У вас когда-нибудь было чувство, когда не хочется ничего делать, а просто спать или лежать с закрытыми глазами, пропадая в глубине своего разума? Конечно было. Утром каждого буднего дня вам не хочется рано просыпаться, вставать из-под нагретого одеяла и расставаться с подушкой, с которой за ночь у вас было много воспоминаний. Представьте себе, подушки видят сны вместе с вами, и от этого ещё грустнее их бросать по утрам.
Иногда так трудно открыть глаза. Всего лишь одно движение веками. Но зачем? Может, лучше остаться в абсолютной темноте? Тюленем лежу на чём-то твёрдом, а спина отвечает мне ноющей болью. Нужно подняться, сейчас это жизненно важно, как никогда.
Небо: слишком красивое, чтобы быть правдой, слишком серое, чтобы быть ложью. Силы потихоньку приходят, чему нужно бы радоваться, но сейчас не до этого. Кряхтя и издавая не членораздельные звуки, мне удалось привстать на колени.
Оказывается, если начать действовать, можно заметить много нового. Например, то, что здесь густой туман, плохо видны контрастные деревья на расстоянии пятнадцати метров. Под ногами чернота, гладкая и тёплая, будто манящая, взывающая к себе, — асфальт. Ровный и тянущийся вдаль — да это же обычная дорога на обычном шоссе. А обычная ли дорога, на обычном ли шоссе?
Обернувшись, но поворачивая лишь голову, можно увидеть даль, такую же, что и впереди. Клянусь, если бы покрутился беспамятно вокруг себя, я бы не смог определить, к какой из двух зеркальных далей встал лицом, когда пришёл в себя. Пришёл в себя... А кто я? Память отозвалась головной болью при тщетной попытке что-либо вспомнить.
Глянуть бы хоть на себя: на лицо, в душу тоже хочется, но это в данный момент слишком невозможно. На мне обнаружился чёрный, как тот асфальт, смокинг, белая рубашка которого создавала неприличное неединение меня с асфальтом. На мне нет часов — определить ход времени не получится, жаль. Карманы ничего приятного в себе не прятали. Не буду лгать: в них нашёлся клочок бумаги, на котором были написаны шесть цифр «240317». Но это вряд ли назовёшь приятным. Никакой ассоциативной цепочки на ум не приходит. В общем, на себя посмотреть не получится, узнать время — тоже, а узнать всё — тем более. Положение не из лучших.
Наступает момент резонного вопроса: «А что делать?». Три слова разрезали имеющий власть всюду туман. Это мой голос. А он красив? Вот бы мне кого-нибудь, кто скажет, что мой голос красив. Слегка низкий, признаю, но это же не признак его уродливости. Или признак? А ещё он немного охрип. Неведомо, сколько я пролежал на сыром асфальте, так что это неудивительно.
Пойти вперёд? А что там, впереди? Только туман. Не узнаешь, пока не попробуешь, ведь так? Начинаю, как и полагается, с шага, короткого и неуверенного, но попытки делают мою ходьбу быстрее. Теперь походка уже похожа на нормальную, и расстояние преодолевается стремительно. Туман завораживает, вся его искренняя бездонность может вместить в себя миллионы и миллионы миллионов жадных глаз. Зацикливаясь на тумане, трудно понять, сколько пути преодолено. Пять шагов? Сорок девять? Может, я вообще стоял?
Тумановый гипноз сменяется рыжим пятном, которое арифметически прогрессирует, приближаясь ко мне. Это лиса. Самая настоящая лиса. Откуда здесь животные? Впрочем, не столь важно. Она бежит ко мне, этого нельзя понять, но можно почувствовать. Слишком рыжая, чтобы быть правдой. Я бы даже сказал — огненная. Она остановилась в метрах трёх от меня, начиная испуганно, но внимательно смотреть, подёргивая кончиками усов. Однозначно, можно сказать, что это выглядело очень мило. Но что она хочет мне сообщить?
Я попытался погладить рыжую принцессу, но она начала убегать. Делала она это уж слишком неестественно: иду за ней — отбегает и смотрит на меня своими кусочками круглых бусинок-угольков, останавливаюсь — и она подражает мне, а потом вновь идёт. И в ту секунду всё стало понятно: она ведёт меня за собой. Видимо, моё понимание стало доступно не только до меня, ведь она помчалась, что есть сил. Теперь ясно, что иду всё-таки в правильном направлении. Следовать за лисицей можно, лиса не обманет — лиса куда попало не пойдёт. А тут, вообще, вариантов мало.
Интересно, какое сейчас время года? Осень? Да, похоже на раннюю осень — слишком туманно вокруг, а листва на деревьях ещё ярко-зелёная. Сколько мне нужно идти вперёд? Кажется, что уже пройдено немалое расстояние, а ни к чему прийти не могу. Деревья повторяются, будто клонированные, даже посажены в ровный ряд. И асфальт идеально ровный, становится чуть радостно на душе от него. Такой дороге позавидовали бы все страны мира.
На душе так легко. Кажется, что отключился от всего, мучившего меня ранее. Но становится всё скучнее, потому что пейзаж не думает меняться. Вдруг вдалеке что-то виднеется, что-то белое и длинное. Подойдя ближе, можно понять, что это музыкальный инструмент, именуемый гитарой.
Чиста белая окраска выделяет её из всеобщего пейзажа. Гитара уже успела покрыться слоем воды: внутренняя нелакированная часть дерева стала влажной, что, скорее всего, скажется на звучании — но капли, будто взявшиеся за руки, образовывая одну большую лужу, выглядели красиво. Она была так же одинока, как и я сейчас. Почему она здесь? Такие заслуживают большего: находиться в руках любящего человека.
Безусловно, на ней много играли, возможно, она даже была в руках какого-то известного гитариста и служила верно, пока её так грубо этот гитарист не оставил на дороге. А если её переедет машина. Хотя, куда уж там? Разве тут ездят машины? Тут кто-то обитает, кроме Рыжей Принцессы?
— Ты же пойдёшь со мной? — присев, спросил я, будто дожидаясь какого-то ответа. — Вместе нам будет не так одиноко, обещаю тебя защищать. Ты готова на это?
Молчание — знак согласия? Ремень насквозь промок и стал неприятен на ощупь. Повесив гитару на плечо, мы решили продолжить свой путь в никуда.
И вновь на горизонте нет никого: ни живого, ни мёртвого, ни подходящего под описание обоих предыдущих понятий. Что это за деревья? Никогда не был силён в биологии, особенно в ботанике — а в чём мой талант? Ответа в голове не последовало, а я был бы рад даже чужому голосу.
Что за этими деревьями? И тут любопытство победило, свернул с дороги в сторону деревьев. Земля была влажной. Я глянул между двумя деревьями в ряду, и за ними были видны такие же деревья. Возможно, это небольшой (или большой) лес. Углубляться в чащу желания не имелось, так можно было потерять дорогу и заблудиться там напрочь.
Начинало темнеть, день близился к концу, что ничего хорошего не предвещало. Провести ночь в неизвестном месте, на каком-то шоссе, не зная местной фауны — очень скверно. Пройденное расстояние кричало внизу, в ногах. Интересно бы разузнать, сколько я прошёл за всё это время, а времени уже прошло достаточно, потому что уже смеркается. Солнце постепенно снижается, уступая место луне, свет уходит, пропуская темноту, день завершается, любезно приглашая ночь. Без каких-либо осветительных приборов будет тяжело... и страшно, а ещё холодно. В туманных сумерках уже не видно практически ничего. Паника охватывает всё тело. Это начитается наступающим страхом с кончиков мизинцев и заканчивается ударами в висках. Необходимо идти, нужно продолжать этот чёртов бессмысленный путь. Если сдамся — могу умереть, а я ещё хочу пожить и узнать, что здесь, чёрт возьми, происходит.
Что? Огонёк? Да, точно, вдали виднеется маленькое, едва заметное, оранжевое пламя. Будто сама дорога услышала мой зов и помогает мне. Маленькая точка света была целым солнцем в кромешной тьме. Огонёк постепенно увеличивался в размерах: так как я приближался или потому что он разгорался — или всё вместе? А что, если там такой же, как я — неизвестный потерянный в мире человек — пленник этого шоссе? Тогда, может, лучше не стоит туда идти. Впрочем, куда же мне ещё шагать?
Приближаясь, можно было разглядеть настоящую палатку. Стоп. Палатку? Очень напоминает обычную походную палатку. Кто её здесь оставил? Всё это сильно и жутко странно. Возле костра что-то шевельнулось, и я невольно дёрнулся от неожиданности, но, приглядевшись, понял — лиса. Опять она! Что за рыжий гид по этому шоссе? Она грелась возле костра и негромко фыркала, наверное, сопела. Слишком она уж бесстрашная. Я ведь и слопать её могу при должном желании. Правда, есть не хочется совершенно. Наоборот, при мысли о еде становится мерзко. Тем более — о съедении моего единственного спутника.
Если вглядываться, то можно увидеть, что лиса не полностью рыжая: брюшная часть белая, а ножки и кончик хвостика — чёрные, будто смола. Иногда она задерживала на мне взгляд несколько секунд, и появлялась возможность посмотреть в эти глаза. Они о многом могли рассказать, без человеческой речи, например, о потомстве: ясно было видно, что у неё остался один лисёнок, а остальные погибли. Понятно, почему эти чёрные бусинки-угольки были слишком уж грустными.
— Да не грусти ты, справимся, прорвёмся — выживем, — она лишь отвела взгляд в сторону огня. — У меня есть гитара.
Как будто это был аргумент, но инструмент уже был в руках, и я сел рядом с Принцессой (начну так её называть). Пальцы сами зажали нужные струны, мелодия полилась нежным потоком. Принцесса обратила на это внимание и будто начала вслушиваться. Откуда я умею так хорошо играть? Этого узнать не представляется возможным. Что ж, начну довольствоваться новыми открытиями. Кажется, эта была мелодия, не требующая слов, но она чертовски приятна и так коротка. Я попытался вспомнить что-нибудь ещё, но это не обвенчалось успехом. Кроме этой мелодии, похоже, я ничего не знал. Больше никак не смог развеселить юную Принцессу. Почему юную? Потому что глупая.
— Ты бы не проводила так глупо время со мной — потомству нужен вечный присмотр, — но она никак не отреагировала на мои причитания. — Ну ничего, осознание когда-нибудь придёт.
Размышления подкрепились глубоким зевком. Я так и не посмотрел, что в палатке. Какой же я беспечный. Положив гитару на землю, иду исследовать предмет, ставший, возможно, моим спасением. Замок-молния легко расстёгивает палатку, открывая её внутренний вид. А собственно исследовать-то и нечего: всего лишь матрас, подушка и плед. Негусто, но грех жаловаться. Кладя гитару в палатку, замечаю, что Принцесса стоит возле входа и пытается рассмотреть внутреннюю часть моего нового укрытия. Читал я про злых духов, которым нужно разрешение на вход в дом.
— Надеюсь, ты не такая, — произнёс я, демонстративно показавши руками приглашение в палатку.
Придётся прекратить существование этого тёплого, но слишком заметного огонька. Я затушил его, подобно отцу, который убивает своего родного сына. Всё погрязло во тьме. По памяти я вернулся в палатку и быстро-быстро закрыл молнию.
— Теперь призраки нас не съедят.
Принцесса развалилась и мирно посапывала — видимо, этот день был утомителен для нас обоих. Я лёг рядом. Опасно, знаете ли, спать с лисой, но мы уже так сроднились, что не причиним друг другу вреда. Никогда. Мир растворялся, чувствую, ноги будут сильно болеть утром. Мы заснули.
Меня разбудили капли дождя, которые отбивали ритм ударной установки, падая на крышу палатки. На улице свежо, это чувствуется даже через герметизированный закрытый замок. Под пледом тепло: вылезать не хочется ни за что, ни за какие деньги.
А где Принцесса? Лисы и правда не было, зато на том месте, где она вчера спала, стоял небольшой холст. На нём был изображён крупным планом мужчина средних лет. Русые волосы тона дубовой древесины шли в паре с нехарактерным для этого цветом глаз — серым. Стрижка короткая и аккуратная, есть лёгкая щетина, которая только подчёркивала линию нижней челюсти. Нос был не то чтобы длинный, а скорее заострённый на кончике. Он не улыбался, лицо не имело эмоций, но в глазах читалась какая-то необъяснимая печаль. Присмотревшись на губы, можно было заметить несколько трещинок — наверное, тогда бытовала зима.
Внизу были имя автора, подпись и дата. И правда, она написана в декабре. Слово было трудно прочитать, но похоже на «Мариана», а подпись значилась большой буквой «М» и несколькими петельными ободками вокруг и вниз. Наверное, автор очень любила этого человека, возможно, это был муж художницы или брат, или даже отец. Бывают же и юные таланты. Но мало кто будет вырисовывать трещинки на губах — это уж слишком интимно.
Либо лисы отлично пишут портреты, либо я чего-то в жизни не понимаю. Затем перевернул холст и увидел прикреплённый листочек, надпись на нём была ничем иным, как предложением «Спасибо. Это мой тебе подарок».
Нет, я точно чего-то в жизни не понимаю. Принцесса благодарит меня? Лисы ещё и писать умеют? Ох, уж эти неизведанные никем создания. Что-то внутри подсказывало, что это я на портрете. Что же, это неожиданно и мне вполне нравится это. Наконец-то посмотрел на себя, нужно будет взять в дорогу.
— Спасибо, Принцесса, — ой, сказал почему-то вслух.
Это более чем отличный подарок. Подарки дарить трудно очень, я имею в виду хорошие. Нужно полностью знать человека: чем увлекается, чего хочет и что необходимо. Конечно, близкие люди не подадут вида, что подарок им не нравится, но им будет грустно, так как, видимо, вы их совсем не знаете. Казалось, что эта лиса знала меня лучше всех.
Дождь всё ещё моросит, давая ощущать осеннюю прохладу. Я не ошибся: мышцы ног и спины действительно жутко болели. Нужно двигаться дальше, взяв с собой палатку — кто знает, сколько мне придётся ещё раз тут ночевать. А вот вы представляете, что палатку нужно ещё уметь собрать? Вроде, взрослый человек, но даже элементарных вещей сделать не могу. К слову, ещё и не самый внимательный. Только через несколько минут я обнаружил небольшую картинку-инструкцию внутри, где чётко изображён рычажок, за который нужно потянуть, и палатка сама сложится. Так и произошло: она собралась в приличного по размерам треугольник, который можно было свернуть несколько раз и повесить на спину. Портрет остался в палатке, чтобы он не намокнул. Гитара, портрет и палатка — моё снаряжение пополняется, и это не совсем меня радует, потому что идти с грузом заметно тяжелее.
Тем не менее, думать — вредно, а действовать нет. В путь, состоятельные кроты! Окружающая местность не преображается, и это начинает надоедать. Люблю дождь: в нём сочетается грусть со свежестью. Принцессы не видно, а ведь могла бы и рассказать про портрет.
На горизонте что-то виднеется. Вернее, кто-то. Девушка пела нежную мелодию ребёнку, которого держала в руках, покачиваясь и идя кругами. Сначала несколько притормозил, оценивая обстановку. Мне ещё не встречалось ни одного человека до этого здесь, чему я в некоторой степени был рад.
Она слишком спокойна, безумно спокойна, это пугает. Но девушка весьма красива: длинные блондинистые волосы в купе со стройной талией и другими морфологическими признаками, по которым точно можно понять, что это девушка. Одета она была, к слову, в белый сарафан с несколькими чёрными вставками — не холодно ли ей, то и дело она поправляла роскошные густые волосы, которые ветер неугомонно лохматил, бросал в глаза и всячески старался помешать девушке сконцентрироваться на пении.
Как только я собрался побежать к ней, она стала уходить в пелену тумана. Я ускорился, но палатка и гитара заметно замедляли, а бросить их духа мне тогда не хватило. Вот она и исчезла, но я продолжал бежать, не жалея сил. Как она может так быстро бегать да ещё и с ребёнком? Я уже должен был её догнать. Чертовщина какая-то. И когда надежда её нагнать тихонько умирала, из тумана начал вырисовываться неизвестный объект.
Это трёхэтажное здание школы. ЧТО? Школа? На шоссе? Какого чёрта? Всё это становится всё таинственнее. Свет не горел — конечно, откуда здесь электричество. Заведение занимало всё пространство: от левой полосы деревьев до правой, так что обойти её было, я полагаю, невозможно. И, конечно, же входная дверь не заперта?
Было видно, что эту школу не обновляли много лет: краска уже стёртая и потрескавшаяся, отчего здание кажется уж очень древним и потрёпанным. Взойдя на ступеньки, я дёргаю за дверную ручку. Деревянная трухлявая, почти на издыхании, дверь с трудом отпирается, открывая вид на пространство первого этажа.
Тут всё было минималистичное: не имелось ни рисунков на стенах, ни надписей, ни каких-либо декоративных украшений. Хотя, от этого она не становилась менее древней. Слева от входа стоял небольшой столик контролёра — какой-то старушки, которая уже не может работать, но нужно помимо пенсии зарабатывать деньги на учёбу внукам. И чем больше детей без сменной обуви она остановит, тем значительнее будет прибавка к зарплате.
Закрыв плотно за собой дверь, вошёл на первый этаж. Ничего интересного здесь не было, но в наличии ещё два неисследованных этажа. Второй мало чем отличался — здесь просто было больше кабинетов. Я вошёл в первый попавшийся моему взору. Двери кабинетов находились не менее трухлявыми, чем на входе. По какой-то неизвестной привычке я щёлкнул по выключателю — и лампочки засветились.
Ничего себе! Мягкий и тёплый свет скрасил тусклые цвета. По-видимому, это кабинет химии: специально оборудованные парты с прикреплёнными кранами, вешалка с белыми халатами и на стенах химические таблицы с цитатами великих учёных-химиков. На учительском столе лежала одинокая тетрадь, а любопытства у меня хоть ковшом черпай.
"Тетрадь
для контрольных работ
по химии
ученика 8-А класса
Лисисына Джона." — вот что написано на тетради.
Меня удивила фамилия мальчика: слишком уж много в последнее время в моей жизни лисов. Надпись не врала, внутри и правда была недатированная контрольная работа, состоящая из заданий разного уровня сложности: тесты, химические уравнения и задачи. После всех выполненных номеров стояла оценка — пятёрка. Лаборантская комната была, к сожалению, закрыта, а там, наверное, водилось много полезного и интересного, но увы.
В другом кабинете, который оборудован под военную подготовку, одиноко на столе лежал пистолет. Это настоящий пистолет Макарова. Всё лучшее детям. Я проверил магазин — один патрон посмотрел мне в глаза и вернулся.
— Ну что же, теперь можно будет застрелиться, — со смехом выплеснул я. — Нет, дорогой Макар, не дождёшься.
Должно быть опасно тренировать балованных детей настоящим оружии. Сама комната простая, не было ничего лишнего, что могло бы помешать выработке военной дисциплины. Здесь свет тоже загорелся, хоть и не такой уютный, как в прошлом кабинете. Парты были длинные, в один ряд, ориентированы на четырёх людей за партой. На многих из них красовались надписи различной степени похабности и приклеенные жвачки.
Внезапно свет погас, стало темно и совсем неуютно. Повеяло ощутимой прохладой. Даже кончики пальцев рук заледенели, а по спине прошлась лёгкая дрожь, которая заставила всё тело содрогнуться. В панике я выбежал в коридор второго этажа. Похоже, что свет выключился везде. Но, быстро покрутив голов, в конце коридора обнаружил лишь одну дверь, где электричество по каким-то причинам присутствовало.
Не думая ни о чём, я влетел пулей в эту дверь, пытаясь быстрее убежать из этого страшного места. Там была лестница, которая, по-видимому, вела на первый этаж, и одинокая тускло горящая лампа, опутанная паутиной. Невольно коснувшись ржавых перил, рука одёрнулась от них — они были ледяными, и остался едва ощутимый запах ржавчины на них. Да, действительно я оказался на первом этаже, но это был просто эвакуационный чёрный ход. С радостью выбежал на улицу, и школа оказалась позади меня.
Чёртово место. Мурашки от него по коже.
Появилось странное желание бежать. Просто мчаться. Будто инстинктивно, я хотел удалиться от этого места, которое излучало невидимую ауру смерти. Кому скажешь — не поверит, но я-то чувствовал это всем своим естеством. Так и сделал: побежал изо всех сил, чтобы здание поглотил туман и никогда не увидеть эту школу.
Конечно же, смотреть под ноги — это не в моём репертуаре. Я зацепился ступнёй обо что-то и упал, выставив ладони вперёд. Удар был сильным, но не больным. То ли на меня так повлиял адреналин, то ли я действительно не чувствовал боли. Кожа на ладонях была содрана, но кровь не сочилась. Кровь - это хорошо, это означает, что человек ещё, к счастью, жив. Неприятные выводы можно из этого сделать.
Не задумываясь о процессах гноения, я встал и взглянул позади себя. На асфальте лежала неизвестная табличка. Подойдя ближе, можно рассмотреть на ней слова, написанные большим чёрным шрифтом. Эта табличка со входа к университету. Медицинский? Почему именно медицинский? Ещё и на этом шоссе Более всего было странно, что нет названия города — это уж слишком подозрительно. Всегда же на входе в ВУЗ где-то есть табличка с информацией — с полным указанием названия и города.
Чёрт с этим медицинским! Кто вообще туда поступает? Врачей никто не уважает: люди думают, что сами всё знают и что интернет — очень надёжная вещь. Да и врачи бывают ужасные, которые кое-как отучились шесть лет, платили деньги за экзамены, и так ничему не научились. Это большая ответственность, нужно обучаться всю жизнь, не иметь семьи и желательно не спать. А потом пациент умрёт из-за какой-то никому не известной болезни — и ты лишишься возможности работать. Нет, это явно не по мне.
А что ещё сегодня произойдёт со мной? Стол случится. Да-да, в прямом смысле. После таблички, пройдя пару сотен метров на шоссе стоял деревянный небольшой столик — пора бы уже перестать чему-то удивляться. На нём любезно были расставлены несколько вещей: старинный фотоаппарат, снимки и записка. Последняя приклеена к самому устройству скотчем.
— Сфотографируй для меня светлячков, — вещал белый листочек.
Каких ещё светлячков? Что бы это значило? Неужто опять Принцесса объявилась, родимая? Если ей так сильно хочется — сфотографирую каких-то светлячков. Нужно бы их ещё найти. Я не собираюсь обыскивать весь лес.
На фотографиях, лежащих на столе, образовывая небольшой круг, была изображена семья, состоящая из мужа, жены и ребёнка. Они, как и должно быть, улыбались во все тридцать два белые. Также можно понять, что они много путешествовали — на некоторых фотографиях есть красивый пляж с голубой водой и белым песком и даже непроходимые дикие джунгли. Сзади, собственно, были подписаны страны — Бразилия, Новая Зеландия, Кипр. На обратной стороне предпоследней фотографии написано: «Я и Джон. Июль 2013.».
На последней фотографии была женщина, подписанная ранее как «Я», с ребёнком в руках. Она кормила малыша грудью, укачивая его подобно тому силуэту, что я не так давно встретил. Но эти люди были совершенно не похожи: на фотографии девушка имела чёрные, как лапки Принцессы, волосы, маленький аккуратненький носик и небольшую родинку справа, над верхней губой. Это было слишком мило, что мне самому захотелось быть на месте того фотографа, коим являлся, скорее всего, муж.
Фотоаппарат отправился в кармашек палатки, фотографии — вместе с ним. Постепенно, но довольно быстро темнело, а это значит, что нужно готовиться ко сну. Благо, что дождь прекратился — я и не обратил на это внимания. Окрестности всё равно не меняются, так что можно размещаться в любом месте, где душе угодно. Разобрать палатку, оказывается, намного легче, чем собрать.
Когда палатка была разобрана, начались красивейшие неописуемые чудеса этой ночью. Теперь я понял, о каких светлячках шла речь. Начали появляться первые «ночные светила», которые без костра, кстати, очень были нужны. Посчитать их, естественно, нельзя, потому что ими заполнен каждый квадратный полуметр пространства.
Эти светлячки были почему-то фиолетового цвета, из-за чего вся дорога засветилась ярко-фиолетовым, повеяло чем-то сказочным и чудесным. Прежде я такого не видел никогда, хотя, трудно сказать, что я прежде лицезрел. Глядя на всё это "светопредставление", создаётся настроение, похоже на то, когда смотришь на новогодние гирлянды. Те четыре огонька гипнотизируют людей, заставляя думать о чём-то высшем грустном. Тихо, стараясь не шуметь, чтобы их не спугнуть, я взял в руки фотоаппарат и начал приближаться.
Один светлячок как раз находился на асфальте. Это было вполне удобное положение для его запечатления. Начинаю готовиться к практике фотографа. Не припомню, чтобы держал до этого в руках фотоаппарат. Правда, я вообще мало чего припомню.
— Иди-ка сюда, милый мой, — прошептал я себе, чтобы чуть развеять тишину. — Сейчас испытаем новое «фоторужьё».
Вспышка. Щелчок. На ладони вылетела небольшая фотография. Как я и думал, только на один снимок.
— То есть второго шанса ты мне бы не дала, Принцесса?
Все светлячки переполошились и зигзагами полетели в разные стороны. Летайте теперь, как хотите. То, что мне нужно было, я получил. Не имелось возможности нормально разглядеть, хорошей ли получилась фотография. Будем надеяться, что хорошее качество, ведь другого шанса не представляется, а Принцессу обидеть, почему-то, не хочу. В общем, просьбу я выполнил — теперь моя совесть чиста.
У палатки меня ждала давняя знакомая — Принцесса. В фиолетовом окраске она выглядела немного забавно: рыжий цвет стал более тёмным, а все белые места — фиолетовыми. В такой раскраске она не вклинивалась в сознание. Знаете, когда мозг не может принять информацию, отторгая её.
— И где ты так долго пропадала? У меня столько вопросов, дурная лисичка. Это же я изображён на портрете? — в ответ тишина. — Эх, но всё равно спасибо.
Зайдя в палатку, укрылся пледом, чтобы согреться. Принцесса, конечно же, пошла со мной. Она прижалась настолько сильно, насколько это возможно. Сразу стало намного теплее, и я гладил её, но она всё ворочалась и тёрлась.
— Ну что ты так ластишься? Не в последний, надеюсь, раз видимся, — прошептал я. — Кстати, вот твоё фото самого красивого светлячка, который здесь обитает.
Ох, уж эта морковная душа. Морковная душа? Смешно, ведь это больше отнеслось бы к зайцам и кроликам, нежели к лисе. Просто шерсть у неё была оранжево-морковного цвета. Вот и весь элементарный ответ.
Я пытался направить фото к её мордочке так, чтобы она точно рассмотрела его. Надеюсь, что лисы обладают ночным зрением. Она глядела сначала на фото, а потом на меня — и так несколько раз. После легонько лизнула мне руку, от шершавого розовенького языка стало щекотно. Надеюсь, это значит: «Спасибо, любезнейший человек».
Настигли мысли о случившемся: почему у меня не шла кровь, когда упал на землю? Может, я уже действительно умер и от этого не идёт кровь? Можно это проверить. И тут вспомнил про свой ПМ — и мысли потекли рекой, всё выстроилось в понятную логическую цепочку. Но стоит ли проверять? Это может плохо кончиться. Взял пистолет в руки: меня подбодрили холод металла и тяжесть оружия.
— Нет, ну это уже идиотизм какой-то, — поставив на предохранитель, я отбросил пистолет в сторону. — Нам смертельные опыты тут не нужны. Я пожить ещё хочу, а не рисковать.
Веки быстро и верно слипались, а в голове всё затуманивалось. Постепенно видел врата в царство Морфея, которые открывались и взывали меня.
Проснулся очень резко с сильным сердцебиением. Может, кошмар привиделся и я его забыл от испуга. Сам не помню, как заснул, но это факт, потому что уже светло, уже день и уже пора навстречу новым приключениям. Принцессы, как и полагалось, уже и след простыл. Но в этот раз картины не было, но записка лежала на подушке.
— Я тебя люблю, — потребовалось время, чтобы понять. — Удачи тебе!
Лиса признаётся мне в любви? Мда, мужик, пора бы всё-таки применить пистолет по назначению, а не то совсем худо будет. Ладно, шутки в сторону. Это, конечно, приятно, но превышает все пределы допустимой странности.
Интересно, это шоссе всегда такое туманное, сырое и неприветливое или это я чем-то Ему не угодил? Нет, поверьте, оно действительно по-своему прекрасно, но я люблю солнце. Простое тёплое солнышко, которое всегда будет с тобой. Но только не тут. Потому что здесь яркому свету не место, шоссе ставит свои правила, которые нарушить — всё равно, что умереть, поэтому-то солнце и боится сюда заходить.
Сегодня достаточно долго находился в движении. Уже подумал, что ничего интересного не будет, но шоссе, родимое, радует меня с каждым новым днём всё больше. Но вот натолкнулся на это «чудо» — свежую проблему на моём тернистом пути. Как и говорил ранее, я уже перестал удивляться этому загадочному месту. Передо мной стояла дверь. Просто дверь — и всё. Хотя, нет, не всё. Нужно отметить, что пространство целиком, кроме двери, было окружено белой дымкой. Именно маревом густой такой, подобно сгущённому молоку и едкому сигаретному дыму.
Сначала я попытался пройти через этот дым, но результатов получил ровно никаких. Просто руками упёрся в неизвестную субстанцию, которая был очень мягкий на ощупь, как пух, и грозно державшая оборону этой двери — не давала мне пройти. Кто бы посомневался, что он охватит всё пространство по обе стороны дороги и даже лес, не дав мне обойти.
И в эту толщу дыма была как бы «встроена» высокая массивная дверь с кодовым замком — самое удивительное. Она не была «навороченной» в техническом плане, но среди безлюдного всепоглощающего тумана создавала впечатление грозности и величности.
Хорошие технологии, ничего не скажешь. Это всё ради того, чтобы я не прошёл дальше? И где брать код?
— Принцесса, ну где же ты, когда так нужна? — выкрикнул я небу, что было похоже больше на мольбу. — Подскажи же мне. Пожалуйста.
Но, постойте-ка. Случилось интересное. Лиса, будто услышав просьбу, дала моему уставшему от всего мозгу подсказку.
Точно!
Руки проверили все карманы — и, эврика, там лежала бумажка с цифрами. Всё-таки она мне пригодилась. Хоть бы сработало.
Когда последняя цифра — семёрка — красовалась на циферблате, дверь отъехала в сторону, отворив мне вид на то, что там скрывалось. А собственно говоря, за ней был всё тот же дым. И что это значит?
Я попробовал рукой проткнуть пелену дымки — и ладонь, на удивление, прошла сквозь. Сердце бешено заколотилось. А что меня там ждёт? Любопытством жизнь не обделила — и на этом спасибо. Руки всё глубже проникали в дым: сначала кисти, потом всё предплечье. Затем ноги тоже устремились — каждая клетка моего организма желала узнать истину и покончить с самым ужасным, что есть в этом мире — неведением. Я за мгновение слился с дымчатым пространством.
***
Женщина, нервы у которой были полностью истощены, невзирая на писк датчиков кардиомонитора, уснула в кресле больничной палаты. Нельзя было её в чём-то упрекать, потому что за два дня ей нужно хотя бы полчаса сна. Когда человек сильно хочет спать, он когда-нибудь уснёт не по собственной воле. Так уж мы устроены. Женщина, конечно, бы не захотела спать, но организму виднее. Она бы предпочла мучить себя, не имея сна уже третью (да хоть четвёртую) ночь.
На кровати лежал мужчина: ещё не такой старый, чтобы умирать, однако, находящийся на границе государств «Жизнь» и «Смерть». В сторону чьей территории он зашагает первым, таков и будет исход.
Выглядел человек, признаться, очень страшно. Невежливо было ему сказать это в лицо, но правда не принимает вежливости. Кожа во многих местах пребывала в соединении со швами, которые повторялись почти через каждые десять сантиметров и имелись самых различных размеров. Все конечности, кроме левой руки, были перебинтованы и смочены какой-то жидкостью. На лице красовалась маска от аппарата искусственной вентиляции лёгких, который не позволял ему сейчас умереть. Но, как и бывает в жизни, что-то пошло не так.
Как бы слыша во сне изменения частоты писка, она проснулась. Просыпается медленно, будто была в другом мире, где нет боли и страданий и всегда добро и гармония. Так и есть. Но вот она уже проснулась и оглядывается по сторонам, начиная слышать всё, что происходит в этой палате. На кардиомониторе уже несколько секунд тянулась сплошная непрерывная линия.
Сердце у неё быстро забилось, в голове что-то стрельнуло, как из крупнокалиберной винтовки, и паника завладела ей:
— Доктор! Сестра! — кричала она ещё слегка сиплым от сна голосом. — Все сюда, пожалуйста! Пожалуйста, помогите!
Медсестра прибежала в те же несколько секунд, а доктор — немного позднее. «Неправильно со стороны врача так делать», — скажете вы. Я соглашусь с вами. Правда, он всё равно бы ничем не помог, как и лекарства тоже.
После автомобильной аварии человека по кусочкам трудно собрать, а он и так сделал всё, что мог: тот прожил на два дня дольше, чем положено в таких случаях. Возможно, более талантливый врач, например, тот хромой, у которого сегодня был выходной, вылечил его полностью, но в этот день мужчине слишком не повезло.
Никогда не смотрите сериалы про врачей. Уж слишком хорошо актёры там играют. В смысле, что все операции проходят безупречно, даже, казалось бы, простой массаж сердца, который совсем непростой. И ты начинаешь так же надеяться на отечественную медицину, но все надежды медленно и верно умирают.
У женщины из глаз рекой лились горячие слёзы. Врач усадил её обратно на кресло и сказал что-то подбадривающее, что совсем не подбадривало. Наверное, врачу нужно было очень крепко обнять женщину, чтобы она уткнулась в его плечо и ей стало легче, но тот не любил объятий. Да и времени не было — его ждало ещё примерно тридцать таких же проблемных пациентов, всех не успокоишь.
Спустя три дня эта женщина стояла одиноко на кладбище. Лить слезы она перестала: может, смирилась, а, возможно, нечем уже было плакать. На могиле стоял портрет умершего, написанный этой самой женщиной. Она любила писать портреты людей: в особенности своего мужа и дочери, которую она побоялась приводить на кладбище ввиду маленького возраста.
Эта картина — самая последняя работа и, наверное, будет совсем заключительной. Теперь работа напоминает ей о муже, и каждый раз слёзы будут литься из глаз, а покупатели вряд ли захотят брать у её холсты. Она закроет свою картинную галерею, над которой трудилась долгие годы, и всё будет поначалу плохо, а потом время проведёт своё лучшее лечение. Мир потеряет ещё одного великого художника.
Но портрет, стоявший на могиле, она считала лучшим: всё было прорисовано очень детально, даже мелкие трещинки на губах, не говоря уже о грустных, таких родных для неё, глазах.
— Джон, эгоистичный ты ублюдок, — завопила она. — Кто же теперь будет читать Алисе на ночь сказки? Кто будет делать с ней уроки? Кому она сможет рассказать о первой любви и о том, какие мальчики в школе дураки? Кто в трудный момент ей скажет, что это со временем пройдёт? Кто будет обнимать меня, когда Алиса разозлится за какой-то запрет и скажет, что я ей не мать? С кем я буду стоять у неё на свадьбе и нянчить внуков? Как же я тебя ненавижу.
Женщина сняла с тонкой шеи небольшой кулон в виде мордочки лисы и положила его на могилу, рядом с портретом. Уходя с кладбища, она остановилась на несколько секунд посмотреть на огненно-рыжий закат, о чём-то подумала и, не теряя ни мгновения, пошла домой.