Не знаю, когда наступает это время, время собирать камни, т.е. писать мемуары, но вот один случай я хочу вам рассказать. Я-писатель. О, прозвучало громко, а по факту в моем «анамнезе» три тоненькие книжицы и несколько женских журналов, которые с удовольствием покупают мои рассказики в стиле «я его любила, а он ушел к другой». Обычно мои герои, мужчины импозантные и уставшие от жизни, денег, благ, уходят куда глаза глядят, но обязательно потом возвращаются к брошенной и истерзанной ревностью жене, подруге, любовнице. Читательницы льют слезы, тыкая журналом с моей чудодейственной статьей в лица своих неверных или пока еще верных спутников.
И вот однажды, в одно прекрасное утро, открыв глаза и встретившись взглядом с любопытным солнечным лучиком, я понял-так дальше жить нельзя. Нельзя писать на потеху публике, нельзя придумывать то, что уже давно придумано другими, нельзя бросать белоснежную гладкую кость тем, кто все-таки желает есть. Нужно написать то, что принесет мне славу. Я могу, я смогу, я сделаю.
Собрав рюкзак с нехитрым скарбом, главной из которого была настольная лампа работающая на батарейках, толстая тетрадь и набор ручек, и забросив все это в свой «опель», я двинулся в путь. Тушенки и сухарей хватит на три дня, а именно столько я и планировал провести в лесу, в старом доме моего деда-лесника. Сколько лет я там не был... двадцать? После смерти деда, мы с отцом всего один раз были в его сторожке. При жизни, дед не особо жаловал гостей, да и желающих пробираться через болото и темные заросли старого орешника, было не много. Зато я, даже с закрытыми глазами, мог дойти до жилища лесника, минуя все опасности-дед научил. Знал, где вовремя свернуть, чтобы не угодить в трясину, знал, где живет семейство змей, которое лучше обойти стороной, помнил, где нужно ступать тихо, чтобы не разбудить лешего, а где можно петь громко, наслаждаясь долгим эхом. Сколько раз, став взрослым, я проходил по этой дороге и громко пел... по ночам, во снах.
Уже подходя к сторожке, мне показалось, что из домика раздается какой-то звук. Готов поклясться-в доме играла музыка. «Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе видна, как сын грустит по матери, грущу я по Земле, она одна...». Прислушался. В домике кто-то плакал и при этом громко сморкался. Вот так дела. И сюда туристы добрались. В маленькой темной комнате никого не было и только старый кассетный магнитофон, жуя ленту, пытался что-то сказать.
Смахнув вековую пыль со старого дубового стола и водрузив на него настольную лампу, наконец осмотрелся. Убранство дома не изменилось. Та же старая печь, стол, лавка, железная кровать с медными набалдашниками и эти запахи детства- запах старого дуба и мокрой соломы. Магнитофон... старый магнитофон-богатство деда. После его смерти, родители не смогли забрать магнитофон домой. Его просто не могли найти. "Эх, леший ,наверное унес" - до сих пор помню слова отца. Взяв этот шедевр отечественной музыкальной промышленности в руки, попытался вытащить кассету.
- Патефон не трогай, - откуда-то с печи раздался тихий голос.
- Кто тут, выходи, - от страха колени затряслись, нащупав рукой старую кочергу, почувствовал себя уверенней.
- Не кипятись отрок, живу я тута, хату охраняю. - С печи слез мужичок, весь в лохмотьях и листве. Ростом чуть выше стола, с бородой до груди и немытой шевелюрой.
- Вы кто, как сюда попали? - Пятясь к двери на трясущихся ногах и держа впереди себя кочергу, как единственную защиту от старого разбойника, я силился хоть что-то понять в происходящем. - Это дом моего деда, я приехал из города, хочу отдохнуть. Боже, зачем я все это рассказываю?
- Да знаю я тебя, Пашка, Семена внук, видывал тебя раньше, когда дед твой жив был. Совсем мал ты тогда был. Леший я. Ты тока в обморок не падай, зла не причиню. Пошто музыку выключил, душа поет у меня.
- Вы что, серьезно тут живете? И как давно?
- Почитай уж лет триста в этих местах. И деда тваво знал и прадеда. Лесниками все были. Вот отец тока твой пошел другой дорожкой и тебя в нитуды свернул. Чем по жизни занимаешься?
- Ээээ, пишу я. Так, случайными заработками перебиваюсь. Вот приехал побыть в тишине, думал написать что-нибудь... серьезное.
- Помогу.
- В смысле «помогу», книги писать умеете и вообще писать умеете?
- А че их писать-то, главное не по сторонам смотреть, а в другое место, тогда и буквы польются, як ручей. Мы, лешие, много че умеем. Надысь был на рынке (батарейки там к патефону бяру... без спроса), так назад почитай до самого леса на машине ехал. Правда мужик, машина чейная, так и не пришел в себя со страху. Как вцепился в руль, на меня косясь, так и ехал молясь аккурат до самого леса. На прощанье руку хлопцу пожать хотел, а как повярнулся к нему, так тока пятки его и увидал. В поле убёг... болезный.
Наверное, я бы никогда не поверил, что могу подружиться с домовым или лешим, да что там говорить-я всегда считал, что эти байки про нечисть, просто плоды воспаленных или пьяных мозгов, невежественных и необразованных наших предков. А вон оно как повернулось.
И ведь первый раз в жизни мне было хорошо по-настоящему. Я много что рассказал своему Лёхе (так я назвал лешего). Он слушал внимательно. Редко перебивал, уточнял. То улыбался, то хохотал как ненормальный, то плакал, то внимал, облокотившись о мое колено и смотря мне в глаза, засыпал. Звучит как бред, но именно тогда я понял, что жизнь-это не погоня за деньгами и чьей-то благосклонностью, главного ли редактора или самой судьбы, жизнь-это умение слышать ближнего, пусть даже этот ближний старше тебя на тысячу лет и выглядит как старый мухомор.
- Вот скажи, Лёх, люди здорово изменились за последние столетия?
- Изменились, да, раньше все больше солнцу поклонялись, песни пели, хороводы водили и мечтали. А ныне поклоняются бумажкам и злату, тьфу.
- Так ведь прогресс и все такое. Люди умней стали.
- Умней они стали, да бояться просто перестали, а без боязни оно ведь как человеку жить? Никак без боязни. Раньше, бывало, подойдешь к околице и ждешь девку с речки припозднившуюся, а как увидит она тебя, так давай деру. А щас что, а щас еще и папироску прикурить попросит. Тьфу!
- Ну ты, дед, даешь, раньше умирали от болезней как мухи, а сейчас вон и живут дольше и счастливей. Свобода, дед, кругом свобода.
- Вот эта ваша свобода и погубит вас. Раньше за свободу от отца по башке получить можно было, и сыновья до старости заветы отцов и дедов помнили и детям своим передавали. А сейчас чего-побожился, перекрестился и пошел грешить дальше.
- Дед, а тебе бывает страшно?
- А как же, еще как бывает. - Лёха вздохнул, шмыгнул носом.-Страшно, что лес вырубят и придется переселяться за кордон, а там своих лешеев как опят на старом пне. Страшно, если жить люди и дальше так будут, без страха, тогда землю в люмянаторе будет не видать совсем…
Много мы с дедом Лёхой переговорили.
Понял я, что счастье-это быть собой, рядом с теми, которым все равно, что у тебя в кармане, но интересно, что у тебя в душе. И вот тогда ты выбрасываешь то, что пластами наслоилось и лежит внутри тебя. Нехотя так, осторожно поддеваешь черный тягучий лист воспоминаний, морща нос от смрада, и понимаешь, что чуть легче дышать стало, чуть-чуть освободилась грудь твоя от невидимых оков. А твой собеседник смотрит на тебя и не отводит глаз.
И тебе кажется-ну может и не такой я и плохой, хотя меня есть за что осуждать и презирать. Вон, на потеху женщинам пишу статейки придуманные, зная наперед, что лгу, что каждая слезинка такой вот женщины-разведенки принесет мне рублик в карман, и все равно мне что потом будет ждать она справедливости, справедливости, которую выдумал я. А когда уже блевать хочется от самого себя, тогда быстро прячу все это барахло в своей душе и закрываю наглухо дверь, чтобы дерьмо не вырвалось наружу.
Слушал меня мой Лёха, мотал головой, всхлипывал, вздыхал: «Ты, Пашка, не плохой парень. Не ищешь себе оправданий. Просто пришло время отмыть свой дом от грязи...»
Какой-то азарт после этого появился, желание жить. По-другому жить, не то чтобы правильно-с натертым до блеска нимбом, а просто по-другому. Это как в детстве, когда ложишься спать и проваливаешься в пух с мыслями, что завтра будет что-то чудесное, интересное, неизведанное. Вколол мне дед нужную порцию адреналинчика в вены, запустил сердечко.
Прощались мы не долго. Три дня пролетели как один миг. Лёха проводил меня до опушки леса и передал тетрадь, которую я, собственно, и брать не хотел, все равно ничего так и не написал ...Обнялись крепко.
А уже в деревне, где я бросил свою старую колымагу, развернул тетрадь и увидел на первой страничке несколько слов - « Счастье-это когда есть дорога... дорога к себе».