Ша,– я сказал,– Шариковы!
Болтиковы. Винтиковы.
Научились только лебезить и расшаркиваться.
Выньте глупую белиберду из своей головы,
немедленно из сердца выкиньте!
А вдали горели иконописные рощи,
города пялили глазенки подслеповатых нутрий.
Кому-то хотелось быть выше и тоньше,
и обязательно гламурней и звезданутей!
Ночной ветер, как пьяный Карузо,
что-то мычал нечленораздельно.
Изнасилованная обезумевшая муза
перерезала себе в ванной вены.
Что ни светлый князь – то быдло,
что ни кровавая казнь – то идиллия!
Все это уже было, было, было,
все это мы уже проходили.
Смотрят, не видя в упор, рассерженно и тупо,
видно, дела твои и впрямь плохи:
рупор ты или не рупор
пятилетки, века, эпохи?
– Эй, Солнцесияющий, Вечный и Безграничный,
тесны нам всякие преграды, оковы и инструкции!
Из банка в банк перетекала скукоженная наличность,
разве тут кто-то торгуется?
Важные корифеи размышляли простодушно:
будем ли термоядерными потомками-роботами поняты?
Медленно сгущалось лирическое удушье,
как в запертой прокуренной комнате.
Много вздыбленных верст нами пройдено,
горемычно чадили сумерки рябиновые.
И Родины чернела родинка
у тебя на плече, как клеймо рабыни.
Буйствовали мятежные свихнувшиеся народы
с шизофренической верой в будущее бюргерское счастье,
хотелось быть неподражаемо мужественным и гордым
и за свою свободу во что бы то ни стало драться!
Это я хорошо сказал: драться!
Драться, драться и драться!
Ни в коем случае не прозябать жалким паяцем,
и непременно – за всеобщее и всемировое счастье!
Черный вихрь закружился, сгоревшие годы метнулись назад,
покачнулась зыбкая глазастая сфера.
Они предпочитают любить смазливый боди-арт
вместо адского Данте или проклятого Бодлера.
Я думал об Искусстве – как о Новом Иисусе.
Потемнели сумрачные непроглядные дали.
Страждущие страдальцы – до чего же мило!–
Новый Крест миру строгали.
1995