Сейчас уже трудно вспомнить последовательность событий в нашем противотуберкулёзном диспансере в начале восьмидесятых. Первой умерла заведующая амбулаторным отделением Померанцева Неля Афанасьевна. Вслед за ней преставился заведующий флюорографическим кабинетом Гуревич Самуил Яковлевич. Потом едва не откинулся доктор Рабинович. Этот всё же очухался после обширного инфаркта, хотя и не окончательно. Следом на тот свет отправился завхоз Прокофий Валентинович. Но я не с того начал.
Начать следует с того, что доктор Сидоров приволок медсестру Леночку для соблазнения главврача. Главврач успешно соблазнился и больные регулярно оставались без медсестры в разное время суток. Главврач, потерявший осторожность вместе с головой, умыкал её на больничном москвичике в неведомые края. Вообще-то края подозреваемые. Думаю, прятал он добычу на квартире доктора Сидорова. Не к себе же для знакомства с женой он её отвозил. Наши дамы, засевшие по кабинетам заведующиих отделениями, выставили перископы и внимательно изучали обстановку. В конце концов компромат они собрали в достаточном количестве и отфутболили его в облздравотдел. После удаления трупа поверженного главрача с поля боя, началась междоусобица. Война между зав.диагностическим отделением Страшновой Галиной Леонидовной и зав.амбулаторией Померанцевой разгорелась давно, ещё до моего внедрения в диспансер. Отчего они ругались и что не поделили, судить не берусь. Скорее всего, Померанцева подозревала Страшнову в махинациях на работе, вымогательстве взяток у больных и серьёзных афёрах с постановкой больных на льготную квартирную очередь. Чем больше в стационаре штамповалось открытых форм туберкулёза (для получения нужными, точнее, заплатившими, людьми квартир), тем больше работы оказывалось у амбулатории. Подробности не нужны. Но дело даже не в этом, а в том, что Померанцева чувствовала себя ущемлённой и обойдённой. По характеру въедливая и завистливая, она терпеть не могла Страшнову ещё и по причине психологической несовместимости. Страшнова конечно являлась довольно специфическим экземпляром. Я и сам её с трудом выносил. Жеманная, сверхженственная, постоянно делающая вычурные жесты и вздыхающая напоказ, выставляющая в глубоком декольте высокую волнующуюся грудь, при этом дама далеко не первой молодости, Страшнова вызывала у меня смешанные желания: то прибить её, то зверски изнасиловать. Позже, когда я прочитал рассказ Флэннери О’Коннор «Хорошего человека найти нелегко», я почерпнул оттуда замечательную фразу, очень Страшновой подходящую: «Хорошая была бы женщина, если б в неё каждый день стрелять».
Неля Афанасьевна Померанцева являла тип совершенно противоположный. Синий чулок, старая дева, вся в работе, завистливая, вспыльчивая, грубая до хамства с подчинёнными, она полностью отождествляла себя с нашими больничными проблемами и дрязгами. Это меня пугало, и не только в ней. Люди очень часто себя губят именно этой психологической погружённостью в злобу дня. Скинув действительно анекдотически некомпетентного главврача, который набил оскомину абсолютно всем, наши бабы очутились в новой животрепещущей ситуации. По сути, заменить свергнутого главврача могли только Померанцева или Страшнова. Померанцева была конечно намного профессиональней, но Страшнова намного хитрее и сплела куда больше связей в вышестоящих инстанциях. Она-то и победила. А Померанцеву хватил кондратий, то есть инсульт.
Следующий номер нашей программы, следующий покойник, Гуревич Самуил Яковлевич. Он заведовал флюорографическим кабинетом. То есть он организовывал проф.осмотры населения подведомственного диспансеру района. В самой флюорографии он ничего не понимал. Его задачами являлись организация и статистика. Он был уже пенсионер лет семидесяти, но довольно крепкий и подвижный. Внешне Самуил Яковлевич очень напоминал барана. Склонённая голова на крепкой шее, густые растрёпанные седые волосы и мутно-серые глаза совершенно неопределённого выражения создавали этот, несколько утрированный мной, образ. Самуил Яковлевич на всех собраниях с любой повесткой говорил только о флюорографии, говорил увлечённо и сбить его с этой темы никому не удавалось. Самуил Яковлевия притворялся. Флюорография не интересовала его совершенно. Его интересовали зарплата вкупе с пенсией и государство Израиль, в котором проживали его дети. Пенсия была крохотная и жить удавалось, только прирабатывая. Самуил Яковлевич стоял горой за Померанцеву, потому что она держала его на работе, несмотря на полную его никчёмность. Да, надо признать, Самуил Яковлевич всех ловко обманывал, включая кажется и Нелю Афанасьевну. Но может быть, она его держала за преданность или во всяком случае за то, что он всегда находил возможность выступить на её стороне. Те же самые достоинства в отношениях со Страшновой превращались в недостатки. Страшнову он раздражал и уже изрядно надоел. Поэтому она его немедленно уволила с приходом к власти. Подробности мне неизвестны, но видимо не так уж много надо пожилому человеку без денег и положения, чтобы запсиховать. Так или иначе, а Самуил Яковлевич грянулся оземь буквально на следующий день после увольнения. Это конечно вызвало глухой ропот.
Следующим оказался завхоз. Он тоже был человеком Померанцевой, хотя и Страшнова пользовалась его вороватыми услугами, не говоря уже о докторе Сидорове. Здесь ситуация и её развитие мне не вполне ясны. Завхоз, как и большая часть завхозов, употреблял, и даже чрезмерно. По-видимому, от всех пертурбаций и волнений он перебрал, и не единожды. У него диагностировали инсульт с парезом на почве алкоголизма. Через месяца два его хватил повторный инсульт, и до свиданья.
Доктор Рабинович примерно в это же время свалился с обширным инфарктом, но по совершенно другой причине, никакого отношения к работе не имевшей. Работа доктора Рабиновича не интересовала настолько, и настолько не занимала его мысли и внимание, что меня временами брало настоящее удивление. Я не понимал как это он умудряется всё же изображать то, что требовала его трудовая деятельность, даже в минимальных дозах. Мне иногда приходилось с ним ругаться, ибо я в то время к своим обязанностям относился серьёзно. Ругаться мне приходилось с тенью, доктор Рабинович симулировал присутствие, которое являлось чистой воды иллюзией.
Вся эта фантасмагория, постепенно проявлялвшаяся в моём сознании, вначале просто не укладывалась в голове. А ведь упомянутое далеко ещё не всё. На этом же фоне происходило много другого, частично описанного мной в предыдущих рассказах, а частично нигде ещё не отражённого. Все эти болотные пузыри, булькая и чавкая, поднимались к поверхности трясины и лопались с большим или меньшим зловонием. Бессмысленность и безосновность жизни только ещё начинала обозначаться и вырисовываться в уме, вызывая смутный ужас перед её всепожирающим и всё сметающим потоком.