Базар… Прилавки, раскладушки,
лотки, палатки и клетушки,
одежда, обувь, побрякушки,
девчонки, женщины, старушки…
— Стааайка! Стайка! Стайка!.. Стааайка! Стайка! Стайка! — голос у Антонины был звонким, с утра ещё не прокуренным, слышимым, наверное, во всех уголках территории рынка. Она стояла в одном из таких уголков, названным, из-за сплошь прохудившегося навеса — «акваторией», с пакетиком объедков в руке и звала собаку — беспородного кобелька рыжей масти, неизвестно от кого и почему получившего сучью кличку — Стайка. Он был одним из десятка беспризорных псин, прописавшихся на рынке, и промышлявших на нём попрошайничеством и воровством, а, иногда, и самым откровенным рэкетом.
— Куда он делся, ззззаразейшен?.. Стааайка! Стайка! Стайка!.. Ну, погоди, блин! Прискачешь, я тоже спрячусь — хрен найдёшь меня!
— Вин тока шо тут був, Тосичка… — Отозвалась баба Люба, приходившая на «акваторию» со своим скарбом раньше всех. — Чуишь? Тока-тока. По твому` мисту усё бигав та пидску`ливав... — она перекрестилась, — а тады прибиг вовк тый безвухий… пакрутився з йим тут…, а вскорасти абои кудысь и делись… Ты расклада`йся. Вин, як костачки пачуит, та зразу и приско`чит.
Антонина кивнула головой. Оглядывая в поисках Стайки «акваторию», она вдруг на противоположной её стороне, заметила пёструю палатку — длинную, до отказа набитую всевозможным товаром. Внутри неё, как три канарейки в клетке, мельтешили две девушки и парень. Из динамиков, подвешенных по углам к каркасу палатки, лилась музыка. Антонина повернулась к бабе Любе.
— А что эта за бельмо такое появилося на нашей территории? А, баб Люб? Не знаете?
— Ни, Тосичка, ни скажу, таго, шо ни знаю… — Она поправила косынку на «лабу`». — На ахтобуси прии`халы… ушестёх. А хто воны такие, звидкеля` — низвесна. Но тока мине так здае`тца, шо ни з наших воны… залётныи.
— Тото и оно, баб Люб, — задумчиво произнесла Антонина, — что не наши они…
Баба Люба недоумённо глянула на палатку, затем на Антонину, напрочь не понимая, отчего так задумалась молодая женщина и, желая как-то рассеять туман, успокоительным тоном произнесла:
— Я бачила йих тавар, Тосичка, так вин ни палучче вашега. Усё тэж само — один к о`дному. Так шо ни сумнивайся, будут си`деть, як и ви.
Антонину передёрнуло.
— Як и ви!.. — передразнила она бабульку, — А не мы. Понятно? Блин…
Баба Люба обиделась:
— Иди вже…, вумная…, расклада`й сваи тарелки. Хрант вон вжэ расчо`суитца на крильце. Нияк восим на часах…
Хрант, а правильно: Франт — негласная кличка директора овощного магазина, у стен которого стояли их раскладушки с товаром. Нарекла его так баба Люба за то, что всякий раз, появляясь на крыльце магазина, он доставал из нагрудного кармана расчёску и начинал тщательно расчёсывать свою полуплешивую голову. Причём делал это так тщательно и так страстно, как будто бы массировал «Мисс Вселенную». Дважды в день он принимал от Анны, что торговала обувью в ихнем ряду, плату натурой. Вечером, когда она оставляла в его магазине на хранение свои баулы с товаром и утром, когда оттуда их забирала. Благодаря этому, ей не приходилось возиться с тележками, рюкзаками и прочим транспортно-доставочным оборудованием. Все торговки ей страшно завидовали. Только баба Люба осуждала такое «сотрудничество», прозвав Анну Хинтиклюшкой.
Анна — бывший библиотекарь. У неё томный взгляд и пышные формы. Детей нет, а муж — чернобылец*.
Нигде не обнаружив Стайки, Антонина махнула рукой и побрела к своей раскладушке.
Нинульчик — справа, а Малютка (Света Малюткина) — слева от неё, уже разложили свои «товарные единицы» и теперь наперегонки крепили на них ценники. Антонина тоже принялась доставать свой товар из картонных ящиков. Это были столовые сервизы и отдельные предметы из фарфора. Товар был тяжёлым и бьющимся, и потому доставлялся на «акваторию» её мужем. Он, кстати, и придумал этот бизнес…, спровадив безработную медсестру Антонину на рынок. Она согласилась, но выдвинула условие: кроме приобретения товара и транспортировки его на старенькой «шестёрке*» до торгового места, мужу следовало ещё заниматься готовкой, уборкой квартиры и лапонькой-дочкой. Он принял это условие и успешно с ним справлялся. Да нет, что и говорить, муж у неё — золото! Все женщины ей постоянно твердят об этом. Нинульчик, например — бывшая училка — всё таскает на себе. Она, вообще, из породы муравьиных. Тележка с тремя коробками, полукубовый баул и две-три сумки — её обычная и повседневная ноша. Бывает, и больше. Муж Нинульчика — служащий одного из разваливающихся проектных институтов — в свободное от работы время, то есть всегда, любит заниматься живописью, малюя акварельными красками автопортреты на ворованном в застойные времена ватмане. И отрывать его от творчества, проявляя «беспардонное невежество» ни в коем случае нельзя — могут пропасть вдохновение, наитие, кураж и тогда — беда. Однажды зимой, после «сугреву», Нинульчик призналась Антонине, что ждёт — не дождётся, того дня, когда Франту Хинтиклюшка надоест, чтоб себя ему предложить. Ну, прямо «спит и во сне видит этот день». Можно подумать, что кроме Франта и мужиков на свете нет. Кстати, дня этого ей, наверняка, не дождаться. И совсем не потому, что она выглядит хуже Хинтиклюшки, а потому, что в холод «водочки для сугреву», а в жару «пивка от жажды» ей всё чаще и чаще хочется. «Сопъесся ты, Нинка, — предупреждает её баба Люба, — дивись, сопъесся… и кинет тады тебе художник твой, як той окурок кидают…».
Глянув на пёструю палатку, у которой крутились пятеро покупателей, Антонина вздохнула и, закурив, уселась на складном «слончике*» с кассовой книгой. Надо было приготовиться к досмотру налоговой инспекции, совершающей ежедневные рейды по рынку, как правило, в один и тот же час. Драли инспекторы по-разному. Сумма зависела от товара, погоды, настроения инспектора, внешности продавца, в общем — от многого. Малютка, например, ни разу не платила, хотя халаты на двух раскладушках выставляет и стенку франтовского магазина в два яруса ими увешивает. Лёшик же — с лоточком парфюмерии — чуть ли не через день червонец отдаёт. Что поделаешь?.. Базар! Лёшик — вежливый девятнадцатилетний паренёк, с виду семиклассник — хорошо разбирается в бухгалтерии, только ему это не слишком-то помогает…, скорее наоборот.
Появился Стайка. Прополз под раскладушкой…, лизнул Антонине коленку и взвизгнул. Не помогло. Вылез…, прошёлся вдоль раскладушки, сбивая ценники с товара, виляющим хвостом…, зашёл с другой стороны и лизнул другую коленку…, вылез — никакой реакции. Глубоко вздохнув, пёс улёгся в ногах, положив морду на лапы, при этом, то и дело кидая исподлобья жалобные взгляды. Антонина не выдержала:
— Вот так всегда этот сучонок делает. Видишь? — Обратилась она к Нинульчику. — Уж такую рожу состроит, что всё простишь. — И отдала ему пакетик с косточками.
Ей нравился этот пёс. Умный, понятливый, если потребуется, злой, не бесхарактерный. Такой бы и дома не в тягость был. Как-то хотела даже взять его к себе, но передумала. Дома она почти не бывает…, поспать, помыться да постирать приходит. А здесь целый день с ним. К тому же ни купать его не надо, ни гулять выводить.
В палатке что-то купили. Видно было, как женщина взяла пакет с покупкой. Вот и началось!.. А тут ещё эта «дуристика» с кассовой книгой. «Чёрт те что… — бормочет про себя Антонина, листая документацию, — ни в жисть не разберёшь… Сказали бы уж прямо, сколько им надо отслюнить, как говорит Русик-рекетир, и не было бы вопросов… у матросов. Так нет же — отдай, да ещё и бумажки эти заполни. Чтоб они сгорели все!.. Придётся опять к Лёшику идти».
— Сигаретки у тебя нет? — Вдруг прервала её невесёлые размышления Нинульчик. — Поговорить надо.
У неё всегда были сигареты. Привыкла курить свои.
Закурили.
— Видишь балаган? — Указала подруга рукой на палатку, выпуская облако дыма. — Надо что-то делать, иначе на бобах окажемся. У них же весь товар наш, только чуть дешевле. Понимаешь?
— А что мы можем сделать? Палатку их поджечь?
— Па-лааатку… — Передразнила её подруга. — Может и палатку. Я знаю? Действовать надо…, чтобы выкурить их отсюда. А не сидеть, как путана в ЗАГСе.
Антонина вдруг озарилась:
— О! Придумала!.. Надо на них налоговую науськать. Малютка с ними в дружбе. Пошли… поговорим.
Света Малюткина сначала испугалась до озноба… всё время кивала головой и твердила: «Да, конечно…». Но, выкурив сигарету, пришла в себя и даже разошлась не на шутку:
— Я сейчас же пойду и звякну Раисе. Скажу, что есть интересная работа для неё. Пусть быстренько едет сюда.
На том и порешили.
Малютка наотрез отказалась от компании и быстренько умчалась к телефону. К Антонине подошли Ле-Лю — Леночка и Любочка — и предложили ей по дешёвке губнушку*, попросив взамен сигаретку — одну на двоих. Девушки всегда вместе — порознь их никто не видел. Они ровесницы Лёшика…, торгуют губной помадой, тенями и тушью. Сидят за колонной, по другую сторону от бабы Любы, всегда в обнимку. Леночка — высокая, стройная, смуглая, с плоской грудью, а Любочка — невысокая с умеренными формами и симпатичная. Чик-чирик!.. — только и слышно от них. Баба Люба жалеет Ле-Лю, угощает их «лучком со сваго гароду» и советует «си`деть у хате за книжкай и грамоту учить». Ох, уж эта баба Люба! Дай ей волю, так она бы всех за книжки усадила, даже «Хранта таго». Кто б только тогда на рынках торговал?
Вернулась Малютка и сообщила, что всё — О`кей! Но физиономия её выглядела напряжённо. Впрочем, это было и не удивительно. Тема-то была серьёзная.
На «акватории» появилась Хинтиклюшка. Нарядная — в новом платье и босоножках на каблуках, со свежей причёской и деревянными бусами. Нет, прав всё-таки Франт, освободив такую фифу от переноски тяжестей. Красоту надо беречь! Сегодня у красоты был выходной.
— Привет, девочки! — Промурлыкала она. — Как работается?..
Это была стандартная фраза всех базарных торгашей, кто устраивал себе отдых. Отмывшись от базарной грязи, вырядившись в пух и прах, они считали обязательным для себя появиться на «акватории» в этот день и потоптаться с часок среди раскладушек и лотков, источая шлейф импортного парфюма.
Антонина разглядывала Анну, когда до неё донёсся шум. Она огляделась. По торговому ряду, со стороны бабы Любы, походкой бегемота двигался мужчина — выше среднего роста, толстый, лохматый, с отвислым животом, бычьей шеей и наглым выражением обрюзгшей физиономии. Останавливаясь у каждого торговца, он пренебрежительно требовал показать ему товар. У Ле-Лю раскрыл сразу три помады, прорисовал ими длинные линии на своей волосатой руке, после чего швырнул ими в девушек. У Нинульчика сломал детскую игрушку.
— Вон то ведро покажи! — Промокая носовым платком подмышки, произнёс он, кивнув на высокую, красивую вазу.
— Что Вы хотите посмотреть? — Напрягшись, переспросила Антонина. — Ваза перед Вами.
— Тя, шо…, тёлка, заканапатило? — Мужчина волчьим взглядом уставился на Антонину. — Кажи тавар, я сказал! Быы-стра!..
С трудом сдерживаясь, та тихо пробормотала:
— Да пошёл ты…
У «бегемота» блеснули огоньки в глазах. Не отводя глаз, он сплюнул и без замаха двинул Антонину по скуле. Та щепкой отлетела к стенке. Затем, схватив за обод раскладушку, перевернул её. На асфальт со звоном посыпался фарфор. «Акватория» ахнула!.. Покупатели поспешили прочь, а продавцы уткнулись в свой товар. Те, что были рядом, ошалевшие от увиденного, тупо глядели на набычившегося зверя и валяющуюся Антонину. Ни Франта, каждые пол часа, причёсывающегося на крыльце, ни директора рынка, ни милиционера, ни налоговой инспекции — ни одного представителя власти или администрации в этот момент не оказалось поблизости. Лёшика, сунувшегося было на защиту женщины, громила отшвырнул, как цыплёнка. Баба Люба истошно завопила:
— Рятуууйтя! Люди добри-иии!
Но на её призыв ни одна душа не обернулась. Меж тем толстяк, осатанелый от злости, крушил всё подряд — сервизы Антонины, детские игрушки Нинульчика, косметику Ле-Лю и другие, попавшие под руку лотки с товаром.
Чем бы это кончилось — не известно, если бы не… Стайка! Внезапно вынырнув из-за колонны, он рыжей бестией, перескакивая с раскладушки на лоток и далее на плечи обидчика, росомахой вцепился тому в шею. Толстяк — дико взвыв от боли, матерясь всеми известными матами, юлой завертелся на месте, пытаясь сбросить собаку-вампа. Но не тут-то было. Стайка со ошалелым взглядом, урча, грыз шею «бегемота»…, пока не брызнула кровь...
Тут очнулись бабы, а за ними мужики и все вместе налетели на громилу с криком, визгом и подручными средствами. Падая, и вставая, тот, что есть сил улепётывал с места побоища, правой рукой при этом зажимая участок шеи под ухом, из которого сочилась тонкая красная струйка.
Стайка лежал на месте битвы, громко и часто дыша. Антонина бросилась к своему спасителю.
— Стайка, миленький!.. — Причитала она, осторожно беря его на руки. — Не умирай! Ну, пожалуйста… Я прошу тебя, Стаечка! Родненький!
Кто-то предложил ей машину до ветклиники.
Около семи вечера, когда «акватория» была уже почти пуста, к пёстрой палатке подъехали автобус и иномарка.
Два бритоголовых крепыша вышли из машины и направились к прилавку.
— Ну, рассказывай!.. — Обратился один из них, что в малиновом пиджаке, к толстяку с заплывшим глазом и забинтованной шеей.
— Как только она позвонила…, — кивнул громила на Малютку, понуро сидевшую в углу, — …и шепнула, шо промеж них базар прошёл на нас налоговую натравить, я враз отправился порядок наводить.
Бритоголовый обернулся к продавцу. Тот восторженно закивал головой:
— Худой поработал, как бес, в натуре. Мясорубка была кайфовая.
Света Малюткина на рынке больше не появлялась: базарное братство, прознавшее о её двурушничестве, изгнала перебежчицу.
Баба Люба, Нинульчик, Лёшик, Ле-Лю, Хинтиклюшка и Франт продолжали трудиться на «акватории», как и прежде.
Антонина нашла работу в частной клинике с неплохой зарплатой и ненормированным рабочим днём. В свободное от работы время, занималась домом, делала уроки с дочкой, учила английский язык. Иногда — по выходным дням, она, в сопровождении Стайки, навещала своих товарок, привычно интересуясь:
— Ну, как работается, девочки?
Пояснения к тексту:
* слончик — низенький табурет (местное наречие).
* губнушка — губная помада.
* чернобылец — участник ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы.
* шестёрке — шестая модель «Жигули».
Из цикла: "Лихие девяностые".