Мой отец, Тунгусов Иннокентий Петрович, был профессиональным военным с самой ранней молодости. Как-то раз, я спросил его, а не боялись ли братья Тунгусовы местных хулиганов и подрастающих бандитов? Ответ был получен сразу, не задумываясь, в присутствии младшего брата Константина, который при каждом удобном случаи готов был подкусить моего отца. Нет, братья не боялись ни хулиганов, ни бандитов, расправлялись прямо в своём дворе. Да так, что повторной экзекуции ни кто не желал. Одному подрастающему бандиту, они проломили голову небольшой гирькой от весов, привязанной на верёвочке. Потом этот бандит всё время первым здоровался с моим отцом и рассказывал про воровскую жизнь. Отец смеясь говорил, что ему самому нравится такая жизнь, но сидеть в тюрьме не хочет всё равно. Служить в армии мой отец начал рано, в возрасте 15 – 16 лет. В настоящей Красной армии воспитанником полкового оркестра. Жил в казарме военного городка, потому что с выпивающим отцом его не брал мир. Была и ещё одна причина - он не любил тяжёлую работу, ещё в детстве ему довелось коногонить. Дело в том, что раньше с механизацией при помощи электрификации было не очень хорошо. На карандашной фабрике вместо балиндера, вытаскивающего брёвна из реки и подающего их по крутому склону дамбы вверх на территорию, использовались лошади и подростки, умеющие с ними обращаться. Мой отец решил, что играть на трубе в военном оркестре намного лучше, чем коногонить. У него был отличный слух, а стал ещё и дом, и стол. Обут и одет, и возможность помогать семье, поскольку от моего дедушки толка было мало. Через несколько лет он поступил на настоящую службу и, окончив курсы, стал офицером танковой разведки, ещё до войны.
«Родственники» Карандины.
Моя мать, также как и мой отец, была старшим ребёнком в семье, не считая братьев Карандиных, которые можно сказать случайно стали названными братьями. Моя бабушка Груня когда-то была замужем за отцом этих братьев, но он умер, оставив ей детей от своего первого брака. У этих Карандиных было очень много родни, кстати, хоккейный судья - один из потомков этой многочисленной родни. Бабушка Груня вышла замуж второй раз за Якова Клюковкина и родила троих детей - мою маму Веру, дядю Володю и тётю Тамару. Названые братья не собирались никуда уходить. Сначала умер дедушка Яша (несчастный случай, он упал в какой-то котлован), потом умерла бабушка Груня скорей всего от сердца. Старший названный брат Карандин Николай давно уже сидел в тюрьме, он постоянно там сидел, то за убийство, то за воровство. Младший брат Пётр был уже взрослым и сообразительным, продал дом, детей поместил в детский дом, а сам уехал из города. Уже потом, когда мы стали жить хорошо, объявился бездетный вдовец дядя Петя, уже пенсионер с чемоданом, в котором не было ничего кроме лекарств. Ему очень понравилось у нас, он каждый год приезжал, как на курорт, и гостил по три месяца, пока не надоел моему отцу и тот освежил ему память про детский дом и дом родителей сирот. Дядя Петя долго искал в чемодане лекарства, хватался за сердце, только на пол не падал, а ведь мог, он с ранней молодости играл в самодеятельном драматическом кружке. Старший брат Николай не тревожил нас, но не давал покоя уголовному розыску и тюремным начальникам. Иногда наезжала его дочь, но чаще просила денег в бесконечно приходивших письмах. Только тогда, когда дядя Коля уже по возрасту не мог совершать преступления, он завязал и оказался в Донбассе. Начал работать в шахте, насмелился приехать к нам в гости с какой-то толстой хохлушей. Гостил не долго, на прощания забрал любимую пепельницу моего отца, которая сама сбрасывала пепел и окурки, стоило только нажать на неё, вещица редкая по тем временам. Не любил мой отец таких гостей и вообще Карандиных, и это как-то передалось мне.
Перед войной
Моя мама была очень красивая, добрая и трудолюбивая женщина. Уже в 16 лет пошла работать на карандашную фабрику, жила в общежитии. На этой фабрике работал и средний брат моего отца. Мне неизвестно, как отец стал ухаживать за моей матерью, главное, что это произошло, да и не могло не произойти. Муж родной сестры моего отца, дядя Вася, очень хороший человек, в молодые годы, хотел жениться на моей матери, но разве мог он быть соперником моему отцу? Простой рабочий парень в клетчатой рубашке с врождённым румянцем на щеках не мог быть соперником молодому красивому офицеру, стройному и аккуратному до невозможности. Службу в армии мой отец ловко сочетал с обязанностями капельмейстера, в тогда ещё несгоревшем цирке. Свою свадьбу он представлял на арене цирка вокруг огромной бочки отменного томского пива. Если бы не война его мечта обязательно осуществилась.
Война
Всё сложилось иначе….Грянула война, отец взял за руку мою мать и привёл к моей бабушке в дом. Так моя мать стала жить в качестве невесты в доме у Тунгусовых, потом она привела туда же свою младшую сестру Тамару. Среднего брата Владимира прямо из детского дома отправили в Новосибирск, на авиационный завод имени Чкалова. Мой отец узнал его адрес и дал ему телеграмму о том, что будет проезжать на фронт через Новосибирск, только очень поздно. Дядя Володя всё равно пришёл на перрон к проходящему эшелону. Одет он был легко, во фланелевой форме ремесленника, зубы стучали от холода. Увидев такую картину, мой отец вынес ему комплект воинского обмундирования офицера, вскочил на подножку и эшелон увёз его на войну. Мой дядя Володя всегда вспоминал этот случай. Как он гордился этим нарядом, называя брюки-галифе по-своему - «голифо». В доме моей бабушки, собрались три девицы: моя мать Вера, её младшая сестра Тамара и родная сестра отца Ольга. Было так весело, что там стали собираться почти все девушки улицы. В это голодное время их выручал щерый хохол дядя Осип Бабинович, личность очень яркая, с его бритой головы свисал украинский чуб. Ходил он в рубахе-вышиванке и больших шароварах, перемотанный бесконечным поясом. Он был огромного роста и невероятно сильным, ну просто настоящий богатырь. Вот он и тырил в свои шаровары муку, потому что работал грузчиком на мельнице. Его можно оправдать, ведь он не для себя. Он даже домой не заходил, а прямиком шёл к моей бабушке, она помогала раскрутить ему длиннющий пояс, никто в тесной проходной не смог бы это сделать, на то и был расчет. Дядя Осип долго ждал за печкой, пока вытрясут его большущие шаровары и напекут на растительном масле для нарезания резьбы оладьи, а уже с ними шёл домой к своим дочерям. Масло для нарезания резьбы Тамара и Ольга приносили с моего родного завода. Когда я начинал работать на п/я № 111, оно там ещё было. Растительное масло - очень густое, пахнущее семечками и почему то хлебом. Мой отец был кадровым военным, разведчиком, ему пришлось отступать, держать оборону, но недолго. Под Москвой ему раздробило кость ноги в мелкие осколки, ногу хотели отрезать, но он не согласился. С такой ногой на фронт его не пустили, но учитывая его подготовленность и опыт, отправили в школу разведчиков в городе Горьком. Служба есть служба, ему только за год до окончания войны удалось съездить за невестой и забрать её с собой, а через год отвозить на родину рожать.
И опять про отца
Война закончилась, и мой отец вернулся на родину, без образования, профессии, если не считать коногона. Да он бы и не смог на такой ноге, лишь недавно он выпустил из руки трость и стал ходить без неё. За плечами ничего мирного, а на плечах погоны старшего лейтенанта, но таких молодых и здоровых вернулось с войн достаточно, и мой отец не мог быть им конкурентом при трудоустройстве. Первым делом пошёл в военкомат, посоветовали обратиться в органы НКВД, людей желающих трудоустроится и там хватало, но узнав, что он разведчик, взяли в уголовный розыск. Так мой отец стал оперативником, а потом и следователем МВД, так этот орган был переименован. Показал он себя хорошо, работой его в основном были довольны, но не все. Про свою работу он не рассказывал, кроме одного случая с практикантом, выпускником университета. Дело было так. На берегу реки Ушайки, в центре города, обнаружили труп неизвестного человека. Берег крутой и высокий, а труп находился у самой воды. На происшествие выехала группа во главе с моим отцом, а в состав был включён практикант, выпускник университета. Когда приехали на место, этот практикант стал в стороне наблюдателем, это не понравилось моему отцу. Он попросил практиканта осмотреть место происшествия и извлечь труп наверх, но тот отказался. Тогда мой отец без нареканий спустился сам, осмотрел и вытащил наверх труп. На другой день он должен был написать заключение о прохождении практики и рекомендации на трудоустройство выпускника университета. Мой отец описал этот случай, всё как было, и не рекомендовал практиканта для работы в МВД, потому как работа не очень чистая, куда грязней, чем переворачивать бумажки. Ему может быть тоже не нравилось, да ещё с больной ногой, но он о ноге никому не говорил, боясь потерять работу, а ведь при такой работе есть требования и по здоровью, и сдача норм.
Перевод с присвоение звания
Прошёл ХХ съезд, и начались большие перемены. Отцу предложили перейти в КГБ, но он пытался отказаться сразу, начали всячески заманивать. Обещали, квартиру в центре города, очередное звание, с повышением жалования разумеется. Отец объяснял свой отказ просто- сегодня я определяю кому расстрел или каторгу, а завтра этим займутся мои товарищи, но уже со мной. С уголовниками проще, потому что трудно честному человеку встать в их ряды. Уломать всё-таки удалось, только тем, что если он не согласится на перевод, он потеряет работу, и не только ту, которую имеет, а вообще, даже если пойдёт в дворники. Деваться было некуда, так мой отец стал следователем КГБ. Квартиру в центре города не дали, но со званием не обманули, только не сразу. В чине капитана он поинтересовался, почему такая нехватка кадров получилась? Оказалось, что работников прежнего состава почти всех уволили за перевыполнения плана по «врагам народа». Их не расстреляли, не спрятали за решётку, и это радовало моего отца. К тому времени я уже многое понимал, несмотря на то, что отец никогда и ничего не рассказывал о работе. Могу сделать предположение, что он занимался безопасностью п/я №5 и делами доносчиков времён культа личности.
Командировка
Однажды отец взял меня в командировку по Кожевниковскому району. Мы исколесили весь район, от Уртама до Базоя. Он допрашивал доносчиков, а я рыбачил, если рядом была речка, или бродил по деревне, грызя орехи из поджаренных на головке блока кедровых шишек. Бродить по деревне приходилось не всегда, во-первых, я боялся потеряться, мне было всего 13 лет, во-вторых колхозники как-то узнали о том кто приехал, смотрели очень косо, даже на меня, в-третьих, было очень грязно во всех деревнях, не пройти, не проехать. Правильно сделал мой отец, что согласился на командировку с условием, если ему дадут шофёра с автомобилем ГАЗ-69. Правда и ГАЗик несколько раз приходилось вытаскивать с помощью трактора, но это уже мелочи. Шофёр был смышлёный, отец почти всегда посылал его за допрашиваемыми колхозниками, и он отлично справлялся, занимался обслуживанием автомобиля, устройством на ночлег и пропитанием. Ему проще было общаться с сельским населением, он сам был родом из деревни, а сколько я услышал от него метких прибауток, некоторые из них мне бы лучше не слышать, по молодости лет. Что мне запомнилось больше всего, во-первых, как я на обыкновенную удочку поймал стерлядку, во-вторых увидел ласточкино гнездо и саму ласточку, и в-третьих - я подслушал допрос доносчика, по вине которого многие пострадали в том селе. Сейчас не вспомню, как называется то село, помню только, что рядом с сельсоветом лежала мраморная надгробная плита, ещё до революционного времени, на которой было высечена причина смерти умершего - грудная жаба. На улице собирался дождь, шофёр, куда-то уехал, и мне ничего не оставалось делать, как тихонечко проникнуть в избу сельсовета и залезть на печку. Там было тепло и сухо, хоть и нетоплено. Чтобы не обратить на себя внимания, надо было лежать тихо. Я бы уснул, если бы не услышал, о чём шла речь на допросе, который вёл мой отец в соседнем помещении. Речь шла о том, что в этой деревни одна половина жителей писала на другую половину доносы, которые ничего не имели общего с настоящим положением вещей в период 36 – 37 годов. Обыкновенная месть выкосила почти всё мужское население села, так уж получилось, что поговорка «Грамотность дуракам вредна» можно сказать ответила на причину возникновения культа личности. Оставались бы эти тёмные люди безграмотными, может быть, и не писали бы ложных доносов. Я не мог знать, что существует статья УК 306, за заведомо ложный донос, может быть её, этой статьи, тогда и не было? Мне стало интересно, чем закончится допрос. Закончился он просто. На вопрос допрашиваемого колхозника: «Что теперь со мной будет»? отец сказал: «Ничего пока не будет, будет только тогда, когда ещё что-то напишете, забудьте, что вы грамотны». Моего отца всегда поражало поведение сельских жителей, которые полдня сидели на бревне у сельсовета. Однажды он остановился и попросил рассказать каждого о своей нетрудоспособности, их как ветром сдуло.
Рассказы о моём отце
Сам отец, ничего не рассказывал о своей работе, но его друзья кое-что рассказали, но это уже после того как его не стало. Рассказ первый, -
Как сгорела школа (начало)
В посёлке лесозаготовителей Красный Яр, построили новую школу, но учится в ней, не пришлось, потому что, не дождавшись первого сентября, она сгорела. Об этом происшествии, доложили первому секретарю обкома партии Москвину, которому о посёлке Красный Яр было известно только одно-там проживают ссыльные бандеровцы. Дело о разоблачения поджигателей не стоит выеденного яйца, но личное участие сулило лавры, а может и награды. Культ личности уже был разоблачён, а поджигатели ещё нет, и первый секретарь обкома партии мог стать первым разоблачителем. Движимый таким желанием Москвин вместе с окружением срочно приехал в Красный Яр, занял самое подходящее здание - Дом Лесника. Списки ссыльных бандеровцев ему любезно преподнесли местные власти, и процесс пошёл. По одному стали приводить людей по списку. Вопрос задавался один, прямой и сразу в лоб: «Это ты школу поджёг»? Ответы тоже не баловали разнообразием: «Нет, не я». Как резюме следовала команда - в подвал его. Когда список закончился, а в большом подвале не было уже места, секретарь партии № 1 понял, что дело зависло, как уже не расходящиеся облако табачного дыма под потолком. Третий день ему звонила с угрозами жена, подозревая в измене, не государственной конечно, но всё равно, он этого не заслуживал, а объяснить своё столь долгое отсутствие уважительными причинами он не мог. Без особого желания пришлось позвонить в управление КГБ с просьбой прислать двух самых лучших специалистов. Один из этих специалистов и рассказал мне эту историю.
История о рассказчике истории (отступление)
Я звал его дядя Толя Длинный. Он имел юридическое образование, работал вместе с моим отцом и был его другом. Во время войны был военным лётчиком, как то однажды его самолёт был подбит и терял высоту вблизи линии фронта, но над территорией занятой немцами. Лётчик думал только об одном, как бы дотянуть до расположения наших войск, и это ему удалось, но самолёт уже горел, он выпрыгнул с парашютом. Его подобрали пехотинцы, документов не было, да и мало ли что, решили пока не расстреливать, но запереть до выяснения постарались. Через некоторое время дверь землянки-карцера отворилась, часовой отдаёт ему приказ о штыковой атаке вместе с винтовкой и несколькими патронами. Предупреждая, что тоже получил приказ, при отказе лётчика идти вместе со всеми в атаку, он будет расстрелян. Пехотинцы, жалея лётчика, по секрету сказали, что лучше всего ему будет отлежаться в глубокой воронке, снаряды дважды не попадают в одно место. Воронок было много, старых и новых ещё дымившихся, но как-то было стыдно, ведь он бежал впереди благодаря своим длинным ногам. Его после взрыва снаряда просто отбросило в одну из них, наверное, самую глубокую, а сверху тут же засыпало землёй. Бой закончился. Кто-то из оставшихся в живых пехотинцев поинтересовался судьбой лётчика. Его не было среди собравшихся пехотинцев. Один солдат видел, как этого длинного засыпало в воронке, и показал где это. Воронку раскопали и вытащили оттуда контуженого лётчика, вцепившегося в винтовку, которую еле вырвали, он ни чего не соображал. Отправили в тыловой госпиталь, лечили, как могли, вылечили контузию, но потом уже после войны он стал иногда подмигивать и страшно боялся закрытых пространств. О своей клаустрофобии он никому не говорил, потому что на вряд ли ему тогда предоставили возможность где-либо работать по своему образованию, особенно в КГБ. Вот так два инвалида войны таковыми себя не считающими подружились и работали в паре. Вот этих двух чекистов посадили на быстроходный маленький катер на подводных крыльях, который за один лишь час с небольшим доставили двух сотрудников КГБ на берег Красного Яра.
Как сгорела школа (продолжение)
Берег обской протоки, как бы оправдывая название Яр, был очень крутой и никакой лестницы или удобной тропинки наверх не было. Бывший лётчик с длинными ногами быстро взобрался на край обрывистого берега, присел на лежащее бревно и закурил. Он даже не обратил внимания на двух мальчишек лет десяти, которые уже сидели на том же бревне, с другого конца. Моему отцу с его ногой было тяжело подниматься, и он несколько задержался, а поднявшись и переводя дух, обратил внимание на сидевших на бревне подростков. Один из них был мальчишка как мальчишка, а второй был рыжий с конопатками, вот к нему и обратился мой отец: «Рыжий, это ты школу поджёг»? Ответ поразил бывалых чекистов: «Нет, не я, это Колька» и указал на сидевшего рядом с ним товарища. «Ребята вы не бойтесь, вам ничего не будет, вы ещё маленькие, а вот покажите, где Дом Лесника и пойдёте со мной туда, я вам по килограмму конфет в сельмаге куплю, лучших», - убедительно и без моралей пообещал мой отец поджигателям. И они пошли вместе, двое сыщиков и двое сознавшихся. Так следствие, ещё не начавшись, окончилось. Оставив мальчишек за дверью большого кабинета, вошли два офицера и доложились кто, откуда и как добрались. Партийный секретарь № 1 объяснил, что дело очень запутанное, никто не сознаётся, но в недельный срок надо разобраться и отпустить невиновных лесников. Вперёд вышел мой отец, сказав: «Дело ясное, необходимо задержать виновных». «Какой шустрый капитан Тунгусов, я тут уже третий день торчу …». «А мы уже задержали», - сказал шустрый капитан, открыв дверь и впустив мальчишек. «Николай, расскажи дяденьке, как ты школу спалил»,-прервал большого начальника мой отец. «Мы курили-курили, там стружка была сухая, она вспыхнула, а мы испугались и убежали», - глядя в пол пробубнил Колька. Москвин дальше слушать не стал, он быстро собрался и на том же КГБэшном катере умчался к жене, оставив приехавших с ним и без него компетентных товарищей. Отец и дядя Толя Длинный купили мальчишкам обещанных конфет с целым ящиком водки. Они переправились на другую сторону Оби и вместе с местными жителями ловили рыбу, уничтожая спиртные запасы. Хватило на неделю, то есть полностью уложились в срок командировки, нареканий не было. Тогда капитан не знал, что хорошо запомнился «большому» человеку. Он узнал об этом только через несколько лет. Рассказ второй:
О бдительности
Ох и затейник был наш самый главный разоблачитель культа личности - Никита Сергеевич Хрущёв. Он то создаст что-то несуразное, то это же несуразное разгонит. Так случилось с Совнархозами, что-то на подобия совета министров в каждой области. Они полностью дублировали работу обкомов. По идее главы государства со временем должна была произойти их полная замена. Этого не произошло, кому - то надо было уходить, скорей всего партийцам, но они не собирались отдавать власть. Количество бюрократии увеличилось почти в 2 раза, они начали мешать друг другу, пришлось разогнать новеньких. Трудно представить себе бывшего чиновника, который может стать за станок или залезть в трактор, ему будет многое мешать: шляпа, живот, а самое главное, как говорил дед Щукарь - портфель. В результате свободных людей с портфелями оказалась много, им надо было куда-то устроиться. Бюрократам хотелось забиться в какую ни на есть щель, как тараканам, где тепло, достаются большие крошки и никто не отбирает портфель с бумагами. Когда я начинал работать конструктором, чертежи копировали на кальку тушью. Так вот эту высохшую тушь выедали тараканы вместе с частями кальки. По большому счёту этих насекомых можно назвать буквоедами, и тогда аналогия с бюрократами и портфеленосцами будет ещё полнее. Управление КГБ во времена Хрущёва как раз выглядело такой щелью для потерявшегося начальства. Конечно они не специалисты по розыску, но можно подумать, что они специалисты в какой-то другой области, кроме той в которой проживают.
Одного из бывших работников Совнархоза по фамилии Петров взяли сотрудником Комитета Государственной Безопасности, в звании полковника, начальником следственного отдела, то есть, по делу которого он не знал. Работающим в отделе вначале это понравилось. Не разбирающийся начальник не будет мешать делу, наивные представления. У Петрова было большое желание проявить себя, но как, если ты не разбираешься? Очень просто - стать наблюдателем режима, о нарушениях можно донести начальству. Сказано - сделано. Оказалось всё не так просто. Сотрудники работают, иногда даже не считаясь со временем, берутся за любую работу, не отказываются. До моего отца дошло, Петров работает не днём, днём он работать не умеет, значит, он работает ночью. Один из офицеров по очереди назначался ночным дежурным, на вахте на посту дежурил старшина, а офицер должен был неусыпно сидеть на втором этаже возле телефона. Стали доходить сведения о разборках некоторых сотрудников в кабинете начальника управления. Когда мой отец узнал, что его начальник отдела Петров живёт рядом с управлением, всё стало ясно. Никому не сказав о своих догадках, он смело отправился на очередное дежурство. Мой отец с большой ответственностью относился к службе и никогда не спал, но вот беда, на дежурство надо было ходить в форме, в том числе и сапогах. Одетый по форме, проходя мимо уже заступившего старшины, он попросил о том, чтобы старшина ночью, когда придёт и постучит в окно Петров, открыл ему тихо. Но после того, как начальник начнёт подниматься по лестнице, старшина должен поднять и опустить трубку телефона. Дело в том, что телефоны у дежурного и вахты были параллельны. Мой отец не спал и ждал Петрова, а нога в сапоге стала опухать всё больше и больше, дальше терпеть было нельзя, и он снял сапоги. В это время звякнул телефон, по лестнице уже поднимался Петров. Распухшею ногу сразу не засунуть в сапог, и тогда мой отец берёт оба сапога и становится за дверь. Дверь резко распахнулась, и одетый по домашнему, в тапочках тихо вошёл Петров. Он оторопел, не увидев дежурного, который странным образом дал о себе знать. И вот как - ударил по голове пришельца сразу двумя сапогами. Тот от неожиданности потерял сознание, именно сознание, потому что сознательности у него не было и раньше. Тихо, не торопясь, мой отец надел сапоги, посмотрел на лежащего на спине Петрова, взял графин и начал сверху поливать ему на лицо. Когда тот очнулся, извинился - не признал мол, и уже в след уходящему, широко расставлявшему ноги начальнику, спросил:«Как вам понравилась бдительность дежурного»? Ничего не ответил Петров, но злобу затаил. Этот слух быстро распространился, за глаза моего отца стали называть «Лис». Его очень уважали на работе товарищи, даже взяли привычку перед работой всей толпой заходить к нему в кабинет. Начальство шутя спрашивало, уж не антисоветскую ли пропаганду ведёт на этих сборищах Тунгусов? Но об этом третий рассказ:
Персональное дело моего отца
Сначала в хронологии откатимся назад, а потом будем продвигаться вперёд. В 1952 году в Томске заработало телевидение, а в 1953 году в Москве умер Сталин, потом арестовали Берию, потом началась чехарда Маленков, Булганин с Хрущёвым, потом один Хрущёв, затем ХХ съезд. Что было, потом уже показывали по телевизору, как Никита ботинком пугал не показывали, но это уже не важно. Телевизоры были не у всех, у всех было радио, люди слушали и смеялись, потом сравнивали напечатанные в газетах речи и услышанное по радио в прямой трансляции, удивляясь несовпадениям. В кабинете моего отца установили телевизор, сослуживцы любили посмотреть выступления Н. С. Хрущёва, это было смешно и печально одновременно. Представьте картину, перед самым экраном по центру сидит мой отец, остальные стоят вокруг него полукругом, спереди кто ниже, за ними кто повыше, смотрят яркое выступление Хрущёва, молча без комментариев. И тут посреди этой тишины раздаётся возглас хлопающего по коленке ладошкой моего отца: «Ну почему нам так везёт на дураков»? Тишина стала ещё гробовей. Дверь кабинета хлопнула. «Ну, Кеша, готовься», - раздался сиплый голос Дяди Толи Длинного. Он стоял позади всех и видел, как тихонько выскользнул, вездесущий, но неизвестно как появившийся Петров. Народ потихоньку рассосался, моему отцу ничего не оставалась, как только ждать. Его пригласили к начальнику управления, вместе с которым он отправился в обком партии. Оказывается, Петров был уже там, с партийным доносом на виновника торжества, «телевизионного комментатора». Первый секретарь обкома партии собрал маленькое партийное бюро, что бы рассмотреть персональное дело коммуниста Тунгусова. Выступил партийный обвинитель Петров, с гневной речью и требованием исключить виновника из партии и уволить из управления КГБ, лишить воинского звания и правительственных наград. Мой отец ничего не отрицал, да- было, да- говорил, да- виноват, да-осознал, да-больше не буду. Первый секретарь Москвин решил сам принять решение, попросил остаться виновника и начальника управления, остальных покинуть помещение. Вот в таком узком кругу Москвин сказал: «Иннокентий, да мы все знаем, что Никита - дурак, но мы же не говорим об этом и не зарабатываем строгие партийные выговора. Если мы начнём выгонять из КГБ таких сотрудников, как ты, кто тогда будет быстро находить поджигателей школ. Сомневаюсь, что такие Петровы смогут обеспечить безопасность государства, короче самый строгий тебе выговор с первым и последним предупреждением. Всё, вольно, разойтись». Так закончилось персональное дело моего отца, он ещё долго работал в КГБ, заслужил два ордена Красной Звезды, в мирное время звание майора и какие-то там медали. Даже когда он ушёл на пенсию, или как у них говорят в отставку, за ним иногда приезжали и увозили по делам безопасности, разумеется, государственной. Рассказ четвёртый:
Больное общество.
На работу в КГБ стали приходить новые люди, молодые грамотные, которые стали заменять старых работников. Процесс естественный и противится ему было глупо. У моего отца была большая выслуга, а вместе с фронтовыми годами очень большая. Разумеется он уже мог получать большую пенсию, но не хотел уходить в отставку. Он всегда служил и больше ничего не умел, кроме того он любил общаться с людьми, разговаривать с ними, а работа в КГБ как раз давала такие возможности, даже давала большие преимущества перед допрашиваемыми людьми. Только почему-то перестала ему нравиться работа, на мой взгляд, она резко изменилась. Хрущёва сменил Брежнев, помаленьку начинали прижимать диссидентов разными способами: высылать за границу, ссылать в места не столь и столь отдалённые, даже помещать в психбольницы без веского основания. И моему отцу приходилось в этом участвовать, разве ему, человеку очень свободомыслящему, было это по душе? Конечно нет, но служба есть служба. Ходил он хмурый, однажды кому - то рассказал о беседе с врачом по поводу целесообразности лечения психбольных. Он, конечно, сострадал больным, и необходимость их содержания и лечения не отрицал, но вопрос специалисту задал: «Был ли хоть один случай полного выздоровления настоящего психически ненормального человека»? Скорей всего ему не нравилась вести работу по наблюдению за упрятанными диссидентами, хотелось просто удовлетворить своё примитивное любопытство. Ответ специалиста удивил его чрезвычайно, оказывается, был такой случай в истории больницы, один единственный. Во время Отечественной войны не хватало медикаментов и даже средств гигиены в виде обыкновенного мыла, может по этой причине, а может и по другой, но среди пациентов был обнаружен больной или несколько больных брюшным тифом. Эпидемии конечно не дали распространится, изолировали заболевших людей. Усиленно лечили, но вот один человек с давно устоявшийся шизофренией перенёс тиф в тяжёлой форме, с очень высокой температурой, но к удивлению врачей выжил. Каково же было удивление врачей, после полного выздоровления шизофреника, он перестал быть шизофреником, он вообще стал совершенно нормальным, то есть у него не было замечено психического расстройства как такового. Некоторое время он ещё находился в психбольнице, врачи боялись, что это временное просветление разума больного человека, но время шло, а изменений в худшую сторону не происходило. Пришлось констатировать факт полного выздоровления, может, это и было представлено как ошибочный диагноз при поступлении такого больного, или симуляция, ни кто точно не знает, но человека пришлось выписать как нормального. Разговор окончился тем, что мой отец предложил рассмотреть возможность специального заражения тифом с целью излечения психбольных, над этим предложением можно было только посмеяться. Вот так чекист и врач больницы посмеялись и разошлись, вроде как поговорившие о поведении помещённых в лечебное учреждение диссидентов. А может, и было всё не так, может, были действительно неуравновешенные люди, которые носились с навязчивой идеей перестройки нашего общества на другой лад, но то, что мы как ненормальные хотели перемен, это факт. Может у нас наступило временное помутнение рассудка, просто места в дурдомах не хватало, может именно об этом и докладывал своему начальству мой отец и это его не радовало. Как знать, но раппорт об отставке он подал несколько позже, причиной такого решения стал другой случай. Рассказ пятый:
Самоубийца
В один из выходных дней поздней осени к моему отцу пришёл очень неприятный человек в выцветшем тёмно-синем прорезиненном плаще. Сразу было видно, что он не был его другом, во-первых, я его раньше не видел, во-вторых, отец не пригласил его в дом, как обычно делал с другими гостями. Даже когда незваный гость предложил ему выпить принесённую им бутылку водки, он сначала отказывался и согласился не сразу, но, в конце концов, сдался, потому, что это был всё-таки его сослуживец из КГБ. Всё равно в дом он его не пригласил, они расположились на веранде, где было весьма прохладно, да и разговор происходил какой то прохладный. Гость пытался, что-то серьёзно рассказать, скорей всего свои обиды, а мой отец шутил невпопад, желая разрядить обстановку. Как потом оказалось, этому товарищу не хватало года выслуги для того чтобы получать хорошую пенсию, а его собрались отправить в отставку. Его товарищ впал в глубокую депрессию, он собирался покончить жизнь самоубийством, даже показал моему отцу трофейный пистолет Вальтер. Отец взял посмотреть этот пистолет и стал шутить на эту тему, оружие действительно было не исправно, вместо тонких осей на поворачивающихся деталях были вставлены спички. За выпивкой и разговорами гость забыл о пистолете, отец пошел переодеваться и спрятал пистолет, потом проводил гостя до дома, тот жил на другом конце города. Придя на работу, он написал раппорт о своей отставке, начальство было против, но он сумел убедить, что его можно уволить, а товарища надо оставить и дать ему дослужить один год. Вот так мой отец стал гражданским человеком, а его товарищ остался служить, но недолго, то ли он не справлялся с работой, или так зациклился на самоубийстве, что всё равно его совершил. Его путь домой лежал через железнодорожную станцию Томск I, его переехал поезд, все поняли, что это не несчастный случай, но для приличия молчали, и правильно, бог ему судья. За точность событий в этих рассказах я не ручаюсь, потому что об описанных случаях я узнал с чужих слов, но от людей, которые очень хорошо знали моего отца. Вспоминая поступки, моего деда, моего отца, да и свои тоже, могу лишь с полной уверенностью сказать - все описанные мной случаи имели место быть.
Отец не мог сидеть дома. Несмотря на то, что по роду своей службы, он всегда держал язык за зубами, мой отец был ещё тем говоруном, ну это по наследству. Уходя в отставку, он практически лишил себя такой возможности. Та работа, которая ему представлялась после следственной, ни в коей мере, не могла заменить прежнюю. Поэтому он сменил их несколько, основным критерием выбора была удалённость от дома. Прямо напротив нашего дома была проходная завода, на котором работали все мои родственники и я. Там не хватало только моего отца, и он решил заполнить эту брешь. Сначала кем - то в охране, потом в первом отделе СКБ, но это Бюро работало сразу на двух территориях, а это транспорт и пешие прогулки тоже не подошли. С близкой работой пришлось расстаться, а удалённая работа, привела его к смерти. В 1982 году перед Днём Победы так начествовали фронтовика, что он остался на работе в своём кабинете, ему стало плохо, и он умер.