В 1988 году я, молодой начинающий писатель прозаик, вдруг неожиданно увлекаюсь еще и живописью и приношу свои первые, написанные дома, картины на обсуждение в народную изостудию " Мета-3", что находилась тогда по адресу 23/10, блок " Д ".
В других городах улицы, переулки, закоулки служат наводящими ориентирами в поиске нужного адреса, а в нашем городе Набережные Челны, построенном относительно недавно по комплексной системе, необходимо держать в голове карту города с нумерацией комплексов и домов.
Понес я картины, чтобы показать другим художникам и как-то засветиться в их среде, а они меня приняли в творческую группу и дали самую настоящую мастерскую! Пусть кухонку в типовом общежитском помещении, но свой угол, где я мог теперь творить, не боясь испачкать полы и стены красками.
Это явилось крутым поворотом в моей судьбе: отвернуло на много лет от литературы и занесло, как неуправляемый автомобиль, в мир живописи. Теперь мое внутреннее состояние и даже внешнее поведение стало зависеть от цветов и темы на картине.
В литературе тоже повествование, действия героев заставляют автора переживать иную, скрытую жизнь, но все это происходит как-то сдержаннее, вдумчивее, а тут привычный лист бумаги был заменен на большую плоскость, на которой ограниченными средствами: непослушной кистью, непослушными красками, непослушными руками, в конце концов, необходимо проявить из небытия фантазируемый мир так, чтобы он реально воспринимался глазом. Оттого, наверное, художники и пьют чаще других, чтобы не разорвало сердце от переполняющих чувств, так как не всегда хватает мастерства, выразить в картине желаемое.
Пили и мы, работали и пили, пока позволяли молодое здоровье и психика.
Изостудия представляла собой два с половиной этажа в двеннадцатиэтажном рабочем общежитии. Левое крыло первого этажа было отведенно под учебные классы взрослых и детских групп, где профессиональные преподаватели обучали технике рисунка и живописи всех желающих в городе; если росло количество желающих, то росло и число групп.
По правую руку при входе располагались "производственные" мастерские: столярка, чеканщик, ювелиры, гончарные печи, шелкография.
А верхние полтора этажа, точнее один полный этаж, крылья которого были на разных уровнях, и "оккупировала ", так называемая, творческая группа с семнадцатью художниками в индивидуальных мастерских.
Вообще же наша изостудия входила в культурный комплекс при ДК "КамаЗа ", содержание которого было на балансе автозавода гиганта. В следующих подъездах, например, размещались актеры "Мастеровые " и музыканты, в основном духовики, под руководством моего будущего друга дирижера Марченко.
Окончательное свое название " Мета - 3" изостудия получила на общем собрании художников, когда в третий раз сменила местоположение в городе, переехав из 30 - того комплекса в 23 -тий. Цифрой "3" это и зафиксировали, а слово " Мета " слетело с языка бывшего рок музыканта, художника - авангардиста Валерия Егорова, в будущем православного монаха, а ныне покойного.
Когда случился развал Советского Союза, задушили и культурную жизнь автозавода КамаЗ. Помещение, что занимала " Мета - 3 ", попало под раздачу и было силой отобранно у нас. На этом можно было бы поставить точку в деятельности изостудии, но оставались художники, и если хотите поименно люди, выброшенные на улицу, многие из которых на то время не имели своего жилья, обитая попросту в мастерских и, которые потом вынуждены были выживать каждый по-своему. И о каждом из них можно написать свою историю...
Как потом выяснится, по паспорту он был Рустам Латыпов, но все звали его Рустем, - может быть, ему так самому больше нравилось. Он был самым грамотным художником из нас: хорошо знал историю изобразительного искусства, дельно рассуждал о живописи, так как закончил Казанское художественное училище, пробовал в Ленинграде поступать, кажется, в Академию художеств на факультет: искусствоведение. Не поступил. Год ходил в вольнослушателях, снова безуспешно поступал и, наконец, оказался в Челнах, устроившись на завод художником - оформителем.
Рустем занимал дальнюю угловую мастерскую на последнем этаже студии. Униформой ему во время творческого процесса служили берет " аля художник" и синий рабочий халат, что являлось, на мой взгляд , диссонансом, но аккуратный в одежде Рустем, видимо, так не считал. Снимая халат, он сразу же превращался в щеголя, ведь гости к нам заходили нередко и неожиданно. Бывали и особы противоположного пола. Внимание к женщинам у Рустема всегда было пристальное и восторженное, даже в некрасивых он умудрялся отыскать ,что нибудь привлекательное. Спустя годы, я тоже стал менее привередливым и понял, что это у мужчин возрастное.
Между мной и им была разница в десять лет. Он, уже давно женатый , имел дочь и сына, а с супругой находился в стадии развода. Искренне пытался не допустить развала семьи, но все было безуспешно.
Помню, как с глубокой горечью он рассказывал, что во время его очередной попытки примирения, жена взялась за нож, требуя не подходить к ней.
- И это родной, любимый мне человек, - горевал Рустем. - Откуда такая ненависть?!
Ребята рассказывали, что как-то ранее Флора была на одном из студийных мероприятий, и все отметили ее женскую привлекательность.
Однажды я видел, как Рустем приводил в свою мастерскую спокойного красивого мальчика, лет двеннадцати, и они вместе писали одну картину. Вскоре сын его умер от лейкемии, белокровия.
Рустем стал больше и чаще пить. С женой они развелись, но дочери он материально помогал до конца своей жизни.
Рустем был среднего роста, симпатичным и аккуратным; прямые русые волосы с удлиненной челкой, хороший островатый нос с горбинкой, светлые глаза с прищуром на часто улыбчивом лице европейского типа. Привлекали внимание его экстравагантная обувь немаленького размера и всегда наглаженные в стрелку брюки. Ходил он широкой, пружинистой походкой, отчего казалось, что не до конца разгибает ноги в коленях и носил разнообразные рубашки, которые я тогда ,по - молодости , не любил.
Рустема Латыпова знали многие в городе. Полная картина о нем получится, если объединить разные воспоминания. Я же рассказываю свое...
Переход от сумеречной, многослойной живописи к яркой, широкоформатной случился у него после смерти сына.
Душевные разговоры происходили, как правило, за столом. Щурясь от крепкого табачного дыма сигарет " Прима ", Рустем говорил:
- Когда у меня все было хорошо в жизни, когда я был счастлив; любил и сам был любим, то писал темные картины...
И развешанные по стенам мастерской ранние его работы, как нельзя лучше, подтверждали это: сложные по цвету фоны, пастозно наложенные друг на друга мастихином, как у Врубеля, масляные краски; массивные, большей частью черного цвета, залакированные рамы.
- А когда стало невыносимо плохо, то я, спасаясь, обратился к светлым краскам... Наношу их легко, прозрачно, чтобы холст дышал. И никакого теперь крагеса.
Тогда он пошел преподавать в детскую школу номер 2 и там заказывал столяру добротные, большого размера подрамники, на которые натягивал, не скупясь, дорогостоящие холсты, так как вышел уже на качественную свою живопись, - ту, которая и принесет ему в дальнейшем успех и признание на выставках.
Помнится, как однажды он ворвался ко мне.
- Пошли, покажу!
На мольберте стояла новая его картина, написанная в серебристых тонах.
- У церкви стояла карета!
Конечно же, сбегали в магазин. Накрыли стол и сидели весь вечер перед картиной. Рустем иногда плакал, вспоминая свое.
- Сколько раз слышал эту песню, нравилась, а тут... по радио... так зацепило.
В рабочем общежитии по проводному радио, к которому были подключены и мы, местные радиостанции бесперебойно гоняли музыку. Нам художникам это было на руку, потому, что писали до поздна или ночи напролет, а днем работали, кто где.
Была у Рустема одна картина, названная мною.
- Да вот, не знаю как обозвать, может, подскажешь, - попросил он. И тут по радио зазвучала песня " Прощай, король ".
- Так и назови...- предложил я. И это оказалось, как нельзя, кстати.
Вместе с ювелирами и другими "производственниками " , преподавателями, техничками нас было человек тридцать. Жизнь протекала в тесноте и нескучно. Случались стычки. До рукоприкладства доходило редко, а вот споры на почве искусства, словесные перепалки происходили чуть ли не каждый день.
Поссорившись с кем нибудь, Рустем закрывался в мастерской и яростно работал. А еще у него после бурных диспутов появлялся аппетит. Петр Баранов, тоже ныне покойный, зайдя ко мне, смеясь, рассказал, что заведенный нами Рустем сидит сейчас у себя и рвет зубами круг копченой колбасы.
При упоминании колбасы у нас, должно быть тогда, потекли слюни. А вскоре нарисовался и сам Рустем, успокоившийся и сытый, он пригласил всех к себе в мастерскую отведать конской колбасы, которую дали ему на каком-то пищевом предприятии за оформление вывески, вместо денег.
С продуктами тогда было плохо, все по талонам, с деньгами тоже не легче.
Запомнилось, что мы сидели тихо, а Рустем , как гостепримный бабай, хлопотал перед каждым, угощая колбасой и сладким чаем.
Но спиртного было, - хоть упейся, находили даже глубокой ночью. Завезенный из-за рубежа в литровых бутылях спирт " Роялл", ликеры, паленая водка делали свое черное дело. Многие из нас постепенно втягивались в алкоголизм....
Когда я только пришел в изостудию "Мета-3", то сразу попал на ее юбилейную выставку - 10 лет, которая должна была произойти в картинной галерее города. Ребята готовились к ней основательно. Особенно был торжественным Рустем, для него помещение "картинной" было храмом.
Вешали мы свои работы высотою в три ряда, как в торговой лавке, нарушая все законы развески, - просто каждому был выделен свой участок стены. Даже после строго отбора ,картин, все равно, оказалось много.
Для города наша акция была событием. Мы тогда слыли, своего рода, "неформалами", т.к. среди нас небыло еще ни одного члена Союза художников.
И первым, кто вступит в Союз, будет Рустем Латыпов, но случится это спустя еще пять лет, после второй нашей юбилейной выставки и его первой персональной.
У меня такая память, что ,несмотря на свою повседневную забывчивость и рассеянность, я помню какие-то прошлые события очень явственно, даже если эти события меня и не очень трогали.
Внешний вид Рустема на своей персональной выставке: черные брюки, черные туфли,черная рубашка; отсуствие пиджака и галстука, блеск пряжки черного ремня на бедрах, - вылитый Зорро, только без шляпы. Но движения деревянно скованные от всеобщего внимания; выручают даденные в руки цветы.
Присуствующие держат узкие брошюрки с резким графическим профилем Рустема, - похожего на индейца,- выполненного им самим. Внутри брошюр черно-белое фото нескольких картин и подробный каталог всех представленных на выставке произведений, что должно, очевидно, пригодиться потом при вступлении в Союз художников Татарстана, а затем и России.
Рустем в то время был увлечен творчеством Марка Шагала , использовал его приемы, только в своей теме. У него тоже все летало в картинах, но разве только один Шагал имел право на отключение земного притяжения, который сам подсмотрел это действо в православных иконах?
При приеме в Союз Рустему укажут на вторичность и попросят не "шагать, как Шагал". Потом он ответит, что "дай Бог каждому шагать так, как Шагал".
Остроумие у Рустема было деликатное. Как постоянный член приемной комиссии по отбору картин на выставки он вкрадчиво спросил у моего будущего кума, глядя на его чересчур зеленые пейзажи:
- У тебя, Коля, наверное, зеленой краски много?
- Да есть... могу продать, - задумавшись, все же нашелся, что ответить Николай. Тогда и художественные краски были в дефиците.
Но иногда Рустема несло по полной, резко критикуя творчество и саму личность художника.
Однажды я выдворил Рустема из своей мастерской за то, что он уничижительно называл покойного казанского художника Константина Васильева "Костей", а его картины "картинками". Я только, что вернулся из Москвы, посетив в Манеже большую развернутую выставку Константина Васильева и был поражен мощной энергетикой его огромных, строгих по цвету, глубоких по содержанию работ и главное - темой. Глубинные истоки русской души! А Рустем судил о творчестве Васильева по набору цветных лубочных открыток, держа их в руках, где цвета были доведены до дикости.
Позже , по смерти Рустема, я обнаружу в его вещах огромное количество репродукций ,вырезанных из советских журналов и пойму, чем он руководствовался при написании своих первых суровых работ. Пападутся и несколько студенческих писем из переписки с Флорой, будущей женой. И в его, и в ее письмах - романтика и нежность, вера в счастливое грядущее. Когда я перейду в другую мастерскую, они где-то так и останутся, в одном из его столов.
Рустем очень мечтал побывать в Париже. Его, вообще ,тянул Запад, как магнит. Мне кажется, если бы у него были деньги, он не вылезал бы оттуда.
И судьба однажды подарила ему такую поездку в составе делегации членов Союза художников с общегородской выставкой под эгидой ЮНЕСКО, на которой он даже умудрился продать одну свою работу частному лицу за 500 долларов. Я не помню , чтобы он тогда что-то продавал дома, в России, не считая музейного фонда местной
городской картинной галереи.
Но не все ему понравилось в Париже: критически отнесся к большому количеству торгующих негров, сказал, что на улицах не безопасно в плане преступности . Спросили: как там дела с женщинами легкого поведения?
Рустем отмахнулся:
- Да-а, ходили с Юрой смотреть на них, - назвал какую-то улицу. - Что толку без валюты в кармане.
Женщины, с которыми мне доводилось его видеть, с которыми он жил, были не в моем вкусе. Рустем, как бы оправдываясь, нахваливал их человеческие качества, душевность. Но подспудно чувствовалось, что он тоскует по красоте, по женской сексуальной раскрепощенности.
Однажды ко мне в мастерскую зашла моя жена, переехавшая тогда жить в Москву. Может не случайно, но заглянул и Рустем. По его поведению я понял, что они где-то пересекались.
Когда Валентина ушла, я сразу же, чтобы Рустем не наговорил чего-нибудь непристойного, сообщил, что это была моя жена.
Впервые видел его таким ошарашенным.
- Ты меня удивил! - только и смог сказать он. Долго и молча курил. Мотал головой, повторяя одно и то же. - Удивил...удивил...
Выяснилось, что он где-то, когда-то на одном мероприятии видел Валентину и , как красивую и деловую женщину запомнил ее.
После всех жизненных перепитий, поверив в Бога, я понимаю, что творческий человек служит искусству, как идолу, живому, прожорливому. Идол питается сначала энергией творца, затем кровью и плотью его. В этом легко убедиться, ознакомившись с многочисленными бедственными биографиями писателей, художников, музыкантов и в особенности с их жизненным концом.
Рустем единственный, кто ушел с тонущего корабля "Мета-3" вовремя и с триумфом. От Союза художников ему дали прекрасную мастерскую - мансарду в 44 комплексе, на крыше девятиэтжного дома. Мы же, все остальные члены творческой группы , разбрелись, кто куда...
Я к тому времени женился во второй раз, благо, что в свое время получил двухкомнатную квартиру от завода ПРЗ - прессоворамного, когда работал слесарем - инструментальщиком. Писал теперь картины дома в спальне, оборудовав ее под мастерскую, - под ногами ползали народившиеся дети - сын и дочь. Потом снимал помещение в соседнем садике, в здании таможни, куда устроился плотником, а в итоге проработал пять лет художником.
Однажды прослышал, что есть возможность снять в субаренду мастерскую от Союза художников. Обратился с просьбой, получилось!
Каково же было мое удивление, когда мне сказали, что подселят к Рустему Латыпову! Но прежде спросили у него согласие на соседство, которое он мог и не давать...
Шел я на встречу с Рустемом с тяжелым сердцем, ведь когда он уходил из изостудии "Мета-3", то расстались мы с ним нехорошо. У него оставался большой долг по мастерской, - на меня, как на второго , после Кузьмина и последнего руководителя этот долг и лег. Пришлось покрывать из своей зарплаты. Слово за слово - едва не дошло до драки. Рустема спасло то, что я его уважал, как старшего брата и дал ему всего лишь легкого пинка.
- Ну и катись!
Помню упрек в его глазах. А чего он хотел, залезая ко мне в карман?
- Не думал, что мы так расстанемся! - были последние его слова.
Вторая половина мастерской-мансарды оказалась все таки не совсем свободной. В администрации Союза слукавили. Там обитал еще один творец, уже член Союза художников Татарстана и бывший наш член "Меты-3", не имевший возможности платить, но не желавший и уходить.
Рустем пожаловался, что Г... нагл и груб с ним , поэтому он, практически, не бывает в мастерской, живя у одной женщины. Другие соседи художники, люди авторитетные и трезвые подтвердили , что Г... ведет себя не адекватно: заклеил половину окон черной пленкой и загнал Рустама в дальний угол ,потому ,что не выносит запахов алкоголя и сигарет.
Пришлось мне какое-то время потрепать и ему , и себе нервы, чтобы он убрался. Тем самым я, как бы, загладил прежнюю свою вину перед Рустемом. Навел в мастерской порядок, даже поменял общий старый унитаз на новый, повесил на окна занавески.
Рустем довольно улыбался, оглядываясь :
- По-домашнему стало...Теперь я спокоен за мастерскую. - Говорил о будущих планах, показывая чистые холсты.
Но проходили дни...месяцы, а он не появлялся.
Соседи художники говорили, что на самом деле, Рустем уже давно перестал писать.
- Придет с балоном крепкого пива "Охота", поначалу сидит тихо, потом созреет, выйдет повеселевший и начинает говорить, что не собирается писать всякую хрень, что надо брать и разрабатывать темы серьезные, глубокие...На этом все и заканчивается до следующего визита.
Я обратил внимание, что за десять лет ,как Рустем перебрался из "Меты-3", он даже не собрал свой прекрасный деревянный стеллаж, который так и простоял все эти годы в разобранном виде, а картины его в стопах на полу, каждый раз рисковали быть замоченными влагой с прохудившейся крыши. В подгнивших узлах все еще хранилось то, что переехало из нашей изостудии...
И вот, спустя непродолжительное время, Рустем умер,все от той же болезни, что и его сын, - рак крови.
Приходя в мастерскую, я чувствовал себя не важно, глядя на корявые цветы каланхоэ на подоконнике у покойного друга-соседа, на все те же, в беспорядке сваленные вещи...
Появилась дочь Рустема Элина с мужем. Предупредила, что у нее все права на картины, и мне ничего нельзя отдавать гражданской жене отца, если та придет.
Женщина , действительно, пришла, с дочерью. Жаловалась, что Элина вела себя бессердечно по отношению к больному отцу, не приходила, не ухаживала, что только она одна была рядом с умирающим Рустемом и ,что хотела бы забрать какую-то завещанную ей картину.
Сердце мое разрывалось от жалости , но я ничего ей не отдал. Потом позвонил Элине. Они приехали с новыми замками, все перекрыли и дали мне, по моему требованию ,на всякий случай, по ключу.
Через месяца два - три от Союза художников в картинной галерее города решили провести посмертную персональную выставку картин Рустама Латыпова.
Согласовав с его дочерью свой визит, позвонив мне, пришли другие художники, друзья Рустема, из Союза, с фотоаппаратом. Стали разбирать и фотографировать картины для каталога.
И снова мир,которым жил Рустем, который волновал его и, который он любил, заиграл вдруг живыми красками. Я вспомнил слова дочери Рустема, оброненные ею ранее и, как буд-то, поначалу забытые мной: " Папа говорил мне: помни всегда, что ты дочь Рустама Латыпова."
Я понял: Рустем умер, осознавая себя мастером, умер с надеждой, что мир , который он соторил в себе и выплеснул в своих картинах не сгинет вместе с его телом, а будет существоать дальше, волнуя сердца людей.
P. S. Перед посмертной персональной выставкой Рустама Латыпова, я написал в его честь стихи и , с разрешения директора картинной галереи Флюры Муллануровны, вывесил их на листочке при входе в выставочный зал. А потом положил эти стихи на музыку и пою теперь под гитару песню, назвав ее "Памяти художника".
На подоконнике корявые цветы,
Как буд-то часть судьбы корявой.
В каких мирах живешь сегодня ты,
Отмеченный пока негромкой славой?
Но пылким сердцем мастерам сродни,
Подвергнув жизнь свою закланью,
Ты рвался в небо, так же, как они,
Как крыльям доверяяся призванью.
То битый горем, то обласканный удачей,
Тянулся к женщинам и тяготел к вину.
Легко решал вселенские задачи,
Но трудно признавал свою вину .
Нелепы грустные корявые цветы,
Когда есть чудный мир твоих полотен,
Где в небе с птицами паришь и ты,
Доверчив к людям, мил и беззаботен.
Вот мир художника за кругом бытия,
Вот плата за прозренья и невзгоды.
Вчера с палитрой ты, сегодня я.
Благословенны нами прожитые годы.