Вся починковская сторона в июне была слегка взбудоражена. Прошёл по дворам слух, что на побывку приехал Егорка Анучин, который воюет за красных. Вечером прибежал к Кирсановым Федотка, сын дяди Фёдора Турчонка, который Митяю доводился, стало быть, троюродным братом. Однако по деревенскому укоренившемуся обычаю обращение младшего к старшему должно быть почтительным.
– Дмитрий Петрович, родители просили вечером, как с делами управитесь, к нам пожаловать. Егор Васильич Анучин будут об жизни рассказывать. С нашего края всех стариков, которые ходячие, позвали, мужики сродственники тоже все будут. Так что приходите.
Митяй оторвался от вывозки навоза из конюшни, вытер пот и спросил у Федотки,
– А ты сам-то Егорку видел?
– Видел, своими глазами, ей Богу,- перекрестился пацанёнок.
– Ну, и какой он стал?
– Стали, Егор Васильич, очень видные. На вороном коне приехали, в сапогах богатых, ремни крест-накрест, ливорвер в жёлтой кабуре, шашка в серебряных ножнах, фуражка с лаковым козырьком, а сами они теперь с усами.
– Да и мы не без усов, – усмехнулся Митяй,- ладно, приду.
Вечером, как стемнело, и дома отужинали, Митяй засобирался к Турченкам.
– Ты уж, Митя, домой прийти пораньше постарайся, – попросила его Маша, увидев, как он засовывает в карман штанов бутылку самогона, – я скучать без тебя буду.
– А ты, не больно то, скучай, – встряла свекровь ее Евдокся, вон бельишко лучше в корыте простирни, да поросятам болтушку свари, вот и не скучно будет.
Митяй, надел картуз и вышел из дому, ничего не сказав.
Вести до Нижней Добринки, стоявшей в стороне от железной дороги и телеграфа, доходили плоховато. Еще год назад, бывало, чтобы последние новости узнать, достаточно было в трактир зайти. Там и пивка можно было выпить, и водочки, и закусить, ежели кто желает, а главное услышать, что в мире делается и людской комментарий к новостям. Однако трактир после запрета продажи водки на вынос понемногу захирел, а потом, полгода назад и вовсе закрылся. Газет теперь тоже не было. Поэтому, когда случалось приехать человеку из большого города со свежими новостями, то собирались у кого-либо из родни, где места побольше. Приходили и родственники, и друзья. Уважаемых и почтенных приглашали особо - и уважение оказать, и их суждение послушать.
У Турченков собралось человек двадцать пять. Почитай, что как на свадьбу. Во главе стола сидел Фёдор, а рядом с ним гордо восседал, действительно одетый в новенькую офицерскую форму и победно поглядывал на всех, Егорка Анучин.
– Здоровы будете, хозяева, – сказал Митяй, войдя в горницу, где уже стоял нетрезвый гомон мужиков, и табачный дым висел сизым пластом под потолком, не успевая уходить в приоткрытое окно.
¬– Здоров и ты будь, – отозвался крёстный.
На столе стояло несколько бутылок с самогоном и брагой, и была приготовлена немудрящая закуска: нарезанный ломтями подовый тёмный хлеб, зелёный лук, сало розовыми ломтями, да чугун картошки в мундирах. Гранёные стопки зеленоватого стекла у кого уже были пусты, а у кого ополовинены.
Митяй подошёл к дальнему концу стола, достал из кармана и выставил на него свою бутылку, обнялся с крёстным и протянул руку Егорке.
– Вон, ты какой, стал.
– Какой? – улыбаясь, спросил Егорка.
– Важный. Заматерел даже немного, есть, на что приятно посмотреть.
– Ну, посмотри, а для начала, давай выпьем за нашу дружбу и новую жизнь,- Егорка привстал, наливая по рядом стоящим стопкам самогон. Опрокинули по одной. Мужики на скамье раздвинулись, и Митяй сел в общий ряд на освободившееся место. Напротив важно выпятив грудь, сидело трое стариков: один в жилетке, двое в чистых свитках с Георгиевскими крестами на груди. Они уже подвыпили и сидели, опираясь на свои палки, щуря подслеповатые глаза.
– Дак что же это за жизнь там такая новая, за которую мы сейчас с тобой выпили? – спросил Митяй у своего бывшего друга.
Егорка приосанился, поправил для важности негустые еще усы, которые, видно, недавно начал отпускать и заявил,
– Живете вы тут как в лесу, молитесь колесу. Про революцию-то, небось, слышали?
– Это про которую? - поинтересовался кто-то из сидящих за столом.
– Про Октябрьскую. А власть, сейчас какая?
– Это где? У нас так никакой. Был тут комбед, так и тот весь в Красную армию подался. Не встречал?
Егор отрицательно помотал головой и продолжил:
– Почитай, по всей России сейчас Власть у Советов рабочих и крестьян. «Кто был ничем, тот станет всем!», - слыхали? Это вот про нас.
-Что-то мы никого пока из новой власти-то не видали. Чем же она хороша, чем лучше старой?
– Эта власть, братцы, заводы и фабрики отобрала у буржуев и отдала рабочим. Землю велено отдать тем, кто её обрабатывает, значит крестьянам.
– И ничего платить за неё будет не надо?
– Ничего.
Это известие произвело на всех впечатление, даже на стариков, которые стали прислушиваться к Егоркиным словам.
– А на что жить тогда будет ваша советская власть? - спросил зажиточный в годах уже мужик по фамилии Куратов, - Ей же надо будет армию и полицию содержать, да и много еще чего.
– Этого я не знаю, может налог какой – нибудь не очень большой.
– А что, в городах рабочие теперь в деньгах купаются?- спросил опять Куратов. – Они и раньше против нашего, не в пример богаче жили. Чуть не у каждого в дому швейная машинка, самовары то у всех, а бабы не работают, только детишков ростют. Власть сейчас их – пролетарская, так, поди, у них денег – «куры не клюют»?
– Ты с чего взял-то? – нахмурясь, спросил Егорка. Голод в городах, народ нищенствует.
– Так ведь ты ж сам сказал, фабрики теперь рабочим принадлежат, а налогов платить не надо, так все в деньгах купаться должны.
Куратов мужик был грамотный и, как про таких говорят, «тёртый». В его участливо – вопросительном тоне явно звучала солидная доля ехидства. Похоже, было, что в отличие от остальных, он уже наслышан и о революции, и о советской власти.
Егорка смутился:
– Скажешь тоже. Никто в деньгах там не купается. Я ж говорю: едва с голоду не подыхают.
– Что ж так-то?
– Фабрики стоят. Мало, какие запустить удалось. Денег это точно много. Они «керенки» называются. Только на них не купить ни хрена. К вам сюда тоже, небось, попадали?
– Ты, вот что объясни, мил человек. Хозяина прогнали, фабрику запустить не умеем. Инженеров тоже разогнали, своих советских не выучили, старые деньги были плохие и их было мало, новых много, но ничего за них не купишь, дак, на хрена, тогда ваша революция?
– Ты мне контру тут не разводи, – закричал на Куратова изрядно захмелевший Егорка, лапая у себя за спиной сползшую кобуру нагана.
– Вот вам и власть ваша советская. У самого молоко на губах не обсохло, а туда же - уже рот норовит заткнуть револьвером. Тьфу, – плюнул он на пол в Егоркину сторону и, надев картуз, вышел из избы, хлопнув дверью.
– Видали? Вот из-за такой контры и стоят фабрики и заводы, и нет в городах хлеба. Потому что поднялась вся эта мразь, все баре, да купцы, офицерьё из дворян и другая нечисть против советской власти, и мешают ей устроить жизнь, чтоб всем в ней было хорошо, – громко и отчётливо произнёс Егорка постукивая стволом нагана, который он наконец выдернул из кобуры, по дубовому столу. Ясно было, что эту заученную фразу он уже произносил не раз и не два. – Надо бы пойти и шлёпнуть этого гада Куратова, как врага советской власти.
– Ты, племяш, убери револьвер и выбрось эти мысли из головы. У него старший сын недавно с фронта вернулся. То ли сбежал, то ли отпустили, однако пришёл с карабином на плече, да его двое братьёв младших подросли уже, так что батьку в обиду они не дадут. И вообще, держи себя поскромнее. А то ты тут дров наломаешь и опять к своим советским друзьям уедешь, а мы тут расхлёбывай. У Куратова свой племяш тоже где-то сейчас воюет, то ли у Корнилова, а то ли у Краснова. Подъедет с взводом казаков, и порубают всех, кто его сродственников забижал.
– Волков бояться в лес не ходить, – пробурчал Егорка, засовывая револьвер в кобуру, – всыпали мы белой гвардии с товарищем Думенко и комкором Егоровым по самое дальше некуда. Ростов мы взяли, Новочеркасск тоже. Гнали их до самого Екатеринодара.
– Напрочь разбили?
– Разбили бы, если бы не кубанцы. Донские казаки- те, кто как, кто за белых, а кто на нашей стороне воюет. Ставропольские тоже – кто туда, кто сюда. Честно сказать, не все за нами идут. Атаман Каледин хотел, было, донцов под ружьё всех против советской власти поставить, а не тут-то было – шуганули его донцы, те, что победнее – пришлось ему пулю в лоб себе пустить, а то бы те сами его кончили. А вот кубанские, те почти все за белыми пошли. Известное дело, у них земли богаче, боятся их потерять. Вот они в Екатеринодаре оклемались и новых сил под свои знамена набрали. Но ничего, Советская власть ведь с Германией мир подписала. Сейчас силов поболе будет. Думаю не долго они продержаться. Две недели назад Армавир, когда брали, я на тачанке был, патроны подавал. Сколько мы их конницы положили, думаю, не один десяток будет. Зацепило меня тогда маленько. Зато вот видишь, отпуск дали, своих повидать.
– Это, что такое, за тачанка?
– А это,- дядя Игнат, – штука такая теперь в Красной армии есть. Что такое бричка знаешь?
– Знаю, как не знать.
– Вот представь такую бричку, а то и тарантас, запряжённые парой, а то и тройкой хороших лошадей. Впереди ездовой, с вожжами сидит, а сзади на ней пулемёт «максим» с пулемётчиком и подающий при нем. Настигать такую тачанку даже по степи и то несподручно, когда пули веером из нее летят, а уж по дороге и вовсе гиблое дело, считай верная смерть.
– Так вы что, с этими тачанками только отступаете?-
– Ну, ты сказал, – засмеялся Егорка. – Тачанка в атаку вместе со всей конницей идет. Только перед тем как должна с врагом сшибка произойти, нужно суметь её развернуть пулемётом к врагу. Тут от ездового многое зависит. Раньше развернёшь, они, если поймут манёвр, уйдут из-под огня, а припоздаешь, в капусту тебя самого изрубят, охнуть не успеешь, вот так вот.
– Ну а белые крепко бьются?
Егорка задумался, видно было, что противоречивые чувства его переполняют. Потом взял стакан, плеснул в него самогона, опрокинул в рот, закусил огурцом и только тогда произнёс, махнув рукой, - крепко. Умеют гады воевать. Только и спасает пока, что каждый генерал у них себя спасителем России видит. Если, не дай бог, в одну кучу соберутся, тяжко нам будет. Но и мы не лыком шиты. Тем более что, многие офицеры, из тех, что из не богатых вышли, на нашей стороне воюют.
– И что ж они насупротив своих воюют? Это как же так?
– Воюют как следует, им от белых ждать милости совсем не приходится. Те, ведь что – если пленных рядовых они, бывает, выпорют и отпустят, а то в свой сразу строй ставят, то пленных офицеров из бывшей царской армии кончают сразу.
– Да, крепенько вы друг за друга взялись, кровушки много прольётся, – произнёс один стариков, с двумя крестами на груди, – русские всегда крепко с врагами воюют, а всего пуще друг с другом.
– Это ты про что, Нил Поликарпыч? – спросил Митяй, внимательно вслушиваясь и вглядываясь во всё происходящее.
– Да, про то. Ты старину вспомни: хоть Кондратия Булавина, хоть Разина Степана Тимофеевича, хоть Пугачёва Емельяна, а Наливайко, а Кармелюк? Всё это была кровь немалая.
– Ну, последние-то супротив прежних, пожиже были, однако кровушки русской, да душенек загубленных, у них на руках тоже не на одну сотню счёт,- заметил другой старик с одним крестом и густой седой бородой из которой торчала самокрутка.
– Что-то я не помню, – заметил Митяй, – чтоб нам в школе про Булавина или Наливайко рассказывали.
– Может и не рассказывали, а войны были. О них былины да сказы остались.
– А как думаешь, Егор, – спросил Турченок, война эта у вас надолго?
– Не думаю, пополнение к нам каждый день сотнями прибывает, продотряды провиант везут, с заводов боеприпас. Народ за нами, а не за белыми идёт, значит, скоро наш верх будет, где ж им подкрепление то брать? А мы с каждым днём всё сильнее и сильнее.
– Слыхать, было, что Тихорецкую они у вас обратно забрали и главный у них теперь генерал Деникин, а этот воевать умеет.
– Верно. Тихорецкая сейчас у них. Не сдюжали наши на этот раз, а всё равно верх наш будет. Мы сейчас в Жирнове стоим. Отдохнём немного, свежие силы подтянем и в бой. Кто хочет за красных воевать, за советскую власть, кому царский режим не нравился, все к нам идут, в красноармейцы записываться. В Миллерове тоже наш вербовочный пункт открыт. Смотрите, не опоздать бы. Ведь война когда окончиться, всем тогда вспомнят, кто за кого воевал. Кто при власти будет, а кто в самом низу.
– Слышь, Егорка, а снабжение у вас Красной Армии хорошее?- Спросил его громко Митяй, чувствуя, что хмелеет. Старики и другие мужики замолкли и обернулись на рассказчика.
– Всего у нас вдосталь, – ответил он и опрокинул самогон из стакана в рот, не глядя в глаза окружающих.
– Всего, это как? – спросил его Савка, рыжий в конопушках парень.
– Вот так, всего. Кормёжка у нас трёхразовая. Горячая пища обязательно. Жалованье платят регулярно. Обмундировка- сами на мне видите. По холодному времени еще шинель положена и шапка зимняя. Оружие для всех есть, а ежели у нас чего не хватает, то мы у белых отбираем. Вот шашка у меня к примеру с убитого офицера и кобура с наганом тоже. Честно говоря, и гармонь тоже. Я её в обозе, отбитом у беляков нашёл.
– Сбылась твоя мечта. А мясо на обед у вас часто дают?– опять спросил Митяй, уже начиная завидовать этому красноармейцу Егорке и, подумывая, не пойти ли действительно в Красную Армию. Судя по всему там совсем не плохо. Войне, Егорка говорит, скоро конец, эдак и не успеешь попробовать той лихой, стремительной жизни, которая есть где-то рядом, не далеко от их Нижней Добринки.
Егорка посмотрел на него мутными пьяными глазами, голова его слегка начала покачиваться из стороны в сторону. Он криво ухмыльнулся и ответил,-
– Что там, мясо. Мы, почитай, неделю целую гусей жареных ели и самогонкой запивали, а кому гусь не нравиться, курицей закусывали.
– Вот это да,- восхищённо сказал Савка, а мы тут со щей на кашу перебиваемся. Пошли Митяй в красноармейцы запишемся.
– Да погоди ты. Пусть лучше скажет. Вот, к примеру, я в бою коня себе добыл. Война окончится, мне его дадут домой забрать?
Егорка захохотал,-
– Конечно, дадут. А кто будет хорошо воевать тому двух или трёх, а еще телегу, чтоб было на чем добро везти.
– А ты чего смеёшься?- Прищурился Савка, - А вот бабы у вас в Красной армии есть? Или вы без баб обходитесь?
– Как не быть, конечно, есть. Сёстры милосердные, при кухне опять же, в штабе две машинистки.
– Немного. Жди, этак, пока на тебя внимание обратят.
– Так это ж армейская служба, а не посиделки, их много и быть не должно. Зато, мы какой город возьмём, тут уж все бабы наши.
– Это как, насильничаете, что ли?
Егорка приосанился, поправил усы,
– Они нам сами на шею вешаются. Я вот каких только не перепробовал, и простых, и купчих, и благородного звания. Ни от кого отказу нет.
Митяй и Савка даже рты открыли от удивления и такой перспективы.
Вот где жизнь, – восхищённо проговорил Савка,– мне бы так. Митяй, а пойдём- ка мы с тобой в Красную Армию записываться.
– А что, и пойдём. На мир поглядим, себя покажем, деньжат сколотим, будут нам все завидовать, – пьяно ответил Митяй, обняв Савку, – а то здесь эдак-вот вся жизнь мимо и пройдёт.
Егорка изумлённо посмотрел на него:
– Ну, Савка ладно, ему тут ловить нечего. А ты ведь женатый и хозяйство у вас в руках держать надо. Как же Манечку ты оставишь? Вы с ней, хорошо живете?
– Как все живём. Дак и отсеялись уже, – буркнул Митяй в ответ, – ты ведь говоришь, что скоро красные победят и войне конец, вот я и вернусь домой, аль не так?
– Так, конечно так, – спохватился Егорка. Он опять хлебнул из стакана и закусил недоеденным огурцом, лежащим перед ним на тарелке. – А, ну ка, дайте мне мою ливенку.
Ему подали гармонь, которая лежала на табуретке возле печки. Пробежав пальцами по перламутровым ладам, он громко запел: «Хаз Булат удалой, бедна сакля твоя, золотою казной, я осыплю тебя»….
Мужики, сидевшие за столом, вслед за ним нестройно подхватили: «Дам коня, дам кинжал, дам винтовку свою, а за это за всё ты отдай мне жену».
Когда красный командир, не окончив песню, упал головой на стол и захрапел Митяй с товарищем осторожно вышли из избы
Звезды уже были как горох. Светила полная луна, заливая мертвенным светом улицы и крыши домов Нижней Добринки. Мужики неспешно расходились от Фёдора Турченка, обсуждая меж собой услышанное. Митяй шёл с Савкой по улице, слегка поддерживая его за плечи, поскольку тот явно захмелел больше чем он.
Проходя мимо дьяконова дома, Митяй невольно посмотрел на окна и увидел, что в одном чуть теплиться свет керосиновой лампы. Сердце его невольно стало биться чаще, а в голове вроде даже прояснение наступило.