От автора:
Изначально "Колыбельная для Шехвет" — это комикс моего авторства, который публикуется на acomics.ru (ссылка на моей страничке). Планируя развитие сюжета, я была вынуждена признать, что мне будет сложно воплотить задумку в графическом формате в полной мере, потому и решила параллельно писать.
Нечасто жизнь в Хузуре, маленькой деревне, что притулилась среди гор на северо-востоке Долуная, кипит столь весело и бурно. Люди снуют туда-сюда, перекрикиваются, обмениваются поручениями, женщины готовят, мужчины что-то таскают и носят; даже дети, вместо того, чтобы играть или плескаться в реке, мешаются под ногами у взрослых, навязывая помощь. Улыбки беззастенчиво ширятся на лицах, как если бы сам Мехтап почтил визитом эту скромную местность. А чего ж хузурчанам не радоваться? Вечером быть свадьбе!
На пустыре перед входом в храм, в шутку именуемом Площадью, мужчины составили в форме скобы порядка тридцати столов. Уже много лет в Хузуре трудится единственный плотник: мебель мастерит надежную, но по единому образцу, поэтому столы, принесенные со всей деревни, хорошо стыкуются друг с другом. Скатерти, в отличие от столов, были самые разные: большие и маленькие, прямоугольные и кругловатые, простенькие и вышивные, однотонные и пестрые. На стол заранее не накрывали: чтобы не заниматься нудным и сложным для малообразованного люда пересчетом, к застолью каждый должен явиться со своим набором посуды.
Храм, приобнятый сзади отлогом горы, имеет типовую для Мехтапистской церкви форму ни то панциря, ни то морской раковины. Единственное окно, большое и круглое, висит высоко над порталом. На дверях, что втрое превышают человеческий рост, высечены строки из Айсал Йазы, Лунного Писания.
Среди глинобитных жилищ хузурчан один дом, дом старосты, выделялся размером и наличием второго этажа. Именно в этом доме шестнадцатилетняя невеста ожидала церемонии. Она сидела перед зеркалом в одной из комнат и смотрела на себя, будто силилась узнать. Светлый наряд подчеркивал оттенок кожи, смуглой даже по меркам знойного Долуная. Девушка не слыла завидной невестой, приданного за ней, сироткой, считай, не было, да и красавицей назвать её было трудно: немного укороченная нижняя челюсть казалась совсем маленькой за счет высокого лба, крупных глаз и широких скул, худосочие было дурным признаком для будущей матери, а курносость традиционно считалась в Долунае непривлекательной чертой. Довершал картину шрам, рассекший лоб девушки от правой брови до самой линии волос. И все же до недавних пор любой хузурский юноша, даже не претендуя всерьез на её руку, был готов из шкуры вылезти ради одобрения дурнушки. Было в ней нечто притягательное для мужеского пола, не только доброта и спокойный характер, но едва уловимая чувственность в движениях и взгляде, что затмевала несовершенство внешних черт.
В отражении мельтешили лучезарные лица подружек, разодетых в цветистые саяны. Одна из них с ответственным видом расчесывала непослушные кудри невесты. Девушки осыпали счастливицу любезностями, шептались между собой и хихикали. А то, что еще недавно каждая из них мечтала оказаться на её месте и не скрывала этого, видимо, забылось. До чего бескорыстной должна быть дружба, чтобы так радоваться за человека, получившего то, что ты желал для себя. Тем более, если речь идет о делах любовных. Однако невеста не выглядела ни благодарной, ни умиленной. Несколько раз она намекнула, а потом сказала прямо, — голос у нее оказался на удивление низкий, грудной — что хочет побыть одна, но девушки не обращали внимания. Их щебет неумолчно разливался по комнате, будто силился вытолкнуть из нее малейшее раздумье. Невеста насупилась, взяла со столика глиняную чашу с водой, сделала глоток и сложила руки на коленях. Украдкой, словно в этом жесте подруги могли усмотреть нечто преступное, она стала щелкать ногтем указательного пальца по верхней кромке чаши и повторяла это движение, пока девушка, что занималась её волосами, ни скрутила их в тугой узел на зашейке.
— Какая красивая! — воскликнула девушка и обняла подругу со спины, прижавшись подбородком к ее ключице. Та вздрогнула.
— Кардеш… — Взгляды, веселый и задумчивый, пересеклись в отражении. — Не важно, — виновница торжества закрыла глаза и широко улыбнулась. Видимо, смогла побороть волнение.
— Вот! Совсем другое дело, - Кардеш рассмеялась. — Я, конечно, слыхала, что невесты сами на себя не похожи перед свадьбой, но не предполагала, что настолько. Если б он тебя увести хотел, я б еще поняла, так нет же — остаетесь!
Улыбка невесты стала еще шире.
Длинные тени, мягкие краски заката. Облитые заревом, глинобитные домики кажутся роднее и уютнее. Ущелье Ярык испускает холодный ветер. Невеста ежится, приближаясь к алтарю, выставленному на Площади, расшитый плат грозит сорваться с ее головы. Столы ломятся от угощений, радостный гвалт поднимается над нарядной толпой. Хузурчане встречают невесту стоя. Одинаково ликующие, их лица походят на праздничные маски. Опустила взгляд, как будто смутилась. Смотрит левее подола жреческого облачения, темно-синего, расшитого серебром. Ветер стих. Справа надвинулась тень, заградила солнце и замерла. Подошел близко, руки почти соприкасаются. Она не видит, но чувствует: жар от него, как от печки.
Жрец Рахип начал церемонию, нараспев читая главы Айсал Йазы, посвященные браку. Невеста вся напружинилась в какой-то мысленной потуге, слова жреца долетали до ее понимания частично. «Лишь двух возлюбленных да примет сердце женщины»... «в согласии прибудут, друг друга почитая»... «жена не смеет ревновать мужа к другим женам его»… «в жене и в муже Мехтап воплощается».
Когда основная часть церемонии завершилась и жрец приступил непосредственно к бракосочетанию, невеста встрепенулась, подняла голову и сжала левую ладошку в кулачок. Краем глаза она приметила очертания суженого: строен, ростом выше на голову, волосы вьются до плеч, горбатый нос благородно очерчен.
— Друзья! — возгласил Рахип, отечески простирая руки к своей пастве. — Все мы несовершенны в подлунном мире, и главная тому причина: разобщенность мужского и женского. Именно чувство нецелостности, живущее в сердце человека, есть исток тяготения к пороку. Упоенно придаваясь страстям, мы пытаемся залечить пустотность наших душ. Но тщетны такие попытки. Не может простой человек, такой, как мы с вами, обрести вожделенную цельность. Лишь в браке мы приближаемся, насколько возможно, к идеалу, претворенному в Луноликом Мехтапе, ведь он в одно время и мужчина, и женщина — суженый для каждого из нас. Посему сочетание влюбленных узами брака было и остается главной усладой старого священника. В честь этого, важнейшего из событий, сегодня мы предстаем перед светлым ликом Мехтапа с чистыми помыслами и радостными сердцами!
Жрец, наполнил церемониальный кубок пряным вином и протянул его невесте. Нерешительно отпив половину, она едва заметно поморщилась и повернулась, наконец, лицом к своему нареченному. Синие глаза, редкость для кареокого Долуная, глядели проникновенно и спокойно. Она передала кубок и в момент, когда жених пригубил его, впервые за весь день зацвела настоящей радостью. Ласково провела рукой по свежевыбритой щеке. Синий взгляд просверкнул нетерпением.
Приняв пустой кубок из рук жениха, жрец заключил:
— Да не угаснет никогда любовь, что связала Карши и Эйлем, ибо их жизни, земные и небесные, отныне соединяет божественная воля Мехтапа!
Он окропил молодых ароматной водой, и праздничный гомон взмыл над Площадью.
Дверь затворилась. В прихожей темно. Свист и пение стремительно умолкают. Обычно толпа по двадцать минут разливается у дома новобрачных, прежде чем оставить их наедине и предаться разгулью. На сей же раз хузурчане пренебрегли традицией и поспешили вернуться к столу. Видать, умаялись за день от чрезмерного усердия.
Карши взял Эйлем за руку и молча повлек за собой. Ей казалось, она слышит, как его губы растягиваются в улыбке. Хотя можно ли что-то расслышать, когда так грохочет сердце? Маленький коридор, каких-то десять шагов, отделял их от брачного ложа. Эйлем застыла. Карши обернулся, запрокинув голову, всмотрелся в отемненное лицо жены. Та отклонилась назад, и он сильнее сжал тонкие пальцы.
— Дай мне время, — попросила Эйлем.
Вопросительная тишина.
— Всего десять минут.
Краткое раздумье. Больно ухватил за предплечье, рывком повернул и притиснул к стене. Плат скользнул на пол, вслед за ним прошелестела запашная юбка. Карши склонился над девушкой. Дыхание щекочет, ритм его насмешлив.
Поцелуй длился и длился, горячность молодых росла. Карши весь напружился, Эйлем уже не казалась робкой: спина изогнулась, лопатки врезались в стену, а бедра, напротив, от нее отслонились. И все же, когда рука Карши юркнула под ее рубашку, девушка попыталась отстранить его.
— Легче! — плохо играя кокетливость, воскликнула она. — К чему такая спешка?..
— А к чему тянуть? — недовольно парировал Карши. — У нас уговор — поздно идти на попятную.
— Я не пытаюсь, просто…
Он не позволил ей договорить: твердым движением стянул с нее рубашку и бросил на пол. Эйлем оцепенела. Из одежды на ней остались только нижние штаны. Горячие руки коснулись оголенного тела, губы снова приблизились в поисках поцелуя.
Вдруг Карши переменился в лице и отпрянул от жены, ноги его подкосились, он весь обмяк, осел, повалился вбок и замер, лежа на полу.
— Наконец-то… — выдохнула Эйлем. Худенькие плечи расслабленно опустились, она вытерла рот тыльной стороной ладони и опустилась рядом с Карши на колено. — Я уже испугалась, что сделала что-то не так.
Эйлем провела кончиками пальцев по окостеневшему лицу, на котором живыми остались только расширенные от удивления глаза, откинула несколько курчавых прядей и ласково произнесла:
— Минут пятнадцать ты будешь парализован, потом умрешь от удушья.
Синие глаза в панике заметались. Эйлем продолжила:
— Я так боялась, что ты заметишь, как я из-под ногтя выронила в чашу крупицу яда! — Она наклонилась к уху Карши, ее тон с каждым словом становился более язвительным. — Никогда бы не подумала, что овдовею в шестнадцать лет... Не знаю, как долго ты просуществуешь после смерти, дорогой супруг, но запомни хорошенько это ощущение и больше ко мне не суйся!
После этого странного назидания, Эйлем поднялась, перешагнула через недвижное тело и зашла в комнату. Сборы не заняли много времени: она все приготовила заранее и заранее распрощалась с домом, в котором родилась. Через несколько минут вернулась в коридор, одетая для путешествия и с заплечным мешком в руке.
Эйлем остановилась, напоследок взглянула на Карши. Ее лицо, прикрытое до носа воротом, отразило, одну за одной, несколько эмоций: гнев, злорадство, оторопь, сомнение, сожаление.
— Прощай, Карши, — вышептала она и поспешила к двери.
Уже совсем стемнелось, но цветные фонари ярко освещали Площадь. Обрывки песен и смех едва долетали до одинокого домика на окраине деревни. Прислушиваясь к ним, Эйлем, как ни странно, лишь почерпнула решимости. Она до последнего думала, что покидает родину против воли, и лишь теперь взяла в толк, что не желает оставаться. Все изменилось за те
два месяца, то Карши прожил в Хузуре: он оставил отпечаток на всем, к чему притрагивался, и глубокий оттиск на всех, кого принудил полюбить его. Но самый явный след лежал на ней. Черный, невымываемый след.
В порыве смешанных чувств Эйлем тихо, неуверенно пропела:
— Баюкает ночь засыпающий край,
Ложись на подушку, глаза закрывай.
В себя влюблена, не сумеет Луна
Похищенным светом залить Долунай.
Всегда голодна, не желает она
Согреть наш родной Долунай.
Эти строки с прошлой ночи вращались у нее в голове, чуть позади других, более насущных мыслей, и вот наконец-то сложились в нечто цельное. Почему песня получилась колыбельной? Наверное, потому, что такие песни призваны внушать покой. Улыбнувшись, Эйлем попыталась продолжить:
— А в небе ни облака… — запнулась. — На небе ни облачка… На небе ни тучки… — хмыкнула. Набросила на плечи мешок и, бормоча себе под нос, зашагала по дороге, ведущей к холмам.
Солнце застало деревню пьяной вдрызг. Кое-кто из хузурчан сумел добрести до дома и рухнуть в постель, кто-то прикимарил за праздничным столом или же под ним, и только компания особо крепких парней до сих пор оставалась в сознании. Поднимая очередной тост, один из них припомнил обычай будить молодоженов рассветными припевками. Идея пришлась куражистой братии по нраву, и она нетвердо выдвинулась к дому молодых.
Не прошли они и половину расстояния, как на дороге выросла фигура, понуро бредущая им навстречу. Сначала парни не придали этому значения: мало ли, кто возвращался к разоренному столу — однако, приближаясь, фигура обретала все более узнаваемые черты.
— Эй, Карши! — кликнул кто-то. — Чего это тебе не лежится в супружеской постели?
Компания прыснула. Карши не ответил. Голова его была опущена, правая рука отведена назад — он волочил что-то тяжелое, оставляющее на земле тонкую бороздку. Парни окружили новобрачного, на него посыпались поздравления, шуточки, откровенные вопросы. Тот молчал и не двигался. Кто-то дружески толкнул его в плечо, но не рассчитал силу, и Карши едва не повалился на землю. Опершись на предмет, который сжимал в руке, он сверкнул из-под растрепанных волос синей злобою. После этого в дурманных умах наконец шелохнулось беспокойство.
— Дружище, а кудай-то ты тащишься с этим топором? — спросил кто-то. Парни умолкли и непроизвольно отступили.
— Стоять, — прохрипел Карши — все они послушно замерли с каменными лицами. — Ко мне по одному.
И тот, что толкнул его, выступил первым.