в I веке античный писатель Плутарх создал что-то типа словаря-энциклопедии об известных ему современниках. В ХХ веке группа писателей парилась на нарах во Владимирском централе и от скуки написала ироничный и саркастический словарь "Новейший Плутарх" (среди авторов небезызвестные фигуры - Даниил Альшиц, Даниил Леонидович Андреев, Василий Васильевич Парин и Лев Львович Раков) ... Я дерзнул написать свои "сравнительные жизнеописания" несуществующих людей Севера России, преимущественно моих земляков из Республики Коми, а так же несуществующих событий, читая которые северяне скажут - "ДА, этого не было...Но вроде как всё-таки было!".
Кабалов Артемий Африканович (1853-1920) — археолог, краевед, кладоискатель. Родился в Великом Устюге в семье дьякона церкви св. Николая Чудотворца. Был младшим сыном в семье, где росли кроме него ещё четыре брата и две сестры. Отец в 1868 году быстро собрался и уехал в Москву, забрав через полгода всю семью. Есть предположение, что произошло все это после первой находки кладоискателя Тишки. Однажды, уже будучи стариком, в письме большевистскому ревкому Устюга он писал, что «находил горшочки с серебряной и золотой монетой в печах поповских...». Краеведы Устюга знают — в городе даже нужники ещё остались с 19 века, но ни одной бани, ни одного старого поповского дома не найти — все перерыла Советская власть. (частично, видимо, и до неё — тот же Артемий Африканович). А дома ломаются ведь как? Сломали печи — вот и всё. Печь, как основа, как каркас каменный, держит весь дом.
В Коми край Артемий Африканович приехал уже взрослым человеком — в 1891 году. К этому времени и до глухих провинций России докатились известия об открытиях легендарной Трои Генрихом Шлиманном (Johan Ludvig Heinrich Julius Schlimann) с публикацией его «Илиона» («Ilion”). Артемий к тому времени наслушался сказок про Золотую Бабу у зырян и, как ему казалось (отец всю жизнь подчеркивал удачливость и «божий дар Тишки») по наитию уже «почти точно» знал, где зыряне ту Бабу прячут .
Приехал он в Усть-Вымь, нанял лодочников до деревни Кони, а от Кони повезли его на Божью-дор... «У Бога» то есть (названьице). Здесь он провел два года, как Робинзон Крузо. Народ его стал называть чуть ли не святым — думали, что он Богу молится, что монах. Но однажды охотники, отец и сын Сокерины, обнаружили, что перерыты все чудь гу (чудские ямы), что «тае йой манян кага» создал верстовую дренажную канаву, чтобы осушить кусок торфяника между Усть-Коином и чуть повыше (есть болотные островки).
Стало понятно, что на родине Зарни Ань просто поселился дебил.
Однако наследие в археологии «товарищ Артем» все-таки оставил. Он, угробил половину могильника 11 века на Выми, накопал бусинок, битой посуды (возможно, сам от отчаяния перебил), пару бронзовых ножей и железную иглу (что само по себе не плохо). Золота, конечно, не нашел, но навел на свои изыскания доктора исторических наук Сидорова, который уже после смерти доморощенного кладоискателя, в 1926-28 годах, нарисовал карты могильников, предполагаемых стоянок и поселений и даже мифического Изкара на Пожеге.
Главным же наследием «артемьевских могил» является странность нескольких вещей, которые до сих пор будоражат умы мира археологии. Так, например, Артемий Африканович предоставил литье из меди и бронзы, черепки посуды, которые разительно отличаются от экземпляров Вандвиздинской и Ананьинской культур — сугубых для этих мест. Он предоставил что-то, что относится скорее к древним каспийским культурам или даже к раннеплеменным кавказским. Причем особо стоит упомянуть, что вещи те были здесь бытовыми, а не доставленными сюда в результате торговли или обмена. Таким образом до сих пор сохраняется версия, что расселение камских племен было хоть и основным, но все-таки зашли сюда на житье-бытье в I тысячелетии и какие-то отдельные племена с «другого юга».
Судьба же Артемия Африкановича между 1893 и 1906 годом неизвестна — где его носило, и где он копал свои клады догадаться за давностью лет уже невозможно. Однако в 1906-м году он — опачки! - появляется теперь уже в Ижме, а точнее, в селе Мохча. И собирает особое золото. Он нарочито говорил, что монеты золотые его вовсе не интересуют, а песок его интересует только совсем-совсем белого золота. Что якобы он по заказу ювелирных домов Москвы ищет белое золото, за которое готов платить цену в два раза большую, чем за простое... Но, похоже, что сны о Золотой Бабе спать этому чудаку все ещё не давали. Разговоры о золоте нужны были только для разговоров о том — кто, что, где и когда слышал об этом металле. Привели его эти разговоры на Медвежку — почти уж в Низовья Печоры, где его и подстрелил « хранитель Зарни Ань» (такую легенду потом рассказывал Артемий Африканович всю оставшуюся жизнь). Слава Богу, пуля задела голову — что снимало вопросы о доверии словам Артемию и закрывало для него вопрос всех других экспедиций.
Однако, любопытно ещё одно последствие того ранения. Привезли на Ижемско-Ухтинский волок Артемия Африкановича в полуобморочном состоянии, но с большим грузом и рыбы, и оленины — видимо, «скорая помощь» того времени промышляла заодно и коммерческими поставками. Ну чего, спрашивается, лошадей и оленей два раза по полтыщи верст гонять? Вот и прихватили с раненым кое-что на продажу. Самому же раненому целый ящичек трав и мазей, и вместо бинтов чистых стиранных суконных полосок свалили. Так вот, когда он начал соображать и шариться в своем ящичке, то обнаружил там скляночку одну. Фиолетовая такая, дутая. Пузырек с вензелями на стекле. Только вензеля те оказались не простыми, а «золотыми» по своей редкости — это был австрийский аптечный двор «Imperial Gabsburgerin Grosmedikal Hause”. Сама бутылочка и сегодня на черном рынке антиквариата стоит около 40 тысяч рублей, но «золотой» она оказалась для Артемия в другом смысле. Он понял, Что будет собирать их — редкие бутылочки. А чем уж их наполнить , он сообразит.
Так и вышло — вплоть до революции 1917 года Артемий Африканович делал свои доходы от сбора красивых пузырьков, наполнения их вкусной (иногда не очень — на самогоне) начинкой. Продавал это все, как «заморское», только купчикам и богатым мещанкам. «Не говорить никому... у меня последнее. Вез, по заказу...» - в общем, настоящий маркетолог. Чем больше « не говорите никому», там больше шепотом, «через своих» ему заказывали сущей ерунды - «Для хотения», «Для невидимости свекрови», «Для таланта коммерции» и прочую ерунду. Торговля с Артемием купчиков устраивала ещё и потому, что он почти никогда не отдавал свои пузырьки за деньги — всегда обмен. На картошку, на беличьи шкурки, на скобяные изделия, на рыбу. Он 200 дней в году был в пути — и везде питался хорошо, везде с собой вез то, что могло пригодиться для обмена, а целью визитов называл «токмо наука, токмо изучение народа, его свойств и старого жития его».
Жена его по полгода ждала с двумя детишками, которые и выросли-то без него. И даже поступили в военные училища в 1930-х годах, написав в анкетах, что отец занимался наукой и изучением «агрономии у зырян». Почему «агрономии» и какой там на хрен агрономии на Печорских и Вымских землях— это было неважно.
С приходом Советской власти «товарищ Артем» оказался незаменимым консультантом по части где, что у кого есть, как обменять, отобрать и найти. Потому столовался всегда при Советах, с их же обозами и шатался опять по Северу, собирая склянки, обменивая на золото, на картошку и на красные ленточки. Умер, говорят, в каком-то очередном походе. Хоронили с почестями или нет — не известно.
Кронгольц Ольга Фридриховна ( 1911- 1994 г) — преподаватель рукоделия, арфистка - «декабристка». Родилась в семье преподавателей Одесской консерватории им. А.В.Неждановой. Точнее — преподавателями этой консерватории они стали чуть позже — в 1916 году, да и сама консерватория в те времена имя Неждановой не носила. Мама преподавала вокал, отец — специальное фортепиано (была такая специальность). Девочка Оля музыку любила, но когда её отправили учиться в Московскую консерваторию, случилась у неё любовь до затмения рассудка, а потому она поступила на самое безумное отделение «арфа и струнные инструменты». Было это уже в 1927 году. А любовь была к работнику ОГПУ, который по вечерам учил её стрелять из револьвера, в одной и той же ноте - «ре»... Впрочем, тогда эта нота везде была — Революция, Репрессии, Республика, Резолюция, Ребенок... Да, с ребенка всё в её жизни и началось невероятным образом.
У них с мужем родилась милая девочка с золотыми кудряшками. Но во время беременности, когда офицер ОГПУ ещё не хотел жениться на Ольге, её мама чтобы спасти нервную систему дочери, посоветовала пока походить на курсы арфисток (это была примитивная подработка одной из преподавательниц. Как оказалось — ещё и замечательная психотерапия, которая позволила Ольге и ребенка выносить и поступить все же в Консерваторию). Офицер что-то услышал «в жужжаньях струн» и решил жениться. Однако...
Попал он под репрессии вместе со всем 5 отделом ОГПУ. Репрессии его самого коснулись в самом «бархатном» варианте — его не посадили и не расстреляли, как многих других из этого отдела, а отправили с сильным понижением в должности в Коми АССР решать вопросы связи строящейся железной дороги Котлас-Воркута. Он жил в Микунях (имено так он и писал в письмах «в наших Микунях...»), а она жила в Москве и играла на арфе. И даже умудрилась съездить на конкурс в Париж, где на плакатах Московской консерватории именно она и её арфа были изображением, представлявшем старейшее музыкальное образовательное учреждение России. Ну и, конечно, все эти слова и все имена по -французски.
Приехала она с конкурса 1936 года вся в медалях и следующие 8 месяцев отбивалась от домогательств как работников НКВД-ОГПУ, так и от десятков других поклонников. В 1937 году, как полагается, было заведено дело о «шпионаже в пользу трех разведок» (в том числе почему-то и в пользу японской разведки). Но сумасшедшая и "cortigiane oneste" ("честная куртизанка") с уже наработанной интуицией куртизанки времен Второй Империи Ольга Фридриховна К. взяла и смылась «в Микуни»... Где во-первых, её нашли, когда следствие подходило уже к концу и без неё (пересажали половину «гастроэлянтов Консерватории»), а , во-вторых, тут за неё заступался сам руководитель управления Севжелдорлага....Как-то анекдотично, в общем-то: «Не судите! Оставьте её в нашем лагере...». Бред, конечно, но Ольга так избежала выезда на суд в Москву, чтобы не ехать в другой лагерь с оприходованием за колючую проволоку по другую сторону.
В музыкальной школе, а так же учителем музыки в обычной школе, а так же — учителем танцев, вязанию крючком и библиотекарем станции Межог она проработала до лета 1962 года. За это время она арфу видела 6 раз. Из которых — четыре раза в кино и два раза по телевидению в ночное время — где-то после 22 часов (дело в том, что в то время после 23.30 и телевидения-то не было. Даже по выходным).
В 1962 году Ольга Фридриховна с мужем, вышедшим на пенсию уже со службы Ярославского отделения Северной железной дороги, выехала из Микуни в Москву. Той же осенью она пришла в Консерваторию, где попросила дать ей поиграть на арфе. Ей дали. Она не смогла ничего. Совсем. Будто не умела никогда. Почему-то её это не потрясло. Она только попросила научить её (не сказав про то, что она лауреат и дипломант Международного конкурса 1936 года). Предложила за курсы приличные деньги.
… Финал истории Ольги скучен, как серые доски забора в Микунях: она не смогла научиться. Совсем. У неё пропали все её таланты молодости, пропал интерес. Это был совсем другой человек. К чести её будет сказано только следующее — она ещё 12 лет проработала руководителем отдела в Доме творчества в Свиблово, научив сотни девчонок рукоделию, возобновилась в 70-е годы мода на вязание. Здесь же вышла на пенсию. Муж её, он был старше Ольги на шесть лет, умер ещё в 1969-м. Говорят, что её видели иногда на концертах арфистов в Консерватории. Но музыку ли она слушала, или пыталась что-то услышать в эпохе, тут трудно сказать. Не правда ли, странная штука — у одних людей всё самое главное происходит в последние годы жизни, а у других только в самом начале. И больше нет шансов. Почему? До последнего вздоха тайна положения вещей остается тайной. Впрочем, и за последним вздохом тоже...
Кинецкий Олег Альбертович (1888 — 1956 г) — библиофил, ветеринар, краевед-исследователь народного творчества. Родился в городе Карпинске на Южном Урале в семье смотрителя нижних складов медеплавильного завода (а точнее — непосредственно смотрителя тупика узкоколейки под управлением Федора Ауэрбаха - инженера и родного брата директора завода). Альберт и его жена жили в парах, дыму и копоти на пригорке у самого въезда в тупики, а потому жизнь и работа были для них естественным «одно и то же». Здесь же родились ещё два брата нашего Олега и сестра, умершая, впрочем, совсем молодой 15-летней девушкой от полиомиелита.
Учился Олег в мужской школе, но учился лениво, желая закончить первые два класса и просто работать помощником знакомого ветеринара, которому всегда требовались мальчишки на побегушках, и с которыми он расплачивался не только деньгами, но и иногда совсем неожиданно — например, козочкой, которую ему выдали, как гонорар. Олегу животные нравились. Ветеринару нравился добродушный, но ленивый паренек. И ветеринар нашел все-таки ключ к скрытым мотивам души Олега — заставил его учиться, чтобы словом помогать людям. Олег поверил своему старшему наставнику. Размышляя примерно так: «Ведь даже животное по-доброму кличешь — и то, оно успокаивается. А коновалы словом даже кровь заговаривают...Человек же словами сам может лечиться и лечить». На том его и переклинило — начал он учиться находить слова, которые влияют на человека. Так дошло дело до поэзии, а дальше... С поэзии все и началось. Волшебство, а не ремесло!
Стихи писал и сам, и собирал стихи знакомых по альбомам. Он находил в этом что-то чувственное, передаваемое, как картина, через время и через расстояния. Потом он стал обнаруживать и удивительные по своей силе отрывки прозы. Именно — отрывки. Произведения целиком редко ему нравились, а вот мелодия, экспрессия, сила кусков текста заставляла в них всматриваться и искать загадку — как эти значки влияют на поведение человека? Почему скрытые за полотном бумаги и черточками на ней смыслы врываются в сознание и в душу и меняют поведение человека. Иногда на время. Иногда — навсегда. Он даже и предположить не мог, что скоро тексты «Капитала», «Искры» и прочих загадочных полотен опрокинут весь мир. Мир опрокинет не землетрясение с вулканом в Кракатау, а бумажки с бактериями мыслей...
На хлеб насущный зарабатывал он ветеринарным делом. Ни удостоверения, ни образования в любой из возможных форм у него не было, но получалось у него удачно, а потому — где бы ни жил, ему верили. Похоже, что верили от конкретного эмпирического опыта.
В 1915 году во время Первой Мировой войны начались большие скитания Олега Альбертовича. Благо — он к своим 27 годам не успел жениться. Всё началось с того, что на Западном и Южном фронтах в июне 1915-го началась сибирская язва среди лошадей и коров. Не сразу генералы поняли, что зараженную скотину противник специально оставляет для поражения аръергарда и тягловой силы русской армии, но когда поняли, по Российской Империи был объявлен особый сбор всех имеющих понятие о скотине в ветеринарном смысле. Строго говоря, нужны были бы эпидемиологи, но собрали всех. Олег прошел с войсками от Галиции до устья Южного Буга, от Крыма до Петрограда (вернее — наоборот). В Крыму-то и женился . Вдруг. На лаборантке Ботанического сада, которая была плохой лаборанткой, но настоящей дворянкой и практически профессиональным филологом. Супруга Олега — Анна Викторовна — была из давно разорившихся дворян, работавшая по сути гувернанткой в семье дальних родственников, которые ушли с генералом Врангелем за море. А она осталась. Но и её матросы покололи бы штыками , если бы не заступничество Олега, который сказал, что «мадам оставили для сугубо медицинской обслуги штаба», не поясняя, что для обслуги лошадей штаба... Короткая, яркая и простая история, после которой их вместе сослали в итоге на Север. Хорошо, хоть просто сослали, а не в лагеря. Севером они тогда считали Вологду... Но Вологда была югом по сравнению с тем, что ждало и Анну и Олега. Сослали, конечно, не за обман Олега, а просто обнаружились документы Анны Викторовны Беймуратовой — дочери Виктора Беймуратова и внучки дворянина, есаула татарского эскадрона Искандера Саидахмеда Беймурадова. «Ну и что, что дед до революции подох...Ну и что, что папа железнодорожный служащий...Контра в крови у неё...». Олег поехал за «контрой» лечить скотину в Усть-Янской волости Вологодской губернии. И здесь обнаружил кладезь присказок и поговорок, заговоров и причитаний, метких фраз и рождение прозвищ...
Они с женой собирали все. Совсем всё! И вирши графоманов, и меткие анекдотичные словесные ситуации, нелепости надписей и не меньшие нелепости лозунгов (например, «Смерть врагам капитализма!» - лозунг провисевший на двухэтажном здании вдоль дороги в райцентре без малого 5 лет. И это в 1947-52 годах! Или папка «про усатых тараканов», где стихи количеством около 670 инженера сплавконторы, одинокого мужика, слывшего интеллектуалом среди сельчан. Все стихи про тараканов и про усы...Все! Вот ведь «сальвадордалинелла» его накрыла...).
Коллекция графоманских альбомов — целые папки творений людей, писавших в лагерях и в одиночестве отдаленных деревень — это настоящая « Антология народной психотерапии и аутотренинга».
Основные объемы материалов хранятся в Яренской районной библиотеке Ленского района, там же в музее, а так же — в библиотеках Инты (где Олег с женой прожили восемь лет — с 1938 по 1947), Вятских Увалов Кировской области( с исследователями этого городка у Олега была активная переписка).
Удивительно, но своих вирш или своих выводов Олег Альбертович не оставил ни страницы. Собиратель умер тихо на квартире в городе Данилов, куда они с женой перебрались по очереди, в течение 1954-56 годов. Анна прожила ещё, говорят, года три после мужа. Но о ней почти ничего больше не известно. Детей у них не было.