь открыл их, все вокруг преобразилось. Точнее сказать, как я и предполагал, все вернулось на свои места: солнце, словно повернулось вспять и откатилось на несколько часов назад, и теперь протягивало свою лучистую лапу ровно в полуметре справа от меня, как и было час назад, когда мы только зашли в кафе. Недавно разбитый стакан стоял на месте целым и невредимым, равномерно отпуская пузырьки углекислого газа к поверхности. Ну а самое обидное было то, что Юля и её молодой человек, по всей видимости, абсолютно ничего не помнили. Они сидели с полупустыми выражениями лиц, из-за чего я даже не совсем понимал, на какой стадии сейчас находится наш диалог. Мне захотелось понять, могу ли я сейчас опять немного побезумствовать. Но попытка схватить стакан потерпела фиаско: я вновь не контролировал себя.
– Итак, ты сможешь его переубедить?
Юля задала этот вопрос после непродолжительного молчания. Я уже слышал его несколько минут назад, и, если мне не изменяет память, «я» должен был ответить утвердительно. Так и случилось. Странно, но в этот момент я снова испытал чувство дежа вю. Не того, которое происходит со мной, и которое, собственно, никаким дежа вю не считается. А то самое дежа вю, с которым каждый из нас неоднократно сталкивался. Это чувство было выражено тем, что я дважды пережил одну и ту же сцену. Меня это даже немного позабавило, и где-то в глубине души я улыбнулся.
Но на этом положительные эмоции закончились. Услышав ответ, Юля поднялась вместе со своим бойфрендом, оставила на столе две купюры достоинством сто рублей, распрощалась со мной и удалилась, даже не предложив подбросить домой.
Впрочем, я не сильно обиделся. Сейчас в моей голове крутились ровно два вопроса: что только что произошло, и заметил ли это кто-либо из присутствовавших? Все эти считанные минуты, с того момента, когда время откатилось назад, я старался понять по выражениям лиц моих собеседников, запомнили ли они хоть что-нибудь, из того, что случилось. Но, к моему горькому сожалению, Паша, не выражал вообще никаких эмоций, что, наверное, ему вполне свойственно. А вот Юля… Похоже, что в её памяти что-то все-таки осталось. Что-то такое, из-за чего сегодня ей будет довольно тяжело уснуть. Возможно, мне всего лишь показалось. Или же я просто ищу спасения даже в лице врага. Очень похоже на соломинку, за которую пытается ухватиться утопающий. Однако вполне возможно, что эта соломинка может оказаться каким-нибудь сверхпрочным канатом. Кто знает, кто знает…
Перед тем, как уйти, я вновь решил узнать, насколько в данный момент контролирую свое тело. В этот раз я не стал разбивать посуду, а просто-напросто со всего маху залепил себе пощечину. Благо, я сидел спиной к окружающим, однако не совсем естественный для такой обстановки звук вызвал некоторое недоумение у гостей: проходя мимо них я заметил несколько вопросительных взглядов. Перед самым выходом я подошел к официантке – той самой, что убирала осколки разбитого стакана с пола. Девушка смотрела на меня с некоторой настороженностью. Я не стал тянуть резину и спросил напрямую, даже не задумываясь, насколько странным может показаться вопрос:
– Сколько с меня за разбитый стакан?
Несколько секунд официантка со светло серебристым бейджиком на груди и вычерченным на нем именем «Алина» смотрела на меня в полном недоумении. После чего очень неуверенно спросила:
– А вы его все-таки разбили?
– Что-что?
– Нет, н-н-ничего, забудьте.
Официантка быстро удалилась куда-то в подсобку, и я еще в большем смятении пошел прочь.


События сегодняшнего дня в достаточной степени убедили меня в том, что я изначально был прав. Ждать какой-то дельной помощи, мне, по сути, было неоткуда. Поэтому нужно было побыть одному и хорошенько все обдумать. Может быть, также случайно, как я заметил нестыковки окружающего мира, мой мозг каким-нибудь неведомым мне способом, сможет найти решение проблемы. А может быть стоит просто смириться? Жить как прежде и стараться не замечать тех странностей, что творятся вокруг? Да кого я обманываю! Разве сможет человек, находясь в критичной ситуации, пустить все на самотек? Нет. Конечно, нет.
Интересно, что же все-таки произошло в кафе? Как мог я вот так с легкостью перехватить инициативу и вернуть самообладание? Я никак не мог понять природу этого явления. Если откаты, дежа вю, ляпы и прочие нестыковки я еще мог хоть каким-то образом объяснить, то вот такой поворот событий оставался для меня загадкой. Луч света, который падал на поверхность стола если и не был ключом ко всему произошедшему, то уж точно был подсказкой. Я нашел два мало-мальских объяснения. Во-первых, возможно, съемочная группа не успевала доснять сцену, и им пришлось перенести съемку на следующий день. Мы – персонажи – естественно, никакой разницы не заметили. Но все равно это никак не объясняло причину моей внезапной свободы. Во-вторых, у меня появилось предположение, что перед тем, как перенести съемку на следующий день, оператор мог забыть выключить камеру и снял несколько минут пустого кафе. Но опять же мы – персонажи – никуда не уходили, и поэтому все на мгновение стали свободными. Потом монтажер, естественно, все обрезал. И все же по каким-то причинам я запоминаю некоторые неудачные дубли, если можно их так назвать. Но раз помню я, значит, могут помнить и другие. Интересно, что имела в виду официантка, когда я задал ей вопрос о бокале? Может быть, она тоже помнила все, что тогда произошло? Может быть, и все остальные помнят? Ответов у меня, к сожалению, не было. Надо было настоять на своем и расспросить ее. Ладно, потом обязательно загляну туда. Но сегодня у меня был иной план.
Я решил изменить тактику. Выступить в роли наблюдателя. Нельзя сказать, что это был какой-то сверхоригинальный план, однако мне нужно было провести некоторые наблюдения за собственным поведением. Но сделать это с холодной головой. Придя домой, я просто-напросто лег на кровать и стал ждать. Медленно ползли минуты, а я все так же лежал, не шевелясь, словно притаившись, выжидал последующий действий со стороны моего визави. Дико хотелось курить, но я переборол это желание и заставил себя лежать неподвижно. В конце концов, я немного задремал. Не могу точно сказать, сколько прошло времени, но события, последовавшие после моего внезапного пробуждения, я постараюсь расписать по минутам, так как я практически не управлял собственным телом, но в мое поле зрения почти всегда попадали часы.
19:57. Я открыл глаза и резко поднялся. Лениво переставляя ноги я поплелся в ванную, умылся холодной водой и несколько секунд внимательно пялился в зеркало, разглядывая собственное отражение. Спустя примерно минуту в комнате коротко пробренчал телефон. Это было смс-сообщение от Сани следующего содержания: «Кинул тебе на мыло видос. Посмотри и напиши, что думаешь». Прочитав сообщение я закрыл глаза и тяжело вздохнул.
Сразу же после этого я почувствовал, что вновь контролирую ситуацию, так как издал непристойный звук из кишечника. Но я даже и не подумал отступать от своего плана, и мгновение спустя, уже лежал на диване, уставившись в потолок. Само собой, меня гложило любопытство. Но где-то в глубине души я догадывался, что вскоре все равно посмотрю то, что наснимал Саня. Пусть и не по собственной воле.
20:31. Я увидел время лишь когда уселся за стол и включил компьютер. Во время загрузки Windows мои пальцы нервно стучали по столу. Но вскоре рабочий стол просиял множеством ярлыков и бесчисленных «Новых папок», а нервная дрожь сменилась еще более нервным пощелкиванием мыши и периодическим набором необходимых адресов и паролей на клавиатуре. И вот, наконец, передо мной воссиял небольшой прямоугольник прогружающегося видеофайла.
Передать словами всю ту желчь, ненависть, злобу, горечь и обиду, которой был переполнен почти шестиминутный ролик, практически невозможно. Однако, не могу не признать, что говорил автор хладнокровно и уверенно. Первые полторы минуты Саня рассказывал о веселой и практически беззаботной школьной жизни восходящей звезды Северной Столицы. Даже не могу себе представить, откуда он нарыл несколько стареньких фотографий еще совсем молоденькой Юлии с ее многочисленными бойфрендами, в дорогих и не очень автомобилях, в барах, на природе. Все это, конечно, в некоторой степени било по репутации юной телеведущей, но не настолько сильно, как последовавшее за этими выпадами откровение о том самом памятном апрельском денечке.
Главным образом Саня напирал на прямую причастность Юли к смерти собственной матери. Если быть точнее, Саня практически обвинял ее в убийстве. Все, что было сказано им перед камерой, все те документы, фотографии, заключение экспертизы, его собственные задокументированные свидетельские показания, которые он прилежно отсканировал и вмонтировал в видео, выглядели довольно увесисто. Причем он ни разу не намекнул на то, что убийство это было непредумышленным. Я не мог ни согласиться с ним, ни каким-либо образом опровергнуть его обвинения. Ведь что бы там не произошло, Саня, в отличие от меня, видел момент трагедии воочию.
В самом конце мой друг решил вставить небольшое напутственное умозаключение. Мол, не все золото, что блестит. И что далеко не всегда образ милых, чудесных, приятных людей на телеэкранах соответствует действительности.
После просмотра я закрыл вкладку и выключил монитор. Тяжело вздохнув, я протер глаза и еле-слышно проговорил в пустоту:
– Что же ты наделал, Сашка?
 Шторы в комнате были плотно задернуты, поэтому я сидел в полумраке, уставившись в точку на стене поверх монитора. Несколько секунд я не шевелился и даже затаил дыхание.
Я дернулся кистью руки, совершенно спонтанно, наудачу, но у меня получилось. Затем поднял руку вверх и помахал из-стороны в сторону, словно с кем-то прощался. Я просто хотел проверить, вернулся ли контроль над телом, и это первое, что пришло мне на ум. Почувствовав свободу, я сразу же метнулся к дивану, однако остановился на полпути, почувствовав, что никотиновое голодание вот-вот начнет сводить меня с ума. Я развернулся на сто восемьдесят градусов и поплелся на балкон, попутно прихватив со стола телефон.
Я нервно затягивался сигаретой, поднося ее к губам дрожащей рукой. Да уж, далеко не каждый день, и далеко не каждый человек вот так ни с того ни с сего вдруг осознает, что живет в вымышленном мире. Но даже этот факт был не самым ужасающим в моем положении. Более всего меня пугало почти тотально отсутствие контроля над ситуацией. Я жил и живу не своей жизнью. Я – это вовсе не Я, а отраженная по эту стороны экрана игра исполняющего мою роль актера. Даже внешность, рост, цвет кожи, тембр голоса – все это придатки, доставшиеся мне от моего оппонента.
Если я сейчас начну копаться в глубинах своей теории, строя догадки и пути решения проблемы, то моя нервная система точно полетит ко всем чертям. Тут даже сигареты и алкоголь не помогут. Скорее уж какой-нибудь сильнодействующий наркотик, чтобы не только забыться сном, но и как следует расслабиться.
Стоит ли говорить, что конфликт моих друзей, ссора с Таней – все это сейчас выглядело в моих глазах настолько блекло, настолько тускло и наигранно, что даже случись с кем-нибудь из них какое-либо несчастье, я бы не придал этому большего значения, чем если бы, например, разразилась Третья Мировая, или всю планету охватила бы эпидемия неизлечимого смертельного вируса.
Эх, если бы я знал тогда, что произойдет буквально несколькими часами позже, и как я на это отреагирую на самом деле…
20:57. Я достал из кармана телефон и набрал номер Сани. «Абонент временно недоступен». В моей левой руке тлела уже вторая сигарета, правой же я судорожно набивал смску: «Видео посмотрел. Прежде, чем выложишь на ютуб, подумай еще раз о последствиях». Отправив сообщение, я глубоко затянулся, затушил окурок и вернулся в комнату.
Я вновь был свободен, потому как, едва прикрыл дверь балкона, тут же издал довольно громкий отвратительный рык. Он вырвался случайно, но этого было вполне достаточно, чтобы понять, что эпизод с моим участием закончился. Для пущей уверенности я нарочито жевано и демонстративно поковырялся в носу.
Мой план бездействия был по-прежнему в силе, поэтому я незамедлительно направился к дивану и повалился на слегка сырую от пота простынь. Я пялился в потолок, стараясь ни о чем не думать. Да куда уж там, если все вокруг летит кувырком! В тот момент я впервые подумал о смерти. О собственной смерти. Эта мысль, словно холодная, скользкая, противная, еще не проснувшаяся до конца после зимней спячки, змея, заползла мне в голову, и свернулась клубок. Она затаилась где-то там, в глубине подсознания, потихоньку отогреваясь и готовясь вступить в полное владение моим пока еще здравым смыслом. Я пытался прогнать эту змею, ведь еще не все потеряно. Ведь по большому счету я только начинал сызнова изучать тот фальшивый мир, в котором мне довелось родиться, начинал понимать собственные возможности здесь, по эту сторону экрана, и в те моменты времени, когда мной не овладевает исполнитель моей роли. Ведь, в конце концов, рано или поздно любой фильм, или даже сериал, должен подойти к концу, и тогда герои остаются наедине с самими собой. Иными словами, они начинают жить собственной жизнью долго и счастливо. Возможно, мне просто стоит подождать этого момента. Проплыть по течению самые опасные и непредвиденные участки горной реки, слепо доверившись удаче и здравому смыслу сценаристов. Пожалуй, это был самый оптимистичный из всех возможных вариантов моей дальнейшей судьбы.
Но подколодная гадюка, пригревшись в моей голове, начала шипеть и пытаться ужалить. Почему я должен быть марионеткой в руках киноделов-недотеп, которые по причине своей криворукости не смогли сделать так, чтобы я оставался в неведении на протяжении всего этого спектакля? С какой стати я должен терпеть эти кукловодческие выпады моего визави, когда в самый неподходящий момент он полностью контролирует мои движения, эмоции, мимику, слова? Львиную долю произошедших за последнее время жизненно важных, по сути, судьбоносных событий я переживаю, словно смотрю на них изнутри самого себя. Почему я должен это терпеть? Зачем мне вообще нужна лишь половина собственной жизни? Не проще ли покончить с этим раз и навсегда посредством веревки и мыла, либо, к примеру, теплой ванны и лезвия. Да какая, к черту разница, как лишать себя жизни, если и жизнь эта вовсе не моя.
От таких мыслей у меня пересохло во рту, а в горле скопился ком, который не давал нормально дышать. Я поднялся и побрел в сторону кухни. Но когда я жадно глотал теплую воду прямо из носика чайника, меня словно молнией пронзила еще одна, куда более страшная, чем может показаться на первый взгляд, мысль: а что если они мне не позволят? Что если в самый последний момент мои ноги не сделают шаг навстречу подходящему поезду, потому что я внезапно потеряю контроль, потому что моя смерть может противоречить развитию сюжета? Что если даже умереть мне удастся лишь тогда, когда я полностью выйду из-под их контроля? И как я в таком случае узнаю, что картина подошла к концу? И стоит ли тогда вообще умирать?
Голова моя пошла кругом, и дабы не свихнуться прямо здесь и сейчас, мне нужно было срочно чем-то отвлечься. Я вернулся к компьютеру и запустил старую добрую Counter Strike 1.6. В сети было полно народу, и я забылся на несколько часов, стреляя и метая гранаты, споря с противниками и союзниками в чате.
23:14. Меня выкинуло из игры, но, как оказалось, абсолютно не случайно. Я выключил компьютер, улегся на диван, укрылся простыней и закрыл глаза, будто давным-давно сплю. Спустя мгновение зазвонил телефон. Я поднял трубку словно спросонья и услышал голос Сани:
– Разбудил, поди?
– Нет, все в порядке.
– В общем, думать о последствиях уже поздно. Я выложил ролик на ютуб, и за два часа он собрал почти тысячу просмотров. Так что приходи ко мне завтра, обсудим дальнейшие действия.
– Саня, ты, кажется, немного путаешь мою роль в твоей маленькой разоблачительной кампании. Я не собираюсь принимать в этом участие. Решайте свои проблемы без меня.
– Да я тебя ни к чему и не принуждаю, просто хотел посоветоваться. Ты мне друг, в конце концов, или кто?
Я обреченно вздохнул в трубку.
– Ладно, жди меня утром, часам к десяти.
– Окей.
Я положил трубку, однако краем глаза заметил, что телефон почти разрядился.
Спустя несколько секунд я громко и довольно неприлично выругался. Это не было выражением эмоций, а всего лишь хотел очередной спонтанно выдуманной попыткой определить степень свободы моих действий. Итак, я вновь был хозяином собственного тела. Но, к сожалению, лишь тела, а не положения.
Я поставил телефон на подзарядку, перекурил и вновь улегся на диван. Спать мне почти не хотелось, однако я практически сразу же задремал прерывистым, полуреальным сном. Я видел какие-то размытые образы из далеких позабытых детских воспоминаний, но в то же время я отчетливо слышал ход секундной стрелки настенных часов. Мне привиделась Таня. Она выглядела печальной и крайне расстроенной, и я никак не мог понять из-за чего. Но самое ужасное, что даже во сне я ничем не мог ей помочь, и меня это до смерти напугало. Образ Тани каким-то магическим, подвластным лишь чарам Морфея способом сменился еле-различимым силуэтом Юли. Она смотрела на меня в упор строгим, полным призрения и неприязни взглядом, но так и не проронила ни слова. Ее слишком округлая даже для сновидения светловолосая голова очень сильно напоминала мне диск Луны. И лишь спустя какое-то время я понял, что действительно смотрю сквозь полуоткрытые веки на полную луну, которая выползла из-за стены и беспардонно била своим тусклым светом мне в комнату прямо через тюль зашторенного окна. Я перевернулся на другой бок, оставив лунные блики за спиной и спустя какое-то время вновь ушел в глубины своего подсознания. Теперь мне снились какие-то провода, видеокамеры, пленки. Я витал среди всего этого в полном одиночестве. Лишь тишина и незнакомая мне аппаратура.
Но вскоре обстановка вновь переменилась. Теперь я сидел в удобном кожаном кресле, а напротив меня расположился Саня. Мы играли в шахматы, и ход был за мной. Фигуры, доска, столик – все казалось размытым и неосязаемым. Я задумчиво почесывал подбородок, так и не решаясь передвинуть коня с F4 на G6. Наконец я передвинул фигуру и тут же посмотрел на своего противника с робкой надеждой, что он будет защищаться, передвигая короля ближе к углу H8. Но Саня даже не глядел на доску. Его взгляд был направлен куда-то вдаль, мимо моего левого плеча. Он ухмылялся, но как-то чересчур озлобленно и обреченно. Именно таким я видел его в последний раз в парке, когда мы распрощались и разошлись в разные стороны.
– Твой ход, Санчо.
Он чуть слышно усмехнулся, но руки его остались на месте. Тем не менее фигура на доске, словно под воздействием телекинеза, начала движение. Однако Саня сделал отнюдь не тот ход, на который я рассчитывал. Глупец! Он отдал мне под бой туру, и я тут же ее съел. После этого Саня также не сделав ни одного движения и не проронив ни слова, слопал моего коня ферзем. В итоге на доске разразилось настоящая сеча! Чуть ли не каждые два хода мы съедали друг у друга по фигуре, но преимущество было за мной. Предвкушая победу, я громко смеялся и всячески подначивал своего соперника, пытаясь спровоцировать его на очередной глупый ход. Саня же по-прежнему сидел молча, направив взгляд куда-то вдаль, и лишь изредка усмехаясь. Наконец, партия подошла к концу, так как у меня остался ферзь, слон и четыре пешки, а у моего друга лишь король в окружении трех самых низших фигур. Я сделал шах слоном, затем отсек Сане пути отступления, поставив ферзя на D6 и тем самым отрезав его короля от пешек, которых он выдвинул глубоко вперед. После этого мне хватило двух ходов, чтобы поставить сопернику мат.
– Ну, вот и все, господни Фишер. Ваша защита с треском провалилась.
– Знаете, товарищ Карпов, – Саня наконец заговорил, – хоть моя защита и пошла кувырком после необдуманного хода, поражение я потерпел заслуженное. Но это вовсе не означает, что я не получил удовольствие от матча. Напротив, прекрасная динамичная партия. Но, пожалуй, на этом стоит закончить.
– Уже?
– Да.
Я поднялся, разочарованно глядя на соперника.
– Ну что ж, до следующей встречи.
– А вот это уже вряд ли.
– То есть?
Саня неопределенно пожал плечами. За все это время он так ни разу и не взглянул мне в глаза.
– Ну, тогда прощайте, господин Фишер.
– Adios.
Я развернулся и сделал шаг, но в какой-то момент, я вдруг понял, что хочу увидеть его еще раз, дабы хоть пожать напоследок руку. Я обернулся, но увидел лишь бесконечную пустоту. Все исчезло: стол, кресла, шахматная доска. И вместе со всем этим растворился мой недавний соперник.
Мне вдруг стало страшно и невыносимо тяжело на душе. Я набрал полную грудь воздуха и закричал:
– Саня-я-я-я!
Но, к несчастью, как это чаще всего бывает во сне, мой крик был больше похож на еле-слышный хрипловатый шепот.

Глава XIII

Я открыл глаза и увидел перед собой белый потолок. Солнце уже старательно создавало в моей комнате парниковый эффект, поэтому я проснулся с легкой испариной. Я взял телефон, но отнюдь не сразу смог сообразить, отчего черный экран никак не загорался. Лишь спустя какое-то время я заметил, что подзарядное устройство валяется где-то в углу, а мой черный смартфон так и остался без питания со вчерашнего дня. Несколько секунд я пялился на всю эту картину, пытаясь понять, как такое могло произойти. Да не может такого быть! Я совершенно точно помню, что перед сном поставил телефон заряжаться.
Настенные часы показывали 9:46, а я обещал быть у Сани к десяти.
…
Быстро шагая в сторону дома родителей, я всю дорогу думал, как же такое могло произойти. Собственно, домовых я у себя в квартире не замечал. Поэтому вывод напрашивался сам собой: мой телефон должен был разрядиться. Иными словами, я на какое-то время должен был остаться без связи. Скорее всего, как только я подключу трубку к питанию, мне посыпятся бесчисленные сообщения о пропущенных вызовах.
Цепочка логических умозаключений и всевозможных, даже самых невероятных предположений начала вырисовывать в моей и без того достаточно больной голове совсем уж неприятные картины. Я вдруг представил, как с Таней произошло какое-нибудь несчастье, а я в это время был недоступен. Хоть я и вспомнил, как буквально вчера думал, что мне будет плевать, если с кем-нибудь из моих поневольных друзей или родных что-нибудь случиться, в данный момент сердце мое тревожно екнуло. Я ускорил шаг, и теперь двигался к дому чуть ли не трусцой.
Обходя кусты шиповника, облепившие торец нашей пятиэтажки, я вывернул из-за угла и обомлел: возле Саниного подъезда стояла карета скорой помощи, чуть дальше нее припарковался полицейский уазик. Толпа жильцов, окружавшая автомобили, своим наличием не сулила ничего хорошего. Мои ноги подкосились, я чуть было не свалился прямо на асфальт. Ступор длился несколько секунд, в течение которых я прокрутил в голове практически все возможные варианты, от грабежа, бытовой драки и убийства до более обыденных инфаркта или инсульта. Наконец, я пришел в себя и что есть прыти помчался к подъезду своих родителей.
В глубине души я, конечно же, сохранял надежду, что скорая и полиция приехали к кому-нибудь из соседей, но уж никак не к Сане и тем более не к моим родителям. Но что-то внутри меня подсказывало, что я ошибался.
Я подбежал к толпе зевак и громко спросил, не обращаясь к кому-либо конкретно:
– Что здесь произошло?
Тут же на меня уставилась пара десятков сочувствующих взглядов.
– Ой, Вадик, – начала было добродушная пенсионерка тетя Лиза из второго подъезда, но тут же осеклась.
– Саша, Сашенька Варакин… Горе-то какое! – тут же подхватила Тамара Евгеньевна – пенсионерка, бывший директор нашей школы, жившая на первом этаже прямо под моими родителями.
– Да что случилось-то?!
Я переводил встревоженный, ничего не понимающий взгляд с одного из соседей на другого. И, в конце концов, слесарь с пятого этажа дядя Ваня негромко произнес то, чего я больше всего боялся услышать:
– Умер Сашка. Ночью сегодня.
Земля ушла из-под ног. Меня подкосило, и я оперся спиной о фонарный столб, не в силах выдавить из себя хоть слово. Я глотал ртом воздух, обводя безумным взглядом всех собравшихся. В тот момент я всех их ненавидел: мне казалось, что они лгут, что все это подстроил Саня, чтобы разыграть меня. Я не собирался верить тому, что услышал. Я всеми силами сопротивлялся простому, холодному и неоспоримому факту, столь сухо озвученному из уст одного из соседей.
– То есть как, умер?
Это все, на что мне хватило сил спустя, наверное, минуту после моего частичного помутнения рассудка.
– Да кто ж его знает, – с безразличием ответил все тот же дядя Ваня. – Говорят, самоубийство.
Я откинул голову на все тот же фонарный столб и закрыл лицо руками. Стоит ли говорить, что в тот момент я и думать забыл о каких-то ляпах и одержимостях, и прочей мерзости, которая в последнее время не давала мне спокойно жить. Все мое нутро снедала мысль о смерти лучшего друга. О потере одного из самых близких мне людей на всем белом свете.
Из толпы неожиданно прозвучал вопрос:
– Ну что там случилось-то?
Я открыл глаза, и увидел, что вопрос адресовался вышедшему из подъезда полицейскому. Он подкурил сигарету и уставился куда-то в сторону, игнорируя любопытство зевак. Немного помедлив, я все же подошел к нему и спросил прямо в лоб:
– Он правда умер?
Полицейский уставился на меня с вызовом.
– А ты кто такой?
– Я лучший друг Сани. Живу прямо напротив него.
– Лащенков что ли? Почему телефон не отвечает? Твой отец уже собрался за тобой бежать. Поднимайся наверх: пара вопросов к тебе есть.
– Телефон сел, – голос у меня становился все более удрученным. – Скажите уже наконец, что там случилось?
Старлей цокнул языком, затянулся и ответил:
– Пока ничего точно сказать не могу. Скорее всего, наглотался таблеток.
– Получается, он действительно умер?! Как же так?..
На моих глазах проступили слезы. Я готов был разрыдаться в любую секунду. Полицейский посмотрел на меня с искренним сожалением и, положив руку мне на плечо, негромко произнес:
– Понимаю твои чувства, парень. Терять друзей в таком возрасте, да еще и в мирное время – ужасная несправедливость. Но теперь уже ничего не попишешь. Давай-ка, дуй наверх. Там найдешь капитана Решетова – он с тобой поговорить хочет.
Я несколько раз обреченно кивнул и медленно поплелся к подъезду, шатаясь из стороны в сторону, словно зомби. Вяло переставляя ноги, я поднимался на второй этаж, пытаясь понять, как такое могло произойти. Неужели все это время Саня столь тщательно скрывал от посторонних глаз ту тяжелую ношу, которая в конце концов довела его до суицида. Да и что, собственно, могло заставить молодого, полного сил человека совершить такое? Неужели и здесь всему виной окажется наша горячо любимая подруга детства?
– Эй, парень, сюда нельзя.
Только сейчас я понял, что уже несколько секунд стою перед распахнутой настежь дверью квартиры Варакиных. Херувимом передо мной стоял какой-то пузатый прапорщик, только охранял он вовсе не вход в Эдем, так что гораздо ближе ему подошло бы сравнение с Цербером.
– Я – это… сосед, – промямлил я еле-слышно.
– Рад за тебя. Вот и иди себе, куда шел.
– Вы не поняли. Я из квартиры напротив. Саня – мой лучший друг. То есть, был им.
– А, ты – Вадим Лащенков? Пройди на кухню – там капитан Решетов, он тебе пару вопросов задаст.
Цербер отступил, и я побрел по длинному коридору трехкомнатной квартиры в сторону кухни. Если бы я мог положиться на свое осязание, то закрыл бы глаза, чтобы случайно не увидеть раскинувшееся на полу или на спинке кресла бездыханное тело друга, или, не дай Бог, не стать свидетелем того, как накрытый белой простыней труп будут выносить из комнаты. Я прекрасно знал, что в конце коридора мне нужно свернуть направо, в кухню, но никак не в Санину комнату, которая как раз была напротив. Однако в последний момент я все-таки не сдержался, и взглянул в приоткрытую дверь слева.
Тело уже лежало на носилках на полу. Какой-то седовласый мужчина в белом халате что-то дописывал в толстой папке. Рядом стояли в ожидании команды двое молодых ребят, скорее всего, практикантов. Закончив, доктор жестом указал помощникам на Саню. Практиканты подняли носилки и двинулись к довольно узкому коридору. Но вместо того, чтобы просто пройти на кухню и тем самым дать носилкам развернуться, я в полном оцепенении вжался в дверь туалета, не сводя глаз с белой простыни на лице моего друга. Практиканты остановились, и один из них сначала вежливо попросил подвинуться, но не наблюдая особых изменений в моем поведении, гаркнул на меня так, что я встрепенулся. Но даже это не помогло, потому что теперь я смотрел в упор прямо на этого человека, так и не сдвинувшись с места, и не совсем понимая, чего от меня хотят. И лишь чья-то рука, крепко схватившая меня за предплечье и рывком увлекшая в сторону кухни, позволила практикантам развернуть носилки и унести труп.
– Чего ты там встал, как баран?
На меня ругался высокий человек лет тридцати. По четырем маленьким звездочкам на погонах, я понял, что это капитан Решетов, так как других людей на кухне не было.
– Я тут… – кроме блеяния у меня толком ничего вымолвить не получалось.
– Кто «я»? Что ты тут вообще забыл?
– Я – Лащенков, – выпалил я автоматически.
– Ах, вот оно что. Ну, присаживайся – побеседуем.
Я опустился на табурет и сложил руки между колен. Капитан присел напротив, открыл свою черную папочку, достал чистый лист бумаги и спросил мои биографические данные. Заполнив шапку, он сказал:
– Итак, Вадим Сергеевич, это не протокол, и уж тем более не допрос. Я просто задам вам несколько вопросов.
Я молча кивнул.
– Когда вы в последний раз виделись с Варакиным?
– Вчера, в районе двух часов, в горпарке.
– Вы не заметили в его поведении чего-нибудь странного?
– За исключением того, что он всю ночь где-то кутил – ничего.
– А поподробнее? Где он был, с кем общался?
– Он мне ничего не рассказал, да я особо и не спрашивал.
– Хорошо, – капитан кивнул головой. – А о чем вы беседовали?
– Да так, вспомнили детство, друзей. Ничего особенного. Обычный разговор двух очень старых закоренелых друзей.
Капитан Решетов снял и положил на стол фуражку. Пока он старательно записывал каждое мое слово, я внимательно его рассмотрел. На первый взгляд он мне показался довольно молодым. Однако теперь, когда он сгорбился над листом бумаги, я отчетливо видел сквозь взмокшие, прилипшие к черепу, давно не стриженные черные волосы, проплешину; лицо уже изрядно отметилось морщинами, а мешки под глазами говорили о том, что капитан Решетов либо сильно не досыпал, либо изрядно прикладывался к спиртному. Первоначальный возраст в тридцать лет, теперь казался мне заниженным: ему явно было не меньше тридцати пяти.
– Это был ваш последний разговор?
– Нет. Он мне звонил вчера в двенадцатом часу ночи.
– И чего хотел? Ты услышал в его голосе что-нибудь странное? Может, он был выпивши? Или под наркотой?
Решетов впился в меня своим пронзительным взглядом, слегка прищурив левый глаз. Пару секунд я пытался сообразить, стоит ли обо всем рассказать полицейскому. Но все-таки решил не упоминать о Санином конфликте, и о том видео, что он мне прислал.
– Пожалуй, нет. Голос у Сани был нормальным, а звонил он, потому что хотел, чтобы утром я к нему зашел.
– Больше ничего? – в голосе капитана слышалась еще большая подозрительность.
Я отрицательно покачала головой.
– Ну что ж, все понятно, – Решетов положил ручку и откинулся на спинке стула. – А ты, значит, живешь в квартире напротив?
– Эм, нет. Я съехал от родителей – снимаю квартиру в десяти минутах отсюда.
– Но у тебя остались ключи от квартиры родителей, домофона.
– Эм, да, разумеется. А что в этом такого?
Я не совсем понял, к чему клонит капитан, однако рефлекторно насторожился, чтобы ненароком ляпнув что-нибудь лишнее, не попасть под подозрение.
– А живешь ты, я так понимаю, один?
– Ну, в данный момент один. А вообще, мы пару недель назад съехались с моей невестой. Просто слегка повздорили, и она на пару дней вернулась к маме.
– Понятно, – полицейский задумчиво покачал головой. – А вчера ты весь день был у себя?
– Ну, практически. Я ведь уже говорил.
В самом начале разговора капитан Решетов довольно ясно объяснил, что это не допрос. Однако чем больше он задавал каких-то отдаленных, не имеющих, казалось бы, к смерти моего друга никакого отношения, вопросов, тем больше мне становилось не по себе.
– Угу, – капитан вновь взял ручку и склонился над листом бумаги. – А я тебе уже говорил, что тело обнаружили родители Варакина. Они как раз сегодня вернулись из Кирова, если я не ошибаюсь.
– Какой ужас! – я мысленно представил, как тетя Аня – мама Саши – заходит в комнату сына и видит бездыханное тело.
– Да, это, конечно, ужасно.
– А почему у тебя телефон был не доступен?
– Вечером разрядился, а на подзарядку поставить забыл.
Я прекрасно знаю, что причина была совсем другая. Но эту фразу я совершенно точно сказал сам. Никаких признаков одержимости я пока не замечал. Да и не хотелось мне при капитане бить себе пощечину, разбивать стаканы, громко ругаться матом, да и вообще вести себя каким-то странным образом, чтобы проверить, владею ли я самим собой.
– А к чему все эти странные вопросы, товарищ капитан?
– Ну, как бы тебе сказать…
Решетов в задумчивости крутил ручку: упираясь одним концом в лист бумаги, он двигал большой и указательный пальцы книзу, а затем переворачивал ручку на сто восемьдесят градусов. Из-за этого протокол, который якобы вовсе и не был протоколом, приобрел в некоторых местах несколько жирных гелевых точек.
– Дело в том, Вадим Сергеевич, – продолжил капитан, – что смерть Варакина на первый взгляд напоминает суицид либо смерть по неосторожности: он отравился метиловым спиртом. Но мне никак не дает покоя одна очень важная деталь.
Он замолчал и уставился в окно, словно выжидая мою реакцию. Но я молчал, как партизан. И должен отдать должное своему внутреннему визави, что он тоже пока что не вступал во владение моим сознанием. Спустя почти полминуты молчания Решетов вдруг резко перевел на меня взгляд и спросил:
– А вы с ним не ссорились в последнее время? Может были какие-то разногласия? Из-за девушки, например?
– Что? Боже, упаси! Он же мой лучший друг. Я даже и не припомню, когда мы в последний раз что-то не поделили.
– Понятно, понятно, – полицейский вновь в задумчивости покачал головой.
Мой взгляд скользнул по столу, и только сейчас я заметил, что ручка, которую все это время Решетов крутил в руке, каким-то магическим образом обзавелась колпачком. В любой другой ситуации несколькими месяцами ранее я бы просто не придал этом значения. Но сейчас я был практически на сто процентов уверен, что это был очередной маленький, еле-заметный ляп. Я не стал ничего предпринимать. Голова у меня была слишком затуманена, да к тому же я знал, что если попытаюсь что-нибудь вычудить, меня все равно настигнет одержимость.
– Так вот, Вадим Сергеевич, деталь, о которой упоминал ранее – это входная дверь.
– А что с ней не так? – я не сразу понял взаимосвязь.
– Дверь была не заперта.
– Оу…
Теперь все стало на свои места: вопросы, про ключи от домофона и квартиры; полное отсутствие моего алиби и неподдельная подозрительность следователя. Мне вдруг показалось, что на кухне слишком жарко. Словно кто-то одновременно включил все четыре газовые конфорки и духовку. Я сглотнул изрядно скопившуюся слюну, пытаясь понять, что от меня хочет услышать следователь. Однако молчание длилось недолго, после чего Решетов резко поднялся и сказал:
– Ну что ж, Вадим Сергеевич, не смею больше вас задерживать.
– Как только что-нибудь проясниться, дайте знать, – вяло промямлил я.
– Безусловно. Продиктуйте-ка еще раз ваш номер телефона.
Я продиктовал номер, после чего, сухо попрощавшись с капитаном Решетовым, пошел к выходу.
Проходя мимо комнаты друга, я на секунду задержался: здесь все было по-старому. Следователи хоть и порылись изрядно в его вещах, в остальном, все его книги, постеры, гаджеты, незаправленная кровать, кружка недопитого кофе на столе, говорили не о том, что их хозяин больше никогда сюда не вернется, а скорее о том, что Саня просто вышел по нужде или покурить. Я облокотился на дверной косяк и заплакал. Я всхлипывал как осиротевший мальчишка, как брат, потерявший брата, которого у него никогда не было. Я рыдал до тех пор, пока рука следователя во второй раз за утро не опустилась мне на плечо, и уставший голос за спиной тихо произнес:
– Шел бы ты домой, парень. Только душу себе травишь.
Я покивал головой вытер слезы и поплелся вон.
Достав увесистую связку ключей, я стал рыться в поисках того, что от дверей родителей. Однако стоило мне всунуть ключ в замочную скважину, как дверь тут же распахнулась и мне на шею бросилась мама, словно она стояла там и ждала моего появления.
– Боже мой, Вадик, сынок…
Она причитала, не в силах вымолвить что-то еще.
– Вадик, ты почему был недоступен? Я уж собралась к тебе бежать. Мы тут чуть с ума не сошли, когда узнали про Сашку. Я уж думала, ты тоже…
– Живой я, мам, все нормально.
– Вижу, что живой. Вижу. Давай-ка, заходи.
Мама, наконец, высвободила меня и своих объятий, и я прошел в квартиру. Мы расселись в зале, но разговор особенно не клеился. Мама предложила позавтракать, но в меня бы сейчас ни кусочка не влезло. Я ограничился крепким кофе, чтобы хоть немного взбодриться.
Пока мама варила кофе, я взял у сестры подзарядное устройство и наконец подключил телефон к питанию. Как я и ожидал, мне тут же посыпались многочисленные сообщения о пропущенных вызовах. Больше всего, разумеется, от мамы – двадцать семь; трижды звонил отец. Также было несколько неизвестных номеров, скорее всего, звонили полицейские. Очень странным в сложившейся ситуации был тот факт, что ни мама, ни отец, ни полиция даже не смекнули сразу бежать ко мне на квартиру. Но, подумав об этом, я лишь грустно улыбнулся. Наверное, постановщикам очень нужна была красивая сцена с моими неподдельным горем, слезами и раскаянием.
Еще была смска от Сани примерно в три ночи: «Чувак, это будет бомба! 29 т. просмотров!» Это сообщение меня немного смутило. Ведь скорее всего, это было одна из последних смсок, написанных рукой моего друга. Неужели следователи не проверили его телефон? Или они не придали данному факту какое-либо значение? Или капитан Решетов специально умолчал об этом? Внутренний голос подсказывал мне, что здесь что-то не чисто.
Отец предложил покурить, и мы вышли на балкон. Курили молча, но сигарета и горячий кофе немного вернули меня к жизни. Я хотел спросить у отца, видел ли он Варакиных, и как они себя чувствуют, однако осекся на полуслове, заметив вдалеке, на том же самом пустыре до боли знакомый белый кроссовер БМВ. В моей голове стали вырисовываться совсем уж зловещие картины. Ведь у Юли тоже был ключ от домофона.
В зале зазвонил мой телефон. Я затушил недокуренную сигарету и вернулся в квартиру. Звонила Юля. Я не хотел с ней говорить, однако деваться было некуда, ведь, скорее всего она видела меня на балконе.
– Алло? Вадик?
– Я слушаю.
– Я только что узнала. Это ужасно, Вадим. Это просто не передать словами.
Честно говоря, я не услышал в ее голосе фальши, но и особенно печальным он мне не показался.
– Да уж.
– Вадим, нам нужно поговорить, – её тон резко изменился, словно то, о чем она хотела со мной поговорить, гораздо важнее смерти друга. – По телефону всего не расскажешь. Подходи сегодня в Возрождение, часам к пяти.
– Юля, ты хоть понимаешь, что сегодня не самый подходящий день?
– Перестань, Вадим, это очень важно!
– Знаешь что, подруга, – я начинал вскипать, – не в этот раз. Сегодня не стало моего лучшего друга. Просто так, ни с того, ни с сего. А у тебя по-прежнему есть какие-то очень «важные дела». Потерпишь. Будет время – я позвоню.
Я бросил трубку не дожидаясь ответа. Подняв глаза, я увидел, как на меня смотрит слегка ошарашенная мама.
– Это была Юля? Зачем ты так с ней? Она ведь тоже Сашку хорошо знала.
– Мам, просто не вникай.
Она не стала со мной спорить, просто покачала головой и удалилась. Похоже, для всех нас сегодняшний день покажется очень-очень длинным.
Я сел в кресло и обхватил голову руками. Сейчас мне очень многое нужно было обдумать. И касалось это не только смерти друга. Крепкий кофе, сигарета и звонок Юли во многом поспособствовали возвращению моего сознания в более-менее нормальное состояние. Как бы странно это не прозвучало, но во мне сейчас боролись два человека. И один из них был отнюдь не моим визави. Это была внутренняя безмолвная битва рационалиста и пессимиста, холерика и меланхолика. Один неустанно твердил, что за последнее время я собрал достаточно доказательств того, что мир вокруг меня – сплошной обман. Другой горевал о тяжелой утрате. Первый кричал внутри меня, что нужно действовать, нужно искать выход и постараться выпутаться из всего этого как можно скорее. Второй говорил, что нужно смириться, и что если вдруг с кем-либо из близких вновь случится беда, мне ничего не останется, кроме как признать поражение.
Мама вернулась в зал. Она присела на подлокотник кресла рядом со мной и, тихо всхлипывая, стала молча гладить меня по голове. Эх, мама, если бы ты вдруг узнала, что происходит вокруг тебя, как бы ты к этому отнеслась? Насколько бы поменялось твое восприятие окружающей действительности? Смогла бы ты отнестись к тяжелой болезни дочери, несчастному случаю с сыном или разводу с мужем не как к событию, которому способствовала куча второстепенных факторов или обычная случайность, а как к обязательству, которое тебе навязали, даже не спросив твоего мнения? Разумеется, я ничего ей не сказал, потому что пока еще не потерял зерно здравого смысла. Какой человек захочет слышать бред сумасшедшего из уст собственного сына. Тем более что моя мама была той еще старой закалки, и кроме как в существование Бога, больше ни во что сверхчеловеческое не верила, а глупые, на ее взгляд, мысли отсекала на корню.
Я поднялся и подошел к окну: белый кроссовер уехал. Почему-то у меня сейчас не было никакого желания столкнуться с Юлей нос к носу. Я вышел в прихожую, но как только стал натягивать кеды, услышал за спиной встревоженный голос мамы:
– Ты куда это собрался?
– Поеду к Тане. Мы с ней немного повздорили, но рано или поздно она должна узнать. И лучше, чтобы ей об этом сказал я.
Мама не хотела меня отпускать. Несколько секунд она подыскивала контраргумент, чтобы все-таки найти компромисс и оставить меня дома.
– Может, просто позвонишь ей?
– Пусть едет, – в разговор вмешался отец. – О таких вещах по телефону не говорят. Тем более Танюха в положении.
– Может хотя бы поешь? – с последней надеждой в голосе спросила мама.
– Спасибо, мамуль, но что-то мне совсем не до еды.
Я вышел на лестничную площадку и на какое-то мгновение завис, глядя на дверь Варакиных. Перед глазами промелькнули эпизоды из детства, когда я ходил к нему в гости играть на приставке; как мы вместе шли в школу, практически одновременно выходя из квартиры; как коротали холодные зимние вечера на подоконнике подъезда. Множество всего, что было с нами на протяжении двадцати пяти лет теперь будет жить только в моих воспоминаниях. Но самое ужасное, что и воспоминания эти по большей части были кем-то выдуманы и вживлены в мою память без моего на то согласия.

Таня жила в частном секторе. Автобусы в ту сторону ходили редко, и я решил пройтись по городу чтобы не терять даром время на остановке. Я хорошенько продумал маршрут, чтобы случайно не выйти на оживленную проезжую часть и не столкнуться нос к носу с Юлей, ведь эта чертовка вполне могла меня где-нибудь подкараулить. Мысль, конечно, совсем уж параноидальная, однако внутренний голос подсказывал, что доля истины в ней присутствует.
Быстрым шагом я миновал дворы многоэтажек и вышел из микрорайона. Я старался ни о чем не думать, и поначалу у меня это очень хорошо получалось. Странно, не правда ли? Вчера я убедился в том, что являюсь персонажем какого-то дерьмового фильма, час назад узнал, что потерял лучшего друга, а сейчас иду по родному городу, отгоняя от себя всевозможные мысли. Я пытался думать о любимых музыкальных композициях, книгах. Я вспомнил свои лучшие студенческие годы: вечеринки после сессии, выпускной. В моей памяти всплыло знакомство с Таней, наша первая прогулка, первое романтическое свидание.
Через некоторое время я начал замечать, что почти все прохожие, что попадались на моем пути, крайне странно на меня смотрели. Зеркала под рукой, разумеется, не было, поэтому мне оставалось только догадываться, что, по все видимости, выражение моего лица было одновременно и грустным и радостным. Теплые воспоминания временами прорывали отпечаток горя, и я невольно улыбался.
Пройдя больше половины пути, я вышел на довольно оживленную улицу. Все мои мысли уже поглотил предстоящий разговор с Таней. Я не сомневался, что мы помиримся, однако какое-то тяжело предчувствие никак не давало мне покоя. Возможно, причиной беспокойства было состояние моей возлюбленной: откуда мне знать, как наиболее мягко преподнести беременной девушке известие о смерти хорошего друга. Я познакомил их, когда мы с Таней начали встречаться, и за два года они стали хорошими друзьями. Я не мог даже представить, как она воспримет эту новость.
Пересекая дорогу по пешеходному переходу, я даже не заметил, как прямо перед зеброй, пропуская меня, остановилась машина. Однако стоило мне ступить на тротуар, как меня окликнули. Закрыв глаза, я как вкопанный застыл в полупозиции, оставаясь одной ногой на проезжей части, и всем сердцем надеясь, что мне просто послышалось. Разумеется, я сразу же узнал этот милый, нежный, слегка прокуренный голос, который я ненавидел всей душой. И, разумеется, мне вовсе не послышалось: Юля, словно чертик из табакерки, выскакивала в самый неподходящий момент.
За моей спиной хлопнула дверца автомобиля, после чего кроссовер проехал десяток метров и припарковался на обочине. Юля не спеша подошла ко мне. Уперев руки в боки и слегка наклонив голову, она смотрела на меня презрительным, надменным, полным ненависти, негодования и возмущения взглядом. Казалось, что если бы она имела сверхспособности, то прямо здесь и сейчас испепелила бы меня одним лишь этим взглядом.
– Здравствуй, Вадим.
– Здоровались.
– Тебе так тяжело еще раз сказать «привет»?
– Не вижу в этом смысла. И вообще, ты слегка не вовремя - я сейчас очень тороплюсь.
– Да мне глубоко плевать! Подождет твоя возлюбленная – никуда не денется.
Она говорила спокойно и уверенно. Однако я вовсе не собирался идти у нее на поводу.
– Знаешь что, Юля, иди ты к черту!
Я не собирался с ней пререкаться. По крайней мере, не сейчас. Однако сделав один лишь шаг, получил удар в спину: Паша бесшумно выйдя из машины подкрался сзади и без какого-либо предупреждения всей свое стокилограммовой мощью ударил меня по правой почке. Сначала от неожиданности я присел на одно колено, обхватив руками живот, а спустя секунду все мое тело пронзила невыносимая боль. Мне хватило одного удара, чтобы полностью потерять контроль над ситуацией. В какой-то момент мне показалось, что я задыхаюсь.
Все еще склонившись и пытаясь отдышаться, я почувствовал, что меня взяли под локти в попытке поднять на ноги. С трудом выпрямившись я вновь увидел перед собой надменную, но уже слегка довольную Юлю.
– Итак, Вадимушка, вернемся к нашим баранам?
– Да что ты ко мне прикопалась? – выдохнул я, потому что бок все еще ныл.
– А ты не догадываешься? Или дурачком прикидываешься?
– Скажи, наконец! Или ты хочешь, чтобы я перечислил все причины, по которым твой цепной пес мог исподтишка отбить мне правую почку?
Я начинал злиться, но руки Паши мертвой хваткой вцепились в мои предплечья, не давай пошевелиться.
Юля скривила рот, немного поиграла желваками и с неподдельной злобой в голосе сказала:
– Видео.
– Что? О чем ты?
– Видео, которое, столь скоропостижно покинувший нас друг, успел тебе вчера переслать.
– Откуда ты…
Я осекся на полуслове и, раскрыв рот, уставился в ее нахальные, смеющиеся глаза. Неужели я был прав? Неужели ее наглость и чувство безнаказанности не знают вообще никаких границ? Мое воображение мгновенно нарисовало картину, как Юля пришла в гости к Сане, якобы помириться, как напоила его и как затем слезно попросила удалить провокационное видео. А в самом конце даже не моргнув глазом хладнокровно, вкатила Сане лошадиную дозу яда. И рука ее при этом ни разу не дрогнула.
Я беспорядочно моргал и безмолвно водил челюстью вверх-вниз, пытаясь хоть на толику смириться с тем фактом, что мой лучший друг был убит той, кого он любил больше всего на свете. Той, кого я ненавидел каждой клеточкой своего тела.
Юля изящно, словно модель на подиуме, сделал несколько шагов в мою сторону и, протянув руку, одним лишь указательным пальцем, сомкнула мне челюсть.
– Ты все правильно понял, Вадимушка, – она подмигнула мне.
Я тут же вскипел от такой наглости, и попытался вырваться, чтобы размазать эту тварь по асфальту. Но Юлин бойфренд ни на секунду не ослабил свою хватку.
– Ах ты сука! – зашипел я от бессилия и отчаяния. – Да как ты могла? Как у тебя рука поднялась? Это же наш друг! Как ты могла его уби…
В эту секунду моя левая почка почувствовала тот же теплый привет от кулака громилы, что и несколькими минутами ранее правая. Я опять обхватил бока и склонился к асфальту.
– Не надо громких слов и пустых обвинений, – услышал я над собой голос Юли. – Вчера я просила тебя по-хорошему, однако до тебя, видимо, плохо доходит. Вечером я хочу услышать следующее: «Юля, все, о чем ты просила, стерто. Никаких следов не осталось». Мы поняли друг друга?
– Да.
Я выдохнул это слово чуть-слышно. После чего рухнул на асфальт и зарыдал.
– Ну, вот и славно.
Юля стояла надо мной, как охотник, заваливший лося: ей не хватало только поставить одну ногу на тушу побежденного зверя. Она плюнула в мою сторону, и, переступив через меня, направилась к автомобилю. Уже садясь в машину, она крикнула:
– И не вздумай выкинуть какой-нибудь фортель – я ведь все равно узнаю.
После чего БМВ рванул с места и умчался вдаль.
Мне помог подняться какой-то прохожий. Он спросил, все ли в порядке и пошел дальше. Я доковылял до ближайшей колонки с водой, благо в частном секторе они были почти на каждом углу. Умывшись и отряхнув одежду от пыли, я обернулся и окинул взглядом улицу и то место, где несколькими минутами ранее у нас произошла потасовка. Вокруг было полно прохожих: люди стояли на автобусной остановке в тридцати метрах от меня, почти каждые полминуты кто-то переходил по зебре. Глядя на все это, у меня возник лишь один вопрос: где все они были, когда меня беспардонно мутузил бугай-переросток? Я, конечно, допускал вероятность того, что у всех внезапно обострился синдром страуса: дескать, спрятал голову в песок и ничего не знаю. Но даже в таком случае нашлась бы какая-нибудь совестливая пенсионерка и хотя бы сделала замечание. Но ничего подобного я не слышал, а, следовательно, вывод мог быть только один: на момент конфликта здесь никого не было. Все они исчезли, растворились, испарились. И, разумеется, здесь нет никакой мистики. Просто съемки эпизода не требовали статистов, вот и все.
Я в сердцах плюнул на пыльный асфальт и побрел в сторону Тани.

Глава XIV

Дом родителей Тани был довольно стареньким, но в то же время аккуратным и ухоженным. Я постучал в окошко, однако ждать ответа пришлось порядком. Наконец, штора слегка дернулась, и вскоре я услышал приближающиеся к калитке шаркающие шаги. Дверь открыл мой будущий тесть – Юрий Иванович. Он долго смотрел на меня, то ли пытаясь этим укорительным взглядом вызвать во мне чувство вины, то ли, как и многие случайные прохожие, что попадались сегодня по пути, видел на моем лице отпечаток горя. Он не был злым человеком, однако сейчас я бы не хотел услышать от него: «Таня не хочет тебя видеть. Уходи.»
Но на мое счастье, Юрий Иванович пожал мне руку и спросил:
– Мириться пришел?
– И мириться тоже.
– Ну, проходи, чего уж там.
У Тани была хорошая семья. Не могу сказать, что им очень нравился будущий зять, однако и не могу их упрекнуть в том, что они когда-либо выказывали свое недовольство напрямую при мне или при дочери.
Войдя в сени, я разулся, но дальше не пошел, потому что заметил в дверном проеме свою возлюбленную. Она стояла, сложив руки на груди и опершись плечом на дверной косяк.
– Ну, общайтесь, – сказал Юрий Иванович и вышел обратно во двор.
Я подошел к Тане, хотел было поцеловать, однако она отстранилась. В итоге я так и остановился в неловкой позе в полуметре от нее.
– Здравствуй, Танюш, – наконец вымолвил я.
– Ну, привет.
– Я должен тебе кое-что сказать, может, пройдем внутрь?
Таня смерила меня взглядом, после чего молча повернулась и прошла вглубь дома. Не могу сказать, что она показалась мне какой-то чересчур обиженной или рассерженной. Скорее всего, Таня хорошенько все обдумала и списала нашу ссору на всплеск эмоций. А легкая отстраненность в ее поведении была не более чем проявлением характера. По крайней мере, мне хотелось так думать.
Мы прошли в просторный зал и сели в кресла, напротив друг друга.
– А мама где? На смене?
Таня утвердительно кивнула.
– Я тебя слушаю, ты ведь хотел что-то сказать.
– Да…
Я немного замялся, хотя ранее мысленно прокрутил этот разговор десяток раз. С чего начать? Сразу сообщить новость о смерти Сани? Или сначала извиниться за свое странное поведение? Наконец, я набрал в грудь воздуха и заговорил глядя ей прямо в глаза:
– Сегодня ночью случилось несчастье. Умер Саня Варакин.
Таня, словно находясь в прострации, молча смотрела на меня.
Я повторил еще раз, отчетливо выделяя каждое произнесенное слово:
– Саня сегодня ночью ушел из жизни.
Еще несколько секунд она таращилась на меня каким-то странным отрешенным взглядом, после чего закрыла лицо руками и запрокинула голову назад. Я тут же подбежал и обнял ее. Таня разрыдалась, не в силах сдерживать себя. Чувствуя, как в моих объятьях плачет любимая девушка, я сам чуть не разревелся. Но вместо этого я стал извиняться перед ней. Я прекрасно понимал, что сейчас это не к месту, но все никак не мог остановить беспорядочный поток слов. Я несколько раз сказал, насколько я был виноват, и как сильно я ее люблю. Я просил прощения и умолял не сердиться на меня.
Наконец немного успокоившись, Таня посмотрела на меня снизу-вверх заплаканными, покрасневшими глазами.
– Как? Как это случилось? Авария?
– Нет, – я отрицательно покачал головой. – Его нашли сегодня утром в собственной квартире. Полиция сказала – отравление метиловым спиртом. Но что-то я очень во всем этом сомневаюсь.
– Метилом? Да это ж нужно быть последним пропойцей, чтобы скатиться до такого.
– В том-то и дело. Саня, конечно, в последнее время сильно налегал на спиртное, но на то были причины. К тому же, некоторые обстоятельства наводят на мысли о вмешательстве со стороны.
– Что-что?
Таня посмотрела на меня настороженно.
– Да, Танюш. Я ведь тебе говорил про Юлю. Сначала это было всего лишь предположение. Однако по дороге к тебе она со своим ручным псом подловила меня прямо на Октябрьской. У нас получился довольно содержательный диалог, во время которого я убедился в собственной правоте. Она практически призналась в причастности к его смерти.
Таня от удивления и неожиданности прикрыла рот рукой. В её взгляде читалось, что она не желает принимать на веру гипотезу о насильственной смерти Сани. Но, к сожалению, наши желания слишком часто разбиваются о рифы реальности.
– Мне надо покурить, – я поднялся и протер лицо руками.
– Не уходи, побудь со мной.
– Я на секунду, посиди здесь.
Таня нехотя кивнула, и я направился во двор. Прячась от июльского солнца, я встал под тень вишни, которая росла в пяти метрах от дома. Я жадно затягивался дымом, глубоко задумавшись обо всем, что произошло этим утро.  Наверное, именно этот пятиминутный перекур стал предопределяющим для последующей цепочки событий.
Я совсем не заметил, как сбоку ко мне приблизился Юрий Иванович. Он встал поодаль, в метре от меня и тоже закурил. Какое-то время мы молчали во многом из-за того, что я был не в настроении о чем-либо беседовать, а мой будущий тесть вообще был человеком неразговорчивым. Однако когда я уже почти докурил и собрался уходить, Юрий Иванович неожиданно заговорил:
– Помирились?
– Помириться-то помирились, да вот день для примирения сегодня не самый подходящий.
– Что так? – спросил Юрий Иванович, подкуривая вторую сигарету.
В очередной раз я тяжело вздохнул и произнес столь горестную фразу:
– Сегодня ночью умер мой самый близкий друг.
Юрий Иванович от удивления вскинул брови и беззвучно присвистнул.
– Как же так, Вадим?
– Да я и сам не знаю. Зря я пришел, только Танюху расстроил.
Мы немного помолчали, и я подкурил вторую сигарету. Юрий Иванович в задумчивости уставился в землю, изредка затягиваясь серым дымом.
– У нас с Таниной мамой тоже не все было гладко, – неожиданно начал он. – Мы с ней на целине познакомились, в Казахстане. Время было тяжелое – самый разгар перестройки. В магазинах пусто, сухой закон к тому же. В общем, уже тогда я понял, что нужно уезжать обратно в Россию. И не прогадал, потому что…
– Что вы сказали?
Юрий Иванович посмотрел на меня удивленно.
– Не прогадал, говорю.
– Нет, до этого.
– Ну, перестройка, продуктов нет, водки нет, и непонятно что будет дальше. Решили на родину вернуться.
Я молча покивал, а затем резко щелкнул пальцами, загоревшись новой идеей.
– Юрий Иванович, давайте не сегодня. Потом я обязательно дослушаю, а сейчас не самое подходящее время.
– Ну, ладно, – немного обиженно ответил мой будущий тесть и вернулся к своим делам по хозяйству.
Загоревшись новой идеей, я забежал обратно в дом. Нет, Таня мне не поверит и не послушается. Я пока оставлю ее, а вернусь за ней потом. Но надо было что-то придумать, чтобы она меня спокойно отпустила. Подходя к залу, я сымитировал входящий звонок.
– Да, слушаю. Да, Лащенков. Сейчас?
Я уже стоял на пороге зала и смотрел на Таню: она все так же сидела в кресле в глубокой мрачной задумчивости.
– Понял, товарищ капитан, скоро буду.
Таня вопросительно смотрела на меня.
– Это следак. Меня вызывают на «беседу».
– Прямо сейчас.
– Как видишь. Не расстраивайся, милая, – сказал я, обняв ее. – Я туда и назад.
– Давай, я поеду с тобой.
– Нет, ну перестань. Тебе неизвестно сколько придется торчать в коридоре, пока меня допросят.
Несколько секунд она раздумывала, но все же согласилась со мной. Я тепло поцеловал ее, и вышел прочь.

Я почти бежал. Юрий Иванович ненароком подкинул мне идею, до которой я почему-то не допер самостоятельно, и теперь я был готов на нечто гораздо более безумное, нежели разбитый бокал или пощечина самому себе. В шесть прыжков я вбежал по лестнице на второй этаж и вошел в квартиру. Я не обращал внимание на духоту, одышку, пот, который лился с меня в три ручья. Все мои мысли были посвящены хитрому плану, на который я надеялся всей душой.
Наскоро побросав в сумку сменное белье, умывальные принадлежности и документы, я вызвал такси и тут же вышел на улицу. Серая лада девяносто девятой модели подъехала в течение нескольких минут. Я бросил сумку на заднее сиденье и назвал водителю адрес Тани.
Мы домчались до места в считанные минуты, так как дороги в это время дня почти всегда были пустыми. Я попросил водителя подождать, а сам помчался к дому. Таня сама открыла калитку.
Она сразу показалась мне какой-то встревоженной, непохожей на саму себя. То ли оттого, что на моем лице так отчетливо выражались нотки безумия, то ли потому что она до сих пор не могла отойти от новости, которую я ей преподнёс часом ранее.
– Вадим, что-то опять случилось? Ты сам на себя не похож!
– Танюш, собирай вещи, я объясню все по дороге.
Я попытался протиснуться в калитку, однако Таня не пустила меня.
– По дороге куда?
– На вокзал. Ты меня впустишь наконец?
Мгновение она раздумывала, но все же отступила в сторону.
– Вадим, я не сдвинусь с места, пока ты не объяснишь, что происходит!
Я взял ее за плечи и внимательно посмотрел ей в глаза.
– Ты веришь мне?
Таня крайне неуверенно кивнула.
– Нам надо уехать. Далеко, как можно дальше. Танюша, милая, это единственный выход из сложившейся ситуации. Просто доверься мне, и все будет хорошо.
Я сделал шаг в сторону дома, однако Таня остановила меня жестом руки.
– Я никуда с тобой не поеду.
– Что?
Я стоял в полном недоумении, так как мой план рушился прямо на глазах.
– Ты прекрасно слышал, что я сказала: я никуда с тобой не поеду.
Она говорила уверенно, хоть и голос ее немного дрожал.
– Но почему? Ты не доверяешь мне?
Таня тяжело вздохнула и заговорила:
– Вадим, два дня назад мы с тобой повздорили. Да, это был всплеск эмоций, от которого я довольно быстро отошла. Буквально час назад ты пришел ко мне домой и сообщил крайне болезненную и трагичную новость, после чего мы вроде как помирились. После этого тебя вызвали на допрос в полицию.  А сейчас ты стоишь передо мной как ни в чем не бывало и просишь куда-то сбежать. Как ты думаешь, Вадим, что я должна подумать?!
Я попытался составить цепочку событий, и вдруг ясно понял, что в глазах Тани я сейчас выгляжу настоящим извергом. Убийцей, который грохнул лучшего друга во имя любви к Юлии, и теперь пытается скрыться от полиции. Боже, какой же я идиот!
– Танюш, – заговорил я тихо, опустив взгляд вниз. – Если я расскажу тебе все – ты попросту посчитаешь меня сумасшедшим. Поэтому нам на время придется оставить этот разговор. Но я спрошу в последний раз: ты поедешь со мной?
Таня отошла на два шага назад, закрыла лицо руками и зарыдала. Тихо всхлипывая, она что-то говорила. Какое-то одно слово, которое я никак не мог разобрать. Лишь с четвертого раза я смог понять то, что она неустанно повторяла:
– Убирайся…
– Таня, Танюша, послушай…
– Пошел вон! – прорычала она, резко прекратив плакать,  и указала рукой в сторону калитки.
Таня выглядела так, словно готова была наброситься на меня и разорвать в клочья. Я хотел было успокоить ее, но вовремя понял, что сейчас это бесполезно. Опустив голову, я понуро побрел к выходу, словно разбитый в пух и прах полководец с поля боя. Уже выходя я еле-слышно сказал: «Прости», но ответ Тани был просто пугающим:
– Да пошел ты! Надеюсь, еще не поздно сделать аборт…
Услышав это я резко обернулся, но прямо перед моим носом смачно хлопнув закрылась дверь. Я не стал ломиться обратно, не стал кричать Тане через забор. Я попросту сдался, вернулся в такси и коротко сказал ехать к вокзалу.
С каждой минутой во мне росло волнение от предстоящего эксперимента. Временами я дьявольски ухмылялся, а иногда впадал в меланхолию. Эмоции на моем лице менялись одновременно с мыслями о задуманном. Конечно же, я не мог знать, получится ли мне сбежать. Не мог знать, как проявят себя реалии этого мира на мою попытку скрыться. Может быть мне удастся уехать, но на следующий день я, как ни в чем не бывало, вновь проснусь у себя дома. Или же мой оппонент завладеют мною прямо на перроне и не позволит совершить посадку на поезд.
Всеми силами я старался отогнать эти мысли прочь, но они лезли и лезли, словно тараканы – изо всех щелей.
Мы приехали на вокзал ровно в 15:05. Я специально запомнил время, чтобы в случае дежа вю знать, насколько я вернулся назад. Быстрым шагом я направился прямиком к кассам. Железнодорожная станция в нашем городе была узловой и поезда здесь ходили довольно часто. Поэтому я даже не сомневался, что в течение часа уже буду ехать в сторону Санкт-Петербурга.
На мое счастье работали сразу три кассы из трех, поэтому очереди не было вообще. Я протянул паспорт кассиру:
– Один плацкарт на ближайший поезд до Питера.
Девушка-кассир, которая выглядела немного уставшей, механическими движениями набила на клавиатуре мои паспортные данные. Не отрываясь от монитора, она продекларировала в микрофон:
– Поезд номер 114 Казань – Санкт Петербург, вагон 14, место 53. Отправление в 15 часов 29 минут, прибытие в 18 часов 11 минут. 829 рублей. Берем?
Я утвердительно кивнул и протянул в кассу тысячную купюру. С каждой секундой, пока машина печатала билет, мое сердце стучало все сильнее. Мне казалось, что вот-вот все сорвется, и я опять окажусь в своей квартире, либо у Тани, либо в такси, либо вообще где-нибудь у черта на куличках. Наконец, я получил обратно свой паспорт, сдачу и самое главное: заветную прямоугольную бумажечку бледно-желтого цвета. Бегло поблагодарив кассира, я опрометью помчался на платформу.
Часы показывали 15:17, когда я встал на перрон. Секунды казались минутами, минуты – часами. Но вот, наконец, голос из репродуктора произнес: «На второй путь прибывает скорый поезд №114 Казань – Санкт-Петербург. Время стоянки поезда – 10 минут. Нумерация вагонов начинается с головы состава».
У меня задрожали руки, а ноги перестали слушаться. Все мое лицо покрылось испариной. Но все это было связано не с очередной одержимостью, а из-за обыкновенного человеческого волнения перед каким-нибудь серьезным делом. Рядом со мной стояли еще несколько человек. Но в суматохе, приготавливая проездные документы и подтаскивая сумки к предположительному месту остановки их вагонов, никто не обращал даже малейшего внимания на мою нервозность. Всматриваясь вдаль железнодорожных путей, я уже мысленно сидел в вагоне и попивал крепкий кофе, чтобы успокоить нервы.
Наконец, поезд показался на горизонте. Он быстро приближался и начал сбавлять скорость лишь когда пронесся мимо пассажиров в самом начале перрона. Я высматривал номера вагонов, закрепленные на окнах купе проводников: 23, 22, 21, 20… Семнадцатый остановился прямо передо мной, и я стремглав помчался к своему четырнадцатому, лавируя по пути среди таких же не сориентировавшихся с местом остановки пассажиров.
Я пролез без очереди, растолкав собравшихся у входа пассажиров, и протянул документы проводнице. Внимательно просмотрев билет и сверив его с паспортными данными, она вернула мне документы и кивнула в сторону вагона. Я вбежал по ступенькам наверх,  протиснулся по узкому проходу мимо купе проводников, и уселся на свою боковушку. Напротив меня, уткнувшись в телефон, сидела девушка. Я лишь мельком взглянул на нее, после чего тут же уставился в окно.  Переводя взгляд с наручных часов на унылый пейзаж за окном, лишь почувствовав боль, я заметил, что порядка минуты кусаю себя за фалангу большого пальца правой руки. Боковым зрением я заметил, что моя соседка смотрит на меня крайне удивленно и настороженно.
– Привычка! – оправдался я.
Я попытался улыбнуться и как можно более непринужденно пожать плечами, но судя по тому, как девушка презрительно хмыкнула и отвела взгляд, получилось у меня это не очень естественно.
Наконец проводница «задраила люки» и вернулась на свое место. Поезд должен был вот-вот тронуться, но с каждой секундой я все сильнее предчувствовал, что ничего не получится. Я ощущал себя Труманом из одноименного фильма с Джимом Керри: мне казалось, что поезд по каким-либо неведомым причинам сломается, или же в вагон ворвутся люди в черных костюмах, чтобы схватить меня и без причины выбросить из вагона, или же случиться какой-нибудь теракт. На девяносто девять процентов я был уверен, что все полетит к черту.
Однако вопреки всем моим ожиданиям поезд еле-заметно дернулся. За окном поплыли столбы электропередач, провожающие на перроне, бледные выцветшие лавочки и урны с разбросанным возле них мусором. Вместе со стремительно нарастающей скоростью поезда во мне прямо пропорционально росло торжество. Я расплылся в улыбке и уже несколько раз мысленно успел послать все свои проблемы далеко-далеко. Конечно, со временем мне все равно придется вернуться назад. Но явно не завтра, не в ближайший месяц, а, возможно, и год. У меня не было какого-либо плана дальнейших действий, я просто плыл по течению. Но самое главное, мне удалось сделать первый шаг.
– Кофе, чай? – голос проводницы вывел меня из небытия.
– Эм, кофе. Черный. Без сахара.
Проводница удалилась, а я, наконец вернувшись к реальности, смог разглядеть свою соседку. Это была довольно юная, но не очень симпатичная девушка, с черными плохо покрашенными волосами, бледным макияжем и пирсингом в левой ноздре. Такое украшение было популярно лет десять назад. Она ни на секунду не отрывала взгляд от экрана смартфона.
– До Питера? – спросил я.
Натянуто улыбаясь, я внимательно смотрел на девушку. Мельком бросив на меня презрительный взгляд, она «угукнула» и вновь вернулась к телефону.
– Я тоже, – я вновь уставился в окно, – еду навестить старого друга.
Нетрудно заметить, что я был для нее не самым приятным собеседником. Впрочем, это было обоюдно. Просто-напросто, я хотел живого непринужденного общения. Без ляпов, одержимости и прочей ерунды. Но, девушка, по всей видимости, совсем не хотела вести диалог. Натужно вздохнув, она поднялась, взяла свою сумочку и удалилась в сторону туалета. «Как хочешь» – подумал я.
Проводница принесла кофе. Расплатившись, я вновь уставился в окно.  Поезд отстукивал колесами столь знакомый и почти всеми любимый ритм. За окном мелькали деревья, небольшие болотца, грибники с полупустыми корзинами, дачные поселки и одиноко стоящие станционные домики. Картина умиротворения и какой-то детской радости. Поезда всегда вызывали у меня светлые чувства. И сейчас, несмотря на те беды, что приключились со мной за последний месяцы, я чувствовал себя на седьмом небе от счастья.
Но как это порой бывает, в самый неожиданный момент в моей голове родилась ужасающая мысль: а что, если все так и должно быть? Если по сценарию я и должен был сбежать как последний трус? А ведь это многое могло объяснить: отсутствие каких либо-признаков одержимости, наличие свободных мест на ближайший рейс. Неужели это действительно так? Неужели я полностью подвластен своим авторам? Нет! Словно воспользовавшись  невидимым спиннингом, который подарил мне на День Рождения отец, я выудил эту мысль из собственного сознания. Отсек ее виртуальным топором, заставив взять себя в руке и искренне порадоваться первой за долгое время удаче.
Я сделал глоток кофе и, почувствовав небольшой прилив сил и бодрости, закрыл глаза и откинулся назад. Поезд все так же мирно и мелодично отстукивал приятный ритм. Я качался на волнах железнодорожного корабля, всеми силами стараясь погрузиться в его глубину, слиться воедино с этим металлическим змием.
– Приехали, – неожиданно произнес мужской голос с заметным кавказским акцентом.
Открыв глаза, еще полминуты я соображал, где нахожусь: за рулем сидел черноволосый с проседью мужчина, держа правую руку на рычаге переключения коробки передач и смотря на меня в зеркало заднего вида. Сам я сидел на заднем сидении автомобиля, а слева от меня лежала моя дорожная сумка.
По телу побежала дрожь, руки затряслись. Я стал судорожно глотать воздух, не в силах вымолвить хоть слово, чувствуя, что все сильнее погружаюсь в пучину собственного панического страха и безысходности.
– Выходим или как? – повторил свой вопрос водитель.
Не произнеся ни слова, я рассчитался с таксистом и вышел. Я стоял прямо перед вокзалом. Часы над центральным входом показывали 15:53. Значит, я даже не откатился назад во времени, а просто вернулся в другую точку пространства. Что же делать теперь? Вернуться назад с опущенной головой? Признать, наконец, что я проиграл, и что мне теперь до конца своих дней придется мириться с судьбой марионетки?
Я закрыл глаза, сосчитал до семи, а затем твердым шагом целенаправленно пошел на вокзал.
– Ближайший до Петербурга.
Кассирша преклонных лет взяла мой паспорт, и повторила примерно ту же процедуру, что и ее напарница часом ранее. Спустя пять минут я вновь стоял на перроне и судорожно затягивался едким дымом сигареты, полным никотином и смолами, при этом уже на подсознательном уровне не смотря на уголек.
В 16:24 фирменный поезд Новосибирск-Хельсинки остановился на перроне. Я поднялся в сидячий вагон и занял свое место. Все это я проделал чисто механически. Наверное,  я выглядел со стороны настолько вялым и разбитым, настолько слабым и измученным, что девочка пяти-шести лет, сидевшая напротив почти тайком от окружающих шепнула свое маме:
– Дяде очень плохо?
– Не знаю, зайка – еле-слышно ответила мама, окинув меня мимолетным взглядом.
– Наверное, он болеет? – не унималась девочка.
– Может быть. Почитай книжку, милая. Не обращай внимания на дядю.
Этот коротенький диалог сначала позабавил, но затем разочаровал меня еще сильнее. Устами младенца глаголет истина. Видимо, выглядел я гораздо хуже, чем мне казалось. Хотя, какая к черту разница? Если моя жизнь катится псу под хвост, то к чему все эти мирские переживания? Сидя здесь, в мягком удобном кресле фирменного поезда, я всем сердцем желал, чтобы состав пошел под откос. Я даже расплылся маниакальной улыбкой, предвкушая все эти кучи искореженного металла, разбросанный багаж, крики, стоны, кровь, слезы и боль. Эта мысль на мгновение унесла меня куда-то ввысь, далеко-далеко отсюда. Я представил, что парю верхом на облаке, чувствуя блаженство, комфорт и полное удовлетворение. Где-то в глубине души я знал, что это всего лишь сон или видение, но всем нутром я лелеял надежу, что это чувство будет длиться вечно.
В вагоне было прохладно и малолюдно. Из динамиков, расположенных по всему вагону, монотонно мурлыкала приятная классическая музыка. На секунду я даже поверил, что у меня все получится, что первый откат был чем-то нереальным и абсолютно неправдоподобным. На мгновение я расслабился и немного задремал. Но вдруг совершенно неуместно вместо классической музыки по радио пустили песню какого-то шансонье. Его прокуренный хриплый голос прорывался прямо ко мне в сон. Да еще и громкость прибавили! Я разозлился и попытался выйти из полудремотного состояния.
- Эй, сделайте тише! – прорычал я, едва очнувшись, - Сколько же можно? Тут люди спят».
Наконец я протер глаза и осмотрелся. Вокруг меня ходили люди, явно куда-то торопясь. Откуда в вагоне может быть столько места? Как и в предыдущем случае, лишь через минуту я осознал, что сижу уже вовсе не в мягком кресле фирменного поезда, а на жестком стуле посреди зала ожидания. А голос, который показался мне чьей-то ошибкой музыкальной карьеры, на самом деле принадлежал динамику громкоговорителя.
Я взвыл в потолок. Я сделал это бессознательно, практически рефлекторно. Тут же два десятка удивленных вопросительных взглядов уставились прямо на меня. Но мне было плевать. Наверное, я смог бы даже помочиться прямо здесь, не опасаясь стыда или наказания. Мне было все равно. Поэтому я просто поднялся, подошел к кассе, протянул паспорт кассирше, расплатился кредиткой и пошел на перрон. Попытка не пытка, а бог любит троицу, тем более что теперь я хотел использовать свой билет немного по-другому.
Следующего поезда пришлось ждать полтора часа. Время почему-то не откатывалось назад, да и после моей второй попытки уехать куда-то потерялись почти два часа. Наверное, я проспал их в зале ожидания. В итоге, когда громкоговоритель объявил о прибытии поезда, мои часы показывали 20:43.
Я встал в самом начале перрона, и с нетерпением ждал, когда меня окутает шум и жар несущегося навстречу моего железного палача. Я твердо решил, что сделаю этот шаг, чего бы мне это не стоило. Повернув голову вправо, я вновь маниакально улыбнулся, хотя скорее это была ехидная улыбка самообмана и полного удовлетворения. И вновь, в самый неподходящий момент я услышал собственный внутренний голос: «А что если так и должно быть»? О, нет! Неужели я должен умереть здесь, под колесами вечернего поезда? Неужели, если я раздумаю, меня охватит одержимость, и я, так или иначе, упаду на рельсы? Неужели я дважды откатывался назад лишь для того, чтобы именно сейчас упасть под колеса стотонного локомотива? Я закрыл глаза, в ожидании своей участи. Я уже практически смирился с собственной смертью, но…
В третий раз за день окутав меня горячим воздухом, поезд, не замедляя ход, пронесся мимо. Словно издеваясь и подтрунивая надо мной, машинист несколько раз погудел. Я даже не думал в третий раз садиться в вагон. Обессилев, я присел на грязный асфальт перрона и тихо зарыдал. Мимо меня проносились люди, задевали меня сумками, ругались. Но я не обращал на них внимания.
Я был истощен и морально, и физически. Я вновь потерпел фиаско.  Безоговорочное, тотальное, сокрушительное поражение. Теперь у меня не осталось никакого выбора, кроме как вернуться и ждать свое участи. Я был целиком полностью вверен в руки сценаристов, которые, наверное, уже давным-давно решили мою дальнейшую судьбу. Может быть, я умру, может, сяду в тюрьму за преступление, которое я не совершал или которое еще должен совершить. В народе говорят, что на все воля Божья. В моем случае дела обстояли несколько иначе. На все воля автора – вот с таким девизом мне предстояло жить до конца своих дней.
Поезд, билет на который лежал в моей сумке, громко дернулся и стал набирать ход. Я сидел неподвижно, а провожающие, в попытке еще хоть разок помахать на прощание уезжающим, старательно обходили меня, практически не обращая внимания. Лишь две пары ног, обутые в берцы, остановились прямо передо мной. Я поднял взгляд: на меня смотрели двое ппсников.
– Старшина Круглов, – представился тот, который выглядел более крупным и хмурым. – Чего сидим? Все нормально?
Я медленно поднялся и отряхнулся. Полицейский сделал шаг в мою сторону, заметно стараясь принюхаться к дыханию и одновременно разглядеть мои зрачки.
– Все хорошо. Просто опоздал на поезд.
– Печально. Но вы здесь сидите уже минут пять, а поезд только-только тронулся. Ваши документы, пожалуйста.
Я протянул полицейскому паспорт. Он довольно долго изучал документ, попеременно вглядываясь то в фотографию, то в мое лицо. Наконец, пролистав прописку и воинскую обязанность, он вернул мне паспорт со словами:
– Не надо здесь сидеть, товарищ Лащенков. Раз уж не собираетесь никуда ехать, идите домой.
Небрежно вскинув ладонь к виску, патруль двинулся дальше на поиски опасных преступников и рецидивистов. Мне же ничего не оставалось, кроме как послушать совета полицейских и уйти обратно к своей неизбежности.

От вокзала я шел пешком. Теперь уже мало что могло меня действительно беспокоить. Я наверняка знал, что если свалюсь в канаву от усталости или, набравшись алкоголя, то рано или поздно все равно вернусь в исходную точку очередного эпизода с моим участием. Я даже решил поиграть в угадайку: какой следующий момент моей жизни должен быть освещен на экране? Больше всего я склонялся к версии похорон Сани. Но вполне возможно, что меня могут вызвать на допрос в полицию, или же меня опять может подловить Юля со своим пухлым громилой. Что ж, поживем – увидим, а ждать осталось не так уж долго.
Дорожная сумка оттягивала мне плечо, и со временем я пожалел, что не сел на автобус или поймал такси. С каждой секундой я все сильнее чувствовал усталость. Вдобавок ко всему, совершенно неожиданно заморосил дождь. Я даже не заметил, как небо покрылось тучами, а на улице стало гораздо темнее, нежели в это же время суток при ясной погоде.
Идти было порядком, так как вокзал располагался примерно в двух километрах от города. Я забросил сумку через плечо на спину, словно узелок с пожитками, и, сгорбившись под ее тяжестью, брел по обочине пустынной дороги. Стоит ли говорить, что со стороны я, наверное, был похож на бомжа или какого-нибудь беглого преступника, который несколько суток бродил по лесу без еды и воды, попутно сражаясь за свою жизнь с дикими зверями. Так, наверное, подумал бы какой-нибудь невнимательный прохожий, если бы попался мне навстречу, однако сам я был несколько иного мнения.
Мысленно я сравнил себя с Иисусом Христом. «Богохульство» - сказали бы верующие, но на такое сравнение у меня были причины, и не только внешние. Конечно, сын божий нес не сумку с пожитками, а деревянный крест. Но шел-то он на смерть, причем заранее зная о том, что с ним должно произойти. Лично я не знал, что со мной будет дальше, однако в глубине души чувствовал, что ничего хорошего меня не ожидает. Угораздило же меня попасть не в веселую молодежную комедию, а в какую-то заунылую драму, полную гнева, зависти и лжи. Словно каждый герой в этой картине – мерзкий негодяй и подлец. И исходя из того, что мою судьбу решают сценаристы, а не Господь Бог, наверное, я имел полное право сравнить себя с Иисусом Христом. Существенная разница между нами была, пожалуй, лишь в том, что я не мог сделать выбор, а Иисус мог. Но как раз-таки он не испугался предначертанного, а вот я попросту сдрейфил.
Дождь усилился, но я не прибавил шагу. Уже практически стемнело, когда лесополоса наконец закончилась, и справа от себя я заметил высокий бетонный забор еще советских времен. Пройдя примерно сто метров, я дошел до огромных железных ворот, выцветшая табличка на которых гласила: «ГОРОДСКАЯ ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ ЛЕЧЕБНИЦА №1». То, что было написано мелким шрифтом я разобрать не смог. Наудачу толкнув створку, я не без удивления обнаружил, что ворота не заперты.
Совершенно точно я не был одержим, никто меня не вел и не заставлял туда идти. Но, как и месяц назад, проходя мимо церкви, я решил заглянуть внутрь, хоть ни разу раньше не бывал в храме, так и сейчас какое-то неведомое чувство на уровне подсознания повлекло меня внутрь этого далеко не самого приятного для нормальных людей места.
Дождь давно уже превратился в ливень, и, не видя в темноте луж, сгорбившись под тяжестью своей сумки, весь промокший, уставший и деморализованный я брел от ворот к ближайшему зданию. Я постучал в дверь, и спустя какое-то время с той стороны послышались вялые шаги и шорох. Ворчливый женский голос проговорил: «Кого там еще леший принес»? После чего дверь отворилась, и передо мной возникла невысокая  довольно пожилая женщина в сером форменном халате. Я не смог толком разглядеть ее лицо, так как лампа дневного света в коридоре располагалась несколько дальше, за ее спиной. Наверное, она работала здесь ночным сторожем.
– Чего тебе? – с напором спросила она.
– Эм, – я немного растерялся, так как сам до конца не понимал, зачем сюда пришел.
– Ну, чего рот разинул? Говори уже! Ежели к кому из больных – то время посещений давно закончилось.
– Нет, я сам…
– Что сам?
Не знаю, зачем я это сказал. Скорее всего, хотел сделать последнюю попытку уйти от собственной реальности. Пусть даже здесь, в психушке. Мне было безразлично, лишь бы быть подальше от всего, что творилось вокруг меня.
– Я сам – псих. Сегодня утром умер мой друг. Только что я пытался покончить с собой, прыгнув под поезд.
Несколько секунд женщина пристально смотрела на меня, явно сомневаясь в моих словах. Затем жестом попросила войти, после чего вновь стала рассматривать меня уже в более освещенном коридоре.
– Жди здесь – я за дежурным врачом.
Я грузно упал на кушетку, стоящую прямо возле двери. Женщины не было около минуты, и за это время я несколько раз всерьез думал уйти, пока еще не поздно. Но вскоре я вновь услышал шаги, и в дальнем конце коридора появился невысокий мужчина в белом халате. Он не спеша подошел, измерил меня взглядом, после чего попросил подняться.
– Меня зовут Анатолий Михайлович.
– Максим Лащенков, – коротко ответил я.
– Насколько я понял, вы – суицидник?
– Да. Наверное…
– Алкоголь, наркотики принимаете?
– Нет, только сигареты. Да и в последнее время – очень изредка.
То ли мой ужасающе-измученный внешний вид, то ли просто врачебный долг или нечто подобное, но доктор взял меня под руку и повел в сторону приемной. В тот вечер он больше не задал ни одного вопроса. Лишь попросил мои документы. После чего хмурая женщина, которая, как ни странно, оказалась дежурной медсестрой, забрала сумку и телефон и попросила меня полностью раздеться. Она вручила мне форменную серую изрядно поношенную пижаму и резиновые тапочки, а затем повела в палату. Все это время я ожидал, что отвлекшись или просто закрыв глаза, я вновь окажусь где-нибудь на улице, под дождем, еще более уставший и замерзший. Но откат почему-то никак не приходил. Наконец я оказался в тесной четыре на три метра двухместной палате. Обе койки были свободны, и я занял левую от входа. Медсестра попросила меня поскорее ложиться спать, и я совсем не собирался с ней спорить. Изможденный, промокший и продрогший я укутался в одеяло и, закрыв глаза, стал ждать, что будет дальше. Но, по всей видимости, моему визиту в психбольницу было предначертано случиться и без моего на то согласия.
Я задремал с дурными мыслями. Я не видел выхода из сложившейся ситуации. На меня свалилась куча дерьма, отмыться от которого я не представлял возможным. Единственное, что я мог сделать – ждать финал этого паршивого фильма. И что-то мне подсказывало, что «хэппи энд» мне не светит.

Глава XV

– Остальное вы знаете.
– Да, все остальное мне уже известно.
Мы сидели на свежем воздухе, в тени выцветающей под августовским солнцем вишней. Дядя Женя задумчиво смотрел куда-то вдаль, а я наблюдал за тем, как дворник сонливо метет медленно опадающую листву. Лето планомерно катилось к своему логическому завершению, чтобы в очередной раз уступить место самому дождливому времени года.
– Осень совсем на носу, – словно прочитав мои мысли, неожиданно заговорил дядя Женя.
– Да, пара недель от силы – и начнутся дожди, слякоть, грязь, первые заморозки, масса опавшей листвы под ногами…
– Ты назвал лишь недостатки, – усмехнулся мой собеседник. – Но ведь осень – это самое красивое время года. Помнишь песню группы ДДТ?
– «Что такое осень? Это небо». Да, конечно, помню.
– Это не только небо, - задумчиво произнес дядя Женя, - Осень - это грусть в глазах ребятишек из-за начала очередного учебного. Грусть, которая буквально в первый же день сменяется радостью от встречи со старыми добрыми друзьями. Осень - это страница новой жизни для студентов-первокурсников, которые выпорхнули из родительского гнездышка. Осень – это замирание природы, всего лишь непродолжительный летаргический сон для большинства живых тварей, после которого все вновь оживает, пробуждается с новой силой. Все это не более чем точка восприятия. И если каждый раз воспринимать окончание теплых солнечных дней как смерть всего живого, то в пору и самому ложиться в гроб и ждать кончины.
– Не могу с вами полностью согласиться, потому что осень – это не только предшественник зимнего сна. Да, разумеется, медведи лягут в спячку до самой весны, зайцы поменяют цвет шерсти с серого на белый, птицы улетят на юг. Но как же растения? Тонны опавшей листвы и пожухлой травы будут сожжены или закопаны, исчезнут насекомые, которые не улетают на юг, словно птицы. Большинство из них попросту умрет. Лиственный лес зимой похож на выжженную землю после ядерной бомбежки, словно его покрывает и не снег вовсе, а атомная пыль. И кромешная бездыханная тишина только усиливает это ощущение.
Я достал сигарету и закурил. А дядя Женя посмотрел на меня и с каким-то нескрываемым горьким сожалением заговорил:
– Я слышу в твоем голосе отчаяние фаталиста. Неужели ты всерьез думаешь, что твоя судьба уже предрешена, причем в самом худшем из всех возможных вариантов? Неужели ты настолько уверовал в неизбежность собственной смерти? За все время, пока ты посвящал меня в детали своей истории, я ни разу не увидел улыбку на твоем лице. Ты действительно сдался? Опустил руки и готов со смирение и покорностью принять свою судьбу?
– В том-то и дело, что она не моя! Это не я в детстве подружился с Саней и с Юлей, не я отучился в школе номер одиннадцать, и не я получил диплом инженера. Это не я влюбился в Таню, и не я сделал ей предложение. Даже здесь, рядом с вами, сижу не я, а всего лишь проекция моей сущности. Я – выдумка, как и все остальное вокруг. Я – всего лишь грустный образ молодого, потерявшегося в жизни человека. На меня смотрят или еще будут смотреть с экрана телевизора или кинотеатра. Они будут хаить меня за глаза, или же наоборот сопереживать мне, примерять собственную жизнь с моей. Все зависит от того, кем я предстану на экране. Ведь у каждого своя правда, и для себя и моих родных я, естественно, хороший, любимый человек. Но ведь отнюдь не всегда на телеэкране полицейский предстает в положительном образе, а бандит – негодяем. Далеко нередкий случай, когда мы больше любим бандита и убийцу, который немного оступился по жизни и теперь несет на себе бремя грешника. В моем же случае, мне приходится только догадываться, как меня представят сценаристы, и какой финал они для меня придумают.
– Ты боишься смерти?
– Нет, я бы так не сказал. Мне не нравится сам факт безысходности. Моя жизнь катится по наклонной вниз, и я ничего не могу с этим поделать. Вот если бы мне удалось доказать, что я прав…
– А что бы тогда изменилось?
– То есть как?
– Ну, у тебя ведь есть какой-то план, задумка? На тот случай, если тебе удастся доказать свою правоту?
– Эм, об этом я как-то не подумал… – на мгновение растерялся я.
– То есть как? Получается, что ты слепо надеешься на какие-то перемены, если бы твои родители, Таня, доктор Чернобай поверили тебе? Убедились в том, что ты прав? Тогда ты изменил бы ход событий? Достучался бы до сценаристов? Но ведь ты сам говоришь, что это они пишут твою жизнь. Что ты ни на шаг не можешь отойти от их плана. Каждый элемент ландшафта в кадре, твоя мимика, жесты, эмоции – все это сыграно там, по ту сторону экрана. Ты не можешь выложить огромными огненными буквами SOS, потому что этого нет в сценарии. Точнее, ты можешь это сделать, но кроме тебя, меня и пары десятков других незаинтересованных лиц никто этого не увидит. Ты не можешь внезапно сломать четвертую стену, посмотреть в камеру во время эпизода и закричать: «Вот он я! Я здесь – живой, из плоти и крови. Такой же, как и вы там, на той стороне!» Все это тебе неподвластно. Тогда какой же смысл в твоих действиях? Зачем ты пытаешься переубедить всех и вся, что мы – всего лишь второстепенные или эпизодические герои твоего фильма?
– Но вы-то хотя бы верите мне?
Дядя Женя тяжело вздохнул.
– Проблема не в том, верю я тебе или нет. А я, между прочим, тебе верю.
– Так в чем же тогда проблема?
– Я не знаю, друг мой, – дядя Женя пожал плечами. – Даже из самой трудной ситуации всегда найдется хотя бы два выхода. Стоит ли тебе продолжать попытки доказать свою правоту? Лично я думаю, что да. Потому что одна голова хорошо, а две лучше. Кто знает, может быть, твоя подруга Юля после того эпизода в кафе тоже заметила ляпы вокруг себя и сейчас усилено размышляет как из этого выкрутиться. Может быть, тебе каким-то образом удастся раскрыть правду доктору Чернобаю. А он, судя по твоему рассказу, не является персонажем фильма. Глядишь, чем-нибудь поможет. Ну и, в конце концов, если уж ты в этой картине представлен зрителю мразью и подонком, то, по крайней мере, здесь несколько человек убедятся в твоей честности. И даже если случится непоправимое, они будут знать, что все твои, да и их действия тоже, не были явным злым умыслом, а являлись результатом отсутствия возможности противодействия.
Твой случай напоминает мне ту притчу про двух лягушек, угодивших в кувшин со сметаной. Одна из них утонула, потеряв всякую надежду на спасение. Но вторая продолжала бороться и в итоге выбралась. Тебе нельзя опускать руки, иначе тебе конец. Однако в то же время, ты должен искать другой выход.
– А что, если его нет?! – вспылил я. – Что если я обречен? Если все, что я делаю тщетно? Что если я уже заведомо проигравший на поле боя?
– Тогда смирись, – спокойно проговорил дядя Женя. – Склони голову и поднимайся на плаху. Даже смерть следует принимать с достоинством! Проще всего вскинуть белый флаг и сдаться. Но что-то мне подсказывает, что ты этого не допустишь.
– Никогда! Хотя бы здесь, в отведенном мне кусочке времени я приложу все усилия, чтобы спасти хотя бы свою честь. Я знаю, что не сошел с ума, я знаю, что все увиденное мной действительно имело место быть. И все, что мне осталось сделать – это найти способ добраться до истины.
– И вот здесь ты попадаешь в тупик.
Дядя Женя усмехнулся, но не злобно, а скорее с какой-то горечью, словно сопереживал всю мою историю вместе со мной. Чувствуя, что меня вновь одолевает депрессивное состояние, я попытался завязать разговор о чем-то отдаленном, но диалог как-то не клеился. Мы молча закурили, глубоко задумавшись каждый о своем.
– У вас есть дети? – невзначай спросил я.
– Да, у меня есть дочь примерно твоего возраста. Она давно замужем, живет в Пскове. У нее двое детей, но мы крайне редко видимся.
– А почему так?
– Не знаю. Расстояние, наверное. Или же нечто иное.
– Вы имеете в виду свою болезнь.
– Да. С возрастом моя депрессия прогрессирует. Бывают моменты, когда я готов сделать тот самый шаг Анны Карениной, да вот только поезда поблизости нет. Я не опасен для окружающих, и все же этого вполне достаточно, чтобы моим внукам постоянно внушали, что их дедушка слишком болен, чтобы приехать в гости.
– По-моему, это немного несправедливо.
– Я не обижаюсь, – вновь горько улыбнулся дядя Женя. – Просто расплачиваюсь за ошибки юности. Это вполне естественно для таких, как я.
– Все равно, это чересчур жестоко. Может быть, если бы они были рядом, ваше состояние было бы лучше.
– Кто знает, Вадим. Может быть, мы бы тогда вообще с тобой не разговаривали. Меня ведь нет в твоем сценарии?
– Насколько я понимаю – нет, – ответил я. – Но какое это имеет значение?
– Посмотри вокруг, – сказал дядя Женя, загадочно проведя рукой вдоль горизонта. – Что ты видишь?
– Эм, ну, деревья, здания, облака, – я не совсем понимал, о чем он спрашивает.
– Это само собой разумеющееся, – добродушно улыбнулся мой собеседник. – Но попробуй взглянуть чуть шире.
– Хм, тогда я вижу солнце, небо, птиц, парящих в нем.
– А еще дальше? Ночью, например.
Я по-прежнему не понимал, к чему он клонит.
– Ну, наверное, луна, созвездия, Млечный Путь.
– Вот именно, Вадим, – дядя Женя щелкнул пальцами. – Вокруг тебя целый мир! Настоящая Вселенная, строение которой изучают в школе, о зарождении которой до сих пор создают тысячи теорий, правдоподобность существования которой по сей день оспаривают многие религиозные конфессии. Ты живешь в настоящем, совершенном мире, проработанном до мельчайших деталей. И ты не центр этой вселенной. Вокруг тебя не крутятся планеты, звезды или галактики. Ты всего лишь крупица, маленькая частичка огромной взаимосвязанной системы. И вся твоя история не более чем частный случай. Ты живешь в городе с населением в сто двадцать тысяч человек. Для твоего зрителя они всего лишь задний план, серая никому неинтересная масса. Но эти граждане живут своей жизнью, у каждого из них есть какие-то трудности, проблемы, которые они по мере своих сил стараются решить. Да и ты на самом деле представляешь собой всего лишь кусочек мозаики. Ведь что такое кино, в нашем привычном представлении? Классика кинематографии представляет собой так называемую «подгляделку». То есть мы видим персонажей, их действия, события вокруг, таким образом, словно подглядываем за происходящим посредством невидимой камеры. Будто мы находимся среди действующих лиц, но они нас никоим образом увидеть не могут. Как раз такой случай происходит и с тобой. Но как ни странно, ты увидел тонкую нить различия реальности от того, что происходит по выдумке сценаристов. Ты смог постичь собственную роль в этом киноспектакле. И теперь, выслушав твою историю, я все больше начинаю переосмысливать все, что видел на экране ранее.
– Что вы имеете в виду?
– Я хочу сказать, что вполне вероятно, таких как ты персонажей во всем многообразии кинематографа может быть бесчисленное множество. Кино – это рассказ в картинках с каким-то сюжетом. Кино может включить в себя один день чьей-то жизни, или наоборот целую жизнь от рождения до смерти. Как часто тебе приходилось слышать в концовке сказочных фильмов «и жили они долго и счастливо». А что если голос за кадром ошибается? Что если он говорит эту чудесную фразу лишь для того, чтобы у нас осталось хорошее впечатление от финала? Что если на самом деле спустя год Сказочный Принц изменил своей возлюбленной, которая уже была на седьмом месяце беременности. А та в отместку убила своего мужа и его любовницу, была предана суду и казнена.
– Что-то вы совсем уж загнули.
– Нет-нет, это всего лишь маленький пример. Я говорю о том, что в тот момент, когда опускается занавес, мы теряем нить повествования. Мы можем лишь догадываться, что же было дальше в семье Сказочного Принца. Вполне возможно, что они действительно жили счастливо, и никто никому не изменял. Но это предположение будет висеть в воздухе до тех пор, пока не снимут сиквел, триквел и так далее. Только в этом случае мы сможем увидеть продолжение жизни любимых героев. Вспомни Артура Конан Дойла – ведь он убил Шерлока Холмса. Однако читатель был настолько разочарован, затем попросту взбешен таким поворотом событий, что автор был вынужден оживить персонажа в «Собаке Баскервилей». А персонаж Остапа Бендера? Его жизнь вообще решила монетка.
– К чему вы клоните? Я уже совсем потерял нить ваших размышлений.
Дядя Женя резко замолчал и жестом попросил сигарету. Он закурил, тяжело и глубоко затягиваясь дымом. Он нечасто курил мои крепкие сигареты из-за слабых легких, хотя табачный дым ему очень нравился. Я не стал отрывать своего собеседника от процесса насыщения никотином. Я догадывался, что он хочет не просто сформулировать какую-то глубокую мысль, но еще и попытаться всеми силами убедить меня в своих умозаключениях. Мне оставалось лишь терпеливо ждать, к чему он пришел.
Выкурив примерно половину, дядя Женя повернулся ко мне полубоком и наконец заговорил:
– Ты ведь не знаешь своей судьбы?
– Разумеется, нет. Я могу лишь только предполагать. И судя по тому, что творится вокруг, перспективы у меня безрадостные.
– Тем не менее, тебе неизвестно, умрешь ты или нет. С натяжкой, конечно, но этот факт уже говорит о том, что ты не обречен. Ведь, в конце концов, что мешает тебе стать тем самым Сказочным Принцем? Рано или поздно наступит финал, и тогда ты останешься один на один со своей судьбой.
 – Ох, дядя Женя, – протянул я отчаянно. – Пятый день я вам твержу, что, моя жизнь в руках сценаристов этого гребаного фильма. И, выслушав меня до конца, вы говорите, что я «вполне могу стать обычным человеком». Нет! Мне уже никогда не стать нормальным. Пусть даже и случится так, что меня оставят в покое. Все равно каждый божий день я буду жить с мыслью, что эта жизнь не моя. Что меня попросту придумали, показали на весь белый свет, а затем бросили. Каждую секунду, каждое мгновение я буду высматривать вокруг себя ляпы. Разумеется, не специально, просто у меня уже выработался условный рефлекс. Я до конца своих дней не смогу спокойно взглянуть на сигарету, потому что во мне будет сидеть страх. Страх того, что эта маленькая табачная палочка может ни с того, ни с сего стать больше или меньше. Это сродни клаустрофобии или любой другой фобии. И это только лишь физические, осязаемые аспекты. А как же мои чувства, симпатии, предпочтения? Это я сам выбрал свою профессию, хобби,  любимую футбольную команду, жанр литературы, компьютерную игру? Это я сам решил, что мне не очень нравится рыбалка, хотя мой отец ее просто обожает? Но куда более значимый вопрос – действительно ли я люблю Таню и ненавижу Юлю? Или это чувство навязано авторами? Какой-то сценарист просто-напросто написал черным по белому: герой Вадима Лащенкова влюблен в Татьяну Матвееву. Вот и все.
Так скажите на милость, как можно нормально жить дальше, осознавая, что весь мой образ слеплен на бумаге и воплощен в лице одного из героев паршивого фильма?
Дядя Женя пожал плечами, но так ничего и не ответил. Взволнованный, я дрожащей рукой достал сигарету и закурил. У меня разболелась голова, хотелось прилечь отдохнуть. Закрыв глаза, я приложил ладонь ко лбу и откинулся на спинку лавочки. Дядя Женя вдруг стал напевать какую-то старую, но совсем незнакомую мне песню. У него довольно неплохо получалось. Не убирая руку со лба, я открыл глаза и прислушался. Он пел о какой-то юной деве, потерявшейся в собственных чувствах. Наверное, тему ему навеяли мои рассуждения. Однако второй куплет песни я не расслышал, потому что все мое внимание привлекла кисть правой руки, которой я потирал свой лоб. Я смотрел на запястье и никак не мог понять, что же с ним не так. Убрав руку от лица, я задернул рукав рубашки и уставился на кисть, словно видел ее впервые. Отдаляя и приближая руку, я пытался сфокусировать взгляд, попеременно протирая глаза и часто-часто моргая. И наконец, меня осенило! Я вскочил с лавочки, будто в мягкое место меня ужалила пчела. Держа правую руку левой, словно змею, я стоял прямо напротив дяди Жени. Мое лицо сияло от радости и предвкушения победы. Теперь я точно знал, что нашел ее. Нет, не руку, разумеется. Я нашел лазейку, маленькую надежду, возможность доказать всем и каждому, что я прав. Но для того, чтобы моя разоблачительная беседа с доктором Чернобаем состоялась, мне нужно было еще кое-что.
Лишь спустя некоторое время я заметил вопросительный взгляд моего собеседника. Искренне и даже немного злорадно улыбаясь, я вновь присел на свое место и тихим, почти заговорческим тоном посвятил дядю Женю в детали моего плана.

Глава XVI

В комнате посещений меня ждала мама. Я позвонил ей тем же вечером, сразу после разговора с дядей Женей. И уже утром следующего дня она примчалась, несмотря на разгар рабочей недели.
Мама сидела на облезлой кушетке и смотрела в окно. Она не слышала, как я подошел и остановился в дверном проеме. Несколько секунд я смотрел на нее, силясь понять, в каком она настроении. Я видел ее только в профиль, и, тем не менее, она показалась мне посвежевшей.  Наконец, будто почувствовав мое присутствие, мама обернулась, увидела меня и тут же бросилась ко мне на шею. В этот раз она не разревелась и не рассматривала меня в упор, как неделей ранее. Лишь погладила меня большим пальцем левой руки по щеке и немного потрепала за густорастущие волосы.
– Ну как ты, сынок?
– Все хорошо, мам. Ты как?
Мы присели на кушетку. Мама теперь улыбалась, и как мне показалось, вполне искренне. Она действительно немного похорошела: цвет лица стал более естественным, мешки под глазами пропали, а седина в волосах практически не проглядывалась. Единственное, что выдавало в ней тяжелые жизненные трудности, так это шершавые, испещренные венами кисти рук.
– Да что мне будет? – улыбаясь, ответила она. – Главное, что ты жив и здоров. Ты ведь здесь ничего не подхватил?
От этого вопроса я рассмеялся в голос.
– Что? – обиженно проговорила мама. – Ты же не на курорте.
– Но и не в тубдиспансере, – сквозь смех ответил я.
– Да какая разница! Ты посмотри вокруг. Мало ли какие здесь наркоманы-шизофреники бродят.
– Ладно-ладно, прости, – все еще улыбаясь, сказал я. – Я все время забываю, что мамы имеют полное право на вопрос любого рода, если речь заходит о здоровье их детей.
– То-то же!
На лице мамы вновь появилась улыбка. Видимо, стараясь не потерять момент, пока я в хорошем настроении, она тут же полезла в свои закрома и начала выставлять на бледный обшарпанный стол заготовленные баночки с яствами. Но я остановил ее.
– Мама, ты принесла то, что я просил?
– Сынок, ты бы покушал…
– Мама!
Недовольно вздохнув, она отложила свои заготовки в сторону, и полезла в другую, чуть более объемную сумку. Обнажив содержимое, мама выложила на стол увесистую стопку старых семейных альбомов. Некоторые из них были совсем уж древние. На каждой странице такого альбома помещалось три-четыре преимущественно черно-белых фотографии, либо намертво приклеенных, либо вставленных в специальные уголки. Я тут же схватил самый, на мой взгляд, старый и начал листать твердые картонные страницы. Это был общий семейный альбом по отцовской линии. Здесь были выцветшие, потрескавшиеся фотокарточки бабушки и дедушки, общие фотографии моего отца с двумя братьями и сестрой, от самых ранних, когда отцу было не больше семи лет, до проводов в армию из родной деревни. Потом пошли отдельные фото уже вновь созданных семей: мой дядька Владимир с женой и двумя дочерями, тетка Света с мужем и сыном, вечно одинокий дядька Андрей. Ну и, конечно же, наши семейные фото, от самой свадьбы моих родителей, до современных цифровых фотографий. Много раз, особенно в детстве, я перелистывал эти альбомы, поэтому ничуть не удивительно, что на какое-то мгновение меня охватила ностальгия, и я совсем забыл первопричину просмотра этих навечно запечатленных во времени кусочков истории моей семьи.
В старом альбоме не было того, что я искал. Я взял следующий. Это был лично мой альбом, чуть более современный. Почти все фото в нем были цветными, а повествование моей жизни здесь начиналось примерно в шестилетнем возрасте. Я быстро пролистывал страницы, но никак не мог найти нужные мне фотографии.
– Сынок, скажи мне, что ты ищешь. Может быть, я помогу.
Нехотя оторвавшись от своего занятия, я перевел взгляд на маму. На лице ее читалось беспокойство. Наверное, это вполне естественно, переживать за сына, который, будучи в психиатрической лечебнице, попросил маму привезти все семейные альбомы, а теперь, забыв обо всем, остервенело высматривает непонятно что.
– Я пока не совсем уверен, удастся ли мне найти то, что я ищу, – мягко, чтобы не дай бог не обидеть, ответил я. – Поэтому пока просто подожди. Хорошо?
– Хм, хорошо, как скажешь.
Я вернулся к своим поискам. Теперь у меня на коленях оказался небольшой альбом двенадцатилетней давности. Здесь было множество фотографий с нашей семейной поездки к морю: как раз то, что мне нужно. Я жадно перелистывал страницы: вот папа загорает под палящим солнцем Анапы; Катя плещется в пяти метрах от берега, ей тогда было не больше восьми лет; мама фотографироваться не любила, поэтому здесь было от силы две-три ее фотографии. И наконец, я нашел себя. Несколько первых фоток мне не подходили. Но пролистав два десятка страниц, я все-таки нашел то, что искал. Дрожащей рукой я вытащил фотографию из-под прозрачной пленки и уставился на нее, словно видел самого себя в тринадцатилетнем возрасте впервые в жизни. На фото я был запечатлен в момент поедания пирожка. Я стоял в одних плавках, на заднем плане была небольшая лавка с вывеской «Шашлык, шаурма, хачапури», а где-то совсем далеко виднелось темно-бирюзовое море.
– Это ты захотел пирожок с картошкой съесть. Помнишь?
– Конечно, – улыбнулся я.
Отложив фото в сторону, я стал искать дальше, так как одного ракурса мне было недостаточно. Можно сказать, что судьба была благосклонна ко мне: я нашел еще четыре подходящие фотокарточки. Отложив альбом и выбранные фотки в сторону, я поймал на себе вопросительный, полный непонимания взгляд мамы.
– Зачем они тебе?
Разумеется, не зная предыстории, она совсем не понимала, к чему мне понадобились все эти, на первый взгляд, ничем не связанные одна с другой фотографии. Я повернулся к ней полубоком и взял за руку.
– Не переживай, мам. Сейчас я все объясню.

Я не стал говорить ей правду, а просто выдумал нелепейшую байку, что фото мне нужны для составления некой психической возрастной карты. Как итог, мама ушла еще в большем смятении, нежели раньше. Чего уж здесь греха таить, мама всерьез думала, что после смерти друга я слегка двинулся по фазе. Об этом ее неоднократно уверял Гаврилов, и именно в этом она каждый раз убеждается, приезжая ко мне на свидание. Но разве я мог ее за это винить? Разумеется, нет. Я неоднократно всерьез думал поделиться с ней своими наблюдениями, рассказать свои мысли по поводу сложившейся вокруг нашего маленького привычного мира ситуации, но каждый раз меня что-то останавливало. И теперь я ничуть не жалею, что так и не посвятил ее в свою тайну.
Проводив маму, я не пошел обратно в палату, а тут же направился к кабинету Чернобая. Я не был в этом крыле порядка недели, и не мог даже догадываться, что в коридоре затеяли косметический ремонт. Аккуратно обойдя стремянку и шпатлюющего стену, измазанного известью рабочего, я подошел к кабинету, осторожно постучался и повернул дверную ручку.  Я даже не успел спросить разрешения войти, как услышал голос доктора Чернобая:
– О, легок на помине. Прошу вас, Вадим, заходите.
Я протиснулся в кабинет. На привычном месте за своим столом сидел доктор Чернобай. Справа от него на неудобном стульчике примостился вечно холеный и лощеный доктор Гаврилов, а слева, придвинув гостевое кресло, восседал какой-то совсем незнакомый мне человек в строгом костюме с небрежно накинутым на плечи халатом. Этот полностью лысый незнакомец с хмурым, недовольным, даже немного озлобленным выражением лица сразу же смутил меня своим присутствием. Поначалу я даже старался не фокусировать на нем внимание, чтобы не встретиться с ним взглядом. Он же, в свою очередь, рассматривал меня пристально и предельно внимательно, ничуть не стесняясь.
– Чего же вы топчитесь на пороге? Присаживайтесь, Вадим.
Доктор Чернобай указал на табурет в углу комнаты.
– С Гавриловым вы уже знакомы, а вот Юрия Владимировича Клепацкого вы, скорее всего, видите впервые. Это профессор Петербуржского Института Психиатрии. После моего письма он очень заинтересовался вашим случаем, Вадим. Как вы сказали, Юрий Владимирович? «Исключительно редкий случай деперсонализации пациента…
– … с полным осознанием реальности и причины происходящего», – подхватил профессор. – Очень рад познакомиться с Вами, Вадим.
Казалось, профессор говорил, не шевеля губами, словно чревовещатель, читающий партию невидимой марионетки, сидящей у него на коленях. Безмолвные губы и абсолютное отсутствие эмоций на лице смутили меня еще больше.
– Итак, Вадим, – продолжал профессор. – Расскажите еще раз вкратце, что с Вами произошло.
Три пары глаз, уставились на меня в молчаливом ожидании. Их пронзающие насквозь, сверлящие взгляды не давали мне толком сосредоточиться. На какое-то время я даже забыл, зачем пришел.
– Это чересчур длинная история, – наконец промямлил я. – Думаю, доктор Чернобай уже посвятил вас в детали.
– Разумеется, - воскликнул профессор, - но я хочу услышать все от Вас. Насколько я понял, Ваша теория, Вадим, практически не имеет изъянов. Любая нестыковка ваших, эм, рассуждений легко объясняется… – он взял со стола лист бумаги и зачитал, – «глупостью сценаристов» и «отсутствием логики в сюжете».
Честно говоря, я не помнил, чтобы когда-либо такое говорил. Наверное, это общие выводы, сделанные Чернобаем.
– Нестыковка моих рассуждений? – понемногу я начал приходить в себя. – Вы назвали лишь часть причин. На самом деле их гораздо больше.
– Ну, так расскажите нам, – вмешался Гаврилов.
– А вы, доктор, – сказал я, бросив на него озлобленный взгляд, – вообще хотели лечить меня от депрессии, если мне не изменяет память.
– Разумеется, – парировал Гаврилов, – вспомните, как вы здесь оказались. Не по причине ли неудачной попытки суицида?
Я стиснул зубы в злобной гримасе, но ничего не ответил. В какой-то степени он был прав. Да и доктор Чернобай отнюдь не в первый день поставил мне диагноз шизофрении.
– Ну что ж, Вадим, – вновь заговорил Клепацкий. – Я вижу, вы не особенно настроены на конструктивную беседу.
– Вы чертовски правы, профессор. Я пришел сюда вовсе не за тем, чтобы в очередной раз съесть ваши ехидные насмешки и с опущенной головой убраться восвояси.
– А зачем же тогда? Уж не хотите ли вы сказать, что забрели сюда по воле сценаристов?
Доктор Чернобай сдавленно усмехнулся, что, в общем-то, было на него совсем не похоже. А вот Клепацкому по части профессионализма было не занимать: он по-прежнему смотрел на меня в упор с каменным, абсолютно непроницаемым лицом. Что-то подсказывало мне, что профессор приехал сюда не только для того, чтобы поговорить со мной о моем диагнозе. Эта троица уже давно решила мою судьбу без моего участия. Я вдруг почувствовал себя в опасности. Надо было срочно брать инициативу в свои руки, пока на это еще была возможность.
– Я шел к доктору Чернобаю, – после некоторой паузы заговорил я. – Но вовсе не для того, чтобы вновь о чем-то пожаловаться или поведать об очередном наблюдении.
– Или попытаться придушить, – полушепотом проговорил Гаврилов, за что тут же получил неодобрительный взгляд профессора.
– Продолжайте, – кивнул мне Чернобай.
– Так вот, уважаемые светила психиатрии, я пришел сюда, дабы развеять все мифы по поводу моей теории.
– Стоп-стоп-стоп. Не хотите ли вы сказать, Вадим, что решили пойти на попятную? Все это время вы были настолько уверены в свое правоте, что чуть не заставили поверить меня самого. Доктор Гаврилов, по вашим словам, даже поучаствовал в одном из эпизодов. Хотя, разумеется, сам Дмитрий Николаевич контракт на роль в вашем фильме пока еще не подписывал. Не так ли?
Чернобай улыбнулся и взглянул на Гаврилова. Коллега ответил ему тем же. Однако я успел заметить в глазах молодого врача некоторую неуверенность, как тогда, после эпизода, когда я обо всем поведал Чернобаю в присутствии самого Гаврилова. Возможно, мне всего лишь показалось, но, тем не менее, это секундное замешательство оппонента подстегнуло меня к действию.
– Как раз наоборот. Я пришел сюда, чтобы раз и навсегда покончить с этим балаганом. Мне надоели насмешки с вашей стороны. Я хочу, чтобы все закончилось здесь и сейчас.
– Вот оно как, – задумчиво проговорил профессор. – Это гораздо интереснее того, к чему я готовился. Анатолий Михайлович, вы не упоминали о том, что юноша располагает доказательствами.
– Собственно, Юрий Николаевич, до сего момента их и не было. Я и сейчас не совсем представляю, каким образом Вадим собирается доказать нам свою кинотеорию.
Они беседовали между собой так, словно я был за звуконепроницаемой перегородкой. Мне казалось, что даже если бы прямо сейчас я выложил на стол DVD с их собственным участием, они все равно подняли бы меня на смех. Изначально, придя сюда, я был в проигрышном положении. Даже увидев живого инопланетянина, они всеми силами буду стараться найти этому рациональное, логическое объяснение. Из-за этого я опять стал нервничать, тем более, что в кармане у меня лежал вовсе не сценарий этой чудесной картины, а всего лишь пять фотографий. Единственное, что во всей сложившейся ситуации не давало мне пойти на попятную, так это все более мрачный вид Гаврилова. Он все чаще опускал взгляд, и все сильнее мне казалось, что он хочет отсюда поскорее уйти.
Наблюдая столь странное поведение молодого доктора, я стал понемногу чувствовать в себе уверенность и, наконец, решил выложить все карты на стол.
– Я хочу вам кое что показать, уважаемые.
– Ну, так вперед, Вадим. Мы уже минут десять слушаем ваши разъяснения. Пора бы уже к чему-то прийти.
Я выдержал небольшую паузу, после чего достал из кармана пижамы четыре цветных фотографии девять на двенадцать и одну черно белую, нестандартного формата и выложил их на стол, лицевой стороной вниз, будто собирался показать фокус или предложить угадать карту. Троица судей с любопытством переводили взгляд то на меня, то на белую поверхность оборотной стороны фотокарточек. Преамбула их явно заинтересовала, но они терпеливо ждали продолжения.
– Итак, уважаемые знатоки, – начал я, – перед вами пять фотографий.
– Мы заметили, Вадим, – сказал Чернобай. – Дальше что?
– Не торопитесь, док. Сейчас я все вам покажу.
Я поочередно перевернул фотографии. Первое черно-белое фото было сделано отцом во времена моего раннего детства: в возрасте трех-четырех лет я упал с велосипеда, и отец решил запечатлеть мою плаксивую физиономию на старенький дедушкин «Зенит». Следующая, уже цветная фотография была сделана в деревне у бабушки, когда я решил помочь почистить картошку, но случайно порезал палец и разревелся. Третьей фотографией была та самая, с моря. Четвертая – с моего выпускного в одиннадцатом классе. Ну, а пятая фотка была совсем свежей, не более чем годовой давности: мы всей семьей отдыхали на природе, и мама решила заснять, как мы с отцом закидывали спиннинг. В современном мире фотографии уже почти не печатают, однако мама иногда требовала от меня сделать несколько памятных фото на бумажном носителе. Сегодня я был ей за это очень благодарен.
Все пять фотографий лежали на столе перед врачами в ряд. Я рассказал краткую предысторию каждой и теперь ждал их реакции. Ждать пришлось недолго.
– Чудесные семейные фото, Вадим, – заговорил Чернобай. – Но что мы должны здесь увидеть?!
– Я думаю, что всем вам знакома игра «Найди пять отличий». Так вот, я предлагаю обратный процесс: уважаемые светила медицины, найдите одно сходство.
– Глупость какая-то, – проворчал Гаврилов, откинувшись назад.
– Нет-нет, Дмитрий Николаевич, – вмешался заметно оживившийся профессор. – Это гораздо интереснее, чем может показаться на первый взгляд. А вы не могли бы, Вадим, дать нам небольшую подсказку или намек.
Похоже, профессора действительно заинтересовала моя загадка, или он старательно делал вид, что она его заинтересовала. Он поочередно брал фотографии и рассматривал их, поднося почти к самому носу. Несмотря на преклонный возраст, он не носил очки. То ли сохранил зрение, то ли пользовался линзами. А вот доктор Чернобай отнесся к моему ребусу довольно скептически. Конечно, не так, как Гаврилов, но и особого энтузиазма не проявлял.
Безусловно, мне импонировала заинтересованность профессора, однако я ни на секунду не давал себе забыть о том, что пока еще не одержал победу, а значит и расслабляться пока ни в коем случае не допускалось.
Я выждал еще полминуты, после чего заговорил:
– Как я и упоминал ранее, все эти фотографии охватывают почти всю мою жизнь в разные временные периоды. На первый взгляд это обычные семейные фото. Но в них есть один практически незаметный нюанс, благодаря которому я надеюсь посеять в вас зерно сомнения.
– Не тяните резину, Вадим, – не выдержал доктор Чернобай. – Покажите уже, где вы там углядели скрытую камеру, или звукорежиссера, или оператора.
– Если бы все было так просто, доктор. На самом деле ничего сверхъестественного на этих фотографиях нет. Но, несомненно, их объединяет одна маленькая деталь, – я выждал паузу, обведя взглядом своих собеседников. – Обратите внимание на мою правую руку.
Профессор первым из всех схватил со стола три фотографии и уставился на указанную мной конечность. Чернобай и Гаврилов гораздо более вяло бросили взор на оставшиеся на столе фото.
– Да-да, вижу, – задумчиво пробурчал Клепацкий. – На внутренней стороне предплечья, примерно в пяти - семи сантиметрах от запястья присутствует небольшое темное пятнышко. Рискну предположить, что это так называемый naevus, или родимое пятно, если Вам так удобнее.
– Вы абсолютно правы, профессор, – улыбаясь, сказал я.
– Вадим, к чему весь этот цирк? – Чернобай явно терял терпение. – Мы все в курсе о том, что у вас на правом запястье крупное родимое пятно. Мы обнаружили его еще при первом осмотре. Взгляните, Юрий Владимирович.
Он сунул под нос профессора карту моей истории болезни и ткнул пальцем в то место, где, по всей видимости, черным по белому находилось упоминание о моей родинке. Мне это было на руку, потому как теперь никто из них совершенно точно не скажет, что фото, к примеру, подделаны.
– Эта родинка, – спокойно начал я, – не просто безобидное пятнышко на коже. На самом деле я помню ее всю свою жизнь. Начиная с детского сада она не давала мне спокойно жить. Дети дразнили меня, называли пятнистой коровой. Из-за этого ближе к школьному возрасту я перестал носить майки, футболки и рубашки с коротким рукавом. В подростковом возрасте я стал носить на правой руке различные тряпичные браслеты, сначала музыкальной, затем спортивной тематики. Какое-то время я даже носил часы на правой руке, однако один онколог посоветовал мне не делать этого. Я стеснялся этого пятна, как некоторые стесняются кривизны зубов или рыжего цвета волос. Из-за этого коричневого пятнышка, которое не больше полутора сантиметров в диаметре, меня не забрили в армию, о чем я, честно говоря, не особенно сожалею. До сегодняшнего дня оно было моим проклятьем, однако теперь я всерьез предполагаю, что оно может стать моим благословением. Потому что именно это пятнышко сегодня убедит всех вас в том, что я прав.
– Наичуднейшая речь, Вадим, – саркастически усмехнулся Чернобай. – Насколько я понимаю, ваша чудотворная родинка прямо здесь и сейчас перечеркнет поставленный вам диагноз?
Проигнорировав последнее замечание, я поднял правую руку и после секундной паузы вздернул рукав пижамы. Разумеется, никакой родинки на запястье не было и в помине. Лишь маленькое, еле заметное розовое пятнышко на том месте, где раньше был столь ненавистный мне невус.
– Потрясающе, – с нескрываемым восторгом промолвил профессор Клепацкий. Чернобай хотел что-то сказать, но профессор остановил его движением руки и продолжил:
– Но как вы это можете объяснить, Вадим?
– А вы не догадываетесь?
– Откуда?! Вы ведь не захотели посвятить меня в детали всего происходящего.
На мгновение что-то смутило меня во внешности преобразившегося в эмоциональном плане профессора. Будто он вел себя не совсем так, как стоило вести себя профессору психиатрии. Но скорее всего, мне просто показалось.
– Все очень просто, профессор. Эта родинка на самом деле не моя.
– Не ваша? – удивленно спросил профессор.
– Именно. Это такое же наследство, как и черты лица, цвет волос, рост, ширина плеч. Какое-то время, по всей видимости, она была частью жизни актера, который исполняет мою роль. Но теперь ее нет, и единственное, что я могу предположить: родимое пятно было удалено в результате хирургического вмешательства.
– Господи, Вадим, – доктор Чернобай снял очки и потер переносицу указательным и большим пальцами. – Неужели вы никогда не слышали, что пусть даже и с мизерной долей вероятности невус способен исчезнуть самостоятельно, без какого-либо вмешательства.
– Я ждал этого вопроса, док, – с вызовом проговорил я. – Еще до всех этих событий я ознакомился с десятком статей по поводу удаления, исчезновения и всевозможных осложнений, связанных с невусом. И вы, будучи врачом, должны прекрасно понимать, что родимое пятно таких размеров не исчезает за считанные дни. Да к тому же после него должно остаться пожелтение на коже. В моем же случае, все указывает на лазерную хирургию. Взгляните сами!
Я протянул руку, но Чернобай брезгливо фыркнул и отвернулся. А вот профессор наоборот взял меня за кисть и внимательно рассмотрел запястье. Он игнорировал пренебрежение Чернобая, за что все больше начинал мне нравиться.
– Действительно, это крайне любопытно, – проговорил он. – Но скажите на милость, любезный, почему, эм, постановщики картины не скрыли эту деталь от зрителя? Почему они не сделали эту коррекцию до начала съемок.
– Хм, в данном случае, я могу лишь предполагать, что инициатива удаления исходила от самого актера. Скорее всего, на площадке никто даже не знал об этой родинке. Но стоило актеру в каком-нибудь эпизоде неудачно дернуть рукой, и невус тут же засветился на экране, вследствие чего я получил дополнение к своей легенде: теперь на правом предплечье ближе к запястью у меня всю жизнь до этого момента была родинка.
– Совершенно потрясающе, – выдохнул профессор. – Но скажите, Вадим, если этот кадр вырежут, то и ваша родинка пропадет? Я имею в виду, что если в сценарии не будет никаких указаний о том, что у одного из актеров на правой руке родинка, то она исчезнет со всех фотографий и, что естественно в данном случае, из нашей и вашей памяти тоже?
– Хм, наверное, так, – неуверенно проговорил я. – Но это уже какие-то дебри, профессор.
– Отнюдь, Вадим. Все это крайне любопытно. Простите за следующий вопрос, но без него у меня могут остаться кое-какие сомнения, – профессор на мгновение запнулся, словно не был уверен, стоит ли вообще задавать его. – А что если родинку вам удалили в психиатрической лечебнице? Вы ведь были какое-то время в беспамятстве. Ну, после того инцидента с доктором Чернобаем.
Складывалось такое впечатление, что профессор, который каким-то чудесным, непостижимым образом из хмурого, насупленного, пожилого рационалиста прямо на глазах перевоплотился в заинтересованного любопытного мальчишку, сейчас играл со мной в детектива. Он изо всех сил старался найти хоть какое-то более-менее логическое объяснение всему происходящему. До какого-то момента меня это забавляло, однако вскоре я стал все сильнее настораживаться.
– Вы издеваетесь? – спокойным холодным тоном проговорил я. – Чернобай сидит рядом с вами. И, по-вашему, он ничего не помнит?!
– Я все помню, Вадим, – мрачным тоном проговорил Чернобай. – Ничего мы не удаляли. У нас и возможностей-то таких нет.
– Вот видите?!
– Это было всего лишь предположение.
Профессор, выставив веред обе ладони, откинулся в кресле, пожал плечами, как бы извиняясь и одновременно открещиваясь от своих слов. А на лице его появилась довольная ухмылка, которую он даже не пытался скрыть. Теперь весь его сияющий образ отталкивал меня. Несколько долгих секунд в практически полной тишине, слегка прищурясь, я смотрел на Клепацкого. И наконец, меня осенило! Боже, да ведь все это было понятно еще с того момента, как я вошел в кабинет: профессор не верил ни единому моему слову. Все эти вопросы, поддельная заинтересованность – все это было хитро спланировано и ловко исполнено этим опытным, прожженным жизнью артистом лишь для того, чтобы вывести меня на чистую воду. Все это время он желал услышать именно из моих уст всю суть моей кинотеории. И теперь я выложил все карты на стол. Сам того не подозревая, я еще сильнее разогрел в нем аппетит, в попытке доказать собственную правоту при помощи какой-то там родинки.
Как я мог вновь попасть на этот крючок?! Как я мог опять поверить в лживые, столь лестные слова этого человека? Как я мог забыть, что весь этот гребаный мир, за очень редким исключением, настроен против меня?
Я охватил голову руками, чувствуя горечь и обиду от очередного провала. Я готов был разрыдаться, упасть на колени и молить этих людей напрочь забыть об этом разговоре. Но спустя мгновение, отчаяние сменил гнев. Сжав кулаки я открыл глаза и уставился на своих оппонентов.
Профессор, наклонившись к Чернобаю, что-то шептал ему на ухо, прикрыв рукой рот. Я не слышал, что именно он говорил, однако, судя по однообразным кивкам доктора и по его взгляду, впившемуся в историю моей болезни, речь шла явно обо мне. Единственный, кто все это время молчал, и, как мне казалось, прятал от меня глаза, был доктор Гаврилов. Вот он-то и придавал мне немного сил. Хотя, чего уж там греха таить: вполне вероятно, что это лишь мое воображение рисовало картину испуганного, знающего правду молодого врача.
Наконец, заметив мой взгляд, полный ярости и злобы, профессор отстранился от Чернобая. Устроившись в кресле поудобнее, он скрестил пальцы рук и заговорил:
– Ну что же, Вадим. Ваша история с невусом, конечно, довольно интересна, но не столь убедительна, как хотелось бы.
– Вы не допускаете даже самой малой вероятности того, что я прав, – прошипел я, нарочито выделяя каждое отдельное слово.
– Нет, ну что вы, Вадим…
– Именно так! – перебил профессора доктор Чернобай. – И я говорил вам об этом неоднократно.
– Анатолий Михайлович, – вновь заговорил Клепацкий, – ну зачем же вы так резко? Вадим, – обратился он ко мне, – должен вам кое в чем признаться: я приехал сюда исключительно ради вас. Хотите верьте, хотите нет, но я всей душой желаю вам помочь.
– Не парите ерунду, профессор! Циничность вашего тона говорит, что вам плевать на меня и на мои проблемы. Признайтесь, для вас я всего лишь очередной подопытный кролик. Просто оттенок моей шерсти немного отличается от остальных, и вас это немного заинтриговало. Так вот, скажу вам лично, что я тоже клал на все ваши советы, диагнозы, таблетки и прочие попытки привести меня в «нормальное» состояние. Я знаю, что с моим сознанием все в порядке. А вот вы живете в мире иллюзий, да еще и всеми силами стараетесь затащить туда меня. Не выйдет – не вашего поля ягодка.
Профессор перестал ухмыляться. Теперь он выглядел таким же хмурым и грубым, как и в начале нашего разговора. Порывшись в своем портфеле, он достал какой-то лист бумаги и протянул мне.
– Что это? – спросил я, даже не взглянув на текст.
– Читайте, – проговорил профессор, не шевеля губами.
Несколько секунд я поедал взглядом профессора, после чего опустил глаза на бумагу, текст которой гласил:
«Заведующему отделением доктору Чернобаю А.М. от заведующего кафедрой психиатрии НИИ ПСПб профессора Клепацкого Юрия Николаевича прошение. Прошу Вас предоставить мне на попечительство пациента Лащенкова Вадима Сергеевича для дальнейшего прохождения медицинского обследования…»
– Что это за хрень?! – не дочитав до конца, я, брезгливо сморщившись, бросил бумагу на стол.
– Это ваш трансфер, Вадим, – сказал Чернобай. – Вы едете в Петербург.
– Я это не подпишу, – злобно ухмыльнувшись ответил я.
– А от вас никто этого и не просит, – проговорил Чернобай. – По причине тяжелой психической болезни вы признаны недееспособным. Подпись за вас поставила ваша мама.
– Ложь! – я задыхался от гнева. – Вы все – лжецы!
Чувствуя непреодолимый приступ ярости, я начал приподниматься со стула. Но тут же почувствовал, как две тяжелые руки неожиданно опустились мне на плечи и усадили на место. Я обернулся и увидел медведеподобного санитара, который, видимо, большую часть разговора стоял за моей спиной.
– И ты здесь, бугай. Не переживай, я держу себя в руках.
– Ну, еще бы, – грозным басом пророкотал он в ответ.
– Хотите вы того, или нет, Вадим, – заговорил профессор, – но этот вопрос уже решен. Вы поедите со мной предварительно на две недели. А дальше будем смотреть по обстоятельствам.
Я не мог больше здесь находиться. Мне нужно было выйти на свежи воздух. Я хотел по малой нужде, я хотел курить. Да, черт подери, я хотел сейчас быть где угодно, но только не здесь! Меня охватила паника. Я стал задыхаться, словно вместо воздуха кабинет был наполнен угарным газом. Я медленно поднялся и сделал несколько неуверенных шагов в сторону двери.
– Вадим, с вами все в порядке? – услышал я за спиной голос Клепацкого.
Я не смог ничего ответить. Лишь повернув немного голову пробурчал что-то невнятное, вроде: «Мне нужно…» После чего обошел слегка удивленного санитара и вышел в коридор. Я плотно закрыл дверь, прислонился к ней спиной и наконец вдохнул полной грудью. Двое рабочих, шпатлюющих облезлую стену оторвались от своего дела и с нескрываемым недоверием и опаской посмотрели на меня. Я хотел спросить у них, какого хрена они уставились, но не успел, потому что спустя мгновение, они уже продолжали работу.
Какого черта здесь творится? Неужели даже эти случайные люди видят во мне конченого шизофреника? Неужто на этой земле не осталось ни одного человека, кто может мне поверить? Сам того не понимая, я дошел до крайней точки. Я не хотел ехать в Петербург в качестве подопытной мыши. Но в то же время я понимал, что если так прописано в сценарии – мне уже никуда не деться.
И все-таки что-то внутри меня продолжало бороться. Это что-то не давало мне опустить дрожащие руки и смириться с неизбежным. И именно это что-то заставило меня потянуться к стремянке, на которой лежал заляпанный известью и шпатлевкой канцелярский нож. Рабочие стояли спиной ко мне и не заметили кражу. Я положил нож в карман пижамы, после чего вновь постучался в кабинет Чернобая.
Троица сидела на тех же местах, что-то бурно обсуждая. Как только я вошел, все замолчали. И судя по недовольному лицу Чернобая, я прервал их на каком-то очень важном моменте. Санитар-медведь теперь стоял чуть в стороне, ближе к окну, что было мне очень на руку: это давало мне одну, а то и две лишние секунды. Я взял табурет, отодвинул подальше от окна и присел.
– Вы в порядке, Вадим? – осведомился Клепацкий наигранно-заинтересованным тоном.
– Более чем.
Я улыбнулся, сжимая в кармане острый как бритва нож. Я с наслаждением проводил большим пальцем по лезвию, чувствуя, что нож совсем новенький и еще не успел затупиться. Он согревал мне душу и придавал уверенность.
– Вы обдумали наш разговор? – спросил Чернобай.
– А что тут думать, доктор? Вы же сами сказали, что все решили за меня.
– Да, Вадим. Но все же мне не хотелось бы, чтобы по пути в Санкт-Петербург у профессора Клепацкого возникли трудности. Ну, вы понимаете…
– Разумеется, док. Но я ничего не могу гарантировать. Вы же знаете нас, шизофреников.
Я продолжал ехидно ухмыляться, словно только что принял немного алкоголя или выкурил косяк. В конце концов, это не осталось незамеченным. Профессор молча водил головой из стороны в сторону, пристально разглядывая меня и тщетно силясь понять причину такого перепада настроения. С каждой секундой меня это забавляло еще сильнее. Наконец он не выдержал и спросил напрямую:
– Вадим, пять минут назад вы вышли отсюда с таким чувством, будто вам вынесли смертный приговор. Теперь же вы сияете так, словно выиграли автомобиль в лотерею. Чем вызвана такая резкая перемена настроения?
– Я отвечу на ваш вопрос после того, как вы ответите на мой, – я перестал улыбаться и старался выглядеть как можно серьезнее. – Какое доказательство моей правоты вы бы приняли без раздумий?
– Боже мой, – вскинул руки Чернобай. – Никакое! Вадим, поймите уже, что вы больны. И все ваши теории останутся теориями исключительно в вашей голове.
– А как насчет этой?
Я резко выхватил нож и приставил к собственной шее. Все, как один подорвались с мест, а санитар-медведь дернулся было в мою сторону. Но я тут же остановил его жестом свободной руки.
– Если кто-нибудь дернется, – яростно прошипел я, – клянусь богом, я полосну себя от уха до уха. Не шутите со мной, доктор. Вы знаете, что я верю во всю эту фигню. Попросите своего цепного пса отойти назад.
Троица застыла в положении полусидя, а санитар замер на полушаге. Этот бугай в недоумении переводил взгляд с меня на доктора Чернобая, но двигаться не решался. Доктор еле заметно кивнул, и санитар отступил.
– А вот теперь, господа, мы побеседуем.
– Чего вы добиваетесь, Вадим? – спокойно спросил доктор. – Думаете, если вы приставите к горлу нож, мы тут же согласимся с вашими убеждениями.
– О, нет, доктор, – я покачал головой. – Вы даже не представляете, насколько серьезно я настроен. Я уже говорил вам, что за последние месяцы, пережил больше дерьма, чем за двадцать пять лет всей моей жизни. И вы всерьез считаете, что после всего этого я просто так сдамся? Черта с два! Перед тем, как попасть сюда, я пытался уехать из города. Я брал билет, садился в поезд, но вновь и вновь откатывался назад во времени, переживая дежа вю. Когда я в третий раз купил билет, я не стал садиться в вагон. Я хотел узнать, насколько я важен для сюжета. Я собирался броситься под поезд, но в последний момент струсил, потому что не был уверен. Но сегодня, – с маниакальной улыбкой я обвел указательным пальцем всех присутствующих, – сегодня все вы станете свидетелем моей правоты.
– Подождите, Вадим! – Чернобай вскочил. – Подождите. Я должен кое-что вам показать.
Я пренебрежительно посмотрел на него, и доктор суетливо достал откуда-то из-под стола полупрозрачную пластиковую папку с какими-то документами. Он порылся в ней и выложил на стол корочку, обложка которой мне показалась очень знакомой.
– Вадим, вы узнаете этот документ?
– Судя по всему, это мой паспорт.
– Именно. Это был единственный документ, который лежал в вашей сумке. Да-да, не поймите меня превратно, но мы обязаны досматривать личные вещи пациентов.
– Мне по барабану, док. Вы хотели показать мне мой паспорт? – усмехнулся я.
– Отнюдь, отнюдь. Видите ли, Вадим, – заискивающим тоном проговорил Чернобай, – между первой и второй страницей вашего паспорта лежал билет на поезд. Вот этот.
Доктор вытащил бледно-желтую железнодорожную квитанцию и выложил ее на стол.
– Не вижу ничего удивительного, доктор. Наверняка это последний из тех билетов, что я купил.
– А куда же делись остальные? Ведь вы говорили, что трижды пытались уехать.
– В том-то и дело, что их нет! – прорычал я. – Я же столько раз повторял, что дежа вю перечеркивает почти все предыдущие события. Я откатываюсь во времени, и переживаю эпизод заново. Но вам-то, естественно, все это не понять.
– А вот здесь, Вадим, вы не правы, – довольным тоном проговорил Чернобай. – Может быть, у вас и случались дежа вю, но не в этот раз.
– Что вы имеете в виду?
Улыбаясь, Чернобай вновь взял мой паспорт. Он специально тянул время, как можно сильнее накаляя обстановку. Все три свидетеля нашего диалога безмолвно переводили взгляд то на меня, то на него. Наконец Чернобай открыл паспорт на последней странице и извлек подоткнутые под обложку две, сложенные пополам, бумажки. Он развернул их и демонстративно показал каждому из нас еще два билета на поезд.
Смутная догадка кольнула меня где-то в груди. Но я не подал виду и ни на секунду не потерял самообладание. Единственно, что мне оставалось в этой ситуации – ждать продолжения и гнуть свою линию.
– Я думаю, вы догадываетесь, что это, Вадим. Честно говоря, эти билеты были для меня большо-о-ой загадкой. Однако теперь все встало на свои места.
– Прочитайте время отправления и название поездов, – скомандовал я.
Я пытался ухватиться за соломинку, но Чернобай в точности продекларировал то, о чем я просил, и даже правильно назвал вагоны и места, на которых я должен был ехать.
– Вадим, – мягко продолжал доктор, – теперь вы понимаете, что, купив билет, вы, возможно, даже садились в поезд, но никуда не уезжали. Вы выскакивали тут же, не дождавшись отправления. А затем попросту шли за очередным билетом. А возможно, вы сразу взяли все три билета, но из-за тяжелого психического состояния, забыли об этом. Я не знаю, какой из вариантов правильный, я не знаю, что вами двигало, однако факты на лицо. И, согласитесь, наличие этих билетов гораздо серьезнее, нежели исчезнувшая родинка.
Я не хотел, не мог во все это поверить. С каждой новой репликой Чернобая я чувствовал, как в крышку моего гроба вколачивают очередной гвоздь. Нет, скорее даже закидывают землей гроб, уже аккуратно опущенный в свежевырытую могилу.
– Вадим, – продолжал Чернобай, – хватит убегать в мир собственных иллюзий. Останьтесь с нами. Довертись нам, и мы постараемся сделать все, чтобы вы вернулись к нормальной жизни. Я ведь уже говорил, что не могу потакать всем нашим пациентам. Иначе весь мир попросту сойдет с ума, – Чернобай улыбнулся и продолжал все более уверенным тоном, чувствуя мое смятение. – Опустите нож, Вадим. Не надо прибегать к крайности. Не надо испытывать судьбу. Будьте благоразумны, ведь вы взрослый, умный человек.
Наконец Чернобай замолчал, невольно позволив мне на несколько секунд побыть в полной тишине, переварить все услышанное и прийти в себя. Несмотря ни на что, я ни на секунду не терял концентрацию и не выпускал из виду стоящего у окна санитара. Я знал, что это мой последний шанс убедить всех присутствующих, да и самого себя в том, что я не шизик. Если бы не эти проклятые билеты, я бы уже давно сделал то, зачем пришел. Но Чернобай в очередной раз искусно выбил меня из колеи, внушил сомнения, словно впрыснул яд прямо в сердце. Несколько секунд обстановка в кабинете оставалась крайне напряженной, и вполне вероятно, я бы, в конце концов, сдался. Однако в самый последний момент, мой разум зацепился за, пожалуй, единственное возможное объяснение наличия всех этих билетов у меня в паспорте.
– Док, вы помните наш первый разговор? – начал я издалека, продолжая усиленно думать, развивая свою мысль.
– Да, разумеется, Вадим. Вы рассказали о своем Дне Рождения.
– Именно в тот день я пережил первое дежа вю.
– Я помню, Вадим. Вы тогда с третьей попытки разбили бутылку вина.
Доктор говорил очень мягким, скорее даже ласковым голосом, видимо, стараясь мирным путем заставить меня опустить нож.
– Все верно, доктор Шерлок. Однако есть один маленький, совсем неприметный нюанс.
– И какой же? – слегка прищурив левый глаз спросил Чернобай.
– Свое первое дежа вю я пережил трижды, но каждый раз откатывался к одному и тому же месту: крик вороны, запах тухлятины, падающие ключи, удар бутылки о бетон. На вокзале же дежа вю оказалось не таким простым: меня каждый раз отбрасывало в разные точки, в разное время. Поэтому я просто не мог увидеть билет, который уже купил заранее. И все из-за того, что эпизод с бутылкой был показан на экране, а вот поезда в сценарии не было вовсе, – я усмехнулся. – Оказывается, всему можно найти логическое объяснение.
– Какое, к чертям, логическое объяснение! – яростно прорычал Клепацкий, вскочив со стула.
Я тоже подорвался с табурета и отошел спиной в самый угол комнаты. Профессор, все это время молча следивший за нашим диалогом, теперь стоял опершись кулаками на стол. Вид у него был настолько грозным, что казалось, сейчас он сам готов был придушить меня на месте; лицо его покраснело от негодования, ноздри раздувались под потоками вдыхаемого воздуха, и казалось, что если поднести к его носу зажженную спичку, профессор тут же перевоплотится в огнедышащего праведным пламенем дракона. Всем своим видом он напоминал мне Власенко, который не так давно, как раз-таки пытался придушить меня собственными руками.
– Какая, к черту, логика, Вадим? – приглушенно, словно задыхаясь, повторил профессор. – Хватит уже этой ереси! Вы врываетесь в кабинет, берете нас в заложники угрозой собственного суицида, да еще и требуете, чтобы мы как попугаи поддакивали и кивали вам в ответ. Я видел тысячи таких как вы. Зачем вы это делаете? Хотите покривляться? Или, может быть, вам не хватает сочувствия? Довольно! Смиритесь с неизбежным и опустите нож.
– Да кто вы такой, чтобы мне указывать? – прошипел я. – Час назад я о вас даже не слышал. А теперь вы считаете, что за несколько минут нашей беседы целиком и полностью изучили меня? Ничего подобного! Ни один из вас, даже имея бесконечно обширные познания в психиатрии, не сможет до конца заглянуть человеку в душу. Это не в вашей власти. Ни в моем случае, ни в каком-либо другом. А вообще, вы правы: нечего тут тянуть!
– Вадим, – резко вмешался Чернобай. – Постойте! Не совершайте опрометчивый поступок. Давайте представим на секунду, что ваша теория верна. Что все мы в той или иной степени являемся персонажами фильма.
– Вы – нет, доктор, – уточнил я.
– Неважно. Речь сейчас идет о вас. Допустим, по сценарию вы попали в психиатрическую лечебницу. Здесь вы проходили какой-то курс лечения, благодаря которому более-менее поправились. А теперь представьте, эм… – доктор запнулся, потеряв мысль. Теперь он был в роли утопающего и всеми силами пытался ухватиться за соломинку. – Представьте… Представьте, что вы не главный герой, и по сценарию вы больше ни разу не появитесь в кадре. А там, на экране один из героев, например, ваша подруга Юлия произнесет фразу во время диалога, скажем, со своим отцом: «Сегодня мне сообщили, что Вадим Лащенков скончался в психиатрической лечебнице в результате самоубийства». Но ведь на самом деле вы умирать не хотите, уж я то знаю. Так к чему же вы сами вгоняете себя в могилу, так и не сумев разобраться в ситуации.
Этой фразой, сам того не ведая, доктор еще сильнее подтолкнул меня к действию.
– Док, – с горечью усмехнулся я, – когда вы уже поймете, что если мне прописано совершить суицид, то я это сделаю. Как бы я, да и вы тоже, этого не хотели.
– Вот именно! Но ведь вам это неизвестно. А что если вам не суждено умереть здесь от потери крови?
– Тогда все вернется назад.
– Случится дежа вю?
- А откуда вы знаете, что мы его запомним?
- О, поверьте! Вы все запомните! Правда, Дмитрий Николаевич, вы ведь до сих пор вспоминаете ваш дубовый стол и окурок?
- Это ложь! – сказал Гаврилов, приподнимаясь. Но Чернобай тут же положил руку ему на плечо, чтобы успокоить коллегу.
- Хорошо, Вадим, пусть так. Но тогда ведь вы не убивали себя. А сейчас вы действительно верите, что оживете?
– Да.
– А если нет?
Я ничего не ответил. Все четверо тяжело дышали, выпучив на меня глаза. А вот мне наоборот стало вдруг легко и спокойно. Я действительно не знал, умру я или оживу, или же моя рука не позволит мне навредить собственному телу, или же врачи спасут меня, вовремя заштопав. Я ничего этого не знал. Но сейчас, как никогда раньше за последнее время я чувствовал себя свободным.
– А если нет, Вадим? – с нескрываемым отчаянием в голосе проговорил Чернобай.
Я медленно обвел взглядом комнату, поочередно заглянув в напряженные глаза каждого из присутствующих. Затем вновь посмотрел на Чернобая и, широко и искренне улыбнувшись, сказал:
– А вот сейчас и узнаем.
– Хватай! – прокричал доктор.
Санитар-медведь рысью сорвался с места, словно ему предстояло бежать олимпийскую стометровку. Но было слишком поздно: за секунду до того, как скомандовал Чернобай, я одним резким движением разрезал себе правую сторону шеи от уха до самого кадыка. Должен признаться, я сделал это с некоторым наслаждением, словно резал не собственную глотку, а горло самого заклятого врага. Окровавленным ножом я даже успел полоснуть по предплечью санитара, прежде чем он меня обезоружил. Троица врачей подбежала следом, пытаясь уложить меня на пол и закрыть рану. Они ругались, кричали, мешали друг другу, но, в конце концов, меня повалили.  Кровь хлестала из раны и брызгала во все стороны. Я уже изрядно запачкал белые халаты врачей, их костюмы, лица.
Гаврилов плотно прижимал какую-то тряпицу к моей шее. Наверное, я перерезал сонную артерию, и кровь перестала поступать в мозг. Я чувствовал, что слабею с каждой секундой. В глазах помутнело, сил практически не осталось. В кабинет вбежали еще какие-то люди в белых халатах. Но я даже не смог понять, сколько их, не то что разглядеть лица. Они оттолкнули Гаврилова, взглянули на рану, пощупали пульс, посмотрели зрачки. Затем один из них покачал головой, повернулся в сторону запачканных кровью врачей и тихо сказал: «Не жилец».
Почему не происходит откат? Почему я до сих пор лежу на холодном полу? Неужели этот человек прав? Неужели я ошибся?
Но самым смешным во всей этой ситуации было то обстоятельство, что я был в полном умиротворении. Я даже хотел улыбнуться, но сил на это у меня уже не осталось. Да, я совершил самоубийство в надежде на то, что вернусь назад. Но этого не произошло, а значит, я действительно был болен. Ну что же, зато теперь мне хотя бы не придется всю жизнь носить клеймо шизофреника. Как бы глупо и самонадеянно это не прозвучало, но я все равно остался в выигрыше.
В кабинет внесли что-то продолговатое, но помутневший взгляд и закатывающиеся зрачки не позволили мне рассмотреть. Лишь когда меня подняли, небрежно бросили и вновь подняли, я понял, что это были носилки. Перед тем как меня накрыли простыней, я все же смог разглядеть очертания профессора и доктора Чернобая: они стояли в метре от меня с отсутствующим видом и нелепыми, абсолютно бессмысленными движениями пытались стереть с одежды кровь.
Затем я умер.
Глава XVII

– Это ложь!
Гаврилов возвышался над столом, выставив на меня указательный палец. Он старался выглядеть серьезным, но получалось у него это с трудом.
Профессор Клепацкий и доктор Чернобай сидели напротив меня. Оба они выглядели слегка ошалелыми; оба они смотрели на меня, но при этом фокусировали взгляд где-то за моей спиной; и оба они вялыми, глуповатыми и абсолютно небрежными движениями пытались что-то стереть со своих белых халатов. Выглядело это неимоверно абсурдно, потому что их одежда была кристально чистой.
Я протер глаза, затем посмотрел на свои руки. Затем рефлекторно ощупал шею и вновь посмотрел на руки: они были чистыми, лишь слегка вспотели от волнения. Я не обнаружил ни одного ощутимого или осязаемого намека на то, что мгновение назад мое горло представляло из себя кровавое месиво.
На моем лице расплылась улыбка. Я поглядел на своих оппонентов: профессор Клепацкий смотрел на меня каким-то потухшим, непонимающим взглядом. Он сразу же напомнил мне Гаврилова в тот день, когда мы пережили дежа вю у него в кабинете. Доктор Чернобай по-прежнему пытался стереть невидимую кровь с одежды. Его потерянный взгляд теперь был направлен на стол вообще не выражал никаких эмоций. Сейчас доктор как никогда прежде сам был похож на своих пациентов. А у Гаврилова, который наконец опустил руку, очень характерно подрагивала челюсть. Он сглотнул скопившуюся слюну и еле-слышно полушепотом произнес:
– Ты – дьявол. Ты самый настоящий дьявол. Ты проклятый богом Люцифер! – наконец прокричал он, срывающимся голосом.
Чернобай и Клепацкий тут же встрепенулись, выйдя из оцепенения. Все трое с опаской уставились на меня. Но теперь они уже не хотели доказательств. Они не хотели слушать мои объяснения, не хотели слышать мой голос, не хотели видеть мое ухмыляющееся, довольное лицо. На их физиономиях была написано единственное логичное и вполне понятное пожелание: они хотели, чтобы я поскорее убрался с глаз долой. Они хотели, чтобы я тоже стал галлюцинацией, видением, которое все это время они созерцали под воздействием какого-то распыленного в воздухе наркотика.
Мне больше не было нужды находиться здесь. Когда я поднялся, все трое отпрянули от меня как можно дальше, словно от прокаженного. Доктор Чернобай даже повернул голову, будто это могло помочь ему не дышать тем воздухом, которым дышу я. Я лишь усмехнулся и, не произнеся ни слова, вышел прочь.
Выйдя в коридор, я вновь увидел маляров, штукатурящих стену. Канцелярский нож – оружие моего страшного суда над троицей скептиков – лежал на прежнем месте, словно никто к нему и не прикасался. Я сделал несколько шагов по коридору, но все же не смог удержаться: вскинув руки ввысь я прокричал «Победа!», и мне было глубоко плевать на то, что дюжина удивленных взглядов устремилась в мою сторону.

Стоя на крыльце черного хода, я курил вторую сигарету подряд. Улыбка все еще не сходила с моих губ. Я хотел сразу же поведать обо всем дяде Жене, но он как сквозь землю провалился. Ну да бог с ним, еще успеется.
Откровенно говоря, у меня теперь было двоякое чувство. С одной стороны, я должен радоваться тому, что я оказался прав, что я жив, и что я не являюсь психически нездоровым. Но с другой стороны, все мои самые худшие догадки оказались верны: я всего лишь вымышленный персонаж захудалой российской мелодрамы. Да к тому же скорее всего второстепенный, с неопределенной судьбой.
Чувство обреченности, наконец, полностью поглотило мой разум, улыбка сменилась печальной гримасой, а радость от победы над скептиками улетучилась, словно ее и не было. Я победил и проиграл одновременно. Причем, в ином случае исхода моего эксперимента с ножом ситуация была бы зеркально похожей: я бы победил шизофрению, но лишь распрощавшись с жизнью.
А что мне делать теперь? Я доказал сам себе и еще трем свидетелям то, в чем был уверен изначально. Да, доктор Чернобай посеял во мне зерно сомнений, но разве я могу винить человека за то, что он просто выполнял свою работу. Во мне вдруг возникло непреодолимое чувство вины перед доктором. Это было сродни последствий драки, когда сильно изобьешь человека, а потом коришь сам себя за то, что поступил так жестоко и опрометчиво, хотя на тот момент тебе казалось, что соперник заслуживает наказание. А чего в итоге добился я? Свел с ума троих ученых, которые теперь уж точно вряд ли захотят иметь со мной дело.
Так что же мне делать теперь? Ждать своей участи, как я и планировал раньше? Надеяться на благополучный исход? Все бы ничего, да вот предчувствие у меня было совсем плохим. Какое-то отвратительно неприятное ощущение тревоги засело у меня в груди и с каждой минутой нарастало все сильнее и сильнее. Что-то подсказывало мне, что дело движется к финалу; что смерть Сани была кульминационной, и теперь нас всех ждет развязка.
Сентябрьский вечер довольно быстро плыл к закату. После ужина, который я благополучно пропустил ввиду отсутствия аппетита, мне хотелось немного проветриться. В это время обычно раздавали лекарства, но я решил прогулять эту процедуру. Не думаю, что если тетя Галя пожалуется Чернобаю на мое отсутствие, доктор из-за этого сильно расстроится.
На улице уже начинало темнеть, когда я решил пройтись по засыпанной опавшей листвой аллее. Здесь всегда было очень приятно прогуливаться перед сном, потому что почти все пациенты уже разошлись по палатам, и территория была практически пустой. Я медленно брел по старой, испещренной трещинами, асфальтированной дорожке, шурша желто-красно листвой и все дальше отдаляясь от корпуса.
Когда со мной начали происходить эти странные и на первый взгляд необъяснимые события, мне очень часто приходилось оставаться наедине со своими мыслями. И за все то время я каким-то чудесным образом научился переключать свой мозг на что-то отдаленное и совсем обыденное. Вот и сейчас, после сильного эмоционального всплеска в кабинете Чернобая, и после того, как я переварил все это, стоя на заднем крылечке медкорпуса, меня вдруг охватило внезапное чувство меланхолии: я стал думать о море, о приливах и отливах, о тихом ночном бризе, о штормах, которые порой так не вовремя застают в открытой воде рыбаков и путешественников; я думал о рыбах, морских чудовищах и русалках; я думал о Марианской Впадине и о горных хребтах, которые рассекают один мировой океан на пять более мелких. Не знаю, почему мое внимание завлекли именно морские глубины, ведь с таким же успехом я мог поразмышлять о муравьях, космосе, динозаврах, преждевременном выпадении волос, голодающих детях в Африке, русских туристах в Таиланде, вольфрамовой нити накаливания или о семи смертных грехах. Но раз уж мой мозг решил взять передышку и выбрал в качестве объекта исследования именно море, я нисколько не стал этому противиться.
За размышлениями я вдруг заметил, что на улице существенно похолодало. Не просто из-за позднего вечернего времени, а словно на дворе было не начало осени, а конец октября. Меня пробрал озноб, и я тут же развернулся в обратном направлении. К тому же, у меня вдруг резко зачесалось запястье. Причем как раз в том месте, где раньше была родинка.
Внезапно меня кто-то окликнул. Я осмотрелся: оказалось, что я дошел до самого конца территории, где боковой металлический решетчатый невысокий забор упирался своим краем в перпендикулярную ему бетонную двухметровую стену. Я подумал, что мне просто показалось, ведь кому взбредет в голову гулять в сумерках посреди леса, да к тому же в непосредственной близости к психиатрической лечебнице. Но вглядевшись в самый край металлического забора, я увидел в полутьме едва различимый силуэт. Прищурившись, я сделал несколько шагов навстречу.
– Вадим, это я, – произнес женский голос, который теперь уже я не мог перепутать ни с чьим другим.
– Вот так неожиданность, – ответил я, жеманно поставив руки в боки. – Ты, Юля, видимо, никогда не слышала про часы посещения. Что ты вообще здесь забыла в такое время?!
– Я знаю, что ты любишь гулять по вечерам, – по голосу она показалась мне слегка растерянной, словно пришла за советом или попросить прощения.
– И что с того? Решила подкараулить, как Саню, когда он был дома один?
– Не будем об этом, - коротко отрезала она.
– Не будем?! Коварная, хитрая, кровожадная стерва. Ты убила человека, который несмотря ни на что любил тебя больше всего на свете. И из-за чего? Из-за паршивого видео, которое пару часов повисело в сети? Знаешь, а ведь я могу тебе отомстить. Саня успел прислать мне копию до того, как ты его грохнула. Как думаешь, это будет справедливая плата за его смерть?
Я ехидно ухмылялся, предвкушая, как Юля начнет просить меня удалить это видео. Как она будет предлагать что-нибудь взамен, и получив отказ, скорее всего начнет угрожать. Но вместо всего этого она выждала с полминуты и спокойным уверенным тоном заговорила:
– Собственно, за этим я и пришла. Мне бы хотелось, чтобы ты пошел со мной и удалил это злосчастное видео раз и навсегда.
– Ты думаешь я такой кретин?
– О, конечно же нет. Во всяком случае, ты точно умнее ныне покойного Александра. Однако это не отменяет того, что я тем или иным способом заставлю тебя пойти со мной.
– Черта с два! Силой потянешь? – прорычал я. – Давай, веди своего бугая. Я даже не буду звать на помощь.
Я уже всерьез настроился дать отпор, однако Юля вновь заговорила спокойным смелым тоном.
– Ох, Вадим, все-таки я погорячилась, когда сказала, что ты умнее своего друга. Неужели ты думаешь, я посвящу постороннего человека в свои дела? Все гораздо прозрачнее, чем тебе кажется. Во-первых, в машине, припаркованной в ста метрах отсюда, сидит твоя горячо любимая Танечка.
Сердце у меня екнуло, кулаки самопроизвольно разжались, а руки опустились. Признаться честно, такого я не ожидал. Неужели Юля готова преступать через людей ради собственной выгоды? Похоже, что готова.
– А во-вторых? – как-то чересчур безвольно спросил я.
– А во-вторых, запасной комплект ключей от квартиры Варакина может случайным образом оказаться, например, у тебя в квартире.
– Ах, ты подлая тварь.
Я закипал от гнева. Я готов был перепрыгнуть через забор, вцепиться в ее глотку и душить до тех пор, пока у нее глаза не полезут из орбит. Юля же, в свою очередь, с наслаждением следила за моей реакцией и преспокойно ждала развития событий.
Наконец, я успокоился. Сосчитав до семи, я сделал глубокий вдох и заговорил:
– Чего ты хочешь?
– Ты пойдешь со мной прямо сейчас и будешь делать все, что я скажу.
Секунду я колебался, но откуда-то издалека, со стороны корпуса послышался невнятный крик. Я узнал голос тети Гали, и, похоже, меня хватились. Вместе с этим окликом, я вдруг четко и ясно понял, где я нахожусь, и что сейчас происходит: очередной остросюжетный эпизод…
Со стороны корпуса вновь послышался голос тети Гали, и на этот раз он был гораздо ближе.
– Решайся быстрее. Иначе мне придется рассказать Тане, что ты причастен к смерти Варакина.
– И откуда в тебе столько гнили? – злобно спросил я, перелезая через решетчатый забор.
– Это ты со своей точки зрения думаешь, что я плохая. А на самом деле, я всего лишь защищаю свои интересы. Иди прямо, тут недалеко.
Я пошел впереди, Юля же плелась в нескольких метрах сзади. Зудящее запястье немного отвлекало, но тут мне пришла в голову чудесная мысль вырубить ее прямо здесь, но осуществление этой идеи было настолько маловероятным, что скорее я встречу посреди лесополосы снежного человека, нежели хотя бы притронусь к ее белокурому личику. Забавы ради я все же сделал одну попытку остановиться, но на деле у меня получилось лишь на секунду притормозить на месте. А о том, чтобы развернуться и исполнить столь вожделенное желание не могло быть и речи.
Мы шли по бурьяну, так как тропинок здесь не было и в помине. Я порвал пижаму и расцарапал локоть о куст ежевики, не разглядев вовремя препятствие. Мы шли молча, и когда, наконец, выбрались на проселочную дорогу, я увидел среди кромешной тьмы слабозаметный силуэт белого кроссовера. Юля в приказном тоне велела сесть на переднее сиденье. Как я и предполагал, Танюши здесь не было и в помине. Вместо нее сзади восседал угрюмый и насупленный Паша.
– Хороший ход, – заметил я, усевшись в кресло.
– Согласись, если бы она была здесь, ты расстроился бы еще сильнее.
Не дожидаясь ответа, Юля завела мотор, и мы двинулись в сторону города. До моего дома ехать было не более десяти минут, однако Юля, судя по всему, никуда не торопилась. Спустя минуту мы выехали на трассу и вскоре свернули на центральный проспект, покинув пригород. Все это время я сохранял гробовое молчание и, подперев рукой подбородок, пялился на рано опустевшие в будний день улицы. Мы промчались мимо центрального сквера, где я в последний раз видел Саню, мимо кафе «Возрождение», где со мной произошел столь странный, но во многом переломивший мое мировоззрение откат во времени. Ярко горящие люминесцентные огни центральных улиц постепенно начали сменяться бледно-желтыми фонарями частного сектора особняков с собственными подъездами и двухэтажными гаражами, одноэтажных кирпичных домов и стареньких покосившихся деревянных халуп. Я вдруг задумался о словах дяди Жени, произнесенных буквально сегодня. О том, что я не центр вселенной, и вокруг меня не вертятся галактики. О том, что я такая же песчинка в море жизни, как и какая-нибудь старенькая бабушка, живущая в обветшалом деревянном домике по улице Фрунзе, безмерно любящая своих внуков и спокойно доживающая свой век, или как какой-нибудь бизнесмен, купивший участок рядом с это бабушкой и отстроивший на нем трехэтажный особняк. Именно здесь, на этой тускло освещенной горящими через один фонарями улице я больше всего почувствовал контраст этого мира. Я окончательно принял тот факт, что по существу для вселенной я никто. Я крупица в огромном многомиллиардном муравейнике. И даже то обстоятельство, что иногда кто-то смотрит или будет смотреть на меня по ту сторону экрана, не дает мне никакого права ставить себя выше других, по крайней мере, здесь, в моем полуфальшивом мире, в моей проекции на реальный мир.
Встречные автомобили стали попадаться гораздо реже, да и фонари практически пропали. Юля посигналила какой-то дворняге, перебегавшей дорогу, и я тут же вышел из анабиозного состояния. Я посмотрел по сторонам и понял, что едем мы вовсе не ко мне домой. Собственно, мы уже практически выехали за пределы города. По моему телу невольно пробежался холодок. Я мельком взглянул на Юлю, но она невозмутимо следила за дорогой.
– Куда ты меня везешь? – с заметной дрожью в голосе спросил я.
– Уже почти приехали, – ответила она, сворачивая вправо на проселочную дорогу.
Я успел прочитать на изрядно проржавевшем указателе «поселок Торфяной». Это некогда процветающее, но ныне уже лет тридцать как заброшенное село находилось в пяти километрах к югу от города. Ответ на вопрос почему столько крупный по сельским меркам населенный пункт буквально за несколько лет опустел и превратился в мертвое село лежит в самом названии деревни. Дело в том, что в этих местах постоянно горел торф. Зачастую в прогоревший грунт проваливались коровы, овцы, а иногда и люди. В конце концов торфяник добрался и до домов. Местные бабки наперебой кричали о каком-то неведомом проклятье, а советские власти всеми силами пытались эти слухи искоренить. В итоге председатель колхоза, чтобы сохранить поселок добился начала строительства новой трехэтажной школы, но по иронии судьбы сам стал жертвой подземной ловушки, провалившись в грунт прямо на автомобиле. В конце концов, в течение двух-трех лет всех жителей переселили в один из микрорайонов города.
В шестом или седьмом классе нам устроили экскурсию в эту мертвую деревню. Даже тогда, при свете дня она выглядела настолько тихой, настолько пустой и безжизненной, что лично мне было невыносимо жутко находиться посреди этих покосившихся деревянных хибар и местами провалившихся в грунт сараев и бань. И вот теперь мы въезжаем сюда под покровом ночи. Более того, я ничего не могу сделать против моих похитителей. У меня было такое ощущение, что я еду в багажнике, а не на пассажирском сиденье.
Мы остановились возле здания недостроенной школы. Какое-то время мы сидели молча, тупо уставившись в глубокий, бесконечный зев дверного проема, освещенного яркими фонарями дальнего света машины. Словно бетонное чудовище разинуло пасть, приглашая нас войти, но не гарантируя, что все смогут выйти обратно. Наконец Юля заглушила мотор и повернулась ко мне.
– Ну что ж, Вадик, ты ведь понимаешь, зачем мы сюда приехали?
Я не смог ответить сразу, потому что ком в горле не давал даже нормально вдохнуть.
– По-моему, тут все до банальности прозрачно, – промямлил я сконфужено.
– На выход! – скомандовал сидящий сзади Павел.
Я отворил дверь и вышел на холодный воздух. Все мое тело неистово дрожало то ли от осенней прохлады, то ли оттого, что предчувствия у меня были самые скверные.
– Двигай! – скомандовал бугай. В руке у него был пистолет.
Павел указал в сторону пасти недостроенного бетонного монстра, но я никак не мог сдвинуться с места, и лишь после толчка в спину пошел вперед. Этот момент вновь перевернул все мое представление действительности. Я уже потерял грань, где мной управлял актер, а где я мог действовать сам. Я прекрасно понимал, что это конец, что я уже не в кабинете Чернобая, и что если чему-то ужасному сегодня суждено произойти, то это случится несмотря ни на что. Я находился в безвыигрышном положении. Все мое нутро, которое желало когда-то покончить со всем этим, теперь полностью поглотил инстинкт самосохранения. Я понимал, что иду на эшафот, где меня ждет заготовленная плаха, где предназначенную мне гильотину уже несколько раз проверили на исправность. Я хотел плакать от безысходности, но даже это было не в моей власти.
Юля шла впереди, освещая путь маленьким карманным фонариком, а Паша шел рядом со мной, держа меня за шиворот пижамы. Мое запястье по-прежнему не давало мне покоя и вызывало у меня беспокойство. Но ввиду оцепенения моим визави по ту сторону экрана, я не мог толком почесать или хотя бы рассмотреть то место, где раньше находилась моя родинка. Мы поднимались на крышу по грязной загаженной лестнице, у которой не было перилл. Выйдя наверх, мне в лицо ударил промозглый осенний ветер, отчего из глаз невольно потекли слезы. А полная луна, безмолвно повисшая над нашими головами, была, пожалуй, единственной свидетельницей предстоящей казни.
Дойдя до ближайшего края, Юля жестом велела остановиться. Паша подтолкнул меня к полуметровой бетонной кромке, служившей ограждением, а сам сделал несколько шагов назад. И вот, стоя в окружении людей, которые собираются меня убить, вместо того, чтобы сопротивляться, я смиренно жду своей участи.
– Так уж вышло, Вадим, – с ноткой надменности в голосе начала Юля, – что последний месяц оказался насыщен крайне трагичными и неприятными событиями.
– Не то слово, – с сарказмом ответил я.
– Очень жаль Сашу, ведь он был еще так молод. Молод и глуп. Если бы не его эго, не этот юношеский, даже мальчишеский максимализм, то ничего страшного не произошло бы.
– Не говори ерунды! – прикрикнул я. – Саня был прекрасным человеком. Да у него вся жизнь была впереди. А что мы получили в итоге твоими стараниями? Горстку земли и убитых горем родителей. И после этого ты смеешь заявлять, что тебе его жалко?
– А по-твоему я должна спасать всех мечтателей, которые из-за неразделенной любви ко мне решаются на столь изощренные подлости?
– Мечтатели?! – взорвался я. – ты убила человека, который был предан тебе несколько лет! Убила собственными руками. Ты вошла в его квартиру, обворожила его, а потом прикончила. Ты, Юля, сделала все от тебя зависящее, чтобы его разбитое твоими же стараниями сердце окончательно перестало биться.
Боковым зрением я заметил, что Паша, стоящий поодаль с направленным на меня стволом, нервно переводит взгляд то на меня, то на свою дражайшую женщину. До сегодняшнего дня я видел его всего несколько раз. Но этих мимолетных встреч было вполне достаточно, чтобы понять, что он души не чает в своей возлюбленной и готов ради нее практически на любой поступок. Однако теперь было ясно как белый день, что он не мог даже допустить мысль о том, что его любимая девушка способна на преступление. И судя по встревоженному, не на шутку обеспокоенному выражению лица, Паша явно начинал сомневаться в правильности собственных действий. Это было мне на руку, и я должен был как можно сильнее вывести Юлю из себя, чтобы она сама себя сгубила. Единственной загвоздкой во всей сложившейся ситуации был тот факт, что я не знал позволено ли мне это сделать.
– Он сам виноват, – после недолгой паузы тихим, полным ненависти голосом заговорила Юля. – Я просила его остановиться. Я просила его оставить меня в покое. Но он как заведенный гнул свою линию на протяжении всей моей жизни. Он везде старался меня достать: комментировал каждое мое видео, писал мне в соцсетях, звонил. Если бы ты знал, Вадим, сколько раз я меняла сим-карты. Но этот одержимый сукин сын каждый раз каким-то непостижимым образом узнавал мой номер телефона. Он словно маньяк находил новые и новые изощренные способы достать меня и вывести из себя. Когда этот герой-любовник учился в Питере, он каким-то непонятным способом выяснил, где я живу. Представляешь, Вадик, он караулил меня, словно частный детектив: фотографировал, снимал на видео, как я иду домой, или наоборот, ухожу куда-то по своим делам. Этот чертов сталкер следил за мной почти два месяца, пока мой папа не заметил его. Отец всыпал этому сукиному сыну по первое число, чуть в полицию его не сдал. Ты знал об этом, Вадик?
«Боже, какая Санта-Барбара!» – подумал я, но промолчал.
– Я так и думала. Ну, а потом это злосчастное видео. Ты думаешь я просто так приехала сюда, в столь неприятный для моих воспоминаний город? Нет. Просто этот больной урод сообщил мне, что вскоре вся правда всплывет наружу, и что из карьеры актрисы мне светят только рекламные ролики на ночном канале. И после этого ты утверждаешь, что он хороший парень? Что же я, по-твоему, должна была сделать, чтобы этот «хороший парень» оставил меня в покое?
Последний вопрос она произнесла уже рыдая. Паша тут же подошел и обнял ее. Юля изредка всхлипывала у него на груди, а я стоял в легком смятении. Что-то здесь не клеилось. Что-то в этой сцене, в поведении Юли было неестественным, абсолютно не свойственным для нее. Мое запястье сильно чесалось, отвлекая от происходящего, однако сейчас оно волновало меня меньше всего. Наконец Юля отпрянула от своего бойфренда и посмотрела на меня заплаканными глазами. В ее взгляде было столько отчаяния, столько страданий, что я не сразу заметил самое главное: всем своим образом она олицетворяла абсолютную обреченность. И внезапно я все понял.
Я должен был догадаться еще тогда, в «Возрождении», когда произошло столь продолжительное дежа вю. Но в тот момент я как мальчишка, дорвавшийся до заветного сокровища, упивался минутой свободы. Тогда я высказал все, что у меня накипело, однако, затуманенный гневом и презрением, так и не понял, что Юле довелось пережить подобную сцену уже не в первой. И вот теперь, стоя на холодном осеннем ветру, я осознал, что единственным настоящим человеком во всем этом балагане была Юля. Что она, как и я, в полной мере понимала, где находится, и что происходит вокруг нее. И как же несправедливо, что ее персонаж был олицетворением злобной, мстительной стервы. Если бы мне удалось переговорить с ней раньше, если бы она дала мне намек о своих наблюдениях, возможно, мы бы смогли вместе найти выход. Но теперь уже слишком поздно.
– Теперь ты понимаешь, Вадим, через что мне пришлось пройти? – успокоившись, но, все еще всхлипывая, спросила Юля.
– Это все равно не оправдывает твое преступление. По крайне мере, ты должна была сначала попытаться переубедить Саню.
– Думаешь, я не пыталась?! Думаешь, я просто вошла в его квартиру и прикончила его? Ты думаешь, что я чудовище, монстр, способный с легкостью смахнуть любого, кто встанет на моем пути?
– Да, Юля. К своим неполным двадцати пяти годам ты уже убила двоих, причем не самых безразличных в твоей жизни людей. И после этого ты хочешь, чтобы я думал о тебе, как о жертве?
Я говорил спокойно и уверенно. Даже дрожь в голосе, несмотря на дикий холод, полностью пропала. Я почти не сомневался, что все это время был одержим, однако совершенно не противился этому. Я отчетливо понимал, что если в этом эпизоде мне суждено было умереть от пули или упасть с крыши, то так оно и будет. Юля была создана персонажем властным, хитрым и сильным. К моему горькому сожалению.
– Покончим с этим, – твердо сказала Юля, забирая из пухлой ручки Павла пистолет. – Становись на край.
Она направила на меня оружие, обхватив его обеими руками, словно американский полицейский в финальной сцене какого-нибудь боевика. Я вздохнул и, не поворачиваясь, встал спиной к обрыву на кромку, которая была не больше двадцати сантиметров в толщину. Стоя над пропастью, я пошатывался от порывистого ветра, но, тем не менее, находясь в одном шаге от гибели, сохранял абсолютное спокойствие. Странно, но чувство неизбежности переросло в какое-то эйфорийное умиротворение от того, что финал теперь так близок. И я молча закрыл глаза в ожидании конца.
– Погоди, – вдруг пробасил Паша, отчего я тут же вышел из прострации, – мы ведь собирались его только припугнуть.
– Не мешай мне! – огрызнулась Юля.
– Милая, верни мне пистолет! Хватит уже этих глупостей.
– Паша, либо он сейчас умрет, либо я сяду в тюрьму. Ты понимаешь это?
– Господи, Юля, – вскипел её бойфренд, – это не выход! Парень прав. Ты ведь не можешь всю жизнь переступать через людей и сносить каждое препятствие на своем пути. А что будет дальше, когда ты станешь известной? Будешь охотиться на папарацци? Убивать конкуренток на роль в желаемой картине? Будешь вырезать кинокритиков за разгромные статьи? Одумайся и остановись! Даже если следствие докажет твою причастность к смерти того козла, со связями твоего отца ты получишь пару лет условно, не больше. Ну же, любимая, не бери на душу еще один грех.
Я слушал все это, по-прежнему стоя на краю обрыва. Как ни странно, но этот тупица произнес довольно внятную речь. Однако предпоследнее предложение было лишним. Услышав про следствие, Юля направила пистолет на своего парня.
– Ты со мной или без меня!? – яростно прорычала она.
– Тише, тише, родная, – выставил вперед руки Паша. – Конечно я с тобой. Только успокойся, не делай глупостей.
– Отойди в сторону. Вот так.
В тот момент, когда бугай отошел, меня в очередной раз дико зачесалось запястье. Я машинально вздернул руку и начал судорожно скоблить ногтями зудевшее место на предплечье. При этом я даже не сразу понял, что сопровождал свои действия некоторыми неприличными словами и возгласами наслаждения. Но осознав, наконец, что я делаю, я тут же встрепенулся. Еще секунду мой мозг соображал, что происходит, после чего я для пущей уверенности громко выругался отборным трехэтажным матом. Я был свободен! Не знаю, как и почему, но я был свободен. Я не знал, как долго это продлится, но искренне благодарил судьбу даже за эту самую короткую в моей жизни минуту.
Паша и Юля смотрели на меня с удивлением. От греха подальше я спрыгнул с поребрика обратно на крышу.
– Встань на место, – как-то слишком неуверенно промямлила Юля.
– Нет уж, хватит, – спокойно ответил я.
И Юля тоже поняла, что происходит. Она медленно опустила пистолет, словно резко почувствовала в руках его вес. Она тяжело дышала и, казалось, вновь готова была разрыдаться. Паша в этот раз не рискнул подходить к ней и предпочел остаться в стороне. Юля опустила голову и выронила, будто специально, оружие не бетонный пол. Затем пошатываясь, словно пьяная, медленно подошла к поребрику и присела.
– Мы ведь все равно обречены? – не поднимая головы, грубым гортанным голосом спросила она.
– К сожалению, да, – я присел поодаль.
– И все вернется назад?
– Да.
– Я не хочу, тебя убивать. Никого не хочу убивать. Теперь не хочу.
– А раньше хотела?
– Наверное, нет. Но так получалось.
– Ирония судьбы, – грустно улыбаясь, проговорил я. – Персонаж, которого я ненавижу всей душой, оказался моим собратом по несчастью. А ведь это не мои собственные чувства. Все это привито сценаристами, и поэтому у нас нет выбора. Думаешь, я жажду смерти? В больнице я сделал попытку самоубийства, но вскоре «откатился» назад целым и невредимым. И только здесь, стоя на краю пропасти, я понял, насколько дорога мне жизнь. Я ведь скоро стану отцом. Тут как раз наоборот – жить и жить!
Юля тихо заплакала, по лицу ее катились крупные слезинки. Но она так и не подняла на меня взгляд. Краем глаза я заметил, что совсем растерявшийся от происходящего Паша порывается подойти к ней. Но жестом руки я остановил его.
– И когда я стала такой безжалостной и жестокой сукой? – шмыгая носом, сквозь слезы проговорила Юля, задавая вопрос скорее не мне, а самой себе. – Разве я заслужила такую судьбу, такой характер? Разве я хотела убить собственную мать?
– Ты всегда такой была, – вздохнув, ответил я. – Тебя такой создали. И, наверное, если бы ты не замечала всех этих странностей, что происходили и происходят вокруг нас, ты бы минуту назад и носом не повела: выстрелила бы в меня или столкнула с края, как только я попытался сойти с поребрика.
– Я знаю, – всхлипывая, она обреченно кивала головой. – Но я больше не хочу быть такой. Честно, не хочу. Но что мне делать, Вадим? Что НАМ делать?!
– Смириться и ждать своей участи.
– А если случится то, что должно случиться, ты простишь меня.
– Не «если», а «когда». И когда я буду лежать там, по ту сторону стены со сломанной шеей, разве мое прощение будет что-то значить?
– Будет. Потому что сейчас, как и тогда, в кафе, ты настоящий.
Юля впервые за все время нашего свободного диалога взглянула на меня. И впервые за всю мою жизнь, за все время нашего знакомства, я не увидел в ее взгляде подвоха или хитрости. Этот вопрос для нее сейчас был сродни вопроса о жизни и смерти. Вместо человека, которого час назад я готов был втоптать в землю при любом удобном случае, которого я ненавидел каждой клеточкой своего тела, я видел отчаявшуюся растерянную девушку с заплаканным лицом.
– Мне не за что тебя прощать. Но если тебе от этого будет легче, я больше не держу на тебя зла.
– Спасибо, – одними губами произнесла она, и разрыдалась еще сильнее.
- Что тут, мать вашу, происходит? – громко осведомился Павел. – Может, я еще чего-то не знаю, «любимая»? С этим мудаком у вас тоже что-то было, а?
Паша быстро подошел к лежащему неподалеку пистолету, поднял его и направил на нас.
– Ты чего удумал? – грозно спросил я. – Все и так вернется на свои места.
– Паша, опусти пистолет, – вмешалась Юля. – Вадим прав, мы все откатимся назад, и все повторится снова.
Но бугай сейчас был похож на перепуганного, потерявшегося между добром и злом мальчишку. Он не мог понять, как должен поступить в данной ситуации. Более того, он ни слова не понимал из того, о чем мы с беседовали с Юлей.
– «Откатимся», «вернемся» – о чем вы вообще говорите? – вместо слова «говорите» он сказал другое, гораздо более нецензурное слово. – Мало того, что все перевернулось вверх ногами, и вместо того, чтобы припугнуть или прикончить этого мудака, вы вдруг сидите рядышком и воркуете как голубки о каком-то прощении и смысле существования. Что вообще происходит!? Говорите, между вами тоже что-то есть?
– Боже мой, нет! – грозно крикнула Юля. – Откуда вообще такие мысли?
– А что мне еще думать? Что за перемена настроения за считанные секунды? То ты хотела его убить, то плачешь чуть ли не у него на плече.
– Паша, послушай, – начал было я, – это очень сложно объяснить на словах, пока сам не начнешь замечать. Но поверь, мы живем в не совсем реальном мире…
– Что за пургу ты несешь? – вместо «пурги» он опять сказал крайне нецензурное слово. – Зубы мне заговариваешь? Становись на край, мудило!
– Паша, хватит! – крикнула Юля.
– А ты, если будешь вякать, встанешь рядом с ним.
Я вдруг ясно понял, что до этого кретина достучаться еще тяжелее, чем до доктора Чернобая. Отката по-прежнему не было, и, судя по тому, что этот тупица через раз ругался отборным матом, это было явно не продолжением эпизода из фильма. Но умирать два раза у меня не было никакого желания. Я поднялся с места и выставил руки вперед, в попытке успокоить этого громилу.
– Паша, послушай, – тихо, но уверенно начал я. – Вспомни кафе «Возрождение». Ты помнишь, что тогда произошло? Разбитый стакан, моя гневная речь. Помнишь?
На лице Павла появились признаки бурной мозговой деятельности.
- Все это было на самом деле, - продолжал я. – А потом все вернулось на несколько минут назад. Это и был откат. Ты тогда не сошел с ума, и никто тебя не одурманивал.
- Тот монолог Вадима был как бы неправильным, ненужным что ли, - задумчиво произнесла Юля, встав рядом со мной. – Поэтому его переписали заново. Послушай, мне, правда, трудно объяснить. Вадим, попробуй ты.
Обращаясь ко мне, Юля машинально положила руку мне на плечо. И в этот момент что-то перещелкнуло в мозгу Павла. Лицо его исказилось в злобной гримасе, он вытянул руку и нажал на спуск. Юля вскрикнула. А я пошатнулся, словно кто-то ударил меня по печени. Спустя мгновение я почувствовал острую боль в правом боку. Я прижал ладонь к ране и на подкошенных ногах добрел до поребрика. Грузно опустившись на пол, я оперся спиной о бортик и с недоумением уставился на стремительно растущее в размерах темно-багровое пятно на моей пижаме. Боль была невыносимой, но даже она не могла сравниться с чувством обиды, которое я испытывал. Почему, почему я должен вновь чувствовать эту боль, если через несколько минут все вернется назад? За что мне такая мука? Чем я это заслужил?
- Боже, что же ты наделал! – закричала Юля, закрыв лицо ладонями.
Я мельком взглянул на Пашу: он стоял, ошарашенно глядя на меня, видимо, не осознавая до конца, что он только что натворил. «Радуйся, – подумал я, – скоро все вернется назад, и тебе не придется ни за что отвечать». Скорее всего, он будет все это помнить, но здравый смысл опять подскажет ему списать все на помутнение рассудка. Затем я посмотрел на Юлю. Она стояла чуть дальше Павла, в полном оцепенении. К сожалению, я не смог разглядеть ее лицо, но не думаю, что оно выражало какую-то радость или удовлетворение. Скорее, наоборот.
Прошло еще несколько мучительных секунд, но откат так и не происходил. Я с иронией вспомнил, как пытался покончить с собой в кабинете Чернобая, и тут же осознал, что уже во второй раз за день переживаю собственную смерть. А ведь предстоит еще и третий.
Боль понемногу стала утихать, но вместе с ней уходила чувствительность моих конечностей. И в тот момент, когда я уже начал терять сознание, Юля наконец вышла из ступора и подбежала ко мне. Она что-то говорила, но я никак не мог разобрать, что именно. Знаю точно, что она взяла меня за руку и что-то прокричала Паше. Все расплывалось перед глазами. На меня вдруг накатила сонливость, и я окончательно закрыл глаза. Вот сейчас произойдет откат, вот буквально через секунду. Может быть, до этого момента я смогу немного подремать. Зачем зря тратить силы?
Но откат так и не происходил…
***
Я очнулся оттого, что в глаза мне бил мерцающий свет от неисправной люминесцентной лампы. Я попытался приподняться на локтях, но в ту же секунду правый бок резанул острой болью. Я приподнял одеяло и увидел, что мой живот плотно замотан в бинты. Я посмотрел по сторонам, насколько мне позволяла повернуться шея, и понял, что лежу в нашей городской больнице, причем, скорее всего, в реанимации, так как справа и слева от меня совершенно неподвижно лежали еще двое мужчин. Я попытался позвать медсестру или доктора, но голосовые связки выдавали лишь какой-то еле различимый хрип. После нескольких неудачных попыток я закрыл глаза, чтобы передохнуть, но спустя мгновение вновь ушел в небытие.
Не знаю, как долго я провалялся в реанимации, но в следующий раз я пришел в себя уже в общем терапевтическом отделении. В палате помимо меня было еще человек шесть. Все они сгрудились в противоположном углу, то ли за игрой в карты, то ли за просмотром телевизора. Их громкие голоса скорее всего и вывели меня из полудрема.
Я вновь попытался приподняться, и на этот раз боль в боку была уже не такой сильной. Сев на кровати, я спустил ноги на пол и, собравшись с силой, встал. Ноги меня почти не слушались, наверное, из-за того, что довольно продолжительное время я был полностью обездвиженным. Придерживаясь спинок кровати, я кое-как доплелся до шумных соседей и коснулся плеча ближайшего из них.
– О! Огнестрел очнулся! – выпалил он, резко обернувшись.
Остальные тут же повернулись в мою сторону. Их оказалось семеро, и смотрели они какой-то хоккейный матч. Никто из них не проявил ко мне особого интереса. Лишь один пожилой мужчина с седыми усами прокомментировал:
– Ты б, сынок, не ходил пока – лежать бы тебе, да сил набираться. Я слышал, чуть откачали тебя.
Я не знал, что ответить. Потому что почти ничего не помнил. Поэтому сказал первое, что пришло мне на ум:
– Мужики, дайте закурить.
Смерив меня взглядом, все тот же пожилой мужчина протянул пачку «Явы» и зажигалку.
– В туалет иди, на улицу не пустят. 
Я поблагодарил его и поплелся к двери, чувствуя, что все семеро сочувственно смотрят мне в спину.
Войдя в туалет, я сразу же подошел к окну и увидел, что земля сплошь укрыта белым пушистым ковром снега. Сколько же я провалялся в реанимации!? Я подкурил сигарету и глубоко затянулся несколько раз подряд, отчего меня тут же повело, и пришлось крепко ухватиться за подоконник, чтобы не упасть. Я жадно курил и все пытался построить цепочку событий, которая должна была произойти после того, как я потерял сознание на крыше. Что было дальше? Я откатился, затем упал с крыши, но выжил? Вряд ли, я должен был это запомнить. А вдруг по сценарию, я потерял память вплоть до того момента? Но почему тогда у меня болит тот бок, куда угадила пуля Паши? А что случилось с остальными? Где Юля? И где этот нервный, ревнивый снайпер? И кто меня нашел там, внизу? Или же я остался лежать на холодной крыше с дыркой в правом боку? А как же моя Таня? Что с ней теперь? Что с моей Танюшей и нашим малышом?!
Я подкурил вторую, сделал несколько затяжек, а затем посмотрел на уголек. У меня в руке была сигарета с желтым фильтром и раскосой надписью «Ява» у его основания. Она не изменяла своей длины, не затухала и не тлела быстрее обычного. Между указательным и средним пальцем руки у меня была зажата самая обычная, ничем не примечательная сигарета.

Эпилог

Через три дня после того, как я очнулся, ко мне явился следователь. Он был резок, но не предвзят. Он рассказал, что меня с ранением в районе печени неизвестные люди доставили в реанимацию, где только чудом врачи смогли меня спасти. Меня фактически выбросили из машины прямо на крыльцо больницы, после чего скрылись в неизвестном направлении. Однако нашелся бдительный охранник, запомнивший белый внедорожник БМВ с питерскими номерами. Узнав мою личность, полиции недолго пришлось ломать голову над тем, кто доставил меня в больницу. Ну, а дальше завертелось довольно лихое дело с похищением и покушением на убийство. Однако здесь уже вступили в силу реалии нашей жизни, как бы иронично это не прозвучало. Отцом Паши, как выяснилось, был чуть ли не заместитель губернатора по Ленинградской области. Следствие велось почти все время, что я лежал в больнице. А это, ни много, ни мало – почти три месяца. Но к тому моменту, как меня выписали, Пашу признали невменяемым, или что-то в этом роде. В общем, даже такое, казалось бы, громкое и практически безнадежное дело удалось как-то замять. Я не стал требовать апелляции или пересмотра, потому что к тому моменту жизнь моя стала понемногу налаживаться, и мне не хотелось всей этой тягомотины.
Мы помирились с Таней, хоть и не без помощи наших родителей. Последний месяц она приходила ко мне почти каждый день, хотя ей было заметно тяжело. Живот ее казался мне просто огромным. Но это лишь из-за того, что я долгое время ее не видел. Врачи назначили ей срок на начало января. Меня же выписали аккурат к Новому Году, 24 декабря. Мне пришлось вернуться в родные пенаты, так как снимать квартиру теперь возможности не было.
Седьмого января, на Рождество, я стал отцом. Мы назвали сына Александром. Мы так и не успели с Таней расписаться, но разве это так важно, когда после долгих, тяжелых, изнурительных трудностей, все потихоньку начало приходить в норму. После Новогодних праздников я сразу же приступил к поиску работы. Запись о моем психическом состоянии не сулила ничего хорошего, и на официальную должность меня никто не решался брать. Но я не сдавался, и первые полгода подрабатывал разнорабочим на пилораме недалеко от города. Там был очень схожий коллектив из уголовников и пьяниц. Но я показал себя с наилучшей стороны и вскоре заслужил доверие начальника. Работа была не из легких, но я старался изо всех сил, так как мысль о семейном очаге, о том, что меня ждут и любят дома, и самое главное, осознание того, что теперь я в ответе за совсем еще маленького, но такого дорогого мне человечка ни на секунду не позволяли опустить руки.
Прошло уже довольно много времени, но я до сих пор не могу смотреть фильмы. Побывав в столь странной и, казалось бы, абсолютно нереальной ситуации, я теперь не могу спокойно смотреть на экран, убеждая себя, что все это просто актеры, что им не больно, и что вместо крови их намазали обычной краской. Я как никто другой знаю, что по ту сторону телевизора такие же живые, любящие, страдающие, испытывающие боль люди. И кто знает, может быть, они тоже догадываются о своем вымышленном происхождении.
С того момента, как я понял, что теперь предоставлен сам себе, я дал себе клятву, что никогда никому не расскажу о том, что я пережил. Пусть лучше это будет страшным сном или временным помешательством, но, видит Бог, я до конца своих дней буду молчать. И вовсе не из-за того, что опасаюсь психиатрической лечебницы, нет. Просто я никогда не прощу себе, если по моей вине кто-либо из моих родственников, будь то Танюша, или мой сын, или наши родители, вдруг усомнится в реальности окружающего мира. Ну уж нет! Меня одного для этого балагана вполне достаточно.
Я не знаю, куда исчезла Юля. С того самого вечера я практически ничего о ней не слышал. Моя мама как-то обмолвилась, что, дескать, слышала из третьих уст о переезде Коноваловых куда-то в Европу. К сожалению, или, наоборот, к счастью, но эту информацию крайне трудно проверить: Юля удалила все свои профили и аккаунты из соцсетей, подтерла большинство упоминаний о себе на всевозможных форумах. Но так называемое «посмертное откровение бывшего», как прозвали его в интернете, очень распространилось в сети и долгое время раздувало в комментариях настоящие «холивары». Да-да, то самое видео, которое Саня записал и выложил в сеть буквально за несколько часов до своего «самоубийства». То самое видео, из-за которого безумная парочка пыталась грохнуть меня на крыше заброшенной школы. Резервных копий было сделано бесчисленное множество, но горе-сценаристы, видимо, никак не могли придумать, под каким еще предлогом меня можно похитить из психушки.
Сейчас моему сыну три года. Я добился повышения и теперь у меня в подчинении пять человек. Хотя по большому счету это всего лишь формальность, но зато тяжелой работы у меня стало гораздо меньше. Постепенно события того ужасного года стали забываться. Я стал спокойнее спать, окончательно бросил курить, набрал несколько лишних килограммов. Но в первое время, особенно когда я лежал в больнице, я раз за разом мысленно возвращался на ту крышу. Я понимал и принимал все происходящее вплоть до того мгновения, как, стоя на поребрике, неожиданно получал свободу. Я часами анализировал этот момент, но все никак не мог понять причины случившегося. Ведь по сути, отсутствие отката означало, что съемки прекратились. Но я не знал, по какой причине. Единственной зацепкой было мое запястье. Ведь в тот момент, когда я демонстрировал врачам-психиатрам свою руку, все было в порядке. А вот после, когда я вышел на улицу, что-то очень резко поменялось: листва на деревьях словно испарилась, да и температура как-то понизилась, словно на дворе стояла середина ноября. Вот тогда-то у меня и зачесалось запястье. На основании всего этого я могу сделать лишь одно предположение: операция по удалению невуса, которую сделал актер, исполнявший мою роль, дала серьезные осложнения. Серьезные настолько, что им даже более чем на месяц пришлось приостановить съемки. Судя по всему, на какое-то мгновение он почувствовал себя лучше, но в итоге доиграть так и не смог.
Я знаю, что в кинематографе куча примеров, как актеры гибли по ходу съемок или непосредственно на площадке. И в итоге, зачастую их роли доигрывали дублеры. Поэтому даже мне самому моя теория кажется не самой правдоподобной. Однако другого более логичного объяснения я не могу придумать до сих пор.
И по сей день я никак не могу избавиться от пробирающего до мозга костей чувства тревоги, чувства того, что решающий мою судьбу режиссер все же надумает доснять свою картину. Я боюсь, когда ложусь спать, что больше не проснусь, потому что откачусь назад и окажусь лежащим на холодной бетонной плите, с застывшим взглядом, бесцельно устремленным к черному, бездонному небу. Я боялся, что утром, уходя на работу, я больше никогда не увижу жену и сына, потому что вновь окажусь на том злосчастном поребрике, покачиваясь от порывов холодного, промозглого осеннего ветра, и глядя прямо в лицо своей смерти.



Июнь-декабрь 2013